Узловая станция

                Рельсы-рельсы, шпалы-шпалы… ехал поезд запоздалый,
                Из последнего вагона просыпался горох.
                Пришли куры – поклевали, пришли гуси – пощипали,
                Пришёл слон – потоптал…
                (считалка к игрушечному массажу)


                Тому, кто всё ещё сомневается.


Маленький кусочек чужой жизни – слабо освещенное вагонным светом железнодорожное полотно встречных путей – убегающие вдаль шпалы, много убегающих вдаль поперёк двум другим, неподвижным, металлически блестящим, нигде не пересекающимся, параллельным: добродетель – это та, которая подальше… и рядом, прямо под ногами, ближе, внизу – порок. Куда мы ехали, я не помню, помню только, что там за окном было совсем темно, и только тусклый свет из окна немного освещал этот нехитрый, подумалось тогда, образ жизни… чужой, моей, любой – неподвижный путь и стремительно убегающее прошлое – в шпалах, днях, неделях, годах – время… не вернуть, не остановить…

Свет вагона слишком тусклый, чтобы был виден весь путь целиком, сделайте поярче, нет, все равно весь не увидишь… слишком длинный, чтобы одним взглядом, пока не получится… когда-нибудь потом, когда времени не станет совсем, тогда одним взглядом… бесполезно пытаться разглядеть что-то впереди, там вообще ничего не видно, из этой темноты в маленькое сегодня – прямо перед и внизу, все появляется слишком быстро и также быстро убегает во вчера, сегодня – все слитное, ничего не различить, слишком быстро… шпалы, чуть назад – уже вчера, позавчера, в прошлом году… дальше также темно, как и впереди, памяти уже нет… там, в позапрошлом, кажется, году, были какие-то странные люди, вроде в Омске… Томске… нет, точно не вспомнить… или это тоже было в поезде… нет, не помню, может быть, в поезде…

- Из этого вагона?
- Из этого.
- Из какого купе?
- Вон из того…
- Документы с собой?
- В купе, а что?
- Куда едете?
- До конца…
- Из Москвы?
- Из начала…
- А чего не спите?
- Не хочется…

…и ушли. Такой маленький без спросу допрос – просто ворвались в вагон – в форме, ввалились, не спрашиваясь, приперлись, не спрашиваясь, спросили, так, на всякий случай, без всяких причин – небритый два дня, в тапочках, пахнет, чья-то чужая жизнь… чего сами-то не спят? Ведь им-то как раз хочется! Переезд, лбом о стекло, подложить занавеску, очередь из машин, фонари, какой-то полустанок и переезд, только что… был… и снова ночь, спокойной ночи? Чуть колеса стучат…

- Не трогай меня!
- Я тебя и не трогаю!
- И не трогай меня!… Никогда!
- Дагосподитыбожемой, я и не трогаю тебя! Никогда и не трогаю!
- Трогаешь! Ты всё время трогаешь меня! За уши трогаешь!
- Не трогаю! Всё-всё-всё! Не трогаю я тебя за твои уши! Всё!

Встречный поезд, чужая жизнь, ни благодетели, ни порока не видать, где-то между-вместо, лбом в стекло, во что-то, в общем, в твёрдое уперевшись… тыдыщ-тыдыщ, тыдыщ-тыдыщ, так покачиваясь в такт… чуть колёса стучат, тыдыщ-тыдыщ, с закрытыми глазами от невозможности всё это уже видеть, всё вокруг – дальнего следования, тыдыщ-тыдыщ, шпал не видно – вечность, ничего не видать, быстро, быстро, быстрее уже! Тыдыщ-тыдыщ, тыдыщ-тыдыщ … скорость растёт, резкий запах, светлый вагон… ресторан? Тоже мимо, тыдыщ-тыдыщ, всё мимо, на пол, на льняную дорожку, встречный поезд – мимо, к началу, а наш – до конца, мой – до конца. Всё!

