Русская свадьба

  Роман -дилогия "ТАКАЯ ДОЛГАЯ ЖИЗНЬ".На фотографии прототип Маши (справа) будущей жены советского пресс-атташе Юрия Тополькова.
  "Немаленькая станица Усть-Лабинская, но вскоре не только близкие соседи, но и дальние знакомые встречали Глафиру Андреевну, мать Тополькова, говорили ей: «А мы твоего Юрия с Машей видели»; «Хорошая пара»; «Дело, видно, к свадьбе идет...»
Как-то мать завела об этом разговор с сыном.
-- Какая свадьба, мама? Маша еще девочка...
-- Была девочка, а теперь девушка, на выданье. В её годы я уже тебя под сердцем носила... И ты не маленький -- тридцать три, слава богу. Подумай, Маша -- девушка скромная, рассудительная...
-- Я знаю все это, мама...
Вечером пришел Петр, муж сестры-Любы. Тоже прослышал о Маше и Юрии.
-- Давай, Юрка, женись! Свадьбу такую ахнем, на весь район.
 Топольков и сам не раз думал о женитьбе, но почему-то, когда мать снова завела об этом разговор, он был ему неприятен. Глафира Андреевна заметила это.
-- Чего же ты сердишься? Разве я не правду говорю?
-- А вдруг она не согласится! -- проговорился Юра.
-- Согласится, чего ж ей не согласиться, -- с уверенностью заявила Глафира Андреевна.
-- Для каждой матери ее сын самый хороший, и она думает, что любая девушка пойдет за него..., -- сказал Юра.
-- А чего ж за тебя не пойти? Ты у меня умный, серьезный...
-- Красивый... -- саркастически добавил Юрий Васильевич.
-- Не скажу, что красивый, но симпатичный. С лица, сынок, как говорят люди, воды не пить... Если ты согласен, то завтра же и сватов зашлем, -- предложила мать.
-- Каких сватов? Что вы! -- испугался Юрий Васильевич.
-- Ну, не хочешь сватов, сам скажи...
-- Не вмешивайтесь лучше, мама, в мои дела...
Глафира Андреевна, недовольная, поднялась.
-- Не дождаться мне, видно, внуков, -- в сердцах сказала она.
Каждый день Юрий Васильевич собирался объясниться с Машей и каждый раз откладывал этот разговор: «Нет, не сегодня. Завтра пойдем купаться на озеро, там и скажу». Но на озере было слишком людно. «Поговорим вечером в парке... Неужели я трушу? Боюсь отказа? Как трудно, оказывается, сказать всего несколько слов... Лучше я напишу ей...»
Незаметно отпуск подошел к концу. Маша поехала провожать Тополькова в Краснодар.
Когда поезд тронулся, Маша крикнула вдогонку:
-- Пишите, Юрий Васильевич!
-- Я обязательно напишу. Все напишу, Маша-а-а...
Из Москвы Топольков прислал первое письмо.
«Минул всего один день, а мне кажется, прошел целый год. Это, наверное, потому, что я целый год не увижу Вас...»
В Бресте, пока шел таможенный досмотр, Юрий Васильевич купил на вокзале открытку.
«Через полчаса переедем границу. Снова -- Германия. Раньше я жил только работой, теперь я понимаю, что этого мало».
Вскоре по приезде в Берлин Топольков получил на посольство письмо с припиской: «Личное».
«Я была на озере, где мы купались, в клубе, где танцевали с Вами. Везде стало ужасно пусто...» -- писала Маша.
«Маша, как и договорились, из Берлина пишу Вам только по-немецки. Обещаю быть строгим учителем. Запомните: первая оценка будет за грамматику, а вторая -- за содержание».
«31 августа приехала в Ростов. Увидела своих девчонок. Много новостей. Три наших девочки вышли замуж!.. Правильно ли я написала «замуж»? Не хочется брать словарь. Наверное, я буду плохой ученицей...»
«Вы, Маша, ученица очень прилежная. Ставлю Вам за грамматику «пять», а за содержание -- «четыре».
