Прогулка

Мы шли рядом, и он интересничал. Я  вдыхала летний ветер, наслаждаясь притаившимися в воздухе запахами свежести и солнца, слушала его воспоминания и старалась избегать кокетства в своих ответах. На самом деле, это было непросто по нескольким причинам. Во-первых, у меня было прекрасное настроение,  и мое обаяние готово было  завоевать весь мир. Во-вторых, Тим был хорошим рассказчиком, хотя и не лишенным самолюбования. Что правда, то - правда: красоте чужого интеллекта я предоставляла многообещающие возможности, даже вероятность зацепить краешек души. Умные беседы таили в себе соревновательный, а, стало быть, показательный элемент, подключающий и женское очарование. В-третьих…в рассказе о далеком безмятежном детстве Тима появилась фигура домработницы, и это привело меня в неописуемый восторг, рвущийся наружу фейерверком сарказма, который я тщетно пыталась смягчить своей милой женской природой. Он терпеливо снес очередную колкую шутку и продолжал повествование, уверяя, что познал разные стороны многоцветной реальности. Я вспомнила фотографию мальчика, поднимающегося по ступенькам института международных отношений, в чьем взгляде светилось безоблачное домашнее воспитание и благополучие  номенклатурного прошлого дедушки; и попыталась представить выражение лица Тима  в комнате общежития, которую он, по его словам, «делил с настоящими насекомыми»… Затем как можно быстрее спрятала свои глаза за стеклами солнцезащитных очков, которыми бесцельно играла все это время.  Порыв ветра заставил меня  опустить взметнувшийся шелковый платок. Справившись с крылатой тканью, я подняла голову и заметила эстетическое удовольствие на лице Тима. Мне всегда нравились эти минуты совпадений: времени, места и обстоятельств. Сейчас так и было: катание на гребне пойманной волны. Совместная радость от свободы движения. Мелкие дурачества, помогающие  открывать индивидуальность, сгорбившуюся в уголке расхожего профессионального образа. Он рассказывал о своей домашней жизни  с иронией, о домашних - слегка отстраненно с насмешливой полуулыбкой. Искренне верил, что делает себя сам, на мои поддразнивания по этому поводу  слегка склонял голову и делал независимое лицо, мне тут же приходилось из сострадания странно смешанного с застенчивостью перескакивать на  соседние темы. Бежали минутки, переносили нас из детства в студенчество, из школы в офис. Одна тема исчезала и появлялась другая, за ней виднелась третья, чуть загораживающая четвертую. Иногда мы спотыкались о разное восприятие, недоуменно покачивали головами, глядя беспомощно друг другу в глаза, внезапно весело фыркали и неслись дальше. Временами естественным образом переходили на английский; окружающие с любопытством прислушивались, а мы -хохотали в голос. Через десять минут нам предстояло расстаться: профессиональные интересы уже нетерпеливо переминались, готовясь растащить нас по разноцветным углам. Но мы притворялись, что времени нет, зная: когда тоненькая струйка песка иссякнет, кто-то из нас протянет руку перевернуть часы. Откуда взялась эта внезапная крылатость наших улыбок и вдохновенная увлеченность всеми темами сразу? Отчего мы так старались не задеть друг друга даже легким краешком одежд? Подобные миги прекрасны тем, что пока ты в них – не ищешь ответов, но позволяешь им врываться в душу, перемешивать ее со стремительным ветром Финского залива и уноситься вдаль, чтобы, быть может, однажды вспомнить об унесенном в тридевятое царство и легонько улыбнуться.