Всё прилипает к штанам. У меня черные штаны, белое на них здорово видать. Стану жить стоя. Больше не стану ложиться, упираться лбом, сидеть… сколько тысячелетий назад появились на свет эти белые льняные, влажные в любое время года и в любой географической области,  простыни? От них на штанах такая белая фигня. Всё-таки очень здорово видать. Штаны надо будет почистить…

- У тебя есть такая штука, чтобы почистить?
- Нет.
- Жаль… далеко нам ещё?
- Не знаю.
- Как не знаешь?
- Вот так… там светофор, видишь, стоим?
- Вижу… долго стоять?
- Не знаю.
- Чаю дашь?
- Три рубля.
- С лимоном.
- Хорошо.
- Сколько?
- Три рубля.
- За лимон?
- За чай.
- А за лимон?
- Нисколько.
- А за два лимона?
- Два нету, один только остался… жопка… давать?
- Жопка? Давай. А если б был еще?
- Всё равно нисколько… только очень кисло… сахару сколько?
- Нисколько.
- Почему?
- Не хочется…

Проводница, звать Люся – разгадывает кроссворды, поправляет два раза в день льняную дорожку, раздает бесплатные жопки лимонов, дерёт за постель, ошибается в свою пользу сдачей, выкидывает мусор, владеет ключами от туалетов, жарко топит, прохладно смотрит, не понимает шуток, утром будит, включает музыку… живёт отдельно, никогда не спит…

Ночью иной раз звонит в квартиру, стоит перед дверью в халате и тапках, волосы на резинке так смешно торчат вверх, рука с сигаретой, наоборот, торчит вниз… стряхивает на мой коврик, говорит «пойдём, посидим», врёт, сидеть не будет, будет приставать, готовит отвратительно:

- Что ты ничего не поешь? – включает телевизор, говорит, – смотрикаконаподтянуласебенос, ты ешь, ешь, – соседка-проводница, Люся.
- Дай будильник.
- Не дам, сама постучу.
- Дай, я от тебя вздрагиваю.
- На, можешь не вздрагивать.
- Тебе он постучит?
- Нет, я просто не сплю.
- Почему? – ухожу к себе.
- Не хочется, – закрывает дверь на фиксатор…

Четыре полки на одного. Никто не ездит до конца. Лежишь на всех по очереди…

- Давай за четыре белья!
- Сколько?
- Тридцать семь пятьдесят две на четыре.
- Почему две?
- Не знаю.
- А кто знает?
- Начальник поезда.
- Думаешь, знает?
- Должен.
- А в каком он вагоне?
- Ни в каком он не в вагоне, тебе что, жалко две на четыре?
- Не жалко, на.
- У меня нет столько сдачи.
- Как всегда.
- Почему всегда? Обычно есть.
- Мне везет?
- Тебе – да…

Лучше всего лежать на верхней, слева от двери. Когда едешь в ту сторону, не упадешь, если резко затормозит, не дует в щель, набирает незаметно, сначала тихо: тудух-тудух, потом громче, но не мешает. Задерживаемся только на три минуты, совсем чуть-чуть, не страшно, до конца ещё далеко. Внизу душно и сильнее стучит – тыдыщ-тыдыщ, жарко и тесно, справа столик… или слева, смотря, куда едешь. На столике скатерть уголком и цветы в вазе – из общества слепых, ненатурально – вместе в природе такие не растут, только на столике в купе так бывает, на скатерти уголком. С первого числа всё это подорожает. Станем тогда летать, какая тогда разница… как птицы, садиться на жёрдочку и щебетать, сопротивляться воздуху и падению, есть мясо-рыбу, пить мало, только перед дождём, прямо из лужи, сидеть неудобно, ноги не вытянуть – затекают, лучше на полке, пусть даже на нижней. Колеса вздрагивают от добродетели и порока – блязг, тудух – глухой такой хруст, рессоры смягчают – тыдыщ-тыдыщ, бестолковый пустой разговор в полудрёме уже, маленькая лампочка, не  забыть погасить, тыдыщ-тыдыщ…

- Авраам родил Исаака; Исаак родил Иакова; Иаков родил Иуду и братьев его…
- Зачем? Без него было бы лучше.
- Иуда родил Фареса и Зару от Фамари; Фарес родил Есрома, Есром родил Арама…
- Танец с саблями?
- Нет, это Равель, пора выключать, женщины спят…
- Будем спать?
- Нет. Мне скоро выходить.
- Уже?
- Матфан родил Иакова; Иаков родил Иосифа, мужа Марии… и от переселения в Вавилон до Христа четырнадцать родов… всё через Него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть… Он явил.
- Прямо как заклинание, ты что, боишься?
- Там нет ничего страшного. А тебе сколько сейчас?
- Девятнадцать, а почему тогда все плачут?
- Не могут привыкнуть.
- А там – как?
- Не стучит… там тихо очень.
- А то, что ты про все эти мужские роды и про Вавилон, это всё правда?
- Правда-правда, давай спать.
- Я это пропустил?
- Нет, это было до нас, спи.
- До меня?
- …
                * * *
Провожающие есть? Выходим! Провожающие есть… они провожают, пьют коньяк из моих маленьких стальных дорожных стаканчиков, говорят на прощание глупые слова, оставляют газеты, пиво, вяленую рыбу, зубочистки и салфетки, адреса, номера телефонов, берут взаймы немного, глупо теребят в руках шапки, у них нет билетов в этот поезд, помогают закидывать наверх чемоданы, обещают звонить, приезжать, не надо, врут, вспоминают вчерашний день, как погуляли, закусывают шоколадкой, они заполонили вагон, их миллионы, они никуда не едут, они сейчас выйдут и больше уже никогда сюда не войдут… они пойдут спать, отсыпаться, утром – горячий бульон…

