Воронцов и Воронцова

«Полу-милорд, полу-купец,
Полу-мудрец, полу-невежда,
Полу-подлец, но есть надежда,
Что будет полным наконец»…
Эта одна из многих, самая едкая эпиграмма Пушкина на светлейшего князя генерал-губернатора Новороссийского края и полномочного наместника Бессарабии Михаила Семеновича Воронцова (1782 – 1856) на долгие годы оказалась в нашей стране его главной характеристикой.
Удивительно, но опальный поэт Пушкин как будто перечеркнул одним росчерком своего талантливого пера все, что сделал для России князь Воронцов, и задолго до повальных «чисток» тридцатых годов прошлого века определил его во враги народа.

ДВЕ ЗВЕЗДЫ
Михаил Семенович Воронцов скончался 6 ноября 1856 года в возрасте семидесяти четырех лет и в знак особых заслуг перед Отечеством был погребен в Одесском кафедральном Спасо-Преображенском соборе. Спустя почти четверть века, 15 апреля 1880 года, рядом упокоилась его супруга, светлейшая княгиня Елизавета Ксаверьевна.

А 1936 году, накануне варварского взрыва собора большевиками, могилы Воронцовых осквернили и их прах выбросили на улицу. Неизвестные одесситы в тайне от советских властей сумели перезахоронить останки сиятельных супругов на окраинном Русско-Слободском кладбище.

Хоронили под ночным покровом, в спешке, в большом секрете, особо не выбирая место и рискуя попасть под колпак НКВД. Михаилу Семеновичу и Елизавете Ксаверьевне даже не привелось здесь лежать рядом. На долгих семьдесят лет они удостоились скромных земляных холмиков на разных участках и незавидных металлических табличек, коряво надписанных от руки. Изгнание из усыпальниц, изгнание из города, изгнание из народной памяти — вот что уготовила им новая власть. Но и этого ей показалось мало.

Рядом со Спасо-Преображенским собором в Одессе был установлен памятник Воронцову. На его возведение жертвовали император и вся августейшая фамилия, военное, морское и духовное ведомства, 56 губерний от западных до восточных границ России. Кто сколько мог. Есть свидетельство о пожертвовании неизвестным гражданином Одессы двух копеек, зато от души. На цоколе памятника выбили слова: «Светлейшему князю Михаилу Семеновичу Воронцову. Благодарные соотечественники. 1863».

В 30-е годы памятник тоже вознамерились снести. Подогнали трактор, обвязали монумент цепями, взревел мотор… А бронзовый Воронцов продолжал стоять. Так ничего и не получилось. Тогда придумали сбить прежнюю надпись от благодарных соотечественников и поместить ту самую, пришедшуюся весьма кстати эпатажную эпиграмму Пушкина.

Только в 2005 году прах Михаила Семеновича и Елизаветы Ксаверьевны Воронцовых был возвращен в заново восстановленный Одесский кафедральный Спасо-Преображенский собор. Тогда же на непобежденный памятник вернули и исконную надпись.

Но вот странно, несмотря на то, что почти семь десятков лет сознательно перевирались, втаптывались в грязь, окутывались дешевыми слухами биографии и дела этой блистательной пары, супруги Воронцовы, как две звезды, возносясь выше и выше, становились все более недосягаемыми для лжи и кривотолков. И даже гений Пушкин, с его гениальным правом «на собственное видение», оказался бессильным изменить для потомков их статус благороднейших граждан России.

МИХАИЛ СЕМЁНОВИЧ
Михаил Семенович Воронцов, герой войны 1812 года, храбрый и умный офицер, участник Бородинского сражения, в чине генерала  командовал русским оккупационным корпусом во Франции. Он слыл либералом, сторонником свободы и уважения прав солдат, ярым противником рабства в любой его форме. Малейшая непорядочность вызывала у Воронцова настоящие приступы идиосинкразии. Известно, что он продал свое имение, чтобы покрыть долги офицеров  оккупационного корпуса в Париже. Честь российской армии была для него превыше собственного материального достатка.
 
Получив огромные южные территории под свое управление, Воронцов вслед за первым губернатором Новороссии герцогом Ришелье прекрасно понял политическую и экономическую миссию Одессы в Европе и России, а потому сделал все возможное для повышения роли неофициальной столицы юга. При нем Одесса стала третьим городом империи по количеству жителей, а по духу вольности и удобству жизни, как свидетельствовали многие современники, лучшим городом страны, опережая Москву и Санкт-Петербург.

