Чести моей никому не отдам

                Honorum meum nebus davo



Лето 1679 года выдалось жарким. От марева, висящего над землей, люди и звери спасались лишь водами батюшки  Амура. Щедро дарил он жизнь травам и деревьям, подпитывался притоками и быстро продвигался к океану.
Русских поселений здесь было немного, но казаки, взбудораженные недобрыми вестями, были наготове. Ждали Богдыхана и потому заранее причащались, молились. Неспокойно начинался Петров пост.
Албазинский воевода с утра пораньше послал разъезд на дальние рубежи:
       - Езжайте-ка вы, ребятушки, поглядите, не кружится ли где воронье? Авось пронесет собаку Богдыхана мимо нас.
Тишина пустынных берегов Зеи, притока Амура, лишь изредка нарушалась цоканьем копыт да приглушенными голосами казачков.
Впереди небольшого отряда ехал есаул Гаврила Фролов. Он-то первый и заметил вдалеке двух всадников на белых лошадях и облаченных в доспехи, словно витязи с лубочных картинок – в островерхих шлемах, в кольчугах с коваными пластинами, с луками и мечами, в плащах.
      - Эка, мать честна Пресвятая Богородица! – перекрестился Фролов, невольно снимая шапку.
Его спутники, замерев рядом, тоже стали креститься с раскрытыми ртами.
Витязи-всадники между тем тихонько приближались. И кто-то из казаков прошептал:
      - На Тимофея Доманта похож энтот, что справа! Я икону у Козьмы Псковитянина видал. Он сказывал, перед Баториевым нашествием явление было…
      - Тихо ты! Чичас узнаем, хто таков, - шикнули на него.
Два незнакомца, остановившись перед казаками, взирали на них сурово и молча. Затем один из них молвил:
      - Мы, Всеволод и Довмонт, посланы вам волей Божией укрепить веру вашу. Паки придут китайцы, будут приступы и бои великие, и мы в тех боях будем в помощь русским людям. А града китайцы не возьмут.
И с тем оба витязя проехали дальше и вскоре скрылись с глаз.
Очнувшись от столбняка, казачки поехали дальше. Некоторые ворчали:
       - Поди башку напекло, вот и привиделось.
       - Если б напекло, так одному, а не всем, - возражали другие.
       - Цыц, робята! – велел Фролов. – Чудо энто Божие, не иначе. Два благоверных князя добрую весть принесли. Поехали-ка домой, воеводу порадуем.
Предсказание сбылось. Китайские войска два года подряд подступали к Албазину, но город взять не смогли. Тогда-то и стало окончательно ясно, что казакам явились святые, которые до того считались только покровителями земли псковской,  а теперь стали на защиту всей Руси.
Сейчас о них известно мало. Но если князь Всеволод, внук Владимира Мономаха, еще более-менее часто упоминается в источниках, то вот о князе Довмонте в учебниках истории не говорится вообще. Даже Карамзин говорит о нем вскользь, касаясь лишь времени, когда тот был уже стар и близок к смерти. А между тем мало найдется природных Рюриковичей, послуживших в то время нашему народу больше него.
……………………………………………………………………………………

В 1262 году у великого князя литовского Миндовга умерла жена. Немного погоревав, бывший союзник Александра Невского и Даниила Галицкого (с последним они были еще и в родстве через брак их детей) вспомнил о сестре своей жены и быстренько состряпал грамотку:
“Сестра твоя умерла, приезжай плакаться по ней”.
Муж ее, нальщанский (нальшенайский) князь Даумантас, был занят какими-то делами и к свояку с женой не поехал.
Княгиня же, кое-как добравшись до замка Тракай, где поджидал ее Миндовг, едва переступив порог, услышала:
       - Сестра твоя, умирая, велела жениться на тебе, чтобы другая детей ее не мучила.
Не спрашивая согласия женщины, сыграли свадьбу. То, что она уже замужем, никого не интересовало.

Богатырь Даумантас затаил обиду: поруганная честь любимой жены требовала отмщения. Но открыто выступить против великого князя было равносильно самоубийству, и князь на время отступился.
Миндовгу в это время сильно досталось от Василька Волынского (брата Даниила Галицкого), им же ограбленного. С Ливонским орденом он тоже успел поссориться, несмотря даже на объявленный папой римским Иннокентием IV крестовый поход против Руси и конкретно Даниила.
Зло Миндовг выместил на собственных родственниках – дяде Выкынте и племянниках Товтивиле и Едивиде. Отправив их на Смоленск, он в их отсутствие захватил их земли и отправил вслед за родней убийц. Но племянников успели предупредить, и те благополучно удрали к Даниилу, приходившемуся им зятем (мужем сестры).
Наследник Миндовга Воишелк, устав убивать холопов ради развлечения, впал в очередной религиозный экстаз и отбыл в католический монастырь, основанный им  на Святой горе у Немана-реки. Папаша же его, убежденный язычник,  еще недавно вырезал почти всех единоверцев сына в Литве. И сейчас раздумывал над новой авантюрой. Выбор его пал на Брянщину и тамошнего князя Романа Михайловича. Пока потенциальная жертва не пронюхала об этом плане и не сбежала подальше, Миндовг быстро снарядил войско и отправил его в поход за Днепр. Вместе с этим войском отправился и Даумантас с дружиной.

