Последний день

Это был последний день. С этой мыслью Матвей Панин проснулся утром, и все оставшиеся часы эта мысль не оставляла его.
Все было так же, как и всегда: спортзал школы, переделанный под казарму, БТРы на дорогах и овчарка Палка, обнюхивающая обочины в поисках фугасов. Вчера взорвали еще одну цистерну с нефтью, которую воровал один предприимчивый мужик из местных. Аул гудел недовольно: ведь вместе с незаконным бензином погорели  заработки  доброй половины тейпа. Матвей сам лично устанавливал взрыватель, а потом издалека вместе со взводом наблюдал, как валит черный дым вперемешку с жадными языками пламени. И ему было наплевать на аул и его мнение. Все правильно и справедливо. А это самое главное.
Вчера же подорвался на фугасе БТР, а с ним еще и пара знакомых ребят. Как проморгали этот фугас – одному Богу известно. Суть не в этом. Просто тогда Матвей уже не думал о том, что завтра последний день. Он знал только то, что за них отомстят. Не он, так другие. И что взрыв этой цистерны –  тоже месть. Хоть и не такая, какую предпочел бы он, но все же. Черные дрожат за каждую копейку, а уж из-за этого взрыва будут причитать, будто любимую жену похоронили.
Сегодня все было иначе. Сегодня появился страх не дожить до гражданки. Вернее, он рос  с каждым днем, а сегодня окончательно сформировался. Но Матвей боялся даже не этого, а того, что будет потом. Целый год войны, где все ясно: это – черное, а это – белое. Все измерялось человечностью, верностью, смелостью. Готов пожертвовать жизнью за того, кто рядом, или нет. Если готов, то в ответ обязательно будет такая же готовность. И этот человек становится уже не просто другом, а братом. Навсегда. А что ждет на гражданке? Целый год не видеть мирной жизни – и уже невозможно представить, какова она. Там у людей какие-то проблемы, дела… Матвей в последнее время часто думал об этом. И не хотел возвращаться, потому что отвык жить по-другому. Он жил на войне. Это была настоящая жизнь. Иначе он уже не мог и не умел. Не то чтобы его не тянуло домой: он скучал по родителям и сестре. Просто там, дома, была не настоящая жизнь, а какой-то полусон, где одни полутона и ничего не ясно так четко, как здесь.
И вот он настал – последний день. Через пару часов он и еще Леха Артемов, его земляк, со своими вещичками должны будут усесться в «уазик» и отбыть на станцию, а потом – домой, в родной Волжск.
Матвей обошел сегодня все окрестности: озерцо, где они всем взводом плескались регулярно; холмы с небольшой рощицей; стоял долго возле воронки, где вчера подорвались ребята. Потом молча повернулся и пошел в казарму.
Леха уже ждал, насвистывая какую-то песенку и притопывая в такт. Завидев Матвея, он подхватил свой рюкзак и заорал:
     - Где тебя носит, Длинный? Пора уже двигать!
     - Сейчас, сейчас, - лениво отозвался Матвей и легко вскинул на плечо свою сумку. Оглядел в последний раз помещение и пошел неторопливо за Лехой на улицу.
Там уже ждали ребята, чтобы проститься. Обнявшись со всеми по очереди, Матвей остановился перед Батей – командиром взвода прапорщиком Шумейкиным. Тот внимательно смотрел на Панина, потом похлопал его по плечу:
     - Ну что, ребята, не забывайте нас. Может, свидимся еще.
     - Обязательно, - пообещал Матвей.
Вот и все. Потом, глядя  в забрызганное чем-то черным окошко уазика- «санитарки», он почему-то вспомнил корявую железяку на краю фугасной воронки и перекореженное колесо БТРа. Думать о том, что дальше, не хотелось. Матвей просто смотрел на местность, полуразрушенные дома, и рука по привычке тянулась к автомату, которого уже не было. 


Выгрузившись из автобуса, Панин  постоял немного на остановке, привыкая к почти забытой уже родной волжской местности. Оглядевшись, он не увидел ни блокпоста, ни вооруженных людей в камуфляже, ни даже каких-либо развалин где-то поблизости. Поймав себя на мысли, что все еще ищет признаки войны, Матвей от досады сплюнул смачно на пыльную обочину и пошел вразвалочку туда, где виднелась среди зелени лип его родная хрущевка.