Мощение и освещение улиц, проведение водопровода, создание гармоничного европейского архитектурного ансамбля центра Одессы,  обустройство морского порта и маяка, организация порто-франко, подготовка сооружения первой ветки Одесской железной дороги,закладка ботанического сада, открытие гимназий, школ, института благородных девиц, училищ глухонемых и восточных языков, училища торгового мореплавания в Херсоне, первого открытого музея и второй в России публичной библиотеки, разведение виноградников в Крыму и начало выпуска знаменитых крымских вин, создание Общества развития сельского хозяйства Южной России, а также многие-многие другие деяния самым непосредственным образом были связаны с поразительной по своей энергии созидательной деятельностью светлейшего князя Воронцова.

Жизненным кредо Михаила Семеновича был принцип, которому он следовал до конца своих дней: «Люди с властью и богатством должны так жить, чтобы другие прощали им эту власть и богатство».

Но пересеклась судьба Михаила Семеновича с невозможным гением Пушкиным, оказавшимся по приезде в Одессу под его подчинением, и остались они накрепко связанными в истории. Причем Пушкин, пылкий, талантливый, мятущийся и гонимый, так безвременно и глупо ушедший, вызывал, как правило, глубокое сочувствие. А устроенный, любимый, блестящий, обласканный славой и царем Воронцов…  Увы. Так уж устроены мы, люди, что жалость скорее пронзает сердце, чем благодарность или, скажем, восхищение успехом.

А были они на самом деле разными. Как лед и пламень. И естественно, действовали друг на друга раздражающе. Генерал-губернатор, сдержанный красавец, англоман, высоко образованный аристократ, превыше всего почитающий кодекс офицерской чести и уважающий обязательность, трудолюбие, верность слову, вряд ли мог одобрить поведение богемного Пушкина. А тот, низкорослый, некрасивый, униженный высылкой из столицы, назло эпатирующий высший свет и озаренный величайшим вдохновенным обаянием, от которого женщины теряли головы и нарушали христианские обеты целомудрия, больше всего стремился к независимости.

Впрочем, с точки зрения сегодняшнего дня, ссылка опального поэта проходила в Одессе весьма необременительно для творческой личности: он мало усердствовал на скучной государственной службе, много писал, весело проводил свободное время в театре, на дачах и в домах известных граждан Южной Пальмиры, включая высокопоставленное семейство Воронцовых.

Нужно сказать, что Воронцов, большой поклонник Байрона, поначалу недооценивал пушкинское творчество. Сколько всего кануло в Лету, а ему в вину по-прежнему ставится эта нестыковка с мировоззрением и характером Пушкина, а также то, что он «не дорос» до творений светоча русской поэзии.

Но вот письмо Воронцова дипломату Антону Антоновичу Фонтону, с которым он находился в дружеской переписке в двадцатых годах девятнадцатого века:

«Одесса. 1824 год. Май-июнь.
Каждый из нас должен уплатить свою дань молодости. Но Пушкин уже слишком удлинил свою молодость. Попал он в общество кутил: женщины, карты, вино… Если бы и удалось уберечь его от местных соблазнов, то вряд ли удастся сделать то же по отношению пребывающих путешественников, число которых все увеличивается и среди которых у него много друзей и знакомых. Все эти лица считают своим долгом чествовать его и чрезмерно превозносить его талант. Пушкина я тут не виню: такое отношение вскружило бы голову человеку и постарше.

А талант у него, конечно, есть. Каюсь, но я только недавно прочел его знаменитый «Руслан», о котором столько говорили. Приступил я к чтению с предвзятой мыслью, что похвалы преувеличены. Конечно, это не Расин, но молодо, свежо и занятно. Что-то совсем особое. Кроме того, надо отдать справедливость Пушкину, он владеет русским языком в совершенстве. Положителен и звучен, и красив наш язык. Кто знает, может быть, и мы начнем вскоре переписываться по-русски… Если вы не читали, прочитайте «Руслана» — стоит».

Вот вам и Воронцов — «ненавистник и душитель» поэта. В наши дни почти забыта еще одна немаловажная деталь его биографии. Был Михаил Семенович одним из образованнейших людей своего времени, покровителем ученых и деятелей искусств, за что удостоился избрания почетным членом Петербургской академии наук. Уж ему было по силам разобраться, что, собственно, на самом деле представляет собой несобранный мелкий клерк его канцелярии господин Пушкин.

Осталась в веках и смертельная обида двадцатишестилетнего Александра Сергеевича на Воронцова, когда тот послал его в командировку «на саранчу». Но тоже не грех представить, при каких обстоятельствах случились эти события.

Юг, жара, полчища прожорливых тварей оккупировали Новороссийский край. А ведь в то время не было ни эффективных средств борьбы с саранчой, ни достаточных коммуникаций, чтобы знание об истинном размере беды давало возможность принять адекватные меры. В разные концы наместничества генерал-губернатором срочно отправлялись люди для сбора информации. Чиновников не хватало. На саранчу были подняты все.