«Была в театре оперетты, смотрели «Голландочку». Жаль, в Ростове нет оперы. А Вы, Юрий Васильевич, бываете в Берлинской опере?»
«Берлинская опера, Маша, это не Большой театр. Надеюсь, что Вы сами когда-нибудь убедитесь в этом. Ставлю Вам две «пятерки». И еще, если можно, у меня один вопрос: с кем это вы были в оперетте?»
«В театре оперетты я была со своей институтской подругой Людой, и с нами два мальчика из университета с геологического факультета -- Коля и Саша. Коля дружит с Людой, а Саша -- его приятель».
«За грамматику вам «пять», а за Сашу -- «тройку с минусом».
«Мне кажется, я не заслужила «тройку с минусом»: Саша пригласил меня на университетский вечер, а я отказалась пойти...»
«Машенька, беру свою «тройку» обратно. Давайте Вашу зачетку -- исправлю.
Маша! Мысленно я давно говорю Вам -- «ты». Разрешите, и в письмах я буду писать вам «ты». Был бы очень рад, если бы и Вы называли меня просто по имени и на «ты».
«Я согласна, чтобы Вы говорили мне «ты». Я постараюсь тоже со временем перейти на «ты». Пока это мне трудно. Написала сейчас два черновика и порвала. Ты -- уже получается, а Юра -- пока нет...»
«На днях с группой журналистов я посетил кинофабрику «УФА-фильм». Нас познакомили с киноактрисой Марикой Рокк -- главной героиней фильма «Девушка моей мечты». Она всех нас очаровала танцами. Мне бы очень хотелось показать тебе, Маша, этот фильм».
«Если бы я могла ставить Вам оценки, то за Марику Рекк поставила бы Вам «единицу»...»
«Машенька! Оценка явно несправедлива. Даже когда я смотрел на Марику Рокк, я думал о тебе. А Марика Рокк -- рыжеволосая, густо намазанная кинодевица, и все».
«Я бы тоже хотела многое показать Вам (было зачеркнуто и написано «тебе»). Если я вижу что-то красивое, то мне хочется, чтобы это увидел и ты...»
«И за грамматику, и за содержание -- «пять с плюсом».
«На Новый год я была в Усть-Лабинской. Еле добралась, столько снега. Заходила к твоей маме. Она здорова.
А вчера к нам в дом пришли самые настоящие сваты: «У вас голубица, а у нас голубок...» -- смешно, правда?»
«Совсем не смешно. Какие к черту сваты?! Маша, ведь я люблю тебя!..»
«Юра, такими словами не бросаются. Я понимаю, ты журналист, у тебя -- воображение... Люблю! Ведь ты даже ни разу не поцеловал меня».
«Маша, виноват. Разница в возрасте все время меня сдерживала. Как ни странно, но в письмах этой разницы я не ощущаю... Маша, повторяю: я люблю тебя! И буду повторять это каждый день... Я очень тебя люблю. Целую тебя. Твой Юра».
«Юра, я тебя тоже целую. И все-таки мне кажется, что ты придумал свою любовь. Ты далеко от Родины, один среди чужих людей, и твое воображение создало «девушку твоей мечты». Ведь мы виделись с тобой так мало...»
«Маша, в конце концов, я не мальчишка и отвечаю за свои слова. Мой опыт общения с девушками, прямо скажу, невелик, и я никак не мог понять: нравлюсь я тебе хоть немного или нет? А теперь хочу узнать самое главное: согласна ли ты приехать сюда? Согласна ли ты стать моей женой? Буду очень ждать твоего ответа. Если не трудно, телеграфируй».
Каждый день в посольстве Топольков справлялся, нет ли ему телеграмм?
Но телеграмм не было. Наконец пришло письмо. Топольков с нетерпением разорвал конверт, пробежал глазами знакомый бисерный почерк и облегченно вздохнул. Уселся поудобнее в кресло и стал читать внимательно.
«Юра, я согласна, но давай подождем до лета, пока я окончу институт. Ладно? Целую тебя, твоя Маша».
«Машенька, милая, я не могу ждать так долго. Давай поженимся немедленно. А когда ты окончишь институт, то сразу же приедешь ко мне. За эти три-четыре месяца все необходимые документы для твоего приезда сюда будут готовы... Завтра же я поговорю с послом...»
