M and D глава 37

M&D Глава 37

Каждое утро они выходили из древнего одноэтажного дома с остроконечным готическим
порталом на Большом Канале, и город, мерцающий своими отражениями в воде, похожий
на мираж из сложных готических линий, открывался им. А вечер пробуждал некую
рассеянную мечту, среди огней и движения на Пьяцце она приходила внезапно и уносила
далеко, так далеко, что говор и смех праздной толпы звучал в ушах, как слабый шум
отдаленного моря. Эта мечта напоминала старый забытый сон, в котором был покой,
какого не бывает в жизни. Умиротворенность, созвучная неподвижности мелких вод,
безлюдью, тишине заброшенных зданий; или уединению Мурано, окруженного лагуной.
Маленький остров разделен надвое широким, извивающимся в виде петли каналом. Это
почти река, только река, которая течет ниоткуда и никуда. На плоских берегах стоят
пережившие своё время, часто необитаемые дома; встречается скудная растительность,
напоминающая о прежних садах. Умирание или как бы тонкое таяние жизни здесь разлито
во всём. Лица работниц на стеклянных фабриках бледны, как воск, и кажутся еще бледнее
от черных платков. Это тени, так же, как гондола, без шума и усилий скользящая в
летейских водах венецианских каналов. И это был подлинный лик потерянного города.
Они прошли Венецию вдоль и поперёк, и даже стали понимать неожиданную логику
лабиринтов переулков и мелких каналов; откатали все маршруты вапоретто (водных
трамваев), побывали во всех открытых для посетителей музеях и соборах. В часы,
проведенные у старых картин, украшающих венецианские церкви, или в скользящей
гондоле, или в блужданиях по немым переулкам, или даже среди приливов и отливов
говорливой толпы на площади Марка, Андрей неизменно угадывал что-то знакомое. «Где-
то я уже это видел и слышал», – думал он, любуясь с воды палаццо Ca d’Oro, или
рассматривая памятники дожам в церкви Santi Giovanni e Paolo.
Дело было не в конкретных предметах, картинах или зданиях. Дух города был передан
Катей в её рассказе о вымышленном Сан-Бенедетто. И хотя описанный ею город
находился на материке, такое было ощущение, что рассказ писался здесь, в Венеции.
Особенности самоуправления, цеховые союзы, гильдии (в Венеции они назывались
Scuola, «скуолы»), нравы – во всём полное или почти полное соответствие. Легко
поверить, что в этом городе торговец мог убить конкурента и свалить вину на
чужестранца, которого местный суд «отправил в вечность». В Катином рассказе Венеция
сквозила повсюду. И в каждой венецианке угадывалась героиня рассказа, блаженная
Екатерина, которая привела молодого человека к палачам и во время казни прозрела
небесные кущи. Она была одурманена таинством крови настолько, что не пожелала
расстаться с головой казненного. «…палач опустил меч, и отрубленная голова упала на
руки девы. И вдруг Екатерине почудилось, будто вся кровь казнённого разлилась по ней,
наполнив всё её тело тёплым, точно парное молоко, потоком; ноздри её затрепетали от
чудесного благоухания; перед подёрнутыми слезами взором замелькали тени ангелов. В
изумлении и восторге она мягко погрузилась в бездонную глубину неземных утех».
За красотой города стояло величие и власть. Более тысячелетия Венеция внушала не
только восхищение, но и страх, это независимое государство господствовало в
политической жизни и в торговле по всему восточному Средиземноморью. Как торговцы
и рыбаки умудрились достичь апофеоза могущества, а затем всё потерять – даже
интереснее, чем то, что они построили город посреди моря.
Для украшения своих дворцов венецианцы свозили ценности со всего света – похищенные
в Египте мощи евангелиста Марка, вывезенное из Сирии порфировое изваяние
«Тетрархи»; бронзовые кони, когда-то возвышавшиеся над ипподромом в
Константинополе и ставшие гордостью Венеции с 1204 года, и так далее до
бесконечности. В те времена не было международных трибуналов и службы судебных
приставов, люди жили поспокойнее. Жили по принципу «всё, что вижу, то моё».
