Северные богатыри начало

«Северные богатыри»

«В жизни каждого из нас есть место для подвига! А если и нет такого места, то державные мужи всегда организуют тебе возможность геройски умереть за Родину»

капитан Савельев
спецназ ВДВ
 
часть первая
 «Сквозь века»

Вместо вступления

Некоторые мысли капитана Савельева

Эта история началась задолго до моего рождения, и ее конец настанет еще ой как не скоро. По крайней мере, до него я точно не доживу, ибо род человеческий на мне не закончится.
Если изложить  суть происшедшего, как ни крути, все равно приходишь к великому мудрецу Соломону а точнее к тому, что он написал в Экклисиасте - « что было - то и будет, и что делалось - то и будет делаться, и нет ничего нового под Солнцем…».
     Действительно, история человеческой глупости движется по кругу – словно заевшая пластинка. Ей не помеха время и пространство. Ей нет никакого дела до уровня развития цивилизации, и степени просвещенности человечества. Она остается неизменной от своего рождения, потому как зиждется на старых душевных язвах: тщеславии, алчности и чувстве собственного превосходства над всеми остальными.
   Мы делаем одни и те же ошибки. Не важно, сколько времени разделяет нас, и тех, кто уже наступал на эти «грабли» – один год или несколько тысячелетий.  Почему так происходит? Да потому, что мы во многом пренебрегаем опытом прошлых поколений.  Мы идем той же дорогой, через плохо проходимую трясину жизни, не читая  карт, оставленных нам предшественниками, которые уже брели этой тропой. И тонем в том же месте, где уже утонули многие до нас… или на один шаг дальше, но конец один – смерть.
  Одно дело, если человек поступает так со своей собственной жизнью. Это полбеды, ибо максимально кому он может навредить - только самому себе. Другое дело, когда положение его высоко, и от принятых им решений зависит не только личное благополучие, но и жизни других людей, стран, народов. В таком случае сам незадачливый «рулевой» не страдает от собственной глупости, однако от его опрометчивых шагов страдают иные, которые доверили ему вести себя. И страдания этих «других», во много крат больше. Ведь прав был Бисмарк, утверждавший, что только дураки учатся на своих ошибках, а умные - на чужих. Мы же, порой, не можем извлечь полезного опыта даже из собственных неудач.
  Так что мой вам совет, дорогие мои соотечественники, мечтающие добраться к кормилу власти – любите историю, изучайте опыт предшественников и перед тем, как что-то отрезать, покопайтесь в хитромудрых выкройках прошлых поколений, возможно там уже есть подобные лекала, из которых когда-то давно была скроена большая трагедия.   

С Днем  рождения Василий Иванович
 
Когда в семье Савельевых родился мальчик, отец недолго думал, какое имя дать своему первенцу.
- Василий! – сообщил Иван Федорович Савельев своей жене, которую забирал из районного родильного дома.
- Это почему же Василий? – возмутилась теща,  также присутствующая в почетной делегации, которая должна была препроводить новорожденного в новый еще неизведанный им мир. Мир, где он будет жить долго и, по возможности, счастливо.
- А чем вам, мама, имя Василий не нравится? - слово «мама» Иван Федорович произнес с максимальной строгостью, чтобы задавить в зародыше сопротивление его мужскому волеизъявлению.
- Так нашего кота Васькой звать! – протестовала вздорная баба, чем очень сильно омрачала радость новоиспеченного папаши.
- Действительно, Вань, может, как-то по-другому назовем сынишку нашего. А то у нас в  семье Ваньки да Васьки! – вступилась за свою маму жена.
- Это он сейчас Васька, а как вырастет, станет Василием Ивановичем! Глядишь, с таким именем да отчеством в люди выбьется, станет знаменитым человеком… как Чапаев. Его ведь тоже Василий Иванович величали! – озорно подшучивал Иван Федорович, над своей женской половиной.
- Только Чапаев твой плохо кончил! – продолжала перечить настырная старуха.
- Ну, вот что, мама! Вы мне тут воду не мутите! – Савельев старший окончательно дал понять, что возражений не потерпит. – Своему сыну я уж как-нибудь сам, без ваших советов, имя придумаю!
    Эх, не знал еще тогда Иван Федорович, что действительно имя может так сильно повлиять на судьбу. Раз назвался груздем, то и полезай в кузовок. С таким именем и отчеством сам Бог велел идти отчизне служить верой и правдой.
    Однако, покамест никто не воспринимал в серьез напутственных слов прозвучавших перед выходом  Василия Ивановича Савельева в новую жизнь. Даже отец не предполагал, что его сын станет офицером.  Да и как ему было предполагать, если в роду у них профессиональных военных доселе не было. Хотя все представители мужского пола в армии служили, а некоторые даже воевали.  Дед Ивана Федоровича сражался на полях первой мировой и за свои боевые заслуги был отмечен георгиевским крестом и чином унтер-офицера.  Правда, уже в Гражданскую, в боевых действиях участия не принимал, потому, как считал, что убивать своих, даже ради самых светлых и справедливых идей, это большой грех. В Отечественную, же, в первый день войны вместе с сыном – отцом  Ивана Федоровича - записался добровольцем и ушел на фронт. Но до фронта так и не доехал. Их эшелон разбомбили. Так и остался георгиевский кавалер, лежать  где-то под Киевом, в братской могиле. А вот сын его дошел до Праги. Сам Иван Федорович тоже отдал Родине священный долг, служил в танковых войсках.
   Но все это было уже давно. Теперь же Савельев старший занимался самым мирным ремеслом – ремеслом землепашца. Работал Иван Федорович бригадиром тракторной бригады и о военной службе вспоминал от случая к случаю.  Да и сам Васька не подавал никакого повода думать, что свяжет он свою жизнь с армией. А откуда взяться такому желанию? Воинских частей в окрестностях колхоза отродясь не было. Разве что иногда, доводилось видеть Савельеву младшему, как парни, отслужившие срочную, возвращались в родные края, одетые в парадный мундир и сверкая значками, развешанными на груди, словно иконостас. Но походив в таком официальном виде, и показавши всем местным зазнобам, что теперь переживать за избранника нечего (потому, как не ущербный, раз в армию взяли) многие демобилизованные прятали форму в бабушкины сундуки, где моль, несмотря на присутствие нафталина, делала свое черное дело.
  Как и большинство мальчишек, Василий Иванович все же не мог обойтись без военщины, и даже имел свое личное оружие. Винтовку для игры в «наших – немцев» Иван Федорович соорудил на славу. Аккуратно вырезал из доски приклад, и даже вскрыл его лаком. Затем, у себя в бригаде нашел подходящую трубку  и приладил ее вместо ствола. А под затвор, дабы сходство было полным, установил оконный шпингалет. Деревенская пацанва по достоинству оценила старания Савельева старшего, и всякий раз выбирала Ваську командиром своего отряда. Даже прозвище за ним прикрепилось командирское – Чапай. Но на этом все перспективы воинской службы заканчивались.
До пятого класса Василий жил нормальной мирной жизнью, тяготел к технике, и в один из дней, когда отец взял его на работу и дал «порулить» трактором, мальчишка авторитетно заявил что хочет быть механизатором.
- Вот и чудно! – ответил на это Иван Федорович. – Пойдешь по стопам отца. Будет у нас с тобой, Ванька, теперь семейная династия.
  После этого Савельев младший целое лето пропадал у отца в бригаде и, несмотря на свое малолетство, со всей серьезностью вникал в тонкости будущей профессии.
- Вот окончит Васька школу, сразу к себе работать возьму! – не раз говорил жене Иван Федорович за ужином. - Затем в армию. Для армии навыки тракториста тоже пригодятся. Я вон тоже в  танковые войска не с бухты-барахты служить попал. Если бы на гражданке с техникой не работал, то загремел бы в пехоту. А в пехоте служить не сахар. Все время по полю с автоматом бегай, «ура» кричи, да окопы рой. Никакого толку, от такой службы.   А отслужит Василий срочную,  вернется в бригаду уже специалистом.   
- Да погоди ты! – отвечала ему жена. – Чего наперед загадывать. У Васеньки еще девство не кончилось, а ты его уже работать отправляешь!
- Ты мне эти разговоры брось! – сердился на супругу Иван Федорович. – Я в его годы уже работал, и деньги в семью приносил…
- Ты б еще свою бабку вспомнил, – возражала жена. – Она, небось, с пяти годов на поле трудилась. Сейчас времена уже не те. Можно ребенку и отдохнуть немного. Еще наработается. Пусть вон лучше в школе учится.
- Работа школе не помеха! – продолжал стоять на своем Савельев старший. – Верно же говорю… а Васька?
- Правда мам, мне у паки в бригаде нравится. А учусь я неплохо, всего-то одна тройка по математике. 
- Вот видишь, пятый класс, а уже тройка, – сетовала мать.
- А кому она нужна твоя математика? Ее, вон, пускай, городские учат, чтобы в разные институты поступать. Я вон, вообще, восьмилетку закончил, и по математике тоже тройку имел. Ну и что? Зато теперь бригадир. А зарплату посчитать уж как-нибудь и без уравнений смогу….  Хотя, учится сынок, конечно, надо! Может, глядишь, и в техникум поступишь.
  Вот такие жизненные планы были у Савельева старшего и младшего, и возможно Васька таки стал бы хорошим трактористом, а может даже и бригадиром, как его отец, если бы не один случай. 
  Случилось это в 1978. Тогда по телевизору показали фильм «В зоне особого вынимания» посвященный воинам десантникам. Как загипнотизированный сидел Савельев младший, следя за каждым словом, жестом взглядом экранных героев. Затем от перевозбуждения всю ночь не сомкнул глаз, а когда сон все-таки одолел, то прыгал он с парашюта в глухой темной ночи с предельно низкой высоты, бежал по лесу, пробирался сквозь непроходимые топи, уничтожал «вражеский» замаскированный командный пункт вместе с лейтенантом Тарасовым и прапорщиком Валентином. А на голове у него был голубой – небесного цвета - берет, и из-под камуфляжа виднелась тельняшка. 
  На следующий день, в школе на всех переменах среди мальчишек только и говорили об этом кино. Тогда все Васькины друзья-знакомые, как один, дали клятву о том, что пойду служить именно в десантники. А Савельев-младший во всеуслышанье заявил, что станет таким же, как его кумир - гвардии лейтенант Тарасов.  Вскорости, ажиотаж прошел, и все одноклассники Савельева вернулись к нормальному ритму жизни. Все меньше и меньше становилось разговоров про ВДВ, все меньше и меньше мечталось лететь на землю с высоты птичьего полета под большим белым куполом. Так было у всех, кроме Василия Ивановича. В отличие от своих сверстников, страсть к военно-десантным войскам разгоралась у него с каждым днем все сильней и сильней.  Он уже не видел для себя иной судьбы, кроме как стать офицером ВДВ. Все реже он стал появляться у своего отца в бригаде. Теперь большую часть времени он проводил в библиотеке, пытаясь отыскать как можно больше информации об этих «продуваемых всеми ветрами войсках». А еще, Савельев записался в секцию борьбы, которую вел в школе учитель физкультуры, готовя себя к предстающим схваткам с противником. 
  Иван Федорович не мог не заметить перемен, которые произошли с его сыном. Однако, Савельев-старший истолковал это по своему. «Взрослеет пацан! Поди приглядел себе какую-то одноклассницу, вот и висит каждое утро на турнике, и на борьбу записался, чтобы на танцах соперникам ребра ломать. Ничего не поделаешь, такой он, этот возраст. Сам таким был. Лишь бы дров не наломал по молодости и по горячности» - так размышлял отец Василия. Время все шло, а о мнимом предмете воздыхания Васи его родителям так ничего и не было известно. Ни разу в разговоре не обмолвился сын о своей зазнобе ни отцу, ни матери. Как ни старались они выведать причину происшедших перемен, Васька упорно отмалчивался и переводил разговоры на другие темы. Окончательно утратив терпение,  в один из вечеров Иван Федорович решился на откровенный разговор с сыном.
- Ты мне скажи по правде, Василий, что с тобой происходит? В бригаду ты уже месяц, как не показываешься. Шляешься после школы невесть где. Может, расскажешь нам с матерью, что стряслось?  Мы ведь не чужие тебе….
  Нелегко было Васе сказать отцу правду. Нелегко было сказать ему, что не мечтает он больше ни о тракторе, ни о бригаде. Не оправдал он надежд Ивана Федоровича. Однако, рано или поздно должно это было случится. Зачем выкручиваться и откладывать в долгий ящик, ведь для себя Савельев младший уже все решил.
- Понимаешь, папа, я решил десантником стать! – выдавил из себя Вася.
- Ну и хорошо! – неожиданно ответил отец. – Не хочешь в танкисты идти, служи  парашютистом. С армии вернешься, девки за тобой табунами бегать будут.
- Да нет, папа, ты не понял! Я хочу быть военным, – дал более подробные объяснения Василий. – Понимаешь, хочу офицером стать.
- Тоже хороший выбор! – снова удивил своим ответом Савельев-старший. – Родину защищать - святое дело. А чего же ты, дурья башка, раньше-то молчал. Мы тут все извелись, думали, что влюбился или еще какая другая дурь в голове поселилась. Вот чудак человек?!
- Да я как-то не хотел тебя расстраивать. Выходит так, что с трактирами у меня ничего теперь не получится, – дал пояснения сын.
- Балбес ты, Васька. Десантником быть или трактористом, это тебе самому решать. Лишь бы человеком стал. Только для того, чтобы в военное училище поступить, одной мускулатуры маловато будет. Тут нужны еще и знания. Для поступления одного только желания недостаточно будет, это я тебе точно говорю. Так что учись, Вася, пока время есть.

Комендант Сарской крепости и его товарищи

лето 6728 от сотворения мира
Сарсоке городище.

Сие городище и поныне вызывало любопытство, а вместе с тем и  восхищение у мимо проходящего путника.  Некогда, во времена давние, крепость была крупным городом – где обитало племя мирян. Однако, почитай лет около двухсот тому назад, с ростом Ростова, поселение стало умоляться и совсем бы сошло на нет, если бы не удачное его расположение как для сторожевого укрепления. Междоусобицы, коие терзали землю Русскую, вот уже несколько столетий, вдохнули в хиреющий  город жизнь новую. Лучшего места для обороны Ростова со стороны южной, трудно было и сыскать. В нескольких верстах от озера Неро, на северной стороне коего стоит великий град, на берегу реки Сара расположилась эта крепость. Мимо сего городища никак к Ростову не подобраться. Река тянулась на сто верст по гладкой низине и упиралась своими истоками в Сарское болото. Именно тут находилась малая дружина, стерегущая  путь к главному городу земли Ростовской. Обосновалось укрепление на узкой вытянутой гряде, которую омывали с трех сторон воды реки, создавая преграду для неприятеля.  Со стороны поля, откуда более всего следовало ожидать опасности, поселение защищали четыре вала. Были они сложены по всем правилам, ибо в основании каждого полагались обожженные и засыпанные землей бревна. И даже если враг смог бы перебраться через это препятствие, то перелезть через высокий частокол стен не было ему никакой возможности. Токмо ширина стены составляла более двух косых сажен. Была она составлена из деревянных срубов, укрепленных в середине земляной насыпью. Сторожевые вежи придавали крепости еще более грозный вид. Даже с малоприступного берега шел вал, делая укрепление и вовсе неуязвимым.
  Не могло столь воинственное и грозное для врагов земли ростовской городище иметь себе иного управителя как славного витязя Александра Поповича. Жалован был ему сей град в личный удел сам князь Константин Всеволодович, когда тот получил от отца своего – великого князя Всеволода Юрьевича, в управление земли Ростовские.
Добрым князем был Константин.  Верой и правдой служил ему Александр, как и отцу его - Всеволоду. За службу верную, за доблесть да таланты ратные был он у обоих князей в большой почести. Во многих битвах Александр проявлял свою смелость и удаль. Только здесь под Ростовом,  было им побито столько слуг князя Юрия, который не так давно ратоборствовал с Константином из-за наследства, что и останков всех павших собрать не смогли. Простой люд до сих пор натыкался на  кости человечьи разбросанные по берегам реки Ишны, что течет невдалеке от града сего.  А сами могилы павших владимирцев возвышались над землей холмами, которые издали было видать.  Было что вспомнить богатырю о временах славных, и тягостно думать о грядущих.
 
Дверь тяжелая, сотворенная из дуба мореного, распахнулась и в просторную палату вошел  сподвижник витязя ростовского – воевода Сивел, а вместе с ним и верный слуга Александра – Торопа.  Плечи  же у обоих были снегом припорошены, который еще не успел растаять в теплых палатах Поповича.  Хозяин, же, вошедших никак не приветствовал. Сидел он на широкой лавке, упершись локтем в крепкий стол да подпирая щеку свою кулаком. Почитай и смотрел прямо на другов своих, а глазами ничего перед собою не видел. Не попускали думы тяжелые защитника града славного.
- Все на сборы согласны! – стал говорить Сивел, уразумев что Попович сидит в забвении и не замечает прихода их.
  Александр медленно поднял очи свои. Рад он был, что в этом предприятии учувствует брат его названый, который теперь ему вместо родного.  На одном и том же поле нашел Попович кровь родную, а другую утратил. А приключилось сие на липецкой битве*, четырьмя годами ранее. Тогда сошлись друг супротив друга две рати русские, на войну междоусобную.

*Липицкая битва 1216 года - сражение 21-22 апреля на р. Липице у г. Юрьева-Польского, между войском Новгорода Великого под командой кн. Мстислава Мстиславича Удатного и войском владимирско-суздальских князей. Последние хотели подчинить себе Новгородскую феодальную республику, что привело к ссоре новгородцев с переяславским кн. Ярославом Всеволодичем, призванным ими к себе на княжение. Ярослав, покинувший Новгород, перекрыл подвоз к нему продовольствия, что привело к голоду в городе. На стороне Новгорода, вынужденного начать войну, выступили псковские и смоленские князья, а также ростовский кн. Константин Всевалодич, желавший занять великий стол во Владимире. Ярослав и великий кн. владимирский Юрий Всевлодич, поддержанные муромскими князьями, надеялись на численный перевес и отвергли неоднократные предложения о мире. Перед битвой они заняли позицию на Авдовой горе, укрепив её. Однако, это им не помогло. Владимирско-суздальские князья потерпели жестокое поражение, потеряв, по словам летописцев, только убитыми более 9 тысяч человек. У победителей решающую роль в битве сыграли новгородцы и смоляне, бившиеся в пешем строю. Эта победа усилила политические позиции Новгорода.

   Стоял того дня полк Александра напротив Суздальцев. Союзные войска, в которые входило и ростовское воинство, ждали подхода дружины Владимира Псковского с белозерцами. Оттого Мстислав Удатный  и не решался начать битву, видя многолюдство  неприятеля, а тянул время переговорами. Уразумев же, что уже никак нельзя повременить, отослал князь охотников с незначительной дружиной биться с суздальцами в «дебри» (заросший овраг, внизу которого протекал небольшой ручей Тунег), в коих они засели. Мрачный был день, холодный да ветряный. Люди были измождены переходом, от того стычки происходили вяло, а дружинники дрались без большого желания. Тогда выехал из строя суздальского ратник. Был он крепко сложен и ладно в седле сидел. Доспех на нем был не простой, какие бывают у ополченцев и прочего сброда случайного. Видимо на заказ ему брони были кованы. Опытные воины ростовские сразу признали в нем «хоробра»* умелого, ибо таковых, видавшие виды дружинники, издали на глаз определить могут. 

*«Хоробрами» в домонгольский период на Руси называли профессиональных воинов – богатырей
 
Подойдя же к ручью, воскликнул он в сторону противника громким голосом: «Червлен щит, еду сим!». Смекнул тогда Александр, к кому обращена речь сия дерзкая. Послал он своего верного Торопа со щитовом своим, цвета червленого, на котором написан был змий лютый (герб богатыря ростовского). Тот подъехал к воеводе наглому и речет ему: «Что хочешь от щита сего?». Отвечал же ему супротивник: «Желаю того, кто за ним едет!».  Воротился тогда верный спутник Поповича  и сказал ему: «Тебе господине зовет». Не долго размышлял Александр, какой дать ответ дерзкому поединщику. Подхватил он у Торопа щит свой и подался за Тунег, на берег где ждал его суздалец. Подъехавши сказал тому: «Отъеди».  И разъехались они и сшиблись борзо на глазах у всей рати, и ростовской и суздальской. Хитер и ловок был соперник Поповича, да только Александр разгадав его затею, на полном скаку вышиб оного из седла. Тогда слез хоробр ростовский с коня своего, под восторженные крики сподвижников на ином берегу Тунега, и угрюмое молчание супротивников на этой стороне. Подошедши же к поверженному, ступил  он твердою пятою ему на горло и обратив острее меча своего в сторону лежащего вопросил грозно: «Чего хочеши?». И тот отвечал ему: «Господине, хочу живота». Воином был «хоробр» ростовский, а не хищным разбойником, желающим жизнь чужую отнять для личного прибытка или токмо ради собственной славы. Не желал он кровь русскую проливать попусту. Дал подняться он с земли сопернику своему, и ответил на мольбу его: «Иди трижды погрузись в реку, да буде у мене». С тех про были они вместе ибо побежденным супротивником тем  оказался Сивел. Стал он теперь ему братом родным, вместо кровного. На следующий день, уже после того, как дружина неприятельская была опрокинута, и полки Юрия и Ярослава обнажив  тыл, бежали без оглядки, пал Иоанн Попович, родной брат Александра. Смел он был и неукротим в битве. Оттого оторвался он с верным слугой своим, Нестаром, от новгородцев, которые пустились преследовать врага. Сим же и воспользовались суздальцы. И хотя сами спасались бегством, но таки сумели на короткое время остановиться, сразившись со смельчаками. Только на следующий день, в пяти верстах от места сечи, нашел Александр тело брата своего, все побитое стрелами. Рядом был обнаружен и бездыханный оруженосец Иоанна Нестор, который даже в смерти остался верен господину своему. Горевал о такой потере не токмо хоробр, но и сам Мстислав Удатный, настолько известен был род Поповичей во всей земле Русской. Посему-то и Сивел находился при Александре с большой охотой, считая это большой честью.   
- Много ли будет люда ратного? – вопрошал витязь ростовский.
- Все кто есть в великом княжестве Владимиро-Суздальском, да еще и с Рязанской земли обещались быть и даже с самого Великого Новгорода, – обстоятельно и не без гордости сказывал воевода.
- А где же друг мой верный, Добрыня? Почему нет его с вами? -  встревожился Александр.
- Золотой Пояс, порешил в Рязань самолично отправиться, дабы поторопить воинов земли своей, что прибыть обещались. Ежели Бог даст, завтра к вечеру и он здесь объявится.
  Не даром дали Добрыне сие прозвище - «Золотой пояс». Славный он был хоробр и носил меч свой притороченным к поясу, отделанному чистым золотом. В прочем многие бояре Ростова подвязывали чресла свои такими же поясами, однако Добрынин пояс был особый. Добыт он был в бою, и как поговаривали в народе, получен, как выкуп от одного из князей. Оттого и отличался он от иных искусной отделкой и красотой необычайной. Худые людишки, из зависти, и прилепили к нему сие прозвище. Он же будучи нрава простого, вовсе того и не стеснялся. К тому же, в крещении нарекли Добрыню Тимофеем, в честь великого подвижника церкви православной – Тимофея Ефесского, ученика самого апостола Павла. И люд, коей в последнее время более тяготился к именам греческим (православным), величал витязя рязанского не иначе как Тимоня Резеныч.
   Хотя сам Добрыня давно уже служил во владимирском княжестве, все равно в отечестве своем был человеком уважаемым. Оттого и поехал он в Рязань, дабы лично привлечь для будущего дела народа поболее. 
- Остальные, стало быть, к воскресному дню пожалуют? – задумчиво вопросил Александр у Сивела.
- Так и есть! – отвечал ему воевода.
Неспроста для съезда выбрано было городище Сарское. Четырьмя годами ранее  собирались здесь князья русские перед самой Пасхой,  давали друг другу клятву в верности  и кресс целовали, а затем пошли на липецу, где был бит ими Юрий князь Владимирский  вместе с братом своим Ярославом.  Вот и теперь крепость должна была послужить в деле единения, и не только «хоробров» ближних уделов, но и всей земли русской.
     В воскресенье, сразу после обедни, собралось в большой палате славного богатыря ростовского множество люда ратного. Все как на подбор, войны славные, в деле испытанные. Сидели степенно гомонили, обсуждали дела последние, ждали, когда хозяин слово возьмет, и вселюдно объявит для чего собрал их здесь. И хотя каждый из бывших здесь, об этом догадывался, зачем призван, да только для порядка полагается, чтобы сам хозяин самолично молвил, что он себе на сердце положил. Попович же не спешил с речью, а все выжидал, покамест соберутся все участники, ибо дело предстояло ответственное и мнение каждого из гостей званых, было очень важно для него самого и для всего предприятия. Наконец, все собрались в большой палате, и даже перешептываться меж собой прекратили, давя знать хозяину, что готовы они внимать слово его.
- Други! Мужи славные  земли русской, – начал Попович  речь свою голосом твердым и решительным. – Доколе мы будем губить себя в бранях междоусобных? Доколе будем проливать кровь христианскую?
  Из угла, где восседали дружинники из Владимира и Суздаля, пошел ропот.
- Ишь, как запел, когда нужда на горло надавила. Когда Ратибора с Юратой* живота лишал, не шибко пекся о душегубстве единоплеменников, – судачили между собой воины.

*Ратибор и Юрата - любимые и самые славнее воины великого князя Юрия Всеводовича, погибшие в липицкой битве то руки Александра Поповича.
 
Много обид доставил им Александр, и хотя согласились они ехать на вече, но не у всех лежала душа поддержать начинания Поповича. Слишком глубоко прошел меч, слишком велика была рана, чтобы за столько короткий час зарубцеваться.
- Верно ты глаголешь боярин! – говорил один из присутствующих. Был то воин из Переславля, что у Гремучего ключа на берегу озера Клещино. – Токмо, что мы можем с поделать с этим? Мы ведь князьям своим мы не указ. Да и разве сам ты можешь в стороне сидеть, когда земля ростовская ополчается?
  Намекал говоривший на то, что и Александр всякий раз выступал на стороне князя ростовского Константина.    
- Доколе будем под разными князьями, нет мира на земле русской и нам покоя. Перебьем друг друга попусту, за обиды мелкие да уделы наследные. А придет в нашу землю враг, защитить ее будет некому, – ответствовал ему Александр.
- Чего хочешь, ты говори прямо? – раздался голос из рядов владимирских.
- Хочу перейти к князю киевскому на службу, и вас о том прошу.
- А почто к киевскому? Айда к владимирскому! -  не унимались озорники.
- Нет, ему ко Владимирскому нельзя. Уж больно сердит на него Юрий Всеволодович. Не простит он ему Ратибора, – в свой черед подтрунивали над Поповичем  Суздальцы.
- Ратибор безумен был! – вступился за Александра его подвижник верный, Сивел. – Это он Юрия наущал, дабы князь Владимирский ростовцев, новгородцев и люд смоленский в полон не брал, а всех  бил на смерть. Да еще похвалялся рать Мстислава Удатного седлами закидать….
- Это ты так говоришь, потому, как тебе самому Александр жизнь даровал.
Еще не простили суздальцы измены Сивелу. Всякий раз хотели поддеть его, вменяя служение при Поповиче в трусость.  Медленно, как гроза, надвигалась ссора великая. Сивел, уже сам пребывал в ярости и желал достойно отвечать своим обидчикам, которых считал зачинщиками склоки сей.
- Не ведаю, как в чистом поле вы, знатные хоробры суздальские да владимирские, с супостатом управляетесь, токмо кабы вам не мечем да секирою, а языком своим врага рубить, то не было бы ему от вас никакой возможности уберечься. Больно уж язык у вас острый. 
- Уж не желаешь ли ты, Сивел, мечи наши в деле испытать?
 Тут уже дело совсем стало худо оборачиваться для всего предприятия. Ведь не для взаимных упреков и обид созвал Александр известных воинов.
- Не об том речь! Не для того звал я вас, дабы острословием, и тем паче мечами вы тешились. В Киев предлагаю ехать, ибо так себе разумею, что в «Матери городов русских» место престола великокняжеского. Вокруг Киева надобно Русь объединять. И не токмо для пользы князя послужить, но и для всего люда крещеного. Вместо того чтобы друг друга рубить, защитим земли наши от степняка, который издревле досаждает южным княжествам. Из-за усобиц уже позабыли половцы про дела великие Владимира Всеволодовича Мономаха.
- А пупок-то не развяжется великокняжеский престол двигать? – продолжали насмешничать  владимирцы, коих устраивало пребывания великого князя в их граде. – Или ты, как покойный господин твой, Константин Ростовский, решил устои земли нашей переменить по своей прихоти?

*Константин Всеволодович хотел перенести великокняжеский престол в Ростов, в коем княжил, от того и не посадил его отец, Всеволод Юрьевич, на престол свой, а отдал младшему сыну Юрию Всеволодовичу. Из-за этого Константин неоднократно воевал с братом своим

- Ежели мы все в Киев подадимся, то кто здесь останется? – взял слово рязанский боярин Евпатий Коловрат, который прибыл на съезд вместе с Добрыней. - Кто Рязань защитит, если какая беда приключиться? Тут, на северной Руси, тоже нет спокойствия. Половцы и здесь мирному люду досаждают. И булгары волжские не всегда с нами в мире живут, да и мордва – сосед больно беспокойный.
- Когда станет один князь великий, на всю землю русскую, что на северных ее пределах, что на южных, не будет нужды в каждом граде большое войско держать. Ибо не каждый сам за себя будет, но все за одного встанут. Вместе и Киев и Рязань защищать будем и Чернигов с  Владимиром да Новгородом.   
 Правильно говорил Александр, все верно излагал, да не все его слову верили. Даже из тех, кто с ним по одну сторону стоял, за князя Константина да Мстислава Удатного. И дело было тут даже не в убиении Поповичем двух любимых витязей князя владимирского. Еще тогда, на Липицах, на берегу Тунега,  дерзнул Александр указывать будущему великому князю Юрию Всеволодовичу, речи дерзкие.  Ведь от своего имени послал он тогда поверженного им же в бою Сивела, с наказом передать князю владимирскому следующие слова: «Александр Попович велит тебе уступить вотчину великого князя, или же мы ее сами у тебя возьмем». Не забыл ему Юрий до сего дня такого оскорбления. Знал об этом и сподвижник Александра в деле том, Иеремия Глебович. Оттого и взял он слово, заявив рассудительно:
- Ты не горячись, Александр, прежде времени. Затея твоя похвальбы заслуживает, токмо такие дела сложные и ответственные в един миг не решаются. Да и решать их надобно при княжеском участии, ибо, ежели они сами такого договора не заключат меж собою, то всуе будут наши старания.  И хоть все разом к одному князю на службу подадимся, мира на земле русской все равно не наступит потому, как сильный князь будет слабых теснить и свою волю мечем насаждать. Будь же покуда, и ты, в земле ростовской. Перед великим князем повинись, и он тебе  все простит. Ведь и племянника своего, сына усопшего князя Константина, Василька, он на Ростове оставил. Да и сам князь Константин не токмо сыну своему, но и нам всем нам наказывал, чтобы слушались во всем брата его Юрия. Я вот тоже не чист перед великим князем, оттого что супротив его выступил и привел Мстиславу Удатному дружину в пять сотен воинов, хотя сам на то время был воеводой владимирским. Но пойду я к нему на поклон и присягну в верности. Тоже самое и тебе сотворить советую. Да и Василька Ростовский не даст тебя в обиду.

*Действительно Юрий простил Иеремию и тот в последствии верно служил ему. Учувствовал этот славный воевода в походах на камских болгар ( 1220 г.) и мордву (в 1228 г.),  в 1237 г. Участвует и в военной операции против громивших Рязань татар. У Коломны, русские были разбиты, а сам Иеремия погиб в сражении.

Не ожидал от сотоварища своего Александр такого удара. Да делать нечего, не волоком же всех тащить на службу к Мстиславу Романовичу.
- Нет нужды к князю киевскому ходить, – раздался голос новгородского богатыря Митуна. – И во времена Олега Вещего и Владимира Святославовича Новгород Великий был сам себе господином. Оттого, считаю я, каждый должен в своей земле служить, а ежели у соседа беда приключится, то сам Господь велит ближнему помогать.
 Среди же остальных дружинников пошел спор. Одни принимали сторону Поповича, другие же не желая покидать мест насиженных, противились ему. Каждый выговаривал все, что имел в оправдание свое, и далее убеждать кого-либо или принуждать оных было делом суетным и глупым. Видя сие, Александр на правах хозяина взял последнее слово и сказал его твердо, давая понять всем находящимся здесь, что не переменил он мыслей своих.
- Никого неволить не стану.  Каждый себе судьбу сам вершит.  Господь единый всем судия. Я же через десять дней ухожу на Киев. Кто порешит со мной идти, ждать буду у колодца, на горе Гремячей, что за  Клещиным озером. На тех же, кто изволит остаться в вотчине князя своего, зла не держу. А теперь, гости дорогие, хочу угостить вас от чистого сердца чем Бог послал мне да и вам на днесь. Прошу всех за трепезу.

Из тверской летописи
«Когда Александр увидел, что его князь умер, а на престол взошел Юрий, он стал бояться за свою жизнь, как бы великий князь не отомстил ему за Юряту, и Ратибора, и многих других из его дружины, которых перебил Александр. Быстро сообразив все это, посылает он своего слугу к богатырям, которых он знал и которые были в то время поблизости, и призывает их к себе в город, устроенный под Гремячим колодцем на реке Гзе, - а теперь это укрепление запустело.
Собравшись здесь, богатыри решили, что если они будут служить князьям в разных княжествах, то они поневоле перебьют друг друга, поскольку между князьями на Руси постоянные раздоры и частые сражения. И приняли они решение служить одному великому князю в матери всех городов Киеве. А был тогда великим князем в Киеве храбрый Мстислав, сын Романа Смоленского, а в Смоленске Владимир Рюрикович (оба внуки князя Ростислава), а Мстислав Мстиславич в это время был в Галиче. Били челом все эти богатыри великому князю Мстиславу Романовичу, и князь великий очень гордился и хвалился ими, пока не приключилось то несчастье, о котором пойдет речь».
Советы бывалого
    Василий Иванович на деле доказывал, что мечта стать офицером ВДВ это не юношеская блаж. К выпускному десятому классу он подтянул все предметы  и рассчитывал в аттестате иметь не более четырех  «четверок»  (все остальное только отлично). Главным образом, налегал Савельев младший на предметы, которые предстояло сдавать на вступительных экзаменах в Рязанское высшее воздушно-десантное командное училище имени Ленинского комсомола. Чтобы не сплоховать при поступлении, даже дополнительно занимался с учителями вне школьной программы. В деревне все уже знали, что Вася собирается стать военным, парашютистом. Многие односельчане верили в Савельева младшего, и были у них для этого довольно веские причины. В отличие от своих взбалмошных и шаловливых сверстников, Василий всегда отличался предельной серьезностью и рассудительностью. В безобразиях, присущих молодому возрасту участия не принимал, вина не пил, не курил. Лишь изредка учувствовал в драках «стенка на стенку» с парнями из соседних деревень. Но уж если «Чапай» (это прозвище намертво прилепилась к нему с самого детства) вступал в бой, то враг был обречен. Все взрослые в деревне ставили Василия в пример. В школе он висел на доске почета бессменно, начиная с седьмого класса. Все комната его была увешана грамотами и дипломами за занятые места на спортивных соревнованиях районного масштаба.  Все было хорошо, но чем ближе был школьный выпускной, тем печальнее становилась мать будущего десантника. Все чаще, вечерами, когда все семейство собиралось на кухне, она вздыхала, глядя на своего сыночка.
- Ты чего это, мать? – спросил однажды Иван Федорович свою супругу за ужином.
- А то ты не знаешь! – сказала она с досадой. – Уедет скоро наш Василек Бог весть куда, и поминай как звали.
- Не Бог весть куда, а в Рязань, – ответил Савельев старший. – Это тебе не тундра какая-нибудь, а областной центр!
- Хоть и областной, а отсель все равно как тундра… далеко-далеко. Уедет, и поминай как звали, – при одной только мысли о скорой и долгой разлуке у бедной женщины на глазах заблестела слеза.
- Ты мне, мать, брось здесь сырость разводить, – строго воспретил плакать  Иван Федорович. – Что значить «поминай как звали»? Ему отпуск будут давать каждый год.
- Два раза в год, – уточнил Савельев младший. – Один зимой на две недели, а летом на целый месяц.
- Все равно боязно! – продолжала свои причитания мать.
- Чего тебе боязно? – нервничал Иван Федорович. – Ведь не в какой-то там институт поступать едет, а в военное училище. Будет там под присмотром отцов-командиров и днем и ночью. Там с него настоящего мужика сделают.
  Савельев-старший, после того как сын объявил ему, что хочет стать офицером, хотя и не подал виду, но вначале слегка расстроился. Все ж таки взыграла в нем отцовская ревность. Он уже думал, что Вася пойдет по его стопам, а тут тебе такое – десантник. Сперва  надеялся, что еще перегорит, мало ли кто кем в детстве мечтал стать. Но заметив, что на протяжении нескольких лет желания сына не меняются не только на словах, но и на деле, (готовился его пацан к поступлению со всей ответственностью) не только смирился, но и стал гордиться выбором Василия. Для него военное училище олицетворяло собой  дисциплину, серьезность и еще много чего положительного. Ведь не зря профессию «офицер» называют мужской! Там разгильдяям не место. Куда меньше уважительно относился Иван Федорович к институтам. И были у него для этого все основания. Встречались ему выпускники вузов, которые только и того, что моги похвалятся высшим образованием - а в жизни ни то ни се.
- Это хорошо, что под присмотром! Да уж профессия больно рисковая. А вдруг этот окаянный парашют возьмет да не раскроется? 
- Да что ты, мам, такое говоришь! – попытался успокоить Василий мнительную женщину.  – По статистике, в ходе прыжков с парашюта вероятность разбиться намного меньше, чем погибнуть в автомобильной катастрофе.
- Что мне та статистика, если человек с такой высоты сигает, – продолжала мать настаивать на своем. – Когда с такой-то высоты… какая тут статистика. А может, Василек, лучше пойдешь в танкисты, как отец хотел. Там хоть по земле ездить.
- Ты мне, мать, прекращай  эти паникерства! -  строго-настрого воспретил такие разговоры Иван Федорович. – Если хочет парень десантником стать, нечего ему мешать.
   Однако материнское сердце - не солдат. Нельзя ему приказать не тревожится о родном сыночке. Видя, что от собственных стенаний никакого проку не будет, решилась она применить против собственных мужиков тяжелую артиллерию.
  Нежданно-негаданно, в начале мая, заехал в гости, Степан Петрович – двоюродный брат жены Савельева. Офицер как раз в этот период находился в очередном отпуске и решил поведать свою сестренку, с которой не виделся уже несколько лет. Вечером, как и полагается, приезд отметили большим застольем. Позвали родственников и знакомых, посмотреть на долгожданного гостя. Степан Петрович по тайной просьбе сестры своей,  прибыл в гости к ней в военной форме. На его погоне красовалась большая звезда между двумя красными просветами. Майор – не виданный для этой местности чин. Даже бывший председатель колхоза – герой войны, дослужился только до капитана.
- Командир батальона! - с гордостью сообщала мать Василия о должности, какую  занимает ее брат. -  Ты бы, Василек, с ним поговорил, посоветовался. Он человек военный и все про армию изнутри знает.   
  Савельев-младший и сам очень хотел переговорить с дядей Степой, но никак не мог выбрать для этого подходящий момент. Многочисленные родственники и знакомые не давали офицеру покоя, приставая с различными вопросами о семье, жизни и международной обстановке. Затем был праздничный ужин - не в разгар же застолья говорить на такие серьезные темы. Вася уже и не надеялся на беседу, однако, когда захмелевшие гости с песнями разбрелись по домам, а Савельев младший со своим отцом сидели на крыльце, наслаждаясь вечерний прохладой, Степан Петрович сам подошел к ним. Был он так же по форме, только галстук снял из-за страшной духоты. Не спеша офицер достал из кармана брюк пачку сигарет.
- Люди приличные курят «Столичные»! – поприветствовал вновь прибывшего Иван Федорович.
  Дядя Степа без лишних вопросов протянул раскрытую пачку Савельеву-старшему.
- Угощайся, Иван! – сказал он добродушно.
  После того как глава семейства взял себе сигарету, родственник предложил угоститься и Василию.
- Спасибо, не курю! –категорично отказался будущий десантник.
- Вот и правильно! – похвалил парня Степан Петрович. – Я тоже до училища не курил. А потом как начал, никак бросить не могу….
  Настала пауза. За забором заливался лаем соседский пес, нарушая ночной покой советских граждан. В ответ на его страстный призыв дружным гавканьем ответили другие «друзья человека», находившиеся поблизости.
- Вот же зараза такая! – сказал в сердцах Иван Федорович. – Теперь до самой ночи не дадут уснуть. Вот я тебя… - с этими словами Савельев-старший кинул в сторону возмутителя спокойствия картофелину, которая лежала в тазу тут же на крыльце.  Однако от этого лай только усилился. И даже «Шарик», стороживший двор Савельевых, поддержал своего хвостатого собрата, негромко тявкая из своей будки.
- Я слышал, ты в военное училище поступать собрался! – неожиданно поинтересовался у Василия Степан Петрович.
- В Рязанское воздушно-десантное, – ответил парень с гордостью.
- То, что хочешь офицером стать, это хорошо. Но вот твой выбор училища я не одобряю…
Для Савельева-младшего эти слова прозвучали, словно гром среди ясного неба. Но просто не мог поверить, что профессиональный военный будет иметь что-то против красы и гордости вооруженных сил – воздушно-десантных войск.
- Почему? – голос Васи был как у приговоренного к семерной казни. 
- Потому что, Василий, надо в перспективу смотреть! – рассудительно ответил офицер. – Десантник, это конечно здорово. Тут тебе и красивая форма, выправка, физическая подготовка, дополнительный паек, надбавка за прыжки. Девки после выпуска за тобой, как редиска пучками сохнут. Но это - пока молодой. А потом, племяш, романтика закончится… и дальше что?
- В смысле? – спросил Савельев-младший, не до конца понимая, куда клонит его дядя.
- В прямом! Ведь жизнь твоя это не только воинская службы. Время, оно быстро летит. После выпуска из училища не успеешь оглянуться, а уже пора на дембель. А в десанте, так и подавно, льготные год – за полтора. Так к тридцати пяти уже будешь иметь законный пенсион. Вот выйдешь ты на пенсию, и что дальше делать будешь? Ведь не дома же штаны просиживать…
- А я служить до упора собираюсь, – решительно ответил Василий.
- Он у нас генералом стать собирается! – неуместно пошутил отец.
  И точно, что пошутил. Дядя Степа на эту реплику беззлобно рассмеялся.
- Генералом? Это наврядли. Есть у нас военных старый анекдот. – Офицер достал из пачки очередную сигарету и закурил. – Идет, значить полковник со своим сыном. А сынок и спрашивает: «Папа, а я полковником стану?». «Станешь» - отвечает отец. «А генералом?»: продолжает тот. « Генералом - нет!». «Почему?». А полковник ему и говорит: «Потому, что у генералов свои дети есть!». 
  Иван Федорович от души расхохотался над этим анекдотом, но Савельеву младшему было не до смеха. Перед ним открывались реалии взрослой жизни, лишенной всякой романтики и светлых идеалов о справедливости.
- Вот об этом я тебе, Вася, и говорю. На гражданке с твоим будущим дипломом, по-хорошему, делать нечего. Вся твоя перспектива, это военрук в средней школе, или вахтер на одном из «ящиков» (секретный завод оборонки). Ну, а если сильно повезет - начальник ВОХРа, – продолжал развивать мысль Степан Петрович.
- Так у него в дипломе будет записано: «инженер по эксплуатации колесной и гусеничной техники», – вступился за сына Савельев старший. – С такой профессией можно и в АТП устроится.
- Ваня, – снисходительно ответил ему офицер. – С таким дипломом можно устроится разве, что в твою тракторную бригаду. В автотранспортные предприятия выпускников Рязани берут с руками и ногами. Только для этого надо другое училище заканчивать – автомобильное. Там ведь училище инженерное, а у него будет – командное. Улавливаешь разницу? В десантном его будут чему учить? Командовать. А на «гражданке» командиров и без нас хватает. Технику в десантном изучают, поскольку-постольку. Научили ездить и гусеницы менять, и слава Богу, все остальное время - муштра и тактика. А тактика, как и физическая подготовка в дальнейшей, не военной жизни, знания абсолютно бесполезные.  Вот, к примеру, взять меня. Стройбат!!! Сколько про него всяких обидных небылиц в армии рассказывают. Мол, нам даже оружия в руки не дают. Ну и что с того? Это они сейчас языки точат, а пойдут на гражданку и кто они такие? Никто! А я, если и без «царя в голове» то уж точно с ремеслом в руках. Знаешь, сколько моих бывших сослуживцев сейчас в СМУ работает. Двое даже в Москве устроились. Меня к себе зовут. Вот дембельнусь через четыре года, и поеду в столицу. А там глядишь, поменяю свою квартиру в Заозерске, на московскую. У строителей такое предусмотрено. Семью перевезу в белокаменную - нечего им в этой дыре делать. А ты Вася, где закончишь службу, там и осядешь. Вот такие у тебя, племяш, перспективы. Ты подумай, пока еще время есть. Документы в другое училище переслать еще не поздно. Уж лучше иди в политическое. Там хоть по партийной линии карьеру себе сделать сможешь… 
  Да уж, озадачил дядя Степан своими рассказами Савельева-старшего, но нисколько не поколебал решимости Василя идти по выбранному пути. Чтобы не говорил родственник, а без десанта парень уже не мыслил своего будущего. Да и стоит ли думать о дембеле если, покамест,  даже в училище еще не поступил. Да и что может быть за жизнь без армии?
  Степан Петрович выкурил еще одну сигарету и пошел на покой, а отец с сыном остались сидеть на крыльце в полной задумчивости. Над их головами раскинулось бескрайнее звездное небо, на которое так тянуло молодого Васю. Тянуло с непреодолимой силой, большей, чем земное притяжение. 
- Послушай, сынок, а может дядя Степан прав? – наконец-то выдавил из себя Иван Федорович.
Не хотелось ему расстраивать сына, но ничего не поделаешь, доводы военного человека показались уж больно убедительными.
– Может ну ее, десантуру? Разве мало военных училищ, которые толковые гражданские специальности дают?
- Да  пойми ты, батя… - с недавних пор Василий стал называть своего отца именно так.
«Папа» уже было как-то неловко, не тот возраст. «Отец» слишком официально. А вот «батя», это и с уважением, и в то же время с любовью.
 – Я ведь хочу в первую очередь быть военным. Понимаешь – военным, все остальное приложение. ВДВ – это моя мечта!  Мечта всей моей жизни. Ну, пойду я в строители или замполиты, и что дальше? Как дальше служить, если не лежит у меня душа к этому делу.  Потом буду всю жизнь тебя да дядю Степана винить, что все так  неудачно вышло. Вот у тебя самого была в молодости мечта? Вот кем ты хотел быть?
  Иван Федорович задумался. Ведь действительно в детстве он хотел быть… ну никак не трактористом. Хотя на жизнь сетовать особых причин не было.
- В детстве я мечтал в «мореходку» поступить! – начал рассказ о своей несбывшейся мечте Савельев-старший.  – Уж больно мне моряки нравились. Форма красивая. Зарплата… сам понимаешь. Опять же, возможность мир посмотреть. Хотел даже в военно-морской флот служить идти.
- А чего тогда не пошел?
- Да военком отговорил! Говорит: «Зачем тебе этот флот сдался? Там на год больше службу тянуть придется». А в то время, это не хухры-мухры, а четыре года возьми да положь. Я ему, мол, хочу после службы в мореходку поступать, а воинская служба, стало быть, в зачет пойдет. А он мне: «Ты не спеши. Пойди сперва с родителями посоветуйся». Ну, я и пошел. Дед твой, Федор, человек разумный был, он то меня и отговорил. Ну, действительно, что за жизнь у моряка? Пока молодой и не женатый – это еще куда не шло. А как семьей обзаведешься? По полгода в плавании, а дети все на соседа похожи. Только и того, что деньги имеются, а личной жизни, никакой.
- И ты ни разу в жизни не пожалел, что моряком не стал?
- Да поначалу было такое, а вот теперь нисколько не жалею. У меня нормальная семья, работа хорошая. Денег тоже хватает. А пойди я во флот, может, и не было бы всего этого.
- Не всем везет как тебе, батя! – не по годам рассудительно сказала Василий. – Не хочу я, если что, всю жизнь виноватых искать. Если с десантом не сложится, то буду только себя корить. Это мой выбор!
 Нечего было ответить Ивану Федоровичу. Чтобы там не говорили, а сын его, таки был прав на все сто. Ведь ему самому свою жизнь дальше строить, и порой посторонняя помощь бывает только во вред.
- Ладно, сынок, смотри сам! Ежели чего, то не зазорно будет тебе и в родной колхоз вернуться после службы. А работу здесь ты всегда найдешь. 
 
Языки неведомые

Лето 6732 от сотворения мира
Южная Русь

   Тревожные вести стали приходить из дальних пределов земли русской, за которыми начиналась степь половецкая. Неспокойно нынче было на кордонах. Почитай месяц прошел, как прибыл в стольный град гонец из земли Переяславской, и поведал князю великому, Мстиславу Романовичу, что видали на левом берегу реки Ворскол* (ныне Ворскла) половцев числом большим. Степняки мчались, сломя голову, в направлении северном, даже не останавливаясь, как будто за ними сам нечистый увязался. После же, пришли слухи и с рубежей самого княжества Киевского. Из Корсуни привезли известие, что половцы всем племенем своим перешли Днепр и подались аж до самого Буга (Южный Буг) и теперь там сидят, а к себе в земли и носа не показывают.
Между тем, сам Киев слухами да перетолками полнился. В народе сказывали, что пришли из-за гор языки неведомые в земли куманские (в Византии половцев называли куманами, в средней Азии и дальнем востоке кипчаками) и сокрушили безбожных половцев. И сие есть кара Божья за кровь христианскую, доселе ими проливаемую.  Даже самый сильный из князей их, Юрий Кончакович, не устоял супротив этого племени и убит был вместе с Даниилом Кобяковичем и иными многими знатными ханами земли своей. И все, кто еще уцелел, теперь за Славутич бежали искать спасения, ибо языки сии гнали окаянных куманов аж до самих порогов днепровских. Величали же в народе пришельцев по-разному. Кто глаголал, что имя народу этому таурмены, иные утверждали что звать их татары, а старики поговаривали что это печенеги вернулись во свои владения. Но никто толком не мог сказать, откуда взялся этот народ. Некто из людей знающих и книжных утверждал, что о племенах сих епископ Патарский  Мефодий свидетельствовал. Писал он, что в древни времена сам Гедеон* (один из известнейших ветхозаветных судей израильских), загнал это племя в пустыню Етриевську, сущую между востоком и западом и заточил их там до срока своего. И в конце времен явятся они  и пленят всю землю от Востока до Ефрата и от Тигра до моря Понтийского, кроме Эфиопии.  И много уже народов эти злые племена пленили: и Ясов, и Обрезов, и Косогов. Теперь же пришел черед и половцев. А далее? Что далее теперь и думать боязно.
    Которую неделю волновался люд киевский, и не было более в великом граде  былого спокойствия. Желая пресечь растущие слухи, перед народом молвил слово свое сам Мстислав Романович. «Доколе я нахожусь в Киеве – по эту сторону Яика, и моря Понтийского и реки Дуная ни таурменской ни иной сабле не махать!», -  клялся великий князь при всем народе. Поле этого все пришли в спокойствие, и теперь всё более посвящали время свое не досужим разглагольствованиям, а ремеслу, коим занимались ранее. 
   
Попович уже почитай третий год служил князю киевскому и за это время успел отличиться в походе на Галич против угров, в котором принимали участие славные князья земли русской Мстислав Мстиславович Удатный, Мстислав Романович Старый и молодой Данила Романович, изумивший всех зачинщиков и простой люд ратный своим мужеством да отвагою. Князь киевский в том походе уязвлен был неприятелем, однако рана была не опасна для него. Досталось и самому Александру с Тимоней (Добрыней), а вот Сивела, Бог миловал и тот вернулся с брани целым и не вередимым. Теперь же, когда на границах Руси стало неспокойно, Попович с частью дружины своей был направлен в пределы южные, дабы узнать, что нынче в степи твориться,  и кто есть сей народ неведомый, который нагнал на половцев такого страха.  Вместе с боярином пошли в степь Тороп и Сивел. Тимоню же Александр оставил в Киеве, потому как знал, что предприятие это рискованное и, ежели чего случится, то «Золотой Пояс» может встать во главе отборной дружины хоробров, что при князе осталась. Поначалу русские витязи не стали переправляться на правую сторону Славутича, а, выехав из стольного града, поспешили в Корсунь, дабы выведать у местного «волостеля»*, где  теперь пребывают половцы, и нет ли угрозы для земли русской от такого великого переселения.

*Волостель - Должностное лицо в Русском государстве XI— XVI вв., управлявшее волостью от имени великого или удельного князей и ведавшее административными и судебными делами. Не получая жалования от правительства, волостели «кормились» за счет населения, платившего налоги.
 
Узнав же, что куманы в земли Княжества Киевского входить не стали и, что князь их Котян, теперь подался в Галич к зятю своему Мстислав Мстиславовичу, просить у него помощи, Александр с людьми своими повернул к Переяславскому княжеству, и возле города Воинь переправился на пароме через Днепр. На самом же пограничье слыхать слыхивали, что приключилась с родом куманским, однако кто в дикое поле пожаловал и с какой целью, об этом никому доподлинно ничего известно не было.  Все те же слухи да перетолки, как и в Киеве. Отряжали в степь и некоторые дозоры, дабы разведать, что твориться на околицах земли русской, но никого они на своем пути не встретили и ничего не высмотрели. Как будто вымерла земля куманская.
- Ну что, други, делать нечего. Видно суждено нам самим в степь идти! – говорил Попович воинам своим, вечером того же дня, когда прибыли они в Воинь. –  И тут никто ничего толком сказать не может. Завтра же возьмем провожатых да припасов и двинемся вниз по Славутичу.
- И далече так будем шествовать? – вопрошал Осьмий, человек немалого опыта как в делах ратных, так и в делах обыденных.
Уже шестой десяток разменял сей воин земли Киевской, но еще многих молодых да удалых витязей мог за пояс заткнуть. – Так ведь и в море понтийское упереться не долго…
- Не боись, Осьмий,  в море уж точно не потопнем!  - подбадривал Александр дружинника. – До самого моря понтийского идти не станем, а вот до порогов видимо придется. Однако волостель обещался дать нам провожатого, который с  караванами купеческими по Славутичу не единожды хаживал. Уж ему-то должно быть ведомо как скоротить наш путь.
- Одно дело просто так в степь ходить, а иное разузнать да выведать! – продолжал ворчать опытный воин.  – А как никого не повстречаем на пути?
- Ежели не повстречаем, тогда пойдем к самому Бугу, у половцев спрашивать, – ответил ему Попович.
  На самой зорьке двинулась дружина малая в земли половецкие. Снег уже сошел, однако трава молодая да соком налитая еще не успела подняться во весь свой рост, и посему бескрайняя равнина берега левого была видна, аки на ладони. За весь день так никого и не довелось повстречать дружинникам киевским. На ночлег же остановились рядом с небольшой рощей, возле самой реки. Костра не палили, дабы не быть замеченными. По кругу же лагеря выставлена была сторожа зоркая. Постелив на сырую землю потники конские, и подстелив в голове седла свои, дружинники готовились ко сну, как и деды их, что воевали еще при князе Святославе.
- Завтра отойдем от Славутча в сторону. Тогда может, в степи кто и встретится, – сообщил Александр сотоварищам. - Тут не так давно проходили половцы всем народом своим, от того видимо люд и побаивается сюда хаживать. От степняка любой беды ожидать надобно.
- Не токмо безбожных куманов, но и самих Гога и Магога  люд страшиться нынче! – вмешался в разговор сей Фома, сопровождавший воинов.
- Кого? – изумился  Тороп, коей впервые слышал слова эти чудные.
- Есть такой народ зловредный Гоги и Магоги. Явятся же они в день суда страшного.
Фома говорил голосом вкрадчивым. Окружавший со всех сторон мрак придавал словам его оттенок таинственный. Как  подтверждение сказанного где-то невдалеке пронзительно прокричала птица ночная. И когда речь Фомы стихла, в ночи кромешной наступила тишина зловещая, а затем, как гром среди неба ясного, грянул здоровый мужской хохот.   Попович с Торопом да Сивелом  смеялись так громогласно, что аж кони с перепугу ржать стали. Александр же  насмеявшись всласть, дал знать жестом товарищам своим, дабы те угомонились, а также велел одному из дружинников пойти и проверить коней.
- Слыхивали мы уже байки эти, – говорил Тороп, немного успокоившись. - Этим детей малых стращать будешь… 
- Напрасно вы насмехаетесь, – говорил Фома с укоризною.  – Ибо не надо мной сирым насмешничаете, но над словом Божьим. Ибо было апостолу Иоанну откровение от Вседержителя и изложено оное в «Апокалипсисе» – книге о конце Света и Суде страшном. Там-то ясно сказано, что придут в мир народы поганые - Гога и Магога.  Вот видать все и идет к последнему времени, когда народ живущей по всему лицу земли окончательно от Бога отпадет. И пошлет тогда Господь ангелов своих собирать жатву в день судный.
- А с чего же ты взял, Фома, что народ от Бога отошел? – вопросил Сивел, который отличался особой набожностью. – Церкви божьи нынче, как грибы поле дождя растут, да и народ русский все большей частью верующий. Нечестивые язычники, те давно с городов в леса на выселки подались, да и живут теперь большинством на севере, в землях чуди. Даже люд новгородский, коей не единожды соблазнялся негодными волхвами, нынче изгнал всех этих прельстителей.  Отчего же Богу на нас гневаться?
- А ты, воевода, погляди кругом, да попристальней? Разве ж это вера, когда ближнего своего крова, а то и самого живота лишают. Сколько в княжих усобицах простого народа костьми полегло, а сколько еще побито будет. Сколько деревень да городов разорено, разграблено. Разве так  поступают люди крещеные? Как в заповедях сказано? Не убий!!!
- Ну ты, Фома, говори, да не заговаривайся, – пресек такие крамольные нравоучения провожатого Осмий, который лежал неподалеку.
Больно хитер был старый дружинник. Сам он до сего часа в беседе участия не принимал, а лежал невдалеке, притворяясь спящим. На самом же деле все слышал он, да на ус мотал.
– Тебя послушать, так мы все тут есть первые грешники! Токмо как приходит на тебя супостат, то ты сразу к нам – люду ратному бежишь за помощью и вопишь, как оглашенный: «Не погубите, родимые! Ополчитесь! Не отдайте нас проклятым на поругание». Где же тогда твоя заповедь?
- Нет большей заслуги пред Господом, чем положить душу свою за други совя, – отвечал на такие упреки Фома. - И за веру православную живо положить душу свою тоже не грех. Токмо, разве за заповеди  Христовы вы на брань восстаете? Ополчаетесь же князей земных, да за богатства тленные.
- Так ведь князья нам тоже от Бога даны! – перечил ему Осьмий.
- По делам их, познаете их!  Ежели князья наши себе в союзники супротив единоверцев берут  поганцев куманских, и при их содействии льют, аки воду, кровь христианскую - от Бога ли они? Окаянный князь Рюрик Ростиславович  лет двадцать тому назад при содействии половцев взял Киев приступом и предал сей град славный страшному разорению. Святая Печерская лавра разграблена была до основания. А десятинную церковь, так ту и вовсе с землей сровняли…
- Ты, Фома, больше такого никому не сказывай! – перебил провожатого Попович. – А то тебе за такие речи дерзкие и язык вырвать могут. Да и мы тоже люди княжие, так что не буди лихо попусту. Ты лучше вот что скажи, откуда столько из церковных книг тебе известно?
- Так при храме я обитаю! При Святотроицкой церкви тружусь, – сообщил присмиревший Фома.
- А тропы да дороги в земле куманской откуда тебе ведомы?
- Так, я это… со стражей не раз хаживал посольства встречать. Не то, что до порогов довести могу, хоть до самих врат Града Константинова (Константинополя). Да и языки я иные разумею. Могу глаголать по-гречески, и половецкий. За сие, меня не раз толмачом подряжали. 
 - Ну а сам ты этих Гог и Магог видывал?
- Не попустил Господь, дабы случилось со мной такое несчастье! 
- Тогда почем знаешь, что это они на рубежах наших объявились? 
- В том то и дело, что в книгах церковных о них сказано, что явиться это племя проклятое откуда не ведомо. Вот и народ сей, что у границ наших бродит, словно лев рыкающий, словно из-под земли выскочил, налетел на половцев и побил их в превеликом множестве. А затем, опять как сквозь землю канул. Ни вблизи Славутича не видать его, ни в степи не слыхать о нем. Дела дивные и страшные творятся здесь с недавних пор.
- Ну, ежели половцы их видели, стало быть они и знают откуда пришли племена эти и куда пропали, – вступил в разговор Сивел. – Доедем до порогов, а там перейдем реку и поедем к Бугу к куманам в гости. Там все и выведаем.
- До порогов еще доехать надобно, а уже там видно будет, – разумно отвечал Александр, и закутавшись в тулуп, улегся на бок. 
 Однако, сон ему долго не шел. Ведь прав был Фома, и слова его были верные, все до единого. Впала Русь в грехи тяжкие, и нет им конца, и края не видать. И хотя сам Александр уже не воевал супротив соплеменников, да и в остальных землях русских также не слыхать теперь о раздорах междоусобных, все равно на душе было тревожно хоробру киевскому. Зыбок был сей мир и согласие. Очень не прочен. Многое изменилось со времен старинных  да славных, когда Русь была едина и сильна.  Даже сами витязи теперь не те, что были прежде. В былые времена народ питал к сильнейшем воинам земли совей большое уважение, называл своих защитников людьми Божьими.  Видимо, от того, что действительно витязи занимались в ту пору делом богоугодным – стерегли свои пределы от набегов вражеских, и отдавали животы за ближнего своего. Теперь же, для большинства дружинников нет более «своей» земли. Живут теперь воины, как перекати-поле. Не тот теперь порядок, когда «каждый князь правит вотчиной своей». Приходит новый князь в удел, а дружиннику неизвестно что и делать - либо со старым князем в новое место уходить, либо при новом оставаться? И в том, и в другом случае - добра не жди. Ежели на новое место пойдешь, придется по новой жизнь налаживать да хозяйство возводить. Порешишь при новом князе служить, потеряешь былой почет. Только самым известным хоробрам удавалось порой сохранить сове положение при новом господине. Каждый князь приходил со своей «старой» дружной, которую ценил и любил больше, чем «новую» - та что в наследство от предшественника осталась. Как такое стерпеть?
  Грустно от таких дум становилось на душе, и она беспокойно металась то ли в голове, то ли где-то в области сердца, прогоняя сон и дремоту.   
  Поутру проснулись рано и в серых рассветных сумерках, двинувшись в путь, стали заворачивать вправо вглубь поля дикого. Второй день своего путешествия опять не принес никаких встреч и новостей дружинникам киевским. Вся земля куманская, что лежала на правом берегу Днепра, словно вымерла. Лишь птица небесная да зверь дикий изредка нарушал покой едущих. Только половецкие «бабы» каменные, до сих пор сторожили опустевшие земли своих создателей. Бездушными пустыми глазницами своими неутомимо глядели они вдаль, не обращая никакого внимания на едущих мимо их вооруженных всадников. От конных, же, отделился воин и направился в аккурат к сим изваяниям.  Сей-то был Тороп, который устал маяться от нудной езды по местам безлюдным и был рад хоть какому-то подобию лика человеческого. Подскочив к «бабам» он крепко потянул удила, тем самым, понудив коня своего встать на дыбы перед этими неподвижными стражами. Истуканы, как и положено всякому камню, осталась стоять на месте, даже не пошевельнулась пред грозным наездником.  Попович укоризненно посмотрел на сподвижника своего, и тот помчался вспять, к уходящей в степь дружине.
- Пустые забавы, – сообщил Тороп поравнявшись со своим хозяином. – Бесполезные украшения, эти «бабы» половецкие. Не смогли они уберечь хозяев своих от Гог и Магог. Вот теперь сторожат землю опустевшую, да все без толку, потому как все ушли, а они только и остались.
- Не могут уберечь человека истуканы каменные! – начал свои нравоучения набожные Сивел. – От идолов одна только мерзеть. Вот и навлекли куманы на себя гнев Божий своим идолопоклонничеством.
- Не мы этих «баб» сюда ставили, не нам и решать, правы были сотворившие их мастера,  али нет! – прервал бесполезную беседу Попович, коему сейчас было не до изваяний половецких. Уж очень хотелось ему узнать, что случилось в степи, и куда подевался народ невиданный.   
 Место же под ночлег, на сей раз, выбрали на одном из курганов, который был насыпан здесь еще во времена давние. В этот вечер обошлись уже без разговоров. Дружинники устали и от того сразу спать повалились, ибо ехали весь день лишь с одним небольшим привалом.  Неведение более всего угнетало путников. Как будто попали они не в куманскую степь, а в неведомые земли, где живут разные чародеи и иная нечесть.  Даже видавший неоднократно эти места Фома теперь утверждал, что сама степь выглядит теперь иначе, и подтверждал истинность слов своих крестными знамениями. На следующее утро дружинники решили более не углубляться в поле, а идти вдоль течения Славутича.  Солнце еще не успело полностью выкатиться из-за края земли, как наконец-то пришла удача. Один из сторожевых разъездов увидал человека пешего.  Не долго думая, Александр понесся к тому месту, где был обнаружен путник. Когда ж прибыл он, то увидел, что ловкие воины уже скрутили беглеца, и вели его прямо к Поповичу.  Полоненный имел на себе одеяние, какое обычно носят половцы: кафтан на запах, подпоясанный грязным кушаком, в онучах, и матерчатой шапке из худого сукна. 
До слуха Александра доносились крики пленника, и кричал он по-русски, видимо что-то ругательное, а дружинники то и дела стегали его плетью, дабы угомонить не в меру голосистого  гостя. Когда же Попович подъехал, то крикун замолк и стоял теперь молча, потупив взор свой.
- Вот спеленали сего, когда он силки ставил, – стал докладывать боярину один из воинов киевских. - Притаился стервец в траве, да так ловко, что еле приметили. Хотел к лошади своей бежать, однако Будимир его быстро наземь повалил да спутал. 
 Попович, сидя на коне своем взирал сверху на мужика и силился разобрать, кто же он есть. Только распознать какого он племени было совершенно невозможно. Кожа смуглая, загорелая, обветренная, борода рыжая линялая, а глаз из-под шапки и вовсе не видать. Да и скудная сбруя на лошаденке его, что шла позади дружинников на привязи, тоже на русскую не шибко походила. Однако по-русски говорил он шибко бойко….
- Из куманов будешь? – вопрошал Попович у пленного.
- Бродник*, - коротко ответил тот. - Отпустил бы ты меня, боярин, Бога ради. Негоже христианскую кровь попусту проливать. Господь свидетель, я зла вам никакого не делал и супротив вас не замышлял подлости. Пределов ваших не нарушил. Здесь в степи живу никому не в тягость, охотой да ловлей рыбы промышляю.

Бродники * или "бродницы" и "бронники" (в летописи) — по толкованию В. Н. Татищева, люди поселенные на Дону для показания бродов и переходов, принадлежащие к русскому племени и исповедующие христианскую религию. Карамзин полагал, что под бродниками, что значит "бродяги", надо разуметь тех русских, аланских и венгерских разбойников, которые, по словам Рубруквиса (см.), знавшего бродников, жили между Волгой и Доном, составляя как бы особенный народ и служа тому, кто дороже им платил. По мнению С. М. Соловьева, бродники — это сбродные, бродячие шайки, вроде позднейших казаков.


- А чего тогда бежать хотел?
- Так не спокойно нынче в степи. Вот и испужался.
- Неспокойно говоришь! А кто же это вам, степнякам, покой порушил? – издалече начал расспрашивать Александр.
- А во чистом поле никогда спокойно не бывает. Когда больше, когда меньше, а чужого человека завсегда остерегаться следует, – уклончиво отвечал бродник.
- Говори прямо, когда тебя спрашивают! – один из дружинников с силой перехватил кнутом пленника по хребту.
- Отвечай немедля, кто сии, что в степь пожаловали и куманов за Славутич погнали? – напрямую без обиняков вопрошал Попович.
   Мужик прищурился, соображая как лучше ответить ему. Вдруг русичи пришли за половцев воздать гостям непрошенным, то того в ответах надо быть предельно осмотрительным. Бродник медлил, и один из воинов хотел было опять подстегнуть кнутом тугодума. Но, как только занес он руку свою, пленник быстро затараторил.
- Кличут пришельцев этих татарами. Пожаловали к нам они из-за гор аланских, из пустыни, покорив на пути своем множество царств.
  А тем временем к беседующим подъехал Фома, за которым послали еще в самом начале, как за толмачом, ибо думали, что поймали одного из половцев, а быть может и самого Магогу. Услышав о горах да пустыне, а также о завоевании множества царств, Фома перекрестился, однако Александр воспринял сии новости, подтверждающие древние пророчества, весьма спокойно.
- Куманов они ни во что ни ставят, называя их своими конюхами. По пришествии своем побили половцев превеликое множество, а те, кто уцелел все за Славутичем нынче хоронятся, – продолжал свой рассказ мужик.
- А где же сейчас татары подевались?
- А кто ж их знает! - ответил мужик с дерзостью и искоса оглянулся назад, ожидая очередного удара плетью, однако Александр жестом остановил дружинника, и тот опустил занесенную руку. Пленник оценил сие и продолжил уже более осторожно и уважительно. – Поговаривают, они теперь далеко в степь ушли. Зимовали на Шарукани*, а нынче спустились к морю Сурожскому*.

*Шарукан - половецкий город предположительно на месте, которого стоит современный Харьков.

*Сурожское море в старину называли Азовское море. Первое упоминание встречается в «Слове о полку Игореве».

- Каково же число их? – допытывался Попович о народе неведомом.
- А кто ж его… - начал было опять дерзить негодный человек, однако затем поправился. – Этого мне боярин не ведомо. Всякое люди глаголют, одни говорят, что две дружины, другие, что целая орда пожаловала.
- А кто сие говорит-то?
- Да наши же бродники и поговаривают. Воевода Пласкиня со своими людьми нынче к татарам подался.
- А чего же ты с ним вместе не пошел?
  Мужик лукаво сощурился.
- Да больно норов у новых господ крут. К тому же, не привыкший я под чей-либо властью жить. Это отец мой под князьями ходил, а я вольным родился, вольным и помереть желаю…. - Пленник осекся, и исподлобья посмотрел на Александра. Опять сплоховал мужик. Может подвести говоруна длинный язык его. Пред ним ведь люди княжеские и помереть… они-то могут предоставить ему такой случай.
- Стало быть, ты по крови своей русским приходишься? – опять спрашивал пленника Попович.
- А кто ж его разберет. Отец мой русским был, об этом мне известно доподлинно. Мать же моя куманка, и сколько в ней самой всякой крови намешано, одному только Богу известно. А я вот бродником уродился.
- Ну а сам то ты этих татар видывал?
- Довелось один раз мне повстречать сторожу их у самих порогов. Да пастухов татарских, что стада пасли, издали наблюдать приходилось.   
- Ну и какие они на вид?
- Пастухи, те вообще не поймешь какого роду племени. Всякий народ среди них встречается. Есть и Ясы и Аланы и Обрезы, Торки. А есть и вообще невесть кто.
- Ну, а те, что в стороже?
- Там также людишки пестрые. Видал аланов и даже половцев.
- Ну, а самих татар видал? – стал терять терпение свое Александр. – Каковы они? Что за доспех имеют?
- И их тоже видеть доводилось. Сами они роста ниже вашего, и выглядят пощуплее. Волосы все у них черные, аки смоль. Из волос же своих плетут косы длинные, словно ведьмы, и все безбородые. А если и встречается какой волос под губой или же на бороде, то совсем жидкий, кокой иногда у половецких старух растет. Одеты они в тулупы на запах, под самим же тулупом тело голое. У каждого лук имеется… а то и два, да еще сабля с боку висит либо секира.
- А секира боевая?
- Да нет, самая обычная, наподобие как у простых мужиков. Брони же похуже ваших будут. У иных, вообще, нет никакого доспеха, а у иных - из кожи сделаны. Шиты большей частью также из кожи, однако есть и вовсе из прутьев сплетенные. Железа что на одном, что на другом щите очень мало, а то и вовсе нет. Кони у них низкие с долгой гривой, и все неподкованные. Брони же на лошадях татарских вовсе нет. А по вере они язычники, но про это мне ничего более не ведомо.
- А как же они тогда, поганые, смогли половцев побить? – недоумевал Попович.
- Сего я тоже не ведаю. Только одно знаю, что так и есть. Они куманов из дикого поля вышибли, и много добычи от них поимели. Бог тому свидетель…
- Ты тут Бога, через слово поминаешь, а сам-то хоть крещенный? – спрашивал у бродника Осьмий.
- Почитай все бродники в Господа Иисуса Христа веруют. Ежели сомневаешься в словах моих, то глянь у меня на шее и крест весит нательный. Сам бы показал да руки крепко связаны,  – с достоинством ответил мужик.
- Да врет он все! – говорил Тороп с подозрением. – Где это видано, чтобы сброд голозадый смог половца побить запросто? Нет у меня к нему доверия, и слова его лживы.
- Ты не горячись! – остудил его Сивел. – Разве куман добрый воин, что его побить нельзя? Да и числом могли его одолеть языки неведомые.
- Надо далее к порогам идти, на этих Магог самим глянуть хоть единожды. А ежели сподобит Господь, то изловить одного из них! – настаивал Тороп.
- У порогов они вам могут и не встретиться, – робко говорил пленник, – ибо татары на одном месте не стоят, а по всему полю кочуют.   
- Я же говорил, что брешет, собака. То он их самолично видал у порогов, а теперь твердит, что нет их там! – буйствовать Тороп.
- Далее мы не пойдем! – молвил Попович рассудительно. – Даже, ежели, они и у порогов стоят, что с того? Самим издали посмотреть? Так с этого немного толку. Далее в степь идти? Так нас числом немного, да и на сторожу их нападать мы не станем.
- Это от чего же так? – удивлялся Сивел словам брата своего названного.
- Зла они, ни нам, ни иным русским людям не чинили. За что же воевать нам с татарами?
- А как же мы тогда будем князю своему ответствовать?  Какие новости в Киев привезем? –  резонно вопрошал Осьмий.
- Скажем, что Гог и Магог на наших рубежах нет, и сидят они все далеко в степи. Ну, а покажем, – Александр ткнул плетью в бродника, – вот его. Пусть он все сам Мстиславу Романовичу повторит, что сам нам самим сказывал. Может по дороге еще чего припомнит. А как со всем этим быть, то уже не нам решать, но князю.
  Мужик, же, заслышав, что дружинники хотят его с собой взять, начал молить и жалобить чтобы отпустили.
- Люди добрые. Отпустите меня Христа ради! Зачем я вам такой в Киеве нужон. Все что сам знал, все поведал без утайки. Более мне и добавить-то нечего. Да, и разве можно меня такого убогого, великому князю на очи показывать. Отпустили б вы меня… у меня жена, детишки малые… пропадут ведь без кормильца…
- Сказано, стало быть с нами поедешь. Ежели правду говоришь, то тебя хорошо наградят. Мстислава «добрым»,  не зря в народе прозвали. А станешь канючить, то побежишь сзади коня моего на привязи,  – сурово молвил Александр. – Давай, поворачивай обратно.  Возвертаемся в земли киевские.   
  Не успел Попович въехать в город Воинь а его уже встречал сам воевода.
- Великий князь Мстислав Романович гонца прислал. Требует, чтобы ты немедля в Киев воротился,  - сообщил боярину правитель города.
- А чего стряслось? – был удивлен Александр такому известию.
- На Киеве все князья Земли Русской нынче собираются. Будут думу думать, подсобить ли окаянным половцам в их беде или нет. 

Васькина партизанщина
 
   Вот и настал час расставания с детством. Для многих этот момент проходит незамеченным… для многих, но не для Савельева-младшего. На всю жизнь запомнил Василий  этот миг собственного взросления. Именно здесь, на перроне узловой станции, закончилось его беззаботное время. Друзья, школа, мальчишеские шалости, первая школьная любовь - все осталось здесь, на пыльной платформе. Вот уже стоит вагон, на котором Василий Иванович умчится во взрослую жизнь. Сюда он еще вернется, непременно вернется, но уже другим, взрослым человеком. А от той, былой поры останутся только воспоминания, самые светлые и теплые. Именно они будут согревать душу, освещать ее ярким светом, радовать красочными картинками, которые не выцветут даже по прошествии многих лет взрослой жизни. Но это будет намного позже, а сейчас еще звучат наставления отца, ибо для него Вася навсегда останется ребенком. Еле слышны всхлипывания матери, не сдержавшей женскую слезу, перед долгой разлукой.
- Ты бы хоть людей постеснялась! – выговаривал Савельев-старший своей жене. – Чего зря сырость разводишь. Радоваться надо. Сын едет на офицера учится!
- Ох, не буду больше! – говорила мать, утирая глаза кончиком платка. – Ты, Василек, пирожки мои дома не забыл?
   Всю ночь трудились заботливые женские руки. Не сомкнув глаз до самого  утра, стряпала несчастная женщина разные сладости и вкусности своему сыночку. Ведь когда еще доведется поесть домашней пищи.
- Ты за него, мать, не переживай – со знанием дела сказал Иван Федорович. – Теперь об нашем Ваське, отцы командиры позаботятся. Будет он и одет и сыт….
- Да знаю я вашу солдатскую пищу! – сокрушалась она. – Щи да каша…
- Это ты мне брось! Я в армии пять килограмм прибавил, так что с голоду не помрет!
  Тайком Савельев-старший сунул сыну пятьдесят рублей, отложенных на дорогу.
- Спрячь подальше, а то в поезде вытянут! – дал он дельный совет Ваське.
- Да брось ты, батя! Сам знаю, не маленький,  - смущенно сказал  парень.
- Ты, мил человек, не перечь, а меня слушай. Я тебе плохого не посоветую, – снисходительно ответил отец.
   Крепко обняв и расцеловав своих родителей, Савельев-младший вскочил в плацкартный вагон и уселся на боком месте возле окна. Мать еще пыталась давать какие-то напутствия сыну, то, что не успела сказать за семнадцать лет, пока он жил рядом с ней. Так всегда бывает, самые главные и нежные слова приходят только в час разлуки. Много чего хочется открыть, поделится самым дорогим, но безжалостное время неумолимо уносит любимое дитя прочь из отчего дома. Вырывает прямо из сердца, без жалости и наркоза. Теперь только и останется, что изливать свою душу на тетрадных листах, которые потом, аккуратно уложенные в конверт, полетят словно голуби, по огромной стране в поисках своего адресата.
   Толстое стекло вагонного окна стало непреодолимой преградой для этих самых важных и несказанных слов. Василий лишь по губам мог догадаться что хотела открыть ему мама, и еще заметил, что, несмотря на свои обещания, она продолжала украдкой утирать катившееся с глаз слезы. В этот момент Вася впервые ощутил, как он сильно любит своих родителей. Ему захотелось выбежать из вагона и еще раз обнять их, обнять крепко-крепко и не отпускать долго-долго. Но Савельев-младший подловил в себе эту слабость. Решимость стать офицером взяла верх над сентиментальностью. Наконец, вагон судорожно дернулся, разминаясь перед своим многокилометровым пробегом, и вдоль окна неспешно стало проплывать здание вокзала, а затем длинные вереницы железнодорожных составов, стоящих в очереди на отправку, и везущие в разные концы необъятной Родины,руду и уголь, цемент и бревна, легковые и грузовые автомобили и еще много чего необходимого для строительства, производства и обеспечения нормальной человеческой жизни. Дальше были бескрайние поля, с успевшими взойти злаковыми культурами, пастбища со стадами коров. Вдалеке изредка побегали маленькие домики, в которых жили советские колхозники, такие же как отец и мать Василия. Эти места были незнакомы Савельеву-младшему, но стали в одночасье до боли родными. Это была его Родина. Малая родина. А поезд тем временем уносил юношу все дальше в неизвестность. Единственное, из всего хорошего, что ожидало Василия там, в конце пути, так это заветная мечта – стать десантником, таким же как лейтенант Тарасов. Она светила в полном мраке еще детских страхов перед грядущими переменами, как путеводная звезда. Светила и манила, указывая путь, словно старинному мореплавателю.
   