У Миндовга был племянник от сестры – жмудский князь Тренята. Большой любви они никогда друг к другу не испытывали, поскольку оба знали, что племянник спит и видит себя на  великокняжеском литовском престоле. Знал это и Даумантас и потому завел с Тренятой дружбу, которая постепенно скрепилась сговором против Миндовга.
       - Не мешай мне, Тренята, - просил по пьяной лавочке Даумантас, опрокидывая очередную братину с вином заморским в глотку. – Убью Миндовга – ты князем станешь. А я честь верну – мне большего не надо.
       - Экий ты прыткий, - ухмылялся тот.  – Смотри, как бы тебя самого на кол не посадили. Куда ты прешь? У тебя бояр и воевод что ли полна мошна?
       - Знаю дело, - отнекивался Даумантас.

Дело он знал. На одном из первых же привалов, даже не дойдя до Днепра, дружина его стала складывать пожитки, чтобы идти обратно.
       - Куда это вы на ночь глядя собрались? – опешили литовские воеводы.
       - Домой, стало быть, - пожимали плечами воины.
       - Как домой?! Кто велел?!
       - Волхвов мы сегодня встретили по дороге, - объяснил за всех Даумантас. – Они черного орла видели и воронье вокруг него. К большому несчастью это. К смертям и болезням разным.
И вместе с дружиной ушел. Но не домой, а в неприступный Тракай, где великий князь литовский наслаждался плодами своих интриг. Там, среди наслаждений, его  и прикончили вместе с двумя младшими сыновьями.
Нельзя сказать, что литовцы были огорчены такой расправой. Месть оскорбленного князя многим была по сердцу, некоторые даже примеривались побыть на месте Даумантаса (или Довмонта, как на русский лад звали его многие). Литва была русскоязычной! И оставалась такой еще три века спустя, когда князь Курбский, спасаясь от расправы опричников, приехал на поклон к великому князю литовскому.  По-русски говорили, составляли документы и письма. Да и родниться с русичами было не зазорно. Что говорить, если даже княжеская кровь была сильно разбавлена кровью Рюриковичей, а большую часть населения составляли этнические русские!
Что сталось с бывшей Довмонтовой княгиней – неизвестно. Даже имя ее летописи не сохранили. Скорее всего, она умерла, не вынеся позора. Довмонт же, печалясь, вернулся домой.
Тренята, заняв дядюшкин престол, своего названного друга не зажимал и родной крови ему, как и было сговорено, в вину не ставил. И даже от радости позвал своего двоюродного брата Товтивила из Полоцка к себе в столицу – делить “землю и имение Миндовгово”. Товтивил, ненависти к дяде никогда не скрывавший, прилетел как на крыльях. Но пока братья делили добро, они так рассорились, что возненавидели друг друга до смерти.
Товтивил решил разделаться со жмудским выскочкой и захапать все целиком. Подвели его длинный язык и жадность его бояр. Пока Товтивил раскачивался, подыскивая убийцу для брата, его боярин Прококий за приличное вознаграждение донес Треняте обо всем. Великий князь соображал гораздо быстрее и послал вместе с Прококием своих людей, которые зарезали полоцкого князя.
Но прокняжить Треняте долго все же не удалось. Пошел он как-то в баньку помыться, веничком березовым попариться. По  дороге встретились ему четыре хлопца, окликнули:
       - Ты Тренята, князь жмудский?
       -  Как ты с великим князем говоришь, холоп!? – взъярился Тренята.
       - С убийцей великого князя говорю, - был дерзкий ответ.
Только рот князь открыл, чтобы челядь крикнуть, как свалили его с ног и вчетвером стали бить кто чем под руку попало, пока горлом у Треняты кровь не пошла. Кто-то из хлопцев нож под ребро заботливо сунул  и за подельниками следом скрылся.

После этого похода в баню началась головомойка: явился полузаконный наследник престола Воишелк. Сбежавший поначалу с перепугу к мужу своей сестры Шварну (Ивану) Данииловичу в Галич, он теперь решил отыграться за свой позор и выпросил у зятя войско.
Делать было нечего – Довмонт стал собирать людей. На пустующий великокняжеский стульчик охотников было множество (благо, права Воишелка были спорны – ведь он стал монахом и не мог наследовать престол), но вот проливать за этот стул собственную кровушку хотелось не всем. Только разве кости поразмять. Да и Воишелк был не ангел: припомнил бы всем папочку в лучших садистских традициях. Впрочем, сыскались храбрецы. Пришел оружием побряцать даже рязанский князь Евстафий Константинович (терять ему было нечего – удела не имел).
       - Авось и мне перепадет чего, - надеялся.
Поутру сошлись рати.
Но если вспомнились кому-то при этих словах картины поединка Пересвета с Челубеем, сверкание шлемов и стягов, подвиги и геройства, к которым мы привыкли, читатель,   по фильмам и книгам, то здесь ждет нас разочарование. Чуда не случилось: хорошо обученные и опытные в боях галицко-волынские дружины числом и умением раздавили непонятно за что воюющее войско Довмонта. Сложил свою непутевую голову и Евстафий.
Довмонт, понимая, что сопротивление уже бесполезно, решился отступать.