Венецианское государство уверовало в свою безопасность настолько, что правители здесь
проживали не в укрепленных замках, как во Флоренции и других городах, а в элегантном,
лёгком и воздушном палаццо, каким является Дворец Дожей. Чтобы подчеркнуть своё
величие, устраивались бесчисленные праздники (даже по поводу поражения в войне!),
регаты, торжественные выезды на золочёных барках и гондолах, карнавалы. Многие из
этих фестивалей и торжеств отмечаются до сих пор – Ла Сенса, или день Вознесения,
символическое «обручение с морем», когда дож во главе процессии лодок направляется к
Сан-Николо, чтобы бросить золотое кольцо в воду со словами: «Мы обручаемся с с тобой,
о Море, в знак истинной и вечной власти»; праздник Реденторе в третье воскресенье
июля, когда от Дзаттере до Джудекки сооружается понтонный мост, по которому все идут
в церковь Реденторе; венецианский карнавал, продолжающийся десять дней,
предшествующих великому посту, обычно в феврале; и многие-многие другие.
Стремясь добиться могущества во всём, Венеция сопротивлялась попыткам папского
престола направлять политику республики, отношения с Ватиканом всегда были
напряженными. Не раз весь город оказывался отлученным от церкви, но эти эдикты
игнорировались как священниками, так и населением. Набожность оттеснялась на второй
план соображениями выгоды.
О нравах говорит тот факт, что жизнь в венецианских женских монастырях мало чем
отличалась от светской. Монахини пользовались косметикой, завивали волосы,
устраивали вечеринки и маскарады, их абсолютно свободно посещали мужчины.
Общеизвестен случай с бенедиктинскими монахинями в Сан-Дзаккарии. В 1514г, когда
священник, посланный патриархом, пришёл закрыть гостиную, где они развлекались в
мужской компании, они прогнали его камнями.
Когда Наполеон захватил Венецию, он закрыл монастыри и многие снёс, вместе с их
церквями. В настоящее время в городе всё ещё есть несколько женских и мужских
монастырей, но их становится всё меньше.
Венеция – родина знаменитого авантюриста и ловеласа Джакомо Казановы, чьё имя стало
нарицательным. Венецианец Андреа Гритти, его предшественник, менее знаменит, но в
своих похождениях ничем не уступал своему прославленному земляку. И если в Турции у
него было несколько официальных жен, то на своей пуританской родине рассерженные
горожане подвергли его гонениям, используя для этого самые немыслимые предлоги. Так
же, как Казанову, его заключили в тюрьму по обвинению в шпионаже. Только Казанова
спасся побегом, а Гритти освободили благодаря ходатайству знатных турчанок.
Впоследствии он стал дожем, руководил самыми запутанными дипломатическими
интригами, и с великолепием монарха председательствовал на самых роскошных
торжествах Венеции. Обладая огромным личным обаянием, Андреа Гритти и в
восемьдесят лет находил себе очаровательных женщин, включая монахинь, некоторые из
них стали матерями его детей. В настоящее время готический дворец Гритти превращен в
фешенебельную гостиницу, которая так и называется – «Гритти Палас».
Первые поселения в лагуне появились примерно в 400-450 гг, а сейчас, спустя 1500 лет,
любой приезжий может арендовать под свои нужды церковь, музей, поселиться в палаццо
или в монастыре, бывшие хозяева которых руководили республикой, контролировали
многочисленные колонии по всему Средиземноморью, рубили в кровавую окрошку
греков, египтян, и турок, или просто рубили головы на площади Сан Марко. И нынешняя
Венеция – только призрак былой жизни, и вечный праздник на Пьяцце – только пир
чужих людей на покинутом хозяевами месте. Город продолжает жить не в разноцветных
плитах террас и в мраморе оград и памятников, а в улыбке успокоенных вод, пустоте
заброшенных домов, в синеве прозрачного неба. Город – в черном платке на плечах
венецианки. И эта женщина, внимающая таинству душ, покинувших мир, и созерцающих
мир в его прощальном очаровании – это и есть олицетворенная Венеция.