   Путь любого абитуриента Рязанского воздушно-десантного проходит через  «Сельцы». Именно там, в 60 километрах от самой Рязани, расположен учебный центр училища. Для некоторых счастливчиков, приехавших сюда попытать счастья, это начало отсчета будущей военной службы. Для многих же – финиш, крах юношеских надежд и мечтаний. Именно здесь подтверждается на деле суровая правда жизни - в десанте могут служить только лучшие. Ты, конечно, тоже мнишь что достоин, но кроме тебя здесь еще восемь сотен пацанов и каждый придерживается такого же мнения. А возьмут из этой оравы гражданской ребятни, еще не успевшей окрепнуть  в горниле взрослой жизни, чуть меньше трехсот. Остальные – Кругом! И шагом марш искать счастья в другом месте.  Но об этом даже не хочется думать, особенно, когда плывешь на пароме через Оку.
- Вон там, село Константиново – родина поэта Есенина, – сказал Савельеву-младшему невысокий коренастый парень, указывая рукой на правый берег. – А я вижу, ты тоже в десантное поступать собрался.
Незнакомец кивнул на небольшой чемодан, который Вася держал в руках.
– Я вот тоже в Сельцы еду поступать, так что вместе служить будем. Меня кстати Жека зовут.
- Василий! – Савельев-младший протянул руку для приветствия. – Только для начала еще поступить надо. Говорят, в этом году конкурс очень большой.
- В Рязань каждый год конкурс большой, – продолжал Евгений. – Но, ничего, прорвемся! Для настоящих воинов десантников нет ничего невыполнимого. 
   Тогда еще Василий Иванович не догадывался, что переплетется его судьба с судьбой Евгения Кевшина (именно такую фамилию носил его новоиспеченный товарищ и будущий собрат по оружию) крепко-накрепко. Завяжутся они в тугие узелки, настоящей мужской дружбы, которую ни водой, ни водкой не разлить.
  Рязанское краснознаменное встретило своих будущих питомцев не как ласковая мать, но как строгий отец. Оно и понятно, в кузнице будущих защитников родины нет места для телячьих нежностей. С первого дня привыкай к дисциплине и строгому распорядку. Повезло Ваське, что попал он с Кевшиным в одну группу. Ко второму дню пребывания в учебном центре, приехавшие поступать мальчишки успели раззнакомится. Тут Савельев встретил двух земляков, живших в родном районном центре. Они приехали в училище на день раньше, для того чтобы осмотреться и поскорей притереться к новым условиям жизни. Степан и Николай - так звали этих пацанов, тоже до одурения хотели попасть в элиту советской армии. Все новые друзья имели хороший аттестат, а Николай, даже первый разряд по легкой атлетике. Так и стали они держаться  вчетвером – Васька, да Колька, да Степка, да Женька. Даже договорились помогать друг другу на экзаменах, если выпадет случай.  Будущую специальность выбрали тоже, словно сговорились – разведка.
 Наконец-то настал день первой сдачи – «Физо»! Без физической подготовки в десанте делать нечего. За этот экзамен друзья переживали меньше всего. Подтягивание Василий сдал без особых проблем. Даже сделал на три раза больше положенных четырнадцати раз, на всякий случай – а вдруг зачтется. Стометровку уговорился бежать в паре с Николаем, потому, как новый товарищ легкой атлетикой занимался, а значить подтянет за собой и его не слишком любившего бегать короткие отрезки Савельева. На «трешке» (кросс три километра)  Колька притащил своих друзей, потому как бежал первым, с опережением графика. Даже покуривавший Женька вложился в положенные одиннадцать с половиной минут. С плаванием тоже было в полном порядке. Отлично – заслуженный итог многолетних Васькиных стараний на реке. Но такой успех был далеко не у всех. Более ста человек после этой проверки стали паковать чемоданы. Кого-то подвела «дыхалка», а кто-то не выжал из своих рук и десяти раз на перекладине. Это ведь не школьный урок физкультуры. Тут надо все делать правильно, без рывков, четко фиксируя подбородок в верхней точке, когда поднимаешься выше проклятой перекладиной. К такому были готовы не все.   
  Дальше шел «русский язык». Савельев даже в страшном сне не мог представить, что споткнется именно на том предмете, за который меньше всего опасался. Однако, ему влепили три балла. Можно сказать, подрезали орлу крылья.
- Не расстраивайся! – как могли успокаивали Василия его товарищи.
– Кольке вон, тоже «трояк» впаяли. А мне самому на «английский» хоть не ходи.  Я а нем ни бельмеса, – делился с Савельевым своими переживаниями Степан.
- Да, правда, Васька! Чего нос раньше времени вешать! – поддержал его Женька. - Лучше хорошенько к «иностранному» подготовься.
  Эх, Женька, Женька, твои бы слова да Богу в уши. Не вышло у Савельева прыгнуть выше головы.  Боком вылезло провинциальное образование. Это у себя в колхозе он был почти, что круглый отличник, а здесь на поверку оказался круглым троечником. А таким в десанте не место. Зарезали и Степана. Женька же прошел без проблем, а Кольку взяли из-за спортивных достижений, которые зачли ему в качестве аванса за будущие старания в учебе и защите чести училища в спортивных состязаниях.
- Еще не все потерянно! – оптимистически заметил Степка, когда стал окончательно известен неутешительный итог стараний братьев по несчастью. - Мне тут земляки со старших курсов посоветовали брать документы и срочно ехать в другое училище поступать.
- В какое, «другое»? – совершенно без энтузиазма поинтересовался Василий.
- А хоть в Бакинское общевойсковое, – ответил тот. – Там конкурс поменьше и могут взять по результатам сдачи экзаменов в Рязани.
- А как же десант? – удивился Савельев.
- В десант можно и из пехоты попасть. Главное - это военное училище закончить. Давай со мной, пока не поздно?
  Нельзя сказать, что Василий отличался особой прямолинейностью. Это был неплохой вариант для достижения поставленной цели. Пусть не такой прямой и скорый, как хотелось бы, но в любом деле главное результат. Однако тут Савельев почему-то заупрямился. Да и куда ему было деваться. Как мог он приехать в родную деревню в общевойсковых погонах? Как потом объяснить односельчанам, что ехал в Рязань, а попал в Баку? Что скажут о нем те, кто считал его лучшим из лучших? Опозорил Васька свой колхоз на всю страну. Теперь хоть сквозь землю провалиться.
- Не знаю Степа… – неуверенно ответил Василий на такое предложение. – Общевойсковое - это не по мне. Уж лучше на следующий год еще раз сюда попробую. 
- Ну, и дурак! – зло буркнул Степан. – Зачем год зря терять. Ну что ты будешь делать? Поедешь к себе в деревню и будешь по новой учебники листать?
- Да нет, в деревню к себе я точно не поеду. Останусь в Рязани. Устроюсь на работу.  Запишусь на курсы, чтобы знания подтянуть.
- Как хочешь. Мое дело предложить.
Больше Степан не уговаривал Савельева ехать с ним. Вечером того же дня он направился в далекий Баку, пытать счастья там, в командном общевойсковом, а о десанте пока придется забыть. На время.
   Спасительную соломинку кинул верный друг Женька.
- Есть шанс! - сказал он Ваське, который собирался уже ехать в Рязань на поиски работы. – Не большой, но шанс. Я тут со старшекурсниками переговорил, и они мне рассказали, что у них в батальоне трое человек из «партизан» учиться попали.
- Из кого? – переспросил Василий.  Честно сказать, про «партизан» среди абитуриентов ходили разные слухи, но Савельев не особо вникал в них. Он ведь рассчитывал поступить в училище по итогам сдачи экзаменов и не искал обходные и очень извилистые пути-дороги.
- У тебя ведь, двоек нет. И по «физо» твердая пятерка! – продолжал Кевшин.
- Ну и что с этого?
- А то! Если докажешь, что ради ВДВ на все готов, то могут и зачислись даже с таким «непроходным» баллом.
- Ну, и как мне это доказать, с вышки без парашюта прыгнуть, чтобы поверили?
- Вот дурак! Я же тебе говорю, иди в «партизаны». Из наших пацанов, что по конкурсу не прошли, человек пятьдесят остается. У некоторых даже «двойки» имеются, и ничего, парни все равно надежды не теряют. Уже даже в лесу обосноваться успели и ждут своего шанса. 
- Так, а мне что делать? Сидеть в лесу и ждать у моря погоды? – Васька никак не мог взять в толк, что надо делать в этих самых «партизанах», хотя в душе уже был готов идти в лес и сидеть там, сколько понадобиться, лишь бы зачлось, лишь бы взяли.
-  А у тебя есть другие варианты?
  Савельев сокрушенно пожал плачами. И действительно, других вариантов у него не было.
- Значит, иди в лес! – уверенно сказал Женька. - Выроешь там себе землянку, и будешь жить. Ждать придется долго. Офицеры на вшивость проверяют тех, кто в лесу остался. Берут только самых стойких. Да и то не всех. Но тебе спешить все равно некуда. Восемнадцати еще нет, так что за тунеядство не привлекут, – сострил Кевшин пытаясь поднять настроение своему другу.
- А на работу, если не повезет, можешь и через пару месяцев устроиться. Работа она ведь не волк… 
  Васька кисло улыбнулся. Партизанить, значить партизанить.
  На следующий день Савельев с ближайшей почты отправил домой телеграмму следующего содержания. «Зачислен на испытательный срок. Нахожусь на полигоне, скоро не ждите. Ваш сын Василий». 
  Откуда знать его родителям, что нет в военных училищах «испытательного срока».  Не писать же им, что остался «партизанить» на свой страх и риск. Отец еще может понять, а мать начнет расстраиваться, переживать попусту. Путь уж лучше будет вместо горькой правды сладкая ложь. Даже если обман и откроется то уже потом. А потом… потом, оно видно будет.
  Место стоянки большинства «партизан» -  лес, что находится невдалеке палаточного городка, где обосновались счастливцы, прошедшие по конкурсу. Жилище каждый уважающий себя «лесной сиделец» роет себе сам. Старые, оставшиеся от прежних «ловцов удачи» занимать «не по понятиям». Вот она и первая проблема, которая встала перед «партизаном» Савельевым. Лопата! Это в родной деревне она не проблема, а здесь на незнакомой местности, где ее сыскать. Пойти в ближайшую деревню? Так кто тебе ее даст? Гражданские люди далеки от твоих полувоенных трудностей. Вот тут то и пригодилось Василию его деревенская закалка. Правдами и не правдами, и паспортом под залог, но добыл он таки себе копательный инструмент и вырыл свое «убежище». Правда, на землянку оно мало чем походило – скорее на могилку, но тут уже не до жиру.  Наломал веток и с горем пополам соорудил крышу над головой. Однако, в первую же ночь, устроившись на импровизированном настиле из сена и что под руку попало, Василий понял, что сооруженный им кров годиться разве что для декорации. Сквозь широкие еловые лапы отчетливо, как на ладное, были видны отдельные звезды, а местами и целые созвездия. Стало быть, и для дождя такая крыша не преграда. Хорошо бы брезент или доски… но где ж их взять?
 Погода по первой щадила Савельева. Осадки не выпадали, разве что комары и утренняя сырость слегка препятствовали здоровому сну деревенского парня. Со временем Вася подружился с десантниками из батальона обеспечения учебного процесса, расположенного здесь же в учебном центре. Они сжалились над парнем и подарили ему кусок старого тента, который Савельев сразу же приспособил под крышу. Там же Васька разжился и старым списанным котелком, презентованным старшиной батальона.
  Пока деньги водились, и занять себя было нечем, Василий усиленно занимался спортом на спортгородке учебного центра. Однако время шло, а за ним тоненькой струйкой утекали и финансы. Через месяц лесной жизни, в обоих карманах  «партизана» гулял ветер. Просить родителей выслать еще немного, было неловко, да и подозрительно. Зачем курсанту на полном военном обеспечении деньги, да еще и в полевых условиях, ведь не на покупку парашюта или автомата просить?
В один из вечеров Савельеву, наконец, удалось повидать Женьку. Жизнь курсанта на КМБ (курс молодого бойца) забита от подъема до отбоя. Некогда ему вверх голову поднять, не то, что с товарищами с «гражданки» разговоры разговаривать. Однако, выкрал курсант первого курса Кевшин несколько минут для встречи с товарищем.  Васька про свои финансовые затруднения упорно молчал, но Женька и так все понял, и отдал ему всю наличность, которую имел при себе. Для друга ничего не жалко. Правда и этих вливаний, несмотря на режим крайней экономии, хватило ненадолго. Дальше пошел самый настоящий курс выживания. Грибы, ягоды, корешки – все вошло в рацион Савельева. Очень сильно хотелось хлеба, наверное, больше всего остального. Тут пришел на выручку старшина батальона обеспечения. Сжалился он над мальчишкой. Как - никак, а тезкой приходился Савельев этому не молодому и повидавшему многое на своем веку прапорщику. Дядя Вася, навсегда останется в памяти будущего капитана Савельева. Старый служака снабжал влюбленного в ВДВ пацаненка не только хлебом и кашей, которую брал в солдатской столовой, но и отдал «партизану» старенький бушлат из личных запасов. Конец августа, это уже не лето. По ночам температура падала до десяти градусов, а куртки Василий из дому не прихватил. С каждым днем «лесных братьев» становилось все меньше и меньше. Надежда, хоть и умирает последней, да все ж таки умирает. После первого месяца половина из желающих «на деле» доказать свою преданность десанту отбыла домой, не выдержав всех тягот и лишений полулегальной жизни.  При встречах у костра, среди «ловцов счастья» все чаще и чаще слышны были пессимистические речи. И вправду, за все это время никто из командования училища не проявил к добровольным затворникам никакого интереса. Да и вести с полевого лагеря оптимизма не прибавляли. Все зачисленные на первый курс с завидным упорством и стойкостью не желали отчисляться из училища. Ни ежедневные кроссы, ни изнуряющие полевые занятия не могли сломать их решимости стать офицерами ВДВ.  На наосу уже был сентябрь, а с ним и первый поход поступивших, в стены уже родного им училища для принятия присяги. А после присяги ни о каком зачислении не может быть и речи. Тогда придется ждать следующего года и опять пытаться поступать. Теперь можно было по пальцам сосчитать дни, оставшиеся до рокового для всех «партизан» дня, когда последние надежды уйдут вместе с походными колоннами новоиспеченных курсантов в сторону Рязани. 
- Да все это байки! – бросил как-то в сердцах у костра один из «лесных братьев». – Красивая сказочка для малолеток. Мы тут, как дураки в лесу гнием, а им там, в теплом лагере, до нас и дела нет. Айда пацаны домой. Не будет с нашей партизанщины никакого толку.
  На следующее утро в лесу остались считанные единицы. Черной змеей закрались сомнения в сердце несостоявшегося курсанта Савельева. Ходил он в тот день мрачнее тучи. Чего еще ждать? И хотя прапорщик, дядя Вася, утверждал, что «партизан» нередко зачисляют в училище, да не очень верил ему его тезка. «Наверное, не хочет меня расстраивать!» - думал Васька, лежа в своей землянке. На него напала такая апатия, что не хотелось ни есть, ни пить, ни даже жить. «Завтра, поеду в Рязань! Нечего без дела в лесу околачиваться» - решил он после долгих раздумий. И, наверное, уехал бы…
  Даже заветное слово «вода» для умирающего в пустыне путника звучит не так сладко и желанно, как для «партизана» весть о приходе в лес целого полковника. Вначале Василий подумал, что это чья-то глупая шутка, из числа тех, кто собрался убыть домой. И хотя были у Савельева большие сомнения по поводу прихода представителя училища по их партизанские души, стремглав побежал он к месту сбора, предварительно не забыв протереть запыленные туфли  пучком травы и застегнуть рубашку на все пуговицы. А когда прибежал на небольшую полянку, то несколько раз ущипнул себя, чтобы убедиться что это не сон. Посреди небольшого островка надежды стоял офицер в полевой форме, а перед ним по военному в шеренгу строились «партизаны» (даже пытались это делать по ранжиру - по росту). Когда последние, до кого долетела эта благая весть, предстали пред ясные очи целого полковника, он суровым взглядом обвел всех собравшихся и стал сухо спрашивать у собравшихся фамилии имя отчество, средний бал школьного аттестата и оценки, полученные на вступительных экзаменах в училище, занося интересующие его данные в записную книжку. Затем четким командным голосом объявил присутствующим.
- Те, чьи, фамилии я сейчас назову завтра в 9:00 прибыть в учебный центр к начальнику училища.
 Когда Васька услышал и свою фамилию, то думал, что сейчас просто взлетит от счастья. Вознесется высоко-высоко над этими соснами, туда в голубое и безоблачное небо. Словно птица, понесется навстречу своей заветной мечте. Никогда в своей короткой жизни он не испытывал такого счастья. Но воинская дисциплина и субординация держали его в строю. Да и разговор даже с самим начальником училища еще ничего не гарантирует.
   
  Савельев стоял не просто перед человеком. Это была уже живая легенда. Таким надо при жизни памятники ставить. Альберт Евдокимович Слюсарь – гвардии генерал-майор. Кавалер ордена Ленина!!! Герой Советского Союза!!! Вживую увидеть такого человека уже счастье. И вот он сейчас будет говорить с ним, с Васькой…. 
Савельев едва мог сдержать  дрожь в коленях. От волнения, даже во рту пересохло и шершавый язык, казалось, царапает неб.
- Савельев  Василий Иванович, – начал собеседование боевой генерал, строгим тоном. – И скажи мне Василий Иванович, что ты в лесу высиживал?
- Желаю служить в Рязанском военном воздушно-десантном командном дважды краснознаменном  училище имени Ленинского комсомола! – сходу отрапортовал Савельев.
  Неизвестно откуда у Василия появилась уверенность  в голосе. Да  как ей не появиться, ведь для него это последний шанс попасть в этот набор. Десант размазней не терпит, а Васька ведь хочет стать именно десантником.
- Для того, чтобы в воздушно-десантном училище служить, да еще к тому же и дважды краснознаменном. Одного желания недостаточно!
Василию показалась, что его окатили ушатом холодной воды. Неужели все зря?
– Почему так слабо сдали вступительные экзамены? Ведь в аттестате о среднем образовании у вас неплохой бал? Что к поступлению совсем не готовились? – строго спросил Герой Советского Союза.
- Никак нет! Готовился! – по-военному отрапортовал Савельев.
- Тогда в чем причина?
- Знаний, полученных в школе, оказалось недостаточно для поступления!
- Вот как? – удивился начальник училища и хмуро сдвинул брови у переносицы. 
- Просто, у нас в колхозе, среди учителей была большая текучка! – начал свои пояснения Василий. - Но я с себя ответственности не снимаю. Сам виноват, что не уделял достаточного внимания самообразованию!
- Самообразованию? – по губам начальника училища скользнула еле заметная улыбка.
- Так точно! Самообразованию….
Дорогой ты человек, прапорщик дядя Вася. Ведь именно ты научил деревенского пацана как следует отвечать целому генералу. И не пропала твоя наука даром, если Слюсарь обратил свое внимание на толковые, совсем не детские, слова Савельева.      
- Так ты, значить, деревенский? – в голосе генерал-майора что-то изменилось, и это Василий почувствовал. Почувствовал, как собака на уровне инстинкта. 
- Так точно! 
- Ну, вот что, Василий Иванович, учитывая твое крестьянское происхождение и чисто из уважения к светлой памяти героя гражданской войны – легендарного комдива Чапаева, завтра пойдешь на мандатную комиссию. Но учти, в училище за красивые глаза никто держать тебя не станет. Не подтянешь учебу – вылетишь отсюда, как пробка из бутылки! Ты меня понял?
- Так точно!
 Уже после того, как Васька покинул кабинет, в котором сидел начальник училища, на его глазах выступили слезы. Вначале, Савельев пытался как-то справиться с таким постыдным проявлением собственной слабости, но ничего поделать так и не смог. Он расплакался. Расплакался от счастья и от пережитого волнения. Расплакался, как мальчишка, в первый раз. Те слезы были самыми сладкими, и за них ему не было стыдно.         

Большой съезд князей

лето 6732 от сотворения мира
стольный град Киев

  Давно не случалось в Киеве такого многолюдства из людей знатных. Как будто возродилась колыбель земли Русской и веры православной. Вспомнились нынче Киеву времена славные, когда воистину звали сей град, на высоких берегах могучего Славутича – Третий Рим. Не одну сотню лет находился здесь престол князя великого, коей управлял землями аж до самого моря Варяжского. А затем пошли усобицы за престол. Так крепко за него меж собой бились князья, что в щепки разнесли былую славу его, а остатки растащили по мелким уделам своим. Осиротел Киев, истощился весь. Уже несколько веков терпел он постоянные погромы от своих же, соплеменников, да от окаянных половцев. Временами и не разобрать было, от кого хуже доставалось стольному граду. Почитай лет полста прошло с того дня как Андрей Боголюбский, взяв город «на копье» отдал его своим воям на безжалостное разорение. Даже Печерский монастырь не помиловали, огнем пожгли.  И затем, когда сей князь, восседал на престоле у себя во Владимире, окончательно утратил Киев свое могущество и славу былую. Начал он умоляться, а северные земли Руси возвышаться. Теперь же опять проснулась жизнь в древней столице. Опять освятили чело его лучи славы минувшей. Немало князей собралось на съезд и не только с Южной Руси. Был зван сюда даже великий князь Владимирский – Юрий Всеволодович, однако приехать он, толи не смог, толи не захотел.  Видать была у него еще обида на Мстислава Удатного, за позор свой на Липицах. Именно князь Галицкий, (на  момент битвы еще Новгородский) вынудил Юрия уступить престол  Владимирский брату своему старшему, Константину. А теперь былой обидчик являлся одним из зачинщиков нынешнего съезда.  Однако, несмотря на свое отсутствие, Юрий Всеволодович выразил к этому событию большое почтение. Передал с гонцом, что какое решение не примут правители земель Южных, он им обязательно будет содействовать. Старшими же среди собравшихся должны были стать три Мстислава – Мстислав Мстиславович Галицкий (Удатный), Мстислав Романович Киевский (одни величали его Добрым иные Старым – видимо по возрасту его) и Мстислав Святославич Черниговский. Однако более всех радел о съезде сем князь Галицкий…
 
 В начале весны, в удел Мстислава Мстиславовича, в град Галич, прибыл тесть его – половецкий хан Котян. Прибыл просить помощи и заступничества, в борьбе с невиданными доселе на Руси татарами. Пришли они поганые в землю куманскую и одолели великим множеством своим воинство половецкое. Заслышав про множество войска неприятельского, Мстислав призадумался. Не под силу было князю Галицкому в одиночку подсобить тестю своему. Изрядно потрепала его дружину брань с уграми. Тут требовалась помощь других князей Южной Руси, а именно Киевского и Черниговского Мстиславов. А ежели они согласие свое дадут выступить в поход супротив татар, то тут уже присоединятся к общему делу и Переяславский князь и Смоленский и Курский и Новгород-Северский. Токмо как это дело устроить? Ведь у многих из правителей на половцев немалые обиды имеются. Не все возжелают идти на сечу за разорителей уделов собственных, а некоторые так вообще как узнают, что стряслось, сами возжелают добить уцелевший остаток кочевого народа. Уж  задал задачу Котян зятю своему.
  Не успел знатный половецкий хан прибыть в Галич, как полетели гонцы из удела Мстислава Удатного в землю киевскую и черниговскую, а затем из степи приднепровской  потянулись длинные вереницы караванов – лошадей груженных всяким добром, да скота разного, и овец. А чуть в стороне этого мычащего, ревущего и блеющего шествия ехали в крытых повозках красивейшие из всей земли куманской невольницы. Щедро задабривал Котян князей русских, сыпал каждому мерою полную, утрясенную.
  Ловко да хитро устроил все Мстислав Мстиславович. Дабы выглядело это предприятие чинно и благородно, решено было собрать съезд всех князей Южной Руси, чтобы сообща принять решение быть войне али нет. А где же собрать его, как не в матери городов русских! Да, и престол великокняжеский там  по сей день стоит. Правда не каждый князь его в почет ставит, но никто окромя земель Владимиро-Суздальских старшинство Киева не оспаривает. На самом же великокняжеском престоле сидит двоюродный брат Мстислава Мстиславовича – Мстислав Романович. Разве ж он откажет в просьбе родичу своему, который крепкою мышцею помог ему Киев себе в удел заполучить, изгнав оттуда  Всеволода Святославича Чермного.  Да и самому князю киевскому такой съезд только на руку. Ни это ли возможность утвердить древнюю столицу, как первейший город среди всех земель Руси, что когда-то «Киевской» величалась.
  Заполучить себе в союзники Мстислава Святославича, тоже не велики хлопоты. Ведь не так давно стал он князем Черниговским. Да и что теперь есть князь черниговский? Это раньше он мог вровень стоять с самим киевским. Нынче же распалось некогда крепкое княжество на уделы мелкие да строптивы. В начале земли Козельские, Лопаснинские, Рыльские, Сновские, а теперь и  Трубчевские, Глухово-Новосильские, Карачевские да Тарусские сами себе управителями стали. Как объединить все  изново? Как доказать свое главенство? Только в походе и можно сие сотворить. Да не просто в походе, а когда ты зачинщик, наравне с первыми князьями земли Русской.
   
Когда Александр Попович прибыл в Киев, то не все еще князья съехались. Как это часто бывает, первыми на зов поспешили правители мелкие да подвассальные. Прибыли они даже раньше, чем родня Мстислава Романовича. Даже брат великого князя, которому он, перейдя в Киев, уступил престол смоленский  – Владимир Рюрикович не торопился с приездом.
 По возвращению своему Александр поспешно был призван к великому князю. Очень нужны были Мстиславу Романовичу последние новости из степи Прикордонной.  На зов Попович прибыл незамедлительно. Встретил его князь приветливо, после поясного поклона, которым приветствовал правителя своего боярин, Мстислав обнял его и по христианскому обычаю дал тройное целование.
- Ну что скажешь, славный хоробр Александр, что добыл в походе своем? – вопросил князь у витязя.
- На кордоне все тихо. После того как куманы всей землей своей бежали на правый берег Славутича, степь совсем опустела. По слухам, племена татарские отошли к морю Сурожскому, и ныне кочуют где-то у лукоморья. А у наших пределов они не появлялись. Разъезды их видали у порогов, однако числом они были не велики, и видать посылаются, дабы следить за половцами. По пути, в степи добыли мы пленника – бродника. Он-то нам о татарах и поведал, сами же мы их в глаза не видывали.  Бродник твердит, что народ в этом племени разный. Брони на них худые, хуже наших. Все на конях поголовно. Каково их число, о том не знает он. Мы же сами до порогов идти не стали, и искать встречи с сим племенем неведомым тоже не стремились. Если будет светлый князь на то твоя воля, сего дня снаряжу дружину и пойду до порогов, а то и до самого лукоморья. И хотя татары людям русским зла и разорения не чинили, сражусь с ними.
 От решимости Попович крепко стиснул ладонью своей рукоять меча, что висел у него на поясе.
   Далеко не каждому, дозволялось входить к князю при оружии. Однако Александр был в особом почете у Мстислава Романовича, потому-то сии запреты на него не распространялись. Попович был воистину знатным боярином. Нет не тем, что несколько столетий спустя, будут в думе восседать - тучные да немощные, ряженные в бобровые шапки да в собольи шубы. Они-то мало, чем станут походить на своих предшественников, от коих унаследовали сей титул.

*По некоторым даны слово боярин произошло от словосочетания «в бою ярый». И действительно во времена Киевской Руси боярин обязательно должен был быть хорошим воином и служить в дружине у князя. 

- Не поспешай! – ответствовал Мстислав Романович. - Будет у нас еще случай с татарами силой помериться. Поджидаю я сейчас князей земли русской. Будем думу думать, как нам поступить с гостем не прошенным. К Мстиславу Удатному прибежал тесть его Котян, и просит дабы мы заступились за куманам в их бедствии.
- Видел я, как задабривает хан половецкий князей русских. Приходилось проезжать вдоль его караванов, что идут из степи между Бугом и Слвутичем, где теперь кочуют степняки. Уж так задабривает, что тяжело устоять от искуса, – стал смело говорить Попович.
- А что ты сам обо всем этом мыслишь? – вопрошал князь вкрадчиво, ибо желал он знать мнение воинства земли киевской, потому как с ними, ежели чего, идти ему в поход дальний.
- Мыслю я, что надо на рубежах своих стоять и далече в степь не хаживать. Неведомо от кого еще больше вреда для нас самих, от куманов, или же татар, которых мы не знаем. Ну, а ежели эти племена поганые появятся вблизи пределов наших, тогда и ударим на них всей силою, да так, чтобы накрепко дорогу сюда позабыли, – прямодушно говорил Александр.
- Тут правда твоя, мало нам ведомо про этих татар. Оттого трудно судить, что для нас сейчас лучше. Говорят, они множество народов покорили себе. Нас ли стороной обойдут?  Не половцам помогать, но землю свою от супостата боронить, вот чего желаю. Но прежде надо выслушать самого Котяна, что он будет о татарах свидетельствовать. А за старания твои прими благодарность мою. Хорошую службу ты мне сослужил. Где сей бодник, что ты в степи пленил?
- На моем дворе под стражей пребывает.
- Тогда вели его сюда привести. Хочу лично расспросить его обстоятельно.
  Бродника доставили к князю. Долго его Мстислав расспрашивал да выведывал без насилия, о народе дивном, что пришел в Дикое поле. Но ничего нового пленник не сказал ему. Повторял, что поведал ранее, Александру да его людям. До конца съезда решено было сего пленника заключить в  подклеть (подвальное помещение), дабы не сбежал и ежели чего, перед всеми князьями  о татарах еще раз свидетельствовал. 
  На следующий день, наконец-то, приехали в Киев и остальные зачинщики сбора сего, - Мстиславы  Галицкий а чуть позже и Черниговский. Также в этот же день пожаловал со свитой князь Смоленский - Владимир Рюрикович. По прибытию все проследовали на двор княжий, который находился в верхнем городе, в той его части что именуется «город Владимира».  Саму же резиденцию великого князя киевляне называли «Ярославов двор». Был сей двор обнесен большим забором каменным, сложенным из валунов скрепленных глиной. Как и полагается, был он самым большим в городе и по площади занимал около 4 гектар. Только двор митрополита, что находился возле Святой Софии, мог хоть как-то состязаться с ним, ибо был вторым по величине - почти что в 3 гектара.
   В центре же княжьего двора находилась Десятинная церковь – первый каменный храм на Руси построенный Владимиром Святославовичем. Именно «Креститель Руси» пожертвовал на строительство собора десятую часть имения своего, по библейской заповеди.  От того и получила она в народе такое название - «Десятинная» хотя возведена была в честь пресвятой владычицы, Богородицы. Рядом с ней находился и княжий терем. Сооружение сие было каменное о двух этажах и имело много углов. С другого же бока церкви находились еще два терема. Видимо, каждый из них, когда-то давно успел послужить князю киевскому резиденцией, однако в последствии при росте Киева, и возведении более совершенных строении значение их умалились и теперь уже не были они в такой почести как прежде. Оба терема также были о двух этажах, но только нижний был сделан из камня а верхние из дерева. По верх бревен второго этажа искусные мастера положили глину и расписали ее дивными рисунками наподобие тех, что украшают храмы православные. Видимо в пору ту, давнюю, пришлось вызывать таких зодчих из самого Царьграда.  Теперь же на Руси и сами могли не хуже хоромы возводить, а то и краше, чему был  свидетельством нынешний каменный терем великого князя, украшенного резьбой. Именно тут Мстислав Романович принимал иноземных послов, а теперь вот и князей земли Руссой. 
    С самого утра на Ярославов двор был призван и Александр Попович. Большой двор был заполнен сопровождавшими  князей воинами. Народу было так много что те, из  прибывшей свиты, кто был мало известен среди хоробров земли Русской  и господина имел незначительного, расположились прямо под открытым небом. Одни из таковых сидели  на специально вынесенных лавках, иные же и просто на земле. И только известные бояре да воеводы в число коих  входил и сам Александр, смело заходили в гридницу*, что находилась в старом тереме, и сдались на места почетные.

*Гридница  – в Киевской Руси большое помещение для рядовых дружинников (гридей) в княжеском дворце. Использовалось также для праздничных пиров. Иногда гридница была отдельным сооружением

И даже, кто пребывал при князьях влиятельных, но не успел заиметь себе громкой славы в битве, робко ютились возле самого входа в эту палату.  Некоторых из присутствующих здесь Попович хорошо знал самолично. Известен ему был и новгородец Ярун, с коим бился он плечом к плечу на липецкой брани. Теперь воевода перешел со Мстиславом Удатным в Галич и там успел отличиться в войне с уграми.  С ним то воссел рядом Александр и, поздоровавшись, стал вести разговор о новом народе невиданном. Ярун уже успел переговорить с половцами и знал о татарах поболее чем Попович.
- Чего глаголют куманы, об этих пришельцах доселе невиданных? – вопрошал Александр у своего боевого соратника.
- Толкуют разное, но по большей части брешут, – степенно отвечал воевода. – Басни плетут, что супротивник больно грозный и покорил он немало народов, захватив все побережье моря Хвалисского*. Никто до сих пор этих татар так и не смог одолеть. А некоторые лгут, что их даже меч не берет и стрелы отскакивают, словно они каменные. Еще говорят, что от дикого крика их, когда они на конях своих мчаться пополю, люд замертво падает.

*Хвалисское море - древнерусское название  Каспийского моря. Возможно, происходит от древнерусского названия населения Хорезма – хвалисы

- Ну а ты, сам, про все это что мыслишь? 
- Я, то? – Ярун усмехнулся в бороду. -  Брешут они все. Со страху невесть что несут. Да еще и нас подтрунивают, дабы понудить выйти в степь и сразиться с этими пришлыми.
- А хорошо ли нам на татар ходить? Ведь они нам никакого зла не сотворили?
- Сходить в степь лишним не будет. Неизвестно, что эти татары там в глубине Дикого поля замышляют, – ответствовал на это воевода галицкий.
Яруна легко было уразуметь, ибо сам господин его, Мстислав Удатный, хотел похода этого.
- А мне сказывали, что татарин щуплее нашего брата будет. Доспех у него похуже, только и того что все конные. Разве пойдет такой супротивник на Русь? Это надо совсем из ума выжить, чтобы самому себе смерти искать. Половец, он ведь воин худой. Куманы и в походе на Галич особой стойкостью не проявили себя. Ежели бы не наши дружины, то бежали бы они с поля брани как зайцы трусливые. Вот и теперь на них поднажали слегка племена пришлые,  и поворотила вся орда половецкая коней вспять. Сами врага немощного одолеть не в силах, мы ли будем в этом им способствовать, и свое рукой укреплять их племя богопротивное на собственных рубежах?   
- Куманы народ хоть и поганый, да  все же ближе русскому человеку, чем татары. Да и ежели супротивник их и вправду не крепок, нам это только на руку, – Ярун лукаво подмигнул Поповичу. – Легче будет добычу взять. Они ведь после своего набега, сейчас с богатым обозом в степи стоят. Только с одних половцев поживились на славу, а говорят еще по дороге и многие другие народы ограбили. Добыча будет славная.  А то ведь в Галиче домишко у меня неказистый. Не то, что в славном Новгороде был. Пора бы и здесь себе хоромы отстроить. Да и мошна* совсем оскудела. А тут такое дело предстоит выгодное. И ты сам, как я посмотрю, при великом князе не шибко жируешь. Разве такой прибыток не хлопотный будет тебе помехой? 

*Мошна – небольшой мешок для хранения денег. На Руси носился на поясе, снабжался завязками. Послужил прообразом кошелька. 
 
  Неприятны Поповичу были такие речи Яруна. Уж больно поспешал воевода галицкий. Еще сами зачинщики ничего не порешили, в степь дикую еще не выходили дружины русские, а скорый Ярун уже добычу делит. Да и разве в добыче сей суть? Разве же ради оной надобно на татар войной идти?
- Не хорошо делить шкуру медведя еще не убитого! – молвил Александр. - Да и на чужое добро разевать рот, не по-христиански это.
- Да разве ж это медведь? – шутливо отвечал Ярун. – Так  пес шелудивый. А добро, которое при них имеется, оно ведь тоже не трудами праведными нажито? Все оно грабежом и разбоем добыто. Али покарать безбожников за дела содеянные это богопротивно? За их злодеяния заслуживают они кары немилосердной…
- Не ты ли сам ангелом гнева  быть возжелал? – подшутил над галицким воеводой Александр.
- Не я, но мечи да секиры наши будут оружием возмездия Вышнего. А с добычи, что с татар поимеем, вот тебе крест честной, – Ярун наложил на себя знамение крестное, – десятую часть без утайки на храм пожертвую.
- Эх Ярун! – со вздохом отвечал Попович. – Что за времена теперь настали? Все только о прибытке и помышляют…
- А как же о нем не думать? Раньше дружинник, служа князю своему, не ломал буйну голову о том, что ему есть да во что одеваться. Добрый князь о своей дружине пекся, лучше, чем о жене своей. А теперь что? Сбрую, коня да брони за свой кошт приобретай да справляй. А о пропитании во времена мирные и говорить не приходиться. Каковы князья такова и дружина у них…
  Сущую правду говорил воевода галицкй. Нынче дружина  уже не имела такого почета как в былые времена славные. Раньше хороший князь не жалел ничего для дружины, ибо знал государь, что с многочисленными да храбрыми сподвижниками может он завсегда приобресть добычу богатую.  Оттого и давали правители частые и обильные пиры воинам что при нем были. Для дружины своей имения своего не щадили, в питье и пище не отказывали. От дружины тогда многое завесило, и не только исход битвы, но и быть ли самой сече. Вместе, в братском кругу не скрывал князь от  верных хоробров дум собственных. Дружинники же были для господина своего  главными советниками во всех делах княжих. Даже в книгах старых, церковных имелось тому подтверждение. Сам Владимир Святославович решал с дружиной своей не только дела ратные, но и земские*.

*Из летописи: «Владимир любил дружину и думал с нею о строе земском, о ратях, об уставе земском»

И дружина платила князю той же монетой. В былые времена большим позором считалось оставить на поле брани господина своего. Вои князя Святослава говорили ему: «Где ляжет твоя голова, там и все мы головы свои сложим».  Вправду сказать, в ту пору и сами вои были не жадны до денег. Не говорили они князю своему: «Мало мне сто гривен». В быту же были они не прихотливы и домочадцев своих не слишком баловали. Жен не рядили в обруча золотые, но ходили их жены в серебре. Сейчас все не так, не те теперь дружинники. Да и откуда взяться тем старым… даже из собранных здесь, на княжим дворе. Из знатных воинов здесь, наверное, человек полтораста от силы наберется,  а из родов древних да знаменитых своей удалью и смелостью, не более двух десятков. Все остальные - новая дружина. Кто ей будет свои заветы да умения передавать? Кто будет учить уму разуму? Эх, переводились ныне на земле русской хоробры добрые.  Сам Александр хоть и был  не из рода боярского, да в молодости имелись у него наставники хорошие, передавшие ему премудрости дедовы, да умения хитрые для боя, как с оружием, так и без оного. Ежели бы не они, то давно лежал бы Попович, сраженный неприятелем в одной из многих лютых сечь, на которых ему довелось побывать. Но более всего благодарен он был своим наставникам, что вложили в душу его глаголы правильные, которые не попустили в нем возобладать пагубным страстям сребролюбия да лихоимства.
    Вдруг по княжьему двору прошло оживление. В гридницу вбежал один из воинов, что пребывал извне и сообщил новость для всех радостную:
- Прибыл Василько Ростовский! 
Все присутствующие в один миг стали обсуждать весть сию.
 - Стало быть, и великий князь Юрий Всеволодович  с нами в предприятии учувствовать  решился! – говорил Ярун на ухо Поповичу, ибо из-за поднявшегося шума да перетолков не было ничего слышно. – Ежели племянника своего прислал, будет нам в походе подмога.
  Некоторые, самые любопытные вышли посмотреть на молодого князя Ростовского, ибо никогда его живьем и не видывали.  Поговаривали, что был он складно сложен и лицом красив. Попович же остался сидеть на месте и не токмо потому, что не раз видывал Василько,  были у него и иные причины не встречаться с управителем града Ростова. 
      А в это время в главном тереме Ярославова двора восседали князья земли русской и думали думу как им поступить - ходить в степь или по уделам отсиживаться, да выжидать как дело дальше обернется. Думы думали да речи глаголали, высказывая свое мнение.
  Первым говорил сам Котян, прося помощи за всех половцев.
- Исполчитесь князья русские и выступим войском единым на татар безбожных. Они сегодня у нас землю отняли, а завтра и ваша взята будет. Прошло это племя презренное не одну землю и везде предало народы, живущие там, огню и мечу.  Разграбил они Харезм, и все побережье моря Хвалисского. Пали великие города: Бухара, Самарканд, Гургандж. Тех кто уцелел от меча татарского увели в полон. И братья наши – кипчаки (так на востоке называли половцев), многие погибли тогда. До того как прийти в земли наши татары разбили сильного царя грузин Георгия, убив при этом до тридцати тысяч его войска. Прошли они так же алан и иные народы горские, немилосердно грабя и убивая. Добрались теперь и до наших степей. А дальше что? Дальше Русь! Неужели мудрые князья считают, что их уделы обойдут стороной татары алчные? Они как саранча, пожирающая все на пути своем! Нет у них милости ни к старикам, ни к женщинам, ни к детям малым. Мой народ испытал на себе всю жестокость этого проклятого племени. Не за себя прошу, ни за женщин с детьми да  старух половецких, мужья и сыновья которых в сражении были повержены. Прошу ради ваших женщин и детей да стариков. Защитите хотя бы их от безбожных татар.
   Была речь Котяна очень вдохновенна. Аж слеза блестела на сощуренных глазах его, когда стал он говорить про женщин и детей. Многих она задела за живое, да еще и эти рассказы о непобедимом доселе неприятеле теребили гордость русских правителей. Ведь ежели одолеть супостата, то слава о сей победе великой перелетит через моря глубокие и горы высокие. И будут знать по всему лицу земли о храбрых князьях русских, которым нет равных. И в веках  увековечены будут  участники похода этого. И их имена звучать будут из уст благодарных потомках, как теперь говорят о древних героях: Олеге Вещем, да удалом Святославе, да о Владимире Святославовиче, что Русь крестил, да о Владимире Мономахе, усмирившим степь половецкую. Кто не возжаждет славы такой?
  Однако нашлись на такое предложение и противники.
- Хорошо тут нам Котян все рассказывал, да токмо разве нужно поспешать в таком деле ответственном? – неожиданно высказался один из присутствующих князей. – Есть старая мудрость, глаголющая: «Враг моего врага, мне друг». Не станем ли мы обидчиками собственным друзьям, выйдя супротив них в поход.
- А разве ж половцы нам враги? – вспыхнул гневом Мстислав Удатный.
- А нешто не так?! – настаивал на своем спорщик. – Тебе славный князь Галицкий, может и нет, а скольким княжествам они зла сделали. Сколько землям Киевским,  Переяславским, Черниговским, да Новгород-Северским куманы вреда да разорений сотворили? И чинят нам такие беды издревле, как только появились в Диком поле. Это ли друзья наши?
  Тут за себя и за весь народ свой, стал говорить сам Котян.
- Зря ты так говоришь славный князь. Разве мы враги с тобой? Былое вспоминать не хорошо. Жили мы с русскими князьями по-всякому. То мы их набегами донимали, то ваши предки наши кочевья разоряли, а жен и детей в рабство уводили.  Кто был тогда прав, кто виновен, на это никто уже ответить не может. Разве нынче мы вам, какое зло сотворили? Разве мы в вашу землю приходили сами от себя? Нет, но только тогда, когда были в союзе с вами - русскими князьями. Вы ведь сами просите нас о подмоге, когда враждуете с соперником. Так поступали и отцы ваши. Ни Рюрик ли Ростиславович нас на Киев звал, когда воевал с Романом Волынским*? – Спросил Котян, глядя в сторону Владимира Рюриковича Смоленского, сына того самого Рюрика, о котором речь шла.

* В 1203 году Рюрик Ростиславович взяв себе в союзники половецкого хана Кончака взяли приступом Киев и предал город большому разорению. 
 
Тот промолчал, хотя всем присутствующим было известно что это сущая правда.
- Так то оно так! Да только стоит ли ратоборствовать с татарами, ведь они-то нам, русским людям, никакого зла не чинили, – продолжал упрямый князь толково отстаивать свое мнение.
- Сказано же тебе, что сие племя противное Богу на пути своем множество народов покорило, и мимо нас стороной татары не пройдут, – сказал слово свое князь Черниговский.
 Он-то более остальных зачинщиков нуждался в сем предприятии, ибо желал укрепить сласть свою в землях черниговских. Да и дары щедрые хана половецкого, Котяна, видимо не пропали в пустую.
- О том, что татары злой нрав имеют, это мы только от самих половцев и слышали, – лукаво подметил  спорщик. – Чтоб себе в беде помочь можно, ведь на обидчика и напраслину навести. И у нас такое нередко случается, а среди куманов и подавно.
- Ты куда клонишь? – гневно вопрошал Мстислав Черниговский.
- А клоню я к тому, что сперва надобно к татарам посольство снарядить, и выведать, что они за нард и чего себе мыслят, да как жить в соседстве с нами собираются. Послать в посольстве людей бывалых, коих трудно сбить столку и вокруг пальца обвести. Вот тогда уже и станем думать, как нам с народом пришлым поступать.
- Э князь…. Не знаешь ты нравов татарский, - говорил Котян с досадой. - Они хитры как лисы. Говорят много льстивых слов, а сами нож за спиной прячут. Только повернешься к ним задом, сразу тебе его меж лопаток вонзить норовят. Они-то не считают обман за грех, если ты с ними не одного племени. Наши люди сражались на стороне алан против татар, и когда те увидали, что не могут одолеть силой, прислали к нам посольство. Ханам нашим вручили дары щедрые, и клялись, что если кипчаки уйдут, то не причинят народу нашему никакого зла, потому как они с нами одной крови. Но как только ханы отошли, они вначале перебили всех аланов а потому ударили и нашим воинам в спину оголенную, – половецкий хан посмотрел по сторонам и, заметив, что князья некоторые еще колеблются, продолжил. - Да и разве мы вам когда-нибудь отказывали в помощи, когда в пределы ваши вторгались чужеземцы. Разве не пришел я на выручку, когда вы воевали с уграми? Я ведь не только зятю своему помогал, но и многим князьям здесь присутствующим, ведь поход на Галич было делом общим. И что получил я теперь за это дело доброе? На мою землю пришел враг, и никто из моих бывших союзников не желает помочь народу моему? 
- Уразумейте князья русские! – снова взял слово Мстислав Удатный. - Ни за тестя своего хлопочу, ни себе в корысть, но за ради земли нашей. Ежели мы теперь половцам не поможем, то татары их в полон захватят, а уж тогда и супротив нас с собой поведут. Будет падение племени куманского татарам в  прибыток, а нам в погибель, ибо войско их числом умножится. Лучше уж сейчас иметь половца союзником, чем завтра врагом.
   Тут многие стали склоняться в сторону похода. Тогда же Мстислав Киевский, решил  предъявить захваченного в степи бродника, дабы тот еще раз засвидетельствовал, какие есть из себя татары и где они сейчас стоял лагерем. В который раз несчастный узник рассказывал, что знал о татарах, а так же сообщил что стоят они теперь у лукоморья всем племенем своим. И хотя сам он там не был, однако иные бродники, кои при татарах вместе с воеводой Плоскиней пребывают, не раз говорили ему, что именно там находятся пришельцы, и идти покамест никуда не спешат. А еще поведал, что видел большие табуны лошадей разных пород, которые пасли конюхи татарские и еще много разного скота народ пришлый при себе имеет.
   Тут уж загорелись глаза у мелких князей, которых обделил Котян своим вниманием и подарками. Еще бы! Предстоит ведь добыча великая. И хотя небольшая часть перепадет каждому из них от обоза татарского, да все равно прибыток предвидится добрый.  А то ведь с этими усобицами уже у всех князей казна изрядно поиздержалась. Самое время для похода.
  После того как бродника увели, между князьями пошло оживление. Уже мало кто из присутствующих не желал идти супротив татар.
  Неожиданно князю Мстиславу Романовичу сообщили, что из степи примчался половецкий гонец на взмыленной лошади, «заводную» * он совсем загнал и в поле помирать бросил.

*(Заводной конь -  запасный верховый конь, который походом идет в заводе, в запасе)

Теперь по прибытию, желает он спешно видеть хана своего Котяна.
- Мне от вас князья русские скрывать нечего! Если великий Мстислав Киевский позволит, то пусть гонец при всех говорит, что хотел мне сказать.
Князь Киевский великодушно дал на то свое согласие. Сразу же в светлицу вбежал запыленный половец. От усталости он едва держался на ногах своих. Глаза же его были  воспаленные и сие свидетельствовало о том, что человек этот долгое время провел в седле без передыху. Гонец же снял шапку свою и повалился  навзничь перед Котяном, который умышлено встал подле  князя киевского. Выходило так, что гонец кланялся обоим правителям.
- Великий хан, татары двинулись от берегов Сурожского моря и идут теперь к порогам. Видимо хотят перейти реку и явится на правом берегу в землях русских.
   В одночасье среди князей пошло замешательство. Некоторые, особо горячие, стали выкрикивать: «Сейчас же выступим на встречу! За Славутичем нет для них земли!». А иные кричали: «Выходит врал бродник, собака! Хотел, чтобы неприятель нас  врасплох застал». Мстислав Киевский поднял руку, давая знак, чтобы все затихли.
- Много ли народа идет к порогам?   - тем временем вопрошал Котян гонца своего.
- Вся орда идет. Только небольшая часть осталась возле лукоморья стада да пустые курени стеречь.
- Дело решенное! – взял слово великий князь. – Надобно нам всем единится, и выступать на встречу татарам, пока они сами к нам в гости не пожаловали!
- Вся Галицкая земля с тобой пойдет! – гордо заявил Мстислав Мстиславович.
- И Черниговский земли на татар ополчаться! – прорек Мстислав Святославич.
- Смоленское княжество также в подмогу будет! -  поддержал начинание Владимир Рюрикович, князь Смоленский.
- И Курск в стороне стоять не станет! – клятвенно заверил князь курский Олег Святославович.
- Великий Владимир, брат Киеву, а стало быть, всегда готов на выручку прийти! – выступил с речью Василько Ростовский.  – Великий князь Юрий Всеволодович, дал право мне говорить за все земли Руси Северной. Я лично поведу дружину, ростовскую, и всех, кто будет мне придан князем Владимирским.
  Дело пошло. Далее присягнул идти в поход князь Юрий Домамирич со всеми Галицкими выганцами  живущих в низовьях Днестра да на Дунае.

*(Галицкими выгонцами назвали тех,  кто во время длительных усобиц переселился или был изгнан за пределы Галичской земли и обитал на территории современной Молдавии)

Поддержал его и луцкий князь Мстислав Ярославоич «Немой» и молодой Данило Романович (будущий князь Галицкий). И все присутствующие выказали готовность своего участия в будущем предприятии.
- Кто поведет нас? – начали вопрошать среди мелких князей.
  Зачинщиками похода были три Мстислава и каждый из них в глубине души своей чаял быть над всеми остальными старшим. У каждого были веские доводы в пользу свою, однако вся троица пока сидела молча, да все слушала, что говорят их сторонники.
- Пущай будет во главе Мстислав Мстиславович. Князю Галицкому всегда удача сопутствует, от того и прозвали его в народе «Удатным». И в ратном деле на всей Руси нет ему равных. Доказал он это не единожды, - стали возмущать спокойствие волынцы. 
- Это еще как посмотреть! – перечили сторонники князя киевского. – Ежели бы не подмога Мстислава Романовича, одному Богу известно, чем бы поход на Галич завершился.
- Пусть ведет нас Мстислав Святославич! – кричали черниговцы в пользу князя своего. – Он литовцев грабивших наши уделы побил, да так что до сего дня не смеют окаянные в земли наши своего поганого носа показывать.
   Раздор усиливался, а предводитель воинства русского так и не был избран. Сами же Мстиславы дабы не усугублять разногласия еще в самом начале предприятия,  в спор не вступали. Котян незаметно подошел к зятю своему - Мстиславу Галицкому и тихонька шепнул на ухо:
- Плохой спор получается! Сейчас все рассорятся, и никто не пойдет в степь воевать с татарами.
- Так что же прикажешь мне сейчас за самого себя слово молвить? – зло отвечал ему зять, видя, что иные два Мстислава не желают добровольно уступать ему старшинство.
- Ай, Мстислав не спеши власть делить. Поверь мне на слово, удача, которая сопутствует тебе в жизни и в походе от тебя не отвернется. Быть тебе первым среди князей!
- Твои б слова да Богу в уши!
- Я тебе верно говорю, что первенство за тобой будет. Главное в поле выйти, а уж там я тебя поддержу, будь уверен.
- Да как же мы в поход выступим, коли старшего среди князей избрать по месту не можем? – начал серчать Мстислав Мстиславович, не понимая куда клонит тесть его.
- Возьми слово храбрый князь и скажи, чтобы не было раздора,  пусть все воины русские идут под предводительством своих воевод.
Понял тут князь Галицкий, что затеял хитрый лис половецкий. Подмигнул он Котяну с благодарностью и встал в полный рост, давая понять, что желает слово молвить.
  Остальные два Мстислава Киевский и Черниговский так увлеченно наблюдали за спорщиками, что и не заметили, как перешептывался Удатный с тестем своим. Когда же Мстислав Мстиславович попросил слова, его соперники изрядно занервничали, пологая, что станет он о себе самом свидетельствовать, и просить у почтенного собрания дозвола быть предводителем в походе сем.
- Братья мои! – стал говорить князь Галицкий. – Вижу я, что идет у нас раздор большой о старшинстве, кому из нас во главе быть, мне али Мстиславу Романовичу, али Мстиславу Святославичу.  Что князь киевский, что князь черниговский достойны поход возглавлять. Однако, выбрав одного из них, не обидим ли тех из нас, кому жребий быть первым не выпал. Да и соратники таковых, также посрамлены будут, ибо гласа мы их не уважили.
  Многие призадумались, и не могли смекнуть, куда клонит Мстислав Удатный. Не уж то дерзнет за себя просить, а может за своего тестя Котяна? Да где ж это видано, чтобы русские полки под началом половцев ходили?
- Предлагаю, я чтобы каждый выбрал себе старшего князя по нраву, и двинулся вместе с ним степь.
- Что же это получается? – возмутился Изяслав князь Новгород-Северский. – В Дикое поле все порознь идти станем?
- Пойдем мы все разом, и держаться будем друг друга, как во время самого похода, так и во время сечи с неприятелем, – стал успокаивать его Мстислав Галицкий.
- Да где такое видано, чтобы каждый сам по себе был. Так среди нашего воинства порядка никакого не будет: «кто в лес, кто по дрова». При таких-то делах, как станем добычу делить, точно перессоримся, а то еще чего доброго передеремся, – резонно продолжал Изяслав.
- Да не будет так! – воскликнул князь Галицкий. – Сей же час уговоримся, что хоть каждый князь и идет в поход во главе дружины совей, да никто другому пути не перебивает. И ежели, кто из князей, поднимет брань на другого, то будут все против зачинщика. Добыча же будет поделена по справедливости. По лепте каждого в дело общее.   
 На такое предложение среди князей прошел одобрительный шум. Многих из собравшихся устроило такое предложение. Ах до чего же умен и благороден был сейчас Мстислав Удатный в глазах бывших здесь! Так просто и быстро разрешить спор! Воистину гордость и слава земли русской.
  Разве что Мстислав Романович да его сосед северный, Мстислав Святославич, слегка приуныли. Уж больно хотелось им немедля решить тяжбу о старшинстве в свою пользу немедля… однако не вышло.
 - Раз так! – встав с места своего, молвил князь киевский. – Немедля дадим клятву, что не преступим слова нами данного, и скрепим ее целованием честного креста. 
  Все единодушно одобрили слова Мстислава Романовича и порешили идти немедля к высшему духовенству, дабы получить благословение, скрепить слово свое целованием креста а так же единодушно помолиться об успехе будущего дела. 
   Как ни прискорбно, однако из-за  разногласий церковных вот уже четвертый год  пустовала кафедра киевская, а потому не было в стольном граде, впрочем, как и на всей Руси, пастыря дабы пасти «стадо словесное». Так как двор митрополита пустовал ныне, пришлось посылать за настоятелем лавры Печерской - Акиндиным,  которого прежний митрополит Матфей очень ценил. Он-то и должен был отслужить службу в Десятинной Церкви. По прибытию игумена Печерского, все князья со своими первыми боярами вошли в собор и, несмотря на многолюдство, не было храме большого теснения….
  Величественный был сей храм. Гордо возвышались над древним городом его 25 золоченых глав. Место, где был возведен дом Божий, также было выбрано не случайно. Поговаривали, что стояла церковь на том месте, где во времена языческие были умерщвлены христиане, из варягов Ион и Федор. Страстотерпцы сии не захотели оскверниться в идолослужении и пострадали за Христа праведно. В самом же храме находилась княжеская усыпальница, в коей были погребены Владимир «Креститель» со своей христианской женой – византийской царевной Анной. Сюда же из Вышгорода были перенесены останки первой православной правительницы на землях русских – княгини Ольги.  Пребывала в церкви и главная святыня Киевской Руси – мощи святого Климента, папы римского, перевезенные сюда из Корсуня. 
   Сам собор был построен, по византийскому образцу, крестово-купольным, расчлененным тремя парами столбов на три нефа *

Неф — прямоугольное в плане вытянутое помещение, покрытое сводом), которым соответствовали в алтарной части три абсиды. *(Апсида - выступ здания, полукруглый, гранёный или прямоугольный в плане, перекрытый полукуполом или сомкнутым полусводом. В христианских храмах - это алтарный выступ, ориентированный как правило на восток.

Столбы же те были щедро украшены яшмой, и иными каменьями. От верха до низа плелась по этим массивным  опорам свода тонкая резьбы, замысловато извиваясь и переплетаясь своими диковинными узорами. Даже на полу была выложена мозаика. А какие чудные были фрески. Просто глаз не оторвать. Лики святых смотрели на вошедшего аки живые. Особенно же поражали глаза угодников, зрящих в саму суть естества человека, что стоял пред ними.  Церковь была так велика, что умещала в себе три алтаря (кроме Богородичного еще имелись два - святого Владимира сооруженного в честь устроителя сего храма и святого Николая – архиепископа Мир Ликийских).
    Отслужив молебен, о Божьем заступничестве в предстоящем походе,  игумен Печерский как и водиться сказал проповедь.
- Славные князья русские! Во Христе братия! Защитники земли нашей и веры православной. Дабы Господь Бог покровительствовал во всех наших начинаниях, да будем усердно уповать на него, и отселе станем жить по заповедям его. Как говориться в псалме 50 – покаянном: «Сердце сокрушенно и смиренно Бог не уничижит». Будем же смиренны. Будем же оставлять долги должникам нашим. Простим же друг другу взаимные обиды…
  Не по душе была речь игумена Мстиславу Романовичу. В тайне от других тешил надежду князь киевский, что примет сей священник его сторону. Что укажет  он иным князьям на старшинство стольного града, а стало быть и его правителя. Еще раз напомнит, что не зря в Киеве престол самого митрополита стоит…. А он взял и заладил о прощении и смирении …
  Да и иные князья, были не слишком довольны услышанным. Разве ж так на брань с супостатом напутствуют да наставляют. Вот уж воистину - начал поп за здравие, а кончил за упокой.
Затем все собравшиеся здесь дали клятву об участии в походе перед распятием с целованием честного креста. Сам Котян решил окончательно скрепить договор с русскими и упросил великого князя Киевского и духовенство крестить в православную веру другого половецкого хана Басты, что и было произведено неотлагательно. По окончании всех церковных служб Мстислав Романович великодушно молвил:
- Братия! Попрошу всех на княжий двор, где уготован при, в честь сего великого события. Не так давно мы все изрядно смиряли себя в яствах ибо был Пост Великий. Теперь же можно и вкусить скоромных блюд да выпить вина молодого и старого.
  Пир был приготовлен во славу. Громадный стол в центре двора ломился от яств знатных. Чего тут только не было. И печеные жаворонки с кабанами (приготовленной на вертеле), ветчина да оленина. Множество рыбы, каши* на любой вкус, варённую на простой воде и на молоке.

*раньше обычные каши готовились из муки, для чего зерна прежде чем варить предварительно перемалывали

Котян, в знак уважения, приказал  заколоть множество молодых неезженых жеребят, и бывшие с ним половцы наготовили из конского масса всякого варева. Еще угощал он собравшихся кислым кобыльем молоком, от которого быстро хмелеют, но пили его по большей части сами куманы, а те из русских, кто отважился испить сие пойло, по утру болели животами.
Умелые кухари киевские напекли превеликое множество калачей да пирогов на меду. Были и овощи* и не только здешние, но и заморские,  принесенные в дары великому князю всевозможными посольствами. 

*в ту пору овощами называли не только сами овощи, но и фрукты.

Лакомился званый народ солеными лимонами, изюмом, орехами «грецкими» и иными яствами, привезенными из стран восточных, должно быть из самого Царьграда.
Из питья же было зелено вино, да перевар (старинное название сбитня*). 

*Сбитень — старинный русский горячий напиток (иногда алкогольный) из воды, мёда и пряностей, в состав которых нередко входили лечебные травяные сборы      

Почетные гости, в коих число входили князья и их первые бояре ели серебреными ложками, остальные менее почетные - деревянными. Кушанья было столь много, что Мстислав Романович распорядился вывести несколько телег всевозможной снеди и проезжая по городу раздавать ее всякому встречному, не жалея. Также было погружено несколько бочек с вином и медом для угощения горожан. 
 Попович сидел за столом недалеко от великого князя. От выпитого он уже изрядно захмелел. Тогда же к Александру подошел Василько Ростовский. Неловко было смотреть хоробру в глаза князю, от которого он ушел не так давно.
- Ну и как тебе служиться у князя киевского? Не обижает ли тебя? – вопрошал Василько, а в голосе его слышна была большая обида на Поповича.
- Грех жаловаться на житие мое, славный князь, – ответствовал ему Александр. – Живу не тужу, забот ратных везде хватает.   
- Не скучаешь ли по люду ростовскому? – продолжал давить на больной мозоль Василько. – Видишь, есть теперь на Руси единство. Поддержала ведь земля Владимиро-Суздальская князей Руси Южной. Стоило ли от добра, добра искать, да сюда на службу переходить. Аль обидел я тебя чем?
- Чего было, того уже не воротишь! Не сочти, славный князь Василько Константинович, поступок мой за дерзость к тебе лично и к великому князю Владимирскому. Так уж вышло. Прости меня, грешного…
- Бог простит! – отвечал ему князь Ростовский. – Да и я на тебя зла не держу….   
   
Утром, следующего дня большинство из князей бывших на съезде разъехались по уделам своим, готовиться к походу в степь. Только те, чьи земли лежали недалеко от Киева задержались в стольном граде. Поговаривали, что сам Мстислав Романович просил их повременить с отъездом, дабы решить, кто какую дружину с собой поведет.
  Сивел же в отличие от Александра не был  княжим мужем*, от того и не зван был на сие собрание.

*Княжий муж  - член старшей дружины князя, а также боярин, по собственному желанию вступивший в состав дружины; являлся советником князя и занимал высшие военные и гражданские должности — посадника, тысяцкого, воеводы. Иногда имел свою собственную дружину.

Однако, не смотря на свое отсутствие, знал он, что уговорились князья между собой в степь идти. О сем поведал ему один из княжих туинов*, который привез дружине на Подол (в нижней город) богатые угощения.

*Туины – Слуга, иногда член княжей администрации

Теперь же Сивел желал самолично узнать от Поповича все о чем договорились меж собой князья.
 Только солнце поднялось над крышами домов, теремов да иных палат, а Сивел уже направил стопы свои к дому где жил Александр.  А Попович жил в большом тереме каменном, на Киселевке. Издревле сие место служило укреплением, от орд кочевников терзавших земли киевские. Холм, на котором основалась Кевелевка, возвышался над Днепром почти на сорок сажень, и был для недругов твердыней неприступною.  Своими мощным  стенами посад мог соперничать даже с самим двором Ярославовым. Неспроста ремесленный люд который славился работай своей с златом и серебром искал убежища именно здесь. Богатые хоромы ювелиров со всех сторон окружали терем Александра Поповича. Семьи хоробр не  имел и потому проживал вместе со своими отроками, коих обучал делу ратному. Была же при Александре и половчанка, которую он привез из похода недавнего. Она также жила при Поповиче, ведя быт в жилище его.
   По приезду хоробра в Киев, великий князь предлагал ему жить в верхнем городе, по началу даже в одном из домов в граде Владимира, либо в городе Ярослава, где обосновались самые уважаемые и знатные горожане, но Александо ответил отказом. Избрал он себе для жития каменный терем, который также входил в личную вотчину князя киевского, ибо был он светел и просторен. Да и место на коем расположен он самое удачное. Стоит дом Поповича в аккурат между Ярославовым двором великокняжеским и нижним городом где располагалась большая часть дружины его обремененная семьями. 
   Киев еще мирно спал, но некоторые гуляки, перехлебавши дармовой княжьей медовухи никак не могли угомониться со вчерашнего  и разгуливая между дворами горланили озорные песни. Пели они неразборчиво однако нарочито громко. Из-за их криков  понимался собачий лай, а так же были слышны перебранки с хозяевами домов возле которых околачивались сии проказники.  Однако до драк дело не доходило. Так и шатались они дальше по граду стольному, будоража люд да сея суматоху меж сонными горожанами.  Сивел же не обращая внимания на таковых шел далее к верхнему городу. У отвесного холма,  подножья Города Владимира,  суетилось несколько дружинников. Они волокли к подводе за руки чье-то тело. Мужик, коего тащили воины, был в одних портах и бос. Сперва Сивел с любопытством наблюдал за сим представлением, пологая что это очередной пьянчужка прибывший на съезд в сопровождении какого-либо князя, однако синева на теле да окоченевшие члены носимого указали воеводе на его заблуждение. Это был покойник! От такой мысли стало как-то противно. Сивелу неоднократно приходилось видеть множество мертвецов. Да и сам он не один десяток людей лишил жизни на всевозможных бранях. Однако то, что естественно на войне, противно во времена мирные. Как же получилась, что во время всенародного веселья бедолага Богу душу отдал? Да и тело это показалось воеводе знакомым. Где-то уже доводилось ему видать усопшего, еще до того, как он стал таковым. Только вот где это могло случиться Сивел никак не мог припомнить. Витязь так задумался, что даже остановился. А потом вспомнил… Да это же бродник, которого он с Поповичем пленил в степи! Сивел со всех ног бросился к дружинникам. Один из них, приметив боярина, двинулся к нему на встречу.
- Чем ты так обеспокоился славный Сивел? – задал вопрос воин, преграждая путь.
 Знать признал он одного из лучших хоробров дружины Александра Поповича.
- Кто сей? - вопросил воевода разгневанно, указывая на тело бездыханное.
- А по что сердишься? – изумился дружинник. – Али я тебя чем обидел?
- Кто сей? – настойчиво повторил вопрос свой Сивел.
- Изменник! – как ни в чем ни бывало, отвечал ему воин.
- В чем измена его? Кто казнить велел? – не унимался хоробр.
- Этого в точности я тебе славный Сивел сказать не могу. Говорят, что сей татарам прислуживал. А умерщвлен вчера по приказу великого князя, в присутствии мечника Милорада. Если есть нужда у него и вопрошай.
- А сейчас его куда везете?
- Собаке и смерть собачья. Сейчас по приказу Милорада вывезем его к реке, камень к ногам примотаем и в Славутиче утопим, – равнодушно ответил дружинник.   
- Вот тебе и милость от доброго князя! – сказал Сивел вспоминая слова Поповича, что говорил он в степи несчастному броднику.
  Потрясенный происшедшим, воевода со всех ног, ибо шел пешим, кинулся ко двору Александра.  Побежал к забору и с силой стал колотить в калитку. Где-то во дворе заливалась лаем собака. Ее же поддержали псы соседские. Вскоре вокруг стаял такой лай, что хоть уши затыкай. Один из отроков Поповича отворил калитку. Сивел оттолкнул его и вбежал вовнутрь. Сам же Александр стоял возле большой кадки с водой и пригнув спину широкую, сплошь усеянную шрамами отирал тело свое водой, которую лил на него верный Тороп из большого ковша.   
- Не уж-то татары под стенами! – кисло шутил Александр, завидев раннего гостя. – Отчего ты, Сивел, такой взволнованный?
- Что с бродником стряслось? – сходу вопрошал Сивел.
- Бродника казнили! – ответил Александр, без особого настроения.
- Это мне ведомо! За что казнили его?
- За измену! За то, что хотел нас под татарские сабли подвести! Он нам рассказывал, что татары у лукоморья стоят, и никуда идти не торопятся, а вчера прямо на съезд половецкий сторож из степи прискакал и сообщил, что татары все своей ордой сюда идут.
- Это лож! А, даже, ежели, бродник и говорил про татар неправду, то делал сие по незнанию. За что его было живота лишать? – продолжал производить возмущение Сивел.
- Его половцы у князя киевского выпросили, а ходатаем им был сам Мстислав Удатный. Как им откажешь? Вот Мстислав Романович и отдал бродника, а те без замедления взяли и порешили его. 
- Значить теперь можно невинного человека на убийство выдавать?
- А что по-твоему, лучше из за него ссоры устраивать? И без этого между князьями нет согласия. Порешили они, что каждый сам по себе свое войско ведет! – зло выпалил Александр, а затем мрачно добавил. - Плохо этот поход начинается. С крови начался он, кровью и закончится.

Есть такая профессия… людей на смерть посылать

Сбылась Васькина мечта, ему торжественно вручили берет и тельняшку небесного цвета. Рассчитывать попасть из «партизан» и сразу на факультет разведки было высший степенью наглости.  Савельев даже и рта не посмел открыть, когда ему сказали что, он зачислен в четвертый взвод второй роты. Специализация – ВДС (военно-десантная служба). Это даже не простой «ванька-взводный», хотя в войсках без «спецов» никак не обойтись, и парашюты тоже кому-то проверять надо. Только для самого Василия такая специальность была не пределом мечтаний. Мысли о разведке он не оставил, просто отложил до поры до времени. А вот Женьке с Колькой повезло куда больше, они-то попали в первый взвод первой роты – стало быть, разведчиками будут.
- Да ничего! -  утишал Кевшин своего товарища. – Главное, что в училище поступил, а там поживем-увидим.
- Точно! – поддерживал такое мнение Николай. – Главное в армии что? Ввязаться в бой а там разберемся! Главное сейчас из училища не вылетать после первого семестра, из-за неуспеваемости или «залета».
  Перед официальным началом своего первого семестра  Савельев больше всего переживал за учебу. Ведь он дал слово, что подтянет уровень собственных знаний, ни кому-нибудь, а лично начальнику училища. Как же мог он подвести целого Героя Советского Союза? Нет, не мог он такого допустить. Васька так рьяно стартанул с самого первого занятия, что на финиш зимний сессии вышел хорошистом, имея только две «четверки», а все остальное только – «отлично»!  Затем вместе с Колькой и Женькой он пошел на поклон к командиру батальона и просто умолил перевести его в первый взвод. Учитывая хорошую успеваемость командир пошел на встречу, тем более что во взводе к тому времени уже появились вакансии. Двое парней поступавших из «войск»* умудрились в первом же увольнении «залететь» по крупному.

поступавшие из «войск» - * тут имеется в виду военнослужащие срочной службы поступавших в военное училище уже из рядов вооруженных сил.

Приняв на грудь для храбрости, что категорически запрещает воинский устав военнослужащим срочной службы (к которым приравнены и курсанты),  бравые первокурсники попытались взять штурмом общежитие одного из институтов города Рязани. Не сумев преодолеть преграды, в виде сердитой бабушки-вахтера, они решились проникнуть в одну из комнат извне. И правда, чего стесняться, десантник высоты не обиться. Однако бдительные прохожие заметили двух крадущихся по отвесной стене людей в форме и уже находящихся на пятом этаже здания, и не долго думая сообщили куда следует. Дальше все по накатной схеме – милиция, гауптвахта и позорное изгнание из престижного военного вуза в «войска» – дослуживать положенный срок.
   Вот так Савельев и оказался в первом взводе! Ничего не поделаешь, естественный отбор, в котором выживает не только сильнейший но и дисциплинированный. Васькиному счастью не было предела. С нового семестра но начинал осваивать нелегкую специальность разведчика. 
   Затем последовал  первый отпуск. Своей военной формой Василий произвел неизгладимое впечатление не только на слабый пол в родной деревне, но и на ее старожилов. Еще бы первый будущий офицер ВДВ за всю историю колхоза. Были милиционеры, пожарные и даже когда-то, очень давно артиллерист, поступивший и успешно окончивший Тбилисское училище. Но десантников, даже служивших «срочную» здесь отродясь не видали.  В первый же вечер Савельев младший рассказал своему отцу, «каким макаром» он взял первую, в своей уже самостоятельной жизни, «высоту».
- Это, сынок, ничего! Со всяким осечка может произойти. Главное ты своего добился. За это хвалю.
  Однако ликований по поводу выбранной Василием специализации у Ивана Федоровича не было. Расстроила его формулировка, которая будет красоваться в дипломе сына после выпуска. 
- Ну, что это за профессия – «референт – переводчик»? – сокрушался Савельев старший. – Бабская какая-то! Никогда бы не подумал, что в таком училище на такие профессии  учат!
- Эх, батя, батя! – снисходительно отвечал Василий на упреки отца. – Я ведь не на переводчика учусь, а на офицера-разведчика. И это главное!!!
  Зимний отпуск пролетел как один день. Не успел Савельев оглянуться, а уже опять пора учиться военному делу настоящим образом. Серьезным препятствием к освоению будущей профессии стал иностранный язык. Василий и в школе не блистал на поприще лингвистики, а высшее учебное заведение это тебе не школа. Учебная программа здесь гораздо сложнее, да еще в нагрузку к общеобразовательной подготовке куча специальных - военных терминов. Надо суметь и по топографической карте как на родном языке все рассказать и объяснить, и пленного допросить - выведать у него род войск воинское звание, количество личного состава, вооружения и техники, месте дислокации, план проведения войсковых операций и еще многое другое. Савельев брал этот не легкий предмет просто спинным мозгом. Заучивал целые страницы, докучал преподавателю своими вопросами и просьбами еще раз, подоходчивей, объяснить ему тему в дополнительное от занятий время. Не важно как ты достигаешь цели – главное результат. А результат был положительным. По иностранному языку у Василия образовалась твердая четверка! С остальными предметами было намного проще, и как следствие с оценками тоже все в полном порядке.
  Много было чего во время учебы в училище, но более всего запомнился Савельеву случай происшедший на занятии по тактике. Было это еще в самом начале изучения этого предмета. Тогда после наряда взвод, в котором учился Василий, не успел подготовиться к занятию (бывает и такое). Не готовы были практически все, но конкретно не повезло Сашке Нифонтову. Именно его вызвал отвечать к доске полковник Зубов, преподававший этот предмет. Очень принципиальный был этот офицер, не давал никаких поблажек, и как в последствии показала практика, был он прав в данной позиции на все сто процентов. Сашка стоял у доски рисовал мелом какие-то, даже для себя самого непонятные символы, а строгий преподаватель внимательно наблюдал за всеми потугами будущего полководца. Однако долго таких издевательств над основой основ любого командира, он таки не выдержал.
- Объясните мне товарищ курсант, как вы собираетесь людьми командовать? – наконец-то задал Зубов вопрос отвечающему.
- Как все! – ответил Нифонтов, не моргнув и глазом.
- Если все так будут командовать, то в первый же день войны страна без Воздушно-десантных Войск останется. Вы на кого здесь учитесь? – спросил полковник, спокойным тоном, хотя было видно, что но себя явно сдерживает чтобы не сорваться.
- На командира, – ответил курсант, предчувствуя приближение бури.
- Правильно! На командира! А главная задача командира, это людей на смерть посылать! И за каждую смерть он отвечает лично! Это, вам, понятно?! Только от командира зависит, сколько личного состава погибнет а сколько в живых останется!!! Здесь в классе, для вас это все стрелочки мелом по доске черченные и карандашом по  учебной карте. А в Афганистане, это живые люди. Ошибка, значит, что  кто-то за нее головой расплатиться. Хорошо если это вы сами!  Для вооруженных сил небольшая потеря. Но, к сожалению, за ошибки командиров, как правило, расплачиваются подчиненные. Как вы будете матерям в глаза смотреть, у которых по вашей вине сыновья погибли! Садитесь – неудовлетворительно!!! И запомните все, с таким подходом к делу, я не позволю вам людьми командовать!  Не допущу к экзаменам!!!
  Как побитые собаки вышли тогда курсанты из аудитории после окончания пары. В «курилке», перед учебным корпусом больше всего негодовал Сашка.
- «Белый клык», - такое прозвище курсанты дали тактику. – Тоже мне вершитель судеб? Я дядьке своему позвоню, но ему покажет, кто недостоин людьми командовать.
 А дядя у Нифонтова был при штабе ВДВ не последним человеком. Оттого Александр так и хорохорился.
- Дурак ты Сашка! – неожиданно для всех присутствующих заявил Савельев. – Все правильно Зубов сказал.
- Что правильно? – Нифонтов смотрел на своего однокурсника в полном недоумении. – Когда мне было учить?  В наряде? А «про жизнь и смерть» - громкие слова и не более….  Это он пусть первокурсникам на КМБ заливает.
- Дурак и есть! – ни с того ни с сего вскипел Василий.
  Возможно, Сашка и прав. Возможно, это и на самом деле были громкие слова, только все они били прямо в суть. Ничего лишнего, все конкретно и по делу.
 – Громкие слова? Тебе после выпуска будет целый взвод доверен. И в боевой обстановке никого не интересует где ты был, когда раздел «взвод в обороне» или «наступлении» изучали…
- Читайте боевой устав, там все черным по-русски написано, – как показалась Савельеву, не к месту сострил  Нифонтов.
- Да Саня, я теперь понимаю, почему многие считают военных тупыми и ограниченными людьми. Стандартные решения не способствуют развитию творческого мышления.
- Тоже мне стратег выискался, твою мать! Маршал Жуков… – было очевидно, что Нифонтов шибко окрысился на Василия, потому как, по его мнению, курсант должен всегда поддерживать курсанта, а не преподавателя.
– Ты у нас Васек, хочешь всегда чистеньким быть, в белых перчатках грязную работу делать. Ничего у тебя не получится! На войне не без потерь!
- Ты это расскажи  нашему начальнику училища, генерал-майору Слюсарю. У него в Афганистане, в 103-й дивизии потери были минимальными, что по личному составу, что по технике. А между прочим именно его гвардейцы  в Панджшерской долине «духов» начисто разнесли, – продолжал отстаивать правоту своих взглядов Савельев.
- Да ладно вам пацаны, – вмешался в спор Женька Кевшин, пытаясь не допустить генеральной ссоры между однокурсниками. – Не берите дурного в голову, а тяжелого в руки. Нашли из-за чего глотки рвать.
   Тогда никто еще не знал, что не пройдет и десяти лет, как слова полковника Зубова будут подтверждены практикой… практикой кровавой и страшной. Вам бы, товарищ полковник, следовало нести, эти прописные истинны не сопливым курсантам, а  на уровне академии - поближе к «звездам». К началу «Первой Чеченской» ни Савельев, ни Кевшин, ни Нифонтов еще не успеют занять значительных должностей и получить генеральские звание. Все присутствующие здесь, в курилке, будут простыми винтиками в жерновах этой жестокой войны. Тактические замыслы командиров взводов и рот никак не смогут повлиять на ход кампании. Тогда основные просчеты допустили стратеги из генерального штаба и объединенной группировки, напрочь забыв основы тактики, в угоду политической необходимости.  Откуда было знать будущим офицерам, что именно они будут расплачиваться за чужие ошибки. Расплачиваться собственными жизнями. 
  Но все это будет гораздо позже, а пока все остались при своих мнениях.   

Наша жизнь соткана из парадоксов. Мы упорно не хотим замечать всего хорошего, что нас окружает сейчас, и неудержимо стремимся ускорить ритм собственной жизни. Рвемся вперед, наивно пологая, что там, за горизонтом  сегодняшнего дня, будет непременно лучше. Когда учимся в школе, хотим поскорее ее закончить, ибо думаем, что взрослая жизнь это только права и вольности, при этом забывая об обязанностях, этой самой будущей жизни. Учась в высших учебных заведениях, находясь под тяжестью бесконечных зачетов, семинаров и сессий, мы хотим поскорее вырваться из этого храма наук, пологая, что освободившись от ненавистного учебного процесса  мы обретем полную свободу. Все это мешает человеку наслаждаться теми прекрасными моментами, которые ежедневно происходят в нашей монотонной, подчиненной особому распорядку жизни. Курсанты не исключение. Особенно на первых курсах, будущим офицерам не терпится примерить на себя лейтенантский китель. Глядя снизу вверх, на своих командиров взводов, рот и батальонов, у курсанта непроизвольно возникает чувство зависти. Не видно курсанту «снизу» всех тягот и лишений офицерской службы. Они еще не вкурсе, что будут вспоминать годы, проведенные здесь в училище, как самое прекрасное время своей военной службы. И действительно, никаких тебе забот, все за тебя думают и решают отцы командиры. Одет, обут, накормлен – только знай себе учись и живи по уставу.
   Последний – выпускной курс пролетел как один день. Не успел Савельев сменить на форме нашивку с четырьмя «минусами», указывающею, что ее обладатель вышел на финишную прямую, а уже пора шить лейтенантскую форму для выпуска. Незадолго до «Госов» (государственного экзамена) Василия неожиданно вызвали в отдел кадров училища. Это немало удивило Савельева. Обычно о перспективах дальнейшего прохождения воинской службы выпускнику  сообщал непосредственно командир батальона, а тут такая честь – услыхать предсказания собственной судьбы прямо из первых уст.
- Ну что Савельев, хочешь служить за границей? – спросил целый начальник отдела кадров, который суетился, чтобы пристроить питомцев Рязани после того как они получат лейтенантские погоны. 
  Если бы об этом спросили пару лет тому назад,  и к гадалке не ходи, – вопрос стоял  бы о ДРА. Но Афганистан на тот момент был уже не актуален. Последние подразделение ограниченного контингента уже успели пересечь мост «Дружба» над пограничной Амударьей, оставив за спиной эту негостеприимную горную страну. Значит предложат где-нибудь в группе войск.  «Но где?»: не выходил из головы Савельева риторический вопрос. Насколько ему было известно, все восемь десантных дивизий дислоцировались исключительно на территории Союза.
- А где именно? – задал уточняющий вопрос Василий.
- В Центральной группе войск. В Чехословакии. В  десантно-штурмовом батальоне!
  Соврал, конечно, кадровик. К тому времени уже было известно, что эта часть переводится в небольшой латвийский городок. Однако были и у тертого полковника свои причины не договаривать всей правды. Раньше, среди десантников предложение пойти служить в ДШБ, расценивалось если не плевок в лицо, то уж точно как ссылка.
  Это сейчас, модно на себе тельняшку рвать, и кричать что служу в спецназе. Однако многие не помнят, как рождался этот самый спецназ ВДВ. Рождался но в муках, и не сразу воспарил белым лебедем. Пришлось ему долгое время побыть в шкуре гадкого утенка, но об этом позже.
  Очень вескими были причины у десантников для нежелания проходить службу в частях с казалось бы таким грозным названием.  Самые веские из них:
  Карьерный рост! Ну сами посудите, какой солдат не мечтает стать генералом – только плохой. А курсант, так тот подавно хочет иметь на своих форменных брюках широкие лампасы. Ведь ВДВ это целые войска. Они работают в стратегическом масштабе. Десантники  способны не то, что судьбу фронтовой операции решить, но и целого государства. Шутка ли сказать, семьдесят тысяч отлично подготовленных головорезов. «Голубые береты» способны в течение считанных дней, помочь каким-нибудь партизанам-марксистам, в какой-нибудь банановой республике коммунизм построить. Да что там «банановая республика», Бельгии и Голландии, вместе взятым, на практике доказать все преимущества социалистического образа жизни.
 Десантно-штурмовые подразделения статусом мельче. Они решают только тактические задачи – небольшой плацдарм захватить, или разрушить тыловые коммуникации противника на участке главного удара. Штурмовики используются в основном в составе батальона, а то и вообще роты, в то время как ВДВ десантируется целыми дивизиями. Вот поэтому в десантных войсках есть, где развернуться начинающему карьеристу. В ВДВ целых восемь дивизий, плюс штаб войск. Здесь есть шанс три большие, а может быть и одну, но очень большую, звезду на погоне вышить.  А у «штурмовиков» потолок - это бригада. Комбригов ДШБ можно всех по пальцам перечесть, еще и на ногах два не согнутых останется (так как бригад сего восемнадцать). Вот и выходит, что максимум дослужишься до папахи  (полковника) если сильно повезет. Кстати о папахах!
Самый главный камень преткновения для «крылатой гвардии» - это подчиненность!
«Штурмовики» подчиняются командующему округом и группы войск, короче говоря, общевойсковое подчинение. Получается - оканчивал десантное училище, а пойдешь служить в пехоту. До 1983 года всех военнослужащих десантно-штурмовых частей вообще заставляли носить общевойсковую форму одежды. Какой дурак сменит голубой околыш и кант на «петушиный» - красный. В некоторых частях, правда, допускались небольшие нарушения формы одежды, типа – «птичка» в красных петлицах, но это выглядело для настоящих десантником полным издевательством. Только перед самой кончиной Леонида Ильича, «штурмовиков» поставили на нормы снабжения ВДВ. Соответственно изменилась и форма, но не содержание.  Из-за все той же подчиненности, бригады комплектовалась из того что было. По началу в ДШБ офицеров ВДВ было единицы. Их брали только на должность специалистов по воздушно десантной службе и командиров бригад. Затем постепенно стали разбавлять офицерский состав представителями воздушно-десантный войск. Где-то в восемьдесят третьем – восемьдесят четвертом годах, в военные вузы стала приходить большие разнарядки для комплектации выпускниками военных училищ подготовленных по программе ВДВ. Однако, несмотря на перспективу попасть служить за границу, в «штурмовики» отправляли «залетчиков» или  круглых троечников - в виде наказания за былые грехи. Некомплект в командирах восполняли представителями мотострелков.  Личный состав срочной службы так же старались по возможности укомплектовать голубыми беретами, но как правило качество подбора оставляло желать лучшего. "Гайжюнайская учебка" хоть и пополняла ряды десантно-штурмовых бригад и батальонов своими питомцами, но делала это в недостаточном количестве и с большой неохотой. Оттого командиров отделений и заместителей командиров взводов приходилось добирать в обычных общевойсковых учебных центрах.
   Даже по самой структуре отдельные подразделения «штурмовиков» были только на половину десантные. Например, в батальное, где предлагали служить Савельеву, из четырех рот только три были  парашютно-десантные, четвертая – десантно-штурмовая (на боевых машинах десанта). Эти вообще с парашюта никогда не прыгали. Да и прыгать собственно неоткуда,  ведь основное транспортное воздушное средство для десантно-штурмовых подразделений – вертолет.
  Короче говоря, такое предложение Савельева не только озадачило, но и немало расстроило.  Получалось как в ревизоре: «Вызвали чтобы лично сообщить пренеприятное известие…».  За что его круглого «хорошиста» да в такую ссылку?
- Чего молчишь? – спросил полковник, теряя терпение. – Недоволен предложением?
- А кто будет им доволен? – возмущенно заявил Василий. – Я что самый крайний? Лично я не имею никакого желания проходить дальнейшую службу в ДШБ. Я, в конце-концов, в воздушно-десантное училище поступал. Если бы хотел в пехоте служить, уехал бы еще четыре года назад вместе со Степаном Колесником, в Бакинское общевойсковое. 
- Ты мне это Савельев брось! Что значить не имею желания? Ты где учишься в военном училище или в институте благородных девиц? Присягу давал? Давал.  А что там сказано? «Стойко переносить все тяготы и лишения»! Вот куда Родина пошлет, там служить и будешь! – строго сказал кадровик.
- Так Родина приказала, или отдел кадров? Вы уж уточните товарищ полковник… пожалуйста, – теперь терять Савельеву было нечего.
Из училища  перед самыми «госами» его уже навряд-ли отчислят, а в связи с выводом ограниченного контингента с Афганистана, дальше ДШБ уже точно не сошлют.
- Сейчас для тебя «кадры» и Родина слова синонимы. Сам знаешь, что выше «кадров», только солнце,  – продолжал давить полковник. – Тем более ты на кого учился – на разведчика! Так что пойдешь по профилю, разведвзводом командовать.
  Наступила томительная пауза. Каждый думал о своем. Савельев – о  вопиющей несправедливости. Почему именно его? Ну что он самый худший? «Залетчиков» хоть пруд пруди, и половина из них направится служить в родные воздушно-десантные, а его как отброс – в десантно-штурмовые. Наверное, некоторым выпускникам перспектива попасть заграницу показалась бы манной небесной, но не Василию. Когда но шел в Рязань, то уже точно знал, что в соответствии с международными договорами служить в группах войск ему не придется.  Наши потенциальные противники не на шутку опасались войск быстрого реагирования, а потому всячески старались  отодвинуть их от собственных границ. Главным для Савельева было служить в ВДВ, и вот этого «главного», можно сказать смысла жизни, его сейчас безжалостно лишали. Лишали незаслуженно, без всяких на то оснований.
  Кадровик смотрел на Савельева и понимал, что поступает сейчас не по совести. А что ему еще делать? Пришла большая разнарядка на комплектацию десантно-штурмовых частей  выпускниками рязанского училища. Разве он виноват, что больше половины выпускников этого года имели «волосатые лапы». Таких разве засунешь в «штурмовики»? Хотя, уже были звонки с протекциями в отношении Западной Группы войск. Но в такие блатные места Савельева навряд-ли всунешь. Тем более без связей!
Да по большому счету, в отношении будущего выпускника полковник был не так уж жесток и беспощаден. Но разве он предложил ему плохое место? Ведь стоят же десантно-штурмовые части и в Узбекистане, и Казахстане, и в Амурской области и в Читинской. А он предложил ему одно из лучших мест. Пусть не заграница, потому как в Чехословакии Савельев вряд ли послужить успеет, но Латвия тоже не плохой вариант. Можно сказать советская заграница. И чем больше он размышлял над происшедшим, тем меньше ему было жаль этого парня. Конечно, можно надавить в приказном порядке и никуда он не денется - пойдет служить в ДШБ как миленький. Однако чувство, с родни отеческому, не позволило офицеру штаба, так обойтись с собственным питомцем.
- Послушай Василий Иванович,  я тебе сейчас военную тайну открою, только пообещай, что это останется между нами.
  Савельев уныло кивнул головой. Никакая тайна не могла спасти его в этой ситуации. По крайней мере, он так считал.
- В конце этого года, будет принято решение, о передачи всех десантно-штурмовых частей в подчинение ВДВ,  – сообщил полковник «страшную» тайну, понизив свой командный голос до уровня полулегальности.  – Сейчас, нам большая заявка поступила по доукомплектацию ДШБ кадровыми офицерами воздушно-десантных войск. Так что твои переживания на счет пехоты безосновательны. Будешь ты в ВДВ служить, как и хотел.
   «Тоже мне военная тайна!»: окончательно расстроился Савельев. Вот уже год ходили такие разговоры. Но ведь это только разговоры. Пока эта реорганизация дойдет до реального дела, то но, Василий, уже на пенсию уйдет.
- А это точная информация? –  Савельев хотя и не верил в чудеса, но все-таки хотел услышать от кадровика положительный ответ. Надежда умирает последний, а  от «штурмовиков» все равно не отвертеться.
- Из штаба ВДВ! Такой источник тебя устраивает? Я тебе слова офицера даю, что в пехоте задержишься не больше чем на полгода.
  Если бы Савельев знал, что именно на базе этого отдельного десантно-штурмового батальона  зародится краса и гордость воздушно-десантных войск - отдельный разведывательный полк  специального назначения, но не, то что возмущаться, а руки полковнику целовал. Считал бы такое назначение высшей наградой, которой он, конечно же, недостоин. Но до этого момента еще было целых пять лет, долгих  и трудных, не только для самого Василия, но и для всех вооруженных сил.
 
С кем погрядеше?

лето 6732 от сотворения мира
стольный град Киев

   Зело хмур был великий князь Мстислав Романович. Глубокими бороздами прорезали морщины чело его. Не такого уговора ожидал он от съезда князей земли русской. И хотя с самим походом все благополучно управилось, и участвовавшие в собрании князья довольны остались, да вот только кто над войском предводительствовать станет? Нет единоначалия, а стало быть, и порядка должного ждать не приходится. А без порядка не будет удачи. Да и чего греха таить, обида затаилась у Мстислава Романовича на брата своего двоюродного – князя Галицкого.  Выходило так, что обхитрил его в первенстве Мстислав Мстиславович. Уж очень ловко вокруг пальца обвел он соперников своих, да и перед другими князьями предстал как бескорыстный радетель об общем деле.
  Уже после отъезда иных правителей, учувствовавших в совете, сообщили великому князю люди верные, кои  поставлены были гостям услуживать, что перед тем как Мстислав Удатный свою речь перед честным собранием молвил, шептался он с тестем своим Котяном. Лишь теперь уразумел Мстислав Киевский уловку, которая для него, да для соседа его – Мстислава Святославича Черниговского, была уготована. Вот по сему-то, не мешка, собрал великий князь военный совет, дабы порешить, что ныне делать, да каким войском в поход выдвигаться.
 Средь собравшихся в палатах правителя киевского, присутствовал зять Мстислава Романовича – Андрей Владимирович «Долгая Рука», князь Вяземский.  Задержались с отъездом из стольного града и  Александр Дубровицкий и Юрий Несвижский – потомки князей турово-пинских, а так же Изяслав Теребовльский, Святослав Каневский, Мстислав Яневский и Святослав Шумский. Окромя самих князей были званы знатные бояре, первым из которых был Александр Попович.
- Разумею я так, что земля киевская должна мощной ратью в поход выступить! – молвил слово свое великий князь. – Одной дружиной моей мы не управимся. Следует полки* собирать.

*По мнению С.М. Соловьева дружина имела отличие от полков. В дружину входили профессиональные воины бывшие при князе (его личная дружина), полки же собирали из горожан, и сельских жителей, т.е. полки в современном понятии были ополчением. Тем не менее, полки имели еще и значение как боевое подразделения при ведении  боя: – «Большой полк», «Полк правой руки», «Сторожевой полк»…
 
 Удивительна была сия речь для Поповича, ибо не ведал он всего происшедшего на съезде. До такой степени удивлен был хоробр, что даже Мстислав Романович это приметил.
- Что тревожит тебя Александр? - спросил он у витязя своего.
- Не пойму я великий князь, зачем нам большую рать сзывать?  Разве кроме нас мало участников?
  Да и другие князья также были в замешательстве.
- Полки большей частью пешие. С ним конных татар не нагнать нам вовеки,  – говорил Святослав Каневский. – Мы и половину пути пройти не поспеем, а Мстислав Удатный со своей дружиной конной да половцами уже будут добычу делить.
  Очень огорчительно было слышать такие речи для большинства собравшихся. Ведь прав был Святослав, а ежели так, то не видать князьям большой наживы со степного похода. Удачей будет вообще что-либо из дикого поля привезти. Все же добро достанется князю Галицкому.  Видя, что князья поникли, и недовольно бормочут меж собою, Мстислав Романович молвил далее:
- Пешие  полки не будут нам помехой! Никто из князей в одиночки идти на татар не станет, ибо положено было на совет  врага бить сообща. Обоз же вражий, делить станем только после того, как с супостатом совладаем. Вот тут-то каждому и воздастся по делам его. А с малой дружиной – мала и заслуга!
- Как же, знаем мы, как добычу завсегда делят! – возражал  Александр Дубровицкий, которому от половецких даров, что Котян рассылал перед съездом, досталось несколько худых кобыл. – Как только ворога сломим, Котян со своими половцами сразу на татарский табор и накинутся. А с ними разом и все галичане. Кто им станет помехой в сем беззаконии? Пока же мы с пешей ратью к месту поспеем, то и останутся нам одни объедки с чужого пира.
- Да не будет так! – грозно молвил Мстислав Киевский. – Не попущу я, дабы дружину мою притесняли.
  Все приутихли, однако не очень поверили слову княжескому. Не тот теперь великий князь, чтобы остальных правителей земли русской в крепкой руке держать. Однако никто не осмелился вслух объявить об этом. Понял это и Мстислав Романович. Досадно ему было, что не та теперь власть у него, да все же была у князя киевского одна задумка. Не так то он прост, чтобы перехитрили его Мстислав Удатный с тестем своим Котяном. Уж он-то им еще покажет! 
- Я так мыслю! – начал растолковывать он своим соратникам. – Хотя в поход каждый князь сам ведет свою рать, но на битву будет у войска русского единоначалие.  Один из нас станет править всеми во время сечи жестокой.
  «Один из нас» - рек же Мстислав Романович в сей час о себе самом, Мстиславе Мстиславовиче Галицком да Мстиславе Святославиче Черниговском.
- И выберут над всеми того, при ком будет войска больше, – продолжал великий князь. – Сие то и берут в расчет Мстислав Галицкий и тесть его Котян. Куманский хан своему зятю под начала всех своих половцев отдаст. Да прибавьте ко всему еще дружину* самого Удатного…
- Не стоит забывать и про выганцев Галицких, – продолжил перечислять союзников Удатного, зять Мстислава Романовича – Андрей Долгая рука, которому князь киевский накануне совещания открыл свою задумку. – И Данила Романович  с братом своим Васильком волынским тоже в число войска Галицкого войдут. Да еще и Мстислав Ярославович «немой», князь луцкий его поддержит. Так что рать у Мстислава Удатного будет велика числом. А у нас самих что? Со всеми боярами, гридями и пасынками едва три тысячи наберем.