Однако в смерть разобиженный Пушкин не только нарочно нарушает предписание и маршрут служебной поездки, но и представляет издевательский рапорт по истечении ее.
Интересно, как описывает эти события Михаил Семенович Воронцов в письме к Фонтону:

«Одесса. 1824 год. Июнь-июль.
Мой милый Фонтон, вы никогда не угадаете, что там было. Стихи, рапорт в стихах! Пушкин писал: «Саранча летела, летела и села. Сидела, сидела — все съела и вновь улетела»… И вот я решил на другой день утром вызвать Пушкина, распечь или, вернее, пристыдить его и посадить под арест. Но ничего из этого не вышло.

Вечером начал я читать другие отчеты по саранче. На этот раз серьезные, подробные и длинные-предлинные. Тут и планы, и таблицы, и вычисления. Осилил я один страниц в тридцать и задумался — какой вывод? Сидела, сидела, все съела и вновь улетела, — другого вывода сделать я не мог…   Мне стало смешно, и гнев мой на Пушкина утих. По крайней мере он пощадил мое время. Действительно, наши средства борьбы с этим бичом еще слишком первобытны.

Понял ли он это или просто совпадение? Три дня я не мог избавиться от этой глупости. Начнешь заниматься, а в ушах все время: летела, летела, все съела и вновь улетела… Из всего мною сказанного ясно, что место Пушкина не в Одессе и что всякий другой город, исключая, конечно, Кишинев, окажется более для него подходящим. Вот и прошу я вас, мой дорогой Фонтон, еще раз проявить во всем блеске ваши дипломатические способности и указать мне, во-первых, кому написать, и, во-вторых, как написать, чтобы не повредить Пушкину…».

И вправду, все могло сложиться по-другому, не будь Пушкин Пушкиным, а Воронцов Воронцовым. Но историю не повернешь вспять. Нам остается только все понять. И – простить обоих.

ЕЛИЗАВЕТА КСАВЕРЬЕВНА
Первая леди Новороссийского края была младше своего сиятельного супруга почти на десять лет. Яркая преуспевающая пара. Успех, богатство, любовь, знаменитый и красивый муж — что еще нужно молодой женщине?

«Ей было уже за тридцать лет, а она имела все право казаться еще самой молоденькою… — вспоминает современник. — С врожденным польским легкомыслием и кокетством (Елизавета Ксаверьевна происходила из польского графского рода Браницких. — Авт.) желала она нравиться, и никто лучше ее в том не успевал. Молода она была душою, молода и наружностью. В ней не было того, что называют красотою, но быстрый нежный взгляд ее миленьких небольших глаз пронзал насквозь; улыбка ее уст, которой подобной я не видел, казалось, так и призывает поцелуи».

Дом Воронцовых был открытым. Михаил Семенович принимал посетителей на своей половине, Елизавета Ксаверьевна — на своей. В обед все сходились в столовой. Часто большими компаниями выезжали на дачу, на пикники. Постоянно устраивались балы и маскарады. Этикет соблюдался нестрого. А в отсутствие генерал-губернатора, который часто отлучался по делам службы то в Крым, то в Кишинев, все начинали себя чувствовать и совсем свободно.

Пушкин часто бывал у Воронцовых. Вспомним, что в Одессе предметом его страсти была красавица Амалия Ризнич, полунемка, полуитальянка с примесью еврейской крови, пленила его сердце и очаровательная полька Каролина Собаньская…  Впрочем, донжуанский список поэта включал в то время еще несколько довольно известных в Одессе фамилий. А тут — первая из первых женщин края, жена ненавистного антипода-начальника и такая живая, веселая, открытая для шутки и флирта.

И флирт начинается. Не стоит забывать, что в то время эти невинные забавы, окрашенные озорством, показным рыцарством мужчин и подчеркнутым женским кокетством, были весьма важной составляющей салонного этикета. Воронцова снисходительно принимает ухаживания Пушкина: он ведь младше ее более чем на шесть лет и потом… положение ссыльного поэта не идет ни в какое сравнение с ее собственным местом под солнцем.

Пушкин продолжает атаковать Елизавету Ксаверьевну и заносит ее в свой донжуанский список. Страницы его рукописей испещрены ее портретами. Появляются стихи, посвященные им Воронцовой, среди которых «Кораблю», «Приют любви, он вечно полн», «К морю», «Младенцу», «Сожженное письмо», «Желание славы», «Ангел», «Храни меня, мой талисман» и написанные чуть позже «Талисман» и «Прощание».

Но не осталось ни одного достаточно серьезного свидетельства о благосклонности Воронцовой к ухаживаниям поэта. Единственное дошедшее до нас ее письмо к нему носит сугубо деловой характер. А его взрывы эмоций, пламенные стихи и сердечные излияния друзьям не в счет: уж таков Пушкин, горячий, экспрессивный, непокорный в стремлении добиться своего любой ценой.