* * *

Покупок сделали немного. Имоджин купила набор кукол в карнавальных костюмах и
муранского стекла яркий разноцветный светильник. Андрей приобрёл несколько масок и
картину с изображением веселящейся группы – девушка в белом парике и длинном белом
платье, с завязанными глазами, выставив вперед руки, пытается кого-нибудь поймать; а
вокруг неё беснуются люди в масках, плащах, куртках, камзолах и диковинных платьях.
Контуры двух сплетающихся фигур – изображение, наложенное поверх основного,
идущее вторым планом – это события, неизбежно следующие после того, как выбор
сделан. Картина называлась «Мы выбираем, нас выбирают».
В последний день они отправились на прогулку по тому же маршруту, с которого
началось их знакомство с городом. Дойдя до площади Сан-Марко, повернули в сторону
Славянской набережной. Большой Канал, извиваясь в каменных берегах, пропадал в том
необъятном нагромождении крыш, колоколен и куполов, имя которому – Венеция. Свет,
падавший на золотого ангела Кампанилы, преломлялся снопом лучей. Был ясный синий
день, кое-где застыли белые облака.
Если в других городах небо так далеко, оно где-то в самой вышине, в самой глубине, то в
Венеции оно везде. Оно ласкает воду и землю, окутывает свинцовые купола и мраморные
фасады, бросает в радужное пространство свои жемчуга и хрустали.
Возле гостиницы «Даниэли» они остановились, чтобы послушать флейтиста.
Настраиваясь, музыкант сыграл несколько странных музыкальных фраз. Затем вдруг
зазвучали красивые мелодии, в которых трели сверкали, как жемчуга и бриллианты на
бархате. Под искусными пальцами флейта пела, не срываясь на слишком низкие ноты,
тембр был её неизменно ровен и чист; казалось, слушатели внимали сразу и соловью, и
музам, и человеку. Музыкант выражал, излагал, развивал свои мысли в музыкальной речи,
грациозной и смелой. Он пел любовь, страх, бесцельные распри, торжествующий смех,
спокойное сияние разума, острые стрелы мысли. Он пел Радость и Страдание, этих
близнецов, склонивших свои головы над землей, и Желание, которое созидает миры.
Постояльцы, выходя из гостиницы, бросали ему монетки. Андрей последовал их примеру,
и они вместе с Имоджин продолжили прогулку.
- Ответь мне, sweetheart, ты когда-нибудь был счастлив?
- Счастлив лишь тот, у кого бьется сердце за родину! – ответил он невозмутимо.
После недолгой паузы она, глядя в сторону, произнесла:
- Мои родители рассказывали: тогдашнее правительство долгое время внушало
венгерскому народу, что люди станут счастливыми, когда их сердца будут биться за вашу
родину.
Гуляя, идя, куда глаза глядят, они оказались в Кастелло. В этом сестьере, или районе, не
так много достопримечательностей, зато здесь расположены Общественные сады; это
дыхание природы в городе, где камни иногда могут и тяготить.
Продуваемые ветрами лагуны, они шли вдоль парка по набережной Vittorio Veneto. На
западной оконечности острова, возле пристани Sant Elena, остановились, это была
последняя пристань, откуда они могли уехать на вапоретто.
- Спасибо, darling, ты подарил мне незабываемые дни, полные удивительных открытий!
Он ответил, что это ему полагается сказать ей спасибо за всё, что она ему подарила.
Имоджин знала, что увезёт домой бесценные воспоминания о проведенном времени, о
блаженной усталости и воскресающих желаниях, которые вместе составляли ту нить, что
соединяла в одно целое часы, отданные любви. Бездумный сон наяву всё ещё длился,
sweetheart держал её за руку, и даже приехав в Будапешт, она некоторое время будет жить
в этом жгучем счастливом полусне. Но здесь, в конечном пункте их последней прогулки,
они уже начинали отрываться друг от друга. То, что было сейчас, ласки, ещё горевшие на
её теле, всё это уходило вдаль. Постель, зеркала, ширмы с масками, медный канделябр, –
всё это она как будто видела мимоходом сквозь стекло чужого окна. Пройдёт какое-то
время, и она будет вспоминать тот порыв души и плоти, в котором отдавалась ему, все
подробности, даже мелкие и незначительные, слова, что он ей говорил; но ей уже будет
казаться, что всё это случилось с какой-то другой, совсем посторонней женщиной,
которую она не особенно любила и не могла понять. Имоджин не хотела этого, всё её
естество восставало против такого окончания их истории, но она знала, что это конец.
Роман заканчивается, как падающий камень в конечном счете оказывается на земле.
Когда-то она придумала сказку, игрой ума создала воображаемый волшебный мир, а
теперь, в этом странном городе, образ которого запечатлелся в памяти каким-то
единственным мгновением равновесия между жизнью и смертью, Имоджин не просто
расставалась с видениями дорогого ей мира, а хоронила их в своей потрясенной душе.
Такова была её Венеция.
Когда они покидали дом цвета запекшейся крови на Большом Канале, прежде чем
проститься с Джованни, Андрей спросил его, что означает «Casa del Boia».
- Дом палача, – ответил хозяин.
Из его объяснения Андрей понял, что в течение нескольких столетий венецианское
правительство предоставляло этот дом палачам. Он не считал себя особо чувствительным
человеком, но это открытие показалось ему шокирующим.

первая книга - роман Федора Московцева "Темные изумрудные волны" находится по адресу
http://razgon-culture.com/