*По мнению С.М. Соловьева дружина делилась на три части: бояре – старшая дружина; гриди – младшая дружина; отроки/пасынки – личная прислуга князя 

- Все одно! Как ни крути, но у Мстислава Удатного самое большее войско собирается! – подытожил Изяслав Теребовльский! – Не спасет нас теперь и ополчение!
- Это как сказать! - возразил ему князь Андрей. – Ежели малой дружиной в степь пойдем, то меньшими и наречемся! Вон и Мстислав Святославович Черниговский также великую рать собирает. С ним идут Мстислав Всеволодович Козельский, Изяслав Новгород-Северский,  Иван Романович Путивльский, Олег Святославич Курский, Святослав Всеволодович Трубчевский. Что же мы хуже их будем? Негоже великому князю с малым войском в поход выступать. Не будет ему в таком предприятии ни чести ни почтения. С полками же, можно до десяти тысяч ратного люда набрать. Это уже сила. С таким войском и на старшинство среди князей покушаться не зазорно. А что Котян для Мстислава Удатного много своих куманов приведет, так то не беда. Половцы воины худые а потому наш хоробр десятка таковых стоить будет. На то и станем напирать, ежели случится спор кому старшим быть.
- Так-то оно так, – задумчиво молил Юрий Несвижский. – Да только гоже ли мужика да лошадей в степь весной гнать. Ведь так и пахать станет не на чем, да и некому. И так земля в последние годы мало зерна родит, а тут еще и  большей частью незасеянной останется. Того и гляди мор на следующей весне приключится.    
- А не помнишь ли ты князь, что ответствовал на такие речи славный Владимир Мономах когда весенней порой в поход на половцев войско русское вел? – говорил ему  Мстислав Романович. – Ежели запамятовал, так я напомню: «Странно мне, что вы поселян и лошадей их жалеете, а об том не подумаете, как весною начнет поселянин пахать лошадью и приедет половчин ударит поселянина стрелою, а лошадь себе возьмет».  Так и нам следует, более бояться сабли татарской на будущую весну, нежели глада великого. Без нашествия неприятельского уж как-нибудь перезимуем. А ежели Бог победу над супротивная дарует, то и поселяне, что в поход пойдут в убытке не останутся. Добычи в татарском стане на всех хватит.  Так что князья собирайте вече в вотчинах своих, и объявляйте народу о грядущем походе, да берите с собой всех охотников. Время не ждет! Чем раньше выступим, тем скорее домой воротимся. Да и другие князья нас ждать не станут, ежели заминка произойдет.   
На том и порешили.
   
  Великий князь был человеком набожным, от того сразу по окончании тайного совещания со своими сподвижниками, отправился в Печерскую лавру еще раз помолиться о Божьей помощи в будущем предприятии и поговорить с глазу на глаз с настоятелем обители. Было великому князю, что сказать игумену после вчерашней-то проповеди.
  Неспешно через Лядские* ворота, к которым примыкала улица, где жили большей частью ляхи, выехал Мстислав Романович вместе с небольшой свитой.

*Некоторые историки считают что «лядские ворота» пошли своим названием то квартала где проживали поляки – ляди

Сопровождал его в этой поездке и Александр Попович. Великий князь на пути своем пребывал в большой задумчивости. Не нарушали покоя дум его сопровождавшие его гриди. Так и ехали в полном молчании аж до самого Клова*, что находился в Печерском урочище. Сие место неспроста имело такое название. В самом низу протекал источник, который впадал в речку Лыбидь.

*Клов - со старославянского переводиться как вода, влага
 
  В позапрошлом столетии воздвигнут, был на холме близь урочища,  монастырь. Основал же оный Стефан – третий по счету игумен Печерской обители. От того в народе одни величали монастырь Кловским, а иные Стефановским. Когда был Стефан игуменом Печерского монастыря, на него восстала братия, и он был вынужден удалиться из иноческого общежития. Однако при содействии детей своих духовных, в коих число входили и богаты горожане и бояре, решил изгнанник основать новый монастырь на ином холме, который был ближе к Киеву. Стефан ввел на новом месте весь чин и устав Печерской обители и заложил каменную церковь во имя Влахернской иконы «Положения Ризы Божьей Матери». Храм сей строился весьма долго и был завершен уже по смерти своего зиждителя. Не обошли стороной монашеское общежитие и беды терзавшие в ту пору Русь. Не прошло и двух десятилетий со дня основания монастыря, как он подвергся большому разорению половцами. Но Бог управил, и  обитель в скорости была исправлена. Мстислав Романович не стал заезжать в храм, а направил коня своего к источнику. Там он спешился и испил воды, чистой родниковой. В народе поговаривали что вода, бьющая из земли в этом месте очень целебная.
- Испей и ты! – предложил князь и Александру. – Ох и холодная же здесь вода. Воистину нутро бодрит, да сил придает.
- Спасибо великий князь за приглашение! – учтиво отвечал Попович. – День нынче и вправду жаркий выдался, не грех и освежиться.
  Хоробр слез с коня и подошел к источнику. Гриди же остались сидеть в седле и зорко смотрели по сторонам, сторожа господина своего.
- Что не весел ты Александр? – вопросил Мстислав Романович. – Али не по душе тебе стали дела ратные? Али не желаешь ты ныне явить пред всем русским воинством свою отвагу да удаль? Али не стремишься добыть победу славную над супостатом грозным? Или прирос ты корнями к девке соей половецкой, и решил оставить службу в дружине моей?
  Девку сию половецкую, про которую говорил великий князь, подарил Поповичу Котян, после похода Галицкого, за то, что хоробр, подсобил со своей отборной дружиной куманам, когда им досаждали угры.  В той злой сечи сам Александр был уязвлен стрелою, и много его добрых воинов легли костьми, но таки одолели неприятеля. За это и получил Попович подарок драгоценный – лучшую половецкую невольницу, еще деву, мужа не знавшую. Так и жила она с тех пор вместе с ним в его тереме в стольном граде Киеве. Была она теперь хоробру и за жену и за прислугу.   
- Не о том печалюсь я великий князь, что поход предстоит. Не угасла во мне еще жажда по славе ратной. Готов биться я с неприятелем хоть со совей дружиной хоть один против целой тьмы. Нет во мне страха перед грозным соперником. Однако и покоя мне тоже нет, ото дня вчерашнего.
- Так что же тебя тревожит, хоробр мой славный? Поделись своими сомнениями, глядишь они и развеются.
- Не о том воину думать полагается, собираясь на сечу кровавую. Мы татар еще в лицо не узрели, а уже победу празднуем и добычу делим. Ни во что не ставим мы народ неведомый, почитая его худший за половцев. А ведь вон как бродник сказывал, да и сами куманы свидетельствовали, что татары сии покорили народы многие и царства сильные. Как бы нам от такого зазнайства самим не пострадать.
- О том не тревожь душу себе, – успокаивал Александра великий князь. – Еще не было такого противника, которого русское воинство не одолело бы. Бывало правда, что в иной сечи и нам доводилось быть поверженными, только в конце все равно верх был за Русским оружием. Да и войско собирается великое, вся Русь поднимается. Даже во времена Владимира Мономаха такой рати в степь не хаживало. Нам ли сомневаться в победе над татарами.  И в праведном деле защиты земли своей, сам Господь нам в подмогу. А если сам Бог за нас, то кто против нас?
  При сем, Мстислав Романович перекрестился на золотые купола монастыря Кловского. 
Далее дорога пошла веселее. Всадники перешли на рысь, обгоняя встречающихся по пути богомольцев направивших стопы свои  в святыню православную, а так же идущих из оной обратно.  На всякий случай впереди скакал один из гридей и требовал у всех встречных сойти с дороги, хотя и без сего, все встречающееся на пути, завидев великого князя, отходили к обочине, почтительно клянясь Мстиславу Романовичу и свите его.   
   По приезду князя, игумен  Печерской обители пребывал на монастырском подворье и свободный от богослужения, занимался делами суетными, связанными с хозяйственными нуждами обители. Был Акиндин не просто игуменом, но уже архимандритом.

*Архимандрит - монашеский чин. Чин архимандрита появился в Восточной Церкви в V в. - так именовались избранные архиереем из игуменов лица для надзора над монастырями епархии. Впоследствии наименование "архимандрит" перешло к начальникам важнейших монастырей и затем к монашествующим лицам, занимающим церковно-административные должности

Чин сей был закреплен за игуменом, предшественником Акиндина – преподобным Досифеем, коей учредили его по возвращению своему  со святой горы Афон. Этим самым  учреждалось главенство Печерской лавры над иными монастырями епархии. Кроме сего, высокого церковного звания получил новый настоятель в наследство и процветающую обитель с которой, по красоте убранства храмов, да по богатству самого подворья могла сравнится токмо София Киевская, находившаяся под личной опекой самого митрополита. И это несмотря на разорения, учиненные монастырю окаянными половцами  два десятка лет тому назад. Сии племена поганые привел на землю киевскую Рюрик Ростиславович ведя брань за престол. Даже иноков не пощадили  безбожные куманы, одних предали мечу, других увели в полон к иноплеменникам. Но таки отстроена была обитель заново. И не токмо отстроена, но и стараниями богоблаженного игумена Василия, все жилища святых и дворы преподобных были обнесены каменной оградой. Да и сам великий князь киевский Мстислав Романович немало пекся об устроении лавры, искупая грехи дяди своего - окаянного Рюрика. Теперь за могучей стеной монастырской находился Трапезный храм и Успенский собор, а всех входящих в православную обитель встречала надбрамная Святотроицкая церковь. Именно через оную, и вошел в лавру великий князь со свитой своей.
 Акиндин встретил  почетного гостя лично, возле самих ворот монастырских. Встретил игумен князя, ласково дав ему трехкратное целование по православному обычаю.
- С чем пожаловал великий князь к нам убогим? – вопросил настоятель. - Чем заслужили мы твое почтение?
- Давненько не бывал я в твоей обители! – отвечал тот архимандриту. – С самой страстной пятницы дела суетные не пускали дальше городских стен. Вот наконец-то решил  посмотреть самолично на житие праведное людей Божьих. Разузнать да расспросить как дела ваши обстоят, нет ли какой нужды? Вчера ведь толком поговорить так и не довелось.
- Ну что ж пожалуй великий князь для осмотра! – гостеприимно предложил Акиндин. – Покажу все как на духу, без утайки.
- Для начала пройдем в Успенский собор и усердно Богу помолимся, о сохранении земли Русской от всякого супостата! – в свою очередь предложил великий князь.
Долго и усердно молился настоятель и Мстислав Романович, а так же бывшие с ним. По окончании же молебна,  уже при выходе из собора великий князь молвил игумену:
- А не пройтись ли нам с тобой к Берестову*? Желаю видеть храм Спаса и поклониться праху предка своего Юрия Долгорукого. Заодно и посмотрю, что на дворе моем твориться.

 *Село Берестово - загородная резиденция киевских князей (упоминается с 980 г.; название получило от окружавшего его березового леса). 1072 г. - упоминается Спасский монастырь. В княжение Владимира Мономаха (1113-1125) в обители воздвигли каменный храм Преображения Господня. После разорения Киева в 1240 г. Спасский монастырь пришел в запустение. В 1640-1644 гг. Преображенский храм (от него к тому времени сохранилась лишь западная часть) восстановлен как приходской, тщанием митрополита Киевского Петра Могилы(+1647). Были устроены приделы во имя св. Владимира и во имя свв. Космы и Дамиана
   
По причине недалекого расстояния Спасского монастыря от лавры, великий князь возжелал идти один без свиты, коею оставил дожидаться его прихода в Печерской обители. 
  Архимандрит же догадался, что желает Мстислав Романович с ним уединиться, для беседы. Токмо разговор предстоял не веселый, ибо мрачно было чело князя киевского.
- Отчего хмур ты, великий князь? – вопросил лаврский настоятель, как только вышли они за ограду монастырскую.
- Что же ты, святой отец, вчера говорил пред князьями земли Русской?  - начал выговаривать Мстислав Романович священнику. - Разве не уразумел, что не на великий пост заговляемся, но на брань идем! Нешто уместна была речь твоя о прощении да смирении? Не разумнее было бы молвить речь о заступничестве, да о Божьей помощи в деле защите земли Русской да веры православной?  Для слуха воина гораздо приятнее дабы речи церковные его мужество ободряли и укрепляли уместными словами из святого писания.
  Молча слушал игумен укоризненные речи сии, да печально глядел на великого князя. Но печаль его была не от обиды за слова резкие, а от того, что не уразумел Мстислав Романович его глагола. Выходит, не достучался он вчерашнего дня до сердца князя киевского.
- Полагал я, найти поддержку в тебе, – продолжал сетование Мстислав Киевский. – Рассчитывал, что наставления твои станут для других князей поучительными в деле объединения земли русской. Ведь не токмо, мне лично это в пользу будет, но и для пресвятой церкви православной в прибыток. Не вам ли, лицам духовным, следует радеть об укреплении престола митрополита именно здесь, в матери городов русских. Али неведомо тебе, что и северные княжества во главе с Владимиром хотят у Царьграда автокефалию испросить. Отсюда может разделение не только у нас мирян грешных, но и в Единой, Святой и Апостольской церкви приключиться. Не тебе ли слуге Божьему отстаивать первосвященство града сего, а вместе с тем и князя великого, который издревле в Киеве восседал. Власть церковная завсегда зиждиться на власти светской.  Будет один великий князь, не будет более усобиц, которые терзают землю нашу. Будет и митрополит нерушимо пребывать при сильном владыке. И поход этот в деле объединения мог великую пользу принести, кабы ты поддержал мои начинания.
- Прости меня грешного! – начал говорить игумен к князю, после того как Мстислав окончил внушения свои. – Может и в правду, я чего не уразумел из твоих великих замыслов. Ты уж не обессудь, ибо не хватает мне лукавства мира сего, дабы их постигнуть. Нас Господь учит быть простыми и бесхитростными. От того и речь моя была таковой. Не лукавил я, когда взывал о смирении и прощении. Правда твоя, что не на «прощенное воскресенье» вы здесь собрались, а на поход против народа доселе невиданного. Никто не ведает, кому суждено родной дом снова увидать, а кому костьми в чистом поле лечь. На все Божья воля! – тут монах перекрестился. – От того надо выступать на такое дело рисковое в мире со своей совестью, а так же иметь согласие с ближнем своим. Ты прости меня великий князь за слово прямое, но нет среди вас мира. Вы еще в степь не хаживали, а уже смотрите друг на друга как звери хищные. Вы не правду и справедливость делите, на что Всевышнем, и поставлены. Добычу и власть меж собой вы делите. Простить друг другу былые обиды не можете. От гордыни ваши разногласия, ибо не о защите родной земли печетесь, а о собственной выгоде. Не желаете для пользы общего дела смерить себя и выбрать единого начальника, который войско поведет на врага лютого. Здесь не избрали, в походе ли выберите? Для того чтобы покровительством Божьим заручиться, надобно быть чистым сердцем. Ибо только таковые Бога узрят, а Он, стало быть, их мольбам внемлет. А у вас не так. Даже пред лицом великой опасности не желаете вы оставить дела свои суетные да временные и  подумать о делах Богоугодных и вечных, о коих и потомки помнить будут и прославят имена ваши во веки.
- Жаль, не понял ты слова моего, монах! – с грустью в голосе говорил великий князь. – Не дошло до твоего разумения, о чем имел я к тебе глагол. Бытие на небе и на земле суть разное. И вы тут за стеной монастырской сущие, не всегда разумеете жизнь, что по ту сторону ограды течет. Даже Господь порой употреблял силу, дабы смирить делающих неправду, когда из храма Божьего торгующих изгонял. Не все возможно разрешить кротостью и всепрощением. Нельзя одним только словом бесхитростным и смиренными большие дела вершить. Иногда и власть данную от Бога употребить следует на благое дело. И тебе святой отец также…
- Ежели  самую малую заповедь приступишь, даже во имя блага  большего, то уже повинен! – возразил инок. – Нельзя сотворить малого зла во имя большого добра.  Сколько людей уловил лукавый, внушая им подобное.  Не зря пословица сложена, что благими намерениями услана дорога в преисподнюю. Да и больше чем положено от мирского человека никто не требует. Живи по заповедям и будешь Богу угоден. Скорблю, что и ты не уразумел слов моих. Прости меня грешного за высокоумие мое, да за дерзость, ибо взялся великого князя поучать. Не в осуждение глагол мой был к тебе, но во благо для души и дела предстоящего.
  Монах склонился в поясном поклоне.
В такой беседе приблизились шедшие к Берестову.  В церкви Спаса кто-то ударил в большое било (колокол), либо по причине службы, либо встречая великого князя.  Вдалеке  сиял на высоких днепровских кручах своими золотыми куполами  великий Киев. Прекрасен был сей вид, тих и безмятежен. Молча созерцал Мстислав Романович на сию красоту, да хмуро было чело его. Толи речи монаха задели его за живое, обличая суетные замыслы, а может скорбел о том, что  не нашел он поддержки там где хотел ее обрести.
- Бог простит! – молвил великий князь игумену, и неспешно направил стопы свои на княжий двор, что был поблизу монастыря. 
  Возвращаться в лавру Мстислав не стал, а послал одного из туинов (со двора своего) в монастырь дабы позвать Александра поповича и бывших с ним, к себе в Берестово. Отсель и отъехал он в сопровождении гридей и верного хоробра своего, обратно в стольный град, далее вершить дела свои великие.

«Штурмовики», бравый минометчик, и девушка его мечты
 
 Как и предполагалось, Савельеву побывать в Чехословакии так и не довелось. В середине апреля  оДШБ (отдельный десантно-штурмовой батальон) был полностью выведен из Центральной группы войск в Латвию.
  Поезд, лениво доставил новоиспеченного лейтенанта на небольшой городской вокзал. Василий не спеша покинул вагон. Не успела его нога ступить на перрон, как к нему подошел боец, одетый в общевойсковую форму с «черными» погонами и эмблемами войск связи.
- Разрешите обратиться?! – спросил военнослужащий срочной службы у офицера десантника. – Вы лейтенант Савельев?
- Я! - Василий недоумевающее посмотрел на бойца.
- Приказ командира батальона встретить вас и доставить в расположение части!
  «Мало того, что вместо обещанной Центральной группы войск буду в Прибалтийском военном округе лямку тянуть, так еще и в форме связиста» - такие невеселые мысли бродили в голове Василия. «Да товарищ Савельев, так низко ты еще никогда не падал»!
  Зато, как оказалось, встречали его здесь не хуже любого проверяющего – даже уазик для этого торжественного мероприятия выделил.
- Наша часть не в самом городе стоит! – тараторил боец дабы скрасить время пребывания в пути. – Мы получается между Алуксне и Гулбене в лесу обитаем. Раньше там ракетчики дислоцировались. Даже шахты от них поостовались. Правда их теперь бетоном залили, чтобы любопытные не лазили…. А может из-за режима секретности. Это ведь ни хухры-мухры а все-таки стратегические войска. Я по диаметру шахты прикинул, ну и силища в них пряталась. Одной такой ракетой наверное пол Европы накрыть можно было! – восхищался солдат возможностями советского ядерного щита.
Причем все его представления были сделаны на основе собственных умозаключений.
 «Что с него взять еще совсем пацан!» - снисходительно рассуждал Савельев, хотя сам, собственно говоря, был старше этого пацана на пару с небольшим лет.
- Вы товарищ лейтенант, если бы сами решили в часть добираться, то долго бы пришлось по окрестностям плутать. Многие здесь еще не знают что мы ДШБ. Форма то связи, – продолжал повествовать боец. - Поэтому и приказали встретить вас прямо на вокзале. До недавнего времени даже военные не имели понятия кто мы такие. Правда местные «лабусы» уже успели, на личном опыте убедится, что приставать к нам опасно для здоровья. Пацаны в увольнение пошли, ну и зацепились с горячими латвийскими парнями. Они подумали что с «мазутой» дело имеют. А наши им таких навешали, что мало не показалось. Милиции понаехало, но наши все ушли, никого не взяли. Комбат – подполковник Краськов,  про драку все равно узнал, и даже для острастки всех увольнения лишил. Но сам, небось, рад был, что его орлы так четко сработали. Вот уже и приехали…
  Машина притормозила возле въезда на территорию части. Дежурный сержант видимо узнал номера и открыл ворота КПП без лишних расспросов.
- Товарищ лейтенант! Вы вещи пока в машине оставьте, чего с ними по штабу таскаться, –толково предложил водитель. - А я вас проведу к Чернышеву. Сейчас он за комбата остался, а Краськов уехал в округ.   
   
- Лейтенант Савельев! – представился Василий капитану, сидевшему за столом. – Прибыл для дальнейшего прохождения службы.
- Капитан Чернышев! Заместитель командира батальона! – в свою очередь представился офицер и пожал Василию руку.
  Не успел капитан начать с Савельевым ознакомительную беседу, как в дверь кабинета постучали.
- Войдите! - командным голосом дал добро замкомбата.
  В проеме появился боец в парадной форме с черными пагонами. На рукаве красовалась  пролетарского цвета повязка с надписью - «дневальный по штабу». Вид черных погон навеял Василию неприятные воспоминания о том, куда он попал.   
- Товарищ капитан, дежурный по части спрашивает,  будет в 11 часов общее построение или нет? – доложил дневальный цель своего прихода.
- Скажи, что доведу все необходимое на послеобеденном построении, а сейчас пусть все занимаются согласно расписанию, – передал свой ответ Чернышев, и затем снова обратился к Василию:
  - Выпускник Рязанского?   
- Так точно! – ответил Савельев.
- А чего Рязань, тогда такой кислый? Вижу форма не нравиться?
  Не очень-то удивил капитан Василия своей проницательностью. Не для кого не секрет, что десантники очень дорожили своим голубым кантом и эмблемой с «птичками».
- Я тебе вот что скажу! – продолжал Чернышев. – Главное это не форма, а содержание. А содержание у нас о-го-го какое! Сам скоро в этом убедишься.  Да и на счет голубого околыша можешь не переживать. Свою форму мы тоже приведем в соответствие. Мы теперь у себя дома, и стесняться нам некого. Хотя тоже мне конспираторы?! – усмехнулся капитан. – Когда в Чехословакии стояли, то на въездных воротах все равно «крылышки» (эмблема ВДВ)  красовались. Только совсем недалекий человек не догадывался, кто там за забором обитает.
  Только тут Савельев заметил, что на разглаженном лацкане воротника камуфляжа Чернышева красовались родные эмблемы-парашюты защитного цвета. От этого настроение Василия заметно улучшилось.   
- Тебя как по имени отчеству? – неожиданно задал вопрос замкомбата.
- Василий Иванович! – ответил Савельев, немного смущаясь.
Он еще не привык, чтобы его называли с упоминанием отчества. В училище, такое было уже не раз, но этот официоз, как правило, употребляли крайне редко. Обычно между собой курсанты общались используя прозвища или, в крайнем случае, по имени. Замкомбат это конечно не однокурсник, но уж лучше называл бы «по званию».
- Прямо Чапаев! – усмехнулся Чернышев. – А меня Александр Владимирович. Можно просто Саша! Но это за пьянкой, или внерабочее время. А на службе при подчиненных либо товарищ капитан, либо Александр Владимирович. Ясно?
- Ясно! – ответил Савельев. – Понимаю, субординация и выслуга лет.
- Да ты не дуйся. Просто, как приедут выпускники из училища, и начинают друг друга по кличкам величать… честное слово детский сад какой-то. Перед солдатами стыдно становится. Запомни, ты теперь офицер, а не курсант второго курса. Чтобы тебя личный состав уважал, в первую очередь ты должен сам себя уважать,  – давал полезные наставления замкомбата. – Ну да ладно. Это сейчас не главное. Главное чтобы ты Василий Иванович усвоил, что батальон это твоя семья в прямом смысле этого слова. Я здесь сам с рядового начинал! Отслужил срочную. Затем училище. И опять сюда, командиром взвода. Для меня эта часть - родной дом. Вот я и хочу, чтобы и для тебя он таким же стал.
  Василия сильно поразила история Чернышева. Вот уж действительно настоящий офицер. На собственной шкуре прочувствовал, что такое срочная служба. Таких бойцы уважают, так как вышел он из их среды. Военное училище тоже хорошая школа, но с войсками таки имеется существенная разница.
- Как я понял ты у нас разведчик по специальности? – продолжил разговор Чернышев.
- Есть такое!
- Значить принимай разведвзвод! Правда, перед самым выводом из Чехословакии его немного «кастрировали». Теперь только два отделения осталось – второе и радиотехнической разведки только на бумаге. Так что «Чапай», - капитан дружески улыбнулся, – дивизию предложить тебе не могу, но четырнадцать хорошо обученных  головорезов под свое начало получишь! Плюс три УАЗика чтобы, быстрее было по тылам противника перемещаться!  Ну что согласен?
- Так точно! – уверенно ответил Савельев.
- Тогда пойдем, я тебе расположение покажу, и личному составу представлю.
  В дверь кабинета постучали, и не успел Чернышев дать добро на вход, а в дверном проеме уже нарисовалась коренастая фигура офицера в погонах старшего лейтенанта. Савельева смутило странное выражение лица вошедшего. Было оно какое-то непропорциональное. Как будто левая часть слегка запаздывала с мимикой. Однако все свое смущение Василий оставил при себе, вернее глубоко в себе. Мало ли какие дефекты могут быть у человека. 
- Привет Саня! – бросил вошедший с порога. – Говорят Краськова сегодня до самого вечера не будет?
- Скорее всего! – уклончиво ответил Чернышев.
- Мне тут в город надо смотаться! Дочку врачам показать. Ты меня не можешь отпустить до ужина?
- Дети - это святое! Езжай. Но смотри, чтобы к вечернему совещанию был как штык.
- Сань, ты ведь меня знаешь! Я не подведу.
  Уже после того как Чернышев и Савельев вышли из штаба, Василий не удержался и таки задал вопрос.
- А что это за старлей был?
  Чернышев понял, к чему клонит лейтенант, и постарался сходу прояснить ситуацию. 
-  Это командир второй роты – Боря Василенко. В Афгане контузило, теперь вот проблемы с лицом. Наверное какой-то нерв задело. Классный мужик, правда, разгильдяй каких мало, но в роте порядок образцовый, и по боевой и по политической.
- Александр Владимирович, можно нескромный вопрос?
- Валяй! – по-свойски позволил капитан.
- Мне бы тоже в город смотаться надо!
- Интересно? Не успел приехать… и уже в город надо! – слегка насторожился Чернышев. – Ты ведь вроде холостой, что за срочность?
- Я по поводу, «представиться» офицерам батальона. Просто с вокзала прямо сюда, даже в магазин заскочить не успел, – пояснил срочную необходимость Савельев.
- «Представиться» - это святое! Тут никаких возражений. Только комбата дождемся, а то сам понимаешь, без хозяина в коллектив «вливаться» как-то не по-людски. Сейчас я тебя личному составу представлю. Затем подойдешь со мной, я тебя старшину первой роты выделю, для сопровождения в город. Он уже все злачные места в окрестности изучить успел. Так что будет твоим гидом! Деньги хоть есть? Могу занять если что?
- Пока не надо! – Савельев искренне улыбнулся капитану.
Не так оказывается и плохо в десантно-штурмовом батальоне служить, да еще с такими людьми.
  Как и предупреждал Чернышев, служба в батальоне была самая настоящая. План боевой подготовки выполнялся неукоснительно. Все условия для этого были созданы. Дело в том, что сразу по прибытию в Латвию батальон взял под свой личный контроль и опеку сам командующий округом. Начальник штаба Прибалтийского военного округа со своей свитой стали завсегдатаями десантно-штурмовой части. Прыжки проводились регулярно. И хотя, десантировались не с транспортных самолетов как это принято в ВДВ, а с вертолетов – ничего не поделаешь специфика десантно-штурмовых подразделений. Для этого в распоряжении «штурмовиков» было выделено несколько «пузатых» (такое прозвище дали в армии вертолету МИ-6). По огневой подготовке тоже никаких проблем – стрельбище под боком. Правда, минометной и противотанковой батареям для стрельб приходилось выезжать на полигон в Эстонию, ничего не попишешь, не тот калибр и дальность у «богов войны» чтобы на общевойсковом стрельбище палить. Первый месяц  Василию некогда было даже вверх посмотреть, не то что о иных радостях жизни думать. Но таки втянулся новоиспеченный командир взвода в общий ритм жизни. Батальон принял Савельева  как родная семья. Однако в любой семье не без «уродов». Служил в части «веселый» парень – командир минометной батареи Васька Удочкин. Юмор у него был мягко сказать своеобразный. В этом лейтенант Савельев убедился на личном опыте. Случилось это в карауле. В первом для Василия карауле.
  Развод нарядов прошел без всяких эксцессов. Дежурный по части по-отечески инструктировал «новенького» лейтенанта Савельева об особенностях несения службы на объекте. Затем смена караула. Бойцы без каких-либо проблем приняли посты и караульное помещение а Савельев готов уже был поставить свою подпись в журнале «Приема-Сдачи», как его тезка ошарашил Василия своей выходкой.
- Хочешь «новенький», - бравурно заявил Удочкин, - я тебе сейчас фокус покажу.
Не успел Савельев дать своего согласия, а бравый минометчик уже извлек из кобуры табельный ПМ и приставил его себе к виску. Василий даже не успел осознать весь трагизм происходящего, а командир минометной батареи нажал на курок. Время на мгновенье застыло. Савельев уже мысленно представил, как на противоположной стене комнаты начальника караула сейчас появится бурое пятно с разбросанными в разные стороны остатками головного мозга… но вместо выстрела раздался звонкий щелчок. Тут бы и сказочки конец - ан нет же, Удочкин на этом не успокоился. Но хладнокровно отвел от виска ствол и передернул затворную раму пистолета. Из патронника вылетел патрон. Василий окончательно впал в ступор. Патрон в патроннике! Значить, оружие было заряжено! Значить это не глупая шутка!!! Тем временем тезка, как ни в чем не бывало, продолжал попытки суицида. Несмотря на его упорство и острое желание довести начатое дело до конца, патроны как сговорившись давали осечки – все шестнадцать штук!!! (в двух, положенных по инструкции обоймах). Савельев стоял как вкопанный, и одурело смотрел за всеми телодвижениями Удочкина. Когда последний патрон со звоном упал на кафельный пол Василий, без всяких объяснений заехал новому знакомому в грудную клетку. Приложился со всей пролетарской ненавистью. Удочкина качнуло назад, а Савельев воспользовавшись утратой равновесия, выхватил у командира минометной батареи его табельное оружие. Василий в выражениях не стеснялся. Ничего не поделаешь - нервы. А Удочкину хоть бы хны, никаких эмоций и угрызений совести.
- Оружие то отдай! – настойчиво потребовал шутник, когда его «молодой» коллега выплеснул наружу свое негодование и слегка поостыл. – Я за него у дежурного по части в журнале расписывался! – с этими словами Удочкин вырвал пистолет из рук Савельева.
   Затем он не спеша собрал разбросанные по полу патроны и снарядил ими пустые магазины. На этом конфликт можно было бы считать исчерпанным, однако и на сей раз Василий ошибся. Вставив один из магазинов в пистолет тезка отошел в угол комнаты начальника караула, и передернув затворную раму выстрелил в плинтус. Как и положено боевому оружию ствол изрыгнул сгусток пламени, а в искореженном плинтусе образовалось отверстие. Это уже просто не вписывалось ни в какие рамки. Значить пистолет исправен? Но тогда почему, несколько минут назад он с завидным упрямством отказывался производить выстрелы? Неужели запредельное везение? А вдруг опять попытается покончить жизнь самоубийством? Савельев рванулся к Удочкину, не думая об опасности, ведь меняющийся начальник караула был явно не в себе, и при исправном оружии.  Однако лихой минометчик остановил Василия жестом, и в знак доброй воли спрятал пистолет в кобуру.
- Ну ты и придурок! – резюмировал происшедшее Удочкин. – Я же тебе русским языком сказал – это «фокус», а ты на людей бросаешься.
- Сам ты придурок! И шуточки у тебя идиотские! – в сердцах выпалил Василий.
- Да ладно, не сердись. У нас над «молодыми» постоянно такие шутки устраивают. Тут вот в чем дело! Когда ты на спусковой крючок жмешь указательным пальцем, то одновременно большим пальцем жмешь на предохранитель. Получается звук как при осечке, и главное никакого риска для здоровья. Так что учись студент, пока я жив!
 Испытав на собственной шкуре, как действует этот «веселый» фокус, Савельев никогда в жизни его никому не показывал. Нервные клетки они ведь не восстанавливаются. А с Удочиным у Василия вскорости отношения нормализовались. Хоть и с вывихнутой психикой, но парень хороший. Тем более в одном батальоне вместе служить. Более того, при непосредственном участии своего тезки,  Савельев познакомился с «белокурой и голубоглазой», и полюбил ее с первого взгляда. Полюбил так сильно  - как ВДВ и Родину.
 В один из немногих выходных, которые случаются в промежутками между ежедневными занятиями, нарядами и полевыми выходами, Василию вместе с Удочкиным удалось выбраться для культурного отдыха в город. В принципе Василий и так числился жителем этого городка, проживая в офицерском общежитии… но только и того что числился. В первое время знакомится с достопримечательностями населенного пункта не было ни времени ни сил.   
     Небольшой городишко – едва дотягивающий населением до десяти тысяч не мог полностью удовлетворить всех запросов молодых офицеров. Не будешь ведь целый день рассматривать ветхую лютеранскую церковь, построенную в восемнадцатом веке, старинный дворец, или имение барона Фитингхофа. Из остальных «очагов культуры» имелся только  один ресторан возле братского кладбища.   Как точно заметил Удочкин, это соседство видимо было не случайным, по крайней мере, относительно военнослужащих.
- Тут два варианта! - сказал Василию тезка. – Либо отравят до смерти… либо напьемся в усмерть. В любом случае живыми мы отсюда не выйдем.
- Не нравятся мне твои настроения, ваше благородие! – Савельев был явно не согласен, с устойчивым желанием своего приятеля покутить до беспамятства. – Мне завтра с личным составом прыгать.
- Не дрейфь разведка! – уверенным тоном заметил Удочкин. – Когда еще в город выберемся. Я на этой недели опять на стрельбы убываю, так что надо ловить момент. А напиваться тебя никто не заставляет. Возьмем по двести пятьдесят на брата. Так сказать для поднятия морального духа… а может и аморального, –  при  этом минометчик лукаво подмигнул своему тезке.   
   Заказали поесть, и семьсот грамм на двоих (для аппетита), чтобы два раза не бегать.  Ужин удалых офицеров был уже в самом разгаре, когда в ресторан вошло несколько представительниц прекрасной половины человечества. Стараясь не привлекать к себе излишнего внимания, со стороны мужской части посетителей заведения, барышни скромно присели за угловой столик.  Минометчик Удочкин опытным глазом сразу определил координаты «цели» и шансы на прямое попадание. По его сугубо личному мнению шансы были не плохие.
- Знаешь, чего не хватает нам в суровых военных буднях? – задал он риторический вопрос Савельеву.
- Ну и чего? – не понял намека Василий.
- Нам остро не хватает женской ласки, и с этим надо что-то делать! И делать надо прямо сейчас! – Удочкин указал легким кивком головы в направлении вновь прибывших девушек. 
   Савельев бросил осторожный взгляд в сторону «женского» столика и… тут его пронзил электрический разряд. Пронзил на сквозь. Там за столом седела белокурая и до неприличия симпатичная незнакомка. Сидела и умиротворенно слушала трескотню одной из своих подруг. «Говорят на латышском – значить местные» - моментально сделал умозаключение офицер. «Значить ловить здесь нечего. Да и наверное у этой северной красавицы ухажеров - хоть на базаре продавай. Куда лезть мне со своим суконным рылом, да в калашный ряд. Но все-таки ой как хороша эта незнакомка. Даже просто смотреть на нее приятно!».
- Ты чего Вася? – вывел из забвения своего друга Удочкин. – Так ведь неприлично на благородных девиц таращится. Мы хоть и в лесу живем, но не дикие ведь люди. Это тебе не «языка» брать. Тут одним только напором и грубой физической силой ничего не решишь. С дамами нужно обращаться галантно. Эй человек! – по-барски подозвал к себе Удочкин официанта. – Послушай уважаемый, передай пожалуйста от нашего стола вон тем милым особам бутылочку шампанского… самого дорогого.
 Официант послушно кивнул головой и удалился за заказом.
- Заря Васька ты это все затеял! – обреченно сказал Савельев своему товарищу. – Ничего у нас с ними не получиться.
- Ты мне брось эти упаднические настроения! – с напускной строгостью ответил Удочкин на такие недостойные для советского офицера слова. – Мы ведь с тобой десантники. А для настоящих десантников нет невыполнимых задач. Тем более из всех присутствующих, у нас с тобой самые хорошие шансы поразить цель.
- Это почему? – не по-детски удивился Савельев.
- Да потому что мы сидим по форме. Сразу видно офицеры, защитники родины, элита общества. Это тебе не инженеришка с консервного завода. Женщины, они мужественных любят, настоящих мужчин. Единственные конкуренты в этом городишке это вертолетчики, но их здесь нет. Так что давай орел расправляй свои крылья и вперед к победе. Надо, правда, вначале за пристрелочным  залпом понаблюдать.
Увы и ах! Результат «пристрелки» оказался просто кошмарным. Посланный «снаряд» вернулся обратно, с поразительной быстротой.
- Девушки попросили передать шампанское обратно! – сказал официант с сочувствием.
   Таким известием Савельев был окончательно придавлен к полу. Значит, не получиться познакомится с прекрасной незнакомкой. Мечты… мечты где ваша сладость? Однако бравый минометчик несколько не смутился в виду такого категорического отказа.
- Я смотрю на тебя «разведка», и все сильнее сомневаюсь в твоей профпригодности,  – подтрунивал над своим товарищем Удочкин, заметив, что тот окончательно поник головой. – Первая маленькая неудача и у тебя уже паника. Атака должна быть настойчивой и непрерывной – как пьянка. Десантники не сдаются! И кстати, пожелай мне удачи, пойду на приступ…
С этими словами Удочкин поднялся из-за стола, одернул на себе китель, по-гусарски подхватил стаявшую бутылку шампанского и уверенной походкой направился к «дамскому» столу.  Савельев искоса наблюдал за дальнейшими действиями своего собрата по оружию, и отдыху. Чувство стеснения и стыда маленькой червоточинкой начало разъедать нутро и душевное спокойствие  бесстрашного десантника. Василий чувствовал себя словно школьник, пославший объекту своего обожания любовную записку. «Сейчас тезка, наговорит им разных глупостей и пошлостей» - мучительно думал про себя Савельев, серьезно сомневаясь в способностях Удочкина к обольщению хорошо воспитанных девиц. «Что они подумают о нас после Васькиных объяснений?». Правда что подумают «они» Савельева интересовало меньше всего, другое дело что подумает «она». А тем временем, Удочкин невзирая ни на какие сложности и преграды, целенаправленно и методически верно обрабатывал плацдарм для высадки. Вначале он стоял рядом с девушками, и о чем-то говорил. Затем, по-хозяйски взяв свободный стул  за соседним столиком, умостился между девиц – таки удалось ему захватить плацдарм для развития дальнейшего наступления. Наглость, она как говориться, и города берет. Вскорости, среди женской половины  начало раздаваться смущенное хихиканье. Удочкин даже набрался наглости и поцеловал одной из девушек руку. Благородный жест был благосклонно принят и под радостные аплодисменты подруг щедро вознагражден. Наконец офицер артиллерист поднялся из-за стола и подошел к Василию.
- Чего ты сидишь, как засватанный? – сказал он тихо, чтобы не привлекать излишнего внимания со стороны посетителей заведения. – Меня одного на четверых не хватит, здоровье уже не то.
 Ну, не мог Удочкин не опошлить это чудное мгновенье.
 – Пошли, дамы скучают.
  В ушах Савельева замолотили оглушительные удары собственного пульса. Разволновался, как перед первым прыжком, а ведь уже не мальчишка. В Рязани девок кадрил «на ура», и без всякой боязни, а тут совсем растерялся.
- Разрешите представить, своего боевого товарища! – сказал Удочкин когда офицеры подошли к столику, за которым сидели девушки. –  Лейтенант Савельев! Бесстрашный человек! Разведчик! Но ваша красота, его просто деморализует, – бесшабашный шутник по-свойски подмигнул Василию. – Он уже готов сдаться в плен очаровательных красавиц без всякого сопротивления. Пользуйтесь случаем. Захватить десантника без боя – большая удача, даже для прекрасной половины человечества. 
 Не спрашивая разрешения Удочкин взял еще один пустующий стул и поставил его рядом с белокурой и голубоглазой. Видно, шельма, понял на кого Василий глаз положил.
- Кстати Инга, вам сегодня везет. Можете загадать желание! – Сказал он ей после того как Савельев присел за стол. – Мы ведь с моим товарищем  тезки. Его тоже Василием величают.
- А оно исполниться? – шутливо поинтересовалась Инга, глядя на смущенного Савельева.
- Обязательно! Слово офицера! – не жалел высокопарных фраз Удочкин.
  Для развитие успеха, тезка заказал шампанского. Он был сегодня герой, ведь взять такую неприступную, на первый взгляд, крепость дано не каждому. От чувства собственной важности бравого минометчика несло, и всем присутствующим это было только наползу. Он хохмил, сыпал комплиментами, невинно заигрывал то к одной то к другой девице, предусмотрительно избегая своими домаганиями Ингу – как никак а дружба, прежде всего. Савельев в это время чувствовал себя полным идиотом. В голову абсолютно ничего не лезло. Говорил он редко, и как ему самому казалось все не о том. Только все чаще и чаще  бросал он осторожные взгляды на очаровательную соседку.
  Когда шампанское разгорячило молодую кровь, дошло дело и до танцев. Благо к тому времени уже начал работать ресторанный оркестр. Удочкин предусмотрительно, для более близкого знакомства заказал медленную композицию, так нравившуюся всем советским женщинам из «Шербургских зонтиков». Над залом мелодично поплыли звуки саксофона. Дамский любимец, галантно извинившись перед сидящими девицами, за то что не может одновременно пригласить всех на этот танец, изящно взял за руку рядом сидящую шатенку  и повел ее к страде. А что же Василий? Василий в это время сидел на месте, словно прибитый гвоздями к стулу.
- Савельев не будь сволочью! – бросил уже на ходу Удочкин. – Пригласи девушку на танец!
 Это был полный провал. Ну, кто после такого согласиться идти танцевать. Однако несмотря на такие мысли лейтенант все же собрался с духом, и встал с насиженного места.
- Инга, разрешите пригласить Вас на танец?! – сказал он, хоть и в вопросительной форме, но уверенным голосом, и подтвердил свое приглашение кивком головы.
 Неожиданно, в первую очередь для самого незадачливого кавалера Инга изъявила свое согласие и без лишних ужимок и кокетства пошла с ним в центр зала. Саксофон безутешно плакал, изливая в звуках печальную историю одной любви, а внутри Василия все пело и ликовало. Но кружился в вихре танца, не обращая никакого внимания на все происходившее вокруг него. Вокруг них!!! Теперь весь мир, вся вселенная,  уместились в этом нежном существе, с большими голубыми глазами. Он, даже не замечал, что на протяжении танца не сводит со своей партнерши глаз, чем привел ее в полное смущение. Его рука бережно держала ее за талию, словно боясь разбить хрупкое, еще только зарождающиеся счастье. Когда мелодия закончилась, Савельеву до крайности не хотелось отпускать ее белую изящную руку. Он боялся потерять тонкий аромат духов, легким шлейфом проникавший во внутрь, и достававший до самого сердца. Ему хотелось навсегда утонуть в голубой пучине ее глаз, и чтобы музыка звучала вечно. После первого танца в действиях Савельева появилась уверенность. Василий словно ожил, пробудился от крепкого сна. Теперь он не уступал Удочкину в красноречии, и остроумии. Но в отличие от своего друга, но не растрачивал их на других. Для него за этим столом была только ода Инга. И каждый раз, когда звучала мелодия, но приглашал к эстраде только ее.   
   Вечер неумолимо шел к своему завершению, и мысль о скорой разлуке терзала израненное стрелами амура сердце разведчика – десантника. Набравшись наглости во время очередного медленного танца Василий тихо но решительно шепнул Инге практически на самое ухо:
- Ты не против, если я сегодня тебя проведу домой?
- Хорошо, но только проведешь и ничего больше! – латышская красавица сразу обрубила все возможные варианты и продолжения ночной прогулки.
  Это предосторожность была излишней. Савельев никогда бы не решился сделать ей непристойное предложение. Слишком дорога была она ему, слишком чиста  и непорочна, чтобы давать волю похотливым чувствам.
   
Вернувшись к себе в комнату общежития,  Савельев всю ночь не сомкнул глаз. Сон не шел, как тогда в далеком уже девстве, после просмотра фильма про лейтенанта Тарасова. Только теперь ему совершенно не хотелось штурмовать штабы условного противника и совершать умопомрачительные марш-броски по пересеченной местности. Ему хотелось дарить цветы, и непрерывно смотреть в голубые как небеса глаза. Любимые глаза его настоящей любви, той что одна и на всю оставшуюся жизнь.

Тревожные предчувствия

лето 6732 от сотворения мира
киевское княжество


Длинными вереницами брел люд крещеный в города Руси Южной, на вече, что созывали князья здешние. Сельские старосты да сотники шли послушать слово княжье и сказать свое мнение. Поселяне же большей частью роптали. Весна в самом разгаре, самая пора пахать да сеять, а господа их в поход идти надумали. Ладно, одной бы дружиной, а то ведь еще и полки созывают. И в войско кличут не только городских да посадских,  но и посеян забрать возжелали. 
  Ратные туины, и без общих собраний уже готовились к походу, чинили брони да оружие, подгоняли сбрую для коней своих, да хозяйских.
 

По мнению С.М. Соловьева, не только князья но и бояре имели туинов. Среди последних нередко встречаются упоминания о туинах ратных – то есть та категория слуг которые привлекались к ратному делу – походам

Для них поход в степь куманскую был делом решенным.
   
   С самого утра на высокой колокольне Софиевской стали бить в большое било. Громким басом над холмами днепровскими полетел сей зов, приглашая народ на вече. Люд киевский спешил к главной площади града Ярославова. Только инородцы из жидов, поляков да латинов  сидели по домам своим, да лениво глазели на идущих мимо их киевлян. И хотя многие из них оседло проживали в стольном граде, но как было заведено испокон веков, на вече они не приглашались, ибо так и оставались в понятии князей да самих горожан народом пришлым. На Софиевской площади, было великое столпотворение. Многолюдная толпа гудела подобно пчелиному улью. Шли пересуды по поводу предстоящего дела ратного. Посадские горели желанием выступить в поход, ибо торговля в последний год значительно уменьшилась и единственным средством спасения от нужды была добыча военная. Зажиточные же горожане, у которых дела шли не в пример торговцам мелким, не шибко желали рисковать животом своим в диком поле, и хулили сию затею, склоняя всех остальных сидеть по избам. Того же придерживались и сельские старосты, на плечи которых окромя выставления в полки воев из своих сел еще ложилась и обуза по снабжению рати провиантом, подводами, и лошадьми. Наконец-то к собравшемуся народу вышел и сам Мстислав Романович, в сопровождении духовенства со двора митрополитова, и самых знатных бояр. Завидев великого князя, толпа поутихла.
- Отцы и братия! – стал говорить Мстислав Киевский. – Собрал я вас здесь, дабы подсобили вы мне в святом деле защиты земли Русской. Неведомый доселе враг стоит на рубежах наших, угрожая с Юга. Не нам ли постоять за землю свою! Теперь братья киевляне, ступайте за мной к порогам Днепровским, собирайтесь все от мала до велика, у кого есть конь, тот на коне, а у кого нет коня, тот пусть едет в лодке! Грешно по избам отсиживаться, когда беда грозит земле родной.
- Ежели, все в поход пойдем, то кто тогда сеять останется? – выкрикнул кто-то из толпы. – От баб с детьми мало проку. Того и гляди, по весне глад начнется.
- Да и кого в плуг запрягать? – поддержали дерзкого другие собравшиеся, видимо из поселян. – Ежели всех коней в поле уведут, много ли бабы да деды немощные напашут? С чего жить то станем, князь великий?
Княжья дружина, которая также была подле господина своего, на вече, недовольно зашумела. Мстислав Романович поднял вверх руку свою, требуя тишины. Был готов князь и к такому, от того не смутившись, ответствовал без промедления:
-  Токмо ленивый, еще свою ниву не вспахал да не засеял. Верно то, что работы в поле еще много, да времени ждать у нас нет. Ежели мы на татар сейчас же не выступим, они сами к нам пожалуют в скором времени. Посевы ваши конями потопчут, избы огнем пожгут, самих вас стрелами побьют да саблями посекут, а жен и детишек с собой в полон уведут. Для кого тогда труды будут ваши? А на счет прокормиться - так поход храброго воя всегда прокормит. Куманы сказывают, что у этих татар с собой добыча богатая. Не грех нам будет с поганцев прибыток поиметь. Да и сами половцы сулят награду щедрую, ежели подсобим им супостата одолеть. Кто в поход без лошади пойдет тот на лошади обратно воротится, а кто с одной пойдет с собой еще двух приведет. И не токмо коней, но и скота разного себе возьмете, и иной добычи. Неужто, с таким добром зиму не перезимуете?   
- До зимы еще дожить надобно! – продолжал упорствовать кто-то из сельских старост. – Войску в походе нужно пропитание, не с пустым же брюхом воевать пойдут. На большую рать больше припасов потребуется. Где землепашцу их наскрести, ежели и самому не до жиру…быть бы живу.
- За то не тревожьтесь! – молвил Мстислав Романович. – Нам токмо до порогов дойти, а там, куманы пригонят стада свои, так что для поселян на содержание войска будет небольшой убыток. А далее по всему Дикому полю татары свои табуны пасут, так что  вышлем воинов в зажитие* и не только на пропитание поимеем, но и себе на поживу.

*вступая в неприятельскую землю князья и воеводы  посылали воинов для сбора съестных припасов: это называлось ехать в зажитие, а люди, посылаемые для такого сбора, - зажитниками

Услышав такое, собравшийся люд оживился, и было видно по всему, что дело пошло на лад. Далее вопрошали только по существу предстоящего похода.
- Сколько, великий князь, помышляешь с собой в степь народу брать? – гомонили охочие.
- Так как дело предстоит не простое, думаю, что одними охотниками не обойтись! – ответствовал Мстислав Киевский. – Надобно все полки созывать. Мыслю, что числом в десять тысяч управимся.
- А где же столько народу взять?  Земля наша оскудела…
- Взрослый муж идущий в степь да берет с собой сыновей старших, – продолжал глаголать к народу великий князь. – Дабы пешие поспевали за конными, пусть спускаются до самих порогов на ладьях по Славутичу. Также поступим и с припасами. Возы же, что в степи будут вести наши пожитки, поедут по берегу вместе с конными полками, порожние. Сбор войска киевского у острова Варяжского, подле Заруба. Оттуда же пойдем к порогам, где нас другие князья и половцы поджидать будут. 
- А как добычу делить станем?
- Добычу делить будем поровну. Что дружина, что иные вой получит одинаково. И за убиенными на брани доля останется, и пойдет в доход семейства его. Также и «вира» полученная с татар, будет разделена на всех участников.  Ежели приключиться ежегодную мзду иметь с народа поганого,  то сия дань будет делиться токмо среди дружины моей. 
- А как же с другими князьями? Они-то ведь возжелают добычу делить на свой прибыток, – кричали с толпы. – Не будет ли нам от того притеснение….
- Хотя каждый князь сам свое войско в поле ведет, но биться с супостатом сообща станем. Стало быть сообща нам и добычу делить. У татар добра много, на всех хватит с избытком, – подбодрял собравшийся люд Мстислав Романович.
  И порешил люд киевский на вече, что созывать в поход будут все полки со всего княжества. И иные князья большими посулами многих соблазнили в Дикое поле идти, врага воевать да мошну набивать.
   
  Ох, и баба была Настасья Никулишна.  Красива собой, складно сложена, хозяйство у нее было в полном порядке. А готовила как искусно… ешь и не нарадуешься. Всегда на столе пироги да иные лакомства.  Детишки,  как на лубяной картинке, все пригожие да ухоженные.  Закрома всегда забиты до верху. А рукодельница какая! Спрясть и соткать, сшить да вышить, на все была она большая мастерица, хоть собственную лавку открывай. Только характер ей достался скверный – неуступчивый. Кабы ей мужиком уродиться…
Даже храбрый Добрыня ничего не мог с ней поделать. Как заведет она свое, хоть с дому беги. Вот и теперь недовольна была жена сварливая, что муж ее опять в отлучку собирается. Уже давно слухи по Киеву хаживали, что войско будет в куманские земли идти. Но не хотелось ей в сие верить. Да токмо разве неверием горю поможешь.  Теперь  сомневаться более не приходилось. Вот и сегодня с утра пораньше затянула она старую песню.
- Али не навоевался еще? – говорила она в укор Добрыне. – Вон и седина уже пробивается, а ты все не угомонишься. Али хочешь меня с детьми малыми сиротами оставить?
  Добрыня в сердцах бросил ложку на стол, которой еще только что ел наваристую кашу.
- Ну, чего ты баба глупая меня прежде времени хоронишь? – начал он высказывать своей строптивой жене.  –  Не первый же раз в поход собираюсь. Ничего со мной не станется.
- Как же, не станется! – не унималась Настасья Никулишна. – Ты вспомни как тебя давеча потрепало, когда вы со своим Алексашкой (Поповичем),с уграми ратоборствовал? Еле, тебя, дурака, выходила да на ноги сызнова поставила. На тебе ведь места живого не было.  И опять окаянного во чисто поле тянет. Все ему мало! Верно, побратим твой ненаглядный порешил тебя окончательно со свету сжить!
- Ты Настасья думай что говоришь! – нахмурил Добрыня брови свои.
- Я то думаю, а вот ты головой своей пустой мыслить не желаешь. За тебя сие Алексашка твой разлюбезный делает. Что он не скажет то ты, простофиля, непременно исполнишь.
- Это что же я такого сделал не подумавши? 
- А разве тебе худо жилось в Ростове? Разве Василька Константинович не оказал бы тебе милость, ежели бы ты у него на службе остался? Разве ж дал бы тебя в обиду князю владимирскому? Поди давно уже одним из первых воевод был бы. Вон и Иеремия Глебович живет сейчас при Юрии Всеволодовиче как сыр в масле катается, а ты дуралей за Поповичем побежал. Такой дом в Ростове бросили, как вспомню, так слезы наворачиваются. И главное, был бы повод от князя владимирского скрываться. Это ведь, твой Алексашка ему дерзил. Ты то чего с ним бежал сломя голову?
- Али тебе Настасья в Киеве худо живется?  Али эти палаты хуже прежних? Али мало я для тебя добра всякого в дом понанес?
- А чего здесь хорошего? Вон и трех лет не успел прослужить, а уже повоевать успел, и опять на брань собираешься.
- А разве в земле владимирской я без дела сиживал? Во скольких усобицах поучаствовать довелось.  Неужто у тебя память коротка стала?
- Так ведь можно было и в Рязань вернуться. Чем в Рязани не житие. Домик бы там себе поставили. И родители подле. Они ведь уже не молоды. Кто им подсобит? – причитала жена.
- А то у тебя братавьев нет, чтобы за стариками присматривать?  Не двое ли из них в Рязани ремеслом промышляют, живя безбедно. Да и ты гостинцы им не раз посылала. Чего тебе, неразумная, от меня еще надобно?
- Что б и ты ремеслом занялся. Руки ведь золотые, а ты все как дитя малое угомониться не можешь. Все славы ищешь да погибель свою дразнишь! Ведь не весь же век мечом да секирой размахивать, пора бы и остепениться. Себя не жалеешь, так о нас бы подумал. Я вон еще молода, да из-за тебя ирода уже вся седая стала. Говорила же мне маменька иди за человека торгового. Будет муж всегда подле тебя. Так  ведь не послушалась я тогда ее. Теперь весь век маяться буду.
- Не по мне торговля и ремесло разное. Да и кто вас от неприятеля боронить станет?
- А то окромя тебя больше некому? Вон Алексашка, без семьи бобылем живет, и Сивел тоже сам по себе. Пущай они и идут в степь, – не унималась Настасья.
- А я  значить буду дома сидеть за бабий подол прятаться? – вконец осерчал Добрыня.
- Ну и иди с ними, коли они тебе дороже, чем жена родная  да детки кровные.  Тоже мне сыскал себе товарищей? Алексашка твой спит и видит, как бы тебя со свету сжить. А потом опять прибежит ко мне свататься!
   Зацепила таки за живое баба вредная. Хоть и давно это сталось, да все одно неприятны были такие воспоминания.
   Добрыня был первый парень на Рязани. Ему бы погулять вдоволь, однако уж очень крепко полюбил он дивчину из рода Збродовичей – Настасью. Отец и братья  красавицы, были строгих нравов и потому понудили рязанского витязя, ежели намерения у него серьезные, сразу брать ее в жены.  Опосля, свели пути дорожки Добрыню, с первым хоробром в земле ростовской Александром. По душе пришелся удальцу рязанскому Попович, и порешили они быть один другому как братья кровные. Однажды Добрыня вместе с дружиной малой отправился в степь половецкую усмирять куманов, ибо поганый народ совершал набеги в приграничье. Отправился он во чисто поле, а назад не воротился. Пропали витязи русские, словно в воду канули. По прошествии месяца воротилось на землю родную токмо несколько дружинников. Они-то и поведали, что лукавые половцы заманили  рязанских воев в западню и всех перебили. Добрыня, будучи неукротимым в сече, храбро бился с неприятелем в первых рядах, и по утверждению очевидцев пал вместе с остальными.  Как тогда убивалась Настасья Никулишна. Все глаза выплакала.  Ведь пожила она в супружестве с мужем любимым всего несколько годков, а теперь выпал ей вдовий жребий. Осталась ей на память от Добрыни только дитя малое.
 По прошествии полугода приехал в Рязань Александр Попович. Дошла и до него весть о печальной судьбе своего товарища. Вот и решил Попович взять за себя Настасью, дабы попечительствовать о ней да о чаде ее. Заслал сватов к Збродовичам. Те посоветовавшись порешили отдать ее за Александра, ведь не вдовой же ей век доживать, ибо молода еще. Договорились о свадьбе, несмотря на то что сама Настасья упорствовала. Уже стали и гостей созывать, как вдруг нежданно-негаданно вернулся из земли половецкой Добрыня. Тут-то выяснилось, что не пал он разом с иными дружинниками. Когда убили под ним коня, то поймали его поганые куманы арканом и взяли в полон. Так как хороб рязанский был молод и не обделен силою, то не стали половцы его живота лишать, а порешили продать в рабство. Ждали же они, пока начнутся торжища в городе на берегу моря Сурожского, где был большой рынок невольников. Но когда вели его туда, вместе с иными полоненными, убежал Добрыня ночью, задушив сторожа и прихватив коня его. Вот так и добрался он до земли Рязанской, минуя половецкие разъезды. Худые слухи тогда ползли по Рязани. Стали горожане насмехаться над Збродовичами, потому как  при живом муже хотели Настасью за другого отдать. А те тоже рады стараться, стали виноватить во всем Александра, глаголя что Попович хотел лукавством ее за себя взять, не удостоверившись что Добрыня в степи Богу душу отдал. Твердили всем встречным поперечным, мол это он настаивал на смерти супруга Настасьи. И дружинники, которые худую весть принесли, тоже стали отпираться и сказывать, что про смерть Добрынину ничего такого не говорили. Приехал к рязанскому витязю и сам Александр. Поведал ему как дело было и попросил прощения, ежели обидел его своим сватовством преждевременным. Добрыня на Александра зла не держал, так как был у них прежде уговор, что ежели с ним чего случиться то Попович его семейства не оставит и будет им попечителем. Несмотря на такой благополучный исход, пришлось Добрыни уехать из Рязани, дабы прекратить кривотолки и напраслину, коею возводили братья Настасии на Александра при любом удобном случае. Перебрался он с семейством жить в Ростов, где Попович всячески подсобил ему наладить быт. И были они с тех пор неразлучны. А на жену Добрынину, Попович до сего дня и прямо смотреть не смел, чувствуя за собой вину. И в дом ее не захаживал, когда мужа там не было. Сколько времени прошло, но не забыла баба скверная того случая.
- Уж сколько, Настасья, ты на белом свете прожила, а ума так и не нажила! – в сердцах стал корить жену Добрыня. – Не с Поповичем я в степь иду, но с князем Киевским, у коего на службе состою. За то он мне и жалование платит, чтобы с ним на брань ходить. Не тереби мне душу, Настасья, своей пустой болтовней, а то неровен час, обозлюсь. 
- Эх, Добрыня, Добрыня! Не будет тебе счастья с этого похода! Чует мое сердце…
  Ничего умнее не придумала несчастная Настасья, чем так напутствовать мужа своего в поход дальний. Да и это, разве остановит его.  Такова бабская доля, провожать в походы вначале отца и братьев, затем мужа и сыновей. Провожать а затем считать денечки, пребывая в тревоге да печали, выглядывать за околицу, надеясь на скорое возвращение. Прислушиваться к людским пересудам на торжище, пытаясь узнать последние новости из дальней степи. Ждать самого худшего - что не воротятся соколики к дому родимому. Украдкой лить слезы, дабы меньшие из детишек не видели, как она кручинится. А ежели Бог сподобит, то встречать ненаглядных, как будто сто лет не видывала, крепко целовать да обнимать прямо возле ворот, не стыдясь прохожего люда и рыдать, но уже от счастья. Не понять мужикам, откуда берутся у баб слезы в такие минуты радостные. Не понять им и  самим, откуда они берутся, только катятся с глаз непрерывным потоком, а на душе от этого становится тепло и светло. Видимо, тем самым душа человеческая очищается от уныния, которое предваряло эту встречу долгожданную.  Только скоротечно и это бабье счастье, ибо даже во дни мира снова предстоит тревожиться как бы не забрали любимых на новую брань. Опять слушает она, неразумная, людские пересуды и сердце екает, когда базарный люд начинает судачить о тревожных слухах.       
   
Не зря Арюкан дали такое имя. И в правду была она красавицей и телом и душой. И хотя много повидала она, на своем коротком веку, все равно не зачерствела нутром, не растратила доброты, ласки да тепла своего. Тринадцать годков пожила она с родителями, которые пасли стада на широких степях. На четырнадцатом году жизни, приехали к отцу ее из соседнего кочевья сватать дочь.  Очень большой калым затребовал за Арюкан пастух, словно была она рода ханского. Однако, жених ее был очень богат и после недолгих торгов согласился уплатить выкуп. Родители были довольны, а сама юная красавица не испытывала от предстоящего брака никакой радости. Не любила она будущего мужа своего,  да и как ей полюбить его, ежели видала девица своего суженного всего один раз единственный. Не старый, статно сложенный, но каков он будет с ней? Будет ли любить ее и лелеять как отец родной? Будет ли ласков с ней? Этого не знала она. Но не в обычае ее народа было родителям перечить. Как говорили старые люди: «Слюбится - стерпится!». С покорностью согласилась она на брак. Да не суждено было, состоятся этой свадьбе. Налетели на кочевье воины могущественного кипчаского хана и, избив всех мужчин дерзнувших встать супротив их с оружием, увели в полон всех оставшихся в живых, в коих числе была сама Арюкан, мать ее и сестры младшие. Пораженные красотой новой невольницы кипчаки, не посмели тронуть ее, а отвезли к своему повелителю. Хан же тот, ища дружбы с Котян, орды которого кочевали между двух морей, принес Арюкан в дар последнему.  И сам Котян по достоинству оценил  подарок, отправив «цветок степи» в свой личный гарем, где содержались самые красивые из наложниц его. Однако не успел старый хан стать ей мужем. Был он призван зятем своим Мстислябом, правившим в западных землях, на войну с уграми. Не до сладких утех стало Котяну. В одном из сражений сильно стали одолевать его враги, и если бы не храбрый урус Искандер*,  то несдобровать хану и войску его. Как барс со своими войнами налетел он на угров и разметал их  по полю.

* Искандер – арабское имя, которое происходит от им. Александр, получило популярность в арабском мире благодаря Александру Македонскому, известному на Востоке как Искандер или Искандер Зулькарнайн

Несмотря на полученную рану, преследовал он противников своих, пока те не схоронились в ближайшей чащобе.  Очень признателен был Котян урусу за эту услугу. Не пожалел самого дорого что было при нем – отдал одну из красивейших своих наложниц – Арюкан. Искандер хоть и был неукротим и свиреп в бою, но в быту оказался смиренным. Не стал принуждать он степную красавицу  к сожительству. Не стал брать ее силой, как господин рабыню свою. Да и слаб от полученной раны был он тогда. Верные джигиты отвезли Арюкан в большой и красивый город, который стоял на холмах возле широкой реки, и поселили в доме нового господина. Сам же Искандер попросил ее вести хозяйство его, потому как жены он не имел. Старательно исполняла Арюкан все хлопоты по дому. Видя ее усердие, господин щедро одаривал невольницу различными подарками и вниманием. Приносил ей различные наряды и дорогие украшения, приглашал к себе за стол, даже когда пировал с друзьями своими.  В общении же был ласков. Хорошим хозяином был для пленницы Искандер. По своей воле, без принуждения, решила стать Арюкан ему женой. О таком муже она мечтала, таким себе видела его в девичьих снах. Урус хотел было сыграть свадьбу, но по местным законам не мог он взять в жены девушку иной веры. Надобно было невольнице отречься от бога своего, и перейти в веру мужа. Да и Арюкан не могла так легко отказаться от традиций и обычаев предков своих, которые впитала с молоком матери. Не знала она иного бога кроме Аллаха и пророка его Мухаммеда. Не имея в себе лукавства, рассказала она любимому, что даже ежели на людях понудит он ее отказаться от законов родного народа, в душе останется она верна потомкам Исмаила до смертного своего часа. Искандер уважительно отнесся к сказанному и не стал силой переводить девушку в иную веру. Так и жили они душа в душу не венчанными. Да и в писании сказано, что ежели жена не уверует, но согласна жить с мужем своим из верующих, то пусть живет. 
  Печальна в последние дни была Арюкан. Неспокойно было у нее на душе. Но разве кроткая жена может беспокоить мужа своими глупыми страхами.   Александр тоже заметил эту перемену, однако справиться о сути тревог жены своей, не было у него времени. Уж больно много было хлопот Александра. День и ночь пропадал он, то на Ярославовом дворе у великого князя, то вместе со своей дружиной. Готовил лошадей, проверял брони, приводил в порядок залежавшихся на печи воинов своих. Почитай два года без настоящего дела просидели, дружинники киевские.
Однако в один из дней, наконец, выпал час поговорить Поповичу с супругой своей. В этот вечер дождалась Арюкан Александра, и уже лежа на ложе их, спросил хоробр незаконную жену свою:
- Отчего опечалилась ты, радость моя?
- Нехорошие предчувствия тревожат, терзают сердце мне. И знамения на небе видны были. Звезда падала и имела вид копья летящего*. Это недобрый знак.

* Действительно в тот злосчастный год на небе видна была комета. Длинный хвост ее напоминал копье, летящее с востока на запад.   
    
- Это все суеверия, да бабьи выдумки. Разве может запугать хоробров удалых звезда падающая.  Не спасут светопреставления поганых татар от русских секир и копий.
- Много я слыхивала от кипчаков про народ этот. Свирепы они в бою, и нет на лице земли силы той, что могла б с ними справиться. 
- Куман, плохой воин. Его одолеть не валика заслуга.
- Не только кипчаки, что между двумя морями кочуют, не устояли против них. Великий шах Хорезма  не смог с этими людьми справиться. А ведь войско его было велико числом. Многие храбрые джигиты служили шаху Мухаммеду, пока не приключилось это несчастье. Только в Самарканде было сто пятьдесят тысяч воинов. Но пал великий Самарканд и Гурандж и Бухара. Одному только старшему сыну великого шаха - Джелаль Эд-Дину в одном единственном сражении улыбнулась удача, и он разбил отряд монголов. Узнав об этом,  рыжебородый предводитель татарского племени напал на молодого султана целой ордой и перебил все войско его. Самому Эд-Дину только чудом удалось избежать страшной участи. И даже в тех степях, где мы пасли стада свои,  теперь пасутся монгольские кони.
- Ну вот видишь! Ежели молодой султан татар побил, неужто мы не одолеем? Не кручинься радость моя. Возвращусь с похода и привезу тебе много подарков драгоценных. Бог даст, приведу тебе кого-нибудь из народа твоего… бабку – няньку, чтобы не было тебе одиноко, когда меня дома нет.

Советский оккупант

   В Советском Союзе политикой интересуются разве что пенсионеры, из старой гвардии, да активисты в обкомах. Всем остальным и так все ясно. Наша цель - коммунизм, и линия партии уже который год остается не изменой. В армии, разве что замполиты, были в курсе событий, да и то в рамках политики партии. Всем остальным некогда. Надо ведь не только политической, но еще и боевой подготовкой заниматься, а все важные новости из жизни страны можно узнать от неутомимых комиссаров на комсомольских или партийных собраниях. И хотя с приходом Горбачева в стране началась «гласность» и «демократия», эти положительные, с точки зрения обывателя процессы, воинскую  часть, где служил Савельев, обходили стороной. В армии демократия невозможна по определению, и излюбленное горбачевское выражение -  «плюрализм мнений», здесь неприемлемо. Иначе это уже будет не армия, а банда махновского  пошиба! Покамест, новые веяния не слишком коснулись и маленького латвийского городка. Жители были заняты решением своих бытовых трудностей и мало интересовались глобальными проблемами государства, в составе которого находились. Но как показала практика, таки существовали среди горожан люди с альтернативным мышлением.
  С Ингой у Савельева складывалось все просто замечательно. Оказалось что молодой офицер вовсе не безразличен латвийской красавице. Почти каждую свободную минуту Василий старался проводить вместе со своей возлюбленной. В скором времени лейтенант выяснил, что Инга жила в городке со своей теткой – Мартой Генриховной, пока родители работали, где-то, там на севере. Родственница, очень строго блюла честь своей племянницы, так как была старой девой, со скверным характером. Про этот самый характер Савельев узнал значительно позже.  Да и сама Марта Генриховна поначалу не имела представления о существовании лейтенанта в личной жизни своей воспитанницы. «Мало ли как судьба повернется» - думала Инга в начале этого романа. Но когда поняла, что это на долго и всерьез, решила больше не скрывать своего кавалера от строгих глаз своей тетушки.  Марта Генриховна довольно прохладно восприняла известие об увлечении Инги, однако отговаривать не стала. «В молодости все кажется «всерьез» и «навсегда»» - посчитала старая дева, однако, на всякий случай дала четкие наставления о правилах поведения с молодыми людьми. Василий не докучал тетушке своим присутствием. Покамест, большую часть времени он проводил с Ингой знакомясь с архитектурными памятниками города  которых, как оказалось, было не мало. И в самом деле, это был хороший предлог уединиться. Ведь не сидеть же в кампании с не реализовавшей свое личное счастье женщиной, и вести отвлеченные беседы за чашкой чая о нравах былых лет. Но рано или поздно, хочешь ты того или нет,  настает момент, когда приходится знакомиться с родственниками своей избранницы. 
- Тетя Марта, своеобразный человек с радикальными взглядами,  - предупредила Инга Василия, перед визитом к ней в дом.
   Визит был «официальным», и посему Савельев был готов к нему во все оружие. Букет цветов и любимый торт хозяйки дома, купленный самой Ингой, были принесены в дар Марте Генриховне, как только лейтенант переступил порог. Тетя изучающе посмотрела на гостя, и как показалось самому Василию, антропометрическими данными осталась, вполне довольна.
  В просторной зале все уже было готово к ужину. Офицер, из вежливости, как мог, отнекивался от предложения отужинать «фирменным блюдом» Марты Генриховны, ссылаясь на сытость, но таки не смог устоять перед настойчивостью хозяйки. Надо признать, готовила тетушка Инги отменно, и Василию не пришлось выдавливать из себя комплименты по поводу ее кулинарных талантов.  Уже за чаем, пошли разговоры на отвлеченные темы. Савельеву долго пришлось удовлетворять любопытство старой девы, относительно своей родословной и полученного воспитания. Он обстоятельно отвечал на вопросы хозяйки, и дело шло к благополучному завершению ознакомительной встречи, как вдруг тетя Марта затронула тему политики, с которой все и началось.  Тетушка положительно отозвалось о нововведениях Горбачева, и его стремлении восстановить историческую справедливость путем осуждения тоталитарного режима Сталина.  Против этого лейтенант ничего не имел, и не стал оспаривать ее авторитарное мнение. Однако дальше начались разногласия.
- Вообще, за всю свою многовековую историю, Россия принесла немало зла нашему народу, – заявила Марта Генриховна. 
  Как единственного представителя этой самой России, Василия эта фраза очень задела.
- Давайте не будем обобщать! – довольно толерантно стал защищать офицер честь своей страны. – От Сталина пострадали не только латыши, но и русские, украинцы… да практически все население Советского Союза. Нельзя валить ошибки отдельно взятого политического деятеля на весь русский народ. Сталин, между прочим, был грузином!
- Да будет вам известно молодой человек, Сталин очень сильно не любил, когда вспоминали о его национальной принадлежности. Он сам, лично, считал себя русским, и в этом суть! – упиралась старая горгона.
- В чем суть?
- В имперских замашках! Это характерная черта для всех русских правителей. И не важно царь это или генеральный секретарь, суть остается прежней – непреодолимое желание расширять границы своей империи за счет порабощения соседних народов!
- И кого интересно мы поработили?
  Несмотря на предварительные предостережения Инги, Савельев оказался не готов к таким уж очень независимым взглядам ее тетушки.
- Да тех же самых украинцев и грузин… нас в конце концов…
- Позвольте уточнить, когда именно мы вас поработили?
  Инга потихоньку надавила своей изящной ножкой, на носок запальчивого лейтенанта, давая понять, что пора прекращать эту никому ненужную дискуссию, но Василия было уже не остановить.
- Начиная с Петра Первого. Это в советских учебниках истории написано, что первый российский император освободил прибалтийские народы от векового гнета шведов и отвоевал исконно русские земли. На самом деле Ливония никогда не принадлежала России, а Северная война была самой настоящей агрессией. С тех самых пор Латвия рассматривалась только в контексте «единой и неделимой». Даже после распада империи, и установления советской власти, Сталин не мог смириться с потерей прибалтийских республик.  Выждав удобный момент, в начале Второй Мировой, когда  до маленьких государств не было никому дела, он фактически снова оккупировал их. Точно так же как оккупировал после войны Польшу, Чехословакию, Венгрию.
 Это уже был явный перебор. Выходило, что Савельев находится не у себя дома, в родной стране советов, а на оккупированной территории.
-  А от фашистов вас кто освобождал? Тоже оккупанты? Или, может быть, для вас немцы были освободителями?
- Нет, они также были захватчиками, – хоть в этом была согласна Марта Генриховна, но как оказалось только лишь в этом, -  но советские войска для нас, латышей, оказались не лучше чем фашистские.
   - У меня, между прочим, родной дед в сорок четвертом Латвию освобождал, и ранение здесь же получил, в бою с 15 гренадерской дивизией СС полностью состоящей из латышей. Выходит, зря он свою кровь проливал?
- На стороне Германии сражались не только латыши. Не будем забывать, кто был по национальности генерал Власов! – парировала тетка острый выпад Савельева. – А что касается вашего деда, то свою кровь, но проливал не за латышский народ, а за своего великого идола Иосифа Виссарионовича. Красноармейцы даже перед смертью кричали: «За Сталина»! Разве этот слепой фанатизм имеет что-то общее с благородным чувством патриотизма. 
  Если бы напротив Савельева сидел мужчина, а не пожилая карга, беседа могла перерасти в более жесткий конфликт.  Но дать волю своему негодованию советский офицер не мог, не позволило полученное воспитание. Да и родственница Инги, похоже, поняла, что дальше продолжать этот разговор было бессмысленно. И это было весьма благоразумно, так как несмотря на свое интернациональное воспитание, Василий не мог гарантировать, что и дальше сможет держать себя в руках, чтобы не наговорить противной старухе кучу разных гадостей.
- Извините, что  на время был вынужден оккупировать ваш дом, – сухо заявил лейтенант, поднимаясь из-за стола.
  Инга догнала Савельева уже на улице.
- Просто «монтекки и капулетти»! Я же предупреждала, что у тетушки очень своеобразные взгляды.
- Извини меня, но за такие «взгляды» нужно расстреливать на месте! Без суда и следствия! – гневно выпалил Василий, которого просто трясло после недавней беседы.
- А ты говоришь, что не оккупант? – шутливо сказала девушка и посмотрела Савельеву прямо в глаза.
  Ну, разве мог Василий устоять от этого взгляда. И действительно, но ведь не на ингиной тетке жениться собрался… 
- На самом деле она очень хороший и добрый человек… а на ее болтовню не обращай внимания! – и в доказательство того, что эта ссора с Мартой Генриховной, ничего не меняет в их отношениях, Инга нежно поцеловала лейтенанта.
- Хорошо! – согласился Василий.  - Теперь я буду обращать внимание только на тебя!
   Однако, одно дело пообещать, а на деле как можно не обращать внимания на такие крамольные речи? И пускай сейчас  гласность и демократия – но не да такой же степени! Неприятный осадок, словно вязкий и дурно пахнущий  ил, все равно отложился в глубине души офицера, где-то там в самых мрачных ее углах. 
  Не мог Василий долго носить в себе весь этот груз, оттого и поделился при первом удобном случае со своим сослуживцем – Борей Василенко. Афганец терпеливо и внимательно выслушал о настроениях царящих среди отдельных прибалтийских граждан, а затем его правая, не задетая контузией часть лица, исказилась в жуткой гримасе негодования. 
- Совсем распустил народонаселение Мишка «Меченный». Давить таких надо! – злился Борис. – Так и подмывает набраться подлости и «настучать» местным комитетчикам на эту старую сволочь!  Жаль, что принципы не позволяют. Хотя чему удивляться? – продолжал Василенко. – Я вот тоже, недавно, ездил к себе на малую родину. И такое услышал, от своих же… чуть в морду не заехал, от злости и обиды. Представляешь, одна тварь мне заявила, что в Афганистане, для местного населения мы были ни чуть не лучше чем американцы для жителей Вьетнама. И войну эту мы позорно проиграли, зазря уложив там не одну тысячу пацанов. Кто бы говорил? Мразь такая! Сам даже в армии не служил, а рассуждать лезет. Тоже мне родственничек - кооператор! Так что Вася, ты не одинок в своем горе. Теперь все на изнанку. Времена такие, ничего не попишешь. Сейчас на армию столько грязи льют, что скоро в военных прямо на улице плевать станут.
   Действительно, гласность была палкой о двух концах, и по закону подлости, била в лицо защитников отечества своей грязной, вымазанной в нечистоты частью. Справедливости ради стоит признать, что в последнее время в вооруженных силах было не все гладко. Однако не да такой степени, как это рисовали разные щелкоперы из желтой прессы. С их «печатных» слов в войсках повсеместно царила дедовщина, зверства и издевательства  над солдатами. Офицеры же – сплошная пьянь, бездари и преступники. Получалась не армия, а  форменная «зона», где нормальному человеку не место.  Даже всеми любимый журнал «Огонек» не удержался от соблазна, и разместил на своих страницах «обличительную» статью. В ней главный редактор этого издание Виталий Коротич безапелляционно и исключительно в черных тонах и красках рисовал армейские будни.  В «Красной звезде» появилась ответная публикация. Без брызганья слюной и ненужных эмоций, офицеры-журналисты с присущей всем военным конкретикой, при помощи обычных цифр «отразили» нападение штатских. Исходя из приведенных данных, «цивилизованная и высококультурная» гражданская жизнь содержала в себе не только в количественном, но и в процентном соотношении гораздо больше преступников, пьяниц, наркоманов и других отбросов общества, чем среди людей в погонах.  Никакое красноречие не может победить сухую, науку статистику, и «правдоискателю от народа» Коротичу пришлось прикусить свой длинный язык. Жаль, что такие удачные контрнаступления на форменную клевету проводились очень редко, да и «Красную звезду» среднестатистический обыватель жаловал своим вниманием несравнимо меньше чем иные - «гражданские» СМИ. 
   А если зреть в корень, то разве могло быть в армии все хорошо, когда саму страну рвало и штормило. Страшными нарывами на теле некогда единого государства стали проступать межнациональные конфликты. Братские народы стали делить земли и территории, как будто жили не в единой семье, а каждый в вотчине своей. Василия уже не удивляли сообщения о том, что для наведения поярка в нагорном Карабахе, и других горячих точках привлекались подразделения воздушно-десантных войск. Неблагодарное это дело, восстанавливать правопорядок внутри своей же страны, особенно для человека военного, который по своему призванию должен защищать советских граждан от посягательств извне, а не разводить по разным углам сепаратистов, экстремистов и иной беспокойный для нормальной, человеческой, жизни элемент. Тем паче, что за это, не будет тебе никакой благодарности от враждующих сторон, а одни  только упреки и ненависть. Да еще и «демократические» СМИ при любом удобном случае стараются подлить масла в огонь. В этой череде печальных, происшествий не стали исключением и «тбилисские события»*, где на военнослужащих ВДВ пытались повесить всех собак.

* разгон антисоветского митинга в Тбилиси 9 апреля 1989 года.
С 4-го апреля в столице Грузинской ССР стал проходить бессрочный митинг. В начале протестующие требовали отметить абхазскую автономию, но в последствии стали  скандировать антисоветские и сепаратистские лозунги: «Долой советскую власть!»; «Долой прогнившую Российскую империю!»;  «Давить русских!»;  «Русские вон из Грузии!».
8 апреля частью митингующих были предприняты действия по захвату техники для блокирования улиц, и нападения на сотрудников милиции и военнослужащих, в результате чего были избиты 7 военнослужащих и 5 милиционеров. Была также предпринята попытка захвата Руставского металлургического завода, пресечённая охраной комбината.
Следует отметить пассивность МВД Грузии: грузинская милиция даже  не пыталась  пресечь противозаконные действия (захват автотранспорта, формирование вооружённых отрядов).
В Тбилиси были направлены части Советской армии: 4-й мотострелковый полк ОМСДОН Внутренних войск (650 человек), воздушно-десантный полк (440 человек).
Ночью 9 апреля митинг был оцеплен войсками и милицией. В 2 часа 30 минут к митингующим обратился начальник УВД г. Тбилиси полковник Гвенцадзе Р. Л. с призывом разойтись. Затем к митингующим обратился католикос Грузии (глава грузинской православной церкви)  Илия II. После неоднократных призывов разойтись по домам к протестующим была применена сила. В 4 часа утра 9 апреля генерал И. Н. Родионов приказал начать вытеснение митингующих с площади. В результате возникшей паники и массовой давки погибло 19 участников митинга. Как установила судебно-медицинская комиссия, причиной смерти всех, кроме одного, погибших являлась асфиксия в результате сдавливания грудной клетки в толпе. Число травмированных составило 290 человек, в основном от ударов резиновых дубинок и камней, бросавшихся демонстрантами. 21 ранение было связано с применением пехотной лопатки. Около 300 человек пострадало от применения газа CN («Черёмуха») и CS. Данные о раненых среди военнослужащих внутренних войск и Советской армии различались: МВД СССР сообщало, что число получивших травмы составило 69, а в отчете комиссии Министра обороны приводятся данные о том, что всего было травмировано 152 военнослужащих (132 ВВ, 20 СА), из них 26 человек госпитализировано (22ВВ, 4 СА).
 
Желтая пресса всеми силами старалась выставить «голубых беретов» в роли карателей – хуже фашистских «зондеркоманд»*, и что более всего удивляло ей верили, от  мала до велика.

* Все свободолюбивые газеты  взахлеб рыдала над жертвами «тбилисской расправы» - в частности, распространялась информация о расправе над   безымянной грузинкой бабушкой, за которой, якобы, два квартала гнался русский десантник, дабы зарубить беззащитную женщину саперной лопаткой.
 
Александр Лебедь (на тот момент заместитель командующего Воздушно-десантными войсками по боевой подготовке и военно-учебным заведениям), вспоминая о старушке, иронизировал: "Что это была за старушка, которая бежала от солдата три километра? Вопрос второй: что это был за солдат-десантник, который не мог на трёх километрах старушку догнать? И третий вопрос, самый интересный: что, на трёх километрах не нашлось ни одного грузина - настоящего мужчины, чтобы заступить дорогу этому негодяю?...»
 
 Латвия также поддержала почин «вольнолюбивых» народов.  Если в провинциальном городке, где размещался ОДШБ, еще была тишь и благодать, то в Риге медленно, но уверенно назревала буря. Подобно чертику из табакерки, на политическую арену неожиданно выскочил  «Народный фронт», со своими националистическими идеями, которыми словно чумой, стремительно и безнадежно заразились все жители крупных центров республики. Всё началось в мае девяностого, когда Верховный Совет Латвийской ССР провозгласил о восстановлении независимости  республики, и определил переходный период для достижения полного суверенитета. Москва как-то вяло и невразумительно отреагировала на эту попытку раскола «единого и могучего». Из Кремля говорили о подписаниях, каких-то непонятных, союзных договоров, а между тем высеченная искра все сильней и сильней разжигала пламя будущего пожара.
   Офицеры батальона уже все меньше старались вникать в суть происходящего – своих забот было достаточно. Демократия - демократией, а обязанность обучать личный состав «военному делу настоящим образом» никто не отменял. Да и чем больше солдат будет занят службой, тем меньше остается у него времени на всякую ерунду.
  Первой громыхнула Литва. Словно раскат грома среди чистого, январского неба, пришла весть о штурме подразделениями Прибалтийского военного округа телецентра в Вильнюсе. При проведении операции были убитые и раненые. Латвийская общественность очень бурно отреагировала на происшедшее в соседней республике. В тот же день в Риге на берегу Даугавы собрался многотысячный митинг. Совет министров Латвийской Республики, опасаясь повторения вильнюсского варианта, дал указание  выделит  колесную и гусеничную технику для  создания кольца защиты вокруг важных правительственных и административных учреждений. В ту же ночь в Риге, Лиепае и Кулдиге  вокруг зданий выросли всевозможные уличные заграждения. Не дремали защитники свободы и на международном уровне. Председатели Верховных советов Балтии обратились к генеральному секретарю ООН с просьбой созвать внеочередное заседание Совета безопасности и оказать политическое давление на «распоясавшийся» Кремль. Но больше всех удивил Борис Николаевич Ельцин. Он, от имени Верховного совета Российской Федерации обратился к солдатам и офицерам округа с призывом не принимать участия в действиях направленных против гражданского населения. Сей благородный жест вызвал у батальонной общественности различные суждения. Бравый минометчик Удочкин уместил все свои мысли в одном единственном, но очень объемном предложении, в котором приличными выражениями были только предлоги. Причем будущий президент независимой России, как и все его родственники, начиная от близких и заканчивая «далекими» приматами, у тезки Савельева характеризовались исключительно при помощи инфернальных выражений. Чего греха таить, практически все офицеры части тогда – зимой девяносто первого, желали навести порядок и остановить великую смуту, которая заберет еще не одну тысячу жизней граждан некогда единого государства. 
      Именно в самый разгар январского противостояния у Савельева произошел очень серьезный разговор со своей возлюбленной. Разговор непростой и резкий, на грани раздвоения личности.
  В тот вечер Инга была сама не своя. С первого взгляда было видно, ее что-то беспокоит. Беспокоит что-то важное. Она долго не могла начать, и только после того, как сам Василий задал ей вопрос, относительно ее теперешнего состояния, Инга наконец-то решилась и спросила лейтенанта. Спросила, словно ножом в сердце ударила.
- Скажи, если тебе прикажут, ты пойдешь?
 Она не сказала, куда и зачем, но Савельев все понял, без лишних уточнений.
- Ты что, прониклась идеями Марты Генриховны? – попытался отшутиться Василий.
- Я серьезно! – настаивала Инга на откровенности.
- И я серьезно! Армия предназначена для ведения боевых действий с вооруженным противником, а не для наведения общественного порядка. Для этой цели существует милиция, – слукавил Василий. – Нас туда не пошлют!
- Но ведь в Вильнюсе послали! – продолжала Инга, пристально глядя в глаза лейтенанту.
- Я тебе еще раз повторяю, нас не пошлют! – стал нервничать Савельев. – Пришел приказ из округа и там четко сказано, что части остаются в местах постоянной дислокации и занимаются повседневной деятельностью в соответствии с планом.
  Лейтенант, конечно же, соврал. Никакого приказа не приходило, ибо его вообще не существовало в природе. Но как сказать своей единственной и навек любимой, что не выйдет из него Андрея Бульбы, продавшего своих братьев казаков ради красивых глаз польской панночки. Как сказать, что он скорее похож Остапа, с закостеневшими, застывшими словно гипс принципами, которые остаются неизменны вне зависимости от политической обстановки. Что он не может ни при каких обстоятельствах бросить своих боевых товарищей. Что, в конце концов, есть такие понятия как долг, честь и присяга. Что приказы в армии не обсуждаются, и если будет на то воля командования, он пойдет вместе со своим батальоном громить все и вся, в труху и пыль. Пойдет не только в Ригу, но и в самые глубины ада. Что на самом деле, ему самому  не очень симпатичен «Народный фронт» Латвии, и будь его воля, он давно бы разогнал эту организацию. Но как все сказать это, глядя в прекрасные, как само небо, голубые глаза?
- А если бы послали, ты пошел бы против своего народа? – Ингу интересовал не текущий момент, а сам принцип. Ведь она собиралась прожить со стоявшим перед ней человеком всю оставшуюся жизнь, и для нее это было очень важно.
- Если бы у бабушки были бы… - обозленный на свою невесту и самого себя… на этих «великих» деятелей засевших в Риге, Вильнюсе и Москве, Василий еле удержался чтоб не произнести пошлость. - … Она была бы дедушкой! 
  Девушка таким ответом была явно расстроена. Она, конечно же, хотела услышать другое. Ведь только она знала, что на самом деле Савельев очень добрый, нежный и мягкий человек. Что он всегда поступает по совести. Но где сейчас эта «совесть»,  и что задумала «ум и честь нашей эпохи»?  Она запуталась, и тем не менее требовала от него ответа, хотя и сама не знала, будет ли он правильным. А был ли он вообще это «правильный ответ»?   
  Инга отвернусь в пол-оборота, и скрестила на груди свои прекрасные руки. На ее глазах блеснули слезы. 
- Скажи! – теперь уже задал вопрос Василий. – Если бы ты была там, на баррикадах, ты бы кидала в меня камни и бутылки с зажигательной смесью?
- Не знаю! 
  Голос дрогнул, и по плечам пробежала короткая дрожь. Она расплакалась. Расплакалась как маленькая девочка. Савельев обнял ее и прижал к себе.
- Нас точно не пошлют! – сказал он ей спокойным, и уверенным тоном. – Мы ведь профессиональные головорезы, и потенциально опасны для гражданского общества. Никто не станет нас выпускать из-за высокого забора. 
  Василий улыбнулся и нежно стал вытирать своей рукой слезы катившиеся градом из любимых глаз.            
   Слава Богу приказа «на выступление» десантно-штурмовой батальон так и не получил, как не получит его ни в августе того же года, ни в октябре девяносто третьего. А вот ребятам из рижского ОМОНа повезло куда меньше. Тогда, в январе они выполнили приказ, за что в последствии стали козлами отпущения, за чужие грехи.