И… появляется версия, что роман Воронцовой со ссыльным поэтом окончился рождением внебрачной дочери Софьи. Причем строится она на том, что-де своей маленькой дочери Соне Пушкин посвятил стихотворение «Младенцу», написанное 2—8 октября 1824 года.
Не будем углубляться в детали, каким образом упорно доказывалась мысль, что Пушкин под «младенцем» разумел в произведении дитя своей тайной любви.

Разбивается она записью в одной из недавно обнаруженных регистрационных книг Одесского кафедрального Спасо-Преображенского собора, свидетельствующей, что дочь Воронцовой Софья родилась 3 апреля 1825 года, то есть намного позже после появления «указующего» стихотворения Пушкина. В период с 14 июня по 23 июля 1824 года Воронцова пребывала с мужем в Крыму, а Пушкин оставался в Одессе. Так что отцом Сони он определенно быть не мог.

Кстати, Елизавета Ксаверьевна родила шесть детей, выжили из которых лишь двое. Пушкин мог знать старшего сына Семена и дочь Александру.

Но вот еще более удивительные «факты», долженствующие свидетельствовать о тайной любовной связи Воронцовой с Александром Сергеевичем. Уезжая из Одессы в Михайловское, он как будто бы получил от Елизаветы Ксаверьевны удивительный перстень с печаткой, украшенный резьбой с таинственной арабской надписью из Корана, демонстрирующий любовь светлейшей княгини. Назначение перстня — быть любовным талисманом. Именно об этом якобы поведал Пушкин в своем знаменитом стихотворении «Талисман».

Однако новейшие исследования историков не оставляют сомнений в истинном происхождении знаменитого перстня Пушкина «с арабскими письменами». Оказывается, надпись сделана на крымско-караимском варианте древнееврейского языка и переводится следующим образом: «Симха, сын почтенного рабби Иосифа (пресвятого Иосифа старого), да будет благословенною его память».

Это в некоторой степени подтверждает и появившуюся недавно теорию о караимском (а отнюдь не абиссинском!) происхождении прадеда Пушкина Абрама Ганнибала.

В самом деле, вряд ли перстень с еврейскими письменами был подарен Пушкину влюбленной княгиней. Кстати, размеры его просто гигантские: Пушкин, по свидетельствам многочисленных очевидцев, был вынужден носить его на большом пальце руки. Уж наверное, у Воронцовой имелась возможность подобрать перстень по точному размеру необыкновенно тонких пальцев своего возлюбленного. И Пушкин, между прочим, не носил любовный дар постоянно, а употреблял его в чисто утилитарных целях — запечатывал свои многочисленные письма. Вот так талисман любви!.. Да и в стихотворении «Талисман» абсолютно ничего о перстне не говорится.

Одним словом, легенда о сердечной склонности Елизаветы Ксаверьевны, жены генерал-губернатора Новороссийского края и наместника Бессарабии, к скандальному ссыльному поэту трещит по швам.

В последние месяцы пребывания Пушкина в Одессе Воронцова наоборот отдалилась от него. Причиной тому были его все более эпатажные выходки, в том числе и подготовка бегства через море от отправки в Михайловское.

Есть свидетельство, что на одном из обедов в доме Воронцовых, когда Елизавета Ксаверьевна обратилась к какому-то гостю с вопросом: «Что нынче дают в театре?» — Пушкин, не дав тому ответить, с нажимом заявил: «Верная супруга», княгиня». Реакция Воронцовой мгновенна и естественна: «Какая наглость!» — обрезала она его и отвернулась.

После ухода из жизни Михаила Семеновича Елизавета Ксаверьевна больше не связала себя узами брака, хотя предложения руки и сердца от весьма влиятельных и известных мужчин поступали неоднократно. Она посвятила себя благотворительности. В трудные годы неурожая основала Женское благотворительное общество, объединив идеей оказания помощи страждущим самых богатых и достойных граждан Одессы. А в 1859 году светлейшая княгиня построила приют для мальчиков-сирот и в память о любимом супруге назвала его Михайло-Семеновским. Всего же на благотворительную деятельность Елизавета Ксаверьевна Воронцова истратила колоссальную по тем временам сумму - 3 миллиона рублей.


И давайте не будем больше будоражить всуе память о Воронцовых и Пушкине, наших великих соотечественниках, которые своим присутствием на Земле сумели сделать мир краше и многогранее.

Михаил Семенович — как воин, государственный деятель, реформатор и градостроитель.

Елизавета Ксаверьевна — как прелестная добрая женщина, одно лишь имя которой по сей день вызывает бурю чувств и служит легенде о страстной любви, сметающей все условности света.

А Александр Сергеевич – как неувядающий гений, оставивший нам потрясающие стихи, в том числе посвященные замечательным женщинам, в которых он был влюблен.
Что было — то быльем поросло...