- Такое ощущение, что ты наблюдаешь меня из окна поезда, что ты уедешь сейчас насовсем, что ждёшь, чтобы я помахала тебе! На улице дождь, у меня растрёпанные от мокрого ветра волосы, этот дурацкий лёгонький плащик, я продрогла до костей и почему-то никак не уйду, почему-то послушно смотрю в это медленно набирающее скорость окно, там, в окне ты, ты меня жалеешь, но жалеешь оттуда, из-за стекла, ты наверняка знаешь, что уедешь, у тебя есть билет, это жестоко! У тебя нет ни малейшего желания плюнуть и просто выйти вон из этого проклятого поезда! Выйти и остаться!
- Перестань кричать…
- Нет, не перестану! Ты сохраняешь себя в этом вагоне, как куколку в коконе, свой способ жить как способ не жить, всё время уезжать и приезжать не насовсем! Ты даже собственному ребенку не даешь подсмотреть, глянуть, что там, за твоей дверью, протиснуться в эту щель, проникнуть в нельзя, хоть бы и в замочную скважину! Ты вставляешь изнутри ключ! Знаешь, почему? А потому что там ничего нет, туда просто незачем подглядывать, там пусто, все давно вышли из этого вагона, ты остался там один, один, понимаешь?!
- Я не один, я с тобой…
- Нет, без меня, я больше не могу!
- Почему?
- Не хочется… – и вот тут она уходит, и мелкий моросящий дождь как будто соглашается с этим уходом, и плащ у неё намокнет, и она совсем замёрзнет, и станет дома пить водку с перцем, чтобы согреться и не заболеть, и мне уже действительно хочется выйти, но перрона давно уже нет, все равно выйти где-нибудь, догнать её, взять машину с ближайшей станции и вернуться в этот город, где она живёт, догнать, найти её, сказать ей, что всё это неправда, что в этот раз я быстро вернусь, что больше никуда уже не уеду потом… нет… и она знает об этом, и поэтому уходит по перрону решительно и не оглядывается, некуда смотреть, меня больше нет, я опять уехал, я, наверное, уехал насовсем. И в этот раз меня никто не провожал.

                * * *
Ветер обнимает спину, тёплый, щекочет лопатки, так проще заснуть, повернувшись к нему спиной. Он играет, дразнится, он ласковый майский ветер, он пахнет мать-и-мачехой, таким горьковато-пряным запахом. Фланелью оборотной стороны тёмно-зелёного листа трогает затылок, что-то тихо шепчет в спину… это когда на верхней левой полке по ходу, без простыни, через небольшую щель приоткрытого окна, голый, дверь на фиксаторе, никого больше нет и не будет…

- Тридцать семь пятьдесят две на четыре и пополам.
- Почему пополам?
- Потому что я не накрываюсь простынёю.
- Ну и что?
- Ни одной из восьми!
- Ну и что?
- Из восьми твоих простыней мне нужна только одна!
- А вдруг кто-то придёт?
- Кто-то придёт – он пусть и заплатит!
- Не мелочись, или восемь или ни одной, такая жизнь. Ты живёшь один, и это стоит всего тридцать семь пятьдесят две на четыре, совсем не дорого.
- Пожалуй… и ещё чаю с двумя лимонами.
- Три рубля.
- Знаю, что три рубля…
                * * *
И выпал снег... Он шёл крупными хлопьями, прямо в вагоне, не с неба – но с потолка вагона – прямо на люсину дорожку, и все стали ходить, и начались ужасная слякоть и грязь, и, бедная Люся – как она всё это вынесет, она только утром постелила чистую дорожку, и я стал помогать ей убраться, и потом все легли спать на свои полки – верхние и нижние, и больше никто не ходил и не топтал в этом самом вагоне, в моём вагоне, и снег всё шёл и шёл, и почему-то не таял. И я стал писать на нём, как на бумаге, как на белой бумаге пишут пером, так я стал писать на снегу – пальцем, не думая о красоте почерка и слога, не помышляя о стройности содержания и мыслей, не разбирая смыслов, не обращая никакого внимания на даже сами буквы, ни на какие, ни на заглавные, ни на строчные, ни на отточия, ни на пробелы и абзацы, ни на какие знаки препинания вообще… вот:

пробел перевести дух короткие слова как бомбёжка граница между звуками и смыслами точка с запятой подмена понятий другая пластинка старая заезженная виниловая с поцарапанными дорожками запятая без точки пластинка заедает подбором затягивать время лечить подбором антибиотиков и глюкокортикостероидов точка без запятой приехали и сели вляпались кто сам лёг упал выжатый как лимон абзац войдите и пойдите прочь и это опять и опять до точки до двух двоеточие эрго смысл наконец-то нету как конфеты этого определения ждали вечность кавычки дождались украденного чужого ненужной гиперболы неуместной шутки ужимки клоуна эвфемизма лукавой улыбки намёка вопроса знака вопроса спрашивайте и летайте парите перманентно не переставайте спрашивать путь к совершенству и безумию чёрточка применяемая для соединения частей сложных слов которые следует писать по правилам орфографии через дефис не чёрточка не тире венец вершина его и её величество выше стропила надежды чаяния любви и понимания прощения и чистоты господи воззвах к тебе услыши мя восклицательный знак

…и наконец-то замёрз палец… и перестал снег. Он теперь просто лежал на люсиной дорожке, ровным слоем, совсем было ровным, кабы не мои вирши… и потом он начал таять, и отсутствие точек и запятых никак не ускоряли и не замедляли таяния снегов… он лежал на люсиной дорожке, как я лежал на своём диване – оба белые и холодные. Мы лежали и таяли – снег и я…

- Ты только не помирай, слышишь? – она бегала с этой грязной тряпкой уже целую вечность, у неё на кухне в соседней квартире уже сто раз убежало молоко, подгорел лук для рассольника, и всё дымилось, а она никак не понимала, куда ей засунуть эту тряпку, эту вонючую тряпку…
- Да не помираю я…
- Помираешь, я тебе не вру… я уже вызвала скорую… – и позвонили в дверь, и она пошла открыть.
- Зачем…
- Не спорь, доктор уже приехал, здрасьте, вот он… (он – это я) ой, я его накрою пледом, а то весь какой-то белый, проходите, мне кажется, он помрёт…
- Не помрёт, это просто криз, кризис… сколько ему лет?
- Около сорока, я точно не знаю, я вам не вру!
- Вы кто ему?
- Я? Я – проводница… меня Люся зовут…
- Люся, ему нельзя пить и ещё волноваться… и очень надо хотя бы немного поспать…
- Мы поспим, мы обязательно поспим, он не помрёт?
- Ему надо поспать одному, просто поспать…
- Одному… хорошо, он не помрёт?
- Нет… это просто усталость, дайте ему горячего чаю… с лимоном…
               
                * * *
- Почему стоим?
- Узловая.
- Я вижу, что узловая, она как-нибудь называется?
- Нет, просто узловая станция.
- Сколько стоим?
- Не знаю, долго… мне кажется, ты больше никуда не поедешь…
- Но у меня билет…
- Я знаю, что билет… но тебя ждут, и ты должен решать, где ты, кто, и как всё дальше будет…
- А сколько стоим-то ты знаешь?
- На узловой бывает по-разному… одни быстро всё решают, другие – нерешительные… а потом, тебе всё же пора возвращаться… знаешь, этот парень без чемодана, без груза… который год назад сошёл, сказал мне, что ты сказал ему, что все родили всех…
- …
- Это неправда, поезд уже далеко, а я так никого и не родила…
- Ты не мужчина…
- А ты?
- Не знаю.
- А кто знает?
- Начальник поезда…
 
                * * *










(верстальщику: эта страница просто пропускается, она должна остаться чистым листом)










                * * *

- Начальник поезда? Думаешь, он знает?
- Думаю, знает… интересно, как он относится к тому, что я так живу?
- Думаешь, ему не всё равно?
- Думаю, что нет… он наверняка сердится…
- А мне кажется, всё равно… думаешь, у тебя намного больше причин любить его, чем, например, меня?
- Например? Думаю, да… он говорил мне про следы на снегу, говорил «не твоё дело», когда было не моё дело, говорил, что у каждого свой путь и времени предостаточно, говорил, что присмотрит за мной, в случае чего, говорил и смотрел прямо на меня, а я смотрел ему в глаза и верил в то, что он говорил…
- Говорил, говорил, говорил… ты всё время с ним говоришь?
- Да, я всё время с ним говорю, мне становится как-то пусто, когда его долго нет, мне важно с ним говорить.