Обманул таки училищный кадровик Василия. Уже шел девяносто первый, а отдельный десантно-штурмовой батальон, в котором служил Савельев, никто в состав Воздушно-десантных Войск передавать не собирался. Приказ о передаче всех подразделений данной категории давно вышел, а эта воинская часть словно повисла в воздухе.  В других бригадах и батальонах уже полным ходом шла реорганизация, перевод на организационные штаты воздушно-десантных войск, а здесь и тишь и благодать, словно про одшб совсем забыли. Подчиненность, как и прежде, осталось окружной, общевойсковой, только и того, что околыш на фуражке голубого цвета. Не знал тогда молодой лейтенант, как впрочем, и все остальные, что возможно именно это обстоятельство спасет батальон от полного расформирования, которое постигнет большинство бывших «штурмовиков».
  В принципе, самого Савельева уже мало тревожила эта задержка с переподчинением. Какая по большому счету разница, с какими погонами будут приезжать проверяющие. Часть находилась на особом счету у самого командующего ПрибВо (Прибалтийского военного округа), а значит, никто по разным пустякам личный состав тревожить не станет. Нет утомительных строевых смотров, организованных по поводу визита гостей из вышестоящей дивизии. Да и кто сюда сунется, если непосредственный контроль осуществляет  сам начальник штаба округа. Мужик он, по всей видимости, хороший, потому что не утомляет десантников излишней салдофонщиной и строевой муштрой. Для него важна боевая подготовка, а здесь она в полном порядке.
  На личном фронте у Василия забот тоже хватало. Забот приятных.  С выбором он определился давно, но решился только сейчас. Перед этим, очень важным в жизни каждого мужчины шагом Савельев изрядно нервничал. В принципе с Ингой у него не должно случиться осечки, однако жизнь штука непредсказуемая и произойти может всякое. Как настоящий разведчик, Василий за ранее выбрал место и время где, он сделает предложение отдать ему на веки вечные руку и сердце. Делать этот судьбоносный шаг в ресторане, по мнению офицера, было уж слишком тривиально. Когда на дворе стоят теплые деньки конца апреля, зачем томить и себя и ее в душном помещении. Хотя начать с элитного общепита не помешает. Ведь как ни никак, но именно там нашел Василий свою будущую…
   Уже перед самым закатом Савельев предложил  своей возлюбленной прогуляется городом, и незаметно подвел ее к «Солнечному мосту». Именно здесь, в этом живописном месте, Василий решил пойти на главный в своей «не военной» жизни приступ.
Только человек с черствым сердцем мог назвать эту достопримечательность города инженерно-техническим объектом. К тому же, прямое назначение этого сооружения Савельеву до сих пор оставалось непонятным. Небольшой мост, длинной максимум в пятнадцать шагов, был перекинут через маленький овражек, перейти который путнику не составило бы большого труда.  Технический ум инженера, конечно же, не может взять в расчет чудный вид, который открывается, когда стоишь, хотя и на небольшой, но достаточно прочной спине этого сугубо прикладного объекта. Для этого и существуют романтики или безнадежно влюбленные, чтобы замечать все то, что не уместит в себе любой чертежный проект. Савельев и Инга уже бывали здесь не раз, и все равно не уставали любоваться безупречным пейзажам, словно его нарисовал маститый художник. Вот и теперь, молодые люди сделали небольшую остановку, чтобы осмотреть окрестности.  Солнце еще висело над водной гладью озера, имевшего то же название что и город, стоявший не одну сотню лет на его берегу. Черными силуэтами на фоне яркого диска виднелись, развалины старинного замка ливонского ордена, расположенного на самом большом из четырех островов Алуксне. Непокорные стены никак не хотели капитулировать перед неумолимым течением времени, как когда-то отчаянно сопротивлялись войскам первого российского императора Петра Алексеевича. Некоторые фрагменты, некогда неприступной твердыни до сих пор не утратили свой воинственный вид и подобно старым испытанным многими сражениями солдатам продолжали упорно стоять под ураганным огнем мгновений, неумолимо приближающих их к кончине.  От воды тянуло приятной прохладой, а легкий и теплый весенний ветерок нежно гладил по щекам.  Василий издалека и очень аккуратно начал подводить свою избранницу к торжественному моменту.
-  Ты знаешь, что граф Шереметьев именно из этой цитадели вывез самый главный для России трофей, добытый в Северной войне! – сказал офицер, глядя на руины.
- Неужели? – наигранно удивилась спутница.
- Да, именно здесь, была взята в плен будущая императрица Екатерина Первая.
  Затем Савельев повернулся к Инге лицом, достал из кармана форменных брюк  маленькую коробочку, и преклонив одно колено, демонстративно извлек из нее… золотое кольцо.
- Согласна ли ты, выйти замуж за «оккупанта» и стать моим самым дорогим трофеем? – торжественно произнес Василий.
  Нельзя сказать, что Инга не догадывалась о том, что именно сегодня лейтенант будет делать ей предложение. Савельев всегда имел безупречный вид, но в этот день он превзошел самого себя. Еще возле своего подъезда, когда только увидела его, она поняла, что именно сейчас произойдет что-то очень важно в их жизни. И, несмотря на все догадки,  эти слова не на шутку разбередили девичью душу. Инга так разволновалась, что боялась потерять приличие и сразу кинуться ему на шею.  Этикет и полученное воспитание требовали скромности и выдержки.
- А с каких это пор «оккупанты» стали спрашивать разрешения у пленных? – кокетничала девица.
  Василий все понял и решил поддержать игру.
- Тебе больше нравится похищение? Я хоть и не дитя гор, но способен на поступок. Сегодня же организую операцию «кавказская пленница». 
- Если мне не изменяет память, влюбленный джигит вместе со своими кунаками плохо кончили. Не боишься предстать перед самым гуманным судом в мире?    
- Не забывай, что я разведчиком работаю, и похищать людей входит в мои служебные обязанности. Сделаю все так, что комар носа не подточит. А если серьезно… ты согласна?
- Тогда ответь мне на последний вопрос, – игриво сказал Инга. – Перед многими ли девицами вы господин офицер вот так, стояли на коленях?
- Запомни, будущая жена военнослужащего, – с напускной строгостью произнес Савельев - офицеры становятся на колени только перед боевым знаменем!
- Значить я для тебя как боевое знамя? – Инга протянула Василию свою тонкую руку.
- И никак иначе! – ответил Савельев аккуратно одевая кольцо на ее палец. – Свадьбу отгуляем в начале мая.
- Это, конечно, хорошо, но я до сих пор, в отличие от тебя, не знакома с будущими свекром и свекровью, – резонно заявила Инга.
 И действительно этой весной, Савельев был лично представлен родителям Инги приехавшим к себе на родину в очередной отпуск. Будущий тесть как в прочем и теща оказались очень симпатичными людьми и полностью компенсировали неприятный осадок оставленный Мартой Генриховной. А вот Инга была известна Савельеву - старшему и его супруге только заочно – в виде фотографии  и письменной просьбы сына полюбить их будущую невестку как родную дочь.
- На нашем бракосочетании и познакомишься!  Свадьбу, кстати, здесь отгуляем, если ты не против?
   Для такого заявления были у лейтенанта очень веские причины. Сочетаться законным браком у себя на родине, Василию не имело смысла. Здесь, в Латвии, у него друзья и сослуживцы, которые стали Савельеву очень близки. Здесь, в конце концов, невеста. А что там? Школьные приятели, с которыми он уже давно утратил всякую связь.  Только с тремя одноклассниками Василий поддерживал отношение и действительно хотел, чтобы они присутствовали у него на бракосочетании. Но только один из них, остался в родном колхозе, остальные, уехали в отдаленные уголки одной шестой части суши в поисках длинного рубля. Разве что его родственники будут слегка огорчены перспективой дальней поездки, дабы засвидетельствовать свое почтение. Но это довольно слабый аргумент в пользу родного края.
- А если я не понравлюсь твоим родителям? Мне ведь с ними придется дальше как-то жить... – беспокоилась Инга по поводу своих будущих свекра и свекрови.
- Во-первых, жить тебе придется не с ними, а со мной, - авторитетно заявил Савельев. – Я, как ни как офицер, следовательно, человек самостоятельный. Армия отлучила меня от маминой юбки в неполных семнадцать лет и приучила самому решать, «что, с кем и когда» делать. Во-вторых, проживание на моей исторической родине, в ближайшие лет пятнадцать точно не предвидится. В моем родном колхозе напрочь отсутствуют, какие бы то ни было  воинские формирования. И, в-третьих, я лучше знаю своих родителей. Они у меня просто замечательные. Ну, как им может, не понравится такая красавица, в которую без ума влюблен их родной сын? 
 Приведенные доводы были более чем убедительны.
   Одна из причин, и пожалуй самая важная,  по которой свадьба была назначена на май -  Женька Кевшин. Именно в этот период, училищный побратим мог выбить себе краткосрочный отпуск «по семейным обстоятельствам». И обстоятельства были действительно «семейные»: зарождалась новая семья, и Женька должен был это засвидетельствовать собственной подписью в акте регистрации. К тому же Кевшин и Савельев были «из одной семьи», имя которой Рязанское воздушно-десантное.  Все кто заканчивали это училище, теперь на веки братья, если не родные то, по крайней мере двоюродные.   
Встречали свидетеля вместе. Когда Василий увидел его, выходящего из вагона, то не мог сдержать своей радости.
- Здорово чертяка! – поприветствовал Савельев своего товарища. – Сколько лет не виделись?!
Крепко обнялись братья. Действительно, почти целых два года давали знать о себе лишь в письмах. Когда друзья расцепили свои объятья, жених наконец-то догадался представить свою избранницу:
- Знакомься Евгений, вот она единственная и неповторимая, что взяла меня в плен на всю оставшуюся жизнь!
- Инга! – девушка  протянул свою руку для рукопожатия.
Однако, Женька, в лучших гусарских традициях галантно перехватил ее и поднес к своим губам.
- Старший лейтенант Кевшин, молочный брат этого обормота, – заявил Евгений смеясь. 
- А почему молочный? – поинтересовалась Инга.
- Потому что не один килограмм каши из одного котелка,  мы с Васькой съели. В том числе и молочной - по вторникам и четвергам, – пояснил почетный свидетель.
- Ого, уже получил «старшего»? – удивился Василий, услышав из уст своего товарища его «новое» воинское звание.
- Учись студент! За высокие успехи подразделения в боевой и политической подготовке присвоить досрочно очередное воинское звание… -  процитировал Кевшин выдержку из приказа. – Так что перескочил на очередную ступеньку на полгода раньше положенного. 
- Молодца! – искренне радовался за друга Василий. – Если и  в дальнейшем будешь такими семимильными шагами уверенно идти по карьерной лестнице, то глядишь, к тридцати пяти генералом станешь.
- Не надо высоких фраз! А то я уже начинаю смущаться и краснеть…
- Ты хоть на радостях парадную форму не забыл? – поинтересовался Савельев, только сейчас заметив, что друг его одет по-гражданке.
- А что? – лукаво спросил Кевшин.
- Как это что? Мы с тобой на свадьбе должны быть при полном параде. Как ни как, офицер жениться, а не инженер с рыбного завода, – вспомнил крылатое выражение бравого минометчика Удочкина, Василий. – Значит, все должно быть по форме!   
- А передвигаться тоже по уставу прикажите? – острил однокашник. – Четким строевым шагом, в колону по два?   
- Ходи как хочешь, а у меня на свадьбе чтобы был в «парадке»! – ответил Василий, прекращая прения. – А теперь давай сначала ко мне, помоешься с дороги, а потом в ресторан, будем тебя со свидетельницей знакомить.

  Два офицера – один свидетель другой жених. Все как положено, по уставу – белая накрахмаленная рубашка, галстук, порадно-выходная форма, до блеска начищенные туфли. На голове фуражка, на плечах золотые погоны. Тогда еще не было зазорным носить форменное обмундирование. Еще не до конца в обществе были утрачено уважение к своим защитникам. Все приглашенные из числа сослуживцев Василия тоже пришли, как и положено настоящим офицерам. Пили «за надежный тыл», «за верную боевую подругу», «за будущего генерала Савельева». Никто не скупился на теплые слова и искренние пожелания. Подарков надарили, что и внукам на приданное хватит. Только невеста, несмотря на всеобщее веселье, была слегка грустна.
 - У тебя такой вид, как будто тебя насильно замуж выдают… за старого и некрасивого, – шепнул ей на ухо новоиспеченный супруг.
- За молодого и красивого! – ответила Инга и натянуто улыбнулась.
- Отчего тогда такой печальный вид?
- Зрю в ближайшие перспективы, и как мне кажется, нет в них ничего радостного. Неделю медового месяца, а затем будем жить, и любить друг друга заочно – на расстоянии!
  И для таких заявлений у невесты были все основания.  Уже в мае батальон должен был покинуть комфортную Латвию и отбыть в Абхазию.
- Между прочим, Сухуми это курортный город. Сэкономим кучу денег на летнее оздоровление. Теперь все будет под боком, и море и пальмы, – попытался развеселить невесту Савельев. 
- А может, есть вариант остаться? – робко поинтересовалась Инга. – Василенко ведь смог договориться…
- У Бори семейные обстоятельства!
- У тебя тоже!
  Если бы Василий не сидел за праздничным столом, то, наверное, сорвался бы и повысил голос до уровня «командного». Но он нашел таки в себе силы и сдержался, ответив полушепотом, но четко и безапелляционно.
- Послушай Инга, я офицер… и ты прекрасно знала  за кого выходишь замуж. Сухуми это не последняя остановка в моей жизни. Куда Родина прикажет, туда служить и поедем, так что привыкай паковать чемоданы.
- Но ведь Василенко тоже офицер!
- Боря в Афганистане воевал и получил ранение. Он заслужил, добыл кровью, такое право. Да и не по собственной воле он вынужден здесь остаться…
- А ты значить не имеешь права?
- Я, нет! Я лейтенант и не хочу начинать свою службу, с постоянной дислокацией по месту жительства тещи!
  Такой разговор, конечно же, не прибавил настроения новоиспеченной жене, но зато расставил все точки над «и». Инга поняла, что Савельев поедет, и никакие отговоры не заставят его изменить принятого решения.   
- Когда ты заберешь меня к себе? – спросила она.
- Как только обустроюсь на новом месте, – Василий был рад, что супруга смерилась с мыслью о переезде к новому месту службы, а значит, не будет больше донимать этими глупыми и бессмысленными просьбами. – Задерживать с переездом не в моих интересах, я ведь тебя очень люблю….
 
Батальон был похож на муравейник. Все суетились перед отбытием в место новой дислокации подразделения. Готовили к погрузке технику, вещевое имущество, формировали эшелон к отправке, распределяли график несения караульной службы во время следования. В общем, попал Савельев после своего краткосрочного «медового» отпуска с корабля на бал! Свою молодую жену в эти дни он видел всего лишь несколько часов в сутки, преимущественно ночью. Все остальное время съедала работа.
   Несмотря на то, что приказ о переводе капитана Василенко в другую часть был уже подписан, а дела и должность почти что сданы, Борис все равно помогал своим «бывшим» сослуживцам готовится к отбытию. Со стахановским энтузиазмом он работал в эти последние дни своего нахождения в батальоне, стараясь не думать, что скоро его боевые товарищи уедут на берега далекого и теплого Черного моря. С грустью смотрел он, как заезжают на рампу для погрузки боевые машины, как их загоняют на платформы,  закрепляют и накрывают тентами. Смотрел Борис так, как будто сейчас увозили частичку его самого. Самую драгоценную частичку его души.
  Уже на «проставлении» по случаю перевода, Василенко дал волю чувствам, и на глазах блеснула слеза. Нет не пьяный угар и повышенная сентиментальность, заставили боевого офицера плакать. Просто не хотел он, чтобы вышло все именно так. С огромной радостью отправился бы он вместе со своими братьями по оружию, в дальние дали, и как прежде жил бы в этой дружной семье, деля общие радости и невзгоды.  Но обстоятельства оказались выше.
- Ты чего, Борис? – пытался успокоить его Чернышев. – Не на век ведь расстаемся. Будешь теперь к нам летом в гости приезжать, на курорт. Черное море оно ведь потеплее Балтийского будет. Не грусти старик, еще свидимся!
  Тогда заместитель командира батальона еще не знал, что Сухуми скоро перестанет быть гостеприимным курортным городом и превратиться в зону боевых действий, в которых его часть также примет непосредственное участие. Тогда уже всем станет не до отдыха и морских пляжей.

Первое посольство

лето 6732 от сотворения мира
Южная Русь

   И потянулись вдоль Днепра полки пешие да конные. А иные ратники ехали на возах, так как подводы, предназначенные под обоз, с половины были пусты.  Подле телег мерно брели кони сумные. Таковых также не шибко грузили, щадя для степного перехода, если таковой случится.  Длинной вереницей вслед за войском плыли ладьи, набитые необходимым в походе провиантом: съестными припасами; котлами для варения пищи; тынами, коими в голой степи будет обставлен лагерь войска киевского; шатрами да полстицами*.

Полстица* - видимо небольшая палатка (подстилка).
Словарь Даля полстица  или полстница ж. стар. или полстеница, полстевой, валеный полог и самое отделенье, особ. в шатрах.

Само же войско, двигавшееся по правому берегу Славутича, хотя и не одевало брони, однако оружие:  щиты и мечи, копии и сабли, луки да стрел, кии и сулицы,  рогатины, оскепы* и топоры держали подле себя, на случай внезапного появления неприятеля, дабы  быстро исполчится и приготовится к битве.

* Оске;п  - копье-пика

*Сулица — разновидность метательного оружия. Представляет собой дротик, метательное копье, имеющее железный наконечник длиной 15—20 см и древко длиной 1,2—1,5 м. Активно использовалось в восточной и северной Европе в период с IX—XIII вв как боевое и охотничье оружие


Дороги идущие вдоль реки  на протяжении всей земли киевской были загодя исправлены, для чего привлекалось множество поселян не учувствовавших в походе, и теперь все воинство (что конное, что пешее) не испытывало никаких трудностей при движении своем.
   Дружина киевская, как и полагалось ей, пребывала рядом с князем – Мстиславом Романовичем. Не впервой испытанному воину, совершать такие переходы. Хотя были среди этих испытанных дружинников и люди новые, для коих сей поход, был первым. Воеводой же в дружине княжеской был Александр Попович. Большую часть времени ехал он возле Мстислава Киевского, окруженного княжими отроками, но иногда поворачивал и к своим сотоварищам.
   Дружинники же во время пути своего, всячески пытаясь увеселить себя. Затягивали они песни, все больше веселые, а то просили  умелых людей сыграть им на бубнах да рожках. Порой, наслушавшись вдоволь музыкантов, перешучивались меж собой и подтрунивали над молодыми.
Вот и теперь один из воев по имени Вышта вопрошавший по неопытности «про все и вся» стал жертвой насмешек сотоварищей. Насмешек незлобных, ибо витязь всему знает меру.
- От чего мы правым берегом Славутича в путь двинулись? – вопрошал Вышта у опытного Осьмия.  – Ведь могли б у Киева реку перейти и соединившись с войском Переяславским ехать по левому берегу аж до самой Хортицы, а там уже ожидать пока галицкие да куманские полки через Славутич перейдут. Того и гляди, татары поганые, нас возле бродов поджидать станут и переправе препятствовать?
- Тебе б, Вышта князем уродиться! Цены б не было, – отвечал мудрый Осьмий. – Ну погляжу на тебя и здается мне что сам Владимир Мономах из мертвых воскрес!
 Услышав такое дружинники стали хохотать, тыча пальцем в, еще не смышленого в делах ратных, товарища. Тот же слегка засмущался.
- Ты не соромся, – продолжал подтрунивать над ним Осьмий. – Не таи таланты в себе. А мы за тебя перед князем киевским свидетельствовать станем, дабы взял он тебя в свое окружение. Станешь ему первым советчиком.
   Смех стал еще громче.   
- Отчего же вы над мной потешаетесь, ежели чего не так сказал, то укажите прямо, без издевок? – говорил Вышта  насупившись.
- Полно те вам глумиться над молодостью. Али сами такими небыли? – вступился за парня Сивел. – Глупость с него прет, не от скудности ума, а по неопытности. Есть, конечно, Вышта, в твоих словах зерно разумное.
- Это, ежели, на смотреть на такие речи без пристрастия, - не унимался Осьмий, а затем стал пояснять Выште. – Не подумал ты, друг мой разлюбезный, чего будет, ежели, татарин к нам на встречу двинется?  Возьмет да и пойдет гостем непрошеным в земли русские? А мы тут, как тут! Нате берите тепленьких, даже портов мочить не надобно. Пока черниговцы, да смоленцы подоспеют, все мы костьми поляжем. Я уж не говорю, о Мстиславе Удатном и половцах. Те и вовсе по ту сторону Славутича стоять останутся. Вот и разобьет нас татарва по одиночке, понеся при этом самый малый урон. А так выходит что  нам вместо щита теперь. Бережет он нас от неприятеля, пока войско разрознено. Уж когда соберемся все разом, тогда и двинем на другую сторону всей силой. Тогда уж нас никто не одолеет.
- Да слыханное ли дело, чтобы татары отважились почитай до самого Переяслова идти? – Удивлялся Вышта.
- Кто ж им воспрепятствует? Все полки да дружины русские сейчас к порогам направляются, вот и выходит некому поганцам путь преградить. Да и разве уследишь, каким путем они пойдут. Ведь не единожды куманы, когда с нами враждовали, подбирались к самому Киева, незамеченными.
- А ежели татары за порогами переправятся, и там нас поджидать станут? Хрен редьки не слаще…
- Сие не велика беда. Возле брода, что у Заруба, прибудут к нам полки Переяславские, да  Черниговские, да Смоленские, да Курские. Уж таким числом мы как-нибудь одолеем гостей непрошенных. И сторожа половецкая возле бродов стоит, близь Хортицы. Не будет неожиданна встреча сия, ни нам, ни Мстиславу Галицкому.   
  Невдалеке от городища Заруба, стало лагерем войско киевское. Дивно было наблюдать с высокого частокола городища, как суетится люд ратный вокруг сего временного пристанища. И хотя войско большое и наспех созвано, сразу видно, что есть в нем порядок. Хорошо постарались сотники и тысячские. В строгом порядке поставлены полстицы. Ближе к центру лагеря виднеются и шатры воевод знатных. Сюда же успели прийти и половцы во главе с князем их Бастыем. Пригнали они с собой табуны лошадей, дабы некоторых из пеших воинов в седло посадить. Сотники же целыми днями подбирали да высматривали из ратников, кто более подходит для дружины конной. Невдалеке от лагеря устраивали они объезд лошадей половецких. Охочих быть верхом выискалось много, а вот настоящих ездоков  раз – два да обчелся. Куманы, любезно предлагали и дружинникам брать себе отборных скакунов, без всякой мзды. Однако большинство опытных воинов имели коней хороших, а даже если и видали лучше своего, то не решались менять его перед скорой сечей.
   Великий князь киевский не стал останавливаться в самом Зарубе. Решил быть вместе со своей дружиной в лагере, во чистом поле. Будучи человеком набожным каждое утро направлялся Мстислав Романович в городище на молебен, коей исправно служили в тамошней каменной церкви возведенной в самом центре поселения. Посетил он так же и пещеры подвижников, которые по примеру Лаврских братьев решили уединиться в земляных кельях, вырытых собственноручно. Неоднократно беседовал князь с монахами о смысле земного жития. Но несмотря на все эти труды душевные ежедневно имел попечение о воинстве своем и собирал к себе в шатер бояр и воевод для того дабы справиться у них, как обстоят дела в войске. 
  По прошествии немногих дней прибыли к стану князя киевского переяславские полки. Затем наконец-то пожаловали и черниговцы а вместе с оными и курская дружина. Последними же пришли смоленцы. Лагерь так разросся, что даже со стены города конца и края его не было видать. Через два дня после сбора всех участников, дав людям и лошадям возможность отдохнуть, войско стало готовиться идти дальше – к днепровским порогам, за которыми должны были поджидать их половцы и галичане. Уже и ладьи отправились вниз по Днепру, и возы были загружены, как вдруг на правый берег близь Варяжского острова, что стоял посередине Славутича  вылетел всадник и с ходу бросился в реку через брод. Хотя расстояние было и велико, но сторожа по одиянию распознали таки, что сие русский человек. Среди воинов пошло оживление. Что за спешность такая, ибо наездник не соизволил дождаться лодки а прямиком мчался сюда – в лагерь? Пока он добирался через реку, среди воинов пошел слушок: «татары».
- Видимо, сами к нам в гости пожаловали! – говорили одни. – Не стали поганые нас в поле дожидаться.
- Так а чего теперь делать-то станем? – вопрошали молодые, не разу не учувствовавшие в таких предприятиях.   
- Вот и хорошо что пожаловали, - раздался голос Поповича, который вместе с Тимоней и Сивелом расталкивая зевак пробирался к берегу. – Далеко ходить не придется.
- Тут все и порешим! – подбадривал Тимоня неопытных воинов. – Еще спасибо надо сказать, ежели они такой подарок нам устроить вздумали!
  Наконец гонец-то конь вынес всадника на берег, но тот и не думал спешиваться. Весь взмокший от пота и речной воды, но подлетел к стоявшим дружинникам и властно сказал.
- Поспешно ведите меня к великому князю. Имею для него важное известие.
- Ты паря, не торопись! – осадил пыл гонца Тимоня. – Слезай с коня, и отведем мы тебя к Мстиславу Романовичу.
 Всадник гневно посмотрел на рязанского витязя, но увидав что тот непреклонно будет стоять на своем, нехотя покорился. Одного из отроков стоящих здесь же, на берегу, отослали к Мстиславу Романовичу, сообщить о прибытии гонца. Самого же посланника препроводили в обоз где находился сам владыка киевский. Шатер, в коем располагался великий князь во время похода, был уже погружен на воз и поэтому Мстислав принял гонца сидя на небольшом стуле, который имелся в его утвари. Покланявшись,  гонец сходу стал излагать новость.
- Татры, Великий князь! 
От такого известия все стоявшие подле великого князя изумились. Лишь Мстислав Романович да его верные дружинники не проявили волнения и со спокойствием продолжали слушать гонца.
- Прислали поганые посольство. Твердят, что имеют к тебе великий князь, послание от своего повелителя.
  После этого многие уже вздохнули облегченно.
- Где же они? – вопросил князь киевский.
- В полудне пути. Меня сюда отослали, чтобы я тебе об их прибытии незамедлительно сообщил. Что велишь передать великий князь?
- Ну раз уж пожаловали, то стоит выслушать их! – отвечал Мстислав Романович. – Пусть сюда ведут послов татарских.
    Гонец сменив коня помчался обратно через реку, в степь, а Мстислав киевский велел срочно собрать всех князей для обсуждения предстоящей встречи.
-  Испугались поганые. Раз послов прислали, значить мира просить станут, – пошли толки среди русских воинов.
- Небось и выкуп предложат! – по-купечески рассуждали иные, предвкушая легкую наживу.
Только Попович со своими соратниками хранил молчание.
- А ты чего Александр молчишь? – вопросил кто-то из смоленских бояр. – Али тебе не любо легкую наживу поиметь? Али более за славой добытой на поле брани радеешь, и об том печалишься, что сечи теперь не будет?
- Послы еще своего слова не сказывали, а вы уже начинаете добычу делить! – достойно отвечал Александр. – А ежели они с тебя самого виру потребуют?
- Кто? Татары? – боярин разразился громким смехом. – Да у них у самих поджилки трясутся от нашего множества.
-  Вот прибудут они к нам, тогда и поглядим как у них поджилки трясутся! – сказал Александр и пошел прочь к своим воинам.   
  Княжий шатер, пришлось сызнова разворачивать да ставить, для встречи посольства татарского. Туда-то и собрались все правители земель русских для предварительного совещания.  На нем же присутствовали и половцы во главе со своим ханом. Видно было, что куманы изрядно тревожатся. С самого начала степняки всячески пытались отговорить Мстислава Романовича и иных князей принимать послов:
- Эти лживые собаки, когда не могут одолеть силой, всегда прибегают к разным хитростям! – говорили они. – Не стоит их вообще слушать. Надо гнать их обратно, а то и вовсе жизни лишить!
Некоторые из князей стали склоняться к такому же мнению.
- Они своими лукавыми увертками нарочно время затягивают, дабы обоз свой подальше в степь увести,  – твердили молодые князья. – И посольство их с умыслом к нам в гости не торопиться, дабы побольше нас здесь задержать. Пойдем к Хортице, а они пущай нас в дороге догоняют.
- Не горячитесь вы! – говорил свое веское слово, искушенный в делах ратных, Мстислав Святославович Черниговский. – То, что кровь молодая в жилах закипает это не дурно. Токмо, очертя голову в омут бросаться тоже не годится. Раз уж они к нам посольство прислали, стало быть, надобно его выслушать. Ежели, они нам выкуп предложат да по доброй воле с дикого поля уйти пожелают, почто напрасно людскую кровь проливать.
  Мстислав Романович смутился, что черниговский князь свое слово раньше его сказал, но обиды не стал выказывать, дабы не вносить раздор среди воинства православного. Медленно он поднял руку, призывая к спокойствию.
- Так и поступим. Посольство примем здесь и подробно выслушаем, что поганые татары нам предложат. Не разумно идти на сечу с неприятелем, если он сам все без боя отдать желает, – молвил киевский князь.
- А как же хан Котян и Мстислав Удатный? Разве гоже без их ведома с общим врагом нашим договоры заключать? – высказался кто-то из куманов.
- Ежели, согласятся сами, без принуждения силою восвояси уйти, то тогда немедля пошлем за князем галицким и ханом половецким, дабы и они свое слово сказали. А до тех пор посольство у себя задержим, – степенно ответил Мстислав Романович. 
   Куманы заслышав такое, успокоились, однако все равно были не довольны тем, что русские решились принять послов. Остальным князьям тоже нечего было возразить. До самого вечера в лагере только и было пересудов о том сколько выкупа взять с татар дабы не ходить на них войной. 
  Посольство татарское прибыло утром следующего дня. Еще только показался небольшой караван по ту сторону Днепра, а любопытных, желающих посмотреть на народ неведомый, собралось на берегу хоть пруд пруди. Пришлось даже разгонять зевак, дабы дать возможность послам на берег сойти. Мстислав Романович распорядился перевести посланцев на небольшой ладье, хотя некоторые из князей были против такого почета. «Не много ли чести?» - вопрошали они князя киевского. «Пущай в брод по воде идут. Надобно с самого начала указать на их место. А то ведь могут счесть, что мы оробели, и нет в нас желания с ними войну вести!». Говорили так, ибо многие из князей были уверенны, что послы станут униженно просить их о мире. Однако, памятуя о россказнях куманов относительно коварства татар, считали что хитрые пришельцы станут торговаться дабы уплатить как можно меньше выкупа. Это не на шутку беспокоило не только самих князей, но и простых ратников. Несмотря на такие пересуды, Мстислав Романович остался непреклонен и таки перевез послов на ладье.
- Пусть знают, что русский люд хотя и бесстрашен, но имеет милость даже к врагам своим! – великодушно говорил Мстислав Романович. – Не по христиански уничижать, униженного и немощного.
  Наконец-то ладья причалила к берегу. Из нее на берег ступили невиданные до селе люди, в сопровождении толмача из половцев, скорее всего плененного в одной из битв. Куман робко озирался и всякий раз опускал глаза, когда на него кидали недобрый взгляд его соплеменники, что находились здесь, в русском лагере. 
   Чуден был вид послов, начиная с их лика и кончая одеяния и повадок. Лицом они небыли похожи ни на половцев, ни на иные другие племена коих доводилось видеть ранее русскому человеку. Шапки их диковинной формы были сотворены из прутьев. Сверху донизу этот убор расходился в ширину, и доходил  длинной своей до одного локтя. Макушка же шапки была четырехугольной формы и заканчивалась торчащим прутиком. У четырех из пяти послов пруты эти были серебряные, а у одного, по виду самого знатного, золотой. Окромя этого, сей убор, имел подкладку. Подкладка же была длинной и доходила до самых плеч. Как сама шапка, так и подкладка ее были обшиты букараном*, свидетельствовавшего, что на переговоры прибыли знатные вельможи.   

*Букаран – легкая драгоценная ткань

  Кафтаны же их были сотканы из пурпура и также имели чудный вид. Они были запахнуты на груди и имели с левого боку одну пряжку из серебра, а с правого три. На левом же боку они имели разрез доходивший до рукава.  Подпоясаны послы были широким поясом, расшитыми золотой нитью и стянутым на левом боку хитромудрыми застежками, или ремешками, которые так же служили своеобразным украшением.  Широкие  с приподнятыми и заостренными носами сапоги были наподобие, как и у куманов: сшитые из кожи и войлока они имели шов спереди, а также специальные ремни, позволяющие крепить их к поясу, находившемуся под кафтаном.  Ростом и сложением тела все прибывшие уступали русичам – были ниже и щуплее. Лицо их тоже было удивительным: широко посаженные, на необычном скуластом лице узкие глаза с поднятыми до бровей ресницами. Щеки также весьма выдавались от скул, от чего лицо казалось еще шире. Носы маленькие и приплюснутые. Несмотря на уже не юношеские лета над губой пришельцев росли жиденькие волосики, наподобие тех, что имеются у половецких старух. Однако татары умышленно не стригли их, отращивая, висящие как пересохшая степная трава усы, которые свисали аж с подбородка.
   Держались послы очень уверенно, и не выказывали своим видом и повадками ни робости ни страха перед грозным соперником.
«Погляди, какие важные» - говорили меж собой зеваки. « Уж и не знаю теперь, кто кому должен дань платить?» - перешучивались меж собой встречающие посольство. Без промедлений татары были препровождены в шатер Мстислава Киевского, где уже были собраны все князья, пребывавшие на тот момент в русском лагере. Войдя в шатер послы сняли шапки и удивили всех присутствующих своей прической. Все они как один были бриты на макушке, наподобие священников латинской церкви. Спереди на челе у них оставались волосы, жесткие и черные как смоль.  У троих волосы над бровями были стрижены, но с каждого края имели довольно значительную длину, так что послы заплетали их в косы, свисавшие аж до самой шеи, вдоль лица. У остальных же двоих волосы были стрижены одинаково, однако косы шли у них от висков. Сия чудная челка на бритой голове придавала непрошенным гостям еще более потешный вид, как будто у них вместо двух бровей было три, и верхняя сросшаяся  и необычно густая бровь придавала их лику  вид не в меру воинственный. По бокам от этого островка волос также было выбрито, предположительно на три пальца в ширину, так что выходило растительность на их головах имелась только в двух местах , на челе и затылке. Волосы, которые оставались на затылки были так же длинные, и заплетены в две косы, завязанные вокруг уха.
«Не зря ведь говорили, что татары имеют вид как ведьмы! Ох уж и нечестивое это племя» - судачили меж собою князья. «Не мудрено, что они ликом своим, безбожных половцев до смерти застращали». 
  Тем временем послы, сотворив земной поклон поднялись с колен гордо развернув плечи и старший из них заговорил на незнакомо грубом языке, обращаясь к великому князю, сидевшему в центре на небольшом но искусно сделанном по византийскому образцу походном стуле. Одесную его восседал Мстислав Черниговский, а с левой стороны Владимир Рюрикович смоленский.  Говорил татарин быстро, отрывисто и очень уверенно.   Выждав небольшую паузу, половецкий толмач стал переводить.
- Два великих полководца, Субудай Багатур и Джебе Нойон которые верно служат повелителю вселенной Чингисхану, хотят  выразить тебе великий князь свое почтение. Они также слышали, что идете вы против нас, послушавши половцев. А мы вашей земли не занимали, ни городов ваших, ни сел ваших, и пришли не на вас. Но пришли мы, посланные Богом, на конюхов и холопов своих, на поганых кипчаков. А вы заключите с нами мир. И если прибегут половцы к вам, вы не принимайте их, и прогоняйте от себя, а добро их берите себе. Ведь мы слышали, что и вам они много зла приносят, поэтому мы их также бьем.
Не такую речь рассчитывал услышать от посла Мстислав Романович и остальные русские князья. Выходило так, что татары даже не просили мира, а предлагали… требовали его на равных, без всякой боязни. Как будто и не стояло напротив Заруба большого войска православного. Как будто не страшились они объединенного воинства, которого не видывала земля Русская от самого начала.
   Закончив говорить, посол стоял в ожидании и прямо смотрел на великого князя. Дерзкий был этот взгляд. Среди русских правителей пошел недовольный гул. «Гнать их в шею!» - стали выкрикивать молодые князья, придя в себя от неслыханной наглости. «Пойдем в степь и покажем гостям непрошенным, как надобно у нас мира просить!». Хотя толмач и тихонько на ухо  переводил послу выкрикиваемое князьями, тот даже и бровью не повел, продолжая горделиво стоять в центре шатра. Его же спутники, возможно, вдохновленные примером своего предводителя,  также не проявляли признаков беспокойства. Раньше всех оправились от неслыханной наглости половцы бывши вместе с другими на переговорах. Один из куманских князей, оскорбленный такими унизительными, для его племени речами, невесть откуда выхватил нож, и прежде чем все присутствующие успели опомниться подскочил к толмачу и вонзил его прямо в сердце, при этом что-то выкрикнув на своем языке. Глава посольства хотя и не имел при себе никакого оружия бесстрашно ринулся на кумана, но тот не сробел и не долго думая поразил посла все тем же ножом прямо в шею. Бывшие в шатре гриди не дожидаясь того, что предпримут остальные татары, навалились на них и стали вязать по рукам и ногам.  Половецкий хан, что бесстыдно произвел убийство не дожидаясь, что скажет Мстислав Романович пал пред ним на колени.
- Вели казнить меня великий князь. Но не мог я вынести оскорблений, которые нанес этот паршивый пес речами своими моему народу и всем князьям русским, – говорил он в свое оправдание. - Кровь эта пусть будет на мне и на роде моем. Безропотно приму от тебя, Мстислав Киевский, любую кару.   
   В шатре началось замешательство. Одни поддерживали бесчестный поступок половецкого хана, иные, хотя и были оскорблены дерзостью татарских посланников, не одобряли убиение безоружных. Одно только было ясно – теперь войне быть.
   Великий князь все обстоятельно обдумав, велел увести куманского хана в его вежу.

*Вежа – так называли в старину половецкие юрты.

И хотя у входа были поставлены вооруженные гриди, Мстислав Романович запретил возлагать на убийцу узы, и разрешил беспрепятственно допускать к нему всех его соплеменников. Татар же оттащили к обозу и содержали связанными под зорким оком пяти дружинников. Князья же остались в шатре решать, как им поступить дальше.
- Зло сотворил, половецкий хан, – стал глаголать князь киевский. – Не гоже избивать безоружных послов, даже ежели те говорят нагло. Нам – русским, татарин не нанес никакого оскорбления, и по сему смерти был недостоин.
- С нами он говорил дерзко, – возражали иные князья, поддерживающие куманского вельможу. – Да и самих куманов, которые теперь нам союзники бранил последними словами. Нельзя попускать такой дерзости.
- Посольство прибыло, к русским князьям а не к половцам, – возражали их противники. – От того мы в ответе за все, что случается с послами, доколе они в нашей земле пребывают.
- Али вы забыли про коварство подлых татар? – не сдавались сторонники убийства. – Им одного и требуется, дабы мы меж собой перегрызлись, поддаваясь их льстивым посулам. А дальше нападут они вероломно на каждого по отдельности и перебьют всех до единого. 
  Перебранка все усиливалась, но каждый так и остался при своем мнении.
- Чего сделано, того не воротишь! – молвил Мстислав Романович. – Войне быть! Татары приходили не просить мира, но требовать. Ежели им сейчас не показать нашей силы, то скоро они и до наших вотчин доберутся. Раз так, то не могу я казнить хана половецкого, потому как они теперь вместе с нами заодно. И наказывать его не стану, потому как не мой он холоп. О сем же бесчестии, по прибытию на Хортицу, немедля сообщу Котяну, и пусть он решает казнить его или миловать.
   Мудрые слова прорек великий князь, и оттого все с ним были согласны.
- А с остальными татарами, что делать станем? – резонно спросил кто-то из присутствующих. -  Отпускать их нельзя, потому как они войско наше видели. Может чего и услыхать успели, ибо не знаем мы, разумеют эти хитрые бестии наш язык или нет. Ежели отпустим их, то они, придя к своим  расскажут, сколько нас, каким путем идем и куда направляемся. От этого может приключиться большая беда для всего предприятия. Ежели у Хортицы татары возле брода поджидать станут, трудно будет нам на ту сторону переправиться. Держать их при себе пока дело не кончиться, тоже большая опасность, ибо они хитры и могут убежать.
- Послов отдадим половцам! – сообщил свое решение великий князь. – Пусть что хотят с ними то и делают, кровь эта на них будет и на детях их.
   В туже ночь послов татарских передали половцам  и те стразу умертвили их, тем самым разрушив последний мост, который мог увести русских князей от похода. Жребий был брошен.

Всадники апокалипсиса
 
«Мхедриони» - в переводе с грузинского означают «всадники»

Несмотря на вихри этнической нетерпимости, носившиеся по всему Северному Кавказу, Сухуми на момент прибытия батальона оставался мирным курортным городом. Хотя в восемьдесят девятом и здесь также имели место серьезные беспорядки с человеческими жертвами, однако в последствии все улеглось – устаканилось, и люди вернулись к нормальной жизни, без всяких эксцессов.  В полную силу функционировали дома отдыха, принимавшие курортников со всего Союза. Только десантникам было сейчас не до отдыха. Если у гражданского человека переезд приравнивается к двум пожарам, то у военных передислокация целой воинской части, это настоящее землетрясение.  Личный состав трудился не покладая рук, и результат такой кипучей деятельности не заставил себя долго ждать.  Буквально в считанные недели удалось ликвидировать стихийные последствия великого переселения. Краськов, как настоящий отец – командир выбил для своих подчиненных (вернее для их семей) целую турбазу «Челюскинское». Конечно не отдельная квартира, но все равно для начала очень даже не плохо. Инга прибыла в Сухуми вслед за своим любимым Савельевым уже в середине июля. Правда, на посещение местных пляжей у Василия не было времени. С переездом началась и долго обещанная реорганизация. Почин был положен с замены названия. Теперь часть гордо именовалась  - отдельный парашютно-десантный батальон. С переподчинением, вопрос еще находился в стадии решения (планировалось передать батальон в 7 воздушно-десантную дивизию). Но пока это было только на бумаге. Зато со штатным расписанием тянуть не стали. Сразу же начали избавляться от тяжелого наследия штурмовиков – 3-й роты усиленной бронетехникой. Ну, зачем мобильному парашютно-десантному подразделению такая обуза. Технику за штат вывели очень быстро, а вот с передачей вышла заминка. Несколько единиц БТРов и БМД -1 (боевая машина десанта) так и осталось стоять бесхозными в батальонном парке (по бумагам уже за батальонам не числится, а в наличии есть). Но это все мелочи. Главное что теперь часть, где служил старший лейтенант Савельев, стала самой настоящей парашютно-десантной, что по форме, что по содержанию.
  Инга быстро свыклась с неприхотливым армейским бытом. По началу, было трудновато. Все время одна – скучно, нудно. Отсюда постоянное сетование на занятость супруга – мол не уделяет ей никакого внимания. Разве это внимание – небольшой променад по городу в воскресенье, да и то ели муж не в наряде или еще на каком-нибудь важном мероприятии. Её бы трудоустроить, чтобы тоже была при деле. Однако в Сухуми с этим было не все так просто, а в самой  части на гражданские должности – «чепок» (солдатская чайная), офицерскую столовую или библиотеку, вакансий не было. На выручку старшему лейтенанту пришли жены офицеров проживавшие здесь же на турбазе. Слово за слово и Инга обрела в лице этих очень милых и общительных женщин, настоящих подруг. Теперь в отсутствие мужа, новоиспеченная супруга частенько коротала время у какой-нибудь соседки за чашкой чая.
  Август девяносто первого выдался по настоящему жарким. Путч пролетел, для столь отдаленного от эпицентра главных событий уголка, как мимолетное явленье.  Хотя, из Закавказского военного округа пришел приказ перевести весь личный состав частей на казарменное положение, но на это дело собственно и ограничилось.  Эти судьбоносные, с точки зрения развитой демократии, события батальон флегматично пронаблюдал со стороны – по телевизору.  Однако были среди офицеров и горячие головы, призывавшие не теряя времени ехать отвоевывать Ливонские вотчины, ибо к тому времени прибалтийские республики упрямо шествовали в направлении  выхода за «железный занавес». Взбаламутив общественность всей страны, путч так же неожиданно прекратился, как и начался. Единственное что расстроило всех людей при погонах – это участие в ГКЧП министра обороны. И дело было вовсе не в том, что глава оборонного ведомства выступил в роли душителя свободы, в армии на демократию всем плевать с высокой колокольни. Беспокоило то, что вооруженные силы  выгладили в этом неудавшемся перевороте  довольно никчемной организацией,  в первую очередь в своих же собственных глазах. Зачем спрашивается, было выводить войска на улицы, чтобы затем их там оставить в полном бездействии. Еще со времен Наполеона известна прописная истина, гласящая о том, что армия, находясь в бездействии, очень быстро разлагается. И такое разложение было на лицо, вернее на телеэкранах. Опьяненные не то от свободы, не то от изрядной порции алкоголя, демократы лазили по броне боевых машин как у себя по квартире. При  этом они размахивали триколорными  флагами, постоянно норовили поцеловать или обнять экипаж БМП или танка, совали в стволы орудий цветы и прочий хлам.
- Не военный переворот, а какой-то фестиваль сопливых хиппи! – очень четко охарактеризовал происходящее замкомбата Чернышев во время очередного просмотра горячих новостей с места событий. – Зачем нужна такая власть, которая за себя постоять не в состоянии! До чего докатились старые маразматики! Не смогли даже путч по-людски организовать!
  Не стоит судить за такие тоталитарные мысли и речи защитников родины. Военный человек везде и во всем  любит порядок и дисциплину, а в стране начинался бардак, в самом худшем понимании этого слова. Политическая проституция именно тогда, в августе 91-го, предстала зрителю во всей своей красе, причем по обе стороны баррикад. Дальше будет хуже. Границы добра и зла станут размытыми. Во главу угла будет положена алчность. Личности, стоящие у руля государства в эйфории собственной победы прокутят все, что было и могло бы быть. В хмельном угаре разобьют на мелкие осколки все то, что собирали веками по крупицам. Собирали и бережно хранили не для их хмельного шабаша. Когда же опомнятся, отвратить тяжелое похмелье в виде чеченской войны уже окажется невозможным.
  А пока великая страна разбредалась в разные стороны. Если Балтия уже давно высказывала намерения разорвать брачные узы, то выход из состава Союза братьев славян - Украины и Белоруссии были для Савельева сродни предательству.  Рвали страну на части идейные вожди республиканского значения, те, которые еще вчера ратовали  за единство и нерушимость.
    Грузия, в которую на тот момент входила и абхазская автономия,  еще 9 апреля девяносто первого года провозгласила о своей независимости, но до путча этот глас вопиющего никто не воспринимал всерьез. Зато после августа, уже никто не оспаривал это право на самоопределение. Выходило что Василий сам того не желая, таки попал служить за границу. Правда, самих границ, как таковых, на тот момент еще не существовало.  Процесс деления оказался заразительным.  Абхазия, глядя на пример других братских народов, тоже возжелала стать самостоятельной… от Грузии. Еще в восемьдесят девятом черная кошка пробежала между этими соседними народами. Тогда в Тбилиси прошли массовые демонстрации радикально настроенных патриотических сил с требованиями упразднить автономию  Абхазии*.

* тот самый, на котором оголтелые десантники рубили саперными лопатками беззащитных старушек.

В ответ местное руководство посчитало предпочтительным для себя, вообще выйти из состава республики. Первый раз котел вражды дошел до точки кипения в июле, того же, восемьдесят девятого. На тривиальной почве – нарушения правил приема в местный университет в Сухуми (Абхазия), вспыхнули вооруженные беспорядки, в ходе которых погибло 14 человек, и еще 140 получили ранения. Для нормализации обстановки, тогда еще советскому правительству, пришлось ввести войска в зону конфликта. Затем наступило относительное затишье. Первый президент Грузии Звиад Гамсахурдия не спешил  рубить с плеча этот «гордиев узел». И без Абхазии у официального Тбилиси хватало проблем с  Южной Осетией, которая также не желала подчиняться новой власти. Да и в самой  независимой республике было не все спокойно. Национал - патриоты были крайне недовольны вялыми потугами своего лидера, навести на всей территории Грузии железный порядок. Последствия такого недовольства не заставили себя долго ждать. Уже в январе девяносто второго Гамсахурдия был свергнут своими политическими оппонентами. У победившей стороны хватило здравого смысла пригласить на пост главы державы Эдуарда Шеварднадзе. Бывший министр иностранных дел СССР еще не утратил своего влияния как внутри бывшего Союза, так и за его рубежами. Именно Шеварднадзе должен был  быстро и без излишнего шума урегулировать конфликт со взбунтовавшимися окраинами. Однако горячий кавказский темперамент новой власти помешал благоразумной дипломатичности, не терпящей спешки. Не успел будущий президент еще доехать до Тбилиси, а Военный совет Грузии (на тот момент, исполнявший функции исполнительной и законодательной власти) объявил об отмене советской конституции и восстановлении конституции Грузинской демократической республики 1921 года. У самого Савельева, как впрочем и других офицеров батальона, этот шаг не вызвал никакого интереса. Все выглядело логично и довольно безобидно. Действительно, глупо соблюдать законы государства, которого больше не существует в природе. Однако, власти Сухуми сразу усмотрели подвох, и сильно оскорбились по поводу такого решения официального Тбилиси. Дело в том, что в соответствии с основным законом, принятым еще на заре советской власти, Абхазия не имела своей автономии. Реанимация конституции означала, что Сухуми автоматически лишается всех своих прав и вольностей.  В воздухе запахло порохом.
   Савельев никогда не считал грузин своими врагами, даже потенциальными. Более того, эти люди были ему глубоко симпатичны. Грузин - это улыбка на тридцать два зуба, как у всеми любимого Вахтанга Кикабидзе, шашлык-машлык, хорошее вино, мудреный - на грани философии Канта тост, апельсины-мандарины, гвоздики-розы, «Динамо» Тбилиси с выигранным Кубком Кубков. Опять же, одного с ними вероисповедания – православные. Но как оказалось, все это осталось в светлом прошлом, а будущее было мрачным. Отношения портились прямо на глазах. Если в самой Абхазии, к военным отношение фактически не изменилось, то на остальной территории республики, на людей в погонах стали смотреть не иначе как на оккупантов. Масло в огонь подливали националисты, требовавшие немедленного выведения, теперь уже «иностранных» войск, с территории суверенного государства. Участились нападения на военные объекты. И хотя Шеварднадзе настаивал на присутствии российских частей на территории Грузии, это по сути ничего не меняло. В общем, все было плохо… очень плохо.
   В начале июня девяносто второго года  командир батальона Краськов вызвал к себе в штаб своего заместителя.
- Александр Владимирович, – сказал он Чернышеву. – Перед батальоном поставлена задача, обеспечить вывоз боеприпасов со складов расположенных в Цхинвали. Сам знаешь, какая там сейчас ситуация. Грузины и осетины до сих пор общий язык найти не могут, а нам все это разгребать. Короче ехать придется лично тебе.
- Сколько личного состава с собой брать?
- Думаю, одного взвода будет достаточно. Как ты смотришь, чтобы поручить это Савельеву? У него в разведке все бойцы больше года прослужили, калачи тертые. Да и сам Василий Иванович парень толковый. Ну как, пойдет тебе такой напарник?
- Возражений не имею!
- Тогда давай команду, пусть готовит взвод на выезд, и после обеда оба ко мне, – распорядился комбат.
- Будете нас до слез инструктировать? – пошутил  Чернышев.
- Буду! – Краськов шутку понял и оценил, но ответ дал  таким тоном, что капитан понял все и сразу… – Ты Саня даже себе представить не можешь, в какую клоаку я вас посылаю. Хрен сейчас разберешь где свои, где чужие…

   - Значить так мужики! – начал постановку задачи Краськов, когда офицеры прибыли к нему на инструктаж. – Необходимо обеспечить охрану колонны, с грузом боеприпасов, следующую по маршруту Цхинвали – Гудаут. Промежуточный пункт назначения учебный танковый полк. Заберете у них излишки снарядов и переночуете. Сопровождать колонну будете на уазиках. Надеюсь, все машины смогут до конечного пункта назначения своим ходом доехать? – поинтересовался Краськов у Чернышева, а тот в свою очередь вопросительно глянул на Савельева.
- Так точно, машины в полной исправности. Сегодня сам лично проверял! – уверенно отрапортовал Василий. 
- Тогда дальше, – продолжил командир батальона. –  Что касается потенциальных угроз! По официальным сводкам осетины настроены к нам доброжелательно. Но где гарантии, что не найдутся желающие, в общей неразберихи пополнить свой личный арсенал.  Тем более, не исключены провокации со стороны прогрузински настроенных групп, проживающих как в самой автономии, так и в пограничных районах Цхинвали. Теперь, что касается самих грузин. Официальные власти не должны препятствовать  прохождению груза, но это только на славах. У них сейчас там полная вакханалия. Если что случиться, будут потом валить друг на друга, а крайних не найдешь. На территории самой Грузии, попытаться завладеть боеприпасами могут как сторонники свергнутого Гамсахурдимя, так и боевики из националистической организации «Мхедриони». Кстати им недавно присвоили статус национальной гвардии. На их главаря Джабу Иосселиане Шеварднадзе не имеет практически никакого влияния. Вот такая у нас обстановка складывается.
- Веселая, ничего не скажешь! – высказал свое мнение Чернышев.
- Не то слово, – согласился комбат. – И это еще не все! Кроме прямого вооруженного нападения могут быть организованны всякие провокации с использованием мирного населения, в том числе женщин и детей.
- Ну и как нам быть, если козлопасы нам дорогу заблокируют? – задал резонный вопрос Александр Владимирович. – В случаи неповиновения применять силу?
- Силу применять, только в случае крайней необходимости.
- А как определить когда наступит эта «крайняя необходимость»? – Чернышева бесила такая неконкретная установка.
В его личном понимании, при постановке любой задачи все должно быть четко и понятно как в уставе «караульной службы». Там ясно прописано, когда часовому применять оружие, а когда ограничится простым окриком. Но если в дело вмешивается политика, все становится размытым и двояким. С одной стороны капитан должен любой ценой выполнить приказ, а с другой, учитывать настроение отдельно взятых граждан, даже если они противоречат местным законам и международным договорам.  В такой обстановке даже самый хорошо подготовленный солдат и офицер чувствует собственную беспомощность.
- Вот поэтому старшим, едешь именно ты! - ответил ему Краськов. – На месте будешь разбираться. По ситуации!  В любом случае груз должен быть вывезен за пределы Грузии. И желательно без жертв с обеих сторон, особенно среди мирного населения. Если будет совсем туго, обращайтесь в местные органы внутренних дел!
- От них толку как с козла молока! – зло буркнул замкомбата.
- Сколько ни есть, а действовать мы должны в соответствии с местным законодательством. Еще вопросы есть?
   Вопросов было уйма, но разве мог Краськов дать хотя бы на один из них конкретный ответ. Конечно же, нет! Даже тот, кто составлял эту директиву в штабе округа,  навряд ли смог бы четко разъяснить, что делать если вдруг…

  К вечеру следующего дня Чернышев вместе с приданым ему взводом добралась до Цхинвали без происшествий.  Встречал десантников старший колонны.
- Майор Смирнов! Служба РАВ (ракетно-артиллерийского вооружения) корпуса, – представился офицер.
- Капитан Чернышев! Заместитель командира отдельного парашютно-десантного батальона. Прибыл в составе взвода для обеспечения сохранности транспортируемых боеприпасов, – по-военному четко ответил десантник. – Командир взвода старший лейтенант Савельев, – указал капитан на Василия, пожимая руку Смирнову. – Его орлы будут вас бдительно охранять и стойко оборонять…
- Тогда по машинам. Если повезет, засветло успеем к танкистам доехать…
- Действительно, удача нам не помешает! – согласился Чернышев.   
  Поздние летние сумерки еще не успели окончательно овладеть небольшим грузинским городком, когда колона «Уралов» подъехала под ворота КПП воинской части.
- Значить так! – сказал майор. – Я сейчас зайду, доложусь о прибытии. Может, еще успею застать кого-нибудь из своих коллег, со службы РАВ полка, и согласовать по поводу завтрашней погрузки. Саня! – по-свойски обратился Смирнов к замкомбату, – ты, наверное, со мной прогуляйся, надо решить вопрос о сдачи машин  под охрану караула. Чего время зря терять?
- Тогда Василий Иванович, – в свою очередь сказал Чернышев старшему лейтенанту, – дуй к дежурному по части и устраивай личный состав на ночлег. Если удастся, то организуй для бойцов  прием пищи в местной столовой.
- И о водителях тоже не забудь, – напутствовал командира взвода Смирнов.

  В небольшом помещении Василия встретил здоровенный майор. Черные усы, мощная богатырская фигура и открытый взгляд.  «Как такой в танке умещается?» -  подумал про себя Савельев, глядя на габаритного офицера.
- Старший лейтенант Савельев!
- Ого! – майор театрально развел руками, чтобы подчеркнуть свое удивление. – Теперь ВДВ на танках по небу летает?
- И на танках тоже, только низко-низко! – ответил Василий, поддержав шутку.
- Значить колону сопровождаете? – уже серьезно поинтересовался дежурный. – Знаю, предупреждены. Даже отдельное помещение для вас приготовили.
 Не мешкая, майор снял трубку телефона внутренней связи.
 – Дай-ка мне милая ремонтную роту! – сказал он телефонистке. – Кто? Никифоренко? Найди-ка мне прапорщика Бойко, и пусть срочно зайдет в дежурку.
– Да, сколько вас человек? – поинтересовался офицер у Савельева,  кладя трубку на аппарат.
- Двадцать два!
- Тогда спальных мест с головой хватит. Недавно у нас проводили сборы прапорщиков. Пришлось для этого мероприятия целую казарму выделять. Сто двадцать спальных мест, так, что за койки драться не придется.
- Большое спасибо, за гостеприимство, нам бы еще личный состав покормить. А то с самого утра ничего не жрамши.
- Дайте водицы попить, а то так есть хочется, аж переночевать негде! – процитировал майор старинную русскую пословицу, сложенную в отношении служивых людей, и  вновь взял телефонную трубку. – Столовую! Кто? Прапорщик Сазонник? Сейчас к тебе приведут воинов десантников, организуй что-нибудь перекусить. Да! Двадцать один человек. Сколько офицеров? – поинтересовался дежурный у Савельева.
- Трое, – ответил Василий немного смутившись.
- И на трех офицеров что-нибудь придумай, – продолжал танкист. – Когда столовую проверять прейду? После отбоя, и если тебя опять на месте не застану, то пеняй на себя! – весьма резко удовлетворил он любопытство дежурившего в столовой прапорщика.
- Я вижу, вы мужики серьезные, при оружии, – майор бросил взгляд на кобуру, висевшую на ремне у Савельева. – Может, сдадите на хранение в первый батальон?
- А в казарме, где мы ночевать будем, есть оружейная комната? – поинтересовался Василий.
- Все, как положено! – ответил дежурный. – Только тогда внутренний наряд сами выставите, потому как одни вы там ночевать будите. А ключи сейчас принесут.
  В дежурку вошел Чернышев.
- Здравие желаю! – поприветствовал он дежурного офицера.
- И вам не хворать! – майор пожал руку замкомбату. – Я тут старлею все объяснил, так что милости просим к нам, в гвардейский танковый…
- Мне тут надо вопрос с караулом решить, чтобы наши «Уралы» до утра взяли под охрану.
- Какие вопросы? Я кстати тоже с тобой прогуляюсь. Как раз несение службы проверю.
  В это самое время в дежурку вошел прапорщик.
- Слушай Бойко! - обратился дежурный по полку вошедшему. - Сейчас покажешь старшему лейтенанту казарму, где проходили сборы прапорщиков. И позвони в роту, пусть принесут двадцать четыре комплекта постельного белья. Затем отведешь их в столовую. У тебя, кстати, ключи от оружейной комнаты при себе?
- Так точно! – ответил тот.
- Вот и хорошо передашь их тоже. Десантники у нас народ суровый – вооруженный и очень опасный!
  Тогда еще Савельев не знал, что принятое им решение о месте хранения оружия будет самым верным и спасет жизни не только его подчиненным.
   Чернышев вместе со старшим колоны на ужин так и не успели, поэтому их пайки бойцы отнесли в казарму. Василий, из солидарности свою порцию тоже есть не стал, решил, что так будет правильнее.
 На ужин офицеры разместились в ленинской комнате.
- Да уж, под такую закуску грех не усугубить, – неожиданно предложил Смирнов, глядя на принесенный ужин. – Мне тут как раз коллеги «магарыч» подсуетили,  за подпись в акте списания. Вроде бы не первый год в армии, а  такой бардак развели, что сам черт ногу сломит.
С этими словами майор достал из дипломата две бутылки хорошего коньяка. 
- Я посмотрю, ты не сильно от этого страдаешь? – дружески поддел его Чернышев, глядя на бутылки с чайной жидкостью.
- Каждый труд должен быть вознагражден, – Смирнов улыбнулся на все тридцать два зуба. – Мне ведь приходиться их работу переделывать, так что все по-честному.
- Кстати «о птичках»?  В котором часу у нас завтра выезд?  - поинтересовался Александр Владимирович. - Это я к тому чтобы нам по утру посиделки боком не вылезли…
- За это можешь не переживать, – уверенно заявил старший колонны. – Погрузку начнут только в двенадцать, так что успеем выспаться. Тем более, завтра суббота, следовательно, имеем право. 
- Тогда не вижу препятствий, – дал сое согласие Чернышев. – Только придется вначале освободить тару от чая, а то с горла пить не позволяет выслуга лет. 
- Хороший мужик, этот дежурный по полку! – высказал свое мнение Савельев, закусывая после первой выпитой. – Такой стол накрыл как на именинах.
- Это точно, - согласился Чернышев.
 
Утро не предвещало ничего плохого. Танкисты уже вовсю занимались повседневной деятельностью, а десантники еще отдыхали.
- Зачем понапрасну, бойцов гонять. Пусть до завтрака поспят, ведь еще целый день ехать, – сообщил Чернышев Савельеву, когда тот поинтересовался в отношении распорядка дня. 
  В армии дедовщины еще никто не отменял, поэтому, как самому молодому, Василию пришлось вести личный состав на прием пищи. Возле входа в столовую его опять встретил все тот же майор – дежурный по части.
- Ну, что крылатая гвардия, – весело поприветствовал он старшего лейтенанта, – довольны нашим гостеприимством?
- Еще бы! Большое спасибо! У тещи  на блинах и то похуже будет!
- Ну, это старлей, смотря у кого какая теща! Пошли со мной перекусишь! – неожиданно предложил дежурный.
- Да мы тут с моими коллегами собрались продегустировать вашу офицерскую столовую, – попытался отделаться отговорками Василий.
- Там тебя так не накормят! – настаивал майор. – Давай не выдумывай.
   Ну, как было отказать такому хорошему человеку. Пришлось любезно согласиться. И действительно дежуривший по столовой прапорщик постарался на совесть, для того чтобы ублажить строгого майора.
- Привыкай пользоваться маленькими радостями службы, – сказал за столом дежурный. – Тебе ведь еще как медному котелку служить. А мне  еще четыре года, и на заслуженный отдых.  Двадцать лет выслуги стукнет и дембельнусь к чертовой матери.
- А дальше что, никаких перспектив? – задал Василий наивный вопрос.
- Перспективы есть, желания нет! – в словах майора послышалась некая грусть. – Раньше бы остался, а теперь не хочу. Не хочу смотреть, как армию разваливают. Только двадцать календарей дослужу и хватит!
- А что есть льготные?
- Да в Афгане 3 года оттрубил, «по молодости». А сейчас вот перевожусь в Краснодарский край. Я ведь сам из кубанских казаков. Буду в военкомате дослуживать. Работа не пыльная, и никакой нервотрепки. В подчинении только сейфы. Уже даже семью туда отправил. Так что будите у нас на Кубани, милости прошу.
- Огромное спасибо, за все! – поблагодарил майора  Савельев, поднимаясь из-за стола и пожимая на прощанье его крепкую руку.
- Да не за что, всегда рады помочь доблестному ВДВ!
  После завтрака разведчики остались в расположении, а Смирнов отбыл в штаб для организации погрузки боеприпасов.
- Пока все идет без сучка и задоринки! – рассуждал Василий лежа на койке.
- Сплюнь, чтобы не сглазить! – порекомендовал Чернышев. – Мы еще и половины пути не проехали.
  Старший  лейтенант хотел что-то ответить, но не cложилось. Мирную июньскую тишину разорвал выстрел. Хлопок был еле слышен, и обычный гражданский человек, пожалуй, не обратил бы на него никакого внимания, но Савельев и Чернышев были людьми военными и сразу поняли, что стреляют на территории части.
- Может в карауле, при разряжении кто-то не додумался магазин от автомата отстегнуть? – поделился своими предположениями Василий.
В принципе для офицера слышать подобные звуки дело привычное. Но одно дело, когда они раздаются на стрельбище, и своем иное – в месте постоянной дислокации, где стрелять не положено. Поэтому первая мысль была очень даже логична – небрежное обращение с оружием часового. Однако, не успели десантники подскочить со своих коек, как раздался еще один хлопок, а затем целая очередь.
- Они что там совсем очумели? – прокричал Савельев.
  Теперь стало ясно, случилось что-то выходящее за рамки обычной повседневной деятельности воинской части. Случайно можно выстрелить раз, но не палить с интервалом меньше минуты да еще очередями.
- В ружье! - скомандовал личному составу, находившемуся в казарме Чернышев.
 Слаженность и обученность личного состава - великая штука. Без лишних разговоров и суеты бойцы выполнили приказ, и стали строиться в проходе для получения дальнейших указаний.
- Первое отделение занять оборону у входа в казарму, – отдавал четкие распоряжения замкомбата. – Старший, командир взвода Савельев! Второе отделение, рассредоточиться по периметру помещения, занять позиции возле окон и наблюдать!
 – Понамарев и Крытников занять оборону перед входом в помещение на улице. Самодин и Лавринович в коридоре. Яковенко и Бородин в умывальнике, - уже на ходу Василий отдавал команды своим подчиненным. 
Не успел  Савельев добежать до входной двери, как она рывком открылась, и на пороге появился запыхавшийся Смирнов. Пот крупными каплями стекал по бледному лицу майора. Слава Богу, ни у кого из бойцов не сдали нервы, а то бы «срезали» рависта прямо на входе.
- Что случилось? – поинтересовался Чернышев, который заметив появление старшего колонны поспешил к нему на встречу.
- Грузины! – начал сбивчиво объяснять Смирнов. – Человек пятьдесят… а может и больше…. Все вооруженные…. Блокировали штаб…. Со стороны парка стрельба…. Что делать будем, мужики?
 - Воевать! – хладнокровно ответил замкомбата.
Со стороны парка донеслось глухое рявканье  ПКТ (пулемет Калашникова танковый).
- Видно у них дела совсем плохи, если уже из танков шмаляют! - поделился своими умозаключениями Савельев.
- Адаменко,  Доложить обстановку! – крикнул Чернышев командиру второго отделения, бойцы которого заняли позиции возле окон казарменного помещения.
- Чисто! – моментально донесся ответ сержанта.
- Ты когда к нам пробирался где боевиков наблюдал? – задал вопрос Смирнову капитан.
- Возле штаба человек двадцать и возле казарм по десятку стоит! – ответил равист.
- Техника у них имеется?
- Вроде бы только пару «Зилов» видел, на них они на территорию полка приехали.
- Чем вооружены? -  продолжал допытываться замкомбата.
- Большинство АК (автоматы Калашникова). Видел несколько человек с ПКМ (пулемет Калашникова модернизированный) и РПГ - 7 (Ручной противотанковый гранатомет).   
- Это хорошо, что пришли налегке, а то для борьбы с танками у нас ничего нет. Значит так, сидеть здесь нет смысла! Сюда они не сунутся! – сделал вывод Чернышев.
- Это почему? – удивился Смирнов.
Майор, просидевший большую часть службы на складах, туго соображал в такой экстремальной ситуации. Не мог он сходу увидеть логики в суждениях десантников, оттого и задавал такие детские вопросы.
- Потому что, если бы они знали о нашем присутствии, то давно бы сюда пожаловали, – дал краткие пояснения Саня и сходу перешел к делу. –  Что мы имеем? Противник исключительно при помощи живой силы, предположительно численностью до полусотни боевиков, вторгся на территорию части и блокировал казарменные помещения и штаб. Тут все ясно. Казармы –  чтобы не допустить личный состав полка к оружейным комнатам, а значить лишить караул поддержки. Штаб - чтобы блокировать управление. Дальше!  Вторая группа боевиков, численность и вооружение не известны, сейчас штурмует парк, который удерживает личный состав караула. «Зилы» они видимо пригнали, для того, чтобы погрузить туда оружие находящиеся в оружейных комнатах. Ты кстати не заметил, они уже грузятся или ждут пока их дружки парк под свой контроль возьмут? – задал капитан очередной вопрос  Смирнову.
  Как в подтверждение сказанного со стороны парка донеслась очередное соло танкового пулемета. Словно из солидарности со «старшим товарищем» его музыку поддержали автоматные очереди. Времени на дальнейшие разговоры уже не осталось.   
- Слушай боевой приказ! – крикнул Чернышев личному составу. – Приказываю силами взвода уничтожить боевиков блокировавших казармы и штаб полка.
- А как же парк? – спросил Савельев.
Ведь именно там сейчас шел бой, и значить именно караул срочно нуждался в поддержке.
- Там и без нас есть, кому оборону держать, – сказал, как отрезал Чернышев. – Тем более у них есть чем. Значит так, действовать будем двумя группами. Первая - под командованием Савельева занимает исходные позиции возле близлежащей казармы находящейся под контролем боевиков. Я, со второй группой,  скрытно пробираюсь к штабу полка.  На все про все пятнадцать минут времени. Огонь откроешь, – Чернышев строго глянул на Савельева,  - только после того как я начну. И никакой самодеятельности… даже если станут расстреливать заложников и насиловать медсестру из санчасти. Входим через окна  с тыльной стороны здания. Савельев прикрывает.   
   Команды капитана звучали четко и каждый боец, находящийся в казарме, слышал этот боевой приказ.
- Ты как с нами или здесь останешься? – Чернышев задал Смирнову риторический вопрос. – Лишних стволов у нас нет, так что смотри сам…
Равист уже полностью успокоился и ответил достойно всякого офицера:
- Лучше уж с вами! А то найдут меня здесь горячие грузинские парни и возьмут тепленького. А оружие добудем в бою…
Разведчики уходили тихо. Первой пошла группа замкомбата. Чернышеву необходима была фора, потому как штаб полка находился на значительном удалении и пробираться к нему необходимо было практически через всю территорию части. Савельев выждал пять минут и также отдал приказ на выдвижение. В качестве компенсации за сравнительно легкий маршрут Василий получил в нагрузку Смирнова.
- Товарищ майор, – обратился, но к офицеру службы РАВ уже перед самым выходом из помещения.  – Пойдете последним. В прикрытие дать вам некого, и так каждый человек на счету. Так что постарайтесь не отстать и не высовываться когда начнем действовать. В случае моей гибели примите командование подразделением.
- Понял, не маленький, – деловито ответил майор.
Не успел Савельев приземлиться на грешную землю после своего прыжка из  оконного проема, как один из его бойцов уже спешил с докладом:
- Товарищ старший лейтенант, возле соседней казармы группа около десяти человек. Стоят перед входом. Сколько внутри помещения неизвестно.
- Эх гранату бы, можно было бы всех одним махом накрыть, – посетовал командир отделения.
- Гранат нет,  значить нечего демагогию разводить! – оборвал его разглагольствования старший лейтенант, который и сам жалел об отсутствии таковых.
  Со стороны парка раздался хлопок и через мгновенье прогремел взрыв, от которого задрожали стекла. В ответ последовала длинная очередь из автомата.
- Из гранатомета саданули твари! – раздраженно сказал кто-то из близстоящих разведчиков. 
  Василий взглянул на часы. До времени «Ч» оставалось восемь минут. Значит еще успеет подготовиться к акте возмездия.
- Со стороны входа не пройдем, все как на ладони видно, – продолжал доклад боец.
- Значит, обойдем их стыла. За мной! Понамарев и Самодин прикрывают, – скомандовал Савельев и быстро оценив обстановку бросился к противоположному зданию. 
  До тыльной стороны одноэтажной казармы группу отделяло всего метров двадцать, и их надо было преодолеть незамеченными. В теории Василий знал как нужно действовать, ведь разведка в городе входила в программу подготовки будущего офицера, да и на практических занятиях, уже будучи командиром взвода, он не раз отрабатывал этот элемент с личным составом. Но одно дело это на учебных занятиях, и совсем другое на практике в боевой обстановке. От успеха теперь завесила не только его личная жизнь, но и его подчиненных… и группы Чернышева… и еще тех, кто сейчас находился в заложниках. Если что-нибудь пойдет не по писанному в уставах и наставлениях - всем крышка, тут даже можно к гадалке не ходить.  Решительный рывок десантников был быстр и незаметен для противника. Правда от нервного напряжения у Савельева появилась небольшая отдышка на столь короткой дистанции. Василий вновь взглянул на часы. От начала запланированной атаки его отделяли шесть минут. Дальше двинулись вдоль стены, внимательно прислушиваясь к звукам, доносившимся из нутрии помещения. Из самого крайнего окна слышались крики на грузинском языке. Василий огляделся по сторонам. Сегодня нельзя было упрекнуть фортуну, в её  неблагосклонному отношению к молодому командиру взвода. Рядом с соседним окном, возле самой стены стояла небольшая куча силикатного кирпича. Что и говорить, в нужное время и в нужном месте оставили строители, проводившие ремонтные работы, эти излишки стройматериалов. Этой возвышенности как раз хватит, чтобы заглянуть во внутрь и оценить ситуацию.  Василий лично взялся провести разведку. Ведь именно ему придется за считанные минуты принять решение на бой, а значит необходимо знать точное расположение противника. Стараясь действовать, как можно осторожнее, Савельев взобрался на стопку строительного материла, и заглянул в помещение под углом так, чтобы исключить возможность собственного обнаружения. Возле открытой оружейной комнаты стояло четверо боевиков одетых все как на подбор: в джинсы, пиджаки и черные солнцезащитные очки. Один из них вертел в руках, наверняка, недавно реквизированный у танкистов АКСУ (автомат Калашникова со складывающимся прикладом укороченный) и делился впечатлениями со своими подельниками. Видимо по нраву пришлось оружие лицу кавказской национальности. В самом углу под присмотром еще одного боевика сидел на корточках, сложа руки за голову, внутренний наряд и личный состав оказавшийся на момент захвата в казарме - всего человек пятнадцать. «Значит, не все так плохо. Обойдемся малой кровью!» - решил Василий и вновь глянул на часы. Оставалось еще четыре минуты.
 Спустившись с кирпичной кучи, Савельев условным знаком подозвал к себе личный состав кроме двух бойцов, которые вели наблюдение по краям здания.
 - Яковенко, Крытников и Бородин остаются со мной! Пономарев с остальными на правый угол!  Атаку начнем с тыльной стороны здания через окна. Когда станем входить во внутрь, ты Пономарев ударишь с крыльца. Стрелять на поражение. Дальше мы зачищаем в помещениях, вторая группа занимает оборону у входа. Думаю, на шум прибегут другие джигиты, так что скучать не придется. Вопросы есть? Вопросов нет! Тогда гвардейцы за роботу. Вы товарищ майор, – обратился Василий к Смирнову,  - остаетесь здесь.
  Группа Понамарева удалилась на исходный рубеж, а Савельев стал доводить до оставшихся с ним разведчиков план входа в помещение.
- В казарме пять боевиков. Четверо стоят возле «оружейки», пятый охраняет взятых в плен танкистов. Действовать будем по следующему плану. Крытников идет со мной. Твоя задача уничтожить стоящих возле оружейной комнаты. Я беру на себя охранника. Яковенко и Бородин штурмуют вон то окно, – Василий указал рукой на третий проем от комнаты для хранения оружия. - Ваша задача вход в спальное помещение, и те, кто на момент вашего появления еще останутся внутри казармы. Пленные танкисты сидят в правом дальнем углу, так что по возможности исключить огонь в этом секторе. Все понятно?
  Разведчики кивком подтвердили, что уяснили задумку командира. Василий еще раз взглянул на часы. Две минуты отделяло разведчиков от начал операции. Он решил поправить амуницию и только тут заметил на себе кобуру с ПБ (бесшумным пистолетом). Точно, он ведь получил его перед выездом и в суматохе совсем забыл, что имеет такую полезную вещь для предстоящей операции. Нервы таки сильно мешают в таком ответственном деле. Сходу он достал пистолет и «насадок» (глушитель) из специально оборудованного  в кобуре кармана и быстро накрутил его на ствол. Автомат без раздумий передал Смирнову.
- Теперь товарищ майор вы тоже при деле. Будете прикрывать снаружи, заодно окажите помощь Яковенко и Бородину влезть в окно,  – дал он указание рависту, и обратился к Крытникову. – Начинаю я, а ты ждешь моей команды.
  Оставалась еще целая минута, а Савельев вместе с бойцом уже были на кладке кирпича и ждали когда начнет Чернышев. Василий слегка выдвинул корпус, для того чтобы видеть, что происходит внутри. Грузины ничего не подозревали и спокойно переговаривались между собой. Привычным движением старший лейтенант посадил на мушку силуэт ростовой мишени стаявшей напротив пленных танкистов. Он много раз проделывал это на стрельбище, но тут было совсем другое. «Мишень» шевелила руками и ногами, в голове ее бродили какие-то мысли, она жила своей отдельно взятой жизнью. Это был живой человек. Парадоксально – каждого военнослужащего, с самого начала его службы учат убивать людей, а когда настает этот момент, в силу вступает человеческий фактор – некая боязнь забрать чужую жизнь.
Если бы грузины начали первыми тогда другое дело, тогда никаких угрызений совести… а тут Савельев сам должен был  развязать кровавую бойню. Однако ничего не поделаешь, в этом и заключается специфика разведки, чтобы бить из-за угла. Бить первому и наверняка. Секунды ожидания показались самыми длинными в его жизни. Переизбыток адреналина бил по ушам глухими ударами в ритм работы сердечной мышцы. Наконец со стороны штаба донеслось знакомое стрекотание АК. Боевики, находившиеся в казарме, не сразу поняли, что в их планы некто вмешался. Охранявший пленных обернулся к своим товарищам. Медлить больше было нельзя. В последнюю секунду, перед тем как послать пулю по назначению Василий все-таки взял чуть правее. Раздался негромкий лязг затворной рамы пистолета, и в разделявшем стрелка и  жертву стекле образовалась дырка величиной с грецкий орех. В ту же секунду охранник упал на пол как подкошенный. Его товарищи так и не поняли что произошло, а в окно уже летал кирпич, пущенный твердой рукой  Яковенко, освобождая проход от излишних препятствий. Один из кавказцев бросился к раненому товарищу,  к месту куда только что влетел кирпич, прямо под прицел Савельеву.  Трое оставшихся боевиков, пригнувшись до уровня подоконника, спешили к разбитому окну, в которое вскакивал уже Бородин. Один из них, видимо, имевший опыт воинской службы и возможно даже успевший поучаствовать в боевых действиях (например против сторонников свергнутого  Гамсахурдия), пробегая мимо окна, за которым Савельев уже изготовился для очередного точного выстрела, бросил беглый взгляд на стекло и сразу все понял. Время шло на десятые доли секунды. Грузин проиграл позиционно. Стоя боком в полусогнутом состоянии, он не имел никаких шансов, даже теоретических. Очередной щелчок подвижных частей ПБ и пуля точно вошла между глаз боевика. На сей раз, Василий целил прямо в лоб. Когда речь идет о собственной жизни тут уж не до сентиментальности. Боевик рухнул прямо на месте, где его застал выстрел. Буйный пыл его сподвижников остудила автоматная очередь Бородина, который к тому времени уже очутился внутри помещения. Еще один джигит оказался на полу в полной неподвижности, а оставшийся не задетым - молокосос лет девятнадцати выронил из рук оружие и истерически завопил на русском языке: «Не стреляйте!!! Умоляю, не стреляйте!!».  Но Савельева больше всего сейчас беспокоил боевик, который побежал в сторону плененного внутреннего наряда, проскочил мимо, уничтоженного первым выстрелом товарища, и со всего маху бросился в окно на противоположную сторону здания. Видимо вовремя смекнул, что в это бою ему ловить нечего. А в это время, с крыльца доносились короткие автоматные очереди. Работала группа Понамарева, и делала свое дело довольно успешно. Тому подтверждением был благой грузинский мат и вопли раненых. Хаотичная стрельба длинными очередями и гневные проклятья  на нерусском языке стремительно удались от казармы. Было ясно, что здание полностью отбито у противника. Тем временем Бородин бегло оценив обстановку кинулся к окну на противоположной стороне помещения и поддержал огнем группу десантников работавшую снаружи. Савельев, Крытников и Яковенко уже были в помещении, а Смирнов все еще неуклюже пытался влезть в разбитое окно. 
   Теперь Василий полностью успокоился. Голова работала ясно, и мысли в четкой последовательности выстраивались в логическую цепочку дальнейших действий.
- Яковенко! Наблюдать за дверью, Крытников – за казарменным помещением, – отдавал на ходу приказы командир взвода, направляясь к молодому грузину, забившемуся под самый подоконник.
Надо было срочно допросить пленного, чтобы знать, как действовать дальше. Однако воплотить задуманное старшему лейтенанту так и не удалось. За спиной раздалась короткая автоматная очередь. Савельев мгновенно упал на пол и изготовился для ведения огня в сторону потенциальной угрозы.
- Грузины на входе! – крикнул Яковенко, который и выпустил очередь в направлении двери.   
  Из коридора донеслись крики. Наверное, достал таки десантник кого-то из «генацвали».
- Не стреляйте! Сдаемся! – вопил голос с кавказским акцентом.
 Крытников остался держать на прицеле захваченного в бою боевика, а Савельев с остальными разведчиками короткими перебежками поспешил к выходу. Встав возле двери, спиной к стене, старлей громко крикнул в коридор:
- Бросить оружие, не то гранатами забросаем!
  Блеф на счет гранат оказался излишним. Мгновенно раздался лязг, от соприкосновения метала с твердым гранитом ступеней.
- Выходить по одному с поднятыми руками. Шаг влево – шаг вправо стреляем без предупреждения! – продолжал отдавать команды Василий.
  В дверном косяке появилась сутулая фигура с задратыми кверху руками - как будто их обладатель хотел дотянуться своими конечностями до самого потолка. Полусогнутые в коленях ноги, высоко поднятые плечи, полностью поглотившие шею, все свидетельствовало, что гордый горец целиком и полностью вверяет свою жизнь на милость победителям. 
- Фамилия! – рявкнул Савельев.
- Кито Гелавани, - дрожащим голосом представился грузин. – Товарищ командир, там это… раненый. Сам ходить совсем не может…
  Было очевидно, что ни о каком сопротивлении со стороны блокированных в коридоре боевиков речи идти не могло.
- Ладно Кито… тащите своего раненого, – великодушно дал добро Василий. – Яковенко и Бородин наблюдать.   
  Несмотря на то, что сама казарма и ее окрестности уже полностью находились под контролем разведчиков, внутренний наряд, который еще несколько минут назад находился в качестве заложников,  продолжал сидеть  в своих неестественных позах военнопленных. В их глазах десантники были с родни всемогущим архангелам. Материализовавшись прямо из воздуха, они одним махом смели со своего пути всех тех, кому сегодня не повезло. 
  Савельев подбежал к Смирнову. Еще рано было праздновать победу. На территории части находилось достаточное количество боевиков, чтобы переломить ситуацию в свою пользу.
- Товарищ майор! Приведите это спящее воинство в чувства, – указал Савельев на личный состав внутреннего наряда, – вооружите, по возможности, и займите оборону внутри казармы, а мы дальше пойдем.
  Только тут Василий заметил, что  на намастиченный и отполированный до блеска пол, с руки майора стекает маленькая струйка крови.
- Вы ранены? – поинтересовался старший лейтенант. 
- Да так ерунда! Порезался когда в окно влазил, – смущенно признался Смирнов. 
- Эй красноармейцы, – крикнул Савельев обращаясь к танкистам. – ИПП (индивидуальный перевязочный пакет) в казарме найдутся? 
- Никак нет! – мгновенно ответил сержант с нарукавной повязкой «дежурный по роте».
Как раз в это время под конвоем Яковенко проследовал Кито с еще одним пленным. Они несли раненого товарища, который еще находился в сознании. Очередь задела ему брюшную полость, и он обеими руками отчаянно пытался остановить кровотечение, зажав ладонями место ранения.
- Бородин, проверь остальных вояк, которых мы в казарме положили? Может, кто-то из них еще жив… Крытников! передай Пономареву, чтобы занял оборону возле крыльца, мы сейчас подойдем.
  Бородин поспешил к лежащим на полу боевикам, сперва к тем, что распластались возле окна. 
- Холодные как судаки! – доложил он о результатах проведенного осмотра. – А вот этот кажись живой, – крикнул разведчик, осматривая бандита, которого Савельев подстрелил первым.
- Сержант! - обратился Василий к старшему внутреннего наряда. – В «оружейке» есть боеприпасы?
- Никак нет! И оружия тоже нет. Мы его на склад сдали!
- С оружием, это вы погорячились, но ничего не поделаешь, имеем то, что имеем. Давай, загоняй этих джигитов в комнату, и запри на замок. Еще, дай им простыню, чтобы перевязались, а то до санчасти могут не дотянуть. И товарищу майору сообрази что-нибудь руку перевязать.
- Есть! – четко по военному ответил дежурный по роте, засвидетельствовав тем самым, что отошел от шокового состояния.
  Странная все-таки штука эта война. Еще недавно ты стреляешь во врага с целью  уничтожить его, а через каких-нибудь  пять минут  заботишься, чтобы он выжил. Тогда Василий еще не знал, что пойдет немногим больше двух лет и отношение к противнику у него измениться кардинально. Тогда уже будет совсем другая война, жестокая, кровопролитная, непримиримая. На ней не найдется места человеческому милосердию и состраданию.
  Савельев, не мешкая, подошел к молодому грузину, которого еще не успели определить за решетчатые двери оружейной комнаты. По мнению командира взвода именно из этого, до смерти перепуганного сопляка, можно будет легче всего вытрясти все необходимые сведения. 
- Оставь его на пару минут, – сказал старший лейтенант конвоировавшему пленных Бородину. – Есть у меня к этому потомку знатных виноделов пару вопросов.
  У парня от ужаса округлись глаза, а смуглая кожа приняла матовый оттенок, совсем как у альбиноса.
- Ну, что Рембо доморощенное! – начал допрос офицер, рассматривая одеяние горе-вояки.  - Если быстро и  искренне ответишь на вопросы, считай, что тебе сегодня повезло… - для большей убедительности Савельев  бросил демонстративный взгляд на убитых боевиков.
  Психологическое воздействие было излишним. Парень и так был склонен к максимальной откровенности.
- Все скажу… правда все скажу… все что знаю, - зачастил пленный.
- Кто такие, подразделение?
- Национальные гвардейцы… Сводный отряд Хашурского, Каспского и Горийского батальонов.
- Численность? 
- Двести человек… 
- Сколько на территории части?
- Восемьдесят, еще сто двадцать ушли к парку…
- Есть какая-нибудь техника?
- Только грузовики…
- Средства связи?
- Есть рации…только у командиров рот…
- А рот я так понимаю две… одна в парке, а другая здесь?
 В подтверждение правильности хода мысли парень кивнул головой.
- Это хорошо, – порадовался Савельев мизерному количеству средств связи, находящихся в распоряжении боевиков. - А в соседнем здании сколько человек?
- Человек пятнадцать- двадцать…
- Бородин! -  крикнул Василий своему подчиненному. – Увести пленного…
  Получив исчерпывающие ответы на интересовавшие вопросы, офицер приказал бывшему с ним личному составу занять позиции возле окон и в случае чего помочь огнем группе Пономарева, а сам решил осмотреть помещения казармы. К соседнему двухэтажному зданию, находящемуся на расстоянии метров тридцати вело одно единственное торцевое окно. Этого было достаточно.
   Когда Василий вернулся в казарму, то Смирнов уже успел вооружить внутренний наряд трофейным оружием.
- Всего семь стволов. Со мной восемь… - сообщил равист Савельеву.
- Семь! – поправил его старивший лейтенант. – Извините товарищ майор, но свой автомат я у вас заберу, потому как, несмотря на все боевые заслуги, мне за утерю оружия голову оторвут. 
- С боеприпасами у грузин совсем туго, – продолжал сетовать Смирнов – У каждого при себе не больше рожка, да и тот не полный.
- Хорошо посмотрели?
- Всех практически до трусов обыскали, даже трупы… патронов как кот наплакал…
- Значит так! - перешел к делу Василий. – Мы сейчас пойдем на штурм соседний казармы. Вы будете нас прикрывать. Я обойду, здание с тыла, а Пономарев поддержит со стороны входа. Оставьте в казарме пятерых, пусть займут позиции возле окон. Еще одного, с автоматом, и оставшейся личный состав без оружия – на охрану «генацвали».  Мало ли что у них в гордом одиночестве в голову взбредет. Вы товарищ майор пойдемте со мной.
  Смирнов прихватил автомат у близстоящего солдата и направился за десантником. Савельев подвел рависта к торцевому окну, находящемуся в коридоре.
- Возьмете с собой толкового воина и займете позицию прямо здесь. Отсюда можно вести огонь по тем кто, находится в здании. Вот вам НЗ на всякий случай, – Василий отстегнул от своего автомата магазин и протянул его Смирнову. - Когда начнем, стреляйте во все что движется, кроме нас, естественно… Главная задача не дать гвардейцам вести прицельный огонь из окон. С остальными мы сами разберемся…
- Не переживай старлей, сделаем все как надо…
Из нутрии казармы раздалась автоматная очередь. Затем еще одна… с наружной стороны здания заработал ПКМ. Видимо грузины пришли в себя после внезапного нападения и решили взять у дерзких десантников реванш.
- Оставайтесь здесь! Я сейчас кого-нибудь вам пришлю… – сказал Василий Смирнову, и пулей бросился в казарму.
- Экономить патроны бронелобые, – орал на перепуганных, и стрелявших куда попало танкистов Бородин. - Бить короткими… и целиться, а не из-под подоконника шмалять в белый свет как в копеечку…наберут детей в армию, а потом мучайся…
  Молодчина все-таки был этот ефрейтор, мало того, что давал неопытным солдатам наставления, так еще в перерывах между репликами сам успевал вести прицельный огонь как положено – отсекая при каждом выстреле два максимум три патрона.
   Савельев понял, что оставлять без присмотра казарму нельзя. Гвардейцы одним махом вышибут танкистов из помещения и тогда все напрасно… все начинать по-новой.
- Бородин, – крикнул он своему подчиненному, - остаешься за старшего. На тебе казарменное помещение…. Один из числа внутреннего наряда к майору Смирнову… с оружием… Яковенко - пулей к Пономареву и передать, чтобы держал позиции любой ценой… затем, в таком же темпе обратно сюда . Крытников, за мной…
  Яковенко действительно выполнил приказ с проворностью, которой позавидовал бы любой кандидат в сборную по бегу с препятствиями.
- Грузины…человек двадцать…прут на крыльцо… Понамарев их немного осадил из «ручного». Сейчас они за кусты все попрятались, и оттуда молотят куда попало, – доложил разведчик.
- Потери есть? – спросил Василий настороженно.
- У нас нет, – бодро ответил Яковенко, – зато наши как минимум двух грузин уработали когда здание брали…
- Это хорошо! – на душе у Савельева сразу стало легче. – Дай рожок, а то командиру придется на гвардейцев в рукопашную идти…
  Яковенко без лишних разговоров достал из подсумка магазин.
В этот миг с торцевой стороны здания прозвучали выстрелы. Предположительно стреляли из окна, где занял позицию Смирнов. Значит, грузины решили обойти здание и ударить с тыла. В один прыжок офицер очутился снаружи и через считанные секунды занял позицию на углу здания. Равист действовал грамотно. Заметив, что боевики хотят обойти казарму, но без раздумий открыл огонь и заставил их вернуться на исходные позиции. Однако грузины проявляли завидное упорство. Осознав, что пройти Смирнова им не удастся, гвардейцы высадить небольшой десант через окна соседнего (занятым ими) строения на тыльную сторону. Теперь бой развернулся уже с обеих сторон казарменных помещений. Крытников и Яковенко попытались пресечь эту попытку обхода ведя стрельбу по прыгающим из оконных проемов кавказцам, и даже заставили прекратить «десантирование», но несмотря на это, пятерым гвардейцам все же удалось приземлиться на землю, и открыть ответный огонь. Воздух прорезал приятный свист… приятный для каждого кто носит погоны. И дело тут не в извращенном стремлении к риску и погоне за очередной порцией адреналина. Тривиальная физика и ничего более. Пуля летит впереди скорости звука, за исключением той, что выпущена из БП (бесшумного пистолета – для большего сокрытия шумов при стрельбе). Если услышал свист – следовательно, пролетела мимо. Свою пулю ты не услышишь.
   Несмотря на видимое спокойствие и хладнокровность производимых действий, внутри Василия все сжалось в маленький комок. Страх липкими и холодными щупальцами начал все глубже проникать в его естество. Тут нечего стыдиться. Старший лейтенант был обычным человеком – из плоти и крови. Ему, как и всем остальным будет больно, если пуля угодит в его тело. Он как и все находящиеся под солнцем смертен, и ему страшно когда его жизни угрожает опасность. И вот тут, когда не остается сил, чтобы бороться с  инстинктом самосохранения, заложенного самой природой,  в дело вступает дремлющая в каждом человеке, до поры до времени, противоборствующая этому низменному чувству сила. Мужество - это не полное отсутствие страха. Мужество - это когда ты можешь преодолеть страх и выполнить поставленную задачу. Выполнить несмотря ни на что.
  Сейчас Савельеву казалось, что все двести гвардейцев стягиваются сюда, к этой казарме в непреодолимом желании уничтожить его и всех кто рядом с ним. От одной этой мысли по всему телу пробегала отвратительная дрожь. В такие мгновения хотелось бежать. Бежать подальше от этого проклятого места. Бежать без оглядки, куда глаза глядят. Но он силой воли давил в себе эти порывы, и упорно продолжал лежать на выбранной позиции, ведя огонь по противнику. С противоположной стороны здания стрельба так же не затихала. Гулкое эхо выстрелов доносилось с парка боевых машин и со стороны штаба. Казалось, что сейчас весь мир ведет кровопролитный бой, и на земле нет места, где не слышны эти зловещие звуки. Белый свет, в сознании старшего лейтенанта, сжался до пределов одной воинской части, где люди с завидным упрямством старались уничтожить друг друга.
  По подсчетам, которые в уме производил Василий, у него скоро должны были закончится патроны. Единственное что не могло не радовать - грузины пришли сюда налегке а стреляли, в отличие от десантников, чаще и бестолковее. Стало быть боеприпасы у них тоже скоро иссякнут. Только вот у кого быстрее, вот в чем вопрос? В пылу боя Савельев не заметил, что стрельба идущая со стороны штаба неумолимо приближалась к месту, где он со своими разведчиками держал оборону. Понял все лишь тогда, когда грузины стали выпрыгивать из окон, и не взирая на ведущийся по ним огонь, бежать в сторону забора, ограждавшего танковый полк от мирного населения маленького городка.
  Чернышев подоспел как нельзя кстати. В сравнении с Савельевым, замкомбата сделал несоизмеримо больше. Его группа в считанные минуты освободил от гвардейцев территорию штаба, вооружив офицеров находящихся в здании трофейным оружием. Благо, в комнате дежурного по части, находились боеприпасы, для заступающего караула и проблем с патронами не было. Чернышев ударил на близлежащую казарму, занятую гвардейцами. На счастье боевиков оказалось не более десятка, да и фактор неожиданности сыграл свою роль. Грузины запаниковали. Силы десантников были ничтожны, в сравнении с численностью противника, но сказалось плохая слаженность и полное отсутствие взаимодействия. Захватив танковую часть без особых усилий, гвардейцы оказались морально не готовы к стремительной атаке разведчиков и не сумели оказать достойного сопротивления. К тому же, наиболее подготовленные боевики были направлены на штурм парка боевых машин и складов, так как  их главари обоснованно считали, что именно там, им будет оказано наиболее серьезное сопротивление.  Оставленный в полку «молодняк» на глазах превратился в неуправляемую толпу и разбежался, кто куда. Поэтому Чернышев и шел без потерь, не встречая на своем пути серьезного сопротивления. Савельеву в этом плане повезло куда меньше.  Именно во второй казарме, которую Василию так и не довелось отбить у противника, расположился штаб сводной роты национальной гвардии Грузии. Видимо на выбор повлияла непосредственная близость с парком, который штурмовали боевики. Сюда же отходили остатки разбитых Чернышевым групп. Вот какую важную деталь упустил молодой грузин, которого допрашивал старший лейтенант. Сделал он это умышленно или действительно не знал, сейчас было уже не суть важно.
 Прозорливости Александра мог бы позавидовать его знаменитый тезка и по совместительству генералиссимус – граф Суворов. Как и предполагал Чернышев, в парке грузин постигла полная неудача. Кто-то вовремя успел предупредить дежурного по парку, о вторжении. Боевики только и того, что смогли что захватить КПП и немного продвинуться к складским помещениям. На их пути непреодолимой стеной встал караул. Но если встреча с вооруженными часовыми еще входила в планы гвардейцев, то приближение к месту боя дежурного танка повергло штурмующих в состояние шока. Сорокатонное бронированное чудовище, сулило грузинам очень кислые перспективы на будущее. Утратив последние остатки мужества, большая часть незадачливых воителей с беспорядочной стрельбой начала стремительно отступление, переросшее в скором времени в бегство. Тем более сквозь шум стрельбы было отчетливо слышно, как с визгом заводятся двигатели еще нескольких Т-72. Остаток наиболее стойких горцев огнем из танковых пулеметов был загнан в подвал одного из помещений. Видимо они, связавшись по рации, затребовали подкрепления у своих подельников, оставшихся на территории полка. Однако действия взвода десантников лишили их последней надежды на спасение. Через полчаса небольшая кучка кавказцев с опущенными головами и поднятыми к верху руками покинуло совой последний очаг сопротивления.
  Савельев сидел на земле и рассеяно смотрел по сторонам. Разведчики уже окончили зачищать территорию, а Василий еще не мог прейти в себя после случившегося. К старшему лейтенанту подошел Чернышев.
- Я в тебе Василий Иванович никогда не сомневался! -  искренне поблагодарил Савельева заместитель командира батальона.
- Спасибо! – вяло ответил командир взвода.
- Ты не ранен? – забеспокоился Саня.
- Да вроде бы цел… - Василий с трудом поднялся на ноги.
- Потери есть?
- Не знаю, – виновато ответил старший лейтенант.
  Действительно, самое важное для командира это личный состав. А он расселся здесь и греет пятую точку, вместо того, чтобы узнать, все ли  живы, здоровы. Может кому-нибудь из его бойцов требуется срочная медицинская помощь. Прощелкала Вася свою прямую обязанность. Раскис как баба…
  На ватных ногах, ничего не сказав Чернышеву, старший лейтенант побрел в направлении казармы. В курилке, возле крыльца, сидел Понамарев и остальной личный состав взвода. Сержант нервно курил,  а рядом с ним на земле лежал ручной пулемет, который еще недавно заставлял целовать землю гвардейцев, пытавшихся выбить десантников из здания. Из помещения уже выводили пленных грузин, захваченных разведчиками при штурме.
- А что, крутым и ночью солнце светит?  – спросил один из конвоиров у гвардейца, который так и не удосужился снять «форменные» солнцезащитные очки, а может просто забыл про них с перепугу.
- В особый отдел повели, – сознанием дела сказал Пономарев, поднимаясь со скамейки, когда Савельев подошел к курилке.
Примеру сержанта последовали и остальные бойцы.
- Садитесь мужики… курите…вы сегодня молодцы… - сказал Василий подчиненным
- А где Лавринович? – спросил офицер у сержанта, обведя взглядом всех присутствующих.
- Слегка в руку зацепило. В санчасть пошел, чтобы зеленкой помазали, – ответил Понамарев с юморком.
- Остальные все целы?
- Наши все… - доложил командир отделения и осекся…
  В этот момент из казармы, на одеяле солдаты вынесли чье-то тело. Чье именно, Савельев не разглядел.
- Майор Смирнов, – скорбно сказал  командир отделения, глядя на несущих. – Там его и нашли…в коридоре…
- Ранен? – Василий еще надеялся, что не все так плохо.
- На повал… прямо в голову…
  К курилке подошел Чернышев
- Смирно! - Скомандовал Василий личному составу при подходе заместителя командира батальона и немедля приступил к докладу. – Товарищ капитан личный состав взвода поста…
   Саня дал понять жестом руки, что доклад не обязателен.
- Потери есть? - задал Чернышев наиболее интересовавший его вопрос.
- Лавринович ранен в руку. Так, еле зацепило, – ответил Савельев. – Сейчас в санчасти на перевязке.
 Капитан бросил вопросительный взгляд в сторону бойцов уносивших тело, которое еще полчаса назад было майором службы РАВ.
- Смирнов, – пояснил Василий. – «Двухсотый»… Нас из коридора прикрывал…
  Да, у военных это безобидная для любого математика цифра имеет весьма скорбное значение. Это не просто набор элементарных чисел записанных в определенной последовательности. Это невосполнимая утрата. Это горе без стука распахивающие двери обычной квартиры, где люди только что пили чай и даже не помышляли, что у них уже нет отца… сына… брата. Это скорбные лица товарищей, которым выпала нелегкая миссия доставить этот «тяжелый груз» по месту назначения, к последнему пристанищу где бывший собрат по оружию обретет вечный покой до второго пришествия. Откуда пошло такое название – «груз двести» уже никто не может толком сказать.  Одни утверждают, что такой номер имел Приказ министра обороны о порядке транспортировки убитых военнослужащих. Военные летчики нашли более практичное объяснение – цинковый ящик вместе с биологическими останками весит  примерно двести килограммов, а тяжело раненый с двумя сопровождающими – триста, оттого первую категорию именуют «двухсотый», вторую, соответственно «трехсотый». Ссылаются также и на терминологию военных медиков и на кодировку, используемую в войсках для передачи сообщений. Главное что смысл этого значения всегда одинаков – СМЕРТЬ.
- Танкистам тоже досталось, – сказал Чернышев, присаживаясь на скамейку и доставая сигареты. – Майор, который дежурным по полку стоял, тоже погиб. Отказался сдать оружие этим тварям. Его и застрелили для острастки, прямо в дежурке. Жаль, хороший был мужик…
  Вот так! А еще сегодня Василий беседовал с этим приятным дядькой, который так хотел обрести покой от армейской рутины в военном комиссариате. Возможно, ему не раз приходилось ходить под смертью в Афганистане, где он по молодости оттрубил целых три года. А костлявая с косой нашла его здесь - на территории бывшего Союза, в некогда мирной и гостеприимной Грузии. Глупо. Ой, как глупо!!! 
- Но мы то знаем, за что жизнью рисуем, а девчушка здесь причем? – продолжал Чернышев невеселый рассказ о маленьких человеческих трагедиях. – Эти мрази когда убегали, шмаляли куда не попадя. Вот шальная и залетела в офицерское общежитие. И прямо в девчонку – школьницу. Как мать орала, аж страшно вспомнить. Правильно говорил Суворов, что пуля дура. Ей слепой без разницы, кто на ее пути подвернется взрослый или дитя малое. Я бы всех этих… всех к стенке и без всякого суда и следствия. Ладно Вася, строй подразделение, нам еще колону сопровождать.
 Когда личный состав уже стоял в две шеренги, Чернышев вышел перед строем.
- За мужество и стойкость, проявленные при отражении нападения грузинских экстремистов, от имени командования батальона объявляю всему личному составу взвода благодарность!
- Служим отечеству! – громогласно ответили разведчики. 
Выждав паузу, Саня сменил официальный тон. Теперь он говорил не просто с подчиненными, а с боевыми товарищами, с которыми ему сегодня довелось хлебнуть лиха.
- Спасибо ребята! Благодарность это не что, в сравнении  с тем, что вы сегодня сделали. Я действительно горжусь, что служу вместе с такими парнями.
  Печальные итоги первого боя старшего лейтенанта Савельева:
С грузинской стороны потери составили – около 12 убитых, 20 раненных (это только те, кого не успели унести с собой гвардейцы), и двадцать восемь пленных.
Со стороны Российской армии – убита два офицера и восьмилетняя Марина Савостина, маленькая жертва больших политических разборок, случайная и далеко не последняя.   
   Василий ничего не сказал Инге, о том, что случилось с ним в маленьком грузинском городке. Не рассказал, что он стрелял в людей и даже убил как минимум одного (того самого грузина возле окна). Зачем тревожить женщину, особенно, когда она на третьем месяце беременности.   


