К 65-летию Великой Победы. 22 июня

История не терпит сослагательного наклонения. Вот если бы Сталин опередил Гитлера, вот если бы зимой сорок первого не было так холодно, вот если бы союзники так и не открыли второй фронт и так далее. 1418 дней и ночей сурового испытания, единого напряжения миллионов человек – солдат, офицеров, генералов, работников тыла, рабочих и колхозников – всех, от мала до велика, только ради достижения одной цели – победить! Не считаясь ни с чем. Ежесекундно быть готовым к самому жестокому и худшему. И свято веря в свою Победу. Потому она и завоёвана. Страшной, огромной ценой.
Чем оценить жизни погибших защитников нашей страны? Чем оценить завоёванную Победу и свободу каждого из нас? Нет таких категорий и нет таких определений.
Но есть память в каждой российской семье о дедах и прадедах, есть благодарность и гордость за их мужество и стойкость. Печаль по погибшим. Рассказы выживших и победивших, передающиеся из поколения в поколение. И предавать забвению это нельзя.
Потому уместно опубликовать о первом дне войны, когда до Победы были почти полторы тысячи дней и ночей, и впереди ждали самые страшные испытания для всего народа, воспоминания моей бабушки Екатерины Ивановны Катаевой (16.11.1921 – 31.10.2008).
«22 июня 1941 года с самого утра наша 50-я стрелковая дивизия вела тяжёлые оборонительные бои. Было очень жарко и сухо. Дым от горевшей рядом деревни застилал солнце. Уже к середине дня стало ясно, что враг отрезал наш штаб, в котором я служила писарем в секретной части, от основных сил дивизии.
Мы располагались в небольшой низине у пересохшего ручья, заросшей кустарником и раскидистыми деревьями, – до взвода солдат охраны и несколько человек – штабных работников. Моя подруга Галя и я сидели в тени деревьев на дивизионном сейфе, где были печати и штампы, и на пачке сшитых папок с документами. Всё это было необходимо доставить на новое место дислокации штаба. Основной состав штаба уехал вперёд ещё до десяти часов утра, мы ждали следующий рейс. Но к полудню, судя по канонаде, стало ясно – немцы были уже близко, и мы немедленно выступили в путь на восток. Дорога шла по широкому открытому со всех сторон полю, поросшему невысокой из-за сухостоя травой. Далеко впереди, в километрах пяти едва виднелась полоска леса – это был берег реки, через которую нам необходимо было переправиться. Наш путь не шёл по прямой – дорога прихотливо петляла, нам приходилось следовать ей.
«Воздух!» – закричали бойцы: в стороне на большой высоте появился самолёт. Немец! Неужели заметил? И точно – «мессер» завалился на крыло и по дуге стал снижаться, с нарастающим рёвом стремительно приближаясь к нашей группе. Мы бросились в разные стороны, пытаясь найти укрытие, но вокруг, на сколько хватало глаз, было лишь нагретое палящим солнцем открытое пространство, где ни кустика, ни деревца, ни ямки. Я уткнулась лицом в землю, стараясь вжаться в её горячую твердь, стать незаметной маленькой мышкой, единым целым с землёю. Рядом упала Галя, схватив судорожно меня за локоть. Она кричала от ужаса. Жуткий рёв фашистского истребителя, стопудовой плитой сдавил тело, тисками сжал виски, и от этого можно было сойти с ума! Через этот рёв едва долетели до сознания команды офицера – командира нашей охраны. Он пытался заставить бойцов открыть огонь по приближающемуся самолёту. Но его голос заглушили своим треском немецкие пулемёты. И в тот момент, когда от этих страшных звуков фашистского зверя должна была лопнуть грудная клетка, всё разом стихло. Только звон в голове продолжал натужно гудеть. Неужели я жива? Я подняла голову – рядом лежала моя подруга, глаза её были закрыты, и на первый взгляд показалась просто спящей. Она была без сознания – пуля ударила в правое бедро, из которого толчками хлестала кровь. Немец почему-то на время оставил нас в покое, может, в него попали наши бойцы, а может, он посчитал нас за несущественную для себя цель. Мы перевязали Галю, один из солдат сильно стянул ей ногу ремнём от винтовки, остановив кровь. Затем положили на плащ-палатку, как ещё двух раненых, и понесли дальше. За нами остались не погребёнными несколько советских солдат, в том числе и наш лейтенант.
