Призрак доктора - рассказ на могиле

Призрак доктора - Рассказ на могиле

 Когда тетя Алла предложила нам,  прогуляться на кладбище, мы, студенты практиканты, без восторга согласились. Как известно, на сельских погостах водится всякая нечистая сила, не говоря уже о том, что посещение этих мест навевает очень грустные мысли, да и работа на практике выматывала.
Но отказать нашей гостеприимой  хозяйке было неудобно, тем более что тетя Алла напекла целую корзину фирменных пирожков и пообещала угостить наливкой, а студенты, сами понимаете, народ небогатый и отличающийся завидным аппетитом.

Старое кладбище в километре от деревни все заросло начавшими желтеть деревьями и кустами: осень постепенно вступала в свои права.
Светило ласково солнышко и работать было легко. С семейным участком тетушки справились быстро, но на этом наша работа не закончилась.

 – Смотрите, – Алла, показала на могильный памятник, огороженный чугунной оградкой. – Эту могилку прибрать обязательно надо! Хороший человек был!
 Могила резко выделялась среди деревянных и железных крестов: таких плит на всем кладбище всего-то три или четыре. С черной плиты смотрел пожилой человек в очках и медицинской шапочке. Под годами жизни была надпись: «Я любил вас, люди!» Рядом выгравирован позолоченный православный крест.

 – Это твой папа? – спросили мы.
 – Нет, это совсем не родственник, но если бы не он… Вот пока приводим в порядок могилу – расскажу!
 Чтоб работа двигалась быстрее, тетя Алла достала из корзины пироги и большую бутылку домашней наливки. Мы ополовинили тетушкин запас и принялись приводить могилу в порядок. Наливка была из смородины, крепкая и очень вкусная.
 «Интересно, - думал я, помогая тетушке отмывать гранит от птичьих посиделок, – кто же это такой?»

 Тетя Алла сама протерла могильную плиту, а нам вручила нам краску и кисточки, велела красить оградку.
 Наконец, могила была приведена в божеский вид и тетя Алла уселась на скамеечку, чтобы разделить между всем остатки пирожков и наливки.
 – Эх, ребятушки,  давно это было! – Тетушкины щеки от наливки раскраснелись, а язык развязался. – Гена, мой муж, в магазине работал, а я тогда была глупой наивной девочкой, чуть старше вас, но сластена… В общем не давали мне родители денег, а сладенького хотелось! Ну и взяла грех на душу, банку с медом у него стащила и тут же за этот грех сполна расплатилась, ибо сказано в Писании: «Не укради»!

 – А как же грех?
 – Не умеешь воровать – не воруй! Поймал меня Генка с поличным! Поймал и решил сам разобраться, благо покупателей в тот момент в магазине не было…
 – Ну, говорит, Аллочка, влипла ты, как швед под Полтавой! Ну, что с тобой сделать? К папе отвести? Или самим тут разобраться?
- Только не к папе, – думаю я, – шкуру однозначно спустит!  Это вас городских символически шлепают, – тетя Алла налила себе еще наливки, – а у нас в деревне нравы простые! Выдерет отец, да так, что неделю не сядешь! Эх, молодежь, берите пирожки!

 – Ну что молчишь? – Сам говорит, а сам, лысый черт,  глазами на меня так и зыркает, кажется, вот дырку во мне и проглядит. Облысел он рано!
 – Не надо к родителям! – Говорю, у самой мурашки по спине от страха побежали. – Факт, узнает отец – шкуру спустит! И к гадалке не ходи!
Так и пришлось мне один на один за грехи расплачиваться! Генка, гад ползучий вышел, чтоб никто не мешал, магазин изнутри закрыл, а меня в подсобку завел. Там темно, страшно, лампа керосиновая, бочки с соленьями и коробки.
-  Раздевайся, а сама животом на бочку! – Говорит, гад, а сам мне в лицо беломориной дым пускает. – Сам отшлепаю!

«Пусть лучше Генка, лупит!  – Думаю, по своей наивности. – Может, и пожалеет!»
 Батюшка мой, царствие небесное так бы мне всыпал, что неделю бы сесть не смогла!
 Сняла я юбку, а трусы так стыдно снимать! Сердечко мое стучит так, как будто из груди вырваться хочет. Хотите верьте, хотите нет, впервые в жизни перед посторонним мужиком раздевалась. Отец и братья не в счет, то свои, а то чужой! Летом на речке, конечно, мы голышом купались, но тут парни вели себя в кустах тихо, да и не подходили близко. Знали: поймаем – вываляем в крапиве!
 Конечно, это вы городские, купальники носите, мы и без них обходимся, а парни, на то они и парни, чтобы по кустам за девками подглядывать, для клещей на себя собирать!
 Стою, ни жива, ни мертва, голая как та кочерга, что у печки! Черт меня дернул этот мед стащить!