На пороге великой степи

лето 6732 от сотворения мира
Половецкие земли близь острова Хортица

Неспешно войско двигалось дальше вдоль Днепра к острову Хортица, к броду возле Протолоче.  Однако наиболее трудное испытание сего перехода ждало русских ратников впереди. Возле небольшого городища, что раскинулась прямо за рекой Самарой,*

* В последствии на этом месте была основана крепость Кодак.

 начинались великие пороги. Сюда же прискакал гонец от Мстислава Мстиславовича и сообщил, что князь Галицкий сейчас стоит возле Олешья.  А к ним прибыла и вся земля половецкая и выгонцы Галицкие более чем на тысячи ладьях. Теперь собираются двинуться к Протолоче. Сие известие ободрило не только русских князей, но и простых воинов. С такой силой никакой враг не страшен.   Да и нечего теперь через пороги ладьи переправлять, потому как на Галицких можно будет на ту сторону перейти, ежели случиться, что татары перекроют все броды в том месте.
   Однако, меньше всех ликовал по сему поводу Александр Попович и все ближние его. Не давало хоробрам покоя мысль об убиении посольства татарского. Не по совести поступили князья русские. Негоже убивать безоружных людей, которые сами к тебе пришли, хотя и с дурными вестями. Да и сами татары поразили Александра своей решимостью. Даже в момент смертной опасности не было у них робости и страха. Кабы не гриди, наложившие на них путы, то кинулись бы послы на подлого половца и растерзали бы его голыми руками. Относительно этого не было у Александра никаких сомнений. Ежели, среди этого народа все таковы, тогда с сильным супротивником предстоит битва. Однако были в дружине и такие, которые разделяли сие убийство. «Пущай так борзо с половцами говорят», - высказывали свои думы дружинники. «Просить мира следует с уважительностью, особливо если нет мочи против его войска устоять. Дикий они народ, и за дерзость их надобно покарать». Александр с таковыми не спорил, ибо знал, что спорами делу не поможешь, да и назад время не воротишь. Однако на одной из стоянок высказал боярин великому князю свои суждения относительно сего происшествия, когда Мстислав Романович вопросил о причине его дурного настроения. Молчаливо выслушал князь справедливые упреки своего хоробра, но добавить к сказанному в шатре возле Зарубы было нечего. Самому правителю киевскому не по нутру было это расправа. Никогда в жизни своей не совершал он таких незавидных поступков и вот уже будучи в зрелых летах, с попустительства Божьего, впал в грех. В последствии же сия беседа никоем образом не повлияла на их хорошие отношения меж собой.
  А тем временем некоторые корабли купеческие, что перевозили груз для русской рати, решили плыть дальше вниз по Днепру, за товаром, дабы иметь себе прибыток. Они-то несмотря на всю опасность путешествия, ибо труден был путь меж подводных и надводных скал, да и охраны при них была весьма ничтожна, уже начали проходить первый из порогов, который именовался Кодак. Местные жители, что жили неподалеку в городище, большей частью с берега, помогали проводить сии суда меж каменных глыб, держа их веревками, дабы бурлящие потоки, не дай Бог, не толкнули одно из них на острые каменные зубья. Иные, раздевшись до нога, заходили в самую воду и щупали длинными шестами дно, в поисках места, где можно было бы безопасно пройти судну. Так они и шли по переду ладьи, ведя ее недалеко то берега по изгибу русла.
- Благо, что снега в этот год были большие, - говорил кто-то из знающих. – Вот ежели бы плыть довелось в конце лета, когда вода сойдет, тогда гиблое дело. Тогда камни прямо стеной из воды стоят, и проход в них отыскать, весьма не просто. 
 
- Это еще что! – важно глаголал Осьмий, наблюдая за стараниями переплавщиков. – Вот когда дойдем до «Ненасытца», тогда будет хлопот нашим дармоедам, что на ладьях доселе ленились. Там-то им придется здорово попотеть.
 Однако до «Ненасытца» было еще далече. Немилостив был Днепр к мореплавателям, оттого и вздыбил он посреди вод своих, скалистые гребни, один другого хуже. Не успели купцы пройти Кодак, а за ним уже шел  Сурский порог. Наречен он был так, потому что начинался на том месте, где в Славутич впадает  река Сура. Тут некоторые из кораблей приставали к небольшому острову, что находился возле правого берега реки, покуда иные осторожно проводились сквозь эту преграду. С началом сих страшных препятствий, ладьи утратили прежнюю прыть, с которой они шли ранее, и дружина, шедшая по берегу, стала обходить их.
Бог был милостив к русским торговцам, и благополучно миновав Лоханный, Стрельчий и Звонец и Княгинин, суда подошли к Ненасытцу. Суров и страшен был сей порог. Много кораблей, что отваживались пройти сквозь его, нашли здесь свой конец, вместе с теми, кто был на них. От того и получил он свое прозвище, ибо не мог насытиться своими жертвами.  Двенадцать каменных уступов преграждали путь всем, кто шел вниз по реке, либо поднимался вверх по течению. Один из оных уступов имел высоту до трех с половиной сажен. Быстр и нетерпелив седой Славутич, в своем беге. Не терпит он, когда его вольные воды  сжимают каменные оковы.  То того и бьет он неистово своими волнами об громадные глыбы. От самого сотворения мира кипит здесь борьба стихий, но покуда, ни одна из них не может взять верх в этой схватке. Большой шум поднимает возмущенная каменной преградой вода. За версту слышно как ревет, негодует вольнолюбивый Днепр, пробиваясь к морю Понтийскому.
- Молвят люди, тут вода так быстра, что даже в самую студеную зиму не замерзает! – говорил Осьмий, которому как-то доводилось провожать посольство до самого Царьграда. – Кормчие сказывают, что здесь за каждым камнем, торчащего посреди воды, сидит черт, и наводит на плывущих морок.
В єтом месте уже никто не рисковал плыть по реке. Все суда приставали к берегу носом, и сгружали всю кладь на телеги, нанятые еще в кодоцком городище. Далее все ладьи тащили волоком, по земле, пока не минуют сие препятствие.
  Всего же на Днепре имелось двенадцать порогов, ежели к ним причислить и Воронову забору, то в аккурат выходила, чертова дюжина.
Наконец-то корабли купеческие, потеряв на этой самой Вороновой заборе одну ладью, миновали последнюю преграду – порог Вольный. Поговаривали, что именно здесь нашел свою смерть киевский князь Святослав Игоревич, когда возвращался с малой дружиной из своего похода в земли Византийские. По сей причине, Мстислав  Романович и сделал тут небольшую остановку, и хотя священство, бывшее при войске было против, (ибо Святослав был язычником и гонителем христиан) долго молился с иными князьями. Просил, дабы помиловал Господь Бог его предка неразумного, и простил ему все грехи, сотворенные в неведении его, о смысле жизни праведной. Отпустил ради мученической смерти, которую претерпел Святослав, ибо согласно приданию безбожный Курян, хан печенежский, велел отнять князю киевскому голову и сделать из черепа кубок для питья. 
   Далее по течению реки на промежутке между последним порогом и Хортицею, река значительно сужалась и в ширину была не более восьмидесяти сажень.  Оттого в наиболее узком месте, была обоснована  переправа, которую греки именовали Крария*.

* Об этой переправе упоминал византийский император Константин Багрянородный в своем труде «Об управлении империей». Она известна в более поздних источниках как Кичкасская переправа.

На правом берегу, имелось небольшое поселение из бродников и осевших половцев, трудившихся на этой переправе. Мстислав Романович направил в городище несколько дружинников, дабы разведать, где находятся татары. Однако местные сторожа в один голос уверяли, что никаких татар возле брода не видывали. Разве, что пару раз, издали, видели они всадников малым числом. Но к переправе те близко не подходили, только пыль в поле подняли и ушли обратно в степь. Хотя, таки удалось людям княжеским отыскать одного бродника, (что промышлял рыболовством ниже по Днепру), который видел  пришлых недалеко от Великого луга. Затаившись в плавнях, он хорошо рассмотрел всадников в странном одеянии, на низких лошадях. Таких ему удалось насчитать до двух десятков. Они-то, проехав немного вдоль берега, скрылись в ближайшем лесу и более не показывались. Оставив в городище сотню ратников, дабы стеречь переправу, великий князь с войском своими и иными князьями двинулся далее, для встречи с Мситиславом Галицким.
  Лагерь расположили неподалеку от Протолоче, подле урочища. Сие городище находилась на острове Хортица, в плавневой его части. Оно было велико по размерам – в несколько сот сажень. В центре поселения имелось укрепление – деревянный частокол, за которым хоронились жители посадов во время нашествия неприятеля. Населяли городище, большей частью бродники, которые обеспечивали проход через днепровские пороги судам, что ходили по Днепру в Царьград и обратно.  А, еще переправляли они различный люд по бродам через реку. По вере здешний народ были христианами и даже имели церковь. Говорят, что была она поставлена на том месте, где прежде рос вековой дуб, и во времена языческие этому-то дереву всякий путник приносил свою жертву.
Один из отрядов русских полков, состоящий из наиболее опытных  воинов был переправлен на Хортицу, под самые стены Протолоче, дабы в случае внезапного появления татар, не дать им захватить переправу. Бродники населявшие остров не сильно обрадовались появлению русского воинства, ибо работы предстояло не мало, а оплата, ежели таковая вообще предполагалась, была мизерной, в сравнении с тем, что они получали от купцов за свои старания. Да делать нечего, ибо ратный люд шутки шутить не любит.
  Не успели воины еще поставить шатры и плостницы, а великий князь уже призвал к себе всех князей и первых бояр.
- Не станем сложа руки дожидаться прибытия Мстислава Галицкого и Котяна. Ибо не ведаем мы, что на другом берегу деется. Следует послать на ту сторону Славутича дозор из людей опытных, дабы они разведали, далеко ли враг стоит от берега, и не собираются ли поганые татары препятствовать переправе. Бродники твердят, что пришлые подле острова не показывались, однако, ведая, о лукавстве врага нашего, нельзя отрицать, что они могут таиться где-то поблизости, и в момент самой перехода через реку ударить на нас неожиданно. Посему сочту за разумное, отправить сегодня ночью дозор на ту сторону.
  Все собравшиеся единодушно одобрили такое решение великого князя. На совете было положено, что небольшой отряд из числа дружины испытанной  ведомый проводником бродником, сей же ночью совершит это предприятие. Переправлять же воинов решили недалеко от Великого луга, дабы они затем, следуя вдоль берега аж до самой Протолоче, смогли как следует разведать, нет ли в округе отрядов татарских.  А еще потому положили переправить дозор ниже Хортицы, так как до прибытия Мстислава Удатного с половцами, неприятель менее всего ожидает появления русских войск с этой стороны.
   Александр, заслышав о таком предприятии, стал просить великого князя, поручить ему возглавить сей отряд, взяв туда людей из киевской дружины. Однако Мстислав Романович строго воспретил ему идти в дозор.
- А ежели татары выследят, и напав  полностью уничтожат людей посланых? – отвечал князь киевский на такую просьбу. – Тогда лишусь я лучших воинов своих, прежде чем начнем сражения с неприятелем. Нет! Ты останешься здесь, и Добрыня Золотой Пояс при тебе будет. Старшим же пошлем Осьмия. Даш ему людей надежных, по твоему выбору, дабы смогли подсобить, если сечи с врагом не миновать. 
    В кругу дружины порешили что с Осьмием пойдет и Сивел. Всего же в разведку отряжено было пятьдесят конных воинов. Еще две сотни стояли в полной боевой готовности, на случай если будет необходимость прийти на выручку своим товарищам. Также исполчили отряд и пеших ратников дабы они смогли прикрыть отход  дозора через переправу возле самой Протолоче.
  Когда солнце закатилось за горизонт, конный отряд двинулся к потаенному броду. До места добирались вдали от берега, дабы не быть видными  с другой стороны Днепра. Хоть и не желал великий князь, но Попович таки испросил  лично сопровождать отряд до самой переправы. Однако, вместе с тем, Мстислав Романович крепко-накрепко воспретил Александру переправляться через реку – даже если дружинники на том берегу попадут в татарскую западню. С собой же Попович взял сотню конных воинов, и во исполнении воли княжеской порешил, что ежели случиться бой возле самого брода то подмогу поведет верный Тороп.
   Брод и в правду находился в неприметном месте. И с того, и с этого берега, здесь шли густые плавни, что давало возможность дружинникам не примеченными не только войти в воду, но и выйти из оной. Когда же последние алые лучи Ярила, растаяли в сумраке ночи, дозор вышел к берегу. Охранение осталось стоять в небольшой дубраве, дожидаться, покуда отряд не переберется через реку. Александр же провождал дружинников до самой воды. Тихо гулял ветер, забавляясь силой своей, гнул камыш да осоку до самого долу. В высоком небе рвал он в клочья тучи и прятал за ними луну.
-  Сам Господь сподобил в такую-то ночь идти в степь! – говорил Александр, воззрев на небеса мрачные.
- На той стороне, вроде тоже все спокойно, – поддержал своего сотоварища Осьмий, сверля  глазами своими левый берег Славутича.
 Токмо ночные птицы изредка перекрикивались меж собою, нарушая ночную тишину.
- С Богом! – напутствовал Попович своих товарищей. – Ежели, доведеться вступить с неприятелем в сечу,  не посрамите земли Русской. Мы же, с этой стороны, вам непременно подсобим. 
  Спешившись, дружинники осторожно повели в воду под уздцы коней своих. Александр послал за стрелками, на случай прикрытия отхода дозора. В большой тревоге пребывал Попович, покуда отряд переходил на другую сторону. Пристально глядел он, что твориться на левом берегу.  Искренне сожалел он, что не может на сей раз разделить опасность со своими другами. Но ничего не попишешь, слово великого князя тверже камня. Вот уже дружинники миновали середину Днепра, в плавь, держась за хвосты коней своих, а на той стороне все спокойно. Лишь встревожилось несколько пичуг в плавнях, когда воины стали пробираться сквозь заросли. Мрачный левый берег хранил спокойствие, как будто всем его обитателям нет никакого дела до этой дерзкой вылазки. Попович таки усмотрел сквозь мрак ночи как пригнувшись вышли из кустарника несколько теней и скрылись в кромешной темени. Александр подал сигнал и стрелки, что были поблизости,  изготовили тугие луки свои. Казалось, что минула вечность, покуда с левого берега не прозвучал «крик дикой птицы», поданный одним из русичей. Означал он, что подле берега все чисто от неприятеля. Из плавней стали верхом выезжать всадники, уже без излишней осторожности, быстро удаляться от берега. Долго еще стоял Попович со стрелками,  не решаясь возвращаться в лагерь дружины киевской. Все боялся он, что татары лукавые нарочно заманивают русских воинов подальше от берега, дабы окружить и истребить дозор, не дав возможность уйти назад к реке. Однако опасения его были тщетными. Никакого шума тревоги поднятого врагами, ни знакомый звон клинков и криков, неизменных спутников  жаркой сечи, не тронул слуха его.
  Уже под утро вернулся Александр окольными путями в русский лагерь и обстоятельно доложил Мстиславу Романовичу, как прошло предприятие.
  Отряд же, благополучно перешедши ночью на левый берег, двинулся вдоль Днепра в сторону Хортицы. Углубляться в степь, было строжайше воспрещено, оттого воины не теряли реку из виду. Впереди всех было послано пять дружинников. Непрестанно осматривали они окрестности  и подавали условные знаки товарищам своим, что путь свободен. Где-то, ближе к полудню, из числа этой сторожи, прискакал гонец и прямо на ходу сообщил Осьмию.
- На одном из курганов видны всадники! – при этом гонец указал перстом в ту сторону, откуда показались непрошенные гости. 
  Осьмий, без лишних расспросов, пришпорил коня своего, и подался смотреть на татар оставив за себя Сивела. Из отряда выделилась несколько дружинников, и поскакали вслед за воеводой своим. Подле кургана высокого поджидал их один из дозорных, оставленный на страже коней товарищей своих. Все быстро спешились, и пригнувшись подались к вершине холма, за которым хоронились русичи.
- Вон они, окаянные, – указал рукой старший, среди сторожей посланных.
  И вправду, вдали, на одной из возвышенностей,  черными силуэтами виднелись три всадника. От  ярко светившего солнца, и по причине большой удаленности, внешний облик людей сиих нельзя было толком разглядеть. Лишь черные фигурки, стояли пред глазами Осьмия. Но даже по ним можно было определить, что это уж не половцы и тем паче не бродники и не черные клобуки.  Кони, на которых сидели всадники, были меньше чем обычные. Да и доспех на воинах не походил на виданные опытным воеводой ранее. При себе имел каждый из них, небольшой шит, странного вида шелом, по два  лука и не менее трех колчанов. Да еще у одного на лошади, Осьмий,  приметил брони, накинутой поверх оной, и сшитой каким-то хитромудрым образом. 
- Кажись татары! – сказал воевода бывшим с ним.
- Может, подкрадемся поближе, и ежели Бог сподобит, полоним одного из них? – предложил один, из не в меру ретивых дружинников. – Великий князь за него большую награду даст.
- Они уже, поди нас давно приметили! – оборвал удальца Осьмий.
В подтверждение сказанному, один из всадников поднял на дыбы коня своего и издал громкий клич, на своем, непонятном русскому человеку, языке. Затем вся троица, повернув лошадей стремительно подалась в поле чистое, подальше от берега.
- Уходят, проклятые! – сокрушался старший из дозорных. – Кони у них невелики да коротконоги. Ежели  за ними на своих вороных пустимся, то далеко не убегут. А-то, гляди, не равен час наведут на нас свое племя поганое. Нельзя им дать уйти.
- А коли, за холмом засада устроена? – степенно рассуждал Осьмий, без горячности. – Нет! Не станем мы их преследовать. Сейчас же, далее к Протолоче двинемся, а то и вправду, как бы не напали на нас полки татарские. Только бы успеть, до своих добраться!
  Далее отряд шел рысью, прижавшись к берегу и опасаясь погони.   Тревожно смотрели в сторону степи дружинники, ожидая внезапного появления врага коварного. Даже видавший виды Осьмий и Сивел изрядно переживал, ибо о своем супротивнике доподлинно им ничего известно не было - ни о их нравах, ни о том, коим способом будут атаковать, и каковы они в бою. Это сильно волновало воеводу и его помощников.  А тем временем, проклятая степь, весьма медленно проплывала с права, от чего казалось, что дозор не едет вперед, а на месте стоит. Лишь Днепр величаво и спокойно проносил свои могучие воды к далекому Понтийскому морю. Наконец,  стражи, посланные впереди отряда, завидели Хортицу. Какая она сейчас была родимая и желанная, словно в дом свой возвращались. Вот уже виден и главный брод и сама Протолоча. Стало быть, добрались. Теперь никакие татары не страшны более. Успеют прийти дружины русские на выручку, в разведку посланным. Осьмий наказал воинам осадить коней своих и перейти на шаг. Не хотел выказывать опытный воевода перед полками православными, что оробел он перед лицом врага невиданного. Уже осмелев окончательно, он даже велел у самого брода заслать недалеко в степь дозор числом в десять человек осмотреть окрестности. И пока они рыскали, высматривая татар, приказал остальным дружинникам напоить коней и спешиться. Однако здесь следов татар обнаружено не было. Тогда оставив это десяток  на левом берегу и велев им надежно укрыться и наблюдать за степью, Осьмий с остальными воинами направился в русский лагерь где и поведал великому князю, что хотя и видел татар, и они-то скорее всего следят за берегом, однако около переправы нигде нет их полков, и что на теперешний момент путь в степь свободен.
   Некоторые, из наиболее нетерпеливых князей, стали настаивать, дабы тут же начать переправлять дружины русские на другую сторону, однако Мстислав Романович остудил их пыл, и Мстислав Святославович  черниговский был тут в помощь великому князю.
- А ежели они на нас всей своей силой навалятся,  и полки наши опрокинут, – говорил повелитель земель черниговских. – За спиной Славутич, и отступить не будет никакой возможности. Уж сколько дней ждали, еще ли два не вытерпим. Вот кода подойдет Мстислав Удатный с половцами, тогда и начнем дело. Всей переправы татарам не устеречь, ибо не только у Хортицы  станем реку переходить, но и в других местах. Да еще выгонцы галицкие на ладьях своих, в любом сподручном месте, на левый берег перебраться смогут. Не удержать тогда нашим врагам такой широкой переправы.
 Все соприсутствующие нашили верными слова князя черниговского и положили не поспешать.   
   Наконец-то примчался гонец Галицкий, и сообщил что Мстислав Удатный совместно с половцами в дневном переходе от русского лагеря.

* По утверждению Соловьева  расстояния во времена Киевской Руси обычно измерялись дневными переходами

 Однако вместе с тем пришли вести и с другого берега. Один из дозоров сообщал, что к броду возле Протолоче, приближаются татары малым числом. Срочным порядком был исполчен отряд находившийся на Хортице у стен городища. Да из конной дружины было снаряжено не менее тысячи, для отражения набега неприятеля.   Осьмий, усиленный сотней всадников уже направлялся на левый берег, когда гонец принес весть, что татары прислали второе посольство. После того, все малость успокоились, а некоторые даже немало приободрились сиим известием. «Видно таки решили заключить с нами мир по-доброму», -  опять стали слышны разговоры как среди князей, таки среди простых дружинников. Памятуя о хитрости степняков и  справедливо пологая, что те непременно попытаются выведать про число воинства русского, и его готовность к походу в степь, уговорились встречать послов не в самом лагере, а возле городища на острове. К сему-то месту в срочном порядке отбыли все князья и знатные бояре, дабы выслушать, что скажут послы. Расположившись прямо под открытым небом, так как уже полуденный зной спал, русские князья велели людям своим привести к ним татар. Туда же были приглашены и половцы, находившиеся при русском лагере, (кроме хана совершившего злодейское убийство). Памятуя о происшедшем, Мстислав Романович объявил во всеуслышание:
- Ежели кто задумал худое супротив посольства сего, сей же час отрекитесь от такого намерения. Ибо не стану терпеть я такого беззакония, которое случилась у Заруба. И гридям, что при мне пребывают, я велел рубить любого, кто возжелает кинуться на татар, не взирая русский он или куман.
   Услыхав сие князья недовольно зашумели, но увидав решительный вид Мстислава Романовича умолкли, разумея, что несмотря на жесткость речи его, говорит он справедливо. Многие же из присутствующих и вовсе полагали, что татары наученные жестоким уроком не станут высокомерно требовать мира, а предложат выкуп дабы получить возможность самим уйдут из земель половецких.
   Однако, те кто так считал, завидев послов, сразу же смекнули что дали маху с такими расчетами.
 Хотя прибывшие оставили оружие свое еще на левом берегу, все как один были одеты они в доспех, выказывая всем русским князьям свою воинственность. Брони их были изготовлены из железа, но для русского глаза имели форму весьма непривычную. Не было на татарских воинах обыденных для всякого ратного люда кольчуг. Тело их защищали железные пластины, перетянутые крепкими ремешками из кожи. Эти-то пластины крепились так, что шли уступами, придавая им особую прочность. Доспех же состояли из четырех частей. Одна часть лат простиралась от бедра до шеи. Она туго обхватывала грудь, и видимо затягиваясь на спине ремнями.   Со спины шел другой кусок таких же пластин. Нижняя же часть переднего доспеха обхватывала тело полностью, потому как со спины бронь доходила только до поясницы. Обе эти части крепились пряжками к металлическим полосам, находившимся на обоих плечах воина татарского. От плеч отходила защита сделанная подобным образом  и  доходившая до кисти рук. Однако с внутренней части  руки были открыты. На коленях своих они имели подобную броню,  и все это было хитроумно скреплено ремнями да пряжками. Из под железных шоломов, ниспадала защита, на подобие той, что русские делают из кольчуги. Однако она тоже была составлена из пластин нашитых на кожу и плотно прикрывавшая горло и шею.  Брони были начищены до такой степени, что присмотревшись можно было увидеть в них отражение собственного лика.   Вверху шлемы украшены были хвостами конскими, и сие предавало послам еще более грозный вид.
   Однако, не боязнь за жизнь собственную, заставила облачиться послов в доспех. Изначально, всем своим видом давали они понять, что готовы к войне. Тут уже даже самые большие гордецы, из числа русских витязей, смекнули,  что предполагаемый выкуп  придется брать у татар силой.  На сей раз, переводчик был взят из бродников, бывших при татарах. Сняв шломоы в знак уважения к собравшимся, один из послов стал говорить к князьям русским со всей решимостью. Коротка была его речь.  Бродник быстро толмачил сказанное:
- Вы послушались половцев, послов наших перебили и идете против нас, то идите. А мы вас не трогали, и пусть рассудит нас Бог!
  Молчаливы на сей раз были князья, ибо были поражены услышанным. Нет, не грозные речи о неминуемой битве ввели правителей земель русских в замешательство, а благородство противника, который не побоялся отправить второе посольство только с тем, дабы открыто объявить о войне. А тем временем татары  с презрением взирали на половцев, которые стояли в стороне, за спинами своих союзников, и с бесстрашием на своих новых врагов – русских. И уже никто из присутствующих не осмелился поднять руку на послов. Не строгий запрет князя киевского был тому виной, а уважение к супротивнику.
- Быть по сему! – ответил послам Мстислав Романович с достоинством,  и отпустил их с миром.
Татары ушли со своим посольством, и растворились бесследно на просторах поля дикого. Дозор, сколько это было возможно, следил за пришлыми, однако далеко в степь удаляться не стал, из-за возможности попасть в засаду и быть истребленным. 
На конец-то, к вечеру следующего дня, прибыл к месту стоянки русских войск и Мстислав Удатный вместе со всей землей половецкой. Народа было такое множество, что весь правый берег покрылся шатрами, плостницами и половецкими вежами. Чудилось, что весь русский стан уходит аж за горизонт, туда, куда каждый Божий вечер падает светило небесное. Не мешкая, был созван совет из всех русских князей, дабы порешить, как далее действовать супротив войска татарского.  И теперь не обошлось без лукавства меж зачинщиками похода. Не могли они поделить свое первенство. Ежели до прибытия галичан и половцев, Мстислав Черниговский хоть и не без труда, но признавал главенство князя киевского, то теперь этому установившемуся порядку настал конец. Мстислав Удатный совместно с куманами имел под своим началом (даже до прибытия Галицких выгонцев), такое войско, которое превосходило по численности все остальные русские полки собранные воедино. Грех было не воспользоваться таким превосходством над иными князьями. Вот князь галицкий  и затеял сборы не в общем обозе, стоявшем подле брода, а у себя в лагере. И хотя с большими почестями званы были туда Мстислав Романович и Мстислав Святославович, но таки прибывали туда не как хозяева, а как приглашенные. По началу, великий князь запротивился такому решению посчитав себя оскорбленным, но князь черниговский и иные бывшие при Мстиславе Романовиче уговорили его таки согласиться на приглашение, дабы не вносить раздоры перед большим предприятием. Скрепя сердцем направился князь киевский в ставку Мстислава Удатного. Тут-то князю галицкому было поведано все, что произошло с русским войском в походе. Так же сказали и о посольствах татарских, что дважды приходили к русским князьям. По наущению Мстислава Романовича, зять его -  Андрей Долгая рука поведал Котяну о  бесчестии совершенном одним из ханов его. Услышав сие куман даже бровью не повел, а ответил с усмешкой:
- Даром вы и вторых послов отпустили. Не стоят поганые татары нашей жалости. Не щадя надо истреблять это племя поганое. Нет в их словах правды, один обман.
  Недоволен был таким ответом князь киевский, однако Мстислав Удатный, дабы далее не усугублять распрю, перешел к предстоящему делу.
- Одно  теперь ясно нам – войне быть, – говорил князь галицкий. – А раз так, то придется нам в степь идти. – Значит, нет вблизи брода войска татарского? 
    С позволения Мстислава Романовича слово взял Осьмий, ходивший в степь с дозором.
- Вблизи Протолоче мы татарских полков не видели. Однако, где они стоят теперь мы не ведаем и с какой стороны появятся не знаем.  Все они конные, и от сего, способны напасть внезапно. Еще думаю, что следят они с того берега, куда наше войско движется, ибо присылают свои посольства в аккурат к тому мест, где мы стоим. И о твоем приходе князь галицкий, им, поди, тоже уже ведомо,  – доложил старый боярин.
- Стало быть, надо к переправе готовиться! Переходить Славутич следует в нескольких местах, – решительно молвил Мстислав Романович, которому надоело сидеть на этом собрании аки гостю. Решил он показать свое старшинство, и то, что намерен самолично возглавить сей поход.  – Придут выгонцы на лодьях своих и перейдут Днепр возле порога последнего, чуть выше переправы Крария, а один из отрядов пойдет через Протолоче. 
  Не добро посмотрел на соперника своего Мстислав Удатный. Видно в его отсутствие привык великий князь единолично решать, что и кому делать. А ведь старшим над всеми князьями его покуда еще никто не выбирал. Да и не холоп ему Мстислав Мстиславович чтобы безропотно подчиняться.  Тут на выручку зятю своему пришел Котян, и сделал сие как всегда кстати.
- Это ты, верно сказал! – одобрил такое решение половецкий хан. – Переправимся в нескольких метах. Завтра по утру Мстислав галицкий велит выгонцам перейти на ту сторону возле порогов, а через Протолоче пойдет Данила Романович с тысячью всадниками. Молод он и напорист, стало быть, сможет удержать неприятеля, покуда не подойдут основные силы. Ты же великий князь поддержишь его отрядом, который стоит возле городища и с Мстиславом Святославовичем будете остальные войска через реку вести, ибо много в твоем войске пеших, и они будут замедлять наше движение. Татары на конях, и видя наше превосходство не решаться затеять с нами сражение прямо на берегу, а будут нападать и снова в степь отходить, причиняя тем самым большой урон. Без коня ты их никак не нагонишь. Даниле же мы дадим свежих лошадей, дабы он мог беспрепятственно преследовать татар в степи.
 Не по душе была такая затея Мстиславу Романовичу, но иные князья поддержали сказанное половецким ханом. Да и ежели честно признать, то было предложение Котяна, хотя и противно великому князю, но полезно для общего дела. Пришлось смириться. На том и положили, что галичане пойдут на ту сторону первыми.

Операция « Меч»

    Василий еще толком не усвоил истинного значения выражения «политическая целесообразность». Да и откуда ему было знать все производные варианты данного словоблудия. Но ведь заканчивал Рязанское командное,  а не военно-дипломатическую академию Генерального штаба. Именно поэтому встреча происшедшая теплым июньским утром  на территории парка батальона стала для него полной неожиданностью.
  Когда Савельев с группой бойцов приближался к боксам, где находилась техника его разведвзвода, он еще не знал о принятом где-то там, очень высоко решении. Поэтому старший лейтенант оказался полностью неготовым понять и осознать происходящее. Возле излишков вооружения – нескольких заштатных единиц БМД и БТРов находившихся на территории парка, по-хозяйски суетились несколько лиц кавказской национальности одетых в пиджаки, джинсы и солнцезащитные очки. Гвардейцы - те самые боевики «Мхедриони»! А ведь не прошло и двух недель после нападения на танковый полк. Савельев непременно поднял бы тревогу и попытался задержать «старых знакомых» если бы не присутствие рядом с ними заместителя по вооружению батальона. В принципе, гвардейцы в Сухуми были уже не в новость. Еще в мае прогрузински настроенный «Прогрессивно-демократический союз Абхазии» начал формировать и вооружать на территории автономии подразделения «Мхедриони», в том числе и в самом Сухуми. Скорее всего, здесь в парке, были местные представители гвардии, однако Василию было не до территориальной принадлежности боевиков.
- Пономарев! – сказал он заместителю командира взвода. - Распределишь личный состав для обслуживания техники и проконтролируешь, чтобы все до обеда было сделано. Если меня будут спрашивать, скажешь - пошел в штаб.
  Савельев действительно направился в штаб, только вопрос с которым но шел к заместителю командира батальона Чернышеву, носил, скорее всего, частный характер… хотя это, с какой стороны на него посмотреть.   
  Александр Владимирович сидел за своим рабочим столом и занимался занудливой писаниной, когда дверь кабинета распахнулась, и на пороге появился Савельев в крайней степени возбуждения.
- Саня ты можешь мне объяснить, что происходит? – сходу выпалил Василий, забыв даже поздороваться.
- А что происходит? – удивленно спросил капитан, не улавливая сути сказанного.
- Гвардейцы у нас в парке, лазят по технике как у себя дома…
- К великому сожалению они у себя дома и есть? – огорошил Чернышев своим ответом. – На счет техники, пришло распоряжение передать все заштатные единицы вооруженным формированиям Грузинской республики. А наша с тобой задача приказы не обсуждать, а выполнять, точно и в срок.
- Значит, теперь они уже вооруженные формирования… а там… в танковом полку это так, недоразумение вышло…
- А хочешь, я тебя огорчу до невозможности?
  Это был очень странный вопрос, но последовавший ответ вывел Савельева вообще за пределы здравого смысла.
- Все задержанные, после неудачного штурма, гвардейцы были отпущены на свободу, – с невозмутимым спокойствием сообщил капитан  сногсшибательную новость.
   Александра самого изнутри просто разрывало на части от негодования. Но что он мог сделать, если есть приказ сверху? Открытое возмущение, это лишний повод к всеобщей нервозности, которая, как известно делу только вредит. Вот так, стиснув зубы и зажав взбунтовавшиеся нервные клетки в стальной кулак собственной воли, приходилось терпеть.
- Кем отпущены? – действительно эта новость поразила Савельева больше чем увиденное в парке.
- Органами внутренних дел Грузии, – удовлетворил чрезмерное любопытство своего подчиненного Чернышев.  – Их туда передали наши «особисты», для дальнейших разбирательств. Вот и разобрались.  Диагноз – невиновны. Выходит, твоя правда, на счет недоразумения. Я тебе больше скажу, там действительно было не все так просто, как нам с тобой кажется. Грузины четко знали, что, где, и главное когда. Единственный сюрприз, это наше присутствие, о котором их вовремя не оповестили, да еще излишне бурная деятельность караула и офицеров, находившихся в парке. С перепугу гвардейцы даже не сообразили, что можно использовать захваченный личный состав в качестве живого щита, а значит, на вооруженное сопротивление не рассчитывали даже гипотетически. При проведении такой операции это просто верх легкомыслия. Они ведь шли воинскую часть брать, а не на колхозном рынке арендную плату с торгашей требовать…
- Что ты имеешь в виду?
 Савельев просто отказывался верить своим ушам. Видимо сказывалась крестьянская прямота, в восприятии объективной действительности, заложенная еще в глубоком детстве. Ведь, по мнению Василия, черное под любым углом должно было оставаться черным, а белое белым.
- Это неважно, – уклончиво ответил капитан.
- Тогда выходит, что все не важно. Выходит мы зря … – глосс Василия дрогнул. В горле застрял ком огромной обиды, мешавший не только говорить, но и дышать. Обиды за восьмилетнюю, безвинную жертву, за тех двух настоящих офицеров, что од конца выполнили свой долг. Хотя на кого ему обижаться? На Чернышева? Так он здесь ни при чем. Но ведь тоже получается, зря жизнью рисковал. На кого ему теперь обижаться? Кто виноват? Кто заварил всю эту кашу?
- Запомни Василий Иванович, в этой жизни ничего не бывает зря. Мне вот, тридцать два, и я каждую ночь сплю спокойно. Почему? Да потому, что совесть не мучает. Потому, что всегда поступаю, так как считаю правильным. Тогда, в танковом полку мы поступили правильно. А что до передачи техники, так нашей вины здесь нет, хотя самого зло берет…
   Поступать, так как считаешь правильным, это большая роскошь в наше время. Совсем скоро десантников лишат этой вольности. Да по сути уже лишили, просто в пылу больших свершений забыли довести это до личного состава. Флюгер политических кремлевских настроений вращался со стороны в сторону, меня векторы и ориентиры под могучим дыханием личностей. Причем дыхания не всегда трезвого.
   Скоро, совсем скоро, чья-то властная рука перенесет батальон по ту сторону фронта. По ту сторону правды и совести, там где боль, кровь и человеческие страдания, где придется хлебнуть сполна отвратительного варева приготовленного на кухне скрытой за кулисами большой политики. Лукавый, стоя за спиной больших поваров, приправит в этот суп изрядной порцией пороха. Для цвета плеснет крови, а для остроты ненависти. Он будет горек на вкус от человеческих слез, но «кулинарам» до этого нет никакого дела, они его все равно не станут пробовать! Его будут есть другие, давясь этой зловонной массой. Огонь давно разведен, и уже летят в это пламя взаимной ненависти народы и нации. При помощи российских офицеров Закавказского военного округа уже начерчены карты вторжения грузинских войск на территорию непокорной автономии. Частями российской армии, дислоцирующихся на территории Грузии, уже переданы танки, которые будут обстреливать мирные абхазские города и села. В полной готовности стоят боевые вертолеты, которые будут расстреливать отдыхающих на сухумских пляжах. Где-то в далекой кубанской станице, так называемому казаку, уже влили в уши смертельную дозу яда.  Она проникнет ему в самую душу, истребив ее до основания. Пройдет совсем немного времени, и этот русский человек расстреляет православного священника прямо в храме. Убьет только за то, что поп посмел назвать землю, на которой стоит его церковь – Божьей. Глупый старик, живший по законам не от мира сего. Разве ты не знал, что вся земля уже поделена сущими на ней?  Здесь нет места для Бога, ибо Бог это любовь.
    Ни Савельев ни Чернышев тогда еще не знали, что политическая проституция уже не стесняясь стоит на панели межгосударственных отношений.  Тусклой строчкой облетела просторы некогда «нерушимого и единого» благая весть о том, что в Дагомысе прошла встреча двух президентов и их окружения. Бытовая суета мешала простым обывателям вникнуть в суть происшедшего и осознать важность момента. За витиеватыми фразами Коммюнике мало кто мог разглядеть тень грядущей трагедии. По сути, Россия в обмен на прекращения войны в Южной Осетии и желая, во чтобы-то не стало, приобщить Грузию к непонятному сборищу под громким названием Союз Независимых Государств, отдала на откуп Абхазию, развязав руки Шеварднадзе и его сторонникам для «урегулирования»  конфликта и восстановления территориальной целостности. Четкая позиция по конкретному вопросу, это еще не повод для обвинений в нечистоплотности. Но как тогда объяснить «тайную вечерю» происшедшую между «отцом русской демократии» и лидером Абхазкой республики, которая состоялась в Сочи на даче «Бочаров ручей» спустя всего три недели, после подписания дагомыского соглашения. Получалось не совсем прилично – и вашим и нашим. Возможно, верховный главнокомандующий пообещал что-то существенное своему коллеге Ардзинбе, потому как уже 23 июля 1992 года автономия реставрировала конституцию Абхазии образца 1925 года. В соответствии с основным законом отношения между Сухуми и Тбилиси теперь зиждились на особом союзном договоре. И хотя здравые умы не стали провозглашать независимость, прописанную в основополагающем документе далекого двадцать пятого года, но в Тбилиси, уже само принятие конституции, было воспринято как открытый вызов, и этот вызов был принят.
  Начало августа выдалось чудным. Осадков практически не было. Теплое море золотистые пляжи, пальмы, ласковое солнце. В таком тропическом раю, никому не хотелось верить даже в саму возможность грядущей войны. Ленивые курортники не беря дурного в голову, неиссякаемыми потоками текли в здравницы и иные места отдыха. Санатории были переполнены, пляжи забиты раскрасневшимися людскими телами. В ресторанах с трудом можно было отыскать свободные места. А  где-то там, далеко вверху, за облаками, скрывающими политический Олимп от глаз простого обывателя, уже сверкали молнии, и грозовыми потоками лились взаимные угрозы и оскорбления. Здесь же, на грешной земле, царил мир и спокойствие. Оттого объявление, сделанное Краськовым на одном из самых тривиальных совещаний, какие каждый вечер проводил командир части, было весьма необычно для всех присутствующих. На серьезность сказанного указывал тот факт, что комбат начал именно с него, отложив все вопросы, касающиеся жизнедеятельности батальона «на потом». Начать было не так легко, как казалось, и оттого Краськов нервно закурил, хотя раньше избегал делать это на таких мероприятиях.   
- Значить так! – неопределенно начал он. –  Всему личному составу у кого семьи проживают в городе, настоятельно рекомендую в ближайшее время отправить их к родственникам, проживающим за территорией Абхазии.
   Наступила гнетущая тишина. Военному человеку не стоит объяснять, что значить такая рекомендация. Видимо комбат знал немного больше, чем его подчиненные, потому и отдал такое  распоряжение, фактически - приказ на эвакуацию.
- Всем женам, которые работают в части, я предоставлю отпуск, – продолжил Краськов. – Остальным, кто трудиться в городе,  придется взять «за свой счет».
- А кто им даст? – раздосадовано поинтересовался Серега Буцун, командир зенитно-ракетной батареи. 
У Сергея были все основания для волнений. Совсем недавно по большому блату ему удалось устроить свою благоверную в один из санаториев, и рассчитывать на то, что ей в курортный сезон предоставят время для отдыха, было полной утопией.
-  Значит, надо увольняться! – ответил Краськов, и дальше сказал уже совсем по-отечески. – Ребята я ведь не шучу. Все части на территории автономии переводятся в состояние повышенной боевой готовности, а вы тут за безработицу переживаете. Еще неизвестно чем эти «половецкие пляски» закончатся…
Выждав положенную паузу и дав всем присутствующим осознать серьезность такого заявления, подполковник перешел к делам армейским:
 – Теперь, что касается боевой готовности? Угроза вторжения реальная, а значит, попрошу подойти к поставленной задаче без формализма. Необходимо еще раз все проверить: начиная от формы и заканчивая техникой. Завтра вечером жду доклада.
  Одним из немногих, кому не пришлось нести тревожную весть домой, был старший лейтенант Савельев. Инга уехала к родителям в Латвию еще две недели назад, и раньше сентября быть не обещалась. А до сентября может все еще устаканится…

  Утро 14 августа было похоже на другие торжественные часы рождения нового дня, те которые были и раньше, но уже не скоро станут такими мирными. Теплое черноморское побережье, словно по скользкой глине, все быстрее и быстрее скатывалось в пучину гражданской войны. Еще 11-го числа руководитель Госсовета Грузии - Эдуард Шеварднадзе выступил по телевидению с недвусмысленным и последним китайским предупреждением к руководителям Абхазии. В нем он заверил «братский» народ в своей решимости восстановить территориальную целостность своей родины «огнем и мечем».
   Все началось в пять часов утра, когда Василий еще спал и видел совсем мирные сны – цветы, родную деревню, Ингу на берегу Балтийского моря и никакого милитаризма.  В это самое время на территории Западной Грузии прогремел взрыв, который изрядно затупил грузинский клинок, направленный в самое сердце автономии.  Лишь стратеги, которые планировали операцию по вводу грузинских войск на территорию Абхазии (носившую грозное название «Меч») смогли по достоинству оценить творение рук сторонников свергнутого Гамсахурдиа. Искалеченные железнодорожные рельсы, конечно же, не заставят грузинских военных поменять свои планы, но спутают все карты и сорвут «блицкриг» в самом его зародыше.
  Василий шел на службу как обычно, по распорядку мирного времени. Не успел он переступить порог КПП, как дежурный окликнул командира взвода.
- Товарищ старший лейтенант, командир батальона собирает всех офицеров в штабе! – сообщил сержант распоряжение Краськова.
  Под кабинетом командира части уже собралось больше половины офицерского состава. К Краськову пока не заходили, ждали остальных.
- Ты слышал? Взорвали железнодорожный мост через Ингур! – долетела до Савельева первая тревожная весть, из уст бравого минометчика Васьки Удочкина. – Говорят, грузины на той стороне стянули большое количество техники. Хотели ее поутру на эту сторону на платформах перевезти, и тут нате выкусите! – Удочкин скрутил смачный кукиш.
   Тезка рассказывал о происшедшем не без злорадства. И дело даже не в большой антипатии личного состава батальона к гвардейцам «Мхедриони», после событий в танковом полку. Просто русский человек всегда симпатизирует слабому. Такова уж его конституция и ничего с ней не поделаешь. В данной ситуации слабыми были именно абхазцы. Вооруженные силы автономии на момент вторжения располагали всего одним полком внутренних войск, в срочном порядке преобразованным в национальную гвардию. Вооруженные только стрелковым оружием, абхазские военные блекло выглядели на фоне трехтысячной грузинкой группировки усиленной танками Т-55, БТРами, БМП, установками залпового огня «Град», боевыми вертолетами МИ-24, и самолетами СУ-25.
- Товарищи офицеры! – раздался голос Чернышева, который убедился, что все уже собрались, -  прошу проходить. – И сам первый зашел в кабинет комбата для доклада.
   Все офицеры поспешили в просторный кабинет, и расселись вокруг стола, вернее вокруг нескольких столов составленных в ряд.
- Сегодня утром грузинские войска перешли административную границу автономии, в районе автомобильного моста через реку Ингур, разоружили абхазский пост милиции. По предварительным данным колона  техники вооруженных сил Грузии сейчас движется в направлении Сухуми.
  Большинство офицеров и без этого сообщения уже знали, что произошло, поэтому во время доклада многие оживленно перешептывались между собой, строя прогнозы и предположения. Краськову это естественно не понравилось.
- Для тех, «кто в танке» поясняю, – сказал комбат на повышенных тонах. – Началась война!!!
- Товарищ подполковник это понятно! Только мы за кого? – не выдержал Удочкин, и задал вопрос, возможно, самый глупый в данной ситуации, и тем не менее интересовавший всех собравшихся. 
Что было ответить командиру, если сам он не знал, на чьей стороне (или вообще в стороне) придется находиться его подчиненным. Оттого он и ограничился казенной фразой:
- Из штаба ЗакВО поступила директива в соответствии с которой, мы сохраняем нейтральный статус.
- А если они на нас пойдут? – не унимался минометчик.
- «Если», будет «если»! – пресек попытку начать прения Краськов. - А пока быть в полной боевой готовности, и о любых изменениях обстановки докладывать мне лично!!!
   Все разошлись по подразделениям. По плану были занятия, но как их проводить, когда не знаешь, что произойдет в следующую минуту. Где-то в восточном конец города, появились вертолеты. Грузинские вертолеты. Мимо казармы разведчиков со стороны штаба бежал Буцун.
- Ты куда? - поинтересовался Савельев, который стоял возле курилки.
- Краськов приказал развернуть пункт воздушного наблюдения и выставить стрелков зенитчиков в парке, и возле штаба, – ответил на бегу командир батареи.
- Значить все серьезно! – сделал вывод Василий.
- Товарищ старший лейтенант, вас начальник штаба к телефону! – донесся крик дневального, из входа в казарменное помещение. 
  Не прошло и минуты, а Савельев уже был у телефона.
- Савельев,  поступила команда вооружить личный состав и внутренний наряд. Твой взвод, в случае чего, будет использоваться в составе маневренной группы. Так что, подготовь машины…
- Есть! – коротко и четко ответил Савельев.
  Где-то из района центра города раскатами грома донеслись взрывы. Весь личный состав находившийся в казарме вывалил на крыльцо. Савельев тоже поспешил на улицу.
- «Крокодил» работает! –  утвердительно заявил Пономарев, вглядываясь в легкий шлейф белого дыма, тянувшегося вероятно от здания Совмина.
 Именно такое совсем не летательное прозвище получил в войсках, из-за своего, хотя и отдаленного он таки визуального сходства с хищной рептилией, боевой вертолет Ми-24.
- Получить оружие! – отдал команду Савельев.  – Внутреннему наряду тоже вооружиться! 
  Без лишней суеты десантники получали автоматы. Командир взвода подошел к Пономареву. 
 - Отправь водителей в парк, пусть готовят УАЗы на выезд и ждут дальнейших распоряжений на КТП.  Да, вот еще что, выставь одного человека возле входа в казарму. 
- А что остальным делать? – недоуменно поинтересовался Пономарев.
- Остальным быть в расположении. Пусть сидят, телевизор смотрят, вникают в политическую ситуацию. 
- А ели грузины сейчас по нам долбанут? Ведь накроют всех, как фашисты в сорок первом, прямо в казармах! – в голосе сержанта чувствовалась тревога. 
- Не накроют! – уверенно ответил Василий. – Буцун уже своих «идейных борцов с низколетящими воздушными целями» на крыши выгнал. Так что еще повоюем. Кстати что там по ящику вещают? 
Только сейчас Савельев заметил, что в расположении работает телевизор. Хоть и не по расписанию, но в такой обстановке можно. Ведь надо хоть как-то получать информацию, которая меняется с каждой секундой. 
- Грузины говорят, что ввели войска в соответствии с договоренностью…
- А с кем они договаривались?
- С Верховным советом Абхазии, – съязвил Пономарев, не уловив подвоха.
- Ну, ну! Сразу видно, что по обоюдному согласию действуют. Кто бы сомневался?
- Товарищ старший лейтенант, вас срочно к командиру батальона! – в очередной раз докладывал дежурный по роте.
Да, не привычно было видеть бойца на тумбочке с автоматом, вместо обычного, положенного по штату мирного времени, штык ножа. В принципе такое случалось  и раньше (когда внутренний наряд вооружался), однако это происходило лишь при учебных тревогах,  а сейчас тревога была далеко не учебная, да и мирное время, по всей видимости, уже закончилось.
   Когда Савельев прибежал в штаб, в кабинете командира части уже находились Чернышев, Буцун и командир первой роты.
- Проходи, – избавил Василия от ненужного вопроса о своем присутствии Краськов.
 – На караул, несущий службу в поселке Сухумского физико-технического института совершено нападение, – сходу ввел в курс дела комбат. – Так что, Александр Владимирович,  - обратился командир части к Чернышеву, - берешь с собой первую роту и пулей в поселок.  Любой ценой удержать объект. Если будет совсем туго, дашь знать я к тебе подкрепление пришлю.
  Такой приказ слегка удивил Савельева. Нет, оборонять территорию института было необходимо, ведь по слухам там проходили работы, по обогащению урана для ядерного щита бывшего СССР. Только зачем такой научный объект грузинам у которых нет такого оружия массового уничтожения. И почему самого Василия не привлекают к этому делу? Ведь он и его разведчики уже показали себя в боестолкновении с боевиками «Мхедриони», и показали с лучшей стороны. Зачем тогда его вообще вызвали? Неужели, для того чтобы штаб охранять?
  Чернышев с ротным поспешили убыть для выполнения приказа без лишних вопросов. Краськов заметил недоумение, которое четко читалось на лице командира разведвзвода.
- Теперь, что до вас, товарищи офицеры, – слова командира резали слух излишним официозом, и это настораживало. – Сегодня вертолетом ВВС Грузии был нанесен удар не только по Верховному совету Абхазии, но и санаторию министерства обороны. Среди Российских граждан есть жертвы.
- А что в Бамборе? – Буцун имел ввиду гудаутскую группировку (на самом деле аэродром находилась не в самом Гудауте а в Бамборе). – Почему не поднимут истребители?
- Ждут приказа сверху. И пока они его дождутся, вертушка успеет долететь до Гудаута. А там ведь тоже военные санатории. И отдыхающих как сельди в бочке. Нельзя допустить, чтобы эта сволочь безнаказанно российских граждан расстреливала. У нас в отличие, от славных соколов, – Краськов сейчас говорил о военных летчиках, - руки развязаны. Так что приказываю: уничтожить вертолет экстремистов. В любом случае «крокодил» через Гумисту перелететь не должен.
   Что и говорить, Краськов в очередной раз подтвердил, что он действительно настоящий офицер. Не побоялся взять на себя ответственность. Не побоялся  отдать такой приказ, за который могут и голову отвинтить. Ведь официально десантники должны сохранять нейтралитет. И никому не известно, что под этим скользким словом подразумевают политики, сидящие в Москве и Тбилиси. Когда убивают российских граждан, какой может быть нейтралитет? Разве можно спокойно смотреть, как боевой вертолет расстреливает мирные объекты, сея ужас и смерть? Батяня -комбат поступил так как считал правильным. Просто не мог иначе. И все находящиеся сейчас в кабинете безоговорочно разделяли его решение.
- Буцун, на тебя вся надежда. Ну, что народный мститель с трубой на плече, – под трубой Краськов конечно же подразумевал ПРЗК (переносной зенитно-ракетный комплекс) -  завалишь бубнового с одного выстрела?
- Сделаю, как миленького, пусть только покажется в зоне поражения! – уверенно заявил Серега.
- В помощь тебе пойдет Савельев, со своими разведчиками. Они народ проверенный. Будут тебя прикрывать. Только ребята я вас прошу, сделайте все красиво, чтоб без сучка, без задоринки!
  Действительно, сейчас комбат не приказывал, а просил. Просил как родных.   Это дорогого стоит. Теперь Василий был готов умереть, но выполнить поручение. На жилах вытянуть, раз такой человек просит.
 Савельев и Буцун стояли на пустынном сухумском пляже. После вертолетного обстрела, всех отдыхающих как ветром сдуло, и теперь лишь небольшая группа десантников стояла возле хибары, в которой хранилось какое-то барахло спасателей на воде.  Невдалеке сиротливо, но гордо возвышался маяк. Там-то и был установлен один из пунктов  воздушного наблюдения. Еще один развернули непосредственно на территории батальона. Всего было создано три группы для уничтожения воздушной цели. Одна осталась на территории части, на тот случай если «крокодилу» удастся обойти расставленные «капканы». Еще одна - направлена к мосту через Гумисту, потому как была большая вероятность, что боевая машина нанесет удар по абхазцам идущим на помощь в Сухуми. По представлениям Савельева, Буцун выбрал самое маловероятное направление. Однако Серега, несмотря на  мнения командира разведвзвода, считал, что именно здесь появиться воздушная цель. «Он зенитчик – ему виднее», - решил Савельев и не стал досаждать капитану своими советами.
 Оставив отделение во главе с Пономаревым для охраны зенитчиков, зорко высматривавших в ТЗК (труба зенитная командирская) возмутителя общественного спокойствия, Василий вместе с командиром батареи направился на пляж выискивать подходящее место для выстрела. По данным, полученным с поста, «крокодил» сейчас медленно шел вдоль берега, забавы ради постреливая по катерам, на которых люди пытались бежать из тропического рая, который в одночасье стал адом.
- Сейчас, вдоль пляжей пройдется и  повернет к Гумисте, – со знанием дела, говорил Буцун.
- Почему ты так решил? – с недоверием поинтересовался Савельев.
- Да тут и решать нечего, обычная тактика. Вдоль моря его как на ладони видно. Он уже понял, что в Сухуми ему ничто не грозит, вот и летает, как хочет. А дальше,  может быть всякое. Поэтому смею предположить, что за рекой станет прятаться, гад, за складки местности. Тут то мы его и встретим, как родного, – Серега скривил недобрую улыбку. – Но ты, на всякий случай, держи УАЗик в полной готовности, вдруг у него планы поменяются.
  Предупреждение было излишним. Автомобиль в полной готовности к выезду стояла не далеко от пляжа в одной из улочек. Время шло а «крокодил» не спешил к тому месту, где ему был приготовлен неприятный сюрприз. Несмотря на задержку, Буцун держался уверенно и, по крайней мере, внешне сохранял полное спокойствие. Василий же, напротив, нервно смотрел на часы, и мучительно вслушивался в доносившиеся звуки. Однако, несмотря на такие старания, вокруг было тихо. Лишь легкий ветерок подхватывал шелест волн и разносил его вместе с соленым воздухом по всей округе.
- Сейчас бы в море, да с головой, – с грустью выдохнул Серега.
- Ага, а еще девок, и холодное пиво? – съязвил Савельев.
- Эх, Вася, Вася, скучный ты человек. Не умеешь жизни радоваться.
- Вот сейчас прилетит вертушка, тогда и порадуемся …. Если будет чему.
- Ты главное, Василий Иванович, не переживай больше чем по уставу положено, и тогда в твоей жизни будет полная гармония. А то ты весь, какой напряженный…
  Задушевную философскую беседу прервал далекий шум мощных лопастей, безжалостно рвавший в мелкие клочья теплый летний воздух. Буцун осторожно выглянул из-за здания. Савельев за ним. Яркое солнце слепило глаза. Черный силуэт боевой машины медленно полз со стороны моря.
- Наш клиент! – распознал  по контурам МИ-24 зенитчик. – Сейчас пойдет на город. Думаю, есть у него большое желание посмотреть с небес, что у нас в батальоне твориться. Вот мы ему все и покажем.
Буцун не спеша присоединил к трубе, в которой находилась самонаводящаяся ракета спусковой механизм.
– Посторонних прошу отойти на безопасное расстояние, и занять места в партере…  Удивительно, он в такой ответственный момент, Серега находил возможность шутить.
Вертолет вальяжно приближался к берегу, а Буцун все медлил.
- Почему не стреляешь? – крикнул командиру батареи Василий.
- Отвали! – грубо оборвал его Сергей.
Наконец-то, раздалось противное шипение блока питания, переведенного в рабочее положение. Стартовый двигатель выплюнул  ракету из пластиковой трубы - контейнера на метров пять от стрелка. Она просела и казалась, вот-вот упадет на землю. Однако, маршевый «движок» преодолел земное притяжение, и понес смертоносную ношу на встречу с целью.
  Полет ракеты всегда был удивительным явлением для Савельева. Это не пуля, которая летит по заданной стволом траектории. После выстрела ракета живет своей жизнью. Только хитромудрые конструкторы и выпускники зенитных училищ  знают, что твориться у нее в головке самонаведения, увенчанной большим хрустальным глазом – прямо как у циклопа. Ракета может забирать далеко вверх над целью, а затем падать на свою жертву, словно быстрый кречет. А может и наоборот, бить снизу, или прямо в лоб, также как и в хвост. Главное, что с вероятностью 0,31 – 0,33 она уничтожит летательный объект, движущийся со скоростью, не превышающей 400 метров в секунду. И об этом Буцуну хорошо известно. Потому он и был так невозмутим, в эти короткие секунды полета, которые Василию показались целой вечностью. На этот раз все 33 процента были на стороне ВДВ. Небольшая вспышка и облако бело-черного дыма сотрясли «крокодила». Вертушку стало болтать со стороны в сторону, и черный змеиный хвост потянулся за грозной боевой машиной. МИ-24 стремительно снижался в море, так и не достигнув берега.  К месту падения уже спешил, откуда-то нарисовавшийся на горизонте, катер. Наверное, мирные жители, а может (кто из абхазских ополченцев), хотели от души отблагодарить грузинского асса за сомнительное удовольствие, которое он доставил всем находящимся в Сухуми в этот солнечный день.
- Цель уничтожена, – сухо сообщил Буцун комбату по радиостанции. – Вася дай сигаретку…
  Только сейчас Савельев заметил, что зенитчика бьет мандраж. И было ведь от чего. Как ни крути, а впервые Серега уничтожил боевой вертолет. Стрелять из ПЗРК ему доводилось не раз, на полигонах, по светящимися минам, имитирующих реальные цели. На зачетных стрельбах ответственность тоже будь здоров, потому как если промажешь, всей части поставят твердую двойку за год, в графе «боевая подготовка». Но даже в самом худшем случае, тебя за это лишат тринадцатой зарплаты и поставят в наряд: на «Новый год», «8 марта», в собственный день рождения и именины тещи – чтоб жена потом весь год пилила. Тут же все было на много серьезней. Если бы «крокодилу» удалось уйти, то последствия могли быть самые трагические, и не только для тех, кто непосредственно осуществлял пуск. Рассвирепевший  генацвали мог ведь запросто обрушить свою ярость на расположение батальона, а может и на остальных непричастных к боевым действиям мирных жителей.   
- Ну что, давай команду на маяк. Пусть снимают пост и в часть едут! – сказал Савельев убийце «крокодилов», – нечего нам больше здесь делать. 
- Это точно! Здесь и без нас абхазы растолкуют воздухоплавателю, почем килограмм кузнечив на периферии.   
  Батальон был похож на разворошенный улей. Не успел Савельев с Буцуном пересечь контрольно пропускной пункт воинской части, а дневальный по КПП уже сообщил, что начальник штаба полка желает его срочно видеть.
- Давай, сажай своих орлов на машины, выезд через пять минут, – быстро затараторил Валерий Анатольевич, как только командир  разведывательного взвода появился у него на пороге. 
- Так они и так в машинах, только что вернулись с боевого задания, – ответил Савельев, толком не поняв, что за спешка.
- Вот и отлично! Тогда вперед…
- А куда хоть едем?
- Сухую колбасу спиртом протирать, – ответил начальник штаба, выходя из кабинета.
Уже сидя в машине Валерий Анатольевич, сообщил действительный пункт назначения.
- Едем к красному мосту! – сообщил но, ни то водителю, ни то Савельеву. 
- А там что? – поинтересовался Василий.
- А там абхазы с грузинами воюют! Будем разнимать…
- Каким образом? Это что пьяные забулдыги, которых можно за шкирки по углам растащить? Кому только, такая гениальная идея в голову пришла? – негодовал старший лейтенант.
- Исключительно по собственной инициативе, – сострил начштаба, которому, надо отметить, также был непонятен способ реализации этой задачи.
- А если серьезно?
- А ты догадайся с трех раз, кто такое мог учудить, – сделал недвусмысленный намек майор.
- Это что публичная порка за «сбитый»? – Савельев имел ввиду вертолет, который уничтожили десантники «по собственной инициативе», без приказа сверху.
- Нет, за эти подвиги Краськова отблагодарили, покамест, только в устной форме, по телефону.  Я как раз в это время в кабинете был. Так орали, даже я все слышал. Что и говорить, душевно объяснили комбату, почем нынче нейтралитет и как с ним бороться.
- Хоть бы с должности не сняли, – посочувствовал Василий.
- В другой обстановке, так бы оно и было, но теперь на такое «теплое» место навряд ли желающие найдутся. Так что думаю, ограничиться выговором, если  будет, кому его объявлять. Эх, Василий Иванович, нам бы ночь простоять да день продержаться…   
  Возле красного моста уже было полным полно народа, с оружием и без. Рядом находились КамАЗы груженные АК. Двое человек в камуфляжах стояли на кузове одного из них, и раздавали автоматы всем желающим. А таких было не мало.
- Прямо кадры из хроники. Лето сорок первого, – поделился Василий своими впечатлениями с начальником штаба.
Тот промолчал. Не до того было сейчас.  Невдалеке, вокруг человека в форме толпился народ. Савельева сразу признал в стоявшем своего комбата - Краськова. Толпа шумела, волновалась. Многие что-то кричали на перебой, и указывали руками на противоположную сторону реки Басла. Оттуда доносился шум боя. Краськов терпеливо выслушивал гневные возгласы и пытался что-то объяснять, но его не слушали. С трудом начштабу вместе с Савельевым удалось пробраться к командиру батальона сквозь плотные ряды абхазцев.
- Я вам еще раз повторяю, – сотрясал воздух подполковник. – Грузинские войска введены для охраны железной дороги, по договоренности с Верховным советом Абхазии.
- Ложь! - слышались крики из толпы.
– Они оккупанты и пришли, чтобы истребить абхазский народ!!! Это по-твоему договоренность? – тыкали они в дымящиеся здание Верховного совета, обстрелянного вертолетом, который уже успел сбить Серега Буцун.
- Вертолет, совершивший преступные действия уничтожен…. Больше такого не повториться…
  Эх батяня–комбат. Твой крик – «глас вопиющего в пустыни». В пустыни непонимания и полного недоверия.
  Наконец-то Краськов заметил своих подчиненных.
- Ну, что? – поинтересовался Валерий Анатольевич, хотя прекрасно видел результаты переговоров собственными глазами. 
- Все плохо! – другого ответа ждать и не приходилось. – В районе турбазы Челюскинцев идет бой. Абхазские гвардейцы при поддержке БРДМа пытаются остановить грузинскую колонну.
  Савельеву трудно было представить, что в месте, где не так давно проживали семьи военнослужащих батальона, теперь идет настоящая война. Живописный уголок у подножья горы Бограта, где заборы оплетает виноградная лоза, а в маленьких двориках нередко можно увидеть тропическую гордячку – стройную пальму, теперь был выжигаем огнем межнационального конфликта.
- А что сверху слышно? – задал очередной вопрос начальник штаба.
- Все тоже. Говорят, Председатель Верховного совета автономии  - Ардзинба с самого утра пытается Ельцину дозвониться, наш главком сейчас в Сочи отдыхает. Трубку постоянно берет Киржаков и отвечает, что Борис Николаевич сейчас подойти не может - он в море!?
- А что он в море делает? – Валерий Анатольевич был удивлен до крайности таким сообщением.
- Рыбу ловит, ноги полощет, откуда я знаю… - зло буркнул Краськов и осекся, чтобы не наговорить на первого российского президента кучу гадостей.
  Савельеву, как и начальнику штаба, также было не совсем понятно, как президент Российской федерации может остаться без связи, когда на самой границе началась война. Когда в зоне конфликта находиться уйма российских граждан и воинских формирований, которые не знают как себя вести в этой ситуации, получив один единственный приказ с неопределенной формулировкой: «обеспечивать безопасность мирного населения, сохраняя нейтралитет». Президент России, это ведь не председатель колхоза «Красный бунтарь», который поехал с друзьями на пьянку. Просто бред какой-то. Получается, что сдали Абхазию?
- Из штаба звонили, – продолжал делиться новостями Краськов.  - Сказали завтра на переговоры кто-то из Москвы прикатит, а пока нам надо сделать все возможное и невозможное, чтобы прекратить кровопролитие и уговорить абхазцев пропустить грузинскую колону бронетехники. Так что, такая у нас обстановка.
  Из десантника дипломат как…  сами знаете из чего пуля. Не обладают голубые береты полезным, для любого затрапезного посла либо атташе, качеством – врать не краснея. Как можно убедить народ пропустить танки, и делать это с видом, будто в город идет обычная сельскохозяйственная техника для уборки урожая? На их землю пришли оккупанты, а Краськов должен уговорить местных жителей фактически сдаться без боя.  И это когда, не дождавшись ответа от главы России и внятных разъяснений из самого Тбилиси, Ардзинба призвал по телевидению всех соотечественников взяться за оружие. Что может в этой ситуации сделать простой подполковник российской армии?   
   А в это время толпа, уже не обращая внимания на уговоры, продолжала вооружаться. Автоматом танк не остановишь, но этот факт, похоже, никого не смущал. Откуда-то появились бутылки с зажигательной смесью. Затем подошла боевая машина пехоты.
- Не устоят, – сочувственно произнес командир батальона. – У грузин техники по более будет.  Они, даже не развертываясь в боевой порядок, «походным маршем» такую оборону растопчут.
- Пушка есть на постаменте! – кричал кто-то в толпе. - Давайте снимем пушку!!!
  Чем мог помочь старый зенитный раритет, давно уже отстрелявший свое, еще в отечественную, и теперь служивший памятником воинской славе? У артиллеристского орудия, поди, и боек снят, да и снаряды подходящего калибра взять негде. Савельеву было по-человечески жалко смотреть на этих людей, готовых умереть за свою землю.
- Что делать будем? – поинтересовался начальник штаба, видя, что никакие уговоры на абхазцев не действуют.
- Вы, Валерий Анатольевич,  езжайте в часть, и будьте на связи. А разведчики пускай усилят группу Чернышева в поселке. У них там стрельба уже прекратилась, но всякое может случиться.  Я  же поеду в верховный совет, поговорю с руководством. Может, удастся все-таки убедить их на перемирие…. Хотя, какое к черту здесь перемирие, когда грузины так прут, что не остановишь.
  С большим трудом Савельеву удалось добраться до поселка СФТИ находящегося  на удалении 12 километров от города. Белый и красный мост абхазцы уже успели перекрыть, но из уважения к российским десантникам, пропустили их без всяких помех. А через час уже на этих самых мостах шел кровопролитный бой. Когда машины подъехали к институту, там царила тишина. Лишь лязганье гусениц грузинских танков и БМП изредка нарушали мнимую идиллию.  Навстречу разведчикам вышел Чернышев.
- Как у вас тут дела? – спросил его Василий, оглядываясь по сторонам.
- Как видишь, тишь и благодать! – спокойно ответил Саня. 
- А кто нападал?
- Твои старые знакомые из «Мхедрионе».
- Адресом ошиблись? – с усмешкой поинтересовался Василий.
И действительно, откуда у гвардейцев такая нездоровая тяга к физике? Ведь на сколько известно, большую часть этого воинского формирования составляли уголовники, амнистированные после январского переворота.
- Не поверишь, нападавшие были из местных. Думаю, они знали куда шли, – еще больше удивил своим ответом Чернышев.
- Выходит, они решили для войны с безоружными абхазами изготовить пару атомных бомб?
- Да нет, все намного проще. Хотели пополнить свой арсенал за счет караула, но бойцы и без нас сопли им утерли. Так что, выходит ложный вызов. Зато в Агудзерах было жарковато. Там абхазы с грузинами по серьезному зацепились. Комарджоба даже с танков гатили.
Со стороны дороги в очередной раз донесся рев боевых машин.
- Саня, а у первой роты гранатометы с собой? – настороженно поинтересовался Савельев, на случай если расстроенные неудачей мхедрионовцы укрепят свои ряды «броней» и пойдут мстить обидчикам. – А то все мои налегке прибыли.
- А что ж так? – удивился Чернышев.
   Савельев дал приказ личному составу заехать на территории института, а сам тем временем негромко и без лишних эмоций поведал замкомбату о том, как лично учувствовал в охоте на «крокодила». 
- Поздравляю Вася. День у тебя действительно выдался содержательным, – высказался Чернышев по поводу услышанного. – А за грузинскую технику можешь не переживать. Она сейчас вся в сторону Сухуми движется, и мы вместе с институтом, и его персоналом, им до лампочки.
  Только к вечеру Чернышев получили приказ, и оставив первую роту  на усиление караула, убыл в место постоянной дислокации. Сумерки стремительно обволакивали своим черным саваном все вокруг. Непривычна была открывшаяся взгляду панорама нового – военного Сухуми.  Город обреченно хотел спрятаться во мраке. Это было что-то с родни ребенку, забившемуся в темный угол, дабы его не заметили.  Мирные жители панически боялись привлекать к себе излишнее внимание, со стороны враждующих сторон, комнатной иллюминацией. Лишь изредка, длинной вереницей светлячков, пролетали над крышами трассирующие пули.   Когда машины с разведчиками подъехали к Красному мосту, в глаза Савельеву и Чернышеву мощным пучком света ударил прожектор.
- Стой, стрелять будем! – раздался из темноты голос с ярко выраженным кавказским акцентом. – Выключить фары!
- Остановить машину, и вруби ближний свет! – приказал Чернышев водителю. 
  Прикрывшись ладонью, от яркого луча, Савельеву все-таки удалось выхватить в ночном сумраке продолговатое туловище БТРа стоявшего на обочине.
- Кто такие? Куда едите? – к машине уже подходил человек в камуфляже. Когда он приблизился в плотную к двери со стороны Чернышева, Василию удалось увидеть на погонах майорские звездочки.
- Изюм косить! – пробухтел Савельев.
- Вася не надо нарываться! – тихо посоветовал ему капитан, и постарался дать грузинскому маойру исчерпывающий ответ. – Воздушно-десантные войска России. Возвращаемся к себе в часть.
 Голос Чернышева  звучал ровно и четко, без излишнего заигрывания с грузинским воякой.
- А откуда? – продолжал опрос тот, видимо не удовлетворившись полученным ответом.
- Из филиала Физико-технического института!
 Заместитель командира батальона сильно рисковал! Грузинский майор мог быть в курсе, о неудачной попытке захвата зданий научного учреждения грузинскими гвардейцами, и роли российских военных, в этой провалившейся операции «Мхедриони». Наступила томительная пауза. Начальник блок поста не на шутку задумался, как ему поступить с взводом десантников. Наконец он разродился просто гениальной фразой поставившей всех участников диалога на ночной дороге в тупик:
- В город нельзя! У меня приказ…
- У меня тоже приказ, - в свою очередь ответил Чернышев.
   Дурацкая ситуация, ничего не скажешь. Грузин опять замолчал и покосился в сторону БТРа. Капитан сохранял полное спокойствие и пристально смотрел на представителя вооруженных сил Грузии. Пока стороны напряженно размышляли, в голове Савельева бродили кровожадные мысли. Не было ни страха не тревоги, только холодный расчет. Василий в уме прикидывал шансы. Перед выездом из поселка он предусмотрительно прихватил у командира роты «муху», и теперь его взвод был не таким уж беззащитным. Если что, из автомата можно погасить прожектор, а затем поджечь БТР как свечку на именинном торте. Правда, если по дороге встретиться еще один пост на «броне», тогда все будет очень плохо…. Но этого самого, «если» удалось избежать. В назревавшем казусе российского и грузинского воинских уставов (когда каждый должен выполнить отданный ему приказ несмотря ни на что) победил здравый смысл. Видимо грузин прикинул возможные последствия, не только для своего поста, но и в целом для Грузии, которые может вызвать попытка блокирования подразделения вооруженных сил РФ, и таки нехотя дал добро на проезд.
- Езжайте, – лениво сказал майор. – В городе полно экстремистов, и мы не сможем дальше гарантировать вашу безопасность.
  Вот умеют же генацвали  обставлять все с большим пафосом. Даже там где им приходиться уступать…
   
   Дипломатам удалось таки заставить замолчать пушки, и уговорить противоборствующие стороны вывести войска из Сухуми. Правда, перемирие длилось недолго. Уже через день грузины, в нарушение достигнутого соглашения, вошли в столицу автономии. К этому времени в Сухуми приватизация шла полным ходом. Местные жители, которые не успели покинуть город, начали потихоньку прибирать к рукам все, что плохо лежало.  Оно и понятно, в военное время все сгодиться. Победители тоже не остались в долгу. На правах новых хозяев, они подошли к вопросу распределения материальных ценностей со всей серьезностью и пролетарским размахом. Вот уж действительно, город был отдан войскам на разграбление.
   Утром 19 августа Краськов вызвал Савельева в кабинет.
- Собирайся, поедешь с начальником штаба в Санаторий Министерства обороны. Там уже ребята из 345 – го гвардейского, несут службу. Валерий Анатольевич обсудит вопросы взаимодействия, а ты будешь его сопровождать. У тебя ведь уже есть личный опыт общения с грузинскими гвардейцами, – комбат лукаво подмигнул Василию. – Только на этот раз, необходимо обойтись без стрельбы. Запомни, в любой ситуации мы должны блюсти нейтралитет.
  Это Савельеву было понятно и без излишних разъяснений. После сбитого вертолета Краськову  уже точно не простили бы еще одного столкновения с грузинской стороной.
- Понял! – коротко ответил Василий.
   Уазик с нарисованным на двери триколором ехал по проспекту Мира. По пути следования автомобиля встречались одинокие прохожие. По внешнему виду можно было легко распознать национальную принадлежность идущих. Абхазы и остальное негрузинское население курортного города – русские, армяне, греки предпочитали не задерживаться на улице, и торопливо, опустив головы, двигались в только им одним известном направлении. Зато некоторые этнические грузины даже позволяли с6ебе устраивать в это тревожное время легкий променад. Выглядели такие гуляющие щегольски: выпятив грудь и высоко подняв голову, важно и не спеша, шествовали они по центральной улице. Им бояться было нечего - свои ведь в городе. С лева по ходу движения, со стороны здания Совмина, донеслось гулкое эхо гранатометного выстрела. УАЗ слегка притормозил.
- Они что, там, уже совет министров Абхазии с гранатометов расстреливают? – высказывал мысли вслух начальник штаба.
В ответ Савельев только пожал плечами. В любом случае, вступать в столкновения с грузинскими военными строго запрещено. Машина, прибавив ходу, помчалась дальше. Уже в последствии выяснилось, что грузинские гвардейцы расстреливали не членов правительства автономной республики, а Ильича (Ульянова – Ленина), стоявшего на постаменте перед учреждением. По всей видимости, свободолюбивые горцы таким радикальным способом (при помощи РПГ), боролись с тоталитарным прошлым. 
   А по сторонам, пустыми глазницами смотрели на проезжающих десантников, витрины сухумских магазинов и коммерческих киосков. Тянуло дымом со стороны универмага «Гумиста». Мимо проезжали машины, в которых сидели бородатые дядьки - вероятно «новая власть». Судя по номерам, многие из этих легковых автомобилей ранее принадлежали местным жителям, и были реквизированы завоевателями, в качестве военного трофея. У парочки «Жигулей» багажники были забиты до такой степени всякой всячиной, что даже не закрывались. Савельев успел заметить, что из напханного в автомобиль добра, хорошо просматривается ковер, люстра и чьи-то личные вещи. Телевизоры и другую ценную бытовую технику новые хозяева города предусмотрительно и бережливо ставили в салон автомобилей. Гулким эхом доносились выстрелы с разных сторон. Нет, боя в городе не было, просто победители чествовали себя праздничным салютом.
- Прямо как налет батьки Махно! – недовольно ворчал Валерий Анатольевич, глядя на эту отвратительную для цивилизованного человека картину.
- Для полноты, не хватает только перьев с распоротых подушек, - поддержал мысль Василий.
 В санатории, стахановскими темпами, шла подготовка к эвакуации отдыхающих. По слухам, в скором времени должен был прийти большой десантный корабль, для вывоза военнослужащих и членов их семей.
Савельев, не пошел вместе с начальником штаба на освещение. Что ему, командиру взвода, там делать? Старший лейтенант решил подождать своего командира во дворе санатория. От нечего делать, Василий попытался отыскать следы недавнего вертолетного налета, однако фасады зданий упорно скрывали свои увечья за безукоризненно окрашенными стенами.
- Привет братишка! – оторвал Савельева от увлекательного занятия чей-то голос.
Василий обернулся. Рядом с ним стоял старший лейтенант ВДВ и широко улыбался.
- Старший лейтенант Щербак. Гвардейский 345 парашютно-десантный, – представился офицер и протянул руку. – Теперь выходит, вместе воевать будем.
- Выходит, что так! – десантники обменялись рукопожатием.
- Слышал про ваши подвиги! – высказывал свой восторг новый знакомый. – Вертушку вы мастерски завалили, да и в институте не сплоховали.
- Ерунда, – поскромничал Савельев.
- А нас вот прямо с корабля на бал! – продолжил разговор старший лейтенант. – Любит наш полк Павел Сергеевич (офицер имел в виду министра обороны Грачева). Он у нас  с 81-го по 83-й служил. Вначале заместителем командира полка, а потом и командиром стал. Это с его подачи нас после вывода из ДРА сразу в Азербайджан, а затем сюда вот…
- Да странная любовь к вам у Павла Сергеевича, – посочувствовал Василий.
- А нам не привыкать, почти все офицеры через Афган прошли. Давали мы там духам прикурить. Слышал про высоту 3234? - поинтересовался собрат по оружию.
   Василий, конечно же, слышал про подвиг тридцати девяти десантников бившихся с превосходящими силами душманов, на далекой вершине афганских гор, не имевшей даже собственного названия. Вот уж действительно «на безымянной высоте». 
- Наша, девятая рота! Так что братишка, мы еще им покажем, как надо родину любить…
– Это точно! – согласился Савельев. – Слушай, а где следы авианалета?
  Просто како-то детское любопытство. А может и не детское вовсе. Надо ведь знать за что, за какие грехи, был сбит грузинский вертолет. Для еще не успевшего загрубеть в пламени войны сердца, необходимо найти веские оправдание за содеянное.
- Ты про обстрел с вертушки? – уточнил старший лейтенант и потом продолжил со знанием дела,  как будто видел все собственными глазами. – На территорию две ракеты залетело. Одна вон в тот корпус лупанула, – десантник указал рукой на здание, стоявшее невдалеке, - пробила крышу и прямо в палату. Женщину сразу насмерть, а мужа ее тяжело ранило. Вторая вон там во дворе упала. Видишь, еще воронка осталась.
  Действительно, как это Василий раньше не заметил углубление в асфальте. По краям черная копоть от разрыва и неровные трещины разбегаются в разные стороны. И все песком притрушено, чтобы не видеть следов крови.
- Двух офицеров на месте, – угрюмо продолжил старший лейтенант. – Вчера в морг ездили, тела забирали. Там один русский, из местных, работает. Он такого понарасказывал, просто руки чешутся из какой-нибудь грузинской твари кишки выпустить. Представляешь, им позавчера девчонку привезли, еще совсем молоденькую. Русскую!!! Ее эти твари вначале изнасиловали, чуть ли не всем взводом, а потом с пятого этажа выкинули. Родственники в полицию о происшедшем заявили, а те дали официальный ответ, что она, мол, сама из окна выпала – несчастный случай. И после этого нейтралитет? Чем они там  думают? Почему не дадут команду разбомбить их всех к едерени-фени?
 Что было ему ответить? Савельев сам был сторонником радикальных мер, но его мнение - это только его маленькое мнение, и никого в Кремле оно не интересует.
- Да и абхазцев в морге тоже хватает. Некоторые со следами пыток. Им вообще сейчас не позавидуешь. Хотя, надо признать они красавцы. Знают, за что воюют. Тут недалеко бой был. Грузины абхазский БРДМ сожгли, он и сейчас на Челюскинцев стоит. Местные рассказывают, что экипаж до последнего вел бой, отход своих, прикрывали. Так вместе с машиной и сгорели. 
- Ничего, они им еще покажут, – зло выпалил Василий, так же, не скрывая своих симпатий.