«Юра --ты сумасшедший, но, как ни странно, -- это мне нравится...»
Этого письма Топольков не получил -- он был уже в дороге.
Из Берлина он выехал в демисезонном пальто, в шляпе, а Россия встретила его морозами и снегом. В Москве Юрий Васильевич сбегал в ГУМ, купил меховую шапку. На зимнее пальто разоряться не стал: предстояли большие расходы -- свадьба и Машин переезд.
В Краснодаре Юрия Васильевича встречали Никита Фомич, Люба. Никита Фомич взял у председателя колхоза пару коней, сани.
-- Вон в санях тулуп, закутывайся, а то, гляди, не довезем тебя до невесты, замерзнешь, Европа..., -- добродушно пошутил Никита Фомич.
Давно не был в родных краях Топольков зимой. Отвык и от морозов, и от снега. Но быстро согрелся, закутавшись в тулуп. Сладко пахла овчина -- пахла детством, когда он мальчонкой, намерзнувшись на улице, с ледяными после игры в снежки руками, забирался в зале на припечку, на которой лежали старые полушубки, едко пахнувшие овчиной.
Мерно позванивают колокольчики на дугах. Сытые справные кони идут легко, рысью. Под полозьями скрипит сыпучий искристый снег. Белая бесконечная равнина вокруг -- и справа, и слева, спереди.
-- Не замерз, братушка? -- кричит Люба.
-- Хорошо...
-- Чего?
-- Хорошо, говорю...
-- Чего хорошего, дай нос тебе потру, а то без носа Маша не примет...
-- Как у Гоголя, помнишь, Люба, птица-тройка...
-- Помню. «Россия -- мчишься ты, как та птица-тройка, и расступаются перед тобой изумленные другие народы и государства...»
Заночевали они в каком-то хуторе. На другой день еще раненько приехали в Усть-Лабинскую. Юрий Васильевич хотел тотчас же отправиться в загс, но мать и Машины родители запротестовали:
-- Что ж это у нас будет, как не у людей, надо же сначала сватов заслать, и чтобы все было чин по чину.
...Когда Маша и Юрий Васильевич на тройке подъехали из загса, у ворот их встречала толпа родственников и приглашенных. Стали посыпать головы молодым монетами, орехами и конфетами...
И сразу гурьбой повалили в дом, за столы. Родители постарались: Глафира Андреевна кабана заколола -- окорока закоптила, свиная домашняя колбаса получилась румяная да сочная; Машины родители забили бычка -- соуса наготовили целый чан. Горы пирожков лежали на железных противнях: с кабаком, с капустой, с горохом, с потрошками, с мясом, с фасолью, сладкие -- с курагой, с домашним сливовым повидлом, с пьяными вишнями. Мать мазала их гусиным пером, макая в топленое масло, и горячими подавала на стол.
-- Кушайте, гости дорогие, кушайте...
Столы были уставлены бутылками: белоголовые -- с водкой и другие разные, цветные -- с бражкой и медовухой. Тут же, неподалеку от стола, стоял большой жбан квасу с половником для желающих утолить жажду...
Людей набился полный дом. Дело нешуточное -- Глафира Юрку своего женит... Дипломата, с Берлину... Он за ручку с разными там гитлерами по утрам здоровкается.
Над Юрием Васильевичем наклонился бородатый мужчина в цветастой рубахе, чуть пошатываясь, шепелявил:
-- Ну, ты скажи, Юрий, можем мы верить энтим, немцам? -- Бородатый старался говорить внушительно, трезво, что давалось ему с трудом. -- В германскую, когда я воевал з ими, у них таки каски были с шишечками... Дак я под эту шишечку и брал германца на мушку, -- забыв уже, что спрашивал вначале, шепелявил бородатый.
-- Это кто, мама? -- шепнул Топольков.
-- Да дядька твой, Терентий, на хуторах он живет...