 А Генка, плешивый мой бесстыдник, так на меня так и зыркает! Как будто съесть меня хочет! В общем, если честно, было на что посмотреть! Это вы, городские худышечки, что парни, что девки… Не понимаю вас, в чем душа у вас, студентов, держится… А  наши деревенские девки ядреные, на домашней сметане, да на парном молоке выращенные…
 Надо сказать, что тетя Алла была весьма крупной женщиной, и Гена казался рядом с ней маленьким заморышем. Представив себе, что Гена мог управиться с такой крепкой  девушкой, на полголовы выше его и чуть не вдвое толще, мы прыснули со смеху.
 – Грешно вам смеяться на кладбище! – Обиделась тетя Алла. – Генка мой тогда был… Орел! А в мужчинах рост и лысина – не главное!

 – А что главное? – Спросила Лена, и тут же схлопотала несильный подзатыльник.
 – Главное не то, что у мужиков, а то, что у нас! А, честно, было на что посмотреть! Это у вас, городских, ни кожи ни рожи! Вон, у моего младшего попа и то больше, чем у вас! А этот греховодник заворотил меня животом на бочку и давай медом мою задницу мазать! Не вру, полбанки он точно на меня извел!
 Сказать по правде, на попку нашей тетушки сейчас и целой банки было бы мало, но, чтобы не заработать второго подзатыльника, Лена уточнять постеснялась.
Понимаю, бить будет!  Я слезу роняю, прошения прошу, а сама думаю, от отца страшнее втрое бы досталось!
– Ну, красавица, претерпевай! – Слышу его голос, и тут как врежет мне поперек задницы!
 Думала, искры из глаз посыпались, однако ничего, стерпела как положено. А потом понеслось! Чуть душу из меня, грешной не выбил!
 – С медком то сладше? – Сам говорит, а меня ремешком подчует!
 Не знаю, как выдержала я ту порку. Честно, рыдала как маленькая, готова была обещать все, что угодно, лишь бы Генка простил!

 Высек меня ремнем, гад, как Сидорову козу, так решил перекурить! Запыхался, меня воспитывая! Закурил беломорину еще и поучает:
 – Не воруй девка! Не воруй! И не смей вставать!
 Попа горит, как сковородка в печи. Впору блины выпекать!
 Я слезу роняю, прошения прошу, а сама думаю, от отца страшнее втрое бы досталось! Как я потом уже поняла, дрогнула рука у Генки на мою красоту!
 А тогда мне не до рассуждений было. Стою, а слезы на пол так и капают!

 Генка, гад, беломорину выплюнул, стоит, насмехается, говорит, что воровать не хорошо, а сам сладкую  задницу руками щупает, как тот барышник лошадку на базаре.
Думаю, пусть делает все, что хочет, только папе не рассказывает! Мой папаша, царствие ему небесное, всегда вожжи на крюке держал, чтоб всегда под рукой были.  Как возьмется драть – пиши пропало! Браться держат, а тебе только кричать да вертеться, пока родитель не устанет! Лупит без счету и без сроку!

 «То-то крестик у папы скромный! – подумал я. – Видать, не простила ему тетя Алла науку!»
 – А знаете, детки, вот честно, не могу сказать, что совсем без удовольствия, я его руки на своей попе ощущала! Горячие, как огонь! Стиснет мне попку, так огонь по всему телу как жахнет! Отец хоть не раз и не два голой на скамейке раскладывал, но так никогда не хватал, а братья может и хотели, да гнева папашиного боялись: кому охота на лавку вслед за мной ложиться!

 – Геночка, прости меня, грешную! – лежу на бочке, как положил, плачу. – Руки убери, пожалуйста! Грех это! Понимаю, что все сокровенные местечки мои он видит!
 Сказать вам городским грешницами по большому женскому секрету, его ласки были очень даже приятны, но знала, что не должна позволять так себя лапать! Но, видимо такая уж моя доля выпала! Не смогла ничего сделать, не уберегла чести девичьей!
 Когда я попыталась отстраниться, а он сжал мою грудь своими мозолистыми липкими лапами, а потом… Тетя Алла сладко улыбнулась, видимо воспоминания были очень приятными. Решил мед слизать! Охальник этакий!