Раненые очень замедлили наше передвижение. Галя очнулась и теперь при каждом шаге вскрикивала от боли. Через час она опять потеряла сознание, плащ-палатка под ней пропиталась кровью. Было очень жарко, вода во флягах почти закончилась, её берегли для раненых, один из которых вскоре умер. Мы почти достигли реки и зарослей, как прямо перед нами на бреющем выскочили два немецких истребителя, оглушив визгом и рёвом моторов, и с ходу открыли огонь по нашей группе. Мы даже не успели разбежаться, только упали, кто где был. Я потащила Галю на плащ-палатке вперёд, пытаясь побыстрее укрыться с ней под деревьями. Наши солдаты что-то мне кричали, один из них догнал нас, и мы вместе потянули раненую дальше. Краем глаза я видела слева от себя разворачивающихся фашистов – они хотели сделать ещё один заход. Галя кричала, всхлипывая, гул моторов нарастал, я слышала своё дыхание, воздух был на столько горяч, что обжигал гортань, пот заливал и щипал глаза, волосы растрепались и липли к лицу. «Ложись!» – крикнул мой помощник, я опять уткнулась носом в землю, вцепившись в её твердокаменную поверхность всеми пальцами. Ничего страшнее, чем в эти секунды, я не испытывала ни до, ни после за всю свою жизнь. Никогда больше смерть не пролетала так близко от меня. Земля дрожала подо мной от страшного рёва и втыкающихся рядом пуль. Я не знаю, по какому счастью мне удалось выйти из того переплёта живой, когда как почти все мои однополчане погибли, сражённые фашистскими стервятниками. «Мессеры» сделали ещё два захода, методично и безжалостно расстреливая тех, кто не успел добежать до деревьев. Ненавижу «мессеров»!
Река была неширокой и мы без труда нашли брод, а рядом – постройки водяной мельницы. Трое суток мы сидели в её подвале, дожидаясь помощи. Группа наших бойцов ушла за помощью вперёд – с нами остались четверо солдат. Хозяином мельницы был старый поляк, не помню его имени. Он приносил нам хлеб и воду, молча передавая его через низкое оконце. У него была собака – огромная немецкая овчарка. Это самые умные собаки, какие я знаю. После войны мы с твоим дедом в гарнизоне держали овчарку, Джека очень любил твой папа. Собака приходила к нам и ложилась рядом с умирающей Галей, мы не гнали её. Галя просила, чтобы её добили, так ей было больно – фашистская пуля перебила ей кость, очень быстро на этой жаре рана загноилась. Она не могла спать и своими стонами мешала нам. Мы никак не могли ей помочь – не было ни лекарств, ни перевязочного материала, могли лишь дать ей воды. Она пылала в жару. Бредила, иногда затихала в коротком забытье. Помню, на второй день я впала в какое-то постоянное, отчаянное состояние, уже ни во что не верила, душу терзал непреходящий ужас. Но помнила, что я – секретчик части. «Если придут немцы, – обратилась я к одному из бойцов, – ты немедленно стреляй мне сюда», – и указала себе на лоб. «Что ты, Катя, – ответил он, – мы вырвемся!» «А если нет? Что тогда? Все секретные материалы дивизии у меня в голове – если можно документы уничтожить, то я не уверена, что смогу выдержать пытки и не выдать военную тайну. Так что сделай, как я тебе сказала». Он не нашёлся чего ответить и промолчал. Мне было восемнадцать лет, но тогда мне казалось, что я прожила уже большую долгую жизнь.
Галя умерла 25 июня утром. Бойцы похоронили её рядом с могилами родственников мельника на маленьком кладбище недалеко от мельницы. Он обещал присматривать за могилой. На двух автомобилях за нами приехали солдаты из штаба дивизии. Собака рвалась к нам, но хозяин посадил её на цепь. Я помню её почти человеческий взгляд.
А Галя мне снится до сих пор»…


Эрнест Катаев - eryk@inbox.ru