…важно даже не для чего, но – как… гармонично и очаровательно красиво или страстно, горячо и бестолково, быть может, суетно и надрывно, больно или смятенно, чувственно или хладнокровно... гордясь или смиряясь… ведь на поиски смысла могут уйти последние силы и лучшие годы, когда уже и так и эдак очевидно, что вот она – самапосебежизнь – и являет собой главный и единственный смысл... ты спрашиваешь для чего? Чтобы жить! Чтобы любить и петь, и спать, и пить, и смеяться, и радоваться, плакать и грустить, загадывать на будущее и, наоборот, вспоминать, как это всё могло бы… чтобы ждать и дарить, обнимать и понимать про невозможность обнять, дважды войти в реку, даже трижды … смотреть в звёздное небо, ходить по щиколотку в холодной воде, подвернутые штаны, корабли на горизонте... большая и малая, полярная, крест… смотря где… прелая листва в лесу после сумасшедшего дождя! …дождя с градом – маленькие горошины льда в гофрированных воронках напуганных манжеток…

- Господи! Мне давно уже надо понять, как всё дальше будет, сколько можно уже здесь стоять? – я проснулся от стука связкой ключей по двери, и колёса стучали особенно быстро и гулко, прямо в висок, и сердце стучало особенно часто и гулко, и тоже – прямо в висок. И узловая станция была уже где-то совсем далеко, и уже был рассвет.
- Подъезжаем! Туалеты закрываю! Сдавайте бельё! – и постучала в соседнюю дверь и в следующую, – через полчаса прибываем, сдавайте бельё!

                * * *

Без белья, абсолютно окоченевший, подпрыгивая на одной ноге от нестерпимого желания попасть в туалет, я позвонил отрывисто и настойчиво, много раз, утром я забыл ключи в прихожей на тумбочке.
- Тихо ты, ты что ли без ключей? Что ты так трезвонишь? Варька только что уснула! Они всю прошлую ночь не спали, ты что, всё забыл, я же тебе говорила?
- Нет, я всё вспомнил, я вспомню, правда, я уже всё вспомнил, прости, я щас, – и я пробежал по коридору.
- Ты будешь есть?
- Нет, я больше никогда не буду есть… курить и пить.
- Не валяй дурака, я разогрею суп и пирог с капустой?
- Разогрей суп и пирог, я очень голодный.

Она улыбнулась и посмотрела на мои штаны:

- Что у тебя со штанами?
- Это от белья, оно там всегда такое…
- От какого белья? Где там?
- В поезде, где же ещё? Мы стояли на узловой станции полжизни! Я больше никуда не поеду, правда! Там так трясло, ты себе не представляешь!
- Слушай, я так устала тебя понимать, мне иногда хочется тебя просто бросить, бросить и всё! И знаешь, что меня останавливает? – она опять улыбнулась, одними глазами.
- …? – я уже согрелся, меня клонило в сон, на стене тикали часы, пахло домом, что я делал там, на узловой станции, зачем я? – Что тебя останавливает?
- Что ты тогда действительно не будешь больше есть, будешь только курить и пить, и ещё писать всю эту галиматью про любовь кого-то к кому-то, и ещё всегда станешь ходить в таких штанах, давай, снимай и иди уже поешь… – она продолжала улыбаться, я не знаю чему… или я знаю чему…
- Я всё вспомнил. Не смей меня бросать, знаешь почему? – прошептал я ей на ухо, я обнял её неловко, как будто в первый раз, я прижал её к себе и ни за что бы не отпустил, я почувствовал, что больше нет никого, что у меня никого больше нет…
- Почему? – она тоже прошептала, – почему не сметь?

И я прошептал очень медленно, прошептал по слогам, прошептал, уверенный, что я знаю, что всё дальше будет именно так и что так будет всегда:
- По-то-му-что-я-боль-ше-ни-ког-да-ни-ку-да-не-у-е-ду.





                Москва, 11.05.05 – 02.11.09.