   Война - словно заразная чума, торжествуя шествовала по просторам автономии. Не ведая преград, она забиралась в города и села, карабкалась на высокие горные хребты, безраздельно властвовала в лесных чащах. Она проникла даже в информационные просторы телевизионных каналов, радиопередач, газет. От нее нельзя было скрыться. Ее нельзя было лечить. Она поражала души и портила кровь. Отравляла сердца желчью взаимной ненависти. Она давно перешагнула через границы и расстояния. Она жала свою жатву на огромных просторах. В Москве и Грозном, Тбилиси и Киеве, в Ереване и Стамбуле,  где бродило по улицам множество зараженных чужими, бредовыми идеями и готовых к братоубийству. Даже служители Добра и Света не смогли устоять перед зловещими чарами и искусами этой ведьмы, у которой совсем не женское лицо. Митрополит – Давид Сухумский, уважаемый человек не только в Абхазии и Грузии, но и почетный гражданин нескольких городов в Америке, слишком буквально понял значения словосочетания «воинствующая церковь». Из глубокой древности пришло такое не совсем миролюбивое название церкви земной. Первые отцы православной веры считали что здесь, на этом свете, последователи веры Христовой находиться в постоянной брани с грехом - оттого и «воинствующая». Не ведали они, что их благие слова могут быть истолкованы иначе. Митрополит решил вести войну не только в мире духовном, но и естественном, и одним из первых заявил о своей готовности пойти простым добровольцем воевать за целостность Грузии. Через два дня он скончался от инфаркта. По Сухуми и окрестностям поползли зловещие слухи о каре Божьей. Видимо так оно и есть, ибо в писании сказано: «блаженны миротворцы»… но никак не воители.   
   Грузины проявили стратегическую смекалку, и не ограничились только захватом столицы автономии – Сухуми. Они высадили морской десант и взяли под свой контроль Гагру, отрезав тем самым сепаратистов от российской границы. Казалось, дни вольной Абхазии были сочтены. Вполне вероятно, эта уверенность в скорой победе и недооценка противника, сыграли с грузинами злую шутку. Отступив за Гумисту остаток абхазках частей начал с завидным упрямством готовится к дальнейшему сопротивлению.  Рыли окопы, строили укрытия. Грузины, опьяненные относительно легкой победой не предавали этому большого значения, и презрительно наблюдали с противоположного берега за стараниями своих врагов. Недели две, победители праздновали свой успех, а затем настало тяжелое похмелье, а вместе с ним и нелегкие фронтовые будни. Новая власть начала записывать добровольцев, из числа грузинского населения Сухуми. Брали всех желающих. Оружия раздавали без всякого учета, точно так же как это делали абхазцы в первый день войны. Однако, желающих отправляться на передовую было не так уж много. Многие из новобранцев изъявили желание записаться в полицию или попасть в тыловые части. Некоторые из жителей, получив на руки автомат, и вовсе уходили за Гумисту, воевать против своих «освободителей». Поговаривали, что даже целый батальон из местных, перешел на сторону абхазцев. Пополнив свои ряды, войска Госсовета решили нанести последний, сокрушительный удар по оплоту сепаратистов. 
-  Грузины пошли на Гумисту, – сухо объявил Краськов на совещании, проходившим в 20-х числах августа.
  Буквально через час, окрестности, в том числе и само расположение воинской части десантников, стала сотрясать канонада. Войска Госсовета начали артподготовку. В воздухе появились знакомые «крокодилы» и пару Су-25. «Бог войны», при поддержке авиации, работал добросовестно. Долбали противоположный берег мелководной, но быстрой речушки, настойчиво и методично.
- Плотно работают, - комментировал события Василий Удочкин,  сидевший в каптерке вместе с Савельевым. – Если так и дальше дело пойдет, не удержаться абхазцы на том берегу.
  Трудно было даже вообразить, что творилось сейчас там, с той стороны Гумисты. Огненный смерч сметал все на своем пути. Казалось, не было уголка, где можно укрыться от смертоносного железа, щедро сеемого на больших площадях. Затем все стихло.
- Пошли в атаку! – на слух комментировал происходящее верный служитель «бога войны».
   И вдруг совсем рядом… разорвало, разметало и развеяло, да так, что аж стекла в казарме затрепетали. Савельев и Удочкин подскочили с насиженных мест.
- Ничего себе, – восхищался бравый минометчик.  – Это ведь «Град» молотит с абхазской стороны… А вот  гаубица…Кажись «Д-30».  Слышишь, слышишь, как поет красавица.
Гражданскому человеку не понять того, что испытывает артиллерист при звуках  орудийной стрельбы. Двоякое впечатление производит этот шум на слух военного. С одной стороны восхищает мощью своей разрушительной силы, а с другой чисто человеческое сочувствие тем, кто сейчас оказался под огнем. Но сочувствия в этот раз не было, было только злорадство. Низкое, подлое, но очень приятное. Ведь сколько можно смотреть на «избиение младенцев», безоружных, плохо подготовленных, но готовых умереть за свою землю. Разве большой грех порадоваться за их успехи, пусть и не большие, но все же… 
 - Откуда у Ардзинбы столько добра нарисовалось? – лукаво рассуждал Удочкин, хотя и сам прекрасно знал, ну по крайней мере точно догадывался, откуда ноги растут.
- Наверное, наши подсобили! – ответил Савельев не стесняясь.
 А чего, собственно говоря, стесняться, кругом ведь все свои, да и заступиться за слабого святое дело для любого человека в погонах (но ведь по сути своей защитник).
  Уже вечером, когда шум стрельбы и разрывов стих, Краськов на совещании ввел в курс того, что творилось сейчас вокруг батальона. Это была единственная возможность узнать более-менее объективную информацию о происходящем. Телевышка была выведена из строя. Правда, новые власти быстро развернули полевой ретранслятор, но там были только хвалебные оды в честь  борцов за целостность грузинских земель - одни победы и не слова о неудачах. Москва, нехотя комментировала происходящее в зоне конфликта. Штампованные фразы, об отбитом абхазцами наступлении грузинских войск, не могли удовлетворить пытливый ум профессиональных военных – ведь война это их работа, а следовательно все, что связанно с боевыми действиями вызывает у офицера живой интерес.
- Наступление войск Госсовета отбито! – не без радости в голосе заявил Краськов. – Надо отдать грузинам должное. Дрались они достойно. Углубились в оборону абхазцев от трех до пяти километров. Бой был ожесточенный. Однако абхазцам удалось выдержать штурм и вернуть себе исходные позиции. Так что, с победителем в этом конфликте, вопрос остается открытым.
- А откуда у войск Ардзинбы артиллерия? – не мог угомониться командир минометной батареи.
Видимо, ему очень хотелось усушать из уст командира о «нашей» помощи, и разделить наравне с защитниками Абхазии радость этой, первой, победы.
- От верблюда! –  пресек разглагольствования на эту тему Краськов. – Официально, абхазской стороне оружие было передано войсками Конфедерации горских народов Кавказа. Поставка производилась из Чечни. Для особо непонятливых, напомню, что «конфедераты» так же принимают участие в боевых действиях на стороне Абхазии.
  Такова была официальная версия. Может не совсем правдоподобная, но с ней не поспоришь, да и какой смысл это делать.
   Ночь с 25 на 26 августа выдалась жаркой, в прямом и переносном смысле. Не успела воспетая многими поэтами ночная мгла пасть на город, как в районе Гумисты уже началась перестрелка. Затем ударила артиллерия. Абхазцы не хотели бить по своему родному городу и работали только по окраинам. Окрыленные успехом, войска автономии, при поддержке добровольцев из числа казаков и народов Северного Кавказа, решили отбить у противника столицу. Шум боя катился по ночному городу, словно набежавшая волна. С каждым часом стрельба становилась все плотнее. Командир батальона приказал всему личному составу занять исходные позиции для обороны. Разведчикам было поручено, в случае нападения на часть, удерживать помещение штаба. Бойцы четко и быстро рассредоточились по периметру. В последнее время приходилось натаскивать личный состав именно на отражения возможных нападений.
- Неужели абхазцы на нас будут нападать? – спросил у Савельева его заместитель командира взвода - Пономарев.
- Они, точно нет, а вот гвардейцы, под шумок, могут попытаться захватить оружие, а потом, в случае чего, свалить нападение на абхазцев, – пояснил старший лейтенант такие меры предосторожности.
  По небу прошелестел уже ставший знакомым вой реактивных снарядов, которые в добавок, озаряли свою траекторию полета зловещим свечением реактивных двигателей. Через считанные секунды возле железнодорожного моста через Гумисту послышались многочисленные взрывы. Зарево осветило темное небо. Все происходящее казалось нереальным, вырезанным из картины знаменитых баталистов прошлого века.
- Видимо, решили градом вторую волну наступающих накрыть? – сделал предположение Василий. -  Жаль абхазцев. У них сейчас нет возможности поддержать своих артиллерией.
- Это почему? – удивленно спросил замкомвзвода.
 – Не хотят мирное население опасности подвергать. Так что игра идет в одни ворота.
  Да, в самом начале войны, противоборствующие стороны еще пытались сохранить понятия чести, и понапрасну не подвергали мирных жителей смертельной опасности. Но скоро это закончится. Именно такие принципы были основополагающими, когда заключалось первое, в этой межнациональной бойне, перемирие, и войска противоборствующих сторон были выведены за территорию города. Но конфликт уже начал набирать свои обороты. Вскоре его безжалостный маховик будет сметать с лица земли жилые дома, а с улиц - случайных прохожих, оказавшихся на открытой местности к началу обстрела. Не пощадит он ни храмы ни госпиталя. Ведь это не просто война, - это война гражданская – самая страшная и жестокая. Человек должен дойти до высшей степени остервенения, чтобы поднять руку на соотечественника, на соседа и даже на брата.
К утру, перестрелки стали затихать – наступление захлебнулось. Наконец-то, после бессонной ночи, проведенной в тревоге и ожидании, батальону была дана команда отбой. Когда бойцы сдавали оружие, в казарму зашел Чернышев.
- Ну что там в городе? – полюбопытствовал у замкомбата Савельев.
- Абхазцы дошли до вокзала, но грузины, артиллерией, накрыли второй эшелон. Практически никто не дошел на помощь в город. Головы как футбольные мячики по полю летали. Возле вокзала был блокирован отряд «казаков». Говорят, ребята с Приднестровья приехали. Отстреливались до последнего, а когда патроны закончились, пошли в рукопашную.  Все до одного полегли, – вкратце поведал о случившемся Саня. – Видимо война надолго затянется…         

    Не часто позволял себе Краськов употреблять такие крепкие выражения в присуствии подчиненных. Однако, сдержать себя сейчас он просто не мог. Многие офицеры, находившиеся в тот момент в кабинете, и ставшие свидетелями телефонного разговора, были слегка ошарашены таким глубоким знанием ненормативного лексикона.
- Дайте приказ, и я возьму территорию порта под свой контроль, – шумел Краськов в телефонную трубку. – Ну, хорошо пусть тогда это сделают подразделения 345 полка.
  Видимо, и на это предложение командира батальона, поступил отрицательный ответ, признаком чего стали непечатные выражения, которые срывались с губ подполковника, когда он положил трубку.
- Все свободны! – махнул рукой в сторону своих подчиненных Краськов.
- А чего комбат так расстраивается, – поинтересовался Савельев у Чернышева, когда они уже покинули кабинет командира.
Василий был еще не в курсе последних перипетий, и для него была удивительной подобной реакция Краськова, относительно территории сухумского порта.
  Как оказалось, у подполковника были все основания так расстраиваться. Не за себя, за державу обидно! Даже в деле эвакуации собственных граждан, Россия, вернее люди, отвечавшие за проведения этой операции, в очередной раз проявили все пороки присущие отечественным чиновникам – разгильдяйство и наплевательское отношение к своим соотечественникам.  Про приходы БДК (большой десантный корабль), для эвакуации отдыхающих в санаториях россиян, Василию было хорошо известно. Но вот подробности этого великого переселения, про которые Савельев покамест не ведал, оказались довольно мрачными.
-  Потому что все, что у нас не делается, делается через задний проход. Скоро будут таким способом и гланды удалять! – довольно резко стал объяснять Чернышев. – Порт находиться под контролем «Мхедриони». Надеюсь, объяснять не надо кто они такие? Пока шла погрузка военнослужащих, гвардейцы еще себя как-то сдерживали, никуда не лезли. А теперь, когда же пошли гражданские, грузины взяли на себя руководство погрузкой. Сейчас, просто так, на корабль не попадешь – только по знакомству или блату. Для всех остальных, установлена твердая такса – 5 тысяч целковых с носа. Нет денег – добро пожаловать в освобожденный город, – Чернышев подразумевал Сухуми. – У гвардейцев есть «наводчики», из местных, которые указывают, кто из отъезжающих до войны жил зажиточно. Они их выдергивают из толпы, и под предлогом проверки документов, попросту грабят. А еще, «освободители», где-то раздобыли печать нотариуса, и переоформляют на себя квартиры, у тех, кто не может заплатить за посадку на корабль.
- Вот твари! – искренне возмутился Савельев.   
– Мало того, они из паспорта страницы вырывают на абхазском языке, если документ здесь получали.  Вот так теперь борются с сепаратизмом. Куда потом с таким удостоверением личности идти, ведь в соответствии с действующим законодательством он уже недействительный? Вот Краськов и запросил в штабе разрешения, взять, на время эвакуации российских граждан, порт под свой контроль. Результаты ты уже слышал.  И главное обидно, что только мы одни, такие оказались, – искренне сокрушался Саня. – Израильтяне всех желающих без проблем вывозят. Автобусы чуть ли не каждый день от Дома правительства отъезжают. Едут в Тбилиси, а  там, в консульстве уже все необходимые на выезд документы готовы. Затем, посадили «беженцев» в самолет, и через пару – тройку часов: «Шалом, земля обетованная!».  Греки за своими соотечественниками обещали корабль прислать. Армянское правительство тоже обещает своим оказать помощь. И только у нас все не как у людей. Как будто за территорией России русских вообще не существует…
   БДК приходили за беженцами целую неделю, а затем эвакуация резко прекратилось. Еще долго, на причалах стояли люди – русские люди!!! и с надеждой всматривались в бескрайние морские просторы. Надежда умерла вместе с сообщением, коротким и безжалостным как смертный приговор: «Кораблей больше не будет».  Вот так правительство России дало понять, что русских людей в Абхазии больше нет. Остались только русскоязычные - никому не нужные. Больше всех, об отсутствии транспорта, тосковали храбрые бойцы «Мхедрионе». Печальными глазами они пытались заглянуть за горизонт, в поисках очередного корабля – эвакуатора. А когда уразумели, что транспорт уже не придет, их алчные взоры обратились в сторону города. Трудолюбивые сыны Грузии не любили долго сидеть без дела! 
   
  Бравый минометчик Васька Удочкин по своей природе был искателем приключений, и многие его сослуживцы обоснованно считали, что добром он таки не кончит. Но чтобы так - никому и в голову не могло прийти. Еще с самого утра Савельев заметил  возле штаба какую-то нездоровую возню. Несколько человек из местной полиции стояло возле здания.
- Что там стряслось? – спросил командир разведвзвода у шедшего из штаба Буцуна.
- А кто его знает? – Серега пожал плечами. – Приехал представитель военной прокуратуры вместе с грузинами, и уже целый час у Краськова в кабинете сидят.
- Может на счет сбитого вертолета? – Василий непроизвольно напрягся (ведь, учитывая ситуацию, могут спокойно отдать комбата на откуп новым властям).
- Да нет! – успокоил старшего лейтенанта зенитчик. – Если бы на счет «вертушки» приехали, то меня бы давно уже вызвали на ковер. А так, сам видишь, пока на свободе.
Уже ближе к полудню, Савельев узнал, что грузины таки арестовали, но не Краськова а Удочкина, и вывезли его с территории части в следственный изолятор. Для многих это стало шоком. Услышав об аресте, Василий поспешил к Чернышеву, чтобы узнать у него все подробности. Заместителя командира батальона стоял у крыльца штаба и нервно курил.
- Саня это ведь форменный беспредел. На каком основании позволили арестовать российского офицера? – обрушился на своего вышестоящего товарища старший лейтенант.
- Мурло он, а не офицер. Только погоны позорит! – Чернышев  швырнул окурок на землю. – Вор! Вчера в карауле стоял и свой же склад ограбил. Спихнул казенное имущество мародерам. Думал, что если в городе такой бардак твориться, то можно и себе кое-чего прихватить. А эти  любители дармовщины, оказались абхазами. Если бы грузины были, может, и сошло с рук. А тут такое! В общем, задержала их полиция, и расколола на первом же допросе. Так что, пойдет твой тезка по полной программе, за хищение государственного имущества.
   Для Савельева такая новость была с родни удара обухом по голове.
- Но ведь еще ничего не доказано?
- А тут и доказывать нечего! Прямо в кабинете у Краськова провели очную ставку. Задержанные сразу его и опознали. А этот «офицер от артиллерии» стоял, да сопли на кулак мотал.  Остались чистые формальности – допросить и задокументировать  а потом суд.
В душе Василия творилось нечто невообразимо. Смешанные чувства, и не поймешь, которое из них сильней. С одной стороны гнев и возмущения, по поводу поступка, недостойного не то что офицера, но и простого обывателя, а с другой – жалость и сострадание. Да, Удочкин оказался гадом, но как ни крути, был Савельеву если не другом, то точно товарищем. А товарищей в беде тоже бросать нельзя.
- А почему сразу арестовали? Могли бы, до суда, и здесь оставить? Куда он денется с подводной лодки?
  Действительно, батальон сейчас в прямом смысле напоминал подводную лодку, с которой некуда бежать – со всех сторон грузинские войска. 
- Это ты у военной прокуратуры спроси. Они не поленились по такому случаю своего представителя из Адлера прислать. И послушай Василий Иванович, не топчись мне по мозолям. Я с Удочкиным больше твоего вместе прослужил. Да и Краськов за него до последнего стоял, несмотря на то, что он сволочью оказался. Сам знаешь, какая сейчас обстановка. Российская прокуратура, с подачи Тбилиси, выдала санкцию на ареста Шанибова…
   Василий краем уха слышал, что этот самый Шанибов был одним из учредителей Конфедирации горских народов Кавказа. До поры до времени, эта организация была с родни общественной, которых на просторах бывшего союза развелось превеликое множество. До начла самой войны в Абхазии, на нее никто не обращал никакого внимания. Однако после 14 августа ситуация в корне поменялась. Именно КГНК была инициатором мобилизации всех народов вошедших в конфедерацию, для защиты своих собратьев - абхазов. И деятельность это была не только политическая, в виде выступлений перед представителями СМИ и пламенными речами на митингах. С первых дней войны через горные хребты потянулись отряды добровольцев. Война, разъединившая абхазов и грузин, сплотила казалось несовместимые вещи. Плечом к плечу воевали кубанские и краснодарские казаки, а вместе с ними и чеченцы. Все встало с ног на голову.
- А между прочим, – продолжал Чернышев, – Шанибов уважаемый человек, профессор.  Кто сейчас будет с простым старшим лейтенантом разбираться…
  Действительно, казалось, уже никому не было дела, до маленького воинского подразделения оказавшегося в полной блокаде на чужой территории.   

Первая победа

лето 6732 от сотворения мира
Половецкие земли близь острова Хортицы

   Как и было положено на совещании, первой в половецкую степь ринулась дружина Данилы Романовича. С самого утра, отряд, что стоял на острове, перешел на правый берег и стал возле самой реки, прикрывая переход по броду молодого  князя волынского с конной дружиной в тысячу воинов. В сей же час, начали свою переправу галицкие выгонцы, коие миновав Хортицу, на ладьях своих подались вверх по течению, аж до порога именуемого Вольный.  Сперва, галичане перевезли на другую сторону стрелков своих, с ними же пеший отряд, дабы стеречь переправу для остального войска. Возглавил сей  полк воевода Держикрай Володиславич. Главную же часть войска, вел князь Юрий Домамерич.  Накануне, половцы пригнали к переправе Крария множество объезженных лошадей. Юрий посадив на коней опытных воев своих, пересек Славутичь и повел дружину вдоль берега вниз по реке.  Выгонцы удачно прошли вдоль Капустяной и Кичкасской балки, и уже были невдалеке от Хортицы, как один из дозорных заприметил гонца, коей на своем резвом коне, мчался в сторону русского войска. Он то и сообщил князю, что татары числом, не менее тысячи, направляются к переправе возле Протолоче, и Данила Волынский уже смело пошел на врага. Мешкать было нельзя. Юрий Домамерич, тотчас же приказал гонцу, вести в ту сторону, куда направился волынский князь со своей конной дружиной. Держикраю Володиславичу же, было велено, со своим отрядом двигаться правым берегом к Хортице, и ежели Юрий Домамерич с Даниилом не сумеют остановить татар, то воеводе следовало держать переправу до тех пор, пока на эту сторону не перейдут иные полки русские.
    Дошла весть о приближении неприятеля и до  лагеря князя киевского. Молодые дружинники просили Мстислава Романовича отправить их на левый берег, дабы подсобить галицкой дружине, однако великий князь не дал им своего согласия.
- Там и без нас войска достаточно! – объявил он им свое решение.  - Ежели разом пойдем через Протолоче, то от этого будет большая теснина, и замедление при переправе. А если кто из вас желает побыстрее на левый берег попасть, то велите своим холопам живее вязать мосты для перехода. По ним-то переправим обоз и пешую рать,  конные же пойдут вброд.
    Тем временем, не ином берегу, Данила Романович уже сошелся с татарским отрядом. Сперва, как и водится, в дело вступили стрелки. Засвистели стрелы коленные, прорезая своими острыми жалами знойный воздух. Вскоре стало очевидно, что русские воины превосходят в меткости татар. Тут-то Данила обрушил на врага, доселе невиданного, всю силу своей отборной дружины. Не выдержав стремительного натиска, татары стали пятится назад. Сам молодой князь был в первых рядах сражавшихся, подавая пример смелости и отваги воинам своим. Увлеченный битвою, он не заметил, что к месту жестокой сечи подходит еще один отряд татарский.  А тем временем, безбожники уже завернули в низину,  метя прямо во фланг дружине молодого князя. Не таким человеком был Данила Романович, чтобы отступить. Выказывая, пред грозным врагом своим, невиданную удаль, велел он направить супротив неприятеля отряд из сотни испытанных воинов, дабы они приняли на себя удар татарской конницы, пока он здесь не закончит дела начатого. Надеялся также молодой князь, что в скорости должен подойти Ярун, вместе с половцами, и тогда он всей силой навалится на уцелевшие полки неприятельские. Однако не пришлось ему дожидаться куманов, ибо вовремя подоспел с подмогой Юрий Домамерич. Увидав, что окаянные супротивники норовят обойти русскую дружину, он устремился наперерез вражеской рати, не дав ей возможности достичь заветной цели. Татары же, разумея, что  замысел их сорван, и им никак не успеть врезаться во фланг галицкому воинству, стали перестраиваться, дабы встретить наезжавших на них на полном ходу выгонцев.  В дело вступили татарские стрелки.  Враг бил метко, и непрерывно осыпал дружину князя Юрия градом стрел. Даже когда на ряды неприятельские на полном скаку налетели дружинники русские, татарам, на удивление, удалось сохранить строй, и дать достойный отпор наседавшим на них галичанам. Став рядами плотными, по десять воинов в каждом, супостат умело передвигался, не давая возможности Юрию Домамеричу обойти его и ударить стыла. Стрелки же татарские, отойдя в задние ряды, продолжали нещадно стрелять, нанося русичам большой урон. Сам же князь Юрий, изумлялся ратным умениям врагов своих. И хотя, в бою на копиях и секирах, русские дружинники превосходили татарских, неприятель сохраняя боевой порядок продолжал с невероятным упорством отражать атаки выгонцев, заменяя недостаток в навыках ближнего боя, стрельбой лучников своих.
 Однако дело было уже решенное. Данила Романович полностью опрокинул своего противника и погнал его в степь. Да и Ярун со своими половцами уже был на подходе. Теперь, над вторым татарским отрядом, нависла угроза быть окруженными. Избрав удачный момент, когда выгонцы стали выдыхаться, супротивник совершил хитрый маневр. Первые ряды его словно рассыпались, и стали на полном ходу удаляться в степь, за ними последовали вторые и третьи. Татары словно растворились в воздухе, и уже находились далеко по переду, от дружины  русской. Юрий Домамерич сперва решил, что дело сделано, и среди врагов началась паника, однако только что разбежавшиеся в полном беспорядке вражеские воины, уже собирались в стройные ряды, неподалеку от места сечи. Очень умело с наименьшими потерями  татары оторвались от галицкой конницы, и сохраняя строй и стали удаляться в степь. Отход основных сил их прикрывали все те же лучники, которые теперь поражали преследователей. Данила Романович был слишком увлечен преследованием разбитых врагов свих, и уверенный в том, что Юрий Домамерич и сам одолеет такого, не слишком искушенного в военном деле противника. То того и не поспешил направить свою дружину на второй татарский отряд, когда была наилучшая возможность для его окружения и разгрома. Когда князь Галицкий бросил свой взор на правый фланг, то смог лишь увидеть большое облако пыли, удалявшееся в степь. Прибывший на подмогу Ярун только и успел, что принять участие в преследовании неприятеля. Пронырливые половцы, уже после того как остатки разбитого Данилой полка неприятельского скрылись во чистом поле, нашли в одном из курганов, в волчьей норе, воеводу татарского. Туда спрятали его верные слуги, в надежде уберечь последнего от пленения.  Однако половцы, зная многие уловки, ибо и сами их нередко применяли, без больших хлопот отыскали этого татарина. Куманы стали понуждать Данилу Романовича отдать им пленника, дабы умертвить его, но молодой князь воспретил им это делать и велел отвести его в русский лагерь, куда и сам отбыл. Ярун же, был оставлен с дружиной своей стеречь переправу на левом берегу. Боярин галицкий, имя при себе достаточно конного войска, попытался продолжить преследование остатков татарских отрядов, но те успели далеко уйти в степь, и теперь их было уже не достать. Осознав это, Ярун прекратил погоню, и уже не отходил далеко от реки, на случай если опомнившийся от такого поражения, враг предпримет еще одну атаку на переправу. Из-за большого количества народа, еще только половина русского воинства смогла перейти на другую сторону Днепра. Старшие князья оставались пока на правом берегу вместе с остатком войска и обозами. Многие, уже успевшие полностью перейти на левый берег, полки, строились в боевые порядки, и направлялись для соединения с половцами Яруна. Остальные же, терпеливо, под палящими лучами майского солнца,  дожидались перехода на эту сторону своих товарищей. Весть о славной победе Данила Романовича уже  успела долететь до войска русского. Уходящие в степь полки, завидя проезжавшего мимо их молодого князя, чествовали его криками громкими. За своим славным полководцем неспешно ехала дружина, отличившаяся в бою.
- Много ли добра с мертвого татарина содрать можно? – вопрошали дружинников  те воины, которым еще не довелось побывать в деле. – Говорят, что они голодранцы и окромя рваных портов с них-то и взять нечего? 
- Не тревожься родимый! На тебя  и того, что есть достаточно будет, – величаво отвечали победители.
Хотя и в самом деле, добытый трофей был не велик. Сбруя на конях худая. Одежа – рваные халаты да шаровары. Про доспех и говорить нечего: деревянные щиты, а то и вовсе плетенные сиз прутьев, ржавые кривые сабли, да худые копья. На некоторых была кольчуга, а некоторые и вовсе ничего, акромя лука, не имели.  Только с немногих павших в бою врагов, можно было хоть как-то поживиться. Разве что, татарские кони, которые уцелели в сшибки, хоть как-то могли порадовать душу галичанам. 
   Мстислав Романович находился в обозе киевлян, когда до него дошла весть о сей славной победе. И хотя новость была радостной, но не ликовал князь киевский, ведь добыл оную не он, а соперник его - Мстислав Удатный со своим войском. В мыслях корил себя великий князь, что по осторожности, дожидался прихода своего двоюродного брата. Надобно было самому переходить реку и поиметь столь легкую победу. Еще больше расстроили его, когда прискакал гонец от Мстислава Мстиславовича и сообщил, что тот просит прибыть князя киевского в Галицкую ставку, дабы выслушать подробный рассказ о сражении и посмотреть на пленного воеводу татарского, которого, храброму Даниле, удалось пленить. Снова великий князь должен был пребывать в качестве гостя, да к тому же чествовать соперника своего аки победителя.  А Мстислав Удатный и не скрывал собственного удовольствия. По случаю успеха, нарядился он в самые лучшие одежды и брони что имел при себе. И сидел на самом почетном месте. Однако по пришествии великого князя, встретил его со свей почтительностью (дабы не уничижать союзника), а радушно обнял брата своего и дал троекратное целование по христианскому обычаю. Такие же почести выказал он и Мстиславу черниговскому, уровняв его тем самым с Мстиславом Романовичем. Выходило так, что великий князь хоть и носил этот громкий титул, но на самом деле был ровня среди других зачинщиков. Зато после сегодняшней победы Мстислав Удатный стал возвышаться над иными. 
  Когда все князья собрались, Данила Романович обстоятельно не без похвальбы поведал о ходе сражения.
С его слов выходило так, что татары воины худые – хуже половцев и русскому воинству следует, не медля, преследовать противника, покуда тот, еще не успел  покинуть степь и уйти в горы - в земли аланов и грузин. Затем, он предоставил князьям плененного воеводу. Никто из русских, кто видел татарской посольство, не мог признать в нем татарина. Ни обликом, ни одеждой не походил он на прежде виденных соплеменников своих, ибо одет он был в халат, шаровары и парчовые сапоги. Люди бывалые и много повидавшие на своем веку, стали твердить, что сей пленник, более похож на перса.
    Тем временем Мстислав Галицкий на правах хозяина учинил допрос татарскому воеводе. Несмотря на все бедствие положения своего, и беспокоившую рану, пленник стал отвечать с достоинством.
- Имя ему Гемебек! – начал переводить половецкий толмач смелую речь  воеводы.
  Среди свиты великого князя находился и Александр Попович. За время похода он успел свести дружбу со одним из куманов, который постоянно был в лагере киевлян. У него то и спросил русский витязь, что тот может засвидетельствовать о сем пленнике, ибо кочевым людям более ведомо про жителей степи.
 - По всему видно, что этот человек из народа тюркского! – отвечал ему тот. – О сем свидетельствует имя его - Гемебек . Видать ранее жил он в Харезме, а после его падения перешел на службы к татарам.
- Кому служишь ты? – продолжал его спрашивать князь Галицкий.
 – Служу я тысячником  в тумене у храброго Джебе Найона. Он прибыл в эту степь вместе с другим великим воином Субеетаем-Баатуром наказать дерзких кипчаков, которые осмелились противиться воле повелителя вселенной Чингисхана. У каждого из этих двух полководцев в подчинении находиться десять тысяч воинов. Есть и еще отряды из народов, которые покорились воле великого кагана. И все они, и татары и иноплеменные люди, воины смелые и не бояться большого войска, которое идет на них. Они готовы сразиться с кипчаками и их покровителями.
  Сия речь была для русских князей потешна, ибо дело доказывало обратное. Татары были биты и сломя голову уходили в степь, так и не осмелившись сразиться с основным русским войском. Однако Гемебек нисколько не обращал внимания на насмешки врагов своих.
- Одумайтесь, и пока не поздно, просите мира у посланников великого кагана, ибо гнев его страшен, и никто не может устоять против его мощи! – вновь затараторил толмач, переводя слова татарского воеводы.
 Услышав такое, все присутствующие князья пришли в негодование, и тогда Мстислав Галицкий сказал зятю своему - Котяну.
- Передаю тебе, сего дерзкого злодея. Верши над ним суд по воле своей!
   А многие из молодых князей стали кричать: «Повинен смерти!». Половцы не стали долго мешкать и выведя Гемебека из ставки сразу же его умертвили.
  Тут к Мстиславу Галицкому пожаловал Юрий Домамерич, также принимавший участие в сегодняшней битве.  И хотя все лавры достались молодому князю Даниле, галицкого выгонца также принялись чествовать словно победителя.   Однако Юрий при таком приветствии выказал большую сдержанность, и когда все умолкли, имел слово к Мстиславу Мстиславовичу.
- Враг сей очень грозен! – неожиданно для многих начал он. – И хотя в сечи, когда дело доходит до мечей и секир, татары уступают  нашим воинам, но стрелки они добрые и в этом деле превосходят и нас и половцев.  От их лучников пришлось мне терпеть большой урон. Да и вблизи, несмотря на то, что уступали они нам числом и умением, проявили враги наши большую стойкость, и сохраняли свой порядок до самого конца битвы.  Сии татары ловки и хорошо обучены, и могут менять строй свой в зависимости от обстоятельства. Сколько не пытался я одолеть их  обходами, они не дали мне возможность ударить себе в бок и спину. И хотя в сечи неприятель понес большой урон, таки сумел отступить организованно и отбиться от преследования.
   Удивительны были слова князя Юрия для всех собравшихся. Никак они не соответствовали тому, что прежде говорил Данила Романович.
- Удивительна речь твоя! – сказал наконец-то Мстислав Удатный. – Ибо знаю я тебя, как воина умелого и храброго. Однако не могу не верить князю Даниле, ибо несмотря на свою молодость, имеет он рассудительность, и не разу не был уличен мной в хвастве или пустословии. Да и половцы, что сегодня бились с татарами, свидетельствую обратное.
  После таких слов началось немалое замешательство. Одни говорили одно и иные другое. Сам же князь Юрий счел себя оскорбленным. Однако, как всегда, вовремя на выручку зятю своему пришел Котян.
- Не стоит умолять заслуги храброго князя! – взял слово хитрый хан. – Не мудрено, что Юрию Домамеричу победа далась не так легко как Данилу Романовичу. Люди его были утомлены большим переходом на ладьях, да и кони, которые пригнали ему вчера, давно под седлом небыли. А князь Данила имел время для отдыха, стало быть, и больше сил для сражения. Однако, несмотря на все это, как доложили мне мои люди, дрался князь Юрий храбро и крепко. И сумел обратить татар в бегство.
  На этом все успокоились. Все кроме Александра Поповича. Тот не мешкая испросил великого князя позволить ему осмотреть место сечи, дабы воочию убедиться таковы ли были татары, коих они видели ранее в посольстве.   
    Лето в этот год удалось ранним. Зной уже успел иссушить скудную водой поверхность дикого поля, раскинувшегося широким бескрайним морем, от самого Днепра до гор высоких, которые отделяли половецкие земли от иных восточных стран и народов. В желтые краски окрасилась степь, под стать самого Ярила (солнца), выжигавшего нещадно последние островки зелени. 
   Мрачное облако кружилось над местом сечи кровавой. Черным снегом падали на землю стервятники и снова взмывали вверх, встревоженные появлением живого человека. Громким карканьем призывало воронье свое племя, разделить с ними обильную трапезу. Не будут сегодня голодать птицы черные. Сам Господь наделил их скорбным цветом – цветом самой смерти. Пожуируют они сегодня на костях человеческих, выклюют очи, что равнодушно зрят в небо бескрайнее, вслед отлетающей от тела души. Растерзают плоть, что из праха вышла в прах и обратиться. А когда закончат свое погребальное дело, взмоют вверх и полетят вслед за войском, выжидая нового, страшного пира своего. Буйный ветер высушит белые кости, а знойное солнце высушит темные пятна человечьей крови, что растеклась по иссохшей траве.
    Когда Александр с ближними своими прибыл к месту побоища, то русские уже хоронили павших дружинников. Старательно разыскивали воины собратьев своих, что отдали Богу души, и сносили на место, где вскорости предстоит быть новому кургану, еще одному молчаливому свидетелю дел кровавых, века жестокого. Сколько их таких по бескрайнему полю разбросано? С каких времен возвышаются над степью они, безмолвно сохраняя в себе тайны человеческих судеб, тех кто нашел вечный покой? А сколько еще   
их вырастет завтра и в последующие времена, сие некому не ведомо, кроме Господа.
  Священники, что служили службу по усопшим, уныло читали молитвы заупокойные, над бездыханными телами христианскими, а стоявшие рядом дружинники погруженные в думы тоскливые, степенно крестились, памятуя, что и сами в скорости могут сойти во сыру землицу, после очередного побоища. И только ветер отныне будет непрерывно скорбеть по ним над братской могилой. И только дождь омоет слезами кости. Далеко то дома помирать боязно и бывалому воину.
   Русских погибло не так много как татар, ибо большая часть нечестивцев была истреблена во время бегства их. Среди русичей, большей частью пострадали выгонцы, коих полегло в два раза больше чем ратников дружинников Данилы Романовича. Это еще раз утвердило в Александре мнение, что отряд Юрия Домамерича имел сечу с отборным татарским полком. Отдав последнюю дань павшим братиям, Попович направился туда, где остались лежать мертвецы неприятельские, оставленные на поживу стервятникам. Возле них суетились куманы и кое-кто из русских ратников, высматривая чем бы еще можно было поживиться, ибо самое ценное, что было на покойных уже успели снять участвовавшие в битве галичане. Ближе всего к месту, где пребывал боярин, находились недруги поверженные молодым князем Галицким. Русские, что собирали добычу, покинули это место, потому как  брать с мертвых было уже нечего. Только половцы еще сдирали рваные халаты да худые сапоги. Им в степи все сгодиться. Из броней улов и вовсе был ничтожен.  Самые удачливые из куманов, умудрялись отыскать затерянную ржавую саблю, либо оброненный в ходе беспорядочного бегства топор. Большинство из павших супротивников ни ликом ни одеждой не походили на татар, виданных киевлянами ранее. Даже из того, что осталось на трупах, было очевидно, что люд, составлявшй первый неприятельский отряд были разных племен и языков. Не теряя времени, Александр направился к тому месту, где Юрий Домамерич со своей дружиной встретился со вторым отрядом татарским. Тут добыча была пожирнее. Подле павших оживленно трудились выгонцы, немилосердно обдирая трупы. Невдалеке, не мешая русским, собирали свою мзду и куманы, не осмеливаясь оспаривать права первенства с участниками этой сшибки.
- Эко, как хитро придумано! – говорил один из дружинников, снимая сбрую с мертвой татарской лошади. – Тут большого ума требуется, чтобы во все это коня нарядить! – при сем любитель поживы неутомимо перебирал руками своими мудреные застежки конской сбруи. 
- Да брось ты это гиблое дело Яромир! – посоветовал товарищ его, возившийся с облачением одного из татарских воинов. – Ты на коня их глянь! Разве ж  конь это? У меня жеребята и те больше будут. На кого ты сбрую эту натягивать станешь? Разве что на жонку свою, чтоб не кусалась! Да и доспех по большей части из кожи сделан. Такой не перекуешь не переплавишь! Скудная добыча нам досталась, да большой ценой за нее плачено. Разве что, топорами да веревками разжились.  Дикие люди эти татары.
   Конский топот нарушил размеренную беседу двух ратников. Мимо, княжеские туины прогоняли лошадей, коих ухитрились изловить в поле. Гнали табун к Днепру, дабы представить пред ясные очи своих повелителей эту добычу богатую.
- Вот кому жирный кусок за наши труды достанется! – указал Яромир на пробегавших лошадей с явной досадой.
- Не кручинься! -  успокаивал товарищ его. – Слышал я от воеводы   Держикрая Володиславича, что лошадей, которых нам куманы отдали, за нами же и останутся. Да еще и до обоза татарского мы не добрались. Там-то уже будет, чем поживиться.
   Александр не стал слушать это разговор, ибо мысли у него были не о собственной прибыли. Отъехав в сторону он спешился, а вместе с ним Осьмий, Добрыня да Сивел, коие были при нем. Здесь-то еще не успели пройтись собиратели чужого добра. Перед русскими витязями лежал труп молодого татарского война. Застывшие глаза его были полны решимости, с которой он и встретил смерть свою. Широко, словно крылья, раскинул он руки. В одной татарин крепко сжимал кривую саблю, а во второй небольшой щит сотворенный из кожи и весь иссеченный яростными ударами неведомого удальца. На челе юноши была смертельная печать боевой секиры,  от которой он и пал во время лютой сшибки. Доспех его также был из кожи, пропитанный для большей крепости смолой, и сделан по тому подобию, что и у послов, которые приходили в русский лагерь у Хортицы. Скуластое лицо, и все иное, что имел при себе покойник, выказывало, что погибший был татарин.
- Этих я в степи видал! – подтвердил Осьмий, оглядевши мертвеца со всей внимательностью. – И лошади тоже их – мелкие да коротконогие. На том месте, где князь Данила супостата рубил, там кони другие, на наших схожие! Видать из сброда разного тот отряд собран был.
   Более Поповичу и его сотоварищам делать здесь было нечего. Александр поспешил удалиться к Днепру для обстоятельного доклада великому князю.
   Русское воинство большей своей частью перешло через реку, оставалось лишь переправить небольшую часть обоза. Мстислав  Романович уже находился на левом берегу. Там-то среди киевлян и нашел его Попович.
- Так и есть великий князь! – сходу стал рассказывать об увиденном, русский витязь. –  Данила Романович бился с людьми подневольными, из стран, что татары мечем взяли, ибо даже по внешнему их облику можно определить что сии из разных языков. Князь же Юрий, напал на отряд татарский, оттого и потерял многих своих воинов, ибо ворог бился против него крепко, не в пример тем, что выпали по жребию  молодому князю Волынскому. Полагаю, что главные силы, из отборного войска, татары умышленно сберегли для главной битвы, а сюда пустили менее сильные полки свои, дабы поверить нас в деле! С этим противником надо быть осторожным, потому как неведомо нам, какова числом его дружина отборная, и где собирается он дать нам сраженье.
  С этими вестями срочно снарядили гонца к Мстиславу Удатному, дабы призвать его и остальных зачинщиков степного похода на совещание. Однако князь Галицкий и тесть его Котян ответствовали через посланника.
- Хан половецкий и князь Мстислав Мстиславович велели передать, что нет нужды тревожиться, – пересказывал ответ гонец. – Котян, говорит, что татары числом не так велики и завсегда набирают себе войско из людей, что по неволе стали их холопами. Есть у них полки из аланов, грузин, таджиков, и ясов, и они-то понуждают весь этот люд сражаться против своих противников. Да и татарский полк, несмотря на свою смелость и опытность, не сумел устоять супротив галицких выгонцев. А числом наше воинство превосходит и татар и холопов их вместе взятых. Не стоит мешкать! Надо скорее идти в степь и нагнать неприятеля, пока он не ушел с дикого поля!
  Иные князья тоже передали, что имеют намерение без промедления идти далее каждый во главе войска своего. Ничего другого не оставалось великому князю, как идти в степь, ибо вся слава могла опять достаться Мстиславу Удатному. 

В осаде

   С началом войны город как-то быстро захирел. И дело было даже не в повреждениях, нанесенных в ходе боев между враждующими сторонами, близости фронта и перебоях с электричеством и питьевой водой. Видимо, каменный исполин тоже имеет душу, и она у него болит. Болит как у любого нормального человека, который не может равнодушно смотреть на происходящее. Раньше Сухуми был светлым и чистым, но в одно мгновение посерел от горя, надолго утратив свою белоснежность.  Даже яркие солнечные дни не могли согреть его своим теплом. Он тосковал как брошенная собака, которую выгнал жестокий хозяин. Выгнал из прошлой мирной жизни, в ледяные объятья войны.
  Возле домов и парков начали появляться мусорные кучи, которые росли в геометрической прогрессии. Покореженные от разрывов снарядов дороги, никак нельзя было отнести в разряд достопримечательностей. Кроме бытового мусора война выплеснула на улицы также грязь человеческую, дремавшую во многих до поры до времени. Черными ранами торчали обгорелые дома, и даже целые улицы, где раньше компактно проживали абзацы. Теперь они были разграблены теми, кто рассматривал этот межнациональный конфликт исключительно с точки зрения заработка. Мародеры не гнушались ни чем. Брали все, вплоть до грязного белья. 
   К  осени обстановка на фронте, как это не кощунственно звучит, стабилизировалась. В начале октября абхазам удалось  отбить Гагру. Что и говорить, это был большой успех. Взят был не просто город, а ворота, ведущие к российским границам. Это был коридор, по которому потоком хлынула помощь абхазскому народу от Конфедерации горских народов Кавказа. Теперь добровольцам не требовалось пробираться на территорию автономии через горные перевалы, тем более что приближалась зима, и этот, до недавнего времени единственный способ пополнения рядов сражающихся, мог быть прерван в любую минуту. В засыпанных начисто снегом горах много не погуляешь. После падения Гагр, даже самые заядлые оптимисты в Госсовете осознали, что война затянется. Незамедлительно в грузинской прессе появились статьи, где добровольцев, воевавших на абхазкой, стороне стали именовать не иначе как «наемники». Ко всему прочему, доверчивых граждан пугали страшилками о зверствах этих самых наемников в захваченном городе. Газета «Свободная Грузия» рисовала во всех цветах и красках апокалипсическую картину  о том, как на центральном стадионе, куда вместе с пленными было согнано все грузинское население города, чеченцы, входившие в состав войск конфедератов, играли в футбол отрезанными головами невинно убиенных жертв. Единственной каплей правды в этом информационном сообщении, было то, что чеченский батальон под командованием  Хамзата Ханкарова принимал активное участие в штурме Гагр. Правда, лавры  победителя, примерил на себя другой - Шамиль Басаев, который в действительности был в должности командующего войсками КГНК и осуществлял лишь общее руководство операцией из Гудаута. Именно он, с наигранной скромностью, предстал пред объективами кинокамер, как главный виновник этой виктории. Возможно, и были факты мародерства со стороны добровольцев, никуда не денешься от таких перегибов на кровавой бойне. Но про футбол головами, по крайней мере, в самом Сухуми, никто ничего не знал. Вся информация исходила только из уст журналистов тбилисских СМИ.  Кстати о журналистах. В городе появилась одна миловидная девушка. Она расхаживала по городу в сопровождении гвардейцев и телеоператора, задавая глупые вопросы прохожим относительно того, как живиться мирному населению в освобожденном от сепаратистов городе.  Тех, кто «угадал» с ответом, впоследствии показывали на голубых экранах, а кто проявлял признаки вольнодумия, воспитывали блюстители нового порядка, прямо не отходя от кассы, избивая  за неугодные  высказывания. На сухумском фронте, после нескольких вялых попыток переломить ход войны в свою пользу, началось великое сидение на Гумисте. Пытаясь хоть как-то ограничить пополнение абхазских рядов добровольцами, из числа граждан проживающих на территории находящихся под контролем войск Госсовета, 19 сентября грузины перекрыли мост через реку, запретив всем лицам переходить на противоположную сторону. На этом активные боевые действия на время утихли. 
 
  Уставший Савельев возвращался в расположение части вместе со своим взводом. Вчера вечером от одного из караулов, несших службы на складах, поступило донесение о нападении на личный состав. Василий с разведчиками был в срочном порядке направлен на усиление. Двое часовых заметили короткие вспышки со стороны КПП и, решив, что начался обстрел, открыли ответный огонь. Как оказалось, причиной беспокойства стала обычная электрическая проводка. Кусок провода был перебит осколком, и его оголенные концы не без помощи влаги начали коротить – отсюда и вспышки. Пришлось обесточить здание, чтобы больше электричество не смущало своими разрядами несущих службу в карауле. В мирной обстановке это происшествие, скорее всего, вызвало бы смех и подтрунивание над теми, кто оказался под «обстрелом». Но сейчас было не до смеха. Шла война, и недоразумения с тыловыми частями грузин у военнослужащих российской армии периодически возникали и среди десантников появились первые жертвы. Когда же с инцидентом разобрались, начался настоящий обстрел города. Савельев решил не рисковать лишний раз и остался в караульном помещении. И вот теперь, когда солнце нехотя вставало над истерзанным Сухуми, уазик нес старшего лейтенанта мимо пустынных улиц обратно в батальон. Водитель что-то лениво мурлыкал себе под нос. До слуха командира взвода долетел обрывок песни: «Завтра в армию пойду – заберут в Абхазию. На тебя любимая последний раз залазию».
- Что это ты за гадость распеваешь? – полюбопытствовал  Василий.
- Да так частушки, – смущенно ответил тот.
- Кто-то из наших сочинил?
- «Молодые» напели. Говорят народные…
  Что и не говори, наш народ умеет быстро реагировать на разного рода события. Возможно, беседа по поводу «народного фольклора» продолжалась бы еще, но внимание проезжающих привлекли крики, доносившиеся с противоположной стороны улицы. Трое вооруженных автоматами людей, должно быть полицейские, донимали мужчину среднего возраста. Армейский бушлат выдавал в нем ополченца. Через плечо был, перекинут вещевой мешок, сравнительно небольших размеров, по местным меркам. Данное обстоятельство указывала на то, что там, видимо, лежат только личные вещи самого хозяина. Это было удивительно. Обычно, гордые воители оставшиеся в тылу, набивали свою заплечную ношу под самую завязку «боевыми трофеями», и не стесняясь гордо шествовали по городу с торчащими из мешков вещами, не имеющими никакого отношения к боевому быту солдата. Мужчина что-то кричал своим оппонентам на грузинском, а они, видимо, израсходовав последние словесные аргументы, зловещи щелкали затворами  и наводили стволы на своего собрата.
- Притормози, – приказал Савельев водителю.
- А может не стоит, – робко возразил водитель. - Это грузины. Наверное, что-то не поделили и теперь разборки устраивают. Чего доброго стрелять начнут.
  Предложение было резонным. Когда в Сухуми нечего и некого стало грабить, часть мародеров ушла в окрестные селения, а менее удачливые  собратья, оставшиеся в городе, нередко при дележе добычи устраивали между собой разборки, как правило, оканчивающиеся стрельбой и жертвами. Однако, здесь было что-то нет так. Мужчина, споривший с полицейскими, был безоружный, а грабители с голыми руками на дело никогда не ходили.
- Притормози! – сурово повторил Савельев свой приказ.
Водитель послушно нажал на педаль тормоза. За главной машиной остановились остальные. Разведчики, хотя и не знали в чем причина остановки, сняли автоматы с предохранителей, на случай предстоящего душевного разговора. Заметив вооруженных десантников, полицейские решили ретироваться, от греха подальше и,  развернувшись, не спеша, пошли по тротуару, оставив в покое ополченца. Тот, крикнув им  вдогонку пару ласковых, с гордым видом зашагал вдоль дороги. Мужчина слегка прихрамывал на левую ногу, и Савельев его пожалел, чисто по-человечески.
- А ну-ка догони! – приказал старший лейтенант водителю.
Когда уазик поравнялся с идущим, Василий предложил мужчине:
- Давай подброшу!   
- Спасибо я сам дойду! – ответил тот, с присущим всем кавказцам акцентом.
- Слышь, мужик, я серьезно говорю, полезай в машину. Сейчас твои товарищи вернуться, и тогда все может плохо кончится! – настаивал командир взвода.
– А ну, ребята, подвинетесь,  – сказал Савельев бойцам, расположившимся на заднем сидении.
 – Тебе куда?
- На вокзал! – ответил мужчина.
- До самого вокзала мы не доедим. Высадим тебя возле моста через Гнилушку, а там до ЖД рукой подать,  – сообщил маршрут движения Василий.
 Только сейчас Савельев разглядел нового пассажира. На вид ему было лет сорок. Черная борода и волосы, выбивавшиеся из под вязанного подшлемника, были украшены благородной сединой. Характерный нос с горбинкой и большие, темные, и видимо повидавшие многое на своем веку, грустные глаза. 
- Спасибо! – поблагодарил попутчик.
- А ты кто?
  Этот вопрос, в других регионах, может иметь массу вариантов ответов. Например: Иванов Иван Иванович – если человек решил представиться, по имени отчеству; директор овощебазы – если опрашиваемый захотел блеснуть своей должностью; филателист – так скажет человек, ставящий во главу угла свое хобби; «голубой» – если гражданин не стесняется своей половой ориентации. Вариантов ответа может быть превеликое множество, и только здесь в Абхазии,  все они не выходят за узкие рамки национальности.
- Грузин! – гордо ответил мужчина.
- Это понятно, а звать тебя как?
- Реваз! - настороженно сказал тот.
 Вот уж действительно, едут в машине, по городу, не пойми кто – ни друзья и не враги. Так серединка на половинку.
- А чего хромаешь Реваз?
- Ваши постарались. Осколком бомбы задело.
Действительно, «наши» уже иногда старались. Шальные снаряды, выпущенные грузинскими бомбардирами порой залетали на позиции российских частей, расположенных в Нижних Эшерах. Окончательно утратив терпение, а вместе с ним статус полного нейтралитете, федеральная авиация в качестве ответных мер, стала наносить удары по грузинским позициям. Видимо, на одной из них и находился Реваз, в неудачное для своего здоровья время.
- Ну, твои однополчане тоже без дела не сидят! – достойно ответил Савельев. – Ты лучше скажи, что ты со своими земляками  не поделил?
- Э-э! – с досадой махнул рукой грузин, показывая всем своим видом, что эта тема для него неприятна.
- Не хочешь, не говори! – с полным безразличием заявил Василий.
- А тут и говорить нечего! Разве это грузины? Это шакалы - падальщики! Понимаешь? Они только нацию позорят, – выплеснул переполнявшие его эмоции Реваз. – Все, кто пришел воевать за Грузию, сражаются на передовой, а этих… даже в Новый район не выгонишь, потому, что туда с крупнокалиберного пулемета, из-за реки достать можно. Вся мразь осталась в городе. Понимаешь? Их из тюрем выпустили, чтобы они кровью, свой позор перед народом смыли. И что? Все в тылу окопались. Мародерствуют. Грабят население. Честное слово, противно смотреть. Понимаешь? Так бы собственными руками и задушил. Из-за них мы Ткуарчал * не взяли, и теперь имеем у себя в тылу еще один не нужный фронт. Говорят, что городской совет, когда наши войска входили в Абхазию, решил не оказывать сопротивления. Понимаешь? А когда их делегаты увидели, что творят эти бандиты в  Очамчире, даже этнические  грузины, проживавшие в этом районе, взялись за оружие. Понимаешь?

*Ткуарчал – небольшой город на востоке Абхазии, население – 4,8 тысяч.  Вместе с горными селами составлял так называемый Восточный фронт абхазского сопротивления. Находясь под постоянными бомбежками, жители города перенесли 413 голодных блокадных дня. "Родина может тебя потерять, а тебе потерять ее нельзя" - под этим лозунгом воевали ткуарчальцы. Этот лозунг  и сейчас можно увидеть в городе.

  Что и говорить, речь была довольно самокритичной. Видимо «защитники» территориальной целостности Грузии, засевшие глубоко в тылах и занимающиеся наведением порядка на освобожденных территориях, допекли не только мирное население, но и тех, кто проливал свою кровь за идею, пусть и не правильную. Еще в самом начале, когда войска Госсовета только захватили Сухуми, в городе пытались даже проводить кое какие гуманитарные мисси для населения. Были развернуты несколько полевых кухонь, для нуждающихся в еде. Затем, все, кто действительно считал, что освобождает  свою землю, ушли на Гумисту, а шваль, прикрывающаяся громкими лозунгами осталась в городе.
- А с тобой что стряслось? Из-за чего с полицейскими поссорился? – поинтересовался Василий.
- Не со мной, с моими знакомыми стряслось... я так, просто.... Я, после госпиталя, получил отпуск по ранению. А перед отъездом зашел навестить Нино! Понимаешь? Это подруга моей жены. Вышла замуж за абхаза и теперь живет в Сухуми, – пояснил Реваз. – Захожу к ней домой, а у нее настоящий погром. Все, что не смогли забрать с собой - поломали… весь дом к верху дном перевернули.  Понимаешь? Нино сидит, плачет. Соседка сказал гвардейцам, что у нее муж к сепаратистам ушел воевать. Вот они и провели у нее обыск. Понимаешь? Сначала, вообще, расстрелять хотели за помощь абхазцем. Говорили, что она к себе домой лазутчиков с той стороны пускает и деньги собирает на закупку оружия. А Нино своего мужа с августа не видела. Понимаешь? Один только раз ей по телефону звонил. Говорил что живой.
  Как это не странно, но связь, даже во время войны, продолжала исправно работать. Можно было спокойно позвонить из Гудаута находившегося под контролем абхазских частей в Сухуми находившихся в руках войск Госсовета Грузии.
 - Стали обыск проводить, – не без огорчения дальше повествовал Реваз. – Естественно, ничего такого не нашили – ни денег на оружие, ни вещей лазутчиков. Понимаешь? Зато забрали с собой все деньги, золото. Все, что было ценного в доме. Даже стреляли. Сам видел в шкафу дырки от пуль. Я к телефону, а он разбит. Понимаешь? Шнур оборван. Я к соседке. Вызвал полицию. Говорю им: «Вооруженный налет». Понимаешь? А они меня спрашивают: «Грабители в доме?». Я говорю: «Нет, ушли». Говорят: «Тогда приедем!». Приехали через час. Когда узнали, что у нее муж абхаз, говорят: «Раз грабителей нет – ложный вызов и за него платите штраф!». Понимаешь? Я ми: «Какой ложный? Разве не видишь, что в квартире сделали?». А один из них, молодой, еще молоко матери на губах не обсохло, мне так и говорит: «Это вы сами здесь пьяный дебош устроили и все поломали!» Понимаешь? Я стал с ними спорить, а они меня спрашивают кто я такой? Я говорю: «С фронта я! Разве не видишь?». А они мне: «Значит, дезертир!» - и арестовать хотели. Хорошо, что документы при себе были, и про ранение написано. Понимаешь?
- Нет, не понимаю! – ответил Савельев.
- И я не понимаю?  - согласился Реваз, и лицо его на мгновенье просветлело.
Наверное, смекнул, что уж слишком часто использует слово-паразит в своей речи. А затем снова стал серьезным.
– Я, когда в Тбилиси приеду, сразу к Шеварднадзе пойду. Запишусь к нему на прием и все расскажу. Скажу, что сам видел. Пускай или заставит этих негодяев воевать, или пусть забирает их отсюда. Понимаешь? 
- Нет, – огорчил Василий нового знакомого. – Не заберет он их, поверь мне на слово, и воевать уж тем более не заставит. Зачем они ему в Грузии, да еще и вооруженные? Они ведь, кроме того, как грабить и убивать, больше ничего не умеют, и главное учиться не хотят. Думаю, что Шеварднадзе и без тебя знает, что здесь твориться, только поделать с этим он ничего не может.
- Э-э! – с досадой сказал Реваз. – Обидно понимаешь? Хорошие люди погибают, а эти живут себе, и на чужом горе наживаются. Мало осталось хороших людей. Понимаешь? Много убило. Даже тех, кого сейчас на передовую присылают, уже не те. Понимаешь, они о деньгах больше думают. И сами же, бойцов, у которых еще совесть осталась, на разбой подстрекают. В соседний батальон пополнение привезли. Хорошие ребята, сразу видно. А денег не дали. Только в конце месяца деньги дают. Понимаешь? Кушать что-то надо. Сам понимаешь, какая солдатская еда. Они подошли к заместителю своего командира и попросили в долг, чтобы пойти на базар и купить что-то покушать. А он им говорит: «Зачем вам деньги? У вас есть автоматы. Ваши товарищи вон в ресторанах каждый день кушают бесплатно, и вы так делайте». Понимаешь, чему он их учит? А они не могут так. Потому, что у себя дома, нельзя так себя вести. Мы ведь не оккупанты!  Понимаешь? 
   Такие слова, со стороны грузин, доводилось слышать довольно часто. Однако, это были всего лишь слова, и к делу они не имели никакого отношения. Но Реваз говорил искренне. К большому сожалению, таких, как он, было не так уж много.
- Хороший ты человек Реваз! – сказал Савельев от всей души. – Только, скажи мне, зачем вы «казаков», которых окружили возле вокзала, всех порезали? Абхазы говорят, что когда обменивались телами убитых и пленными, труппы русских передавали со следами пыток. А ведь в том районе, на сколько мне известно, воевали не гвардейцы, а части с передовой. Как же Женевская конвенция о правах военнопленных?
По правде сказать, с Женевской конвенцией было не все так просто. Мировое сообщество упорно не желало замечать происходящего в Абхазии. Возможно, Шеварднадзе используя  старые связи, приобретенные, в бытность работы в Министерстве иностранных дел СССР, уговорил таки дипломатов смотреть на конфликт сквозь пальцы. До сих пор правительства ведущих стран мира так и не смогли определиться со статусом грузино-абхазских отношений, скромно именуя полномасштабные боевые действия (с применением авиации а артиллерии) - внутренними делами суверенного государства.  Разве что ЦРУшники в Америке, наконец, воочию узрели результат  многолетней кропотливой работы по развалу тоталитарного монстра, и быстро смекнули, что к чему. Но, официально получалось, что война была, а статуса не было. А раз так, то и военнопленных нет.
- Пытать, конечно, не хорошо, – согласился с критикой грузин. – У нас в батальоне их просто расстреливают.
- Вот те на? – удивился Василий такому ответу. – Хрен редьки не слаще! А чего ж так? Откуда у освободителей такая кровожадность?
- Абхазам мы сохраняем жизнь, а убиваем только наемников. Это не их война. Они воюют за деньги. Понимаешь? Тот, кто воюет за деньги, у того нет чести. Они сами сделали свой выбор. Понимаешь?
- Но ведь далеко не все воюют за деньги. Многие это делают за идею!
- Э-э, уважаемый!  - скептически произнес Реваз - За какую, такую идею?
- Известно за, какую – встали на защиту абхазского народа.
- Деньги – вот их идея. Понимаешь?
- Но за вас ведь тоже воюют наемники. Хохлы, как их там… из УНСО, по-моему. Выходит, они тоже за деньги воюют, и у них тоже нет чести?
- Это я тебе не скажу, – уклончиво ответил Реваз. – Я воюю за идею, и этого хватит, чтобы прямо смотреть людям в глаза. Понимаешь?
- А за какую идею, если не секрет?
- Это наша земля! 
  Грузины не баловали собеседников разнообразием вариантов ответа на этот философский вопрос. Это наша  земля - и баста. Все этим сказано! Странная ситуация получалась. Люди воевали за землю, но даже на той территории, которая находилась под контролем войск Госсовета, освободители не спешили, что-либо делать. Поля стояли бесхозными, а местных жителей, орошавших эту землю многие годы своим потом, новая власть грабила и убивала. Получался полный абсурд. Но вины Реваза в этом не было. Виной всему была пропаганда, вбивавшая в головы миролюбивых и радушных жителей Грузии, одну единственную фразу, которая все оправдывала и все прощала: «Это наша земля!». У абхазцев вариантов было побольше. Да и сами грузины дали им повод сражаться не только за свою землю. Речь шла о выживании целого народа, а это гораздо важнее, чем просто территория. Масла в огонь подлил командующий войсками Госсовета в Абхазии Гия Каркарашвили. Бородатый молодой человек, одетый в камуфляж,  во всеуслышании заявил: «Я могу сразу заверить этим сепаратистам, что если из нашей численности погибнет 100 000 грузинов, то из ваших погибнет все 97 000…» - а это весь абхазский народ вместе с женщинами и детьми! Конечно, не теряя нити объективности следует учитывать слухи, что мол, бывший капитан советской армии, а на момент своего исторического заявления уже целый 27-летний полковник, якобы давал достойный ответ Ардзинбе, на счет готовности абхазцев воевать до конца за свою независимость. Да, теперь именно за независимость. После вооруженного вторжения со стороны Грузии, ни о каких союзах и договорах речи уже быть не могло. Как говориться, из песни слов не выбросишь, и посему сказанное Каркарашвили в прямом эфире и то, что он действительно имел в виду, говоря эти слова, останутся сугубо на его совести. Кстати, совсем скоро он получит звание бригадного генерала. Впрочем, в армии Госсовета, это была небольшая заслуга. В водруженных силах республики, генералов было как  у дурака фантиков. Для получения этого звания было не обязательно командовать соединением не меньше дивизии или занимать равнозначную должность в штабе округа. Шеварднадзе щедро дарил высокие чины и большие звезды на погонах. Однако, это никак не влияло на боеготовность вооруженных формирований.
- Нет Реваз, не твоя это идея! – сказал Савельев после небольшой паузы. – Ты сам откуда? Из Тбилиси?
- Нет, я сам из Рустави! До войны работал нефтяником.
- Так вот Реваз, если бы к тебе в Рустави пришли абхазы, и стали жечь дома и грабить население, тогда бы ты воевал за свою землю. Свою землю не насилуют и не грабят. Ее обрабатывают. За ней ухаживают. Ее берегут и защищают, но ни как не завоевывают. Твоя земля, Реваз, сейчас очень далеко, а это уже теперь для тебя чужая территория. Езжай, Реваз, к себе домой, и занимайся своей мирной профессией – добывай нефть. Это не твоя война. Она не для таких хороших людей как ты.
- Но ты ведь тоже далеко от дома, и это тоже не твоя война. Понимаешь?
- Я человек военный. Свою судьбу сам выбирал, и об этом не жалею.
  Реваз ничего не ответил, а Савельев и не настаивал, все уже было сказано. Машина остановилась на краю моста через небольшую речку с не очень благозвучным названием – Гнилушка.
- Тут до вокзала не далеко, – сказал Савельев прощаясь.
- Храни тебя Бог, – пожелал десантнику новый знакомый с которым, пожалуй, уже больше не представиться, случая свидеться.
 
   К концу осени, с продовольствием начались проблемы. Несмотря на то, что гуманитарная помощь продолжала поступать во фронтовой город, сказались пороки присущие всем людям, для которых война – мать родная. И национальность здесь не причем. Таких, полно в каждой стране, среди любого народа. Деляга всегда найдет себе выгоду, а в мутной воде тем более. Часть груза, предназначенного для раздачи населению, оседало на частных складах и подвалах. Затем макароны, консервы, мука и другие продукты первой необходимости внезапно появлялись в магазинах и продавались за деньги.  Цена на них могла меняться по три раза за один день, и всегда в сторону увеличения. И даже не смотря на дороговизну, за ними была страшная давка.
   Хлеб насущный стал тоже большой проблемой. Местный хлебокомбинат был задействован для нужд фронта. Несмотря на это, работники пекарни умудрялись торговать излишками прямо у проходной. У забора постоянно стояла очередь – потому как самый главный продукт выносили на реализацию без определенного графика, когда была такая возможность. На месте стихийного рынка  дежурил наряд полиции или люди из «Мхедрионе» взявшие под свою «опеку» этот выгодный бизнес.
    Работы в городе было мало. Городской рынок частично перешел на натуральный обмен. Горожане менялись излишками бытовых принадлежностей с жителями сельской местности, которые привозили из окрестных селений продукты. В ход все шло – начиная от люстр, которые еще не успели реквизировать мародеры, и заканчивая старинными иконами и литературой. Последняя шла хуже всего. Но предпочтение, при обмене, все-таки отдавали деньгам.
    Те, кто был не в состоянии устроиться на работу и получал за свой труд мизерную плату, решили начать вести собственное хозяйство. Во дворах стали появляться наспех сбитые курятники и иные жилища для мелкой живности. Многие клумбы в срочном порядке были переоборудованы под огороды. Зимы, в этих широтах, всегда были теплыми, и поэтому,  при надлежащем старании, можно было снять урожай некоторых культур уже весной. Однако война, как и беда, не приходит одна. В начале декабря, на удивление многих старожилов, Сухуми засыпало снегом. Причем, засыпало в прямом смысле этого слова. Сугробы порой достигали метровой толщины. Некоторые тропические деревья, которые не имели привычки освобождаться от лиственного покрова в зимний период, не выдерживали тяжести непосильной ноши, свалившейся им на голову, и  с треском, похожим на последний вздох умирающего, падали на землю. Их, еще не утратившие последние соки трупы, моментально подбирали местные жители и пускали на дрова. Отопления в городе не было. Из окон многоэтажных домов торчали трубы кустарного производства, из которых валил черный дым. Палили все – сломанные снегопадом, а может и при помощи человечьих рук, ветки и стволы зеленых насаждений, оконные рамы, снятые с заброшенных домов, деревянные двери подъездов, столы стулья, книги - в общем, все что могло гореть и согревать обитателей жилишь.
   И без того, трудное положение горожан, ухудшилось когда, не выдержав постоянных обстрелов абхазских позиций, ведущихся непосредственно из Сухуми, в конце декабря из-за реки стали вести ответный огонь. Начали с минометов, а затем и вовсе перешли на гаубицы и МБ-21 - «Град».  Больше всего от этого страдало мирное население.

  Савельев несколько дней не был в Сухуми. Послали за город охранять склады. Сменить должны были через сутки, но в связи с начавшимися обстрелами долго не решались выслать сменный состав караула. Кому нужны потери на ровном месте? Пришлось стоять в наряде сверх положенного. Теперь, не бритый и уставший, офицер лежал на кровати в казарме и бездумно разглядывал потолок. Спать хотелось, а сон не шел – и такое бывает. В помещении, как и положено, стоял устойчивый запах гуталина и портянок. В углу приятно потрескивали дрова в «буржуйке», от которой по всему расположению разливалось приятное тепло.
- Привет Василий? – донесся до сознания старшего лейтенанта знакомый голос.
Рядом с кроватью стоял Буцун. Не так давно зенитчиков перевели «жить» в казарму к разведчикам и теперь Савельев и Серега виделись довольно часто.
- О чем задумался? – поинтересовался Буцун, присаживаясь на табуретку.
- Сегодня утром видел макаку! – отрешенно сказал Василий.
- Кого? – удивленно переспросил командир зенитно-ракетной батареи.
- Макаку! – повторил Савельев. – Все на столько не реально… кругом снег, зеленые пальмы, дом с выбитыми стеклами, а через улицу перебегает макака, неся под мышкой своего детеныша. Просто бред какой-то…
- За свою психику можешь не тревожится. С головой у тебя все в порядке,  – оптимистически заверил Серега. – Вчера по ошибке долбанули по обезьяньему питомнику. Видимо повредили вольеры, вот обезьяны и разбежались. Так что, ничего удивительного. А я вот тебе, сейчас действительно бредовую ситуацию нарисую.  Вчера под вечер, когда обстрел закончился, мотался я в санаторий ПВО. Надо было ребятам из 345-го закинуть аккумуляторы для радиостанций, а то они все свои намертво посадили. Возвращаюсь обратно, вижу зарево в центре города. Горит Государственный архив Абхазии. Причем, когда я туда ехал, все было нормально - ни гари, ни дыма, а тут улицы по периметру оцеплены поилицей и гвардией, даже пожарных к месту происшествия не пускают. 
- Так, а что там охранять? – откровенно недоумевал Савельев. – Не думаю, что для мародеров, хранящиеся там документы, представляют большую ценность. Разве что, на макулатуру или топку печей…
- Ты видимо Вася не совсем все понял! Я же тебе говорю, что даже пожарных не пускают. И сразу, после обстрела, ничего не горело. Среди местных идет молва что, точно так же сгорел  Институт абхазского языка литературы и истории. Ну, соображай!
- Это выходит, что сами же грузины его и подожгли? Вот сволочи, это ведь уже не что иное как форменный геноцид...
- И я о том же! – согласился с высказанным мнением Серега. – А ты, Василий Иванович, сегодня что-то туго мыслишь? 
- Не выспался. Кто-то, возле постов всю ночь шарился. Вот, в соответствии с приказом командира батальона, в отношении сохранности оружия, пришлось проявлять бдительность, – Василий смачно зевнул, показав Буцуну свои крепкие зубы.
  Не так давно из сухумской прокуратуры в батальон пришла депеша. Не то чтобы грузины уж слишком беспокоились о российских военных, так, что-то вроде жеста доброй воли. В ней говорилось, об участившихся случаях нападения на военнослужащих грузинской армии с целью завладения оружием. Все факты списывались исключительно на сепаратистов. Версии было две. По одной, на территории города действовала преступная группа, которая захватывала оружие и в последствии переправляла его бандам, действовавшим в тылу войск Госсовета. По второй, разведгруппы абхазцев, ночью, переходили реку и нападали на грузинских солдат все с той же целью. Ни одна из перечисленных догадок не выдерживала никакой критики. Все абхазы, способные держать в руках оружие, в первый же день войны покинули Сухуми, а со стариков и детей налетчики некудышние.  Но больше всего, Савельева, как профессионального разведчика возмущала вторая. Это надо быть просто больным на голову, чтобы подвергать опасности группу из нескольких человек, ради одного единственного автомата. Тем более, что с оружием проблем у абхазкой армии уже не возникало. Было много трофейного после взятие Гагры, да и КГНК продолжало осуществлять регулярные поставки.
  Впрочем, мудрый Краськов усмотрел в этом документе не только формальную отписку. По сути, прокуратура снимала с себя всякую ответственность – мы вас, мол, предупреждали, так что в случае чего не обессудьте. Теперь следовало ожидать  именно этого «в случае чего». В срочном порядке был издан приказ по части «Об усилении контроля за сохранностью оружия и боеприпасов» и доведен до всего личного состава. Всем было понятно, нападения совершают сами же грузины из числа решивших улучшить свое материальное благополучие. 
- Я одного не могу понять? – с неподдельным интересом произнес Буцун. – Грузины что,  эти автоматы в бочках солят? Еще в августе, всем желающим раздавали «Калашниковы» как флажки перед демонстрацией.  Куда еще?
- Оружие, сейчас самый ходовой товар, – лениво ответил Савельев. – В теперешней ситуации, лишний ствол - лишним не бывает… прошу прощения за каламбур.
  Наконец  глаза непроизвольно сомкнулись, и старший лейтенант погрузился в сладкую дремоту, уносившую его по ту сторону реальности. Подальше от этой войны, там, где нет разрывов и пожаров. Где, только ласковые волны теплого моря и Инга с маленьким, еще не родившемся, ребенком – сыном, которого он уже ясно видел в своих собственных снах.    
 