Воишелк занял отцовский трон и начал гнать “дурную кровь” оппозиции. Скольких недовольных и сомневающихся он перерезал, передушил, пересажал на кол – источники скромно описывают словами “бесчисленное множество”. Время от времени он, верный своей натуре, замыкался в костеле и несколько дней кряду стучался лбом об пол перед ликом печально взирающей на его художества Богородицы, усиленно крестился и просил:
       - Мадонна, помоги! Защити от нападений врагов!
И, успокоенный не столько укоризненными взглядами святых, сколько пировавшими по соседству боярами Шварна, снова шел казнить и не миловать. Аминь!

Защита требовалась не ему, а его врагам. И, в первую очередь, конечно, Довмонту. На кого же еще, как не на убийцу отца, должна была пасть кара любящего сына Воишелка? Надо было бежать. И Довмонт решился идти на Русь, поближе к родственникам.
Из соседних земель больше всех глянулся Плесков (Псков). Да и как  не глянуться, когда золота, каменьев самоцветных, “мягкой рухляди” прочей полны у него закрома! Торговлишка обширнейшая, а защитить некому: князю Святославу Ярославичу только что указали на порог.
Туда и повел Довмонт своих уцелевших в бою с галичанами дружинников – всего три сотни человек со скарбом и семьями вместе.

Псковичи в приюте не отказали, но сомневались:
       - Оно, конечно, так. Мать его Рюриковна, известно, княжна русская, знамо Рогволода Полоцкого внучка. Но сам-то он нехристь языческий! Литвин! Как его взять-то да за князя почитать?
Довмонт упираться не стал:
       - Если мать моя веры христианской всю жизнь держалась, то и мне не след от нее воротиться. Крещусь хоть сейчас!
Тут же, в Святой Троице на Крому, и окунулся в купель. Архиепископ осенил князя крестным знамением и пропел басом:
       - Нарекаю тебя, раб Божий, Тимофеем – “почитающим Бога”!
После дел духовных пришла пора и для дел земных. Надо было где-то жить, а в кремль князю псковскому по обычаю путь был заказан.
Довмонт-Тимофей сразу оценил печальное положение дел: Плесков-Псков был фактически ничем не защищен. Кром стоял на холме, с трех сторон окруженном обрывистыми речными берегами, а четвертую сторону закрывала Перша – высокая каменная стена. Посад же был весь как на ладони – приходи и грабь (что соседи и делали). Земляной вал давно уже не спасал город. Да и детинец при желании зимой можно было взять с любой из трех сторон.
Навидавшийся в ливонских и литовских землях замков и крепостей, князь решил:
       - Будем строить стену. С башнями.
       - Из чего же, батюшка? – поинтересовались псковичи. – Деревянную-то пожгут ироды, мало от нее проку. А с камнем у нас плоховато, на Першу едва наскребли. Да и кирпич не больно прочен.
       - Видел я у вас  известняк неподалеку, смешаем его с толченым кирпичом и мелким камнем. Из него и построим.
       -  Батюшки святы! – крестились купцы. – Не видано того на Руси.
       - Вот и посмотрите, - отвечал Довмонт.
Пока лепили из цемента стены с выступами (все по правилам инженерного искусства!),  князь с мужичками  и боярами занялся домостроительством.
Застучали топорики, завизжали пилы, засуетились работные люди. С песнями росли новые терема для дружинников Довмонтовых, с резными крылечками, с разукрашенными ставнями. Место это по имени князя-строителя так и назвали Довмонтовым городищем. И впрямь, князюшка честь свою берег и людьми не гнушался. Не выгнал мужичков из домишек, не потеснил их постоем и прокормом. Сам себе и людям своим избы срубил да зажил по-людски. И за то полюбился псковичам еще более прежнего!
Постепенно росла и новая стена – побеленная, красивая, прочная, опоясала она и новые терема, и посад. У главных Великих ворот соорудили охабень. Вокруг вырыли ров, навесили перекидные мосты. На глазах крепла сила города!
Едва новоселье справили, как посадник уже по столу кулаком застучал:
       - Развлекаешься, князь, стенки строишь, а Гердень Полоцкий обиды нам чинит, людей торговых обирает, с немцами орденскими против Плескова замышляет!
Пришлось ехать. Не в Литву же обратно, где Воишелк зубами щелкает.
Вместе с княжеской дружиной отправились в поход “за Святую Троицу” и псковичи – всего набралась рать в 270 человек.
На свое горе Гердень был в отъезде – грабил кого-то из соседей. Жена его приходилась Довмонту родной теткой, потому взяли ее в плен вместе с детьми да отослали во Псков.  Полоцк же обчистили до нитки, убитых похоронили и с богатой добычей отправились восвояси.
Глядя на захваченное добро, мрачен был только князь. Понимал: погони не миновать – не успеют они ко Пскову отойти, пока Гердень хватится.
Взмолился:
       - Господи, надоумь меня, грешного, спаси и сохрани!
Оставил на всякий случай у Двины двух верных людей, а сам, перейдя брод, решил:
      - Вот что, братья. Два девяносто вас пусть далее идут с добычей, а мы с одним девяносто останемся Герденя ждать. Не ровен час, появится он здесь. Так лучше пусть немногие смерть примут, чем все.
Так и сделали. Обоз двинулся дальше, а Довмонт разбил шатры в бору.