Он писал родителям, что приедет примерно сегодня или на днях. Точной даты он и сам не знал тогда. Поэтому не удивился, оказавшись в родном дворе, что его не встречают с цветами и шампанским. В глубине двора женщина с тазиком развешивала белье. Возле металлических гаражей резвились два карапуза с трехколесным великом. Матвей не сразу узнал  мать. Она сидела на лавке возле подъезда с девчушкой лет двух и, улыбаясь, что-то рассказывала ей. Потом подняла голову и увидела сына. Минуту оба не двигались, глядя друг на друга. Но вот мать поднялась и отставила девчушку в сторону. Видимо, не веря своему счастью, она больше не смогла сделать ни шагу, и Матвей сам поспешил к ней, понимая, как он соскучился по матери и по дому вообще.
Через минуту, выпустив мать из объятий и смущенно уговаривая ее не плакать, ведь он вернулся живой и невредимый, Матвей наклонился к девочке, все еще стоящей рядом с ними.
     - Ну, а ты у нас кто? – спросил весело.
     - Катя, - серьезно сказала девочка и спряталась за юбку его матери.
     - Катюша, поздоровайся с дядей. Это дядя Матвей, - обратилась к ней мать и взглянула на сына: - Это Дашина дочка, Катенька.
Матвей улыбнулся племяннице и протянул ей руку. Та с опаской смотрела на здорового мужика в камуфляже, потом вдруг отошла от бабушки и ринулась в подъезд.
     - Ничего, привыкнет, - махнула рукой мать. – Пойдем скорее, отец-то дома не знает еще ничего. Мы тебя ждали завтра. Не готово даже ничего. Ты уж прости.
     - Да мне ничего не надо, мам, - успокоил ее Матвей.
     Он был дома.


Он был дома. За оставшуюся часть дня эта мысль не раз появлялась у Панина в голове. Почти ничего не изменилось. Лишь места стало больше, ведь Дашка вышла замуж и жила теперь у мужа – старинного Матвеева другана Андрея Лисицына. Матвей снова оказался в атмосфере гостеприимного и шумного общества – своей семьи и почти всех соседей по подъезду: всем хотелось посмотреть на него, вернувшегося с войны. Чувствуя себя не слишком уютно от такого всеобщего внимания к нему, Матвей при первом удобном случае улизнул из квартиры, оставляя гостей и семью петь  хором «Ой, цветет калина» и весь прочий репертуар народных песен.
С облегчением выдохнув, Панин спустился к подъезду, сел на лавочку под липой и закурил. Сверху из квартиры доносились тосты, радостные крики, гармонист дядя Сережа надрывался, как мог. А во дворе была тишина. Сумерки уже спускались на город. В домах желтели квадраты окон. Начинали розоветь фонари. Матвей наслаждался этой тишиной. Впервые не надо было  опасаться, что кто-то не вернется сегодня. Впервые можно было вот так открыто, без автомата и бронежилета выйти покурить. Это было непривычно. Как непривычна была и мысль, что обязательно наступит завтра и что он не знает, что будет делать в этом завтра.
На крыльце подъезда показался отец.  Не спеша он подошел к сыну и присел рядом на лавку. Закурил. Помолчал, не зная, как подступиться  с разговором. Потом спросил:
     - Ну что, сынок, соскучился по дому-то?
     - Конечно, пап, - кивнул Матвей, глядя вперед, где неподалеку тусовалась какая-то компания из мальчишек и девчонок лет пятнадцати. Тоже местных: Матвей кое-кого из них даже узнал в лицо. Те пили что-то, смеялись заразительно – видимо, отмечали какое-нибудь значительное событие.
     - Это хорошо, что ты вернулся, - продолжал отец. – Мать-то ночей не спала, все дни считала до твоего приезда. Как там, на войне-то?
     - Нормально, пап, - пожал плечами Матвей. – Война как война.
     - Понятно… - вздохнул отец, не зная, что еще сказать. – Ты дома побудь хоть немного, дай матери нарадоваться. А потом уж работу будем искать.
     - Ладно, пап, побуду, - уверил Матвей, думая о другом. Отвык он от мирной жизни, разучился  жить по прежним правилам. Это раньше знал его весь район и для всех он был первый друг. Кто вспомнит его сейчас?
Знакомый резкий вой раздался за спиной, и небо над головой вспыхнуло зеленым светом. Что-то громко хлопнуло пару раз, и раздался довольный смех пьяных подростков за углом.