  Савельев толком не знал, зачем  зампотех батальона взял с собой пятерых солдат из числа сменившегося наряда, которым по всем понятиям - и по уставным и просто человеческим, положен отдых, и пошел в город. А даже если бы и знал, все равно легче не стало. Главное что они пропали. Пропал и его подчиненный, с разведвзвода, накануне стоявший в наряде по штабу. Ушедшие должны были вернуться через час, а прошло уже целых четыре. Ладно, был бы обстрел.  Но в этот мартовский день в городе было на удивление как никогда спокойно. Краськов не мог взять в толк, куда делись десантники. Уже и в полицию звонил и военному коменданту, но все без толку. Просто как сквозь землю провалились. Василия, вызвали  в штаб батальона. Было принято решение силами взвода разведки начать самостоятельные поиски пропавших. Но откуда начать? Сухуми, это ведь не хуторок в три хаты. Да и полномочий, проводить осмотры помещений у десантников не было. Теперь Краськов, Чернышев и Савельев ломали голову, куда направить силы и где именно осуществлять розыски.
- Ушли без оружия!? Неужели в заложники захватили, – витали тревожные мысли в голове комбата.
- А что с них взять? – успокаивал его Чернышев. – Нынче, офицер Российской армии беден как церковная мышь. Разве только, выдвинуть политические требования по поводу вывода наших частей за пределы автономии? Но это уже высшая степень идиотизма, да и «освободители»  хреновы, что в городе промышляют, народ меркантильный. Они за бесплатно ничего делать не станут. 
- Найдут что взять! – не унимался подполковник. – Например, оружием… или патронами…
  Тоже вариант и довольно отвратительный, не сулящий комбату ничего хорошего.
- С патронами будет полегче. Их хоть списать можно. А вот со стволами - тут все намного сложнее,  – уже рассматривал такую ситуацию с обменом Чернышев.
Надеяться на содействия местных правоохранительных органов, в освобождении заложников, было большой наивностью. Приходилось все решать своими силами.
 - Хотя, как вариант, можно солярку или бензин предложить. Я слышал они сейчас в большой цене.
- Дожились! – негодовал Краськов. – Платить уголовникам… ниже опускаться уже просто некуда.
В дверь кабинета постучали.
- Войдите! – рявкнул изнеможенный нервными переживаниями командир части.
В дверном проеме появился дневальный по штабу.
- Товарищ подполковник, там, на КПП, какая-то пожилая женщина. Требует самого главного командира. Говорит, по важному вопросу.
- Только ходоков мне сейчас не хватало…
  Действительно, не успевшие покинуть город граждане, из числа русских, нередко приходили в батальон с разными просьбами. Одни просили помочь с выездом за пределы Абхазии. Другие – защитить от произвола местных властей. Третьи – еще с какими-нибудь, собственными и очень серьезными проблемами. Все ждали и надеялись. Надеялись на помощь и содействие. Так уж наш народ приучен. Всегда видит в человеке в погонах своего защитника. Но чем мог помочь им Краськов? Он ведь не «чрезвычайный и полномочный». Он обычный подполковник, ни больше, ни меньше. Да, здесь, на небольшом островке российской территории, он царь и Бог, но за воротами, вся его власть заканчивается.
- Савельев! Пойди, разберись, пока мы тут думать будем, с чего начинать и чем кончить, – распорядился комбат.
  И правда, на данный момент, от Василия было пользы - как с козла молока. Его ведь привлекали к операции как исполнителя, а решение будет принимать непосредственно Краськов.
  Возле «вертушки», ограждавшей батальон от остального безумного мира, стояла пожилая женщина лет шестидесяти. Скромное одеяние – потертое пальто, сапожки и пуховой платок на голове. В руках какая-то авоська. Она стояла и скромно ждала, когда к ней выйдет главный.
- Здравствуйте! – вежливо поздоровался с ней Василий. – Это вы хотите командира видеть? 
- А вы командир? – усомнилась посетительница, беря во внимание моложавый вид вышедшего к ней офицера.
- Командир! – ответил Савельев. – Только покамест командир взвода.  Так что можете, смело излагать мне свою просьбу.
- Я по поводу ваших солдатиков, – начала женщина.
- Каких солдатиков? – насторожился Василий.
- Ну тех, что сегодня возле рынка арестовали…  Я пошла немного муки купить. Говорят, сегодня муку в город привезли…
- Так, бабушка, на счет муки потом, -  прервал рассказы о не легкой жизни в прифронтовом городе Савельев. – Сколько солдат было?
- Пятеро, а с ними офицер…
  Так и есть, значит, это именно о них - о пропавших десантниках, говорила старушка.
- А задержали их  возле рынка, – рассуждал в слух Василий. – Когда это было?
- Да, поди, часов пять прошло. Меня ведь тоже схватили. Отвезли в участок, который в кинотеатре Маяк находится. Долго держали. А потом стали документы проверять. Женщин и детей после проверки сразу отпустили, а мужчин для чего-то оставили. Офицер ваш, все с ними сильно ругался. А потом их увели…
- Куда увели?
- Этого, сынок, я сказать не могу…
  Краськов терпеливо слушал повествования старушки. Сомнений быть не могло. Это его подчиненные были задержаны в ходе облавы на центральном рынке.
- Спасибо тебе мать, огромное, – выразил свою благодарность комбат, поднимаясь из-за стола. – По коням господа офицеры. Поехали к полицейским, мать их… - затем подполковник вспомнил, что в помещении находиться женщина и не стал уточнять, что было с матерью блюстителей правопорядка. – А вы, Надежда Ивановна, пожалуйста, дождитесь нашего приезда. Посидите пока у дежурного по части, мы скоро вернемся.
  Важный полицейский чин встретил десантников  поистине с кавказским гостеприимством. Однако, несмотря на все старания, в его речи, движениях и жестах чувствовалась фальшь. Не то что бы, он был уж совсем плохим актером, но ощущение некой наигранности и театральности было заметно даже не вооруженным глазом. Хозяин кабинета предложил Краськову и его спутникам присесть…  и чай. Вид у него был такой, как будто он даже не догадывался, зачем к нему пожаловали такие гости. Комбат присел, но от напитка отказался. Не та была ситуация чтоб чаи гонять.
- Сегодня, вашими людьми, в районе центрального рынка были задержаны шесть военнослужащих российской армии. На каком основании? – решительно начал подполковник.
- Не переживайте! – миролюбиво ответил полицейский, словно речь шла о пропавших пряниках. – Это чистая формальность…
- Что значить формальность?
  Краськову трудно было сохранять хладнокровие, но он держался, чтобы как говорят японцы «сохранить лицо».  И только Чернышев с Савельевым, могли догадываться, какие страсти бушуют сейчас в душе их командира.
- Обычная поверка! Сами понимаете в городе военное положение…  – вежливо, и от этого еще более оскорбительно, ответил собеседник.
Складывалось такое впечатление, что он не совсем понимает, чем собственно недовольны офицеры.
- А почему их задержали? Разве при них не было документов?
- Были! Однако, к нам поступили данные, из контрразведки, о том, что сепаратисты посылают в город свои диверсионные группы,  переодевая их в форму военнослужащих российской армии. Приходиться идти на такие жесткие меры. Мы ведь не можем позволить, чтобы в нашем тылу безнаказанно действовали банды врагов грузинского народа.
  Начальник полиции нагло смотрел в глаза, а на лице у него сияла самодовольная улыбка. Когда у него еще появиться случай, продемонстрировать свою власть перед российскими военными?
- А нельзя было сразу связаться с нами и все уточнить?
- Поймите, мы задержали не только ваших подчиненных. Работы много, а рук не хватает. Люди трудятся без сна и отдыха. Разберемся. Выясним и сразу отпустим…
- А что, собственно, Вам не ясно? – в голосе комбата зазвенели железные нотки.
- Теперь все ясно. Остались чистые формальности. К утру, они будут отпущены…
- Если через два часа, мои подчиненные не появятся в расположении… я сам за ними приеду!
  Судя по всему, главный полицейский чин этого и добивался. Улыбка исчезла, а в глазах появилась уже нескрываемая враждебность.
- Это угроза? – поинтересовался страж порядка, пытаясь сохранять хладнокровие.
- Можешь считать, что это торжественная клятва, – спокойным, но полным решимости голосом ответил Краськов. – Честь имею…
  Уже в коридоре Чернышев решился задать командиру вопрос, интересовавший не только его самого, но и Савельева. Все прекрасно знали, что комбат слов на ветер не бросает.
- А что если они не отпустят?
- Силой возьмем! – ответил подполковник, и этим было все сказано. – Будь что будет, но честь мундира я срамить никому не позволю…
 На выходе из здания, уже возле самого турникета, дорогу десантникам преградил человек в форме, и с автоматом. «Видимо грузины в серьез восприняли заявление Краськова, раз так переполошились» - подумал Савельев. «Неужели решаться на арест?». Мысль была более чем актуальна. Перед тем как войти в здание, офицеры разоружились (по крайней мере Чернышев и Савельев – Краськов вообще с собой оружия не брал), резонно посчитав, что с оружием их во внутрь все равно не пустят.
- Если не успеем подать сигнал Пономареву, будет совсем не весело, – шепнул Василий на ухо заместителю командира батальона.
  Что и говорить, Понамарев, который остался с остальным личным составом разведвзвода на улице был сейчас последней надеждой на спасение.
 Несмотря на возникшую преграду, Краськов продолжал уверенное движение к выходу. В его поступи была только решимость, и никакого страха и колебания. Это вселяло надежду.
- Извините, товарищ подполковник, - обратился полицейский  на «вертушке» поняв, что офицеры идут на него как танк на деревянный клозет, – вас просили задержаться.
   «Товарищ подполковник»! Это была не просто фраза, а признак уважительного отношения к людям в погонах… к старшим по званию. Не испуг, не заигрывание и притворная корректность как у его начальника –  именно уважение. Такое встречалось не часто. А парень – этот полицейский был еще сравнительно молод, лет двадцать - двадцать пять, не больше. Видимо, довелось служить срочную еще в Советской Армии, отсюда такая субординация.
-  По причине? – вежливо и без лишних эмоций поинтересовался Краськов.
- Мне позвонили и попросили передать, чтобы вы подождали. Ваш вопрос сейчас решат…
- Раз так, мы пока на улице перекурим. Вы не возражаете? – сказал комбат.
- Конечно. Только далеко не уходите, чтобы я мог вас найти, если что… если вас спрашивать будут,  – добродушно ответил грузин.
  От сердца отлегло. Значит, на счет ареста, Савельев погорячился. Там, на улице, Пономарев с бойцами, и они уж точно не позволят стреножить своих командиров. По крайней мере, без боя не сдадут.
- А я грешным делом решил, что уже все, приехали, – признался Чернышев, подкуривая, –думал, из здания точно не выпустят.
- Мне тоже так показалось, – согласился Краськов. – Аж закурить захотелось…
  Комбат вот уже несколько  месяцев пытался побороть эту вредную привычку. Только разве ее поборешь, когда кругом такое. Когда нервы на пределе и конца и края этому не видать.
- А чего, этот главный полицейский командир, перед нами ломался как девица красная? Мог бы сразу все решить, прямо в кабинете… – вступил в разговор Савельев.
- Не позволило ущемленное чувство собственной важности, – ответил подполковник, смачно затягиваясь. – Кавказ дело тонкое! Особенно теперь. Сейчас каждый, кто при маломальской должности, мнит себя большим начальником. Как следствие -  требует к себе почтительного отношения и раболепия. Власть, такая стерва вредная. До такой степени людей портит, просто диву даешься. Особенно страшно, когда ее много… этой самой власти. Вот сидит он сейчас у себя в теплом кабинете, и вершит человеческие судьбы - кого казнить, а кого миловать.
Конечно на счет «казнить» Краськов утрировал. Хотя и такое не редко случалось. Расстреливали на месте без суда и следствия, по поводу и без, большей частью «мародеры», пользуясь отсутствием сильной власти в охваченной войной республике. Полиция, хоть и не справлялась со своими обязанностями по охране спокойствия мирных граждан, но старалась действовать в рамках законодательства. Тем более, что большей частью работали в ней лица из числа местных жителей. Собственно говоря, именно они не на словах, а на деле пытались навести хоть какое-то подобие порядка.
- И вот, приходят к такому полубогу, люди, которые ему глубоко не симпатичны, и опускают его с небес на грешную землю, в грубой форме. Как ему не расстраиваться? Видимо, решил хоть как-то отыграться, «не упасть в грязь лицом». Хотя увяз он, в этой самой грязи, по самые ноздри… 
Да уж, Василий никак не ожидал от своего командира таких глубоких рассуждений. Красько, конечно же, не был ограниченным человеком, как думают о военных многие обыватели. Он всегда говорил толково, и по делу. Но это было на совещаниях, и все его монологи редко выходили за рамки армейского быта и жизнедеятельности войск. Мог, конечно,  и на пьянке тост задвинуть, что заслушаешься, однако сейчас была не пьянка, а суровая правда жизни.
  В это самое время, из-за угла показались люди. Это были те самые  задержанные десантники в сопровождении полицейских. Доведя военнослужащих до самого крыльца, конвой не сказав ни слова, удалился в здание. К Краськову подошел зампотех, видимо хотел доложить командиру по всей форме о своих злоключениях, но комбат опередил его:
- Юрий Петрович, сажай личный состав в машину, потом все расскажешь. 
 - По машинам! – в свою очередь скомандовал Чернышев всем остальным.
  Урал, в котором   находился Савельев, не спеша, тронулся с места. Василий решил не откладывать в долгий ящик выяснение всех подробностей инцидента, и  потому посадил к себе в кабину Чекмарева, одного из задержанных полицейскими военнослужащих, который служил у него во взводе. Боец уже отошел от пережитого потрясения, выглядел довольно бодро и, как показалось старшему лейтенанту, был готов к общению.
- Ну, что воин, рассказывай, как ты в плен сдался? – шутливо начал разговор Савельев.
- Товарищ старший лейтенант, – обиженно пробухтел солдат. – Я в плен не сдавался…. Нам товарищ майор приказал…
- Ладно, Чек! –  командир взвода назвал бойца по прозвищу, давая тем самым понять, что претензий к нему не имеет. – Я тебе верю. Докладывай по порядку, что от вас грузины хотели.
- Нас товарищ майор с собой на рынок взял. Ему там надо было какие-то стройматериалы для парка купить, – начал свой рассказ подчиненный. – Только мы на рынок пришли, а тут  облава. Полицейских не меньше роты нагрянуло. Начали документы у всех проверять. К нам тоже подошли… Трое. Товарищ майор у нас военные билеты собрал и передал полицейским. Их старший посмотрел, полистал, и берет, кладет наши документы себе в карман. Зампотех, ну в смысле Рудковский, спрашивает: «На каком основании?».   А тот говорит, в отделении, мол разберемся. А товарищ майор ему: «Никуда мы не поедим». Тогда их старший еще пятерых подозвал и отвечает: «В связи с военным положением, имеем право задерживать кого угодно, до выяснения, а в случае неподчинения будем применять оружие». А мы то без оружия в город пошли. Пришлось подчиниться. Тем более, товарищ майор приказал не оказывать сопротивления.  С нами еще много народа арестовали. В основном русских и абхазов – грузин не трогали. Привезли нас в кинотеатр «Маяк», выставили охрану. Так мы и просидели где-то с час. Даже курить сволочи не выпускали. Затем, пришли какие-то их начальники, и стали мужиков и женщин, что помоложе, отбирать на работы. Сказали, что они будут окопы рыть и убитых собирать по эту сторону реки. Нас тоже припахать решили. Рудковский им и говорит: «На каком основании?». Тогда один грузин, наглый такой, отвечает: «Ваши самолеты грузинские позиции бомбят, вот и будите собирать наших убитых под пулями своих союзничков, чтобы знали, как свой нос в чужие дела совать». Товарищ майор им в ответ: «Никуда мы не пойдем, и дайте возможность мне связаться со штабом». А этот - козел высокогорный: «Может тебе еще прямую связь с кремлем организовать». И улыбается сволочь. Прямо в глаза смеется. И самое обидное, что мы ничего сделать не можем. А затем, угрожать начал: «Если вы дальше права качать будете, то сейчас я прикажу, и вас расстреляют. А потом скажем, что вы на нас первые напали и хотели оружие отнять». Один из гвардейцев, который рядом стоял, на нас даже ствол направил и еще спрашивает: «Кто первый хочет?».  Рудковский, конечно, сразу поутих, но все равно сказал, что мы ничего делать не будем. Тогда, они нас в покое оставили. Всех кого на работы отобрали, увели, а мы остались вместе со старухами. Гвардейцы с полицией стали по новой у оставшихся в кинотеатре документы проверять и отпускать по одному. Рудковский хотел, чтобы нас первых проверили и отпустили, но грузин, проверявший документы, сказал что спешить нам некуда. Мы оказывается, абхазские шпионы и у них есть доказательства, что мы собирали разведданные и передавали их на ту сторону. Сказал, что теперь нас отвезут в СИЗО, и следствие будет вести прокуратора.
- Мрази! – вырвалось у Савельева.
- Еще какие! – согласился Чекмарев. – Не знаю, сколько мы бы еще сидели, если бы не пришел один из полицейских, самый нормальный среди всех, и сказал, что нас надо отпустить. А гвардеец, который говорил что мы шпионы, упирался. Говорил, что начальник полиции ему не указ и есть санкция прокурора на наш арест. Они даже между собой поругались, на своем, на-грузинском. Короче нас сюда привезли. А этот полицейский, который нас забирал, еще извинился и сказал, что вышло недоразумение. Нормальный такой мужик. Когда задержанных в кинотеатре проверяли, то многие хотели к нему попасть. Говорили, что он  всегда поступает по справедливости.
- Жаль только, что таких хороших мужиков, среди грузин, здесь, подавляющее меньшинство, – сказал Василий. – Неверное, этот полицейский из местных?
- Да нет! – удивил своим ответом Чекмарев. – Одна женщина говорила, что он из Тбилиси приехал. Там тоже в милиции работал. Хотя местные, тоже сильно не придираются и народ не грабят. Видно бояться что потом, когда абхазы снова сюда придут, могут на части порвать за такое…
- А ты думаешь, абхазы сюда придут?
- Сто процентов! – уверенно ответил боец. – За Абхазию весь Кавказ поднялся, и Россия тоже… в смысле, много добровольцев на стороне Ардзинбы воюет. Это в начале, у Госсовета все как по маслу шло, пока воевать нечем было. Сейчас абхазцы сил подкопят и погонят всю эту шушеру обратно за Ингур…. Ждать не долго осталось.
  Колонна благополучно добралась до части - хоть в этом сегодня повезло.
  На следующий день, с самого утра, Краськов вызвал к себе Савельева. Когда Василий зашел в кабинет, командир батальона разговаривал с кем-то по телефону на повышенных тонах.
- Знаю, что самим не хватает, - строго говорил в трубку подполковник. – А ты изыщи резервы. Ты прапорщик или где? Не поверю, что бы у такого как ты куркуля, НЗ не нашлось. Я тебя, что уговаривать должен? Чтобы через пятнадцать минут доложил об исполнении. Да и мешок муки не забудь. Все! – Краськов положил трубку.
- Ты проходи, Василий Иванович. Присаживайся, – вежливо предложил комбат. – Тут такое дело. В общем, мы вчера совсем замотались и эту женщину, которая нам про задержанных рассказала, не отблагодарили как следует. Замполит тоже хорош, ничего умнее не придумал, как отвезти ее домой с пустыми руками… ты меня понимаешь. Надо ей помочь. С продуктами в городе сейчас совсем туго. Думаю, что лишний паек ей в хозяйстве не помешает. Пойдешь сейчас на продовольственный склад и получишь у старшего прапорщика Приходько тушенки, муки, в общем, он уже в курсе. Адрес спросишь у замполита. Да, и когда поедешь в город, прихвати с собой трех человек. С оружием! А то эти гвардейцы совсем распоясались…
  Дверь отрылась не сразу. За время войны много изменилось. Раньше гостеприимные жители курортного города, заслышав звонок, спешили впустить гостя  к себе в дом. Теперь, этот звук заставлял в страхе сжиматься сердце обитателей квартир. Соседи и знакомые, для того чтобы попасть в помещение, очень часто использовали условные сигналы, дававшие знать хозяевам, что за порогом стоит «свой». Если же звонил посторонний, то находившиеся в доме переставали подавать какие-либо признаки жизни, пытаясь, таким не хитрым способом, отвести от себя опасность. Однако в большинстве случаев мародеров отсутствие хозяев вовсе не смущало. Они попросту ломали двери, и если действительно дом был пуст, брали все что подвернется под руку. В случае обнаружения  перепуганных до смерти людей, вариантов было несколько: могли избить (это самое безобидное наказание за такое «правонарушение»), могли, в добавок к грабежу и насилию над личностью, задержать и доставить в полицию, за неповиновение властям; а иногда и попросту расстрелять, по законам военного времени, за связь с сепаратистами.
- Мария Ефимовна, это десантники вас беспокоят! – разговаривал Василий с закрытой дверью. – Моя фамилия Савельев. Помните, мы вчера с вами на КПП общались.
В тишине, с той стоны двери послышалось осторожное шарканье.
- Мария Ефимовна, откройте, пожалуйста, мне вам кое что передать надо, – повторил офицер. 
 Неспешно, щелкнул замок, и дверь приоткрылась. Василий сразу узнал старушку. Она тоже его узнала, и сняла с двери последнюю преграду – дверную цепочку, отделявшую ее от ужаса, творящегося за родным порогом.
- Быстрее проходите, – сказала она полушепотом. – А то вдруг еще соседи увидят, что ко мне в гости военные ходят.
  Десантники быстро зашли в дом, и Мария Ефимовна поспешила закрыть за ними дверь на замок. Видимо уже выработалась привычка, не держать долго открытым свое убежище.
- Соседи у меня грузины. До войны с ними хорошо жили. Дружили, в гости ходили. А теперь все словно сума сошли. Сосо из 42 квартиры, он до войны в ЖЭКе работал, как только грузины пришли, с гвардейцами по дому ходил, показывал, где абхазы живут. Совсем стыд потерял…
- Тут, Мария Ефимовна, такое дело. Командир части просил вам вот это передать. Так сказать в качестве благодарности, – объявил Савельев цель своего визита.
  Бывшие вместе с Василием бойцы поставили пред ясные очи пожилой женщины мешок с крупой, мукой и ящик тушенки.
- Извените! Все что можем, – виновато сказал Савельев, понимая, что Мария Ефимовна сделала для них несравнимо больше.
- Да что вы сынки? – забеспокоилась хозяйка дома. – Я ведь не за тушенку старалась… просто за своих обидно… Забирайте обратно, вам поди самим есть нечего… 
  Вот так! Для этой женщины российские солдаты и офицеры были «своими». И ей было обидно. Обидно когда «своих» пытались притеснять, и унижать. Обидно было за честь не только вооруженных сил, но и всей великой страны. Савельеву обидно было не меньше. Обидно за то, что людям в данный момент, олицетворявшим одну из величайших стран земного шара, сидящим где-то высоко в своих правительственных креслах и любующихся своими личностями, запечатленными крупным планом на голубых экранах, она – Марья Ефимовна была «чужой». Чужой и забытой.
- Не выдумывайте! – настаивал Василий. – Мы как раз не голодаем. Вон гляньте на моих орлов.
Савельев указал в сторону бойцов, крепких парней, одетых в теплые бушлаты и от этого казавшихся еще больше.
– Неужели они похожи на страдающих дистрофией? Так что, берите без разговоров. Тем более, это от чистого сердца, и своим отказом вы нас просто обижаете.
- Спасибо сынки, – на глазах женщины блеснула слеза.
Слеза благодарности за заботу, сочувствие и понимание. Это были хорошие слезы. На войне такие встречаются крайне редко.
- Мария Ефимовна, а может переговорить с комбатом и вас через «Красный крест» в Россию переправить, – предложил  Василий.
- Не надо, – дала ответ без лишних раздумий женщина. – У меня ведь, там никого нет. Детей так и не нажила, да и муж здесь похоронен. Буду свой век тут доживать…
- Ну, смотрите! Если что, сообщите, мы постараемся помочь, – пообещал Савельев, собираясь уходить.
- Ребятки, милые подождите, – всполошилась хозяйка. – Что ж это я, дура старая, совсем из ума выжила. Гостей на пороге держу и ничего не предлагаю. Проходите на кухню, я вас сейчас угощу, чем Бог послал.
- Спасибо за гостеприимство, но некогда нам. Сами понимаете, служба… – вежливо отказался офицер. 
- Ну, хоть чаю попейте! – настаивала она.
- Спасибо! Честно слово некогда. Знаете, какой у нас командир строгий. Если опоздаем, обязательно накажет… – наговаривал на Краськова Василий, и делал это не со злобы, а чтобы не обременять добродушную хозяйку своим присутствием. 
   Тем временем Мария Ефимовна проявила завидное, для ее возраста проворство, и быстро отыскала в своих скромных запасах на кухне баночку малинового варенья.
- Возьмите, – протянула она свое нехитрое угощение старшему лейтенанту. – Не обижайте меня старую. Пусть вон солдатики поедят…. Сама лично закрывала…
Отказаться Василий не мог, просто не имел права. Пришлось взять собой этот гостинец.
  Когда Савельев вышел из подъезда, возле уазика уже крутился наряд местной полиции. Они что-то пытались спрашивать у шофера, но тот заранее проинструктированный как себя вести в подобной ситуации, на все вопросы монотонно отвечал: «Сейчас командир придет и все вам пояснит». Видимо, кто-то из добровольных помощников «новой власти» таки успел сообщить куда следует, что в доме появились российские военные. Василий не спеша, направился к автомобилю.
- Старший лейтенант Савельев! ВДВ России! – представился командир взвода. – Могу я знать, в чем дело?
- Капитан Гигинешвили, – в свою очередь представился полицейский. – Осуществляем патрулирование этого района. Можно ваши документы?
 Савельев не спеша, достал из кармана удостоверение личности, раскрыл его на первой странице и показал представителю местной власти. 
- Разрешите! – полицейский протянул руку, чтобы принять документ, но офицер предусмотрительно убрал его подальше.
-  Не имею права! Приказ командира части, удостоверения никому не передавать, – пояснил свои действия Василий. 
- Но полиция имеет полномочия, даже производить личный досмотр, – пространно намекнул Гигинешвили на свои широкие права.
- Прошу прощения, господин капитан, но мы люди служивые. Нам приказали – мы исполняем. Так что ничего личного…
   В данном случае Савельеву повезло, капитан полиции попался воспитанный, да и автомат, свисавший с плеча десантника, не давал повода сомневаться в словах российского офицера.
- А позвольте узнать, что вы делаете в этом районе? Конечно, если это не военная тайна, – поинтересовался полицейский чин.
- Какие могут быть от вас тайны, – Василий добродушно улыбнулся. – Здесь в 41 квартире живет родственница нашего командира части…
- И что?
- И дальше она здесь будет жить долго и счастливо….
Как могло показаться многим, со стороны,  российский офицер просто высказывал свои довольно смелые и оптимистичные прогнозы на будущее. Но полицейский, как раз находился не со стороны, а прямо перед лицом Савельева, и потому понял все. Это был ультиматум.

  Ночь с 15 на 16 марта началась весело. Сперва, все было тихо, но затем Савельев услышал сквозь сон знакомый шелест. Сомнений не было, работал «Град». Не успел Василий продрать глаза и вскочить с кровати, как где-то совсем рядом ухнуло. Задрожали стекла. Сквозь дверь каптерки слышны были крики дежурного: «Рота подъем! Боевая тревога!».  Заскрипели кровати, распрямляя свои пружинистые спины, согнутые под тяжестью спящих тел. Бойцы быстро одевались и строились в проходе. «Опустить на окнах светомаскировку. Включить дежурное освещение. Личному составу получать оружие», - крикнул Савельев, выбегая из каптерки. 
- Товарищ старший лейтенант! – подбежал с докладом дежурный. – В батальоне объявлена боевая тревога. Офицерам приказано быть в подразделениях!
Это было ясно и без доклада… и, тем не менее, ничего не понятно. Непонятно, что твориться вокруг батальона - там за забором. Откуда-то сверху, донеслись шумы реактивных двигателей. Над спящим городом носились самолеты. Артиллерия долбила во всю, била по передовой войск Госсовета, по центру города. Видимо абхазцы пытались повредить линии связи  и парализовать деятельность войск противника. К Василию подбежал Буцун.
- Ну что, пошли в умывальник, посмотрим в окно, что там твориться! – предложил Серега Савельеву. 
- Не возражаю. А то и вправду, сидим с задраенными окнами, как слепые котята, – согласился старший лейтенант. – Дневальный, если что, мы с капитаном Буцуном в умывальнике. Остальным оставаться в расположении и ждать команды.
  За окном, густой сумрак ночи разрывали вспышки орудийных выстрелов  и разрывы упавших на землю снарядов и мин. Где-то, в центре виднелось зарево. Неожиданно окрестности озарило бледное сияние. Свет с каждой минутой становился все ярче, перекрашивая горд в серебристо-серые тона.
- Прямо как из фантастического фильма, про лунные колонии, – заявил Савельев, созерцая эту картину. 
- Осветительные мины повесили! – пояснил Буцун. – По таким, на учебных стрельбах из ПЗРК стреляют. Правда, наши «мишени» падают значительно быстрее. В такую, черепаху  любой дурак попадет.
  Недалеко, в районе парка боевых машин, что-то бухнуло. На мгновенье столб огня отразился в оконных стеклах. Сквозь закрытую дверь было слышно как бойцы, находившиеся в казарме, взволнованно засуетились, ведь до этого, снаряды не долетали так близко. Василий поспешил предотвратить возможную панику, он кинулся к выходу из помещения, открыл дверь и громко крикнул в спальное расположение:
- Без паники!  Это грузинское орудие ведет ответный огонь.
– Вот гниды, – послышался за спиной голос Буцуна. - Наверное, специально свою позицию под самым забором устроили. Хотят, чтобы абхазцы нас своим огнем накрыли.
 Савельев вернулся к окну и стал опять смотреть за игрой огня в кромешной тьме. Складывалось впечатление, что свет как бы вопреки всем мыслимым законам природы хочет взять верх над мраком ночи. До полной победы ему было еще далеко, хотя с каждой минутой он захватывал все новые и новые территории. Он наступал вместе с абхазками войсками. В районе Гумисты стояло сплошное зарево. Тех, кто сейчас находился на ее правом берегу, методично перемешивали с землей и камнями. Было даже страшно думать, что там твориться.
Дверь умывальника приоткрылась, и на пороге появился заместитель командира разведывательного взвода. 
- Разрешите! – спросил Пономарев.
- Проходи и дверь закрой поплотнее! – дал добро Савельев. – Что-то случилось или решил просто ночным фейерверком полюбоваться?   
- Товарищ старший лейтенант, а что мы вот так и будем, в казарме, сидеть и ждать пока нас накроют? – обратился сержант к своему непосредственному командиру.
- Костик, ты какой год в армии служишь? - поинтересовался Василий.
- Скоро дембель, - не без гордости ответил тот.
- Так почему тогда, ты,  такие дурные вопросы задашь? Если по нам, не дай Бог лупанут, то на улице шансов умереть гораздо больше. 
- А разве эти стены от осколков сильно пасут? – возразил сержант. – Если будет прямое попадание, всех обломками завалит. 
  Тут Константин был прав. На территории части, единственным сооружением из бетона был клуб. Все остальное, наспех слепленное из чего попало, при попадании первом попадании снаряда моментально превращалось в братскую могилу, хороня заживо в своем чреве всех тех, кто находился внутри.
- Извините, товарищ сержант, но других укрытий не имеем, – в бессильной злобе сказал Савельев.
  Через час огонь прекратился. А на следующий день абхазы пошли на штурм. Кровопролитные бои длились несколько дней. Все это время, батальон находился в  боевой готовности. К 18 марта стало понятно, что наступление захлебнулось. Опять свое решающее слово сказал грузинская артиллерия, которая смогла вовремя мобилизоваться и разгромить второй эшелон.

   Момент истинны, непосредственно для самого батальона, наступил 18 марта. Вечером того дня Краськов собрал всех офицеров батальона в штабе. Комбат был хмур, и как оказалось, тревожиться было от чего.
- Получен радио перехват. Сегодня ночью, грузинские части планируют штурмовать наш батальон.
 Все присутствующие на совещании напряженно смотрели на своего командира.
- Скажу больше, противник, – Краськов уже без всяких церемоний квалифицировал грузин именно таким военным термином, – планирует задействовать для атаки штурмовики СУ-25.
Каждая фраза, каждое слово, делали перспективы предстоящего боя все мрачнее и мрачнее. В кабинете царила гробовая тишина. Комбат обвел взглядом своих подчиненных.
- Дело дрянь, – первым отреагировал на данное сообщение Буцун. – Если, начнут затемно, зенитчики ничем помочь не смогут. В условиях плохой видимости от моих «сил и средств» толку мало, так что будем практически незащищены от ударов с воздуха. 
Такое заявление командира зенитно-ракетной батареи, оптимизма собравшимся не придало. 
- Не дрейфь Буцун, одни  не останемся. В Гудауте обещали прикрыть с воздуха, – Краськов улыбнулся, и всем офицером от этого стало значительно легче. 
- А как с земли? – резонно поинтересовался начальник штаба.
- Думаю, что и с земли помощь будет. Главное не раскисать. Личному составу, покамест, про подготовку к нападению сообщать не надо, дабы исключить утечку информации. Да и не к чему людей понапрасну нервировать. Бойцы и так уже, который день в состоянии повышенной боевой готовности, так что, такой «визит» не должен стать для них полной неожиданностью. Однако расслабляться не давать, а то они уже к боевой обстановке пообвыкли. В случае, если все таки грузины решаться на штурм, ни в коем случае нельзя допустить паники. Довести до сведения личного состава, что помощь обязательно придет. Главное как можно дольше продержаться…
- А сели помощь не придет, – скептически поинтересовался кто-то из командиров рот. – Почему, при наличии такого перехвата, нас до сих пор не усилили? В батальоне ведь нет тяжелой техники, а противник, вероятнее всего, во время штурма будет использовать «броню» по полной программе…
- А тебя что, капитан, в училище не научили с танками бороться? – строго молвил Краськов. – Что ты мне тут сопли распустил раньше времени…. Почему сейчас не усилят? Да потому что, это может быть обычная провокация. Вдруг, грузины только того и ждут, чтобы командование начало сюда силы стягивать, чтобы потом обвинить нас в нарушении нейтралитета. Или самому догадаться трудно?
  Такая вспыльчивость комбата была легко объяснима. На самом деле, Краськов понятия не имел когда придет эта самая помощь, если случиться самое худшее и батальон будет атакован. Он не знал, придет ли она вообще. Но одно подполковник решил для себя твердо. Его воины-десантники будут стоять насмерть, и если уж суждено умереть, то грузины очень дорого заплатят за эту победу. Очень дорого!!! Был у комбата еще один запасной вариант, но его он решил приберечь, до поры до времени. 
- Короче так! – голос Краськова стал твердый как сталь, и всем стало ясно, что подполковник отдает боевой приказ. – Первая и вторая парашютно-десантные роты обороняют периметр, третья – резерв. Разведвзвод поступает в мое личное распоряжение… Чернышев, Савельев остаться, остальным выполнять… Огонь открывать только по команде.
  Все спешно покидали кабинет, а Василий и заместитель командира батальона продолжали сидеть на своих местах. В конце концов, когда у комбата остались только двое указанных офицера и начальник штаба, Краськов наконец-то решился раскрыть свой запасной вариант:
- Ну что, орлы! Теперь о самом худшем… если помощь вдруг не придет, или сильно в пути задержится…
  Все трое, вопросительно посмотрели на своего командира. Выходит опять… из огня да в полымя.
- Что значит не придет? – переспросил Савельев.
- А то и значит, Василий Иванович, – спокойно ответил подполковник. – Или ты не знаешь, что на войне разное случается. Надо быть ко всему готовым. Короче так! Если дело будет совсем худо, пойдем на прорыв. До Гумисты здесь не далеко. Бог даст, проберемся к абхазцам, а там они уже нас хрен достанут. Ели станет ясно, что позиции до подхода подкрепления, удержать не удастся, ты Савельев со своими головорезами, – Краськов дружески подмигнул командиру разведвзвода, – пойдешь дорогу прокладывать. Думаю, гвардейцы госсовета и такой вариант предусмотрели, так что легкую прогулку под звездным небом не обещаю. Однако, дырку в их кольце, ты найти обязан. Как только брешь нащупаешь, мы туда и ударим всем нашим резервом. Запомни Василий Иванович, от тебя сегодня многое зависти. Если противник раньше времени поймет, что мы уходить собираемся – пиши, пропало. Так что, действовать нужно скрытно и наверняка.  Ты, Валерий Анатольевич, – обратился комбат к начальнику штаба, - вместе с Чернышевым будешь руководить отходом, а я вас здесь прикрою.
- Товарищ подполковник,  может, я останусь, – предложил  Чернышев.
- Александр Владимирович, – укоризненно произнес Краськов, -  ты какой год в армии служишь, а до сих пор так и не понял, что приказы командира не обсуждаются. И надеюсь, никому не надо объяснять, что все сказанное здесь, остается в строжайшей тайне. Это я так, на всякий случай, варианты просчитываю. А помощь, ежели чего случиться, обязательно подоспеет вовремя. Ну а теперь, господа офицеры, с Богом…
  Савельев уже сидя в кабинете Краськова прикидывал, где лучше осуществить прорыв. Как ни крути, а лучше парка боевых машин места и не придумаешь. Там на территории и строений много, есть где спрятаться, и до ближайших жилых высоток недалеко. Ну а после, уже будет на месте смотреть, куда дальше двигаться. Но покуда, он вместе со своими разведчиками находился возле здания штаба. Официальная версия для всех непосвященных – охрана святая святых воинской части.
Это, наверное, была самая длинная из ночей в жизни Василия. По крайней мере, так ему тогда казалось. Время тянулось мучительно медленно. В районе Гумисты не прекращалась стрельба. На грузино-абхазком фронте, который день шли ожесточенные бои. Это было десантникам только на руку. Значит, противник не рискнет снять с основного направления  значительные силы и бросить их против батальона. Хотя, с другой стороны, перейти на ту сторону реки будет гораздо сложнее. Да ничего, главное из города вырваться, а дальше будет проще. До самого утра все находились в нервном напряжении, а штурм все не начинался. Может, действительно, это была провокация?
  Примерно в пять часов утра, когда солнце стало робко окрашивать небо на востоке в серые краски, над частью воздух прорезал рев сверхзвуковых двигателе. К гадалке не ходить, это был самолет. Савельев подбежал к Буцуну, который стоял на крыльце и всматривался в предрассветный сумрак.
- Кто это? – на ходу бросил старший лейтенант.
- Самолет, – спокойно ответил зенитчик.
- Понимаю, что не пароход, – обозлился Васили. – Чей самолет?
- Скорее всего, СУ-27, – произнес Серега, не отрывая взгляда от небосвода. - Если мои предположения верны, значить это наш истребитель. «27» по земле работать не могут.
   В душе у Савельева появилось смешанное чувство тревоги и радости одновременно. Если истребитель прилетел, следовательно, и до начала штурма ждать осталось не долго. А с другой стороны, это означало, что обещанная помощь таки придет, если еще до начала атаки «сушку» прислали.
  Больше летательных объектов в этот день над частью не появлялось. Грузины  блефовали, говоря в радио эфире о готовящемся нападении. Ни в это день, ни в последующие, штурма так и не случилось. За дальними раскатами канонады никто из десантников не услышал взрыва раздавшегося близь села Шрома. Только на следующий день, по тбилисскому телеканалу показали обломки боевого самолета с красными звездами на крыльях и сообщили, что российская авиация вопреки всем соглашениям бомбит Сухуми, тем самым, помогая сепаратистам штурмовать город. Для пущей убедительности было продемонстрировано удостоверение летчика и его личный жетон. Самолетом управлял майор Вацлав Шипко. Василий не сразу уловил суть происходящего. Только после того как, экспертная комиссия определила, что сбитая боевая машина является истребителем СУ – 27, Савельев смог увязать воедино все факты и пришел к выводу, что это был тот самый самолет, который прикрывал их тогда – утром 19 марта. Вот теперь ему стало ясно, как и многим другим офицерам, что радиосообщение переданное грузинской стороной о готовящемся нападении действительно было хорошо спланированной провокацией. И она таки частично удалась. Батальон, грузинам был совсем не интересен. Горсовету надо было выманить российский самолет, чтобы сбить его над городом и представить мировому сообществу неопровержимые факты российского вмешательства во внутренние дела Грузии. Правда и тут их ожидала неудача. Они не могли себе представить, что взлетит именно «Су-27». Видимо, грузинское командование было плохо информировано, и не знало, что из Краснодара в Гудаут уже были переброшены  истребители-перехватчики, и рассчитывало, что десантников будет прикрывать штурмовик «Су-25». С учетом того что «Су-25» может работать по наземным целям, российской стороне было бы весьма проблематично доказать истинную цель использования этого самолета в зоне грузино-абхазского конфликта. Самое мерзкое заключалось в том, что за эти подковерные игры заплатил своей жизнью российский офицер. Настоящий офицер, который пришел на помощь находящемуся  меж двух огней десантному батальону. Савельев навсегда запомнил имя и фамилию этого летчика. Вечная память тебе Вацлав и земля пушистым облаком, которое ты не раз смело резал крылом твоей боевой машины.

  Вскоре, после неудачной попытки освободить Сухуми, предпринятой абхазцами, у Савельева состоялся очень интересный разговор с Чернышевым. Василий находился в парке и готовил машины к выезду.
- Ну что, Василий Иванович, техника готова к боям и походам? – поинтересовался заместитель командира батальона у старшего лейтенанта.
- Дойдет хоть до Берлина! – уверенно ответил Савельев.
- До Берлина не надо. Нам бы через красный мост переехать.
- Не вижу проблем. В городе и его окрестностях сейчас все спокойной. Думаю, что грузины и абхазы навоевались на два года вперед.
- Это точно! – согласился Чернышев. – Мало не покажется…
- Абхазов жалко. Много людей потеряли. Вроде бы и действовали толково и продуманно, а опять на те же грабли наступили. Снова второй эшелон грузины из гаубиц и «Градов» весь положили. Смелые люди, а воюют на чистом энтузиазме и личном мужестве. Говорят у абхазов вообще, подразделениями командуют, уважаемые люди из числа бывших директоров колхозов, заводов, школ. Ну, на личном авторитете дисциплину еще можно как-то поддерживать, а вот воевать – гиблое дело. Тут профессионалы нужны. При штурме города одни только армяне из батальона имени Баграмяна полностью боевую задачу выполнили. Правда, им больше всех и досталось. Да еще в придачу грузинская разведка видимо на упреждение сработала. Ведь на момент начала артподготовки на передовой у грузин практически никого не было. Так небольшие заслоны, а все остальные находились в городе.
- Дисциплина говоришь? – усмехнулся Чернышев. – Разведка? Самое смешное Вася, что как раз в этом случае, дисциплина не была нужна ни одним, ни вторым. Грузинские полувоенные формирования, потому как армией их назвать язык не поворачивается, именно из-за бардака и выиграли сражение. И никакая разведка здесь ни при чем.
- Поясни! - Василий никак не мог взять в толк, что имел в виду Чернышев.
- Тебе поясню, а другим не буду, все равно не поверят. Просто до смешного, все по-идиотски получилось.  Как оказалось, суровых грузинских воинов слишком тяготит окопный быт. Вот они себе и взяли привычку по ночам покидать передовую и ночевать в городе. Поэтому, тех, кто добросовестно выполнял приказ своих командиров, и оставался на позиции, накрыла абхазская артиллерия, а разгильдяи самовольно ушедшие в город, остались целыми и невредимыми. Абхазам же напротив - «боевой устав» вылез боком. Пока они понапрасну воздух сотрясали, и снаряды расходовали, грузины успели провести передислокацию и подготовить новые оборонительные рубежи на окраинах. А вот если бы они, без всякого шума реку перешли, то смели бы эти заслоны за считанные секунды и продвинулись бы гораздо дальше Нового района. Их батареям необходимо было не берег перепахивать, а артиллерию противника подавлять. Тогда бы, и второй эшелон до города спокойно дошел. Вот так и получается, что устав не всегда прав…
  Справедливости ради надо отметить что, это была только одна из версий, причин поражения войск автономии, но во всеобщем хаосе она была правдоподобно как никогда. Это была война парадоксов, и никакими нормами, прописанными в уставе, ее не измеришь и умом не поймешь. Реальная правда была известна лишь немногим. Одни винили в неудаче чеченцев, оставшихся на своих позициях, и фактически не принимавших участия в штурме. Другие, находили еще какие-то причины, как объективные, так и субъективные но, в конечном счете, повлиявшие на конечный исход битвы за город. Даже те, кто принимал непосредственное участие в этом сражении, не до конца понимали, что же все-таки произошло…и главное почему? Ясно было одно – окончание войны опять откладывается на неопределенный срок.

- Значит  так, Василий Иванович, – Краськов глядел на Савельева как на родного. – Родина поручает тебе ответственное задание.
   Сколько таких заданий было у Василия Ивановича за последнее время, он уже и со счету сбился. И вот теперь очередное.
- Местная контрразведка, – продолжал комбат вводить в курс дела, – после неудачного наступления абхазов лютует. Сейчас она проводит очередную зачистку среди населения. Подошли к делу по-ударному, гребут всех подряд, по малейшему подозрению. Короче, есть группа беженцев, которую надо скрытно доставить в санаторий ПВО, а там, через «Красный крест» их переправят в Россию. Это женщины, старики, дети. У многих из них родственники воюют по ту сторону реки, так что если поймают, то церемониться не станут. Ты меня понимаешь?
 - Хороший вопрос «скрытно доставить».  Переодеть в маскхалаты и попробовать под покровом ночи совершить рывок по побережью, обходя ночные патрули и блокпосты? – стал утрировать Савельев. – Единственный вариант на машине. Загрузим всех в кузов, зашнуруем тентом и под видом личного состава караула доставим без шума и пыли.
- Если бы все было так просто, я тебя б не вызывал. Полиция вместе с орлами из министерства государственной безопасности могут вежливо, но настойчиво, попросить открыть тент. И тогда что ты им говорить станешь? Что в связи с недобором в армию, комплектуем подразделения представительницами женского пола и лицами пенсионного возраста? Здесь старлей, надо смекалку проявить. Вот что я думаю. Загрузим кузов ящиками со всякой требухой. А ближе к кабине посадим беженцев. Если даже попросят показать груз, то все равно, за этим барахлом никого не увидят. На всякий случай посади с самого края двух воинов. Это если вдруг, кто-то из беженцев, ненароком  шелохнется или еще какой признак жизни подаст.  А так, если что, будет на кого вину валить за непристойные звуки… - Краськов усмехнулся. - Вопросы есть?
- А  если они попросят разгрузиться, для более тщательного досмотра?
- А ты сделай так, чтобы не разгружаться. Я не понял, ты разведчик или кто? Чему там тебя в Рязани четыре года учили? Короче, не знаю как, но люди должны доехать до санатория целыми и невредимыми. Ты меня понял?
- Так точно, – ответил Савельев, хотя на самом деле не был уверен  что «точно», и четко не представлял себе «как».
  Машина, мерно покачиваясь на ухабах появившихся после обстрелов города, ползла по улице Лакоба. Мимо, за окном кабины, медленно проплывали унылые пейзажи фронтового города. Вот магазин, будто чудовище разинул темную пасть своей витрины, окаймленную, словно зубами, остатками битого стекла. Небольшой деревянный крестик, с венком прибитый к дереву – место, где оборвалась чья-то жизнь. Выставленная на обозрение всем проходящим и проезжающим мимо чья-то квартира, в разрезе жилого дома, в районе второго этажа. Снарядом выбило кусок стены, оголив пространство, некогда жилой площади. Теперь, остатки мебели сиротливо смотрели на окружающий их мир в ожидании своего хозяина. Савельеву показалось, что они даже почернели от горя. А может, все было намного проще, без всякой метафизики – медленно и уверенно свое тлетворное влияние на предметы домашнего обихода оказывала избыточная влажность. Просто издевательски, выглядела на уцелевшем куске потолка большая бронзовая люстра. Даже стеклянный плафон чудом уцелел.  Останки квартиры были в таком аварийном состоянии, что желающих поживиться остатками былой роскоши, так и не нашлось. Уцелевшие оконные стекла домов, на всем протяжении пути были крест-накрест  оклеены полосками материи или плотной бумаги.
- Для полноты восприятия не хватает надписей на стенах исполненных масленой краской: «свет в окнах это помощь врагу», – поделился с водителем своими впечатлениями Савельев. – Не то, можно было бы подумать, что перенесся в год, эдак тысяча девятьсот сорок первый…
- А вон и фашистские оккупанты, - не смешно пошутил водитель, указывая на грузинский блокпост, находящийся впереди, возле въезда на мост через речку Сухумку. 
  В принципе, опасаться было нечего. Пост был стационарным, обложенным мешками с песком и находился здесь чуть ли не с первого дня, когда грузинские войска вошли в город. Через него Василий проезжал неоднократно и бесхлопотно.
- Ничего, прорвемся! – обнадеживающе сказал старший лейтенант.
   Однако не прорвались. На подъезде к пункту пропуска на встречу «Уралу» вышел вооруженный боец войск Госсовета и преградил дорогу. Савельев нехотя открыл дверь и выпрыгнул из машины.
- Старший лейтенант Савельев. Воздушно Десантные Войска России! – представился Василий.
- Куда следуете! – сходу начал задавать вопросы грузин, даже не назвав свою фамилию и должность.
  Во избежание излишней придирчивости, десантник не обратил на это внимания, и покорно ответил:
- Направляемся в санаторий ПВО для сдачи военного имущества. Вот документы на груз! – Василий протянул паучку накладных.
  В это время, к постовому подошел еще один человек в бушлате и камуфляже.
- Покажите, пожалуйста содержимое кузова, – настойчиво попросил новый участник диалога. 
 Без лишних вопросов и пререканий, старший лейтенант подошел к заднему борту Урала.
- Откройте борт, – приказал Савельев бойцам, находившимся в кузове.
  Те послушно выполнили приказ. Пред ясные очи грузинских стражей порядка предстали два бойца, вооруженные автоматами и ящики, плотно уставленные рядами до самого тента, защищавшего кузов сверху.
- А почему вооруженные люди едут в кузове груженой машины, – тон личности в камуфляже напоминал инспектора ГАИ.
- Знаю, что не положено, но время такое…
- Какое? – в голосе грузина чувствовалась подозрительность.
- Воровство процветает, – не моргнув глазом ответил Василий. – Могут порезать тент и растащить груз прямо во время движения. А из кабины всего не углядишь.
- Можете показать содержимое ящиков? – настаивал человек в камуфляже.
- Выполняйте! – приказал Савельев своим подчиненным. 
  Бойцы лениво вытащили один из верхних фанерных кубов, спустили его на землю и открыли крышку. Ящик был забит всевозможной ветошью – начиная от рваных простыней и заканчивая стоптанными армейскими ботинками.
- Это что, ваше имущество? – с издевкой поинтересовался грузин.
- Выходит что так, – без тени смущения ответил старший лейтенант. – Видимо, решили утилизировать списанное барахло…. Наше дело маленькое, пришла директива, мы ее выполняем.
- А что в остальных ящиках?
- Наверное, тоже самое…. Там, все в накладных написано.
- Я должен осмотреть весь груз, – потребовал человек в камуфляже.
- А на каком основании? – раздраженно поинтересовался Савельев.
  Вместо основания, любопытный и придирчивый грузин достал из нагрудного кармана «корочку» и ткнул ее в лицо десантнику. Перед глазами Василия черными строчками запрыгала грузинская вязь.
- Я не понимаю, что здесь написано! – нагло заявил старший лейтенант, смотря прямо в глаза своему собеседнику.
- Здесь написано, что я сотрудник Министерства государственной безопасности Республики Грузия. В связи с тем, что нередко российские военные под видом гуманитарных грузов переправляют бандам сепаратистов, действующим в Ткварчельском и Очамчирском районах, оружие и боеприпасы. Мне поручено проверять все транспортные средства, движущиеся в том направлении.
- Извините, не вижу вашего воинского звания… – Савельев демонстративно кинул взгляд на погоны бушлата лишенные всяких опознавательных знаков.
- Капитан Рекобия, – гордо ответил грузин.
- Так вот, господин капитан. Я уже говорил, что машина следует в санаторий ПВО. Так что, даже за пределы Сухуми мы выезжать не собираемся. В накладных это тоже отмечено.
- Я не могу быть уверен, что вы едете именно туда, поэтому еще раз прошу показать содержимое кузова,  – настаивал на своем капитан госбезопасности.
- Каким образом вы предлагаете это сделать?
- Отгоните машину на обочину, чтобы не мешать движению через мост, и начинайте разгрузку.
  Савельев кинул косой взгляд на дорогу, затем на часы. Надо было еще немного потянуть время. Но как? Этот Рекобия тоже был не прост, как могло показаться на первый взгляд. Да и терпение видимо у него подходило к концу.
- Там весь кузов барахлом забит. Разгрузка займет много времени… 
- Это не страшно! – грузин сохранял полную невозмутимость.
- Господин капитан! Предлагаю компромиссный вариант, – продолжал тянуть время Савельев. – Вы можете приказать своим людям сопровождать нас до самого санатория. Тем саамы мы не будем терять время на погрузо-разгрузочные работы, а Вы убедитесь, что груз никоим образом не попадет в Ткварчечели. Ну, как вам такое?
- Послушай, старший лейтенант, мы с тобой не на базаре. Со мной торговаться не надо. Если я сказал разгружать, значит, надо разгружать, без всяких вариантов, – слова капитана звучали как последнее китайское предупреждение.
Казалось, ни что на свете не заставит его изменить принятого решения. Раз так, то и спорить без толку. Василий подал условный знак водителю, и машина отъехала в сторону тротуара, освобождая проезд.
- Так и быть, разгружайте, проверяйте, а мы покамест перекурим! – сказал Савельев капитану госбезопасности.
Рекобия что-то крикнул в сторону блокпоста, и трое полицейских нехотя поплелись к «Уралу». Четвертый находившийся рядом с капитаном МГБ, кинув на последнего недовольный взгляд, также последовал к кузову.  Грузины без особого энтузиазма ухватились за стаявший возле самого края ящик и с огромным трудом оторвали его от пола.
- Вчетвером не справятся! – деловито заявил Василий. – Вы бы еще четверых им в помощь дали…
Рекобия подарил злобный взгляд старшему лейтенанту.
- Обойдемся без советчиков! – презрительно буркнул он.
Однако, совет был действительно дельный. Четверых полицейских только и хватило, чтобы подвинуть неподъемную ношу к краю кузова. О том чтобы спустить его на землю не могло быть и речи.
- Что в нем находиться? – капитан с крайним недоверием смотрел на Савельева. 
- Пойдем посмотрим! – учтиво предложил Василий. – Его можно и в кузове открыть. 
Что и говорить, зампотех батальона, помогавший комплектовать ценный груз для отправки постарался на славу. Ящики был доверху забит всевозможным железным ломом, начиная от старого карданного вала от ГАЗ-66 и заканчивая ржавыми траками.
- Что это? – не переставал удивляться Рекобия, наблюдая содержимое очередного контейнера.
 - Списанное имущество! – как ни в чем не бывало, отвечал Савельев. – Все согласно накладным.

 По достоинству, оценив перевозимый груз, гвардейцы, не спрашивая разрешения, стали один за другим покидать борт машины.  Неоплачиваемый физический труд (а поживиться с этого барахла даже при большом желании и сообразительности навряд ли бы вышло) никак не входил в планы полицейских. Рекобия что-то гневно кричал нерадивым стражам порядка на грузинском языке (видимо взывал к их дремавшему чувству долга), а те в свою очередь весьма темпераментно выражали «старшому» свое несогласие с его точкой зрения. Осознав, что с этими работягами  дело с мертвой точки не сдвинется, капитан МГБ перешел к более радикальным мерам.
- Ничего! – злорадно заявил он Савельеву, видя как тот, откровенно потешается над его тщетными потугами. – Сейчас мы местных жителей пригоним, они нам все и разгрузят. А покуда, я вынужден задержать это транспортное средство до выяснения…   
- В таком случае я вынужден не подчиниться!  -  довольно самоуверенно заявил Савельев. 
Только когда капитан услышал шум приближающихся машин, он понял все. Он резко обернулся и увидел, как к блокпосту подъехало три уазика с нарисованными на двери триколорами. Два бойца, которые были вместе с Василием, демонстративно лязгнули затворами своих автоматов.
- Вы что собираетесь с нами воевать? – изумился Рекобия.
Хотя, на счет воевать, здесь капитан явно погорячился. По всему было видно, что у гвардейцев, несших службы на этом блокпосту, не было никакого желания рисковать собственной жизнью ради списанного хлама. И хотя двое из них, для острастки заняли позиции возле бойниц, но сделали это без всякого энтузиазма.
- Нет, я собираюсь защищать порученный мне груз! – спокойно ответил Савельев.
- Но это же списанный хлам. Ветошь!!! – продолжал удивляться действиям российских военных грузин. – Или там все-таки  оружие?
А тем временем из «Уазов» уже выгружались десантники, и делали это довольно умело и проворно. Краем глаза Савельев заметил Пономарева, который как бы, между прочим, держал в своих руках «Муху»*.   
 
«Муха»* - ручной противотанковый гранатомет РПГ-18
 
 - Послушай капитан, в машине оружия нет. Я тебе слова офицера даю! Проливать кровь из-за этого барахла тоже глупо. Давай разойдемся по мирному.
- А почему тогда так много охраны? – доставал своей подозрительностью сотрудник министерства безопасности.
- Это не охрана, – Савельев кивнул головой в сторону стоящих уазиков. - Это дежурная смена, выдвигается на патрулирование территории складов. Они сами по себе, а мы сами по себе. Откуда я знал, что куча рваных портянок будет тебе настолько интересна. Если бы с тобой здесь лясы не точили то, наверное, с ними и не встретился бы. Будем считать, что мне сегодня повезло…
- А почему повезло именно тебе? – Рекобия не хотел так просто отступать.
- Это брат, диалектика, везет всегда только одному!  Извини, ничего личного…
- Ну а мне, что прикажешь делать?
- Я же тебе сказал, посади к нам одного из своих людей и пусть он лично убедиться, что мы в санаторий заехали. Чего ты боишься? На дороге к Ткварчечели куча постов. Куда я попрусь? Для успокоения совести можешь своим передать, чтобы в случае чего… в смысле, если я решу дальше прорываться, пусть стреляют без предупреждения.
- Хорошо, пусть будет так, - согласился капитан. – Каха поедет с вами.
- Не возражаю, пусть будет Каха.
- Убедишься, что машины заехали на территорию санатория и вернешься обратно на попутках, – давал последние наставления своему подчиненному Рекобия, когда тот уже садился в кабину. 
  Через минуту «Урал» взревев своим двигателем, пополз  через мост. За ним последовали уазики.
   По прибытию обратно в батальон Савельев  зашел в штаб доложиться. Краськов был на месте – у себя в кабинете.
- Товарищ подполковник! Ваше приказание выполнено, – сходу отрапортовал Василий.
- Знаю! – ответил комбат. – По этому поводу, мне уже лично сам прокурор звонил. Что же это ты, Василий Иванович, так себя недостойно ведешь? – с напускной строгостью спросил подполковник, а глаза его так и сияли от радости. – Нахамил представителям власти, не подчинился их законным требованиям. Даже пытался оказывать вооруженное сопротивление. Просто не офицер, а соловей разбойник какой-то…
- А еще я им голый зад в окно показывал, когда мимо блокпоста проезжал, – съязвил Савельев.
- Ты, Василий Иванович, не перегибай.  Про такое мне не сообщали. Ты давно сочинения писал? – задал весьма неожиданный вопрос комбат.
- Да, по-моему, последний раз, когда еще в училище поступал, – растерянно ответил Савельев.
- Придется вспомнить забытые навыки. Напишешь мне объяснительную…. Надо ведь дать достойный ответ Чемберлену.
-  А что мне писать?
- Ты, Савельев, словно дите малое. Писать надо про то, как тебя остановил грузинский патруль, хотя правил уличного движения ты не нарушал. Как стали к тебе придираться и глумиться над честью вооруженных сил Российской Федерации. Как угрожали и провоцировали вооруженное столкновение. И только благодаря твоему беспредельному терпению и кротости удалось избежать кровопролития. Дерзай Василий Иванович. Противника надо бить не только физически, но и интеллектуально…

По выжженной земле

лето 6732 от сотворения мира
Половецкие земли между Днепром и Калкой

Сперва, русское воинство пыталось нагнать уходящего врага, бросив вперед дружины конные. Однако ко второму дневному переходу, стали отставать обозы и пешие ратники. Войско растягивалось с каждой пройденной верстой. Люди и скот, что был при полках русских, изнемогали от зноя, безжалостно палившего степь безлюдную. Ни ветерка, ни облачка. Все как будто бы застыло под нещадными лучами светила небесного. Одни только мухи назойливые, донимавшие коней и дружинников злобными укусами, чувствовали себя вольготно в этой печи раскаленной. Степной зверь, привыкший к таким не людским условиям, прятался от полуденного зноя по норам и логовам.  Даже птиц в небе, казалось, поубавилось. И только полки православные, поднимая за собой облака удушливой пыли, упрямо брело к лукоморью.
    Поначалу, шли весело, и бодро. Среди ратников слышны были песни, играли на рожках да  бубнах. Однако в скором времени, силы стали покидать воинов. Все реже звучали шутки и смех, все реже играла музыка, все реже слышались веселые песни, да все чаще заунывные. Затем, и вовсе настала тишина, нарушаемая лишь скрипом телег, позвякиванием оружия и доспехов, да редкими возгласами сотников да воевод.  Одни лишь половцы сохраняли бодрость духа, потому как были привыкшими к такой жаре, но более потому, что вновь возвращались в земли свои.  Зной брал свою дань, обильно сея среди идущих и едущих русских воинов уныние и усталость. Пот лил ручьем, заливал и нещадно жег глаза. Малоопытные, снимали с себя рубахи, но сие не давало им облегчения. Ко второму, дню некоторые из молоди так опалили тело свое, что не могли надеть на себя одежду, потому как драла она воспаленную плоть, аки ядреная терка. Таких, по совету половцев, натирали бараньим жиром, чтобы хоть как-то облегчить их страдания.
    Конные дружинники, тщетно пытавшиеся нагнать врага, страдали более остальных. Стрельцы, идущие, большей частью в обозе, сгрузили на телеги брони свои, и шествовали налегке, а вот  всадники, что двигались по переду, были облачены в доспех на случай внезапного появления супротивника. Кольчуга  нагревалась, словно горшок в печи, да так что  нельзя было до нее рукой дотронуться. Ремни и пряжки, постоянно ерзавшие по телу, оставляли на нем раны кровавые.  От постоянного трения о седло, воспалялись ноги в паху, и от этого езда превращалась в сплошное мучение. Нередко случалось, что изнеможенные всадники в беспамятстве падали с коней своих. Воды так же не хватало. Некоторые, известные половцам ручьи, совсем пересохли. Приходилось ограничивать себя в питье. Лошади страдали от нехватки корма, потому как сочная трава, что не так давно буйствовала по всей степи, теперь сохранилась лишь вдоль небольших ручьев, произрастая там зелеными островками в безбрежной выжженной солнцем пустыне.  Даже куманы, для которых дикое поле было родным домом, не могли припомнить такой весны засушливой, а ведь на дворе был только май. Лишь вечером, когда раскаленный диск падал за край земли, утомленное войско могло хоть малость передохнуть. Духота оставалось, однако отсутствие палящих лучей было для ратников как манна небесная. Шатров и полстниц не ставили, до такой степени донимала дружинников усталость. Люди падали прямо на землю, разжигали костры, варили пищу, потому как в солнцепек и кусок в горло не лез. Спали, сняв с себя облачение и, несмотря на мошкару назойливую, радовались малейшему дуновению ветерка. Только в ночи степь оживала. Слышны были покрикивания птицы ночной, и далекое завывание волков.   А по утру, все начиналось изново. Не поход, а сплошное наказание Господнее.   
Но, несмотря на такие трудности, неудержимо рвался вперед Мстислав Мстиславович со своей дружиной и половцами, рассчитывая первым нагнать уходящих татар.
- Татарам, поди, тоже не сладко приходиться! – подбадривал воинов своих князь Галицкий. – Молва глаголет, что живет это племя окаянное на севере, и к зною они привычны меньше нашего. Стало быть, и из сил выбьются ранее, нежели мы.   
  Чем дальше войско уходило в степь, тем больше умолялось мнение о силе своего супротивника. Нынче, уже все, от князя и до простого дружинника  считали, что татары бегут от щитов червленых как черт от ладана,  и только в бегстве видит спасение свое. Попревой, станы на ночлег обставляли по кругу возами, дабы не быть застигнутыми врасплох, ежели татары осмелятся на ночную вылазку. Однако, удостоверившись, что недруги и не помышляют о битве, вскорости перестали этого делать.  Только киевские воеводы не давали спуску своим воинам, и каждый вечер понуждали  ратников укреплять лагерь тыном, который везли в обозе своем. За эту предосторожность  над войском Мстислава Романовича не редко подтрунивали дружинники из числа галичан и черниговцев.
–  От кого городитесь? – можно было слышать крики, доносившиеся в ночи. – Ежели татар испужались, так это вы зря! Они сами вас бояться!
- Да нет, это волки на них такого страху нагнали! – драли глотку другие озорники из войска Галицкого. 
  Однако, несмотря на такие шутки язвительные, киевляне с завидным упорством продолжали заниматься одним и тем же – огораживать каждую свою стоянку тыном.
  Александр Попович испросил великого князя направить его с небольшой дружиной вперед войска и двигаться рядом с конными полками Мстислава Мстиславовича.  Князь киевский позволил ему так поступить, но не потому, что имел в этом большую нужду, а дабы, ежели, удастся настичь неприятеля, чтоб и его воины приняли в битве участие. Не отдавать же всю славу Мстиславу Удатному. 
   Хитрый же князь Галицкий вместе с тестем своим имел перед остальными князьями значительное преимущество – ибо вся его дружина была конная. От того и гнал он своих воинов, без передышки, пытаясь первым напасть на татар, и по возможности в одиночку решить дело в свою ползу. Несмотря на то, что числом галицкое войско было не велико, да при Котяне половцев не меньше чем самих татар. И хотя  куман считался плохим союзником, ибо случалось, что при большой опасности покидали они поле боя, да на этот случай над войском половецким Мстислав Мстиславович поставил испытанного воеводу своего - Яруна, обязав его, лично предводительствовать степняками и карать нещадно каждого, кто вздумает бежать. При таких-то обстоятельствах, можно было попытаться одолеть врага без участия иных князей.
Александр уже, который день ехал по переду войска русского, подле полков куманских. Земля вдоль шляха была вся усеяна следами копыт конских. Сие-то указывало русским воинам на то, что татары движутся к лукоморью. Однако, нигде, по пути, не было обнаружено следов больших стоянок татарских. Ни пепелищ от множества костров, ни следов от телег. Это сильно беспокоило Александра. Выходило так, что враг уходил то преследователей без отдыха, не делая остановок, даже для того чтобы принять пищу. На одной же из небольших стоянок, Попович высказал думы свои Яруну, ибо давно был с ним знаком.
- Не может так быть, чтобы татары проклятые не давали себе отдыху. Да и следов обоза не видать нигде. Костров также не жгут, еду не варят. Откуда только силы берут? Да и мы сами, сколько не гоним коней своих, а догнать их так и не можем, словно в воздухе растворились они? Не дивно ли тебе это все?
 - Нет тут ничего удивительного! – спокойно отвечал Ярун. – Мне куманы сказывали, что племя проклятое питается сырым мясом, которое возят под седлами. Есть они могут не сходя с коней своих, так что, нет им нужды привалы делать. Да и костры жечь, дело опасное. Костер в степи далеко видать.  Вот и бояться татары огонь разводить, дабы мы не ведали, далеко ли они от нас находятся. Лошадей у татар превеликое множество, от того они их часто меняют, и могут в такой способ ехать беспрерывно, спя на ходу прямо в седле. А следы от обоза видать специально затаптывают, гоня позади табуны лошадей своих, дабы мы решили, что они налегке уходят и перестали преследовать их. Хитры эти  бестии, да и мы не лыком шиты.
   Хоть и не убедительны были для Александра сии доводы, да пришлось поверить. Других пояснений просто не было. 
    На четвертый день перехода галичане впервые поплатились за беспечность свою. Они уже не только прекратили огораживать ночные стоянки свои, но и сторожа, почувствовав слабину, нередко стала спать крепким сном праведника, на постах своих. А чего опасаться-то? Впереди конные полки Мстислава Удатного, да и подле, лагерь черниговоской дружины стоит, а так же киевляне неподалеку. Позади смоленские полки и выгоны, что пеше идут. Неужто татары осмелиться сами голову в петлю совать? На том и стояли они до поры до времени, пока гром не грянул. Непонятно как, ибо никто ничего не видел и не слышал, но пропал один из галицких дозоров, который ночью пребывал на страже. Двоих из ратников нашли невдалеке, зарезанными, а вот третий дружинник пропал бесследно. Тот, что сие было делом рук татарских, никто не усомнился. Скорбное известие быстро облетело русское и половецкое войско. Были причины для тревог и у  князей, ибо напали окаянные не на передовой отряд, где дозорные бдели неся стражу свою, а на обоз, находившийся почти что посередке войска союзного. Так, неравен час, могут и на самих зачинщиков похода покуситься. Жестко выговорил своим воеводам Мстислав Мстиславович, понуждая их строже спрашивать со своих воинов, за порученное дело. Также и Черниговский князь, сотворил своим сотникам и тысяцким внушение. И только Мстиславу Романовичу не было нужды призывать киевских ратников к порядку, ибо воеводы делали свое дело исправно. И хотя теперь, дозоры были усилены и на постах своих бодрствовали, все остальное осталось по-прежнему. Никто не подивился ловкости татарских лазутчиков, умудрившихся пройти через многие посты незамеченными. Списали все, на распространенное на Руси разгильдяйство.
 Пропавшего дружинника обнаружили под вечер, того же дня. Куманы заметили стервятников, круживших недалеко от шляха.  Там, в небольшой канаве, и нашли русского воина. Лежал он невдалеке от дороги, с перерезанным горлом.  Попович, Сивел, и Добрыня находились близко от места, где нашли убитого, и потому поспешили туда без промедления.
  Куманы плотно обступив мертвого, о чем-то переговаривались на своем языке. Тут же был и Ярун. Внимательно осматривал он на тело безжизненное. Убитым оказался молодой парень, видать селянин. Легкий пушок едва успел покрыть его верхнюю губу. Лицо же юноши исказила маска смерти уродливая.  Хотя, окромя  шрама кровавого, на горле оставленного, никаких других следов насилия на теле не обнаружили. Да еще на запястьях синяки от веревок. 
- Бог миловал не пытали его, – подметил Добрыня, глядя на убиенного. – Знать сам все им поведал, что знал.
- А чего рассказывать-то? – злобно буркнул Ярун. – Чего сей растяпа знать мог? Это тебе не воевода, и даже не сотник. 
- То, что надобно было, татары выведали! –  вступил Сивел в пререкания. – Знают теперь окаянные, что идем мы  порознь. Да и меж самими князьями нет согласия.  Обозы же наши отстают, люди утомлены! Более им ничего и знать не надобно. А число наше они могут и на глаз определить.
- Про это пущай знают, – безразлично отвечал Ярун. – Такого супротивника и в одиночку одолеть можно!
- Ой-ли? – усомнился Попович в таких смелых уверениях.
   Ярун ничего не ответил. Вскочил он резво на коня своего и, велев половцам  похоронить убитого, сам отправился к отряду своему.
   На следующее утро передовые полки заметили далеко впереди себя клубы пыли. Эта серо-черная туча стремительно надвигалась на дружины. Немедля, Ярун и Александр Попович исполчили воинов своих и, не дожидаясь подхода неприятеля, смело пошли на встречу ему. Ярун же, еще успел отрядить гонца к Мстиславу Мстиславовичу с предупреждением, что видимо враг, таки решился на битву, и сейчас движется на половцев.
   Попович несся во весь опор, увлекая за собой своих дружинников. Наконец-то ему выпал случай испытать каковы татары в деле. Не отставал от него и Ярун, ведя половцев своих чуть левее дружины киевской. Пыль густая мешала русским витязям разглядеть противника. Словно змий крылатый, скрывались татары до поры до времени, за густым зловещим облаком. Однако, невидимый враг, нисколько не смущал русских воинов, изготовившихся к жестокой сечи. Только глухие удары сердца в ушах, свист ветра от скачки быстрой, да отвага в сердце.  Половцы уже доставали на полном скаку луки свои, собираясь засыпать неприятеля градом стрел каленых. Вот уже, стало видно очертание лошадей вражеских. Много их, неукротимы они в своем беге, и идут проклятые прямо на полки русские.
  Александр резко завернул коня своего в сторону от надвигавшегося облака. Не понятен был сей маневр для киевских воинов, но привыкшие полагаться на опыт своего предводителя, дружинники послушно последовали за Поповичем. Ярун же, по началу, решил, что Александр уходит то сшибки, однако, в конце концов, тоже смекнул в чем дело, и начал резко забирать вправо, дабы избежать столкновения. Он едва успел закончить перестроение, как мимо него понеслись разномастные лошади… без всадников. Лукавые татары пустили на встречу русским дружинам табун, понудив обезумевших животных, напуганных огнем и дикими криками, лететь стремглав, не разбирая ничего на пути своем. Не мешкая, Ярун отрядил некоторых половцев, дабы обуздать ошалевшее стадо и, не дать ему смять идущие позади полки. Попович же снарядил гонца, предупредить остальных о предстоящей опасности. Впрочем, сия предосторожность была уже излишней, ибо  половецким конюхам удалось отвернуть табун с пути русского воинства и остановить его.
   Вскорости прибыла дружина галицкая, под предводительством Данилы Романовича. До него-то, еще не дошла весть о татарской уловке, ибо гонец,  посланный киевским боярином, видя, что не может настичь мчащийся на выручку половцам отряд галичан, решил, что не следует терять времени. Конные всегда успеют увернуться от напуганных лошадей, а вот с пешими может приключиться беда. От того и погнал он своего коня дальше к обозам.
- Где же войско татарское? – удивленно вопрошал молодой князь у Яруна, не видя пред собой ни  неприятеля, ни следов схватки.
- Вон оно! – воевода указал перстом своим в ту сторону, где половцы уже заворачивали лошадей по кругу, не давая им возможность дальше продолжать безумную скачку свою. 
- Стало быть, вы лошадей испужались? – шутил Данила Романович.
- А шут его, в такой пыли, разберешь, кто на тебя идет! – виновато оправдывался воевода галицкий. – Думали, что это племя окаянное решилась таки на сечу… а они вон какую подлость затеяли. Чуть ряды наши не смяли.
- Не кручинься, это хороший знак!  – приободрил Яруна молодой князь. – Ежели татары свою добычу бросают, как обузу ненужную, знать нам до них уже рукой подать.
   Ко времени прибыл и один из пастухов, обуздывавший конский табун.
- Хорошая добыча! – сообщил он, обращаясь к Даниле Романовичу. – Голов более  двухсот будет.
- Не скупаться татары, дабы нас, хоть на миг задержать, – утвердился в своем мнении князь. – Боятся нас окаянные, как черт ладана. Не станем же и мы мешкать!   
   Данила пришпорил коня своего, и с дружиной понесся в степь, дабы посмотреть, далеко ли от них стоит неприятель, и если будет такая возможность дать бой. В помощь ему, Ярун отрядил часть куманов. Однако сия попытка была тщетной. Татары как сквозь землю провалились. Пустая, голая степь простиралось до самого края земли, насколько мог видеть глаз человеческий.
    Попович не принимал участие в этой затеи бессмысленной.  Были у него большие сомнения, на счет близости обоза татарского. Их-то, в скорости подтвердил один из бродников, взятый с Протолоче и пребывавший в дружине Александра в качестве провожатого.   
- Смотрю я, боярин, на след, что от татар остался, и не могу взять в толк, – говорил тот Александру. – Уже который день  видны на земле лишь копыта конские. Да только, лошади сии идут не груженные, без всадников. Стало быть, они неоседланные табуны пред нами прогоняют, а где лагерь их, до сих пор не ведомо.
- Почем знаешь, что лошади не гружены? – вопрошал Попович у бродника.
- Так с детства я, еще отцом своим, сему обучен. Степь, она порой мать родная, а порой бывает и злой мачехой. Народ здесь встречается разный, вот и приучены мы сызмальства, след различать, дабы знать,  что нас впереди ожидает. Поручиться могу, что кони едут порожними. Да и не татарские это кони. Я след лошадей их уже видывал. Другой у них след. Они-то своих лошадей не подковывают, даже тех, на которых сами ездят. Здесь же, почти все следы скотины куманской, и только немногие из них принадлежат татарским коням. Далеко в степь ушел супостат,  и нет здесь его полков поблизости. Разве что, разъезды вокруг русского войска рыщут, но числом они невелики. 
- А от чего, по-твоему, татары далече в степь ушли?  Что замышляют? – спрашивал Александр.
- Сие, токмо один Бог ведает! Может, силы берегут для сражения, а может, со следа нас сбить хотят, а сами тем временем уйти за горы  высокие.
   Лукав был нынешний супротивник. Даже половцы – дети степи, уступали ему в ловкости. Схорониться от постороннего глаза, на  ровном поле, да еще и чинить различные пакости, постоянно находясь подле лагеря русского, и в тот же час быть далеко от него – такого Александру встречать еще не доводилось. С таким недругом биться - все одно, что мечем воздух сечь. Неуловимы и летучи татары, словно туман утренний. Не догнать их даже каленой стреле, пущенной из тугого лука. Только и того, что побили вблизи Протолоче передовой полк, собранный из сброда различного. Не велика сия слава.  А настоящая сила затаилась где-то в глубине поля дикого, и выжидает часа своего, как хищный зверь. Терпеливо ждет… только вот чего? Что удумали поганые? Какую пакость затеяли?
   Уже вечером, после того как Данила Романович вернулся с погони, так и не узрев врага, Попович направился в лагерь киевский, дабы поделиться своими думами с великим князем. Мстислав Романович внимательно выслушал сии  веси тревожные.
- Сегодня днем прибыли некоторые из половцев, которых Котян вместе с Мстиславом Удатным отрядил в степь, дабы разузнать, где татары хоронятся. Они-то и сообщили, что поганые собирают все силы свои у Лукоморья. Туда-то мы и направляемся. Видимо, супостат, наконец-то, решиться дать нам бой, а быть может, оставит небольшую часть войска, дабы задержать нас, а сам тем временем попытается улизнуть из дикого поля с наименьшим уроном. Не долго нам ждать осталось. До лукоморья уже и рукой подать – три перехода (три дня пути). Правда, обоз с пешими полками отстает, да это не беда. Ежели татары решаться на сечу, то мы обождем, пока все силы подтянуться. А ежели уйти надумают налегке, бросив добычу свою, то пошлем им вслед дружины конные, а сами обратно повернем, ибо отягощенные обозами и стрельцами за ними не угонимся.
 Русское войско продолжало упрямо удаляться в степь к  лукоморью, что лежит на далеком берегу моря Суражского. *

* По мнению некоторых исследователей, лукоморье находилось на берегу Азовского моря. Сейчас это Донецкая  область, район Мариуполя. Само же слово, происходит от словосочетания «Лука» - изгиб реки (возможно морского залива сходной формы» и «море».

Последний день Сухуми

   Весна!!! Настоящая весна бушевала в Сухуми. В воздухе витали всевозможные ароматы расцветавших деревьев. Весело щебетали птицы, вернувшиеся из далеких теплых стран. Проснувшиеся, после зимней спячки труженицы пчелы, суетливо перемещались от бутона к бутону и терпеливо собирали свой урожай. Никому, из всего многообразного царства природы, за исключением человека, не было дела до идущей войны. Казалось сама война, зачарованная буйством красок и разомлевшая на теплом солнышке, как-то сбавила обороты. Наверное, умирать, и даже убивать себе подобных, в такое прекрасное время года, нет никакого желания.  Но надо…
  На Гумисте все было без изменений. Фронт замер с осени прошлого года. После неудачного мартовского наступления, противоборствующие стороны накапливали силы и досаждали друг другу исключительно артиллерийскими обстрелами.
    Савельев сидел в курилке, и грелся под теплыми лучами небесного светила.  Работать в этот погожий денек жутко не хотелось. Василий даже не заметил, как к нему подошел Буцун.
- Ты, Вася, прямо как аллигатор, только солнце припекло, и сразу на теплый камешек греться… - пошутил зенитчик.
- Не поверишь Серега, набираюсь положительных эмоций в преддверии великого праздника
- Это ты про День Победы?
- Именно. У нас в семье его всегда отмечают с особым размахом. Деда поздравляем. Он у меня до самой Праги пешком дошагал, да на пузе прополз немало. Надо бы ему телеграмму отправить, поблагодарить старика.
- За такое никаких слов благодарности не хватит. Даже представить не могу, как они, фронтовики, смогли это выдержать. Мы вот здесь сидим, и ноем что вокруг война, обстрелы и другие неприятности. А что они пережили? Для них, такие условия за курорт считалось…
- Да уж…. Мой дед, как пошел воевать в июне сорок первого, так за всю войну не разу домой и не попал. В начале, не до отпусков было, а затем случая не представилось. Короче, вернулся он на Родину только через 4 года.  Так и есть, через четыре… в июне 45-го, – рассуждал Василий. – А меня, когда Инга Димку родила, на десять суток отпустили. Хоть и с опозданием на два месяца, но таки сына увидел.  Даже на дорогу практически не потратился. В начале, на вертушке в Гудаут доставили, затем на родном Ан-22, через Краснодар, до самого Питера долетел. Ну а оттуда уже на автобусе…
- Все забываю тебя спросить, как там сейчас в Латвии? Ты в нашу часть заходил?
- На саму территорию не попал. Там теперь латыши стоят, и по нынешнем временам, я для них иностранец, к тому же военный. Так что, сентиментального вечера воспоминаний откровенно не вышло. Да и знаешь, мы там чужие. Я это как-то сразу почувствовал. Как будто и не жили в месте столько лет. Все равно, как к бывшей жене в гости приехал. Вроде бы все знакомое, и в тоже время уже не твое, не родное. И дело даже не вывесках на магазинах. При нас тоже надписей на латышском хватало. Отношение изменилось и очень сильно…
- Стало быть на нашего брата в Латвии волком смотрят? – в голосе Буцуна чувствовалась озлобление.
- Не сказал бы, что для рядового обывателя ты стал врагом. Вроде бы, все, как и раньше. Здороваются, улыбаются. Но все равно не то! Не хватает чего-то, а чего и сам не пойму. А тут еще, их правительство старые угли ворошит. Такое впечатление, что все недобитки, вроде Марты Генриховны, из щелей повылазили, и теперь воду мутят. Их, конечно, мало, но они при власти, и на психику местным жителям давят с маниакальным фанатизмом.
- А кто такая Марта Генриховна? – поинтересовался Серега, который не знал о такой выдающейся личности с неординарным мышлением.
- Да так, имеется теперь у меня родственница со стороны жены. Очень жаль, что ее в пятидесятых не репрессировали. Сколько невинных людей на Соловки сослали, а такую гадину не тронули.
- Наверное, хорошо маскировалась, – предположил Буцун.
- Это точно! – Василий никак не мог простить ингиной тетке ее оскорбительных речей сказанных еще тогда – зимой девяносто первого. – Зато, когда дали возможность рот открыть, такое количество яда выплюнула, я чуть не захлебнулся. Оно и не мудрено, столько лет в себе эту желчь копить. Как это ни грустно, но таки дождалась она  своего часа. Теперь ее время наступило. Сейчас, мы для них самые настоящие оккупанты – хуже фашистов. За нами такой статус закреплен латышским законодательством и общественно-политическим мнением. Вот такие вот дела…
- Жаль! Очень жаль, что нам тогда, в январе, приказ не отдали двигаться на Ригу, – от нервных переживаний Серега закурил сигарету. – А я ведь по началу, даже нейтралитета придерживался. Считал, что армии не стоит выполнять полицейские функции. Для этого есть компетентные органы, пусть с ними и разбираются. Видимо ошибался. Надо было эту гидру в самом зародыше душить…
- Нет, Серега! Ты не прав. Это действительно не наша работа, порядок наводить. Если бы тогда ввязались в эту кашу, только хуже было бы. Вон омоновцы, которые здание МВД штурмовали, теперь враги латышского народа и их судить хотят. В чем их вина? В том, что показ выполнили? Судить надо тех, кто этот приказ отдавал…. Кто страну до ручки довел. И за Латвию их надо судить, и за Абхазию, и за Армению с Азербайджаном…
- А что толку судить? Все равно назад ничего не вернешь. Раньше надо было…. А теперь имеем то, что имеем.
- Судить надо для острастки. Чтобы их приемникам неповадно было. Чтобы знали, что за все придется отвечать. А так, от чувства полной безнаказанности, имеем полную безответственность со стороны нынешней власти. Думать головой никто не хочет, и это самое противное. Политика ведь, не школьная тетрадь, лист с ошибкой не вырвешь и лезвием подтереть, тоже не получиться. Закон должен быть один для всех, и за преступную деятельность, или бездеятельность надо строго спрашивать, не взирая на чины и ранги. 
– Кстати о правосудии, что там с Удочкиным?
  Удочкин был больной мозолью не только для Василия. Савельев не бросал друга в беде. Он неоднократно подходил к Чернышеву, с просьбой навести справки о судьбе «тезки». Тот нехотя шел к комбату и в очередной раз выслушивал все, что «батя» думает о бравом минометчике. Выпустив пар, Краськов звонил в прокуратуру, и всегда получал один и тот же неутешительный ответ: «Идет следствие». Однажды, когда в часть прибыло руководство из 7 гвардейской воздушно-десантной дивизии, куда собирались передать отдельный батальон, комбат набрался наглости и подошел с просьбой о содействии к одному из старших офицеров. Подполковнику, конечно же, пообещали разобраться,  но дело так и не сдвинулось с мертвой точки.
- В СИЗО сидит, куда ж ему деться, – нехотя ответил Савельев.   
- Так он, уже больше чем полгода там сидит ! Непонятно почему дело в суд не передают?
- В связи со сложной обстановкой в городе, некому дознание проводить…
- Мне вообще кажется, что прокуратура даже в этой сложной обстановке себя не сильно работой обременяет, – стал возмущаться Буцун. – В городе бардак. Никто законов не соблюдает, следствием заниматься не желают. Разогнать их надо к чертовой матери. Пусть сельское хозяйство поднимают. Колхозам сейчас рабочих рук не хватает, а эти дармоеды только штаны протирают…   
- Так это ты не мне рассказывай. Возьми, напиши письмо Шеварднадзе. Укажи на недоработки, внеси предложение. Пусть примет меры, – сострил Василий. – А по большому счету, это даже хорошо, что следствие тянется. На сколько мне известно, предварительное заключение зачитывают в общий срок. А в СИЗО сидеть, наверное получше чем в колонии…
- Только, с такими темпами расследования Удочкин, может успеть отмотать и пожизненное...
Тогда еще никто не знал, что «лучше», это если бы командир минометной батареи был осужден до сентября. Осужден и направлен в колонию, куда угодно - хоть на урановые рудники, только бы подальше отсюда.
  Мирную беседу нарушили звуки реактивных двигателей боевых самолетов.
- Картина «Грачи прилетели», – Буцун смотрел в голубое небо, прикрываясь рукой от солнечных лучей.
В таком ярком свете, если и можно было увидеть самолет, то исключительно в виде черного силуэта.
  «Грачами» в армии называли дозвуковой бронированный штурмовик СУ-25. Видимо, кому-то из создателей, эти грозные боевые машина навеяли безобидных пташек.  Лично для Савельева, такое ассоциативное мышление казалось довольно авангардным, а Буцуну тем более, потому как он знал про эти самолеты по более командира разведвзвода.      
- Только интересно, чьи они? На сколько мне известно, у грузин СУ-25 тоже на вооружении имеются,  – рассуждал вслух Василий.
- Судя по тому что, летели со стороны Гудаута, – получается наши, – высказал свое мнение Серега.
  Взрыв огромной мощности потряс тишину. Савельев с Буцуном подскочили с лавочки. В районе Сухумской горы стал подниматься черный гриб. Рядом еще один…
- Это что? Ядерная война районного масштаба? – Савельеву действительно показалось, что рванула атомная бомба малой мощности.
- Да нет! Это, «500 килограммовыми» бомбами сухумскую гору на щебень перерабатывают, – успокоил товарища Сергей.
  Весь личный состав, находившийся в казармах, высыпал на улицу. Такое светопреставление увидишь не часто.  Со стороны штаба уже спешил Чернышев.
- Ну что рты поразевали? – крикнул он любопытным бойцам. – Заняться нечем? 
 Для военнослужащего срочной службы, такой вопрос ничего хорошего не означает. Работа, она хотя и не волк, но свою жертву всегда найдет. Поэтому,  близь стоявшие зеваки не испытывая судьбу поспешили удалиться обратно в расположение.
- Я не понял? – Чернышев обратил свой строгий взор на офицеров в курилки. – Это, что у нас за посиделки?
- Отдыхаем, товарищ капитан! – довольно смело ответил Василий.
- От чего же, Василий Иванович, вы отдыхать изволите? – сурово поинтересовался замкомбата.
- После наряда, Александр Владимирович, – сейчас, при подчиненных Савельев сохранял положенную субординацию, потому и называл Чернышева по имени отчеству. Ничего не поделаешь - дружба дружбой, а служба службой.
- Хорошо! Вот ты отдыхаешь, а чем личный состав занят? – скорее всего, кто-то успел испортить Сане настроение, оттого он и был таким придирчивым.
- А нет сегодня у меня, Александр Владимирович, личного состава, – продолжал дурачиться разведчик. – Всех разобрали, кого на роботы кого в наряд, кого в патруль. Один я остался…
  Чернышев, видя, что Савельев вроде, как и не причем, переключился на Буцуна. 
- Ладно, Савельев, с тобой все понятно. А ты, Буцун, чего расселся? – спросил капитан у Сереги.
- Так, я только со штаба вышел. Еще в казарму дойти не успел, а тут такое. Вот, теперь, веду наблюдение за воздушной обстановкой, – заразившись дурным примером от своего товарища, юродствовал зенитчик. – Заметьте, лично отслеживаю ситуацию…
- Клоуны! – на удивление, замкомбата не рассердился на своих подчиненных за дерзость, а наоборот успокоился.  Видимо Чернышев осознал, что перегнул палку. – Дайте, что ли закурить, – сказал Александр Владимирович, присаживаясь на лавочку рядом с офицерами.
- Товарищ капитан! – обратился Савельев к Чернышеву. – Не дайте умереть дураком. Объясните, зачем наши доблестные Военно-воздушные Силы столько тротила на Сухумскую гору расходуют? Может там, какие полезные ископаемые обнаружили?
- Не смешно! – ответил замкомбата. – И даже очень грустно, что такие бестолковые подчиненные в батальоне служат…
- Так укажите на недоработки, мы исправимся, – продолжал озорничать Василий. У него было хорошее настроение, а раз так, почему бы, не повалять дурака.
- Ты, Вася, вроде бы разведчиком работаешь, и мало того, что не знаешь, какая обстановка в городе, так еще, к тому, же глупые вопросы задаешь, – пристыдил капитан командира разведвзвода. – Это ты мне должен докладывать, почему наши самолеты гору бомбя.
Савельева, такие упреки даже не задели, прошли стороной мимо самолюбия. А чего собственно дуться, если перед его подразделением таких задач не стояло… 
- Так приказа не было, – пояснил свое незнание обстановки старший лейтенант.
- А самому мозгами пораскинуть, или тоже приказ нужен? Ты про грузинский бронепоезд слышал?
  О бронепоезде, войск госсовета в Сухуми знал каждый. Дедовский способ оказался эффективным на этой войне. Грузины установили на платформы гаубицы, и такая маневренная батарея была практически не уязвима для артиллерии абхазцев. Произведя обстрел, грузины в считанные минуты меняли позицию и ответные залпы противоборствующей стороны, посылали снаряды в белый свет как в копеечку.
- Есть такой, – подтвердил сказанное Савельев.
- Вот они его в тоннеле – в Сухумской горе, от артобстрелов прячут, – пояснил цель авианалета Чернышев.
- Да уж… а Павел Сергеевич Грачев, в Мурманске отвечая на вопросы журналистов, утверждал, что грузины свои самолеты перекрашивают и сами себя бомбят… 
- Слышишь, Василий Иванович, это ты к чему сейчас сказал? – раздраженно поинтересовался замкомбата.
- Это к  тому, что меня такой дуализм доводит до крайнего озлобления. То мы грузинам помигаем – технику передаем, карты им рисуем. Не прошло и полгода, уже с абхазами дружбу водим. Глава оборонного ведомства по телевизору ахинею несет, мол, мы блюдем нейтралитет, а все остальное провокации. Честное слово слушать тошно. Бойцы вопросы задают, а мне и сказать им нечего… 
-  Бойцам пусть замполиты разъясняют, – ответил Чернышев, и взяв у Сереги еще одну сигарету нервно закурил. – А на счет Грачева? Так он тоже, как и мы, человек подневольный. Ему что прикажут, то он и делает. Умники, которые в кремле сидят, сами определиться не могут, а за все это, армия отдувается…. По-хорошему, очень плохо, что у нас Министр Обороны погоны носит.
Вот это да??? Чернышев говорил непонятные для Савельева вещи. Да и Буцун был также крайне удавлен  и вопросительно уставился на заместителя командира. Не то чтобы Василий был ортодоксом, однако такое мнение уже выходило за рамки его понимания. Испокон веков, на Руси войсками управляли люди в мундирах.  Даже императоры, при монархическом строе, не стеснялись носить форму, тем самым, причисляя себя к служивому люду. А тут, штатский у руля военной машины? Это просто нонсенс.
- По-моему, это нормально, когда вооруженными силами командует человек военный, – вступил в разговор Серега Буцун. – По крайней мере, он сам служил. От лейтенанта до генерала весь путь прошел. Всю службу знает с изнанки, и за это пользуется у подчиненных заслуженным уважением.  А что гражданский? Вчера был директором колхоза, или заводом руководил, а теперь армией командовать должен. У него такие же представления о службе, как у меня о программе развития сельского хозяйства на будущий год.
- Костно мыслишь, – безапиляционно заявил Чернышев. – Может, раньше такая система и имела смысл, но теперь все по-другому. Времена изменились. Вон, в США, министр обороны человек гражданский, и ничего - со своими обязанностями справляется. И армия у них одна из сильнейших в мире. В настоящее время, министр обороны это фигура, прежде всего политическая, а уж потом военная. Ему службу знать вовсе не обязательно. У него других забот по самые ноздри. Министру, по штату полагается по миру колесить с дружественными визитами, со своими иностранными коллегами диалоги вести, бюджет на нужды вооруженных сил в конгрессе выбивать.  А для  решения военных вопросов, существует такая должность как начальник объединенных штабов. Вот к нему приходит вчерашний фермер или нефтедобытчик, а ныне глава оборонного ведомства, и ставит конкретную задачу – разработать план операции «буря в пустыне»… или «в стакане». Пока военные карты чертят, он в их дела не лезет, но и без дела не сидит – подготавливает общественное мнение к грядущим боевым действиям. А когда все готово, принимает доклад о сроках проведения кампании, о численности задействованного личного состава, возможных потерях… и идет к президенту для утверждения. 
- Ерунда, какая-то, получается, – возразил Василий. – Получается, что у них министр, что-то наподобие свадебного генерала…. Передаточное звено, и не более
- И от этого, армия только выигрывает, – продолжал удивлять своих собеседников Чернышев.
- Назови хотя бы  одну такую выгоду? – скептически поинтересовался Савельев.
- Да хоть две. Первая, при смене министра нет такой повальной ротации кадров, как это у нас принято. Там, главе оборонного ведомства нет нужды ставить своих людей на должности командующих флотов, корпусов и иных крупных соединений. Для него, в армии все «чужие», потому что он гражданский. Если, кто-то из генералов не справляется с поставленными задачами - тогда другое дело, можно подвинуть тунеядца.  Но, чтобы просто так… потому, что ты не из той песочницы, и с новым министром лично не служил…. В Америке за такое с должности не снимают. Однако нам с вами, за такие пагубные тенденции в отечественных вооруженных силах переживать не приходится. Происхождение и нажитые связи не позволяют рассчитывать на блестящую карьеру, другими словами, генеральские звезды нам светят очень тускло. Зато, от второго преимущества, которое дает штатский министр, я бы не отказался. Дело тут, в отношении к самим вооруженным силам, и не только со стороны сограждан, но и всей мировой общественности. У нас министр перед журналистами всегда при параде – в форме с орденами на груди…
- Так, это ведь хорошо! – перебил Чернышева Буцун.
- Плохо. Очень плохо, особенно при нашей скотской системе. У нас приказы отдают одни, а отвечать за это приходиться совсем другим людям. Отвечать не только перед главой государства, но и перед простыми людьми…
- Все равно не понимаю, при чем здесь форма? – упорствовал Буцун.
- Да при том… – повысил свой голос Александр Владимирович. – Обыватель, ассоциирует погоны не только с их непосредственным владельцем, но и со всей армией. Получается, все те, кто эту кашу в Абхазии заварил, сейчас в стороне стоят и тихо посмеиваются, а виноват генерал армии Грачев и его подчиненные. Сидит какой-нибудь Иван Иванович, токарь третьего разряда, перед телевизором, слушает, как наш министр, в прямом эфире басни рассказывает, и думает какие военные сволочи, причем все без исключения. Выходит, это армейцы технику направо и налево раздают, кому попало, без соответствующего на то разрешения… самовольно войска вводят, города бомбят. А президент,  правительство и Дума здесь ни при чем. Они у нас хорошие… Ты слышал, чтобы в последнее время, на американских генералов журналисты грязь лили? Нет! А знаешь почему? Потому, что их генерал глядя прямо в глаза представителю СИМ, заявит, он выполнял приказ. А все разъяснения, получите в вышестоящий инстанции.  Любой вменяемый американский налогоплательщик знает, что  у них министр обороны, это прежде всего политик. Это он вместе с президентом и сенатом решение принимает – значит, с них и спрос. Их будут критиковать, их будут осуждать, но никак ни человека в погонах. Потому, что в США понятно даже младенцам – военные только выполняют приказы… работа у них такая.
  Действительно, Чернышев где-то был прав. К новым реалиям, с общественными мнениями и свободной прессой, наши вооруженные силы оказались полностью не готовы. Политики, быстро сориентировались в ситуации. Такое положение вещей их абсолютно устраивало. При любом удобном случае, всегда было, кем прикрыться. Военных, не жалея бросали под танки и в прямом и переносном смысле, выставляя на всеобщее обозрение как основных зачинщиков. Все выглядело вполне логично – раз бомбят военные, следовательно, за эти действия отвечает министр обороны. Разве виноват был Грачев в том, что Ельцин с Шеварднадзе договаривались об одном, а на деле получилось совсем по-другому? Разве есть его вина в том, что вектор политических отношений сильно изменился и, осознав собственную глупость, великие кремлевские деятели с большим опозданием стали исправлять собственные ошибки? Конечно же нет!!! К сожалению, это понимали не многие. Надолго, в народной памяти, засело то злосчастное интервью, где министр говорил о грузинских самолетах, пытаясь тем самым скрыть истинных виновников, отдавших такой приказ. Да, у Запада действительно есть чему поучиться, и не только плохому.
- Ладно, засиделся я с вами, – заявил Чернышев, поднимаясь со скамейки. – Дел выше крыши, да и вам прохлаждаться и глаза мозолить, я тоже не советовал бы…
Намек был  правильно истолкован, и Буцун с Савельевым направились к себе в каптерку, подальше от строгих взоров своих командиров. Там, можно будет спокойно перекинуться в нарды, не вызывая к своим персонам излишнего интереса.   