Тем временем  Гердень вернулся домой и вместо своих хором узрел лишь пепелище. Забушевал-залютовал князь:
       - С изменника проклятого с живого кожу сдеру!
Семьсот воинов бросились по следам русской дружины, подгоняемые обиженным Герденем и его литовскими родичами. А вскоре  уже у шатра Довмонта пали на колени дозорные с Двины:
       - Идут полочане, князь! С  литовской дружиной!
       - Помоги вам Бог и Святая Троица, - ответил тот. – Ступайте теперь отсюда.
       - Не уйдем, господин, - уперлись дозорные. – Хотим тоже умереть со славой.
Упрашивать князь не стал. Вышел к людям и честно сказал:
       - Братья, предстоит нам сейчас живот или смерть. Слышал я о мужестве вашем во многих странах, так пусть кто стар – отцом мне будет, кто млад – братом. Постоим за Святую Троицу, за свое отечество!
После долго молился князь, со слезами вопрошал:
       - Господи, осилим ли? На Тебя уповаю!
Духовный отец его, бывший тут же, положил руку на плечо Тимофею-Довмонту и сказал:
       - Благословит тебя, князь, святой мученик Леонтий. Возьми меч свой – и я тебя благословлю. На мече сем тебе ответ. Господь поможет.

Битва на Двине возле острова Гоидова неизвестна большинству из нас. Остается лишь восхититься мужеству русских дружинников и таланту Довмонта, сумевшего при почти восьмикратном перевесе в численности противника нанести литовцам такой урон, что домой из них вернулись лишь единицы. Псковичи же в этом бою потеряли лишь одного (!) человека убитым!
Судя по летописям, Довмонт воспользовался преимуществами местности, которую успел изучить за время ожидания, и эффектом неожиданности. Внезапно атаковав из прибрежного леса переходивших в брод реку литовцев, он сумел посеять панику.  Столпившиеся на берегу литовцы даже не успели принять боевой порядок и кинулись обратно в реку. В давке потеряв брод, многие утонули за тяжестью доспехов, и тела их позже разбросало по двинским берегам на многие версты. Остальные погибли в бою или бежали.

Пока шла эта баталия, великий князь владимирский Ярослав (младший брат Александра Невского) узнал, что псковичи выгнали его сыночка, а взамен взяли, страшно сказать, литовца! И при этом даже не потрудились спросить разрешения у новгородского вече!
Оправившись от удивления, Ярослав решил:
     -    Иду на Псков!
Пока он мечтал, как проучит неблагодарных  и отрубит голову самозванцу, явились к нему “мужи новгородские”. Послушали-послушали речи княжеские да и сказали:
     - Не ходи на Псков, Ярославич. Люб Довмонт Святой Троице. Защищает он веру христианскую, как и брат твой защищал. Пойдешь на него – не сдобровать всей Руси. Ливонские немцы давно на земли русские зарятся, а с юга татары города разоряют. Не будет русских людей, если брат на брата пойдет.
     - Разве  не великий я князь, чтобы не спросили позволения моего? Разве Новгород не глава Пскову, чтобы его не послушали? – обиделся Ярослав. – Псков накажу – другие поперек не пойдут.
     - Слышал ты, князь, что у Гоидова острова было, на Двине? Помогает Довмонту Господь!
     - Что же делать тогда? – задумался великий князь. – Вы, мужи новгородские,   люди торговые и выгоду найти умеете. Дайте совет!
     - Не ссориться с литовцем надо, а дружбу вести, - посоветовали те. – У тебя княжна на выданье – Марья Дмитриевна. Уговори племянника отдать дочь за Довмонта. Он вдов, а княжна красавица. Чем не пара? Родственные узы  крепкие, а ты старший в роду, и Довмонта подчинишь.
На том и сладили. Вскоре сваты Ярослава явились к ничего не подозревавшему псковскому князю. Псковичи доброе дело поддержали:
     - Женись, князь, устроим пир во славу Божию и Святой Троицы!
     - Что ж, аминь! – согласился Довмонт.
Вскоре сыграли свадьбу. Пока новобрачные потчевали гостей яствами да подарки принимали, сведущие люди тихонько перешептывались:
     - Не отступить теперь князю от воли Ярославичей. А и поход-то ратный не за горами! Ревель что бельмо в глазу, на исконных землях русских датчане хозяйничают.

Не дали Довмонту насладиться вдоволь радостями семейными. Оторвали от молодой жены. Теперь уже не по воле Пскова – по воле Новгорода и по воле самого великого князя двинулось 30-тысячное войско (огромное по тем временам) в чухонские земли. Сын Александра Невского Дмитрий с племянниками Святославом и Михаилом Ярославичами вел дружины, взял он с собой и зятя Довмонта с его псковичами.
Впервые объединилась северная Русь, впервые показала свою силу. Первыми занервничали немцы. Прислали делегацию в Новгород – купцов, рыцарей, монахов. Те, с опаской поглядывая на молодцеватых парней в кольчужках, поигрывающих булавами, поинтересовались у бояр новгородских:
     - Магистр Ливонского ордена и епископ Дерптский Александр хотели бы знать, что означает ваш поход и не желаете ли вы напасть на владения ордена без каких-либо на то причин?
     - Пусть магистр и епископ ваши не беспокоятся, - заверили новгородцы. – Мы против них ничего не имеем. За свое мстить будем. Но если  захотите вы датчанам помогать, поостерегитесь!
     - Мы с вами мирны, - льстиво отвечали немцы. – С колыванцами и раковорцами сами разбирайтесь.
     - Целуете крест? – новгородцы не верили своим ушам.
     - Целуем-целуем! – обрадовались послы и действительно присягнули на кресте, что не будут помогать подданным датского короля.
Недоверчивые новгородцы на слово немцам верить не привыкли (князь Александр научил) и потому послали в Ригу “доброго мужа” Семена, а к магистру Лазаря Моисеевича – людей хитрых и смекалистых – “привести божиих дворян к кресту”. Немцы и дома дали присягу на кресте.
И новгородцы поверили. Да и как не верить христианским служителям и рыцарям Божиим, пусть и иной веры? На главной святыне ведь поклялись именем Христовым!
Войско выступило в поход.
……………………………………………………………………………………

Местность Эстляндская была неприветлива. Влажные холодные ветры Балтики пробирали до костей, пустынная болотистая местность, закутанная в снежное покрывало, была безлюдна и враждебна. Промозглая сырость вместо морозов не давала согреться даже у костров во время привалов. По ночам до шатров доносился протяжный и тоскливый вой чухонских волков, оголодавших за зиму и теперь следующих за людьми в надежде поживиться чем-нибудь.
По дороге чудь несколько раз устраивала засады – да без толку: отбились без потерь. Однажды даже загнали несколько сотен чухонцев в пещеру и три дня потратили, чтобы их выманить. Спасибо новгородцам – догадались  воду пустить. Когда из затопленной пещеры полезла захлебывающаяся чудь, ее всю перебили.
Так и шли до середины февраля 1268 года. Впереди был Раковор!

Сегодня некоторые прибалтийские демагоги от политики любят напоминать, как в 1940 году их насильно заставили жить в Советском Союзе и «злых русских» за это называют не иначе как оккупантами, забывая о том, что причиной этой «оккупации» послужила угроза от присутствия гитлеровских войск на их границах. И что еще до 1917 года они совсем не возражали быть частью Российской империи. И что эпизодическая самостоятельность отдельных областей и герцогств неизменно приводила их туда, откуда они и вышли, - в Россию.
В ХIII веке люди еще помнили о разрушенном лет за сорок до описываемых событий русском городе Колывани, на месте которого датские захватчики (вот кто был одним из первых оккупантов этих мест!) построили свой город Ревель, местным населением прозванный Таллинн («датский город»). И в прибалтийские земли новгородцы и псковичи шли не грабить, а искать мести и справедливости.
И вот он – Раковор. Черная громадина, затуманенная дымкой утреннего морозца и отделенная от русских ратей рекой Кеголой. Важная крепость, защищающая пути к Нарве и Дерпту.