     - Ты что, сынок? – услышал Матвей голос отца и понял, что лежит на земле, закрыв руками голову.
Поднявшись с асфальта, он стал отряхиваться:
     - Ничего, пап. Привычка…
Он просто забыл.  Он был дома.

Восстановить старые связи оказалось нетрудно. Матвея помнили и прежние друзья, и, что тоже немаловажно, подруги. Особенно соседка Алька и бывшие одноклассницы Светка и Ольга. Самое приятное было то, что все три,  оставив по боку теперешнюю личную жизнь, с радостью возобновили свои отношения с Паниным. По очереди Матвей зависал у них вместе с Серегой Рюхиным, время летело незаметно. Потом пришли боевые, и Панин, взяв примерно половину этих денег, уехал в Тулу к бывшим сослуживцам. Следующие две недели он помнил довольно приблизительно. Денег не считал, практически живя во всех возможных заведениях города. Там же, в Туле, его лишили водительских прав за то, что он посмел ездить наперегонки с сотрудниками ГАИ. Особо не расстроившись, Матвей продолжил ездить уже без прав на отцовской «семерке». Наконец, придя в себя в каком-то кабаке, названия которого он так и не узнал, Панин решил ехать домой, пока еще оставались деньги. Но тут, на его беду, за ним, почуяв неладное, приехал отец. Вдвоем они выпили бутылочку на посошок – и все началось по новой, только уже вместе с отцом. Один только раз тот осторожно сказал сыну:
     - Матвей, может, поберег бы деньги? Купил бы что-нибудь серьезное, пригодятся еще деньги-то.
     - Пап, - сказал ему Матвей, - эти деньги заработаны кровью. Счастья они не принесут.
     - Как знаешь, - вздохнул отец.
Матвей вернулся домой без денег, но с легким сердцем. Узнав, что деньги закончились в борьбе с зеленым змием, мать ничего не сказала, только покачала головой. И все пошло по-прежнему.
Жить Матвей остался у родителей. Хотел было снять квартиру, но потом рассудил, что ему вобщем-то наплевать, где жить. Есть отдельная комната, куда родители без стука не заходят. Значит, личной жизни ничто не помешает. А больше и не нужно.
Поиски работы тоже долго не продлились. Хороший автомеханик, неподалеку от дома Панин отыскал заброшенный сарай, кое-как отремонтировал на оставшиеся деньги, повесил вывеску и стал чинить машины. Сначала знакомым, а потом и всем желающим. Дела шли неплохо, по крайней мере, всегда было на что выпить и девчонок угостить. Особо напрягаться было не нужно, потому что к делу подключились еще пара знакомых мужиков из его дома.
Вобщем-то, можно было жить. И Панин жил, не заботясь о завтрашнем дне. Дискотеки, кабаки, девчонки. Что еще нужно было человеку для счастья? Только по ночам он иногда просыпался от собственного крика, пугая этим очередную подружку, ночующую у него. Война все еще жила в глубине его сердца, хотя он уже не шугался петард, хлопающих рядом с ним, и не ловил себя на мысли, что ищет глазами где-нибудь поблизости стоящий БТР.  Навыки спецназовца ему тоже периодически пригождались.
Подрезал его однажды какой-то урод на трассе, чуть весь капот не смял. Хорошо, успел Панин вовремя затормозить. Урод тем временем уже подбегал к Матвею, матерясь и грозя включить счетчик. Машинка-то у него была не ахти какая – всего лишь «девятина», но угрозы скоро сменились приложением рук. Панин терпел, пока урод не взгромоздился на него верхом. Сам даже не успев понять, как, Матвей вскочил на ноги в один прыжок. Урод упал, растерявшись, но тут же поднялся – и не вовремя. Матвей нанес всего один удар – в ухо. Брызнула кровь. От дикой боли урод завопил и забегал кругами вокруг своей машины, не понимая, что с ним произошло. Матвей решил не ждать продолжения, сел в свою машину и уехал восвояси, матеря себя за то, что  не рассчитал удар: у мужика наверняка лопнула барабанная перепонка.
С тех пор Панин стал бояться применять силу, чтобы не убить кого-нибудь ненароком. В тюрьму ему не хотелось, тем более что среди его бывших сослуживцев уже подобные инцеденты произошли. Поэтому пару раз еще случалось ему быть битым какими-то недорослями, с которыми он мог бы справиться на раз.
Одиноким волком Матвей проходил недолго – всего полгода. Сидел он с друзьями во дворе родного дома, за жизнь говорил, пивко потягивал. Зять тут же был, Андрюха. И увидел идущую в соседний подъезд незнакомую девчонку. Ничего такая, симпатичная, худенькая, волосы каштановые до пояса, глазки голубые. На вид лет семнадцать-восемнадцать.
     - Кто такая? – кивнул он  на нее.
Зять проследил за его взглядом и сообщил:
     - Да Настюха, к подруге идет, наверное.  Только на нее можешь особо губы не раскатывать.
     - Почему? – поинтересовался Матвей.
     - Она никому не дает, отшивает всех. Девочка она еще, - пояснил Андрюха.
    Панин дождался, когда Настя выйдет из подъезда, - часа три, наверное, ждал. И напросился проводить. Проводил. Ничего девчонка была, веселая такая. И смотрела заинтересованно. Матвей на прощание пообещал ей зайти на днях.
На обратном пути его встретил зять:
     - Ну как?
     - Нормально, брат, - рассказал Матвей. – Встречаться будем.
     - Подожди, терпение лопнет – сам бросишь, - предсказал зять.
     - Посмотрим, - неопределенно ответил Панин.
К имени Настя еще с Чечни Матвей питал особые чувства. Была у них снайперша Настасья, очень хорошая женщина. И к Матвею всегда хорошо относилась. Все норовила накормить повкуснее. Иногда Панин подшучивал над ней, тогда Настасья превращалась из кошки в тигрицу, и  Матвей быстренько прятался где-нибудь в сортире, чтобы не достала. И всегда говорил потом товарищам:
     - Либо убьет меня Настасья, либо женюсь на девчонке с таким именем.
И вот она – судьба хитрая – взяла и подшутила над ним: свела с Настасьей.
Завелся, вобщем, Панин. Всегда, узнав, что у девчонки имя такое, из принципа добивался ее. И на этот раз решил: будет моей. Других отшивала, а меня не сможет.
Настюха долго держалась, полгода точно. Матвей добросовестно терпел такое воздержание. А когда терпеть было невмоготу, шел к Альке-соседке, или находил Ольгу со Светкой и зависал у них. Или по мелочи кого-то снимал, когда с мужиками в баню ходил.
Ухаживал тоже красиво: цветы дарил, шоколадки разные, комплименты говорил, безумства совершал. Мог, к примеру, на крышу дома залезть, птицу изображая.  В любви, конечно, объяснялся – не без этого. И Настюха сломалась. Добился Матвей своего. Бросать не стал, решил: пусть будет. Девчонка хорошая, умненькая такая. Можно было с ней по душам поговорить. Родителям тоже нравилась. Заботилась о нем, тоже в любви клялась.  Любит – и хорошо. Разлюбит, тоже не беда. Похождения свои, конечно, приходилось скрывать под разными предлогами: ревнивая оказалась. Но Панину эти досадные мелочи особо не мешали.
Жизнь продолжалась.


Спустя еще год у родителей стало кончаться терпение, глядя на бесшабашную эту Матвееву жизнь. И семейный совет постановил приобщить его к дисциплине. Сестра Дарья предложила устроить Матвея в охрану по знакомству. Матвею было все равно, поэтому упираться он не стал: подал документы и был с удовольствием принят в память о его славном боевом прошлом.
Фирма была солидная, здание большое. Посетители важные. Девчонок симпатичных много. В охране тоже ребята хорошие подобрались. С одним из них – Олегом – Матвей особенно сдружился. Олег тоже недавно устроился, где-то за пару месяцев до Панина. Уже более-менее всех знал. Тоже в армии отслужил где-то на Севере. Учился теперь на юридическом заочно. Он и взялся помочь Матвею освоиться на новом месте.
     - С черного хода пускать можно только своих, - объяснял Олег. – Два длинных звонка. Другие пусть с парадного заходят. Документы на вертушке всегда проверяй: фамилию, имя, чтобы фотография была обязательно. Если что – меня по рации вызывай.
     - Понял, - кивнул Панин.
     - Подожди, - Олег вдруг отошел от него. Причем быстро так отошел.
Матвей повернул голову ему вслед и увидел девушку, спускающуюся с лестницы с небольