Знай меру!

         Я всегда с удовольствием вспоминаю годы работы в правительственных учреждениях: во-первых, был молод, и, во-вторых, - свободен, ни от кого не ждал никакой выгоды, вступать в партию и, соответственно, делать карьеру я не собирался, и моим единственным начальником была работа: мне не приходилось ни бегать на Черепашье озеро (престижное место в Тбилиси для отдыха горожан. - А.М.),  чтобы затесаться в чужую компанию, ни чокаться с нужными людьми, чтоб показать свою благодарность. Мне нравилось заниматься переводами, всегда с удовольствием копался в различных справочниках и толковых словарях, так что находился в своей стихии и даже не чувствовал, в каком учреждении работаю - в ЦК, Совмине или Комитете народного контроля. Я также не злоупотреблял данной мне свободой, в отличие от редакции, и до вечера, в основном, воздерживался. А вечер был мой.
       Как-то раз, смотрю на часы, без десяти шесть, на улице валит густой снег, и я подумал, что в такую погоду согреть душу не грех! Конец дня, баста! Открываю свой сейф, вытаскиваю стыдливо скрывающуюся за секретными протоколами заседаний бюро ЦК КП бутылку большой «Сибирской», в которой помещалось ровно три больших чайных стакана с белой полоской наверху. Подхожу к распахнутому настежь окну, откуда плавно кружась, залетают крупные снежинки, с хрустом отвинчиваю колпак, наливаю до верхней ватерлинии, глубоко вдыхаю чистый морозный воздух, и с большим удовольствием выпиваю. Затем, глядя в окно, закуриваю с мыслью, что опрокину еще стакан и пойду домой, покатаю девочек на санках (тогда они были маленькими).  Повторяю процедуру -этот ритуал происходит на покрытом снегом подоконнике. Не успел передохнуть, слышу - телефон. Без двух минут шесть. Звонит помощник Патаридзе, секретаря ЦК и говорит, батоно Зураб просит вас срочно зайти. А вы скажите, что я уже ушел. Нет, он знает, что вы на месте и просит подняться. Видимо, дело не терпит отлагательств, поднимаюсь. Зураб Патаридзе в то время был секретарем по промышленности и строительству. Только захожу, встает из-за стола, идет навстречу и сильно жмет мне руку, одновременно внимательно рассматривая меня прищуренными смеющимися глазами. Я впервые его увидел так близко, и он мне понравился. Сели, дает мне газету «Комунисти», где в подвале публикуется фельетон о кооперативном строительстве. Я бы не стал вас беспокоить, говорит он, но товарищ Чуркин (второй секретарь) хочет срочно ознакомиться с этим материалом, и вы должны подготовить русский перевод сегодня же. А я тем временем чувствую, что постепенно хмелею (два полных стакана - это 500 гр). А если я принесу завтра утром, к 9 часам? Все равно, машинистки уже ушли, пытаюсь отвертеться. Есть дежурная русская машинистка Полина Брильянщикова, дожидается вас, говорит, и одновременно догадывается, что я выпил. Ладно, завтра, так завтра, соглашается с улыбкой. Нет, сделаю сегодня, говорю я и встаю.
Одним словом, забрал газету, поднялся этажом выше, в русское машинописное бюро, продиктовал, исправил и готовый текст оставил помощнику, хотя Патаридзе предупредил, чтобы я занес лично ему. Захожу в свою комнату, вновь открываю сейф, вытаскиваю «Сибирскую», наливаю тот оставшийся третий стакан и пью маленькими глотками и с большим сожалением. Закрываю окно, надеваю пальто (одновременно думаю о Брильянщиковой - что за странная штука жизнь, интеллигентная женщина - вынуждена работать машинисткой, та, которая в одно время была женой министра иностранных дел СССР: почему-то я вбил себе в голову, что дежурная русская машинистка Брильянщикова
- это Полина Жемчужина, репрессированная и сосланная на Кавказ супруга Молотова) , снова звонит телефон: зайдите к секретарю, говорит мне помощник. Захожу. Патаридзе крепко пожимает мне руку, благодарит, потом провожает и с улыбкой прощается.
          Спустя некоторое время, не помню, в который раз, я вновь вернулся в редакцию, Патаридзе работал уже председателем Совета Министров, и у бывшего здания ЦК, разговаривая со старым знакомым, вижу, как он спускается по улице; все с улыбкой приветствовали его. Между прочим, в народе его любили. Я тоже поздоровался, он кивнул головой и продолжил путь, через несколько шагов остановился, резко повернулся и подошел ко мне.
         - Давно не виделись, где вы работаете?
         - В редакции.
         - Все в порядке?
          -Все.
         - А как с этим делом? - спрашивает он, широко улыбаясь.
         - Прекрасно, - отвечаю я, смеясь.
         - Вижу, вижу, - говорит. Пожимает мне руку, затем хлопает по плечу и добавляет:
         - Хорошее дело, но, главное, знать меру.
        [«Знать меру» - Патаридзе сказал от чистого сердца. Но вместе с тем, я должен заметить, что сторонники традиционного грузинского застолья, а в первую очередь, кутилы, с некоторым высокомерием смотрят на индивидуальных исполнителей (примерно так же, как крупные бизнесмены - на индивидуальных предпринимателей). Вместе с тем, чтобы понять, чем отличаются друг от друга кутила и выпивоха, достаточно представить себе, с одной стороны, «Звездного мальчика», который стоит у Дворца спорта, уставившись в пространство пустым каменным взором, и с другой, «Мыслителя», который в печальном одиночестве сидит  в Музее Родена, вперив бессмысленный взгляд в землю.
        Что же касается сходства между этими двумя бессмертными представителями рода людского, оба одинаково лицемерят: первый -делает вид, что мечтает, а второй - что горюет, и первый и второй - в чем мать родила, так как в результате нескончаемого пьянства, хоть в компании, хоть за  письменным столом под конец остаешься ни с чем (или без ничего...)].
        Через несколько недель узнаю, что  Патаридзе погиб в автокатастрофе при загадочных обстоятельствах: то ли его машина налетела на что-то, то ли на его машину налетели. Расстроился, видел всего два раза, но сразу почувствовал, что он чем-то отличается от других.
       За это отличие и поплатился...