Лежу значит я, животом на прилавке, попа горит, а Генке мало того, что уже получил.
 – Пожалуйста, Гена! – я дрожала как осиновый лист, представив себе, что сделает со мной отец, узнай он, что я в этом магазине испытала. Тут не факт, что живая с лавки слезу!
– Ну почему, медовая моя? Ну-ка встань! И руки за голову! – Стоит Генка передо мной и ухмыляется как наш кот, что до сметаны добрался. – Наказание еще не окончено!
 Стою, ничем не прикрытая, плачу! А что девушке опозоренной остается? Только слезы!
 Гена не стал меня слушать и руки к моим грудям тянет.

 Эх, думаю, что хочет пусть со мной делает, только бы жаловался! Эх, годы мои молодые… Что вы думаете? Это сейчас я ношу лифчик, а тогда… У меня и без него все стояло парням на удивление! В очередной раз мое тело вздрогнуло, когда он повалил меня спиной на бочку, ноги мои на плечи закинул и пошел на последний штурм. Это была самая приятная ласка, в моей жизни… Прости меня грешную! – тетя Алла перекрестилась. – Вспомнила баба, как девкой была!

 – А что же потом? – спросили мы.
 – В общем, после этой встречи Генка пару раз в стогу помял, получил что хотел, обрюхатил меня,  а потом, как полагается, сделал вид, что он тут не причем. Такой вот был у меня медовый месяц! Правда, и славить меня на всю деревню не стал. Все само и открылось. Как тут прикрыть, когда живот растет?
 Как-то раз захотел отец, царствие ему небесное, меня высечь, разделась я, а тут живот!
 У него даже челюсть отвисла. Матушка его самогоном кое-как отпоила. Сама ругается, на чем свет стоит! Отец весь синий толи от гнева, толи кондрашки.
 – Оглоблю об тебя такую разэтакую сломаю! – Кричит, а у самого руки трясутся.
 В этот момент не до порки ему было.
 Сыновья, высечь эту поганку сей момент! Посмотреть хочу!
 Всыпали бы мне братики, не пожалели, да мать не захотела брать греха на душу, дите мое невинное губить, не позволила.

– Живи, как знаешь! – Сказал, на вожжи показал и дверью хлопнул.
 Отец ругался, да прибить грозился,  а живот все рос и рос. Знаете, как это приятно: ты ходишь, а внутри тебя ребенок шевелится! Тут и отцовские угрозы нипочем. На Генку, греховодника и кобеля, и смотреть противно!
В общем, решила я ребенка отставить.  Ну а время идет, соседки все кости мне давно перемыли, а мой срок идет. Пришло время и чувствую – пора в роддом, а машина на ходу в деревне только у Генки-поганца и есть.
 Пришла к нему и говорю: подвези хоть в город, бутылку поставлю! Он гад, как я забеременела, так и здороваться со мной перестал. Но тут то ли совесть заела, то ли бутылка… В общем поехали мы на ночь глядя. Едем, и вот у этого  кладбища машина заглохла. Гена ругается, машину по матери величает, а я плюнула и сказала, что каков хозяин, такова и техника и пошла напрямик через кладбище. Так дорога на пару километров короче.

 – Стой, ты куда одна? – Тут Гена машину бросил, со мной пошел. То ли струсил, что я по дороге помру, то ли про мужской долг, гад ползучий, вспомнил.
 – Козел!– Я гордо смотрю под ноги: темнеет уже, да и по сторонам смотреть страшно – с детства покойников боюсь. – И ты, и твоя машина!
 Иду, ругаюсь, честно, другими словами тоже крыла Генку. Я ведь тоже, не в пансионе росла, слов много знаю. А тут мой ребеночек шевелится, наружу просится. Генка следом идет, тихо матерится.

 Вот у этой самой могилы стало мне невмоготу. Села на это самый холмик и говорю: отвернись гад, я в туалет хочу!
 И вдруг Гена вместо матюгов заговорил на другом языке. До сих пор как вспомню, как вздрогну!
 – Какой туалет? Ты сейчас рожать будешь! Ну-ка писай мне на руки – продезинфицировать надо! – Сам на колени встал, рукава засучил.
 Про стыд я напрочь забыла, трусы сняла, присела – в общем, сделала, что Генка велит.
 – А теперь ложись на холмик, спиной упрись на мой крест и обхвати руками лодыжки. Ноги шире! Дыши ровно и глубоко! А теперь тужься!
 И это говорит мой Гена, что кроме матюгов двух слов сказать не может! А тут такие слова!

 Это вот на этом самом холмике и происходило, только памятник попроще был: крест железный, да  фотография маленькая! И почему он сказал «мой крест»? Я об этом подумала только тогда, когда все кончилось, а в тот момент мне не до этого было. Рассуждать некогда. Лежу, тужусь, Генку ругаю, на чем свет стоит! В небо смотрю, так кажется, даже звезды ближе ко мне стали. Геночка слушает, но не ругается. Только говорит: все нормально, уже головка пошла, прекрати тужиться! Надо пуповину обследовать.
 Потом не помню: Луна померкла, в глазах темно, звезды с неба сыплются, и вдруг слышу детский крик.
 – Все! –  Гена вытер руки о лист лопуха. – Теперь возьми ребенка и дай ему пососать грудь!

 Ребеночек такой скользкий, а грудь взял!
 Расстегнула я кофточку, грудь даю, а сама думаю: «И с чего это я Генку беспутного слушаюсь? И по матери его давно не посылаю?»
 – А теперь клади его на живот: матка сократится быстрее и послед выйдет!
 Чувствую, матка сокращается, а между ног мокро-мокро! «Изойду кровью, – думаю, – так мой ребеночек сиротой будет!» Не понимаю, откуда только силы встать взялись! Хотя, поверьте, после родов мальчишки, что на полкило больше нормы, как мне потом уже в роддоме сказали, послед уже мелочь!

 Выругала я Генку еще раз, встала  с земли, отряхнулась и смотрю, лицо на памятнике вроде как улыбнулось! Ну да после прыгающей луны, падающих звезд, да Генки, что говорить ни с того ни сего незнакомые мудреные слова научился, чего только не померещится!
 Завернула я ребенка в Генкин пиджак, выматерила его как следует, да и пошла в роддом. Он под ручку меня держит, да ласковые слова говорит.
 – Знаю я цену твоим словам, воспитатель хренов, – хочу кричать, а сил нет, только тихий шепот получается, – лучше бы отцу пожаловался! Всяко не убил бы, а теперь на могиле родила! Среди покойников! Слава Богу, что упырей сейчас нет или просто нам не попались!

 – Хватит шуметь! Ишь, развоевалась! Мальчик у нас! – Говорит Гена, а сам, гад, сияет как медный пятак. И Луны не надо, чтобы его физию разглядеть!
 – Вылитый я!
Идет, гад, лыбится! Рот до ушей, хоть завязочки пришей!
– Иди за меня замуж! – говорит, сволочь этакая.  И как язык у него только повернулся!
 И тут такое зло меня на Генку бесстыжего разобрало!
 – Не пойду, – говорю, – я себе лучше найду! Меня и с ребенком возьмут!
 И в обморок грохнулась. Как потом Генка рассказывал, если не врет, он меня и мальчонку на руках до шоссе дотащил. А там попутка. В общем, привез нас в роддом.
 – Только не верю я, что он меня на руках дотащить мог! Мужики только болтать горазды!
 Нам, если честно, тоже не верилось. Хлипковат был Генка, чтобы жену на себе тащить, но тетя Алла никаких других версий попадания в попутку не выдвигала.
 Доктора, увидев нас с новорожденным, ругались не хуже Генки, а мне потом всю попу искололи лекарствами всякими, чтобы, значит, без последствий для здоровья роды прошли. Я как эти уколы вспомню, так мне тятины вожжи самой нежной лаской кажутся. А потом уже при выписке, гляжу, в холле портрет знакомый висит.
 – Ой, кто это? – спрашиваю.

 Оказалось, что это Василий Андреевич, старый акушер-гинеколог, что всю жизнь в больнице проработал, умер десять лет назад. Многие женщины доктора до сих пор добрым словом поминают. Вот у него на могиле я и рожала. Думаю, что дух его вышел из гроба, чтобы нам, грешным помочь. Если бы не он, окочурилась бы среди этих крестиков… Вот я ему вскладчину с другими женщинами памятник-то и поставила.
-  А как же Генка? - Не удержалась Ленка.
 – А Генка что? Пьянку устроил, полдеревни напоил, а потом цветов в поле нарвал и ко мне. Говорит, что жить без нас обоих не может, и в сельсовете уже штампы в наших паспортах поставил!

 Ну, я поломалась, конечно, как полагается, поругалась  и согласилась. Теперь вон, трое у нас, старший в армию пойдет, а младший… Тетя Алла загадочно улыбнулась и погладила себя по животу, младший еще будет!
- Давайте, помянем тех, кто тут лежит! -  Алла достала третью бутылку, уже с водкой, и черным хлебом. – Им все легкого лежания, а нам грешить, работать, да каяться!
Мы по-русски помянули тех, кто здесь лежит.
 Далекий от литературы язык тети Аллы я старался передать без изменения, за исключением ненормативной лексики, которой она поминала мужа.


Из журнала НЛО 1996