Неожиданно разобрав шепот племянника, Терентий обиделся:
-- Сукин ты сын, Юрка! Дядьку родного забыл... А ты помнишь, как я тебе «петушков» на палочке привозил вот таких. -- И показал размером с детскую головку.
Юрий Васильевич вспомнил дядьку Терентия и «петушков»... Был тогда дядька заметно моложе и без бороды.
Гости, захмелев, раз от разу все громче кричали «горько».
Уже ярко горели от поцелуев Машины губы, а гости все не унимались... «Смешно сказать: в первый раз целуюсь со своей женой... -- с веселостью подумал он. -- Маша -- моя жена...» Ему захотелось произнести это слово:
-- Жена.
-- Что, Юра?
-- Ничего, Машенька, я очень счастлив.
Маша тихонько засмеялась:
-- Ты просто пьяненький...
А к Юрию Васильевичу подходили и подходили близкие и дальние родственники, все, кто помнил его с детства, играл с ним в лапту, в казака-разбойника... И каждый просил уважить, выпить с ним...
-- Был ты в детстве, Юрик, такой болезный, -- тоже уже в крепком подпитии говорил Никита Фомич. -- А теперь гляди -- державу нашу за границей представляет. Слышите все, Юрий наш представляет за границей Советскую державу. -- Никита Фомич поднялся с полной стопкой белой: -- Давайте выпьем за это...
-- Выпьем, выпьем... беленькой!..
-- Не могу я уже беленькой...
-- Тогда медовухи, она солодкая...
Крепкий приторно-сладкий напиток обжег горло. Юрий Васильевич отдышался. Все казались ему такими близкими, родными, -- все, кого он знал и кого не знал.
-- Был я раз на немецкой свадьбе, -- заговорил он и с ужасом понял, что язык его заплетается. -- Так они там, -- экономя слова, продолжал он, -- маленькую бутылку шампанского вот в такую цебарку поставили и льдом обложили, и все.
-- Сколько ж человек их было? -- поинтересовался какой-то трезвый.
-- Двенадцать человек, -- с трудом проговорил Топольков. И, сомневаясь, что его поняли правильно, показал на пальцах. -- Вон сколько!
-- Одно слово -- немцы, -- презрительно обронил кто-то. Что было дальше, Юрий Васильевич, к своему стыду, не помнил.
Проснулся он уже перед рассветом на мягкой перине, скомканная подушка была под боком, Маша лежала рядом. Молочно-лунный свет освещал ее спокойное во сне лицо. Оно было таким нежным и таким молодым, что у Юрия Васильевича сладко заныло сердце...
Но тут же, вспомнив вчерашнее, Юрий Васильевич, недовольный собой, повернулся. По каким-то неуловимым признакам он почувствовал, что и Маша тоже проснулась.
-- Маша, ты не спишь?
Она помолчала немного.
-- Нет...
-- Ох, проклятая эта медовуха, после нее ничего не помню... Ты прости меня... Я ж не пью, а тут...
-- Ну что ты, Юра... Это ж свадьба... И я люблю тебя...
-- Милая моя...
* * *
Свадьбе полагалось быть трое суток. На второй день купали в корыте матерей -- Глафиру Андреевну и Машину мать.-Акулину. Было, значит, у каждой матери одно «дитя», теперь -- двойня: сын и дочь. Потом возили всех близких на тачке по улице до магазина,
за выпивкой. Там вываливали всех в снег, требовали выкупа. Возвращались с бутылкой водки, по дороге останавливались, кричали: «Не едет, колеса скрипят, надо смазать...»
Раскупоривали бутылку водки, каждый пригубливал, и ехали дальше.
На третий день били кур, ели суп с лапшой, похмелялись…
Свадьба -- радость, а расставание -- слезы. На вокзале Маша ухватила Юрия Васильевича по-бабьи и запричитала...
-- Маша, милая, перестань... Март на носу.., а в июне ты приедешь ко мне...
В вагоне Юрий Васильевич забрался на вторую полку. Разговаривать ни с кем не хотелось.
Мерно постукивали колеса на стыках рельсов.
Топольков думал о Маше, об их будущей совместной жизни в Берлине. При воспоминании о Берлине уже другие мысли, другие заботы овладевали им."