Первое, что к своему изумлению увидели русские на стенах крепости – стяги дерптского епископа и Ливонского ордена, еще недавно клявшихся Ярославу о нейтралитете. А затем разглядели и рыцарские плащи на мосту через Кеголу.
Князья собрались на совет.
      -  Через мост идти нельзя, - разумно рассудили, подумав. – Немцы стрелами наших мужей побьют, а мост не пройдем. В обход надо. И «свинью» немецкую будем тоже в обход, с боков сечь.
И по зимнему льду перешли реку. Тут же стали строить ряды. Тверичи с Михаилом Ярославичем встали по левую руку. В центре – новгородцы с посадником Михаилом Федоровичем, князем Юрием Андреевичем (племянником Ярослава) и тысяцким Кондратом. Правый фланг достался Довмонту и тестю его Дмитрию с переяславской дружиной.
Немцы и датчане, завидев противника, спешно организовали  свой любимый свинорылый строй и двинулись вперед. Но нетерпеливый и жаждущий славы епископ Александр Дерптский решил не ждать и первым обрушился со своим полком на псковичей. Довмонтова дружина быстро погасила пыл датчан. Когда епископ пал, сраженный русским мечом, рижане и тарбатцы окопались и перешли в глухую оборону.
К ним на помощь уже спешили рыцари – с воинственными криками, лязгая железом. Новгородское пешее «чело» под страшным напором медленно попятилось, но удар выдержало. Стройные шеренги Железного немецкого полка рассыпались горохом. Одинокие всадники плыли над морем новгородских дружин, и оно постепенно поглощало их одного за другим.  Длинными крючьями рыцарей стаскивали с седел, лошади не могли поворачиваться в давке. Но преимущество рыцарей все же было заметным: люди падали под их ударами целыми рядами. И тогда на выручку новгородцам пришли тверичи. С другого фланга ударила тяжелая русская конница, а затем пятитысячная переяславская дружина и псковичи.
Ливонцы дрогнули и вскоре обратились в бегство. Переяславцы и псковичи гнали их семь верст в трех направлениях. Их путь с полным правом можно назвать дорогой смерти. Все пространство вдоль Кеголы было покрыто трупами до такой степени, что коннице трудно было продвигаться вперед, не наступая на них. В летописях  указаны огромные немецкие потери: одних только рыцарей полегло 1350 человек.
От полного разгрома немцев и датчан спасло приближение еще одной немецкой рати, которая с ходу врезалась в русский обоз. Пришлось поворачивать назад и строиться для нового боя.
Но здесь вмешалась природа, сжалившись над проигравшими: ранние февральские сумерки скрыли противников друг от друга.
В темноте немцы нападать на русских, даже измотанных длительной битвой, не решились и тихо драпанули восвояси. Дмитрию же, который рвался немедленно напасть на них, воеводы разумно посоветовали:
       -  Время уже к ночи, в темноте смешаемся и будем бить своих. Подождем до утра, княже.
А утром было перед русскими только залитое кровью поле трупов, закованных в латы и закутанных в кнехтские плащи. Дозорные не обнаружили ливонцев ни за два, ни за четыре, ни за шесть часов пути.
Это была победа в страшном побоище, какого «ни отцы, ни деды не видали», как заметила летопись. За три дня стояния «на костях» выяснились и потери, особенно тяжелые у новгородцев. Тела посадника Михаила и 13 знатнейших новгородцев с почестями отправили в Новгород, а иных бояр и дружинников владимирских, псковских, ладожских, новгородских и прочих (всего пять тысяч человек) похоронили. Не нашли тысяцкого Кондрата и «порочного мастера» Тогала, выманивавшего чудь из пещер. То ли снегом их припорошило где, то ли немцы с собой уволокли.
На четвертый день собрались домой: для штурма Раковора сил не хватало. Но неугомонный Довмонт возвращаться отказался:
       -  Погуляем еще маленько, - решил он.
       -  Да зачем тебе это? – вопрошал тесть. – Тебя жена дома ждет. А славу себе ты уже добыл.
       -  Если немцы оклемаются, они в Плесков придут. Не бывать тому, - сказал Довмонт, как отрезал.
Собрал дружину и пошел по Поморью эстляндскому и ливонскому. Где побьет, где пожгет немцев. Всю область Везенбергскую (то есть Раковорскую) до самого моря опустошил, нагнал страху и затем уже вернулся домой с богатой добычей и множеством пленных.
Так закончился Раковорский поход, несправедливо забытый сегодня учебниками истории. А ведь по масштабу и значимости он во много раз превосходит и Невскую битву, и Ледовое побоище. Героя Раковора Довмонта бояться будут ливонцы, шведы и датчане при его жизни всегда.
……………………………………………………………………………………

Дома ждали неотложные дела.
     -   Не простят нам Раковора немцы, - обратился князь к вече. – Границы надо укреплять. Пока с дальних сел до нас вести долетят, враг, обиды починив, к нашим стенам придет.
      - Так что же делать-то? По Божию промыслу все деется, - разводили руками псковичи.
      - Вот слуг божиих на защиту и определим, - согласился Довмонт. – Будем ставить монастыри.
      - Где?! – опешили купцы и бояре, заранее подсчитывая, во что это встанет. Но архиепископ уже поспешил князя-победителя поддержать:
      -  Угодное Богу дело сделаем! Поставим монастыри, князь, скажи только место. Без монастырей не будет покоя и благодати Псковской земле.
      -  На устье Мирожки стоит небольшой монастырь – укрепим его стенами, пусть с юга город защищает. А на западе, где река Великая крутой поворот делает, построим новый. Есть там большая скала Снетная – на ней и поставим монастырь. Суда там всегда медленно идут до подветренного пути – лучше места не придумаем.
Монастырь этот назвали Снетогорским, а на Мирожке – Мирожским. Воздвигли там храмы однокупольные, вокруг стены монастырские из той же смеси известняка и кирпича. Про это дело тут же пронюхали немцы и вредное сие предприятие долгое время пытались уничтожить. Лишь через много лет им удалось убить настоятеля монастыря – игумена Иоасафа с братьей и сжечь монастырь, но его вскоре восстановили.
Кроме форпостов на границах, помня о Раковоре, воздвиг Довмонт еще одну маленькую церковь – в честь великомученика Георгия.
Пока занимались строительством, ливонцы, собрав остатки сил, замыслили отомстить  псковичам. Отряд в 800 человек тайно пришел на границы псковских земель и сжег несколько сел. Не имея возможности нагадить более серьезно и боясь Довмонта, они решили поскорее удирать с добычей. Но князю вовремя донесли об обиде. Захватив с собой всех бывших под рукой дружинников (всего 60 человек), Довмонт пустился в погоню на пяти насадах и догнал наглецов на реке Мираповне. Застигнутые врасплох немцы забились в камыши. Лезть за ними туда же было опасно: слишком неравны были силы.
     -  Надо бы выкурить их оттуда, - предложили дружинники.
     - Выкурим, - кивнул Довмонт. – Поджигайте траву.
Окруженные огнем и дымом, немцы с пылающими волосами выбирались из камышей и находили свою смерть. А Довмонт, забрав награбленное ими добро, возвратился домой.

