***

Остаток ночи прошел без приключений, если не считать за приключение выходку Шурки, так и не удержавшегося от чихания. Все-таки свершив этот провокационный акт, последующие полчаса он слезно умолял не расстреливать его, клялся всем, чем только можно, что он не специально, потом, вспомнив, что он пионер, дал честное пионерское…
- Дядь Коль, ну честное пионерское, гадом буду…
 Что больше не будет, после чего был прощен и помилован. Едва на горизонте тонкой светлой полоской обозначился рассвет, я дал команду привал. Вымотанным бойцам, двигавшимся всю ночь на подъём  отдых был просто необходим. Эдуард Львович и Татьяна Сергеевна, едва коснувшись земли, сразу же заснули: сказывалась усталость и нехватка кислорода, наиболее стойкие заступили в караул. Молчавший всю дорогу Мао, проходя мимо шепнул: «Иди за мной». Пройдя вверх по тропе еще метров сто он остановился и  повернувшись ко мне лицом, заявил.
- Николай, если бы ты знал, как мне не хочется говорить эти слова, но, скорее всего, ты узнаешь истинный смысл слов, сказанных Николаем Федоровичем в долине.
- О как, а говорил только в крайнем случае, если все будет хуже некуда, прям как цаца себя вел.
- Коля, у меня очень нехорошее предчувствие. Может случиться так, что в Лхасе  нас будет ожидать совсем другой не очень радушный прием. Но идти туда все равно нужно, мне нужно.
Невдалеке послышался звук каменной осыпи. На тропу, чуть выше места нашей беседы, выкатился внушительного размера валун. Вслед за  валуном с незначительным опозданием на тропу вышел запыленный и местами ободранный человек в оранжевых одеяниях. Его ноги, обутые в сандалии, были сбиты в кровь, путник был истощен, но не переставал двигаться в нашем направлении. Моя рука привычным движением потянулась  к кобуре.
- Коля, это лишнее! Я его знаю!
Нет, ну понятное дело, знает, так знает, чему тут удивляться: китайцев всего сто девяносто семь миллионов, все друг дружку  должны знать. Тем временем путник, увидев нас, замер на месте, на его лице четко читалось страдание, не только и не столько связанное с физической болью, как с чем-то еще. Мао быстрыми шагами подошел к путнику, сильно встряхнул за плечи, заговорил на своем языке.
- Говори! Что случилось, говори немедленно!? Кто тебя послал?
- Учитель, я бежал к вам всю ночь без остановки. Не трясите меня, я все вам расскажу.
- Рассказывай же!
- Вчера вечером ко мне в келью зашел  Второй Великий Учитель и сказал, чтобы я немедленно выдвигался в путь, он сказал мне, что к утру я встречу вас на этой тропе. Это великий человек…
- Что, что еще он тебе сказал?
- Он просил, чтобы я запомнил и передал вам вот эти слова: «Грядут большие перемены, ты должен быть готов ко всему. Тэнцзин не будет в безопасности, пока жив хотя бы один отступник. Отныне Лхаса перестала быть местом Богов, теперь это место совсем других существ. Печати сняты, город открыт, но не для тебя, мой любимый ученик. Не печалься, ты меня еще увидишь и помни, в твоей защите нуждаются многие и многие…»         - Забыл! Простите меня, учитель!
Лица Мао было не узнать. Казалось, что за минуту он постарел на добрый десяток лет. Я, конечно, ничего не понял из сказанного, но все и так было понятно, без слов, случилось что-то плохое.
*  *  *
Войны, посланные в помощь Тэнцзину богом Индрой, не заставили долго ждать результата. Не прошло и тридцати минут, как за стеной замка послышался звук выходящего из пазов засова, запираемые на ночь. Ворота распахнулись, впуская всех желающих поглазеть на торжество справедливости. Инициатива вновь перешла к монашку в темных очках..
- Братья, смотрите, вот он! Перед вами тот, кто не смог устоять перед ядом разросшегося в его душе  демона, имя которому - Гордыня. Возгордившись, этот некогда уважаемый человек посчитал возможным поставить себя на одну ступень с самим Первым Великим Учителем, или даже выше, великодушно изгнав его в чужую страну, - голос говорившего набатным звоном разносился по площади замкового двора, эхом отражаясь от неприступных, насчитывающих не одну сотню лет стен. Интонация монашка чем-то напоминала лавину. Тихая в самом своем начале и грохочущая финальная часть. Произнеся последнее слово, оратор сделал неожиданную паузу, словно ожидая оваций. Рукоплесканий не последовало, аудитория постепенно входила в состояние ступора. Выдержав паузу и оценив обстановку монашек продолжил. Теперь его голос можно было сравнить с мягким морским прибоем.
- Братья,  посмотрите на этого человека еще раз, и вы увидите, как он несчастен, его душа пока еще в теле, но уже в аду, прямо сейчас, на ваших глазах ее терзают муки совести. Мне искренне хочется верить, что в этом человеке еще осталась хотя бы малая доля, не отравленная гордыней, и что у него еще есть шанс на выздоровление. Братья, спрашиваю вас: готовы ли вы помиловать оступившегося Второго Великого Учителя в обмен на информацию о местонахождении Тэнцзина?
- Да!
- Готовы!
Подойдя вплотную к сидевшему на порожках монаху, виртуоз-оратор злобно прошипел ему в лицо.
- Говори, старый дурак, и будешь жить!
Избитый, престарелый человек, не проронивший за все это время ни слова, медленно поднялся с колен. Площадь затихла в ожидании. Разбитые в кровь губы прошептали.
- Даже если бы вы оставили мне жизнь в обмен на информацию о Далай-ламе, я все равно не сказал бы, вам где он спрятан! Я умру, но умру с мыслью, о том, что вам никогда его не отыскать!
- Слышали? Все слышали?
Шепот старика услышали все.
- И вот теперь, братья, когда вам стало известно истинное лицо этого человека, лицо преступника, хочу спросить у вас, какой кары он заслуживает?
Монашек-оратор, будто профессиональный кукловод дергая за душевные струны, добивался требуемого ему результата. Пришедшие на площадь монахи кто-то сквозь слезы, а кто-то со злостью, вызванной чувством справедливости вынесли Панчен-ламе, Второму Великому Учителю, смертный приговор.
*  *  *
Наши ряды пополнились еще одним бойцом. Встретившийся на тропе путник оказался связным тов. Мао, монахом монастыря Дрепунг в Лхасе. Из комментариев тов. Мао стало ясно, что соваться нашими немногочисленными силами в долину Богов сущее смертоубийство. Группа Шеффера, оказавшаяся в Лхасе раньше нас, провокационными методами устроила самую настоящую революцию. Опьяневшие от свободы монахи чинят в городе погромы и беспорядки. Мао ходил чернее тучи. Чтобы хоть как-то отвлечь его от нелегких дум, я задал ему единственный уместный в такой ситуации вопрос.
- Что делать-то будем?
- Николай, ты начинаешь читать мои мысли. Я как раз задавал себе этот вопрос, снова и снова.
- И что надумал?
Если честно, я уже с трудом понимал смысл нашего здесь пребывания. Изначально простое диверсионное задание по ликвидации горного плацдарма переросло в догонялки по пересеченной местности за группой немецких, как я понял ученых. Мдаа.
- Теперь идти в Лхасу всеми опасно, и поэтому я пойду туда один.
- Ну ты, братец, герой, прямо вот пойду один! Пойдешь ты один, ага, скажи еще: дайте мне гранат, я себя там взорву со всеми нехорошими!
- Ты не понимаешь!
-  Конечно, не понимаю, я уже вообще перестал что-либо понимать, а если еще и ты вдобавок ко всему уйдешь, ну это будет просто…
- Мне нужно увидеть там одного человека.
- Сколько тебе понадобится на это времени?
- Туда и обратно, сутки.
- Сутки, не так много. Я пойду с тобой, а отряд  может нас подождать.
- Нет, не может!
- Хорошо, что мне прикажешь делать? Чего замолчал?
Порывшись в рюкзаке, Мао извлек из него карту, которая тут же была расстелена на камне.
- Значит так, сейчас наша группа находится здесь, разделившись, вы пойдете вот сюда, на юг…
-  Стоп, стоп, стоп, а ты?
- А я вот сюда.
Хим. карандаш ткнул в карту, оставив на ней синий отпечаток.
- Я предупрежу своих людей и оставлю для тебя письмо. Если я не вернусь через сутки, они тебе его передадут. В нем  ты найдешь ответы на все интересующие тебя вопросы. И про камень тоже.
*  *  *
После  того, как приговор был вынесен, всех борцов за справедливость любезно попросили покинуть внутренний двор замка. На порожках остались лишь посланцы бога Индры, монашек-оратор и сам подсудимый.
- Вот мы и встретились, Второй Великий учитель! Ты знаешь, кто я?
- Ты мой палач, Серке.
- Тебе страшно, старик?
- Нет, я уже стар!
Голоса говоривших звучали так буднично и спокойно, если бы не люди с автоматами окружавшие собеседников, вполне могло показаться, что все это понарошку, в шутку.
- Старый, старый, старый дурак! Ты думаешь, что сможешь унести свою тайну в могилу?  Поверь, мне не составит особого труда разговорить тебя и после смерти!  Веришь?
- Серке, твой брат ошибался, ты уже не человек!
Благодаря лишь неимоверному усилию, монашек-оратор сумел сдержать порыв гнева, вызванный одной единственной фразой, произнесенной старым, избитым, преданным человеком.
- Я уже давно перестал им быть! Спасибо за это моему братцу!
Очки с затемненными стеклами, все это время оберегавшие глаза оратора от солнечного света, резким движением руки были сдернуты с переносицы. Медленно сокращая расстояние к Панчен-ламе приближалась смерть, человек с глазами смерти. Взгляд мутных, остекленевших, словно подернутых пеленой глаз одновременно пугал, завораживал и лишал воли. Если бы у смерти были глаза, они должны были быть именно такими.
- Нравятся? Хочешь такие же?
- У тебя некрасивая душа, а глаза лишь ее отражение!
Подойдя вплотную к Панчен-ламе монашек-оратор со страшными глазами на мгновение обернулся, словно что-то услышав, взор невидящих глаз устремился далеко за пределы замкового двора, на лице отразилась недобрая улыбка, в руке блеснул короткий изогнутый кинжал. Четкое умелое движение завершило этот вполне мирный с виду диалог.