   Водитель уазика ритмично постукивал пальцами по рулевому колесу. А Савельев, тем временем, с интересом рассматривал окрестности улицы Лакоба. За год войны, он проезжал здесь не один десяток раз. Казалось, он мог пройти по ней с закрытыми глазами… однако с открытыми было намного увлекательней. Вроде бы, ничего интересно и, тем не менее, каждый раз что-то новое. Порой, резали глаз неприятные изменения архитектуры, в виде следов от разрывов мин и артиллерийских снарядов, выбитые стекла и  проломленные крыши. Но люди, научились жить и в этих нечеловеческих условиях. Крыши латались, а стекла вставлялись. Работы велись с использованием подручного материала – где купили, где достали, а где и попросту украли. От этого разнообразия, дома становились все больше и больше похожими на лоскутные одеяла. Однако, как ни странно, улицу это не портило. Над крышами быстро пролетали, и что говорили на своем непонятном языке, птицы. Все было хорошо кроме движения. Перекресток Лакобы и Орахелашвили был перекрыт. По слухам, со стороны порта, двигалась какая-то колонна.
- Уж не сам ли Эдуард Амвросиевич, к нам в гости пожаловал? – от нечего делать поинтересовался водитель.
- Если бы Шеварднадзе приехал, то уж точно не поморю. Тогда бы, в районе аэропорта пробка была, – поддержал разговор Василий. – Видимо, техника пришла с пополнением.
  Савельев как в воду глядел. Действительно, в этот день, в Сухумский порт пришел корабль с братской помощью грузинскому народу. Груз прибыл из Украины. В народе ходили слухи, что с этого корабля разгружали такни, боеприпасы, и бочки с ГСМ, но правда это, или обычный вымысел, Василий так и не узнал, да и не к чему было это. Его батальон продолжал блюсти нейтралитет.
- А вот и пополнение! – сообщил водитель, выглядывая из-за двери в сторону противоположного ряда движения.
  По улице, не спеша, ехало несколько «Уралов» с открытыми тентами. В них седело то самое пополнение. Вид у этих добровольных защитников территориальной целостности Грузии уж никак не походил на кавказский.
- Кажись славяне? -  поделился своими наблюдениями шофер.
  Действительно, у всех прибывших, была характерная славянская внешность, да и военная форма отличалось от той, в которую были одеты, войска госсовета и иные вооруженные формирования «освободителей».
    Машины медленно проезжали мимо уазика, а их пассажиры свысока бросали недружелюбные взгляды в сторону десантников.   Когда уже, последний «Урал» поравнялся с машиной Савельева, колона остановилась. Видимо, впереди, опять, возникла какая-то пробка. Из кузова грузовика доносился украинский говор. Один из едущих «добровольцев», который сидел у борта напротив Савельева, повернул в сторону российских военных свою голову и нарочито громко, чтоб его все услышали, обратился к своему соседу.
- Ты глянь Петро, москали!
  Друг, также демонстративно обратил свой взор на уазик.
- Точно москали! А с першого погляду як справжни люди… очами блымають, губамы плямкають!
 По кузову прокатился гогот их товарищей.
- Бендеровцы! – попытался нанести оскорбление шутникам водитель уазика.
- Так мы и е бендеривци, – не без гордости ответил Петро. – И цим пишаемось! – а затем, для того, чтобы больше достать своими репликами десантникам, перешел на русский язык. – Не долго москали вам гулять осталось. Сейчас поедем, перебьем ваших дружков абхазов и за вас возьмемся.
- Иуды!!!– поддержал балагура его приятель. – За мусульман воюете против православных.
- А я всегда говорил, – продолжал шутник, которого товарищ называл Петром, – хороший москаль это мертвый москаль.
- Скорийше б зброю далы! – стали доносится голоса из кузова. 
  Что и говорить, а остры были хохлы на язык. Казалось, ничем их не проймешь. Однако Василий решил взять реванш. Десантники ведь умеют не только кирпичи головой разбивать. 
- Послушай Петя, – обратился он к заводиле компании. – Я,  конечно, с тобой, с удовольствием повоевал бы, но к сожалению, видимо, не придется. Абхазцы и без меня тебе пинцетом волосы не только над верхней губой по выщипывают… но и в более интимных местах. А прическа у тебя Петюня правильная, - намекал Савельев на казацкий «оселедец» украшавший бритый череп украинского националиста.– Она, как нельзя лучше, подчеркивает твою «петушиную» сущность. Так что, за свою половую жизнь можешь не переживать. Всем в округе, теперь хорошо видно, кого можно пользовать!!!   
   Савельев попал в самую точку. Задел, что говориться, за живое. Смех в кузове моментально прекратился, а Петро поменялся в лице.
- Шо ты сказал? – грозно спросил воин УНА-УНСО.
- О, брат!!! – Василий поймал кураж. – Плохи твои дела. Ты оказывается, не только на умишко слаб, но еще и глухой вдобавок. Как тебя вообще в армию взяли?
  Дурной пример заразителен. Но в данном случае, это было только на пользу. Пономарев решил также блеснуть остроумием, и поддержать своего командира.
- Так, хохлам инвалидов не жалко. Все равно, они «гоги» ничем помочь не смогут, - сержант назвал грузин по прозвищу на подобие, немцев – «фрицы» или «гансы», а русских – «иваны». – А так, хоть свой генофонд от лишнего балласта очистят…
Савельеву было любопытно наблюдать со стороны за происходящим – за свом замкомзвода и украинским националистом. Василия не столько интересовало красноречие спорщиков, сколько их поведение. Пономарев был спокоен. Он бесстрашно смотрел в глаза своему оппоненту, и в его осанке и жестах чувствовалась уверенность. Савельеву такая манера ведения «диалога» пришлась по душе. Пономарев сейчас напоминал былинного витязя, или ожившую скульптуру Давида. Движения и поза, лишний раз подчеркивали, что он готов к бою со своим голиафом, и в собственной победе нет ни малейшего сомнения. Возможно, в этих наблюдениях и выводах была предвзятость, но старший лейтенант был спокоен за Пономарева и убежден, что он порвет этого «хохла», хоть в рукопашную, хоть в дуэли на автоматах. Единственно, что огорчало Василия, так это то, что служить Пономареву осталось не долго, буквально считанные недели, а то меньше. 
   В отличие от своего противника, Перто дал слабину. Глаза забегали. Но стал кричать и сыпать угрозами. Голос его переходил то в рев, то срывался в истерический визг. Хохол стал призывать находящихся рядом с ним  товарищей в свидетели – а это первый признак слабости. Пустые угрозы выглядят смешно и глупо. По мнению Савельева, такое поведение не делает честь мужчине, особенно в форме.
- Ах ты ж шмаркачь, – драл глотку оскорбленный «бендеровец». – Да я тоби…
От волнения, он перешел на родной язык, забыв о том, что десантники не владеют украинским и половина сказанного им, это лишь простое сотрясание воздуха и спектакль для своих товарищей по оружию, которого в отличие от десантников, у них пока не было. На его гневные речи, десантники отвечали дружным хохотом. Видимо, Петро их тоже немало позабавил своими ужимками и малопонятными выкриками. 
  А тем временем, к уазику уже со всех ног бежал грузинский полицейский.
- Ты чего здесь стоишь, ехать мешаешь, – крикнул он на ходу водителю. – Не видишь дорога уже свободна. Давай ехай…
  Действительно, за спором ни водитель, ни Савельев не заметили, что проезд уже открыт. Боец, воодушевленный успехами своего товарища, хотел сказать постовому, что-то язвительное, но командир взвода пресек на корню эту попытку. Зачем напрасно хамить человеку, даже ели он тебе не симпатичен.
- Извините, – вежливо ответил Савельев. – Уже уезжаем.
  Что дальше случилось с Петром, одному только Богу известно. Однако хохлам следует отдать должное. В Шроме они дрались достойно, и попили не мало крови, как абхазам, так и русским казакам, освобождавшим это село, открывавшее дорогу на Сухуми.
 
   Летом, обстановка на фронте начала резко меняться. Причин было несколько. Первое – Грузия оказалась не готова к длительной войне. Исходя из планов операции «Меч», непокорная автономия должна была быть захвачена в течение трех-четырех дней. Однако, война длилась вот уже одиннадцатый месяц, и грузинская экономика стала просто трещать по швам. Боевые действия, словно прожорливая саранча, уничтожали весь госбюджет, и международные валютные транши и займы. Охотников, идти на передовую, становилось все меньше и меньше. Расплывчатые идеи, которые лавиной сыпались с телеэкранов, теперь уже не имели такого воздействия на население, как это было при вводе войск в Абхазию. Длинные вереницы, уже отвоевавшихся, искалеченных людей и не уменьшающиеся партии цинковых гробов, также не придавали оптимизма. С противоположной стороны, все было по-другому. У абхазцев энтузиазм, даже с учетом неудачного мартовского наступления, не уменьшался, а наоборот возрастал. Это выглядело вполне логично. Народ, зажатый в угол из которого нет выхода (позорное бегство со своей земли население автономии считало хуже смерти) был вынужден драться не щадя ни сил ни самой жизни. Терять ему было попросту нечего. Прочувствовав на собственной шкуре все прелести новой власти, за оружие взялись не только этнические абхазы, но и армяне и греки. Были даже грузины, из местных, которые преодолев зов крови текшей по их венам,  подались на ту сторону Гумисты. Да и добровольцев, со стороны конфедератов, с момента начала боевых действий, по крайней мере, если не увеличилось, то и не убавилось. Ко всем бедам Грузии, добавилась и еще одна внутренняя проблема. Сторонники сверженного Гамсахурдия, вновь подняли свои головы. Дело шло к вооруженному противостоянию, а еще один фронт внутри страны, для Шеварднадзе и его правительства, был смерти подобен. Приходилось держать значительную часть воинских формирований в непокорных районах страны, для подавления возможного мятежа. Подкрепление, предназначенное для сухумского фронта, теперь стало походить на тоненький ручеек, который в любой момент мог и вовсе иссякнуть.
  В начале июля,  абхазцы в очередной раз пошли на приступ, с целью очистить свою столицу от оккупантов. В отличие от прошлых и неуспешных попыток, теперь они подошли к делу грамотно с тактической точки зрения. От лобовых атак, которые кроме больших потерь и подавленного морального состояния не несли в себе ничего хорошего, абхазцы отказались. Действовать было решено без всякой спешки и шапкозакидательства. Плана по освобождению Сухуми включал в себя несколько этапов. Первое – захват господствующих над городом высот. Полное окружение города, которое лишит войска госсовета всякой поддержки, и далее, уже непосредственный штурм. Кроме того, были запланированы стремительные отвлекающие удары на Восточном фронте (Ткварчельский район), которые должны были оттянуть на себя значительную часть войск госсовета, и обеспечить численный перевес на основных участках фронта. В ночь с 1 на 2 июля, Сухуми подвергся самому мощному артиллерийскому обстрелу с начала войны. Утром 2 июля, абхазский морской десант высадился в районе села Тамыш на Восточном фронте. До 300 десантников соединились с местными партизанскими отрядами и перерезали трассу Сухуми – Тбилиси. Грузинские войска, находящиеся в Сухуми оказались отрезанными от помощи по суше.  Шеварднадзе быстро понял  всю серьезность момента и решил лично подрежать свои войска. В тот же день он совершил странный маневр, срочно прибыв в Сухуми на самолете.  Туда же он перенес «все управление страной». Значительные силы войск Госсовета, были брошены на прорыв блокады. Начались ожесточенные бои на Восточном фронте. Тем временем, с противоположной стороны (река Гумиста) абхазцы развернули мощное наступление. Ослабленные грузинские позиции, не выдержали внезапного натиска. В считанные дни подразделения вооруженных сил автономии овладели господствующими высотами в направлении Шрома - Ахалшени. От исходных рубежей абхазцев до Сухуми оставалось всего лишь восемь километров.  Министр обороны Грузии (тот самый Каркарашвили, который прошлым летом грозился, в случаи необходимости уничтожить все абхазское население) не придумал ничего умнее, как выдвинуть противнику ультиматум, как будто инициатива находилась в руках войск госсовета. Основным его требованием, был немедленный отвод войск автономии на исходные позиции, подальше от Сухуми. Само собой разумеется, реакции на эти угрозы не последовало, и абхазская армия с боями продолжало свое наступление. Тогда за дело взялся сам Шеварднадзе. В виду того, что мировая общественность лениво реагировала на ситуацию, опытный политик, в который раз, решил разыграть «московскую карту». Но тут, в дело вмешались конфедераты. Командующий кавказскими вооруженными силами, Шамиль Басаев, предостерег кремлевских политиков от опрометчивых решений и заявил, что в случае давления на правительство Ардзинбы, КГНК откроет «второй фронт» по всей линии соприкосновения территории Грузии с республиками Северного Кавказа. Единственное, что могло спасти Шеварднадзе от полного поражения, это согласиться с требования своих оппонентов о немедленном выводе грузинских воинских формирований с территории Абхазии. Даже зарубежные друзья бывшего министра иностранных дел СССР, не смогли хоть как-то повлиять на сложившуюся ситуацию. 27 Июля, грузинской, абхазской и российской сторонами было подписано «Сочинское соглашение», предусматривающее: прекращение огня, вывод войск госсовета с территории автономии и беспрепятственное возвращение законного правительства Ардзинбы в Сухуми. В свою очередь, грузинская сторона настояла на выводе всех частей КГНК за пределы автономии, сведение всех абхазских вооруженных формирований в полк внутренних войск, как это и было до начала военных действий, и создание такого же по численности и вооружению грузинского полка, который в последствии должен остаться на территории автономии.  После выполнения всех пунктов нового договора, стороны должны были вновь сесть за стол переговоров и решать, как жить дальше…
 
   Очередная жертва войны - транспортный вертолет МИ 6. Этот трудяга вез гуманитарную помощь в осажденный грузинскими войсками шахтерский город Ткварчала, но его «достали» с земли.  Зенитчик был точен, все члены экипажа погибли, а мирный груз так и не дошел до адресата. Чего греха таить, Савельев не единожды слышал, что российские «вертушки» доставляли на восточный фронт под видом гуманитарной помощи оружие и боеприпасы. Слышать-то, он слышал, но сам, лично не видел, а раз так, то и утверждать не мог, что такие факты имели место. По предположениям Василия, грузины решили представить мировому сообществу доказательства военной помощи Абхазии со стороны России, поэтому и предприняли такой радикальный шаг. Но и здесь от них отвернулась удача. В последнее время, эта капризная девица только то и делала, что показывала грузинской стороне, свой малопривлекательный зад. На фронте были сплошные неудачи, внутри страны раздоры, хотели поймать русских на горячем, и снова потерпели фиаско. Вертолет сбили еще месяц тому назад, но упорные бои на этом участке фронта, сделали невозможной работу совместной комиссии, по выявлению причин аварии. Хотя, по большому счету, это была только формальность. Почему упал МИ 6, знали все, а если пока и не знали, то точно догадывались. И вот теперь, когда на всех фронтах наступило перемирие, про вертолет вспомнили. Вспомнили, и послали к месту катастрофы компетентных людей. Дабы создать легитимность, в комиссию включили как представителей российской таки и грузинской сторон, а Савельев, со своими разведчиками, и Буцун с зенитчиками, должен был всячески помогать в поисках правды. Помогать физически. «Урал» с десантниками активно крутил свои колеса, поднимая за собой облако пыли.
- Ну, ладо, понимаю, тебя послали, – возмущенно высказывал Буцун свое недовольство Василию. – Тебя хоть можно в качестве охраны использовать, а я на кой … им сдался? – еле удержался от сквернословий Серега. - И без меня специалистов понаехало, как с одной, так и с другой стороны. Да и что толку местность прочесывать, и искать точку, с которой пуск произвели. Можно и по обломкам заключение сделать…
- Ты знаешь, а меня, честно говоря, сидение на одном месте уже утомило. Постоянно, то в караул, то в усиление, ну изредка занятия с личным составом. Эти улицы… дома с выбитыми стеклами… гвардейцы с их мерами по усилению порядка. Местные жители, которых постоянно проверяют, задерживают, грабят. Надоел мене, Серега, этот город. Честно слово, хуже горькой редьки надоел. Если когда-нибудь, предложат съездить в Сухуми на отдых, пошлю таких затейников куда подальше, и без зазрения совести. Столько неприятных воспоминаний, что на две жизни хватит. А здесь, хоть какая-то смена обстановки.  И тебе, тоже, не помешает по свежему воздуху прогуляться, жир раструсить.
- Ну, лишний вес нам не грозит, – уверенно заявил Буцун. – На таких харчах, которыми в последнее время нас кормят, жира точно не нагуляешь.
  Действительно, Савельев с угрозой ожирения явно погорячился. После начала боевых действий с продуктами стало совсем туго. Разумеется, армия о своих не забывала, и регулярно подбрасывала продовольствие, но на войне как на войне. Уже с месяц личный состав батальона не ел свежего хлеба. Вместо него давали сухари, да и те червивые. Бойцы, даже в этой неприятной для любого цивилизованного человека особенности хлебозаменителя, умудрились найти положительные стороны. «Сухари с мясом - доппаек!» - шутили они, когда обнаруживали  в своей пайке незваного гостя. В нагрузку к сухарям, перловая каша и суп из концентратов, да сто грамм тушенки на человека. А вот, сколько калорий сжигается с нервами, это подсчету не поддается. Вот уж действительно, за фигуру переживать нечего.
- Сухари и те червивые, – продолжал свои сетования Буцун.
- Как говорила моя бабка: «не те черви, что мы едим - а те, что нас едят». Так что Серега, скажи спасибо и за это.
- Видимо, твоя бабушка большой оптимист! – усмехнулся зенитчик.
- Это точно! Две войны пережила, так что есть, с чем сравнивать и про что рассказывать. А ты Серега не тужи. Сейчас на место прибудем, по лесу погуляем. Думаю, поиски позиции стрелка, по прошествии такого количества времени, занятие довольно бестолковое и бесполезное.  Так, для соблюдения формальностей нас по местности погоняют и успокоятся.
   Впереди, по ходу движения, замаячило какое-то непонятное транспортное средство. Громоздкое и маломаневренное чудище, оказалось обычным асфальтаукладочным катком водруженным на прицеп тягача. Еще один грузовик, ехавший впереди, вез на своей могучей спине какие-то массивные блоки промышленного происхождения. Караван медленно, но уверенно двигался в сторону границы.
- По-моему, грузины несколько перестарались с вывозом техники, – сострил Буцун, глядя на эту картину. – На сколько мне не изменяет память, в договоре речь шла только о военной…
- Да уж, каток это явный перебор, – Савельев грустно усмехнулся. – Быть до такой степени меркантильными… просто гадко на все это смотреть. Помнишь, в середине июня пришли корабли под эгидой ООН, для эвакуации беженцев из Сухуми и Ткварчала. Так вот, предприимчивые гвардейцы и тут умудрились прибыль поиметь. Заставили погрузить на борт легковые автомобили, приватизированные у местного населения. Да еще, ко всему прочему,  на баржах  изловчились вывезти промышленные холодильники – это уже в фонд государства. Да и каток, этот идея не прохиндея-частика. Кому в голову придет обзавестись таким «полезным» механизмом для личного пользования? Рыба всегда гниет с головы…
  До места работы комиссии добрались без всяких происшествий. Как и предполагалось, десантники были направлены на осмотр местности, для обнаружения обломков вертолета и если повезет, остатков корпуса ракеты, которой он был сбит. В помощники выделили проводника из местных – пожилого грузина, и полицейского для обеспечение безопасности работы поисковой группы. Страж порядка, как и сам проводник, отнеслись к данному поручению без особого энтузиазма. Савельев также  был не в восторге от района поисков. Обследовать пришлось склон горы, поросший лесом и кустарником. Да и, по плану проведения поисковых работ, обследование местности необходимо было начинать снизу а, следовательно, двигаться приходилось все время в гору.
- Вот тебе и легкая прогулка! – бурчал Буцун, которого совсем не радовала перспектива карабкаться в гору. – Мало того, что лес и кусты кругом, так еще и поиски надо начинать именно отсюда – снизу. Почему не наоборот? 
- Они комиссия – им виднее, – философски рассуждал Савельев.
- Уж лучше бы я в наряд два раза подряд сходил, или в караул, чем здесь ноги сбивать, –  продолжал роптать на судьбу зенитчик. – Вы и без моей помощи могли бы водосточную трубу от ПЗРК отличить…
- Товарищ старший лейтенант, – раздался голос Гладикова, нового заместителя командира взвода, назначенного на эту должность совсем недавно, вместо Пономарева, уже отслужившего положенный срок.  – Тут Адаменко кое-что обнаружил.
- Вот видишь Серега, как все хорошо получилось, и далеко ходить не пришлось, – подбодрил Василий своего товарища.
  Однако то, что нашел Адаменко, было не совсем то, что искала комиссия. В кустах, недалеко от дороги, лежал труп мужчины. Черноволосый  человек с характерным кавказским профилем, который, к сожалению, уже навечно остался молодым, распластался в тени зеленой листвы, и более походил на бесформенный мешок, нежели на человека. Вместе с душой, после смерти, из тела улетучивается еще кое-что, неизвестное современной науке. Тело теряет свою форму и преображается в безжизненный кусок отработанной материи. Патологоанатомы объясняют этот факт отсутствием мышечной деятельности, дескать мышцы теряют форму, а вместе с ним меняется вид мертвеца. Однако разве дело только в мышцах? Тут кроиться нечто большее, ибо человек, это больше чем набор клеток составленных в определенной последовательности, и жизненная сила, это не только химическая реакция. Но это уже метафизика… 
   Как успел заметить Савельев, после осмотра местности, по всей видимости, убийство произошло не здесь. От места, где лежало тело, шла характерная дорожка следов в направлении трассы, да и ветки кустарника были изрядно помяты и поломаны. Все указывало на то, что мертвец попал сюда явно не своим ходом. Труп был, что говориться, «свежим» и потому, для двухсторонней комиссии, навряд ли представлял какую-либо ценность.
- И что с ним будем делать? – поинтересовался Буцун.
- Пошлем за полицейским. Пусть он и разбирается, – высказал дельную мысль Савельев.
Через минуту, к невеселой находке подошел правоохранитель вместе с проводником. Со знанием дела он стал обыскивать покойного. В карманах оказалось пусто – ни документов, ни денег и каких либо ценных вещей. Так ничейное тело.
- Дело рук сепаратистов, – не раздумывая, объявил страж порядка. - Вон и огнестрельное ранение иметься.
- Это мародер, – с грустью в голосе возразил старик. 
- Почему ты так думаешь? – настаивал на своей версии страж порядка.
- Он, со своими дружками, к нам в село вчера приезжал. Совсем совесть потеряли, своих же грабили. Последнее отбирали. Наверное, добычу не поделили, вот дружки его и прикончили. Живут как шакалы и умирают как шакалы…
- Ну а с ним-то что делать? – в свою очередь задал более чем уместный вопрос Савельев.
Для принятия волевого решения, представителю силового ведомства потребовались считанные секунды. Видимо, он уже имел большой опыт, что делать с подобными находками.
- После того как закончим прочесывание местности, пойдешь  к себе в село, – обратился полицейский к проводнику. – Возьмешь людей, и пусть похоронят по-человечески. Не здесь же ему лежать и народ пугать.
  Десантники еще полдня бродили по лесу, ища вещественные доказательства причастности рук человеческих к аварии вертолета, но так ничего и не нашли. А комиссия, после осмотра уцелевших обломков, пришла к единогласному выводу, что причиной падения была ракета, выпущенная из переносного зенитного комплекса.

 Август прошел как-то не заметно и довольно необычно. Тишина, мир и спокойствие. После года войны, к этому надо было привыкнуть. С первого сентября было решено начать новый учебный год. Уродил виноград, да так, что лоза просто ломалась под тяжестью свисавших гроздей. Погоды стаяли чудесные, море теплое, правда, купаться никто не спешил. Мало ли, на какой сюрприз можно наткнуться. Всплывшим трупом никого уже не удивишь, но такое соседство как-то раздражало. Батальон стал тоже постепенно переходить к нормальному – мирному образу жизни. Занятия с личным составом проводились все чаще, а боевых тревог становилось все меньше. Казалось, война ушла. Но как оказалось, на самом деле, ушла она не далеко. Мерзкая стерва обосновалась совсем рядом – в западной Грузии. Один из ярых звиадистов Лоти Кобалия взял под свой контроль горда Сенаки, Абашу и Хобби. Грузины начали говорить о возможном срыве договоренных сроков вывода войск, и винили во всем бывшего президента Гамсахурдиа и его приспешников. Тбилисские СМИ утверждали, что мятежники специально организовали вооруженное выступление, дабы не дать возможность эвакуировать технику и личный состав с территории автономии. В ответ на это, абхазы, скрипя зубами от гнева и возмущения, все-таки не предпринимали никаких ответных действий. В знак доброй воли, Грузия зафрахтовала несколько судов, на которых войска госсовета должны были убыть к себе на родину в самые ближайшие сроки. Но морских транспортных средств оказалось недостаточно для полной демилитаризации региона. Абхазы тоже не спешили разоружаться. Несколько отрядов российских добровольцев покинуло территорию республики, но кавказцы – чеченцы, дагестанцы, осетины, армяне не спешили возвращаться домой. В соответствии с графиком вывода войск, правительство Ардзинбы должно было вернуться в Сухуми уже 9 сентября, однако этого не случилось из-за невыполнения грузинской стороной данных ей обязательств. Ко всему прочему, в этот же день, в Сухуми был организован митинг, на котором грузинское население города, активно сотрудничавшее с новой властью,  требовало недопущение возвращения правительства Абхазии в Сухуми. Такие же акции протеста прошли и в Очамчира. Официальное Тбилиси утверждало, что митинги проводились исключительно по инициативе местных жителей. Но абхазы в такие заявления не поверили, расценив эти выступления как провокацию, организованную Госсоветом, с целью затягивания времени и не желания вывода своих войск из автономии. В дополнение, абхазской стороной было заявлено, что в Гульрипшском и Очамчирском районе укрыта значительная часть грузинской техники и личного состава, которые в соответствии с подписанным договором, подлежат выводу из Абхазии. 
  Меньше чем через неделю наступила кровавая развязка. Первым, в ночь на 16 сентября был нанесен удар в Очамчирском районе. После взрыва тамышского моста, абхазские войска начали операцию по деблокированию Ткварчала. На восточном фронте разгорелись ожесточенные бои. Утром того же дня, развернулось наступление и на Гумисте. Поняв всю серьезность ситуации, в столицу автономии снова прилетел Шеварднадзе, и дабы поднять боевой дух защитников города заявил, что останется здесь до конца и если Сухуми падет, он тоже погибнет здесь вместе со всеми. Видимо, своим сидением в осажденном городе глава Грузии пытался привлечь мировое сообщество к происходящему. Представители ООН ограничились общими фразами, и не активным осуждением действий абхазкой стороны. Россия была более категорична, и применила к нарушителям сочинского соглашения, а в этой роли она видела исключительно правительство Ардзинбы, экономические и политические санкции – отключила электроэнергию и перекрыла границу по реке Псоу. Однако этого оказалась мало. Да и самому Ельцину сейчас было не до Грузии с Абхазией. В России начиналось великое противостояние президента и Верховного Совета, которое разрешиться 4 октября того же года расстрелом «Белого дома» и сотнями убитых в короткой и никому ненужной братоубийственной схватке. Как только положение на фронте осложнилось, множество «освободителей», которые на тот момент находились в Сухуми и никак не желали идти на передовую, стали под различными предлогами массово покидать город. Одни, спешил вывезти своих близких, другие, награбленное имущество, но, по большому счету, подавляющее большинство таковых, попросту спасало свою собственную шкуру. Сухуми остались защищать только те, кто действительно воевал за идею (такие как Реваз, которого еще весной подвозил к железнодорожному вокзалу Савельев). Их было жалко, чисто по-человечески. Защитники знали, что обречены, но упрямо пытались удержать в руках то, что им никогда не принадлежало. Многих настоящих сынов, в те роковые дни лишилась Грузия. Бестолково, бездарно, напрасно принесла она их в жертву амбициям не лучшей половины своих детей. Сколько пользы могли бы принести они, работая на заводах и полях. Они были бы надежными защитниками для своей Родины в лихую годину, а тут их ждало бесславие и позор, которого они уж никак не заслуживали. 
   К 20-му сентября темп наступления значительно снизился.  Казалось, что абхазцы выдохлись и есть еще возможность спасти положение. Однако это были только иллюзии. Уже ночью того же дня, на восточном фронте войскам автономии вновь удалось перерезать шоссе Сухуми – Тбилиси, а это означало, что город очутился в полной блокаде. Ни первый армейский корпус вооруженных сил Грузии, ни гвардейцы «Мхедриони» (та их часть, которая еще не успела морально разложиться на этой войне), ведомые самим Джабой Иоселиани, так и не смогли продвинуться дальше реки Кодор и прорвать кольцо окружения.  Всем стало ясно - Сухуми обречен. Единственный путь, по которому можно было добраться до столицы автономии и выбраться из нее, оставалось морем. По воздуху летать стало практически не возможно. Аэропорт, расположенный в селе Бабушара,  подвергался периодическому обстрелу, и взлетная полоса была мало пригодна для посадки и взлета. Да и абхазские зенитчики, при помощи ПЗРК, могли беспрепятственно сбить воздушную цель. Таких примеров было целых два.
  Первый, из сбитых самолетов, уже начал заходить на посадку, как вдруг в его сторону потянулась белая полоса пороховых газов маршевого двигателя зенитной ракеты «стрела -2».  Громоздкий пассажирский лайнер ТУ-134, даже при всем своем желании, не мог уйти от этой роковой встречи. Через считанные минуты, он упал в море, унося с собой в пучину пытливые умы журналистов, летевших в горячую точку. Второй - ТУ-154 также был поражен из ПЗРК, но экипажу удалось дотянуть до аэропорта. Однако на искореженной воронками взлетно-посадочной полосе, самолет перевернулся, начался сильный пожар. Вместе с лайнером сгорели и последние надежды осажденного гарнизона, потому как на борту находилось подкрепление, отправленное их Тбилиси. Только 17 счастливчикам удалось спастись из этого пекла.
  Батальон, уже который день, пребывал в состоянии полной боевой готовности. Люди практически не отдыхали. Каждую минуту можно было ждать нападения. В такой неразберихи, которая царила вокруг, сюрпризы могли быть как с одной, так и с другой стороны. Десантники оказались зажатыми между молотом и наковальней.
  Савельев, окончательно запутался в днях и числах, но примерно числа 24-25 сентября Краськов собрал офицеров на освещение.
-В город ожидается прибытие «группы». В случае необходимости, нам предписывается оказать им содействие, – как-то загадочно начал Краськов.
Что за группа, и какое содействие, никто не мог толком уяснить. На лицах всех собравшихся, за исключением командира, начальника штаба и Чернышева, отчетливо читалось недоумение.  Комбат сделал паузу, обдумывая как доходчивей довести приказ до своих подчиненных. Видимо не все мог сказать «батя», о том, что ему самому было известно. И дело тут не в недоверии к своим офицерам, видимо, поступил такой приказ сверху.
 – Короче так, – Краськов заметно занервничал, – их опорный пункт - территория санатория ПВО. Наша задача, в случае необходимости,  обеспечить проход «группы» и прикрытие во время их посадки на десантный корабль. В операции будут задействованы  1-я парашютно-десантная рота плюс разведвзвод Савельева. Так что, командирам указанных подразделений быть в полной готовности к выходу. Чернышев будет осуществлять непосредственное руководство личным составом уже на месте. Общее командование операцией беру на себя. Вопросы?
   Вопросов было целое море и еще три тазика в придачу.
- Товарищ подполковник, - обратился Савельев к командиру батальона. – А можно узнать что за «группа», и где будет место посадки на корабль?
- На счет места и времени посадки, при необходимости нашего участи в операции, будет сообщено дополнительно. А на счет самой группы?... Тебе, Василий Иванович, не все равно?... Для успешного выполнения боевой задачи я, по-моему, сообщил достаточно информации…
  По тону Краськова стало ясно, больше из него ничего не выудишь, только нарвешься на грубость. 
   В ночь с 25 на 26 сентября, Савельев вместе со своим взводом был брошен на усиление охраны санатория ПВО. Даже ночью в городе бушевала паника. Сотни людей с коробками и чемоданами, на автомобилях и велосипедах, с тележками и ручной кладью, пытались покинуть Сухуми. Неуправляемые потоки беженцев двигались: к аэропорту; в направлении морского вокзала, куда пришли российские суда для эвакуации мирных жителей из зоны конфликта; к красному мосту, хотя трасса на Тбилиси была уже давно перекрыта. Света не было, но ночь освещали зарева пожаров, возникших из-за артиллерийских обстрелов и уличных боев на окраинах Сухуми. Движущаяся толпа гудела, выла, ревела. Дети плакали, женщины причитали, мужчины сыпали проклятьями, как в адрес абхазцев, так и мимо проезжавших десантников. 
- Где-то подобное, я уже видел, – высказал собственные мысли в слух Савельев. – Точно как на картине Карла Брюллова «Последний день Помпеи»…
- Последний день Сухуми, – мрачно пошутил боец, сидевший за рулем уазика.
И действительно, он был абсолютно прав. Для Сухуми, вернее для той ее части, которая поддерживала грузинскую власть, настал последний день, неотвратимый и ужасный. 
Несмотря на обстановку, Василий со своими бойцами без всяких ненужных приключений добрался до санатория. Возле ворот оздоровительного учреждения тоже стояли беженцы - в основном женщины, дети старики. Все мужчины (которых навряд ли можно было бы так называть), не желавшие принимать участие в боевых действиях уже давно покинули город. Оставшаяся, не утратившая мужества и гордости, часть сильного пола тщетно пыталась остановить абхазское наступление. Все собравшиеся требовали пустить их на территорию, однако ворота оставались закрытыми. С большим трудом Савельеву и его взводу удалось пробраться через эту толпу и попасть вовнутрь.
   Под утро, с аэродрома расположенного в Бабушарах, на территорию санатория прибыла та самая «группа». Опытный глаз Василия сразу определил, что это за «делегация». Прибыли «спецы».  Коренастые рослые парни, со своим снаряжением, не спеша, проследовали через КПП. Экипировка была явно не армейская. «Стало быть «Альфу» прислали!» - решил про себя Савельев. К утру, несколько групп «прибывших» покинуло территорию оздоровительного учреждения. Василий точно знал цель их выхода. Впрочем, он сам был разведчиком, и хотя спецподразделение, почившего в анналах истории КГБ (а теперь переданное в ведение Главного управления государственной охраны РФ) выполняло немного иные функции, старшему лейтенанту было ясно как Божий день, «альфовцы» будут проводить разведку маршрута следования. Оставшиеся, на территории санатория,  спецы, стали готовить снаряжение и технику к предстоящей операции. Для этой цели, десантники, несшие здесь службу, передали группе два БТРа. Техники скрупулезно проверяли состояние боевых машин. Они осматривали двигатели, ходовую часть, и вооружение, находившееся на «броне», вслушивались в монотонную работу узлов и агрегатов. Складывалась токе впечатление, что эти БТР должны были, как минимум лететь в космос. Ближе к обеду, группы осуществлявшие разведку, вернулись на территорию санатория. По прибытию, все бойцы «альфы» скрылись в одном из административных зданий, видимо на совещание. Савельеву было крайне любопытно наблюдать за всем происходящим.  Не то что бы Василий мечтал служить в этом элитном подразделении (он даже не задумывался над этим вопросом), просто смотреть на работу настоящих профессионалов, а «альфовцы» без сомнения являлись таковыми, всегда приятно глазу.  Примерно в часов пять, максимум в половине шестого, «группа» оседлав БТРы выехала за пределы санатория. Обратно она уже не вернулась.
К вечеру под воротами опять собралась толпа, пытавшихся покинуть злополучный город. Требования впустить их во внутрь стали настойчивее. Разведчики, до этого большей частью пребывавшие без дела, теперь были посланы на усиление охраны периметра объекта министерства обороны РФ.  В криках несчастных людей перемешались мольба о помощи и угроза. Беженцы хотели лишь одного – получить за этими стенами защиту, но ворота, как и прежде, были на замке и под надежной охраной. 
- А почему их не пускают? – поинтересовался Василий у одного из офицеров 345 полка ВДВ, подразделение которого несли службу по охране санатория.
- Приказ такой! – голос офицера звучал гневно.
Ему, как и Савельеву, тоже было жаль собравшихся грузин. Но против командования не попрешь, приходилось исполнять.
– В штабе бояться, что нахождение на территории объекта грузинских беженцев, может спровоцировать абхазкою сторону на штурм санатория…. Сволочи…
  Кого имел в виду офицер, Савельев уточнять не стал, и так было ясно. Скорее всего, сволочами были те, кто отдал такой приказ.
Одна из женщин, видимо совсем отчаявшись, подошла к воротам и попыталась перекинуть через них свою дочь – девочку лет трех отроду. На это смотреть было больно и невыносимо.
- Спасите ребенка! - кричала она сквозь запертые ворота, – умаляю, Христом Богом пожалейте мою дочь…
  Часовые и их командиры хранили молчание. Что ответить бедной матери? Как оправдаться?
   Тем временем, к забору стали подтягиваться и мужчины. Нет, защитники города не искали спасения по ту сторону забора, просто они искренне пытались хоть как-то повлиять на ситуацию.
- Что вы делаете? – доносились крики из толпы. – Это беженцы… Они нуждаются в защите… Ладно, мы умрем, но сохраните жизни этих ни в чем не повинных людей…   
   А в ответ тишина…
  Утратив всякое терпение, кто-то из мужчин выпустил автоматную очередь в воздух.
- Огня не открывать!!! – в один голос крикнули Савельев, и тот офицер ВДВ из 345 полка,  находившийся рядом с ним.
  Наконец-то появился какой-то майор. Но стал кричать толпе.
- Без паники, – ничего не скажешь, обнадеживающая речь, сказанная из безопасного укрытия тем, кому грозила смертельная опасность. - Территория санатория переполнена. Эвакуация беженцев осуществляется морским путем. В порту находятся большие десантные корабли ВМФ России. На них вы сможете безопасно покинуть зону конфликта. Прошу вас расходитесь…
  На душе у Василия было противно и мерзко. Он прекрасно понимал, все находящиеся здесь, в пределах охраняемого периметра, и он в том числе, неправы. Жутко неправы, но ничего поделать с этим нельзя. Решение принято где-то там, на верху, далеко от этих страстей и людских страданий. Возможно, оно и правильное, с точки зрения безопасности объекта, но как ни крути, идет против совести, обычной – человеческой, которую не обманешь витиеватыми фразами и речами о политической целесообразности. Она есть самый справедливый судья каждому здесь на земле, по крайней мере, для тех, у кого она вообще есть.
  Не вовремя, очень не вовремя приехал Чернышев. Само собой разумеется, капитан был не причем, однако надо же было кому-то высказаться.
- Собирайся, Василий Иванович! Наша помощь уже не нужна, – отдал распоряжение заместитель командира батальона.
- А нельзя было сразу сказать, что «Альфа» приехала, и не делать из этого страшной военной тайны! - конечно же, Савельеву было обидно и не понятно, откуда такое недоверие со стороны Краськова.
Он ведь не единожды выполнял  различные, опасные и секретные поручения. И всегда добивался успеха…
- Вася, – спокойным и ровным тоном ответил заместитель командира батальона, так как заметил, что Савельев не на шутку расстроен. – Ты как будто  первый год в армии служишь. Если бы Краськов мог тебе все рассказать, но так бы и сделал. Приказ есть приказ, и еще тебе один совет на будущее - меньше знаешь, крепче спишь…
  Естественно, такой ответ не мог удовлетворить старшего лейтенанта. Он больше ничего не сказал своему товарищу и командиру, лишь сухо отдал приказ своему личному составу к погрузке в машины. Командир разведвзвода и сам уже собирался садиться в уазик, как вдруг, Чернышев остановил его, взяв за локоть.
- Отойдем на пару слов, – сказал Саня своему подчиненному.
  Василий послушно побрел за командиром, подальше от своих бойцов, которые могут, если это необходимо, услышать и шепот через закрытую дверь.
- То, что ты сейчас услышишь, умрет прямо здесь, по эту сторону ворот, – Чернышев понизил свой голос до уровня полной нелегальщины. – Да, действительно, это была «Альфа». Наблюдательности тебе не занимать…. И прибыла она сюда, чтобы обеспечить эвакуацию Шеварднадзе…. Остального я и сам не знаю, да и тебе не рекомендую. Такие сведения могут повредить твоей психике. Ты ведь у нас большой максималист и правдолюб, – Саня состроил на своем уставшем лице нечто похожие на улыбку, в знак примирения.
   Савельев, в последнее время перестал уже чему-либо удивляться. Шеварднадзе, так Шеварднадзе, но почему ему выделяют целое спецподразделение, а несчастные люди, которые ни в чем не повинны, должны умирать под забором. Почему им отказано в помощи. Но разве мог на эти вопросы дать ответ простой капитан? Да и прав был Чернышев, переживая за психику Василия Ивановича. Если бы сейчас, командир разведвзвода  узнал всю правду, или ту информацию, которую позже некоторые участники этих событий стали выдавать за правду, то от горя и обиды как минимум ушел бы в дремучий запой.
  Эта неприятная, и непонятная простому обывателю история, началась 16 сентября и была покрыта мраком государственной тайны. Как только абхазские войска перешли в наступление по всем фронтам, Шеварднадзе, на следующий день, имел тайный разговор с министром обороны РФ Павлом Грачевым. Именно Грачев предложил ввести на территорию автономии Тульскую и Псковскую дивизии ВДВ, дабы развести воюющие стороны и вернуть нарушителей сочинских соглашений на исходные рубежи. В принципе, в этом не было ничего предосудительного, ибо Россия выступала гарантом перемирия. Однако, это была только вершина айсберга. В соответствии с данным планом, кроме разведения воюющих сторон, на российских военных возлагалась задача по блокированию и интернированию руководителей сепаратистов за пределы Абхазии. Под этим, непонятным рядовому гражданину теремном, подразумевалось, как раз, то самое, законное правительство Ардзинбы (которое, в соответствии все с теми же сочинскими соглашениями, должно было еще 9 сентября вернуться в Сухуми). И это были не голословные заявления. «Группа», осуществившая эвакуацию президента Грузии из осажденного города, первоначально имела совсем другие задачи. Почему привлекли именно «Альфу»?  Дело не в том, что бойцы этого подразделения несоизмеримо лучше, чем спецназ ГРУ, или напротив хуже. Дело  касалось моральной стороны мероприятия. Это специфическое задание вызывало отвращение у нормального человека. Как бы офицеры не относились к такому приказу, но выполни бы его, что те, что другие. Выбор пал на «Альфу» вот по какому поводу. Высшее руководство вспомнило об участии силового подразделения КГБ в операции по освобождению заложников, проведенной в Сухуми в 1990 году. Отсюда было сделано умозаключение, что данное спецподразделение больше других знает «специфику региона», а следовательно, вероятность успешного исхода значительно повышается. Глупо и смешно, но именно так, на тот момент, мыслили лица принимавшие решение. На территории Абхазии спецгруппа прибыла уже 17 сентября, на «Икарусах» с краснодарскими номерами. Дабы не вызывать излишних подозрений, весь задействованный личный состав оружия при себе не имел. Его они должны были получить на базе в Гудауте. Тем временем, Россия уже ввела против Абхазии экономические санкции. Оставалось дело за малым – применить военную силу. Однако, как это не редко бывает, абхазцев спасли личные амбиции отдельно взятых лиц вершащих историю.  По началу, Шеварднадзе был полностью согласен с Павлом Сергеевичем, но тут в дело вмешался тот самый Каракарашвили. Бывший капитан Советской Армии, а ныне министр обороны Грузии, заподозрив, что Москва под благовидным предлогом, хочет оккупировать не только Абхазию, но и всю Грузию, он в хамской форме прервал переговоры, гневно заявив, что он сам знает, как надо разговаривать с сепаратистами. Ко всему прочему, военную «инициативу» придушил и Верховный совет РФ. Возможно, в отместку Борису Николаевичу, с которым депутаты с недавних пор сильно не дружили, а может, действительно, из чувства солидарности к абхазскому народу, но большинство парламентариев утвердили постановление о неучастии российской армии в конфликте. Не забыли народные избранники и о Грачеве, возложив на него, личную ответственность за возможную гибель военнослужащих.  В этой связи, того же 17 сентября сотрудники «Альфы» получили отбой в отношении Ардзинбы и его правительства.
  19 сентября, осознав, что шансы на спасение, тают прямо на глазах, как прошлогодний снег, Шеварднадзе вновь попытался начать переговоры с российской стороной, и даже был согласен на план, ранее предложенный министром обороны РФ, но тут как говориться уже Борису Николаевичу попала «вожжа под хвост». Доведенный, до бело каления такими выходками, он попросту велел послать своего грузинского коллегу далеко и без хлеба. Грачев передал главе Грузии только небольшую часть, сказанного Ельциным в его адрес, но дословно: «Вы, понимаешь,  сами умеете хорошо вести переговоры, вот и договаривайтесь с Ардзинбой тоже сами». Вот так, личные амбиции сыграли на руку абхазцам, иначе неизвестно чем все могло закончиться, в том числе и для самой России.
 26 сентября,  видя, что город удержать не удастся, и падение Сухуми, только вопрос времени, Шеварднадзе вновь обратился к своему российскому коллеге за помощью. В этот раз, помощь ему была обещана, но только в плане эвакуации самого  Эдуарда Амвросиевича из осажденной столицы автономии. В такой ситуации пришлось согласиться и на такое. Первоначально, глава Грузии должен был быть вывезен из города морем, на десантном кораблем Черноморского Флота «ЗУБР». Судно на воздушной подушке могло беспрепятственно выйти на берег в районе одного из городских пляжей и принять на борт группу. Это расширяло район проведения операции. Действовать, через Сухумский порт, было крайне опасно, потому как, он находился под прицелом абхазской артиллерии. Именно по этой причине, в случае необходимости, десантники, а вместе с ними и разведвзовд Савельева, должны были обеспечить проход «Альфы» к морю. Однако этого не случилось, и вот почему. Как уже известно, группа покинула территорию санатория под вечер. Примерно в 18:00, она была возле  здания Совета Министров. К тому времени, Шеварднадзе с группой сотрудников и охраны, всего около 30 человек, находился внутри. Командир группы открытым текстом сообщил главе Грузии, что из города вывезут только его одного, без сопровождающих лиц. Разумеется, такой вариант полностью не устраивал «эвакуируемого», но сотрудник «Альфы» хладнокровно ссылался на приказ, полученный от своего руководства, и никакие мольбы и угрозы не могли повлиять на принятое решение. После недолгих препирательств Шеварднадзе пришлось согласиться, ибо дальнейшее его нахождение в обреченном городе было форменным самоубийством. Он точно знал, что группа уже не вернется, и его окружению надо будет самостоятельно выбираться из Сухуми, однако это не помешало ему обратиться к своим соратникам с пространной речью, в которой он клятвенно заверял, что эвакуированы будут все.  Возможно, если бы бывший министр иностранных дел СССР, был более откровенным со своими братьями по несчастью, многим из них удалось бы спастись.
    Тем временем, в район реки Беслетка, возле Сухумской ГЭС, подошел «ЗУБР». На его борту находилось подразделение морской пехоты, которое должно была обеспечить прикрытие, при посадке группы на борт. Однако при подходе к берегу, когда до места высадки осталась 300 – 350 метров, десантный корабль подвергся обстрелу, как с абхазкой, так и с грузинской стороны, которая не была информирована о целях его прибытия. Стало ясно, что по морю выбраться из города не получиться. Тогда было принято решение переходить к запасному варианту – провести эвакуацию воздухом. Несмотря на то, что в Сухумском аэропорту, еще удерживаемом войсками госсовета, стоял личный самолет Шеварднадзе ЯК-40, о его использовании не могло быть и речи. Абхазцы, ни за что не дали бы ему подняться в воздух, и уж тем паче, увезти на своем борту своего злейшего врага. Только после того, как с высшим руководством Абхазии удалось достичь договоренности, о том, что Шеварднадзе гарантируют безопасность, главу Грузии удалось эвакуировать на вертолете Госкомитета по Чрезвычайным ситуациям РФ.  Цинизм этой истории заключался в том, что будь Шеварднадзе и Каркарашвили посговорчивей, российским военным пришлось бы выступить против абхазцев.
Насколько эти сведения были правдивы, Савельев не мог сказать,  он так же, он не мог не доверять людям, которые утверждали подобное. На своей первой войне, Василий очень хорошо познакомился с особенностями современной политики, а потому все изложенное вполне могло быть на самом деле.
  В отношении тех несчастных людей, стоявших 26 сентября у ворот санатория ПВО,  то нескольким десяткам таки удалось укрыться за забором оздоровительного учреждения.
  27 сентября, в 15:30 над зданием дома правительства был поднят флаг Абхазии. Правда и тут был довольно интересный эпизод. Первыми в центральный район Сухуми вошли части КГНК. При штурме отличилась кабардинская бригада майора Муаеда Шорова. К моменту полной капитуляции последних защитников дома правительства, ни у кого под рукой не нашлось Абхазского знамени, поэтому первоначально над зданием был водружен флаг Осетинский Республики.   
  К 30 сентября абхазские формирования вышли к пограничной реке Ингур, откуда все и началось чуть больше года назад. Война была окончена.

   
  Месть это - животные инстинкты, вырвавшиеся наружу или наивысшая форма справедливости здесь на земле?  Познал ли ты, человек, вкусив от запретного плода, что такое добро и зло. Можешь ли ты найти ту, едва уловимую грань между справедливостью и беззаконием. Не предупреждали ли тебя в умных книгах: «не суди, да не судим будешь!»? Готов ли ты вынести приговор ближнему своему? Судья ли ты праведный или великий грешник, решивший, что все тебе позволено? Кто ты, чтобы возлагать на себя непосильное бремя вершителя судеб? Таковы мысли цивилизованного индивидуума, смотрящего на чье-то горе и страдание со стороны. Хорошо быть посторонним и давать умные советы. И горе тому, кто должен принимать решение и ежеминутно повторять фразу несчастного принца Датского: «Быть, или не быть?». Горе делает человека безрассудным, застилая густой пеленой  все доброе и светлое, что было в нем. Тогда, истерзанная душа вспоминает ветхозаветную  заповедь, в которой видит абсолютную справедливость: «око за око, зуб за зуб». Тогда, милосердие уничижается, и становиться уделом слабых, не способных на поступки. Разве не сам человек орудие в руках проведения? А раз так, то почему не воспользоваться своим, данным от Бога правом, свободного выбора.
   Здесь же, на Кавказе месть священна и обязательна. Если человек не воздал злом за содеянное зло - это позор. Позор не только для него самого, он и для всего рода.  В этих местах месть - это проявление силы, а слабым здесь нет места. Месть здесь впитывается с молом матери и уходит с последним вздохом.  Она сидит где-то в потаенных уголках души и ждет своего часа, когда хозяин тела и разума станет перед выбором, тем самым: «быть или не быть».  Она будет жечь его испепеляющей жаждой, которую может утолить лишь чья-то кровь. Во имя чего? Справедливости? Нет, ибо даже забрав чью-то жизнь ты все равно не вернешь иную, уже навеки вырванную из этого мира. Хорошо быть посторонним на этом кровавом пиру, и горестно непосредственному участнику, пытающемуся восстановить мнимое равновесие добра и зла. Ведь, воздавая злом за зло, мы  умножаем его многократно.
   Европейцу, не знающему местной истории и обычаев, трудно понять мотивы этой жестокости. Но от его понимания или не понимания, ничего не зависит. Со своим уставом в чужой монастырь соваться без толку.   
   Война уже была на последнем издыхании, но все-таки продолжала собирать свои жертвы. Она хитра и коварна. Она может убивать, даже тогда, когда замолкают пушки. Она продолжает сеять горе, страх и ужас даже когда воюющие стороны уже поставили свои подписи под мирным соглашением. Ее невозможно просто так взять и остановить, в один миг. Она, набиравшая обороты в течение целого года, еще долго будет тлеть кроваво красными углями в людских душах, понуждая их к необдуманным и отвратительным поступкам. 
  Десятки тысяч грузин, обоснованно опасаясь прихода абхазцев, были вынуждены покинуть свои дома. Часть из них была эвакуирована кораблями по морю. Остальные, менее удачливые, решили выбираться пешком, через Кадорское ущелье,  в центральную Грузию. Многие из них и понятие не имели, какими могут быть коварными Сванские горы. Когда люди, вложившие свою судьбу в персты проведения, двинулись в свой нелегкий путь, на дворе стояла теплая, почти что летняя погода. Многие, в панике брали с собой в дорогу только документы и ценные вещи, забыв, что в пути может случиться всякое. И оно случилось. За два дня, температура упала до нуля – пошел снег. Беженцы, в большинстве своем, были одеты по-летнему, некоторые даже в шлепанцах и майках. Дорога жизни в одночасье превратилась в дорогу смерти. На пути, все чаще и чаще стали встречаться холмики недавних погребений. Затем, людей и вовсе перестали предавать земле. Так они и лежали, с прикрытыми, какими-то тряпками, лицами. Изнеможенные суровым переходом, на привалах, изгнанники ложились спать, не зная суждено ли им проснуться и продолжить свой земной путь. Многие, таки и оставались лежать, как немые памятники человеческих страданий. Первыми стали умирать слабые.   Старики, больные, дети (большей частью грудные), не готовые к таким тяжелым испытаниям. Да и не все взрослые смогли выдержать подобные муки.
Старик-отец, причитал над телом своей девятнадцатилетней дочери, которая не проснулась после очередной ночевки. Она лежала молодая, и красивая, но уже бездыханная, а он вопрошал холодные небеса, за что и почему. Зачем ему теперь жить? Почему она, а не он, повидавший уже многое и готовый отдать свою душу взамен ее молодой, не узнавшей радости супружества и материнства. Ответа не было, только гулкое эхо сотрясало воздух.
  Один из солдат, последних защитников города, одетый в майку, нес под ней грудного младенца, пытаясь хоть как-то согреть его теплом своего измученного тела. Нес, да не донес. Не хватила ему тепла и сил, чтобы оградить ребенка от ледяных лап смерти. Вырвала она свою очередную безвинную жертву у бедного солдата. Вырвала вместе с сердцем. Не на долго пережил сын свою кормящую мать, оставшуюся спать вечным сном на вчерашней стоянке, под синим бескрайнем небом.
  Теперь стало жалко грузин, страдавших за безрассудство и глупость своих вождей. А вожди в это время, сидели в теплых кабинетах и решали судьбы оставшихся в живых.
 
После последнего штурма, Сухуми был похож на умирающего. Он почернел от человеческой крови, и стал соленым от пролитых слез. Савельев, наверное, обладал каким-то особым сентиментальным даром. Но чувствовал это горе каменного исполина, и даже, казалось, слышал его стон, заглушаемый стрельбой, криками людей и шумом морского прибоя. Василий вот уже три дня не был в освобожденном городе. Не был, и ему не хотелось там быть.
Старший лейтенант не скрывал своих симпатий к абхазцам. Мысленно он подгонял события и мечтал чтобы, наконец, наступил тот день, когда полноправные хозяева вернуться к себе домой, и все будет как прежде – теплое море, шумные пляжи, хорошее вино и мир. Сладкие иллюзии… кто ими не увлекался. Разум понимает, что как раньше уже не будет никогда, но все равно хочется, сильно хочется попасть в прошлое и безоблачное…. А пока в Сухуми не было ни воды, ни света, ни газа, ни телефонной связи и о мирной жизни думать было еще очень рано.
  Перестрелки не прекращались даже после официального завершения штурма. То и дело доносились автоматные очереди, а порой в дело вступала и артиллерия. Освободители добивали остатки, некогда многочисленного второго армейского корпуса вооруженных сил Грузии. Небольшие группы, которым не посчастливилось вовремя вырваться из Сухуми, теперь вели неравный и возможно свой последний бой, укрывшись в подвалах  зданий, в различных концах курортного города. После входа в столицу автономии абхазских подразделений, порядка больше не стало. Повторялась ситуация годичной давности. Только теперь, жертвами стали грузины.
  Один из первых октябрьских дней еще баловал всех находящихся в Сухуми своим теплом. Савельев сидел у себя в каптерке и гипнотизировал ровную поверхность потолка. Делать ничего не хотелось. В одночасье, на Василия навалилась жуткая усталость. Как утверждают психологи, такое депрессивное состояние случается в переломные периоды времен года - осенью и весной. Виной всему гормон, который в больших количествах выбрасывается в организм. На этот самый гормон списываются и попытки суицида среди личного состава, но так ли это на само деле,  никто не знает. Да и сводить счеты с жизнью Савельев не собирался.
- А ты чего это, Василий Иванович, мух на потолке считаешь? – вывел командира разведвзвода из состояния транса знакомый голос.
  На пороге стоял Чернышев и хитро улыбался. В его словах не было упрека. После многодневного напряжения, в период освобождения города, устали все, в том числе и он сам. Но от службы никуда не убежишь, и свои обязанности, несмотря на настроения, необходимо выполнять.
- Да вот, пребываю в жутком депрессивном состоянии, – посетовал старший лейтенант. – В отпуск хочу.
-  Хотеть, Василий Иванович, не вредно … - отделался стандартной отговоркой заместитель командира батальона.
- Так я, за этот год, очередной и по закону положенный, еще не отгулял, – Савельев с грустью взглянул на Чернышева. - По графику должен был в сентябре идти, но в связи с осложнением обстановки мой отдых перенесен на неопределенный срок. Вот и жена переживает, что сын беспризорником растет. Требую твоего личного содействия, в этом вопросе.
- Вася, скажи только честно, ты что издеваешься? – возмутился капитан, как будто Савельев попросил у него пару миллионов в займы.  – Какой отпуск?
- Очередной! – настойчиво повторил старший лейтенант. 
- Короче так, Василий Иванович! – в голосе Чернышева уже не было того благодушия, с которым он начал эту беседу. – Купи на базаре гуся и  крути ему мозги, а мне не надо. У меня и без тебя есть, кому настроение портить. И чтобы через пять минут вместе с двумя своими орлами и уазиком был возле штаба. Повезешь журналиста на экскурсию по городу.
- Кого? – удивленно переспросил Савельев.
- Журналиста, - повторил заместитель командира батальона. – Приехал один, из столичной газеты. Хочет впечатлениями о войне с читателями поделиться.
- Впечатлениями о войне? – задумчиво произнес Василий. – Это до какой же степени надо иметь извращенную психику, чтобы делится такими впечатлениями.
  Савельеву, изнуренному годом чужой войны, бед и страданий, которые каждый день видел он своими глазами, и не прекратившихся до сих пор, трудно было представить, что кто-то добровольно захочет читать это в глянцевом журнале, наслаждаясь описаниями.
- Работа у них такая, – сухо сказал Чернышев и удалился из каптерки. 
  Через пять минут машина, а с ней и двое коренастых парней, при полном вооружении, стояла возле штаба. Из здания, не спеша, вышел Краськов в сопровождении начальника штаба, и еще какого-то гражданского лица. Командир батальона подошел к разведчикам.
- Вот, знакомьтесь, – сказал он стоящему рядом с ним мужчине, лет тридцати от роду, видимо тому самому журналисту. – Это, Василий Иванович Савельев, командир разведывательного взвода. Он будет вас сопровождать и охранять вместе с Валерием Анатольевичем, – в свою очередь начальник штаба утвердительно кинул головой.  – Ну, вы уже тут сами обсуждайте маршрут движения, а я с вашего позволения удалюсь. Работы по горло.
  Журналист понимающе посмотрел на комбата и поблагодарил его за оказанное содействие.
- Куда поедем? – вежливо поинтересовался начальник штаба у представителя СМИ.
  Журналист ответил не сразу. Видимо, он еще сам не определился с маршрутом.
- Давайте, в начале, к дому правительства, а за тем через весь город…
  Машина, минуя засыпанные землей ямы, выехала за ворота.
- Это воронки, от мин и снарядов… хоть как-то заделывать пытаемся, – пояснил наличие таковых насыпей Валерий Анатольевич. – Когда город штурмовали, тут такое было. Двух ребят потеряли. Одного здесь, на территории части, убило. Другого, в карауле в санатории Министерства обороны. Еще нескольких, тяжело раненных, в Гудаут отправили на вертушке. Вот в таких условиях службу несем…
- Да я заметил, что у вас тут жарко было. Когда Гумисту проезжал такого насмотрелся, - делился своими первыми впечатлениями архитектор людских душ. – Из грузинских укреплений, что на этом берегу находятся, трупным запахом так и прет. Слащавый, такой. Даже показалось, что сам им насквозь пропитался, не отмоешься. Такого точно не забудешь, на всю жизнь в памяти останется. 
- Саперы еще не успели разминировать территорию, – сухо пояснил Василий, который до этого с полным безразличием наблюдал за беседой.
Неизвестно почему, но он как-то сразу невзлюбил этого журналиста. Видимо, не мог ему простить за то, что он будет поднимать рейтинг своего издания на чужом горе и крови.
– Минные поля по всему бывшему фронту понатыкали, а точных карт, как у одной, так и у другой стороны, нет. Вот и приходится нашим саперам в час по сантиметру территорию расчищать. Так что, тела погибших еще с неделю лежать там будут, – дал подробные разъяснения начальник штаба. – Здесь, и в самом городе, стоит страшный смрад. От трупов только центральнее улицы расчистить успели, а сколько их еще в парках и домах лежит, одному только Богу известно…
   Трудяга уазик, минуя воронки, ехал вдоль Нового района. Вернее сказать то, что осталось, от некогда жилого массива. Теплое октябрьское солнце светило сквозь массивные пробоины, оставленные в домах артиллерийскими снарядами крупного калибра. Верхние этажи зданий были практически разрушены тротилом и пожаром. Кругом были разбросаны осколки бетонных конструкций, вырванных из стен мощными взрывами.
- Восстановлению не подлежит, – высказал свои предположения журналист.
- Это точно, - согласился с ним, Валерий Анатольевич. – Нигде живого места не осталось.
  Местами, по дороге, стали попадаться люди, одеты в камуфляжи, при оружии, на головах зеленые повязки – знак принадлежности к абхазкой армии и силам конфедератов. Все встречавшиеся приметив на двери машины триколорный флаг, равнодушно провожали ее своими взглядами.  Дальше ехали молча. Панорама искалеченного войной города не  располагала к задушевным беседам, а о грустном говорить не хотелось. Уже на проспекте Мира, около одного из домов, в стене которого зияла полуметровая дыра от снаряда, журналист попросил остановить уазик.
   Дверь жилища была настежь распахнута, на пороге разбросаны какие-то вещи. Внутри никаких признаков жизни. Из соседнего дома робко выглянула пожилая женщина. Журналист сразу заметил этого очевидца, и исправно взялся за работу.
- Извините, уважаемая, – обратился он к местной жительнице. – А чей это дом? Кто тут жил?
- Грузины! Муж и жена – Цитлидзе! – ответила она, пугливо оглядываясь по сторонам.
- А где он сейчас? – продолжал задавать вопросы представитель СМИ.
- Не знаю! – было видно, что женщине не хотела продолжать разговор на эту тему. Видимо причин для этого было у нее предостаточно.
- А можно, мы войдем внутрь?
  Женщина равнодушно пожала плечами и поспешила удалиться к себе домой, от греха подальше. Истолковав молчание, как знак согласия, журналист осторожно переступил порог.
- Есть, кто живой? – бросил он в пустоту.
Ответа не последовало.
В доме все было перевернуто вверх дном. Шухляды столов и шкафов отворены настежь Вещи в жутком беспорядке лежали прямо на полу. Медикаменты, школьные учебники, какие-то открытки и фотографии, прочитанные письма, одеяла, простыни, скатерти все было разбросанно неровным слоем. Видимо, жильцы сильно торопились покинуть родной очаг, потому как, даже теплые вещи валялись здесь же рядом с стальным житейским хламом. Картина в комментариях не нуждалась. В полном молчании журналист с десантниками покинули это осиротевшее жилище.
  Далее, по просьбе столичного гостя, машина направилась к дому правительства. Савельев не был здесь еще с августа, и по сему с неподдельным интересом наблюдал за значительными изменениями, происшедшими со зданием, пережившим штурм. Похоже, грузины держали здесь оборону до последнего. Перед сооружением застыл сожженный БТР, походивший сейчас на памятник человеческому безумию. Ступени были сплошь усыпаны осколками мин и снарядов. Группа, осторожно, не привлекая излишнего внимания, проникла внутрь. С первого этажа отчетливо просматривалось голубое небо. Ошметки бетонных перекрытий, держась на искореженной арматуре, угрожающе свисали над головами вошедших.  Тут делать было нечего. Более других помещений, уцелела небольшая пристройка, и журналист, решив, что именно там можно найти для себя что-то интересное, попросил проводить его в эту часть учреждения. Действительно, в сравнении с центральным входом, здесь был относительный порядок.  В коридоре на подоконниках еще стояли немые свидетели ожесточенного боя – бутылки с зажигательной смесью. На полу валялись гильзы от всевозможных видов стрелкового оружия.
- Последний рубеж, -  Савельев грустно усмехнулся и, пнул нагой  валявшиеся рядом небольшие металлические контейнеры для порохового заряда. 
  Тем временем, журналист забрел в одну из комнат. Начштаба и Василий последовали за ним. Судя, по уцелевший на двери табличке, ранее здесь располагался абхазское отделение Грузинского фонда милосердия и здоровья. На полу были разбросанные всевозможные бумаги и документы. Журналист наклонился и поднял один из лежащих листков.
- Проект устава «Союза братства»… - прочел он надпись на этом документе.
- Вы что, владеете грузинским? – поинтересовался Савельев.
- Да нет, тут по-русски написано! – журналист показал находку своим спутникам.
- Странно! – продолжал удивляться командир разведвзвода. – Это абхазцы нашим языком не брезговали. А грузин везде свою речь насаждали…
- Наверное, русский экземпляр попался, – высказал свою версию москвич.
- Какая теперь разница, – угрюмо сказал Валерий Анатольевич. – Все равно дописать его они так и не успели.
  Действительно ни дописать, ни утвердить этот, возможно очень полезный для общества документ, его создатели так и не успели. «Учредить с целью оказания помощи семьям погибших за территориальную целостность Грузии…». На этом текст резко обрывался. Видимо, писавшим его, было уже не до устава. Делать здесь больше было нечего.
  Дальше поехали в направлении красного моста. По пути, на глаза попался одинокий прохожий. Заметив приближающийся автомобиль, местный житель поспешил скрыться во дворах, но был настигнут преследователями, так и не добежав до подъезда.
- Подождите, пожалуйста, – крикнул мужчине журналист. – Мы не причиним вам вреда.
  Беглец бросил в сторону десантников пугливый взгляд и, заметив, что военные при оружии счел за благоразумное остановиться, ведь от пули не спасут даже самые быстрые ноги.
- Я представитель московской газеты, – поспешил представиться журналист. – Хочу задать вам пару вопросов…
- Спрашивайте, – обреченно согласился мужчина.
- Вы местный житель?
- Да… я здесь недалеко живу, – и с опаской глядя на десантников, полез во внутренний карман пиджака, видимо за паспортом.
- Я вам верю. Показывать документы вовсе не обязательно, – постарался успокоить мужчину газетчик. – Скажите, как в городе обстоят дела с продовольствием? – начал он свой опрос. – Я видел, что все магазины разграблены и не работают. Чем вы питаетесь?
 - Сухари, консервы, – перечислил свой не богатый рацион мужчина. – После освобождения Сухуми, раздавали продукты, взятые на городских складах. Пока еще, кое-что осталось.
  Сухо отвечая на вопросы, прохожий постоянно озирался на десантников. Было очевидно,  откровенного разговора не получиться.
- Пойдем, Василий, в машине подождем, а то наш писака ничего, из этого перепуганного, так и не вытянет для своей статьи, – шепнул на ухо Савельеву начальник штаба.
  Беседа была не долгой, уже через пять минут журналист сидел в машине. По довольному  виду газетчика, было ясно, ему таки удалось вытянуть из опрашиваемого интересовавшие его сведения.
- Куда дальше? – спросил начальник штаба.
- Проедем еще в ту сторону, – писатель указал в сторону Красного моста.
Никто возражать не стал, и машина помчалась дальше. Благополучно переехав через реку Басла, возле санатория МВО, уазик повернул налево и двинулся по знакомой улице Челюскинцев.  На некоторых воротов домов висели красные и зеленые ленточки, а на воротах виднелись корявые надписи, выведенные масляной краской, а то и попросту кирпичом: «Хасан Чечня. Занято», «Шамбо ЗАНЯТО».
- Грабь, награбленное, – не удержался от комментариев Василий.
  Машина остановилась возле ворот пансионата «Челюскинцев». Того самого, где не так давно, Савельев жил в маленькой комнате вместе со своей новоиспеченной женой. Затем, после начала войны, сюда переселили грузинские семьи оставшиеся без крова. Сейчас на территории санатория было пусто и уныло. Спальный корпус, судя по разрушениям, оборонялся наиболее упорно. Именно туда и поспешил журналист, за очередными впечатлениями.
  В комнатах были разбросанные всевозможные военные атрибуты, начиная от касок и бронежилетов, и заканчивая стреляными гильзами и пустыми контейнерами от гранатометных выстрелов. Савельев заглянул в комнату, где он жил вместе с Ингой еще в прошлой, мирной жизни. В углу, возле самого окна, стояла железная кровать, а на ней окровавленный матрац. Повсюду было разбросанно женское белье, а в самом центре комнаты, выпотрошенная дамская сумочка. Губная помада, пудреница, лак для ногтей. Женщина всегда  хочет выглядеть красивой, даже во время воны. Вот только красота опасная вещь, особенно когда в город врываются озверевшие, от гибели собственных друзей, мужчины и начинают утолять свою жажду, на ком попало и без всякого разбора. Савельев поднял с пола какую-то бумажку оказавшуюся семейным фото. На ней молодая женщина, а рядом мужчина средних лет. Возможно, это ее отец. А может и муж. Василий от злости стиснул зубы. На ее месте могла оказаться Инга,  и даже страшно было себе представать, что сделали бы с ней те ублюдки, которые ворвались в эту комнату…
   Погруженный в свои душевные переживания, старший лейтенант даже не заметил, прихода журналиста. Тот внимательно осмотрел помещение, направился к окну, и видимо что-то обнаружил там внизу. Савельев подошел к нему и выглянул в оконный проем. То, что он увидел, было отвратительно. В цветочной клумбе, из еще не увядших цветов торчала скрюченная в последний агонии женская рука. Скорее всего, именно на ней, когда-то висела та самая сумочка, лежащая сейчас посреди комнаты. 
- Победители погуляли на славу, – донесся из коридора голос начальника штаба.
  От этих слов у Савельева сжалось сердце. Какую еще кошмарную находку обнаружил здесь Валерий Анатольевич. Как оказалось ничего страшного. На кухне стояла небольшая кастрюля. На металлическом сосуде для приготовления пищи, сквозь черную накипь, просматривался красивый цветок, украшавший одну из его стенок. Очевидно, те самые победители позаимствовали ее у обитателей пансионата. Очень неестественно смотрелась в этой, когда-то довольно симпатичной вещице, мутное варево из маковой соломки с плавающими на поверхности одноразовыми шприцами.
- Опиумный раствор для поднятия боевого духа, – со знанием дела заявил журналист.
С очень отвратительными чувствами покидали десантники территорию пансионата, бывшего когда-то многим из них родным домом. Савельеву уже больше не хотелось ничего видеть. Впечатлений, которые теперь будут терзать его в кошмарных снах, но набрался по самые гланды. Однако журналист имел другую точку зрение, и просил начальника штаба проехать еще восточнее – туда, где некоторые, еще боеспособные грузинские формирования, пытались вырваться из города.
- Поедем, но только до Келасурской стены. Дальше опасно, – согласился на уговоры Валерий Анатольевич.
   Возможно, Великая Абхазская стена, возведенная еще древними греками, повидала на своем  веку и не такое. Но, Василий Иванович, жил на белом свете несоизмеримо меньше и продолжал поражаться размерам воздаяний грузинским оккупантам. Хоть и по делам, но уж больно кровожадно праздновали свою тризну сегодняшние победители. На перекрестке у моста через реку Келасури, уазик едва не наехал на труп мужчины. Мертвец лежал прямо на дороге, и его присутствие на проезжей части, похоже никого не беспокоило. На обочине валялись другие тела. Обгоревшие останки одного из погибших глодала дикая собака.
- Всего одиннадцать, – подсчитал точное число покойников газетчик.
  Невдалеке, от этого страшного места, стояло три женщины. Не обращая никакого внимания, на такое малоприятное соседство, они вели между собой неторопливую беседу на абхазском языке, лишь изредка косясь уголками глаз в сторону машины с десантниками. Они знали и были уверенны, что россияне не принесут им никакого вреда. Журналист деловито направился к женщинам.
-  Кто эти люди? Почему их не уберут отсюда? – задал вполне логичный вопрос представитель независимой прессы.
- Это охранники грузинского генерала Адамия, – гневно заявила одна из собеседниц. – Пусть валяются. Собакам собачья смерть!!!
  Дальше разговаривать было уже не о чем.
- Просто средневековая дикость! – сказал журналист, вернувшись в машину. – Выставлять трупы своих врагов на всеобщее обозрение это уже слишком…
- Кавказ дело тонкое, – угрюмо выдавил из себя начальник штаба. – Ну что, будем возвращаться в город?
   Обозреватель согласился с этим предложением, только попросил сделать в городе еще пару остановок (если подвернется случай поговорить еще с каким-нибудь местным жителем), и с обязательным заездом в комендатуру. В центральной части горда, журналисту удалось поймать одного из казаков принимавших участие в боевых действиях на стороне абхазцев. От него он узнал, что 1-я казачья сотня, штурмовавшая центр города, осела в домах на улице Руставели. По настоянию газетчика, десантники направились к месту расквартирования своих соотечественников. Порядка здесь было побольше, ни стрельбы, ни мародерства. Командира нашли быстро.
- Походный атаман Кубанского казачьего войска Николай Гусев, – представился, вошедшим во временный штаб воинского формирования, предводитель станичников.
  Испросив разрешение на интервью, корреспондент начал задавать интересующие его вопросы:
- Зачем вы приехали сюда?
- Я считал, что абхазский народ воюет за правое дело. Во всяком случае, притязания грузин, на мой взгляд, здесь неосновательны. Некоторые из казаков приехали сюда, чтобы испытать себя.
- Вы видите, какой беспредел творится в Сухуми, после его взятия абхазской армией?
 Услышав такое, атаман заметно занервничал. Скорее всего, ему самому, было не по душе то, что творилось на освобожденной территории.
- Да, то, что сейчас происходит в городе, не укладывается ни в какие рамки, – отвечал казак, нахмурив брови. - Творится необъяснимое. Людей, которые сейчас мародерствуют, я не видел на передовых позициях. Не могу предвидеть, что будет дальше. Терроризируется даже русское население…
Один из присутствующих в помещении абхазцев, попытался хоть как-то оправдать действия своих соотечественников, и стал демонстративно возмущаться.
- Слушай, - сказал он, поднявшись со стула, — я, вернувшись в Сухуми, нашел свои вещи в квартире соседа-грузина. О чем ты спрашиваешь?
  Действительно о чем можно было дальше спрашивать?
  Следующая картина, которая предстала перед глазами почетного эскорта представителя СМИ, выглядела просто издевательски. По проспекту Мира, никого не стесняясь, «Камаз», кузов которого был набит всевозможным барахлом, тянул за собой на прицепе кавалькаду из нескольких легковых автомобилей. Без лишних комментариев было ясно, что эти машины ранее принадлежали грузинам. В лучшем случае, их бывшим хозяевам удалось бежать, в худшем - уже не было в живых.
  В городской комендатуре журналисту официально заявили, что для борьбы с мародерами создано подразделение охраны. На этом, собственно, беседа была закончена. Однако пронырливый писака, мастер своего дела, таки умудрился переговорить с командиром взвода охраны Виктором Куликовым.
- Максимум, что мы можем сделать, это попытаться уговорить грабителя уйти в другое место, – откровенно признался командир взвода. - Гораздо чаще, нам приходится утешать ограбленных: «Скажи спасибо, что тебя не убили».
  Уже вечером, без всяких приключений, если не считать тех отвратительных картин, которые пришлось наблюдать в городе, журналист и сопровождавшие его десантники вернулись в расположение батальона. Один единственный и очень не утешительный вывод сдала для себя Савельев - человечество нисколько не поменялось за долгие тысячелетия своей цивилизации. Слова, сказанные крестьянином в фильме снятом в честь легендарного тезки старшего лейтенанта, как это ни печально, до сих пор не потеряли своей актуальности: «Белые приходят - грабят, красные приходят – тоже грабят». А страдают всегда ни в чем не повинные люди.
 
В этот день, Савельев обратился к своему другу и по совместительству командиру - Сане Чернышеву, возможно, с самым глупым вопросом, который только можно было задать в этой ситуации. Но не задать он его не мог. Просто не имел права. Речь в который раз пошла об Удочкине.
- Что там с моим тезкой? - начал Василий издалека.
- Ничего хорошего, – как-то сразу окрысился Чернышев, и попытался замять эту болезненную тему.
Однако не вышло.
- Сань, – обратился Савельев к заместителю командира батальона вопреки нормам и требованиям воинского устава.
Сейчас они оба находились на службе, и положение обязывало соблюдать субординацию, но старший лейтенант посчитал, что его просьба носит более частный, нежели служебный характер.
– Слышь, Сань? Я все понимаю, что не вовремя. И без Удочкина забот выше крыши, но он, как ни крути, до сих пор из рядов вооруженных сил не уволен, значить покамест наш…. А своих в беде не бросают…
- Ну, а от меня, чего ты хочешь?
- Чтобы ты Краськова попросил узнать, просто узнать… жив хоть или нет.
- Думаешь, комбат без твоих советов сам не додумался? – в голосе Чернышева чувствовалась раздраженность и какая-то безысходность. – Он уже три раза в комендатуру звонил. Хотел уточнить…
- И что? – Василию не терпелось поскорее узнать о судьбе своего товарища.
- А ничего…
- В каком смысле?
- В самом, что ни на есть, прямом, - Чернышев закурил и продолжил совсем заунылым тоном. – В СИЗО его нет. Там вообще никого нет, и куда все делись, никто не знает…. Абхазы утверждают, будто бы грузины, во время штурма всем заключенным амнистию преложили, если они, конечно, искупят свою вину кровью на передовой… 
Савельев не хотел верить в услышанное. Удочкин пропал, и никто не знает, где его искать. Версия, рассказанная Чернышевым, не лезла ни в какие ворота. От того, Василий сразу же поспешил высказать свои сомнения.
- Ерунда, какая-то. Удочкин никогда бы воевать не согласился, даже за амнистию…. Я его хорошо знаю. Он конечно не трус, но чтобы на стороне грузин, да еще против абхазцев, это точно нет.
- Я тоже думал, что его знаю, однако моих знаний не хватило, чтобы просчитать, что он может склад обворовать, – Саня сурово взглянул на своего подчиненного. – И ты, думаю, тоже, о таких темных сторонах его личности, был не в курсе.
   Само собой разумеется, в том, что бравый минометчик совершил такой недостойный офицерского звания поступок, вины Савельева не было. Но именно Василий просил сейчас за проштрафившегося товарища, потому-то заместитель командира батальона и вел себя с ним так сурово.
- Это, мой дорогой друг Василий, только, во-первых…. А во-вторых, при грузинах и мы себя не так, чтобы слишком комфортно чувствовали, – утрировал Чернышев. – Можешь себе представить, что там, в СИЗО, творилось. Думаю, год такого сидения мог бы и нас с тобой сломать. А в-третьих, могли ведь и попросить, да так что не откажешься. В таких условиях, говорить о правах человека просто смешно.
  Действительно, возможно в словах Сани была доля истинны, а если так, то где он сейчас Васька минометчик???
- Может, есть смысл, обратиться к грузинской стороне за разъяснениями, – в душе Савельева еще тлел слабенький уголек надежды.
- О чем ты, Вася, шепчешь? – жестоко обрубил последнюю надежду Чернышев. – Они сейчас свои потери подсчитать не могут, а ты их про какого-то арестованного еще в самом начале войны, да к тому же русского, спрашиваешь. Ты ведь сам недавно в городе был, и  видел, что там твориться…. Короче Вася, не сыпь мне сахар в пиво. Пусть уж лучше Удочкин  пропавшим без вести числиться чем ….
 Чернышев осекся, но Савельев его понял.
Бравый минометчик - еще одна жертва межнационального конфликта. Затерялись, запутались твои следы и не найти их на выезженной земле. Сколько было таких ни живых и не мертвых – без вести пропавших, одном только Богу известно.
   
Печальные итоги абхазкой войны до сих пор не подведены. По официальным данным война унесла 17 тысяч жизней. Из них 4 тысячи составили абхазцы. Около 270 000 грузин были вынуждены покинуть свои дома и бежать с территории автономии. Потери экономики Абхазии составили более 10 миллиардов долларов США.
  Потери десантного батальона оставили: 7 погибших, около 20 раненых.
За выполнение боевых задач 13 человек было награждено орденом «за личное мужество», 21 человек - медалью «За отвагу» и 1 человек - медалью «За боевые заслуги»