Отмстив за обиду, зажили псковичи лучше прежнего. Но недолго длился мир. Не забыли своего позора ливонцы. Не прошло и двух лет, как 18-тысячное войско уже стояло под стенами Пскова. Взяв Изборск, ливонцы приволокли свои стенобитные машины прямо к самому Крому.
Верный себе и вере православной, вошел Довмонт в храм святой Троицы и возложил меч свой на алтарь:
     -    Господи, да не оскудеет пажить овец Твоих!
Длинный клинок меча в отблесках восковых свечей заиграл красноватыми бликами. Когда-то выкованный немецким мастером в далеком городе Пассау, проливший много вражеской крови и всегда служивший девизу, отчеканенному возле его рукояти, он и сейчас готов был защитить честь своего хозяина.
Игумен Исидор со всем иерейским чином вышли к князю в парадных одеяниях. Обратившись к богатырю, Исидор торжественно возвестил:
      -   Господь благословил тебя, княже, защитить землю русскую. Возьми меч и ступай.
Было пора. Псковичи заперлись в князевом городище с женами, детьми, со всеми пожитками. На стенах уже дружина осыпала неприятелей тучами стрел и поливала кипящей смолой. Тогда-то и оценили довмонтову тягу к строительству.
      -  Что делать будем, князь? – спрашивали старейшины. – Послали мы уже в Новгород гонца, но доберется ли он раньше, чем ворог поганый нас одолеет? Успеет ли подмога?
      -  Не будем мы подмогу ждать, - сказал Довмонт. – Завтра же выйдем за стены. Много немцев, да и нас немало. Готовьте смолу, стрелы. С Божией помощью одолеем врага.
Это была смелость, граничащая с безрассудством. Но именно поэтому поверили. И вышли. И дали бой. Сам Довмонт, оказавшись лицом к лицу с магистром Ливонского ордена, рассек ему щеку мечом, навечно оставив своеобразный зарок не ходить на Русь.
Отвага ли псковичей, смешанная с отчаянием, помощь ли свыше или беззаветная храбрость князя помогли в тот день Пскову – но враг отступил от стен.
Пришедшие через десять дней новгородцы уже и не чаяли видеть Псков живым. Совместными усилиями прогнав немцев за реку, соратники по Раковору Довмонт и Юрий вынудили ливонцев к миру по своей воле.
Это была жирная точка в долгом, тридцатилетнем противостоянии Руси и Запада, начавшемся еще при Александре Невском. Целых двадцать лет после разгрома под Псковом ливонцы не решались приблизиться к границам Довмонтовых земель. Долгожданный мир подарил покой и процветание Северо-Западной Руси.
Благоверный князь нищих миловал, за вдов заступался, храмы украшал и в большую политику междоусобиц не лез. Лишь однажды он вмешался в споры Рюриковичей о власти над русской землей, когда Андрей Городецкий с татарами пошел войной на брата своего Дмитрия, тестя Довмонтова. Покинутый всеми, переживающий за дочерей, взятых их родным дядей «в заклад», Дмитрий заперся в крепости Копорье, но новгородцы, забыв о былом боевом братстве, ввели в город свой гарнизон. Дмитрий, чудом избежавший ареста, «иде за море». В этот самый момент и встал Довмонт на защиту слабейшего: стремительным ударом он взял Копорье и Ладогу, освободил людей Дмитрия, вернул ему казну.
Благодарный тесть, вскоре возвратив себе престол, не разочаровал спасителя. Уже через четыре года он впервые в русской истории (и задолго до битвы на Воже!) в открытом полевом сражении разгромил ордынские войска, натравленные на него братом Андреем.
Принимал ли участие в этой битве Довмонт, неизвестно. Но воинская честь его несомненно требовала быть рядом с Дмитрием. Не оставил он его и во времена рати Дюденевой, принял тестя во Пскове, не побоявшись ни татар, ни гнева великого князя Андрея.

……………………………………………………………………………………
Много лет прошло с тех пор, как впервые ступил Довмонт на Псковскую землю. Тридцать три годочка пролетело как единый миг. Преобразился Псков в белокаменный град с богатым посадом и множеством церквей и монастырей. Лакомый кусок для любого завоевателя.
А у Ливонского ордена по соседству дела шли все хуже: слишком уж вольно стали хозяйничать бывшие союзники – рижские епископы – в Восточной Прибалтике. В споре о главенстве на оккупированных землях пока никто не мог взять верх. С подачи старших братьев – тевтонцев – ливонцы строили планы овладеть Ригой и Гданьском, но в тылу оставался сильный Псков со своей значительно пополнившейся за последнее время казной. Что, если Рига помирится с ним?
Больную тему следовало закрыть прежде, чем приступать к серьезным мероприятиям. Да и Довмонт Псковский уже староват стал мечом махать. Не осилит он завета родственника своего Невского: «Кто с мечом к нам придет, от меча и погибнет».

……………………………………………………………………………………
Тишина подозрительна, когда ждешь беды. А чего ее ждать тому, кто ничего не боится? С приходом ночи, помолясь, ложились люди почивать безбоязненно. Деток укладывали: «Господь с тобою и князь, надежа наша. Спи, чадо!»
Сторожа посадские недоумевали:
      -   И чего это псам кромским не спится? Скулят да воют, морды в бойницы суют. Чего им не хватает?
Блеснуло что-то в темноте, неясный шорох послышался где-то близко – и вот уже кнехты-разведчики вытирают о плащи тонкие, как шило, ножи-убивцы. Длинные шеренги теней расползлись во все концы посада – убивать и грабить спящих псковитян.
Кто-то из уцелевших сторожей уже стучался в ворота Крома:
     -    Беда, православные! Немцы в городе!
Взревела труба на Смердьей башне. За ней отозвался набатом колокол Троицкого собора. Разбуженный князь и воеводы бросились на стены и увидели занимающееся пламя горящих улиц. Крики и стоны, мечущиеся люди, выскакивающие из домов в исподнем и падающие под ударами мечей. Выйти к ним на подмогу – чистое безумие. Жестокие законы войны запрещали открывать ворота: главная часть города – Кром, его следовало защищать в первую очередь.
Но к воротам детинца пробирались посадские люди, надеясь, что любимый князь не оставит их на верную смерть и в этот раз.
Довмонт уже принял решение:
     -   Идем в город! Охабень усилить! Воров немецких бить нещадно!
     -   Как своих-то узнаем, княже? – охнули воеводы. – Темно ведь! Нельзя из Крома выходить!
     - Свои в исподнем, чужие в доспехах. Не время спорить, братья. Господь нам в помощь.
Немыслимое дело задумал князь: ворота открылись! Дружинники Князевы ураганом пронеслись над немецкими заслонами. Завязался бой – в тесноте улиц, между частоколами, на мостках, в тупиках, во дворах. Бой страшный и непонятный: где свои, где чужие? Отличали по лязгу брони, по отсветам пламени на металле, по плачу женщин и детей.
Застигнутые врасплох ливонцы отшатывались от внезапно возникающих из темноты всадников и падали, сраженные копьями. Взятые под защиту люди пробирались к воротам кремля, а воины снова растворялись в гуще сражения.
И вот сигнал к отступлению. Ряды дружины сомкнулись щитом, закрывая последних спасенных, еще не успевших зайти в охабень. Медленно пятясь, они видели бегущих к ним кнехтов – уже понявших, в чем дело, и стремящихся к воротам. Но ворота захлопнулись раньше, перед самым носом ливонцев.
Оставалось лишь молиться за тех, кого не успели спасти, за отданные на поток и разграбление Запсковье и Завеличье. Зловещее зарево и дым скрыли их от глаз защитников кремля. Всю свою ярость орденцы выместили на заречных посадах.

Мартовское утро на день Герасима-грачевника (4 марта) открыло взору псковичей обугленные головешки на месте теремов и частоколов. Пепел, дымящиеся развалины, трупы, а  в отдалении черные кресты на белых стягах «божиих дворян». Со всех сторон уже тянулись к Перше пороки, готовясь начать осаду. Не ожидая более подвоха, ливонцы лениво разворачивали боевые порядки возле церкви Петра и Павла на речном берегу.
     - Эка силища-то! – вздыхали люди псковские. – Кишмя кишат, ажно дух перехватывает!
    Дружина, прикрывая  рукавицами глаза от слепящего солнца, глядела молча.
-    Пойдем, помолясь, - велел Довмонт и обратился к тысяцкому: - Иван Дорогомилович, готова ли рать судовая?
Тот уже давно ждал вопроса, зная нрав князев,  и с готовностью отозвался:
-    Как есть, княже! И конница томится без дела, и дружина заскучала!
-    Открывайте ворота. Пора!
Летописи сохранили этот бой для нас, далеких потомков, хотя и в нескольких строках. Одно из самых подробных описаний дает Н.М. Карамзин: «Князь Довмонт, уже старец летами, но еще воин пылкий, немедленно вывел свою дружину малочисленную,  сразился с немцами на берегу Великой, смял их в реку и, взяв в добычу множество оружия, брошенного ими в бегстве, отправил пленников, граждан эстонского Феллина, к Великому князю. Командор Ордена, предводитель немцев, был ранен в сем несчастном для них сражении, о коем ливонские историки не упоминают…» Более того, после такого позорного для немцев разгрома очень долгое время они даже не смотрели в сторону Руси.
Это была последняя битва князя Довмонта. Через два месяца, 20 мая, он умер, окруженный любовью и благодарностью псковичей. Как указывает хроника – во время мора, «мало поболев».
Над его могилой в Троицком соборе до самой революции 1917 года висел его боевой меч – тот, которым перепоясывались все следующие псковские князья с наказом:
- Правь, как Довмонт!
Забытого ныне псковского князя помнили еще в веке 19-м, когда в Новгороде в 1862 году в связи с тысячелетием Руси был открыт барельеф со ста девятью фигурами лучших людей государства Российского. Среди этой сотни выкованных изображений была и фигура литовца Довмонта.
Милостивый князь и выдающийся полководец вскоре после смерти был причислен к лику святых. Не за многие построенные им церкви, не за любовь народную, а за ратные подвиги и за мужество великое. И за отчеканенную на клинке меча заповедь, которую свято соблюдал князь всю свою жизнь и которую ныне многим бы вспомнить не мешало:
«Чести своей никому не отдам!..»


26.12.2006-11.11.2007
Ульяновск