Матрица

1965-й год. Председательский брезентовый «бобик» мчит меня по седой от пыли степи… Я в полном восторге, мне уже 5 лет. Дядя Петя взял меня с собой в степь, «на ящур». Журавлёв Петр Владимирович, главный зоотехник района, дядя по отцу. Мужики называют его за глаза «бульдозер», за бульдожью хватку и его хорошую упёртость в делах. В лощине «бобик» останавливают у шлагбаума. Мы ходим по влажным остро пахнущим опилкам, я тоже, в своих сандалиях на босу ногу: санобработка. Переваливаем холм. Как из под земли две огромные, пастушечьи овчарки бросаются на автомобиль, с хриплым лаем бегут рядом. Оскаленные морды перед лицом. Страх. Вот сейчас выхватят меня из окна и растерзают. Отара овец. Пастух, в длинном дождевике, машет на собак палкой, что-то кричит. Теплая встреча, рукопожатия. Дядя Петя что-то объясняет. Идем к загонам. Овечек гоняют через какую-то траншею с грязной водой. Они блеют, мокрые выскакивают и бегут по степи. Пастуху волокут молодого белого ягненка. Резать. Сам, как ягненок, бегу в степь, падаю в траву, закрываю глаза и затыкаю пальцами уши…Потом моё детское внимание переключается на кузнечиков, мотыльков…
Вечер у костра. Собака, которая хотела меня съесть, сосредоточенно грызет кость, посматривает на меня желтыми, волчьими глазами.
– Почему она у тебя мясо не ест, а? – спрашивает про меня, весёлый пастух. Путает род, говорит о себе в третьем лице.
– Не любит…
- На, тогда, почки ешь, шурпу пей.
Мне дают большую белую пиалу с трещиной и синим цветком на боку, полную жирного бульона. В бульоне плавает баранья почка, как лакомство для ребенка. Почку есть боюсь. Пью прямо из пиалы, сидя на ватнике, ноги калачиком, как пастухи, жую сухую лепешку. Пастухи подбрасывают кизяки в костер. Говорят непонятно, курят папиросы "Друг". Дядя Петя говорит "курить собаку". Смеются. Пьют кумыс. Дают мне попробовать. Набираю в рот острую, молочную жидкость. Газ бьёт в нос. Выплёвываю на траву. Пастухи опять смеются, хлопают по спине:
- Не вкусно, а? Чай пей...
Их бронзовые самурайские лица навсегда отпечатываются в моей детской памяти. Матрица, загрузка…
- Арбуз будешь, малый?
- Да.
Арбузов было немерено. Они лежали везде: под кроватью, под столом, на веранде. Сорок лет прошло, помню прохладную, сочную мякоть. Вгрызаешься, сок течет по ушам, щекам и животу...
Семечки. Семена подсолнуха, грудами на столе. Какое-то дикое изобилие во всём. Огурцы – грудами, помидоры – россыпью… Грызли семечки до одурения. Шелуха не сплевывалась, постепенно сама вываливалась из рта на землю. Считалось высшим шиком. Семечками наедались. Шелуха под скамейкой, горой. Играли в карты, в дурака, в чижика, лапту, лото. Ездили верхом, купались в реке.
- Убирать будем?
- Куры уберут…
Утром шелухи нет. Как же куры убирают? Подметают? На третий день увидел: клюют.
Рыбалка вечером. Мужики вытянули бредень на глинистый, скользкий берег. В ячейках ворочаются рыбины, открывают рты, блестит чешуя, рак лениво шевелит клешнёй. Запах ухи и костра. Сон на тулупе. Все помню, намертво, до смерти. Матрица.