Джинсы в занавесе

Случилось это в середине 80-х годов, когда мне в КИСИ предложили создать студенческий театр. Я в те времена тяготел к жанру рок-оперы, а ставить динамичные спектакли с неподготовленным актерским составом, какой надо было вообще учить хотя бы минимальному актерскому мастерству, было нереально с ходу.

Нужно было искать что-то попроще. Хотя далеко ходить не пришлось. Была у меня не очень сложная актерски и технически и уже опробованная на сцене с другим коллективом опера "Белый Призрак или Страшный сон Бетховена". Сюжет у нее был простенький: к спящему Бетховену являлся ночью Белый Призрак, которому очень хотелось доказать композитору бесполезность его творческих усилий. Поэтому он проводил Бетховена через кошмары музыки будущего (от хорошего трэш-рока и до канкана на мотив "К Элизе"), и когда композитор все же отказался от предложения Призрака, тот лишил гения слуха. Это был один из первых моих спектаклей, в котором использовалось построение сценического видеоряда, а другими словами, создание музыкального видеоклипа прямо на сцене.

В моем арсенале тогда были номера от откровенно натуралистических (сцена средневековых  пыток под один из блюзов Led Zeppelin) до поражющих зал своей уникальной зрелищностью (при помощи некоторых знаний из области физики мне удавалось превратить прямо на сцене людей в скелеты, какие лихо плясали бодренький рок-н-ролл в компании смертей с косами).

Номера этине были сложными в исполнении, но они учили ребят организованности, слаженности действий на сцене. Так что с этой оперы можно было начинать учить людей как сценическому пространству, так и закулисному, как к культуре сцены так и к умению с блеском выходить из различных трудных ситуаций, которые возникают порой на сценических подмостках.

Но, легко в ученье, а в бою - трудно...

Поэтому премьера "Бетховена" в исполнении моей "Студии Синтез" не обошлась без казуса...

Дело в том, что жанр рок-оперы требует помиимо актерской игры очень мощной поддержки технической. Музыка как бы раздувает плоские образы драматических актеров до того, что образу уже недостаточно плоскости сцены, музыка заставляет образ играть во всем объеме сценического пространства. Я даже усаживал ребят в зал во время репетиции и выходил на сцену сам, показывая, как нужно заставлять играть в образе и простанство над головой, как создавать векторы динамики чувств и прочие секреты, создающие максимальную достоверность образа.

Но сколько бы ни был талантливым актер, в техническом жанре без согласованной работы техники он перестает быть органичным и становится неитересным и смешным.

Я помимо сценической игры учил ребят обращению с техникой. Техника у нас тогда была примитивная. Это сейчас можно приобрести все, что душа пожелает, были бы деньги... Тогда же мы все делали своими руками: от режиссерского пульта до устройств, создающих на сцене дымовые завесы.

Для дыма на сцене мы использовали или жидкий азот, который выпрашивали в больницах за водку у знакомых санитаров, или сухой лед, который за ту же валюту вывозили нам с территории работники хладокомбината. Сухой лед нужно было растолочь в сыпучую массу и в нужный момент засыпать в дым-бидон. Это было наше название устройства, которое представляло собой большой молочный бидон с ввареным внутрь гигантским кипятильником. В ободке горлышка бидона была вырезана щель. Бидон наполнялся водой до сужения к горлышку, вода доводилась до кипения, и тогда именно в бидон высыпался сухой лед. Начиналась реакция с кипятком, и дым через щели валил на сцену. Жидкий азот в таком вот бидоне давал дым до горла, сухой лед - до пояса.

Но это все было опробовано в другом коллективе, а этот только начинал работать в этом жанре. Поэтому в предпремьерной суматохе ребята забыли все мои инструкции и не проследили за тем, в какую сторону должны были быть направлены дымовые отверстия бидонов. А они оказались нацеленными именно за кулисы. И когда в сцене оглушения Бетховена все отрицательные персонажи закрутились камарильей над главным героем, дым, который должен был накрыть с головой великого композитора, волной хлынул на на сцену, а в закулисье...

Я занимал свое режиссерское место обычно прямо под авансценой, где мы ставили пульты управления светом и музыкой, поэтому контролировать закулисные процессы мог только по устройству громкой связи, которое должно было по умолчанию работать только в сторону труппы. Но тут на мой гневный вопрос, почему нет дыма на сцене, из динамика в зал плились маты-перематы, отчего я понял, что за кулисами случилось что-то сильно экстраординарное и моментально выключил переговорное устройство, чтобы не радовать зрителей первых рядов не совсем гармонично вплетающейся в фонограмму да и в действие на сцене смачной ненормативной лексикой...

А там, оказывается, случилось вот что...

Поскольку за кулисами было пространства намного меньше, чем на сцене, дым там поднялся выше головы, и все артисты вмиг потеряли ориентацию... Несколько из них, как потом оказалось, хорошенько приложились разными частями тела к роялю, который стоял за одной из кулис, кое-кто обменялся шишками на голове, а спешивший поменять костюм один из ребят швырнул снятые джинсы куда-то в сторону и, дико крича, стал искать брюки от нового костюма. Понятное дело, по закону жанра, брюки в такой ситуации не находятся...

В итоге Белый Призрак последний раз промелькнул на сцене, свирепо сверкая разрушающими налет таинственности голыми коленками из-под своего развевающегося белого балахона...

Но это было еще не все...

По моей задумке, Бетховен, сказавший: "Пусть я оглох, но слышу я, Как в сердце музыка ликует, Как за собой зовет, звеня, Как беспредельно торжествует!" - должен был замереть посреди сцены со вскинутыми вверх руками. И после этого его должен был закрыть от взора зрителей съезжающийся своими половинками занавес. Но...

В той самой слепой суматохе от закулисого дыма джинсы Белого Призрака попали в лебедку занавеса, который и заклинило, как только ребята за кулисами нажали соответствующую кнопку...

А на сцене Бетховен произнес свои слова, просиял глазами, раскинул руки в стороны и приготовился к овациям.

Но... долгожданный занавес только и делал, что нервно дергался у края сцены. Глаза Бетховена так же нервно зыркнули направо, потом налево, и я почувствовал, что он не то, что растерялся, а не в шутку запаниковал.

Я сидел прямо под сценой и смотрел на Бетховена, в глазах которого накапливался ужас. Но занавес так и не приближался... Глаза композитора забегали еще быстрее, но он уже попал в ступор и никак не мог сообразить поклониться и выйти из светового круга пушки, которой я не мог управлять со своего пульта. А студента, поставленного на эту пушку тоже переклинило, и он, зачарованно глядя на замершего в неестественной позе посреди сцены Бетховена, не догадался ее выключить...

Фонограмма уже подходила к концу, и Бетховен был близок к истерике...

И тут меня, наконец, озарило! Я бросился к розетке, в которую была включен удлинитель к световой пушке и выдернул вилку с последним аккордом торжественной мелодии...

Свет погас, Бетховен растворился во тьме, а ничего не заметивший зал впал в продолжительные аплодисменты...

Спектакль был спасен, а вот джинсы трагически и безвовратно погибли в лебедке занавеса...

Зато ребята получили важный урок контроля над техникой до, во время и при окончании спектакля. Да еще и стали внимательно следить за своими костюмами во время сценического действа.

Да и сам я не уходил перед каждым спектаклем в зал, пока проверенными не были абсолютно все технические элементы каждой постановки.

Через много лет я встретил того парня, который тогда оказался виновником паники в финале. Он уже стал довольно влиятельным человеком, но в тот день скинул с себя весь лоск богатого человека и с явным удовольствием вспоминал дни нашей творческой молодости.

- А ведь знаешь? - улыбнулся он мне тогда. - Я ведь эти джинсы храню дома до сих пор. Жена грозится выбросить, а я не даю...

Он спешил, поэтому раньше меня вышел из кафешки. Я смотрел через витрину ему вслед, и вдруг времена перевернулись, и вместо официального костюма мое воображение одело его в тот самый белый балахон из спектакля. Сверкая голыми коленками, он уселся в свой джип и укатил куда-то.

А в кафешку на миг заглянули ошалелые глаза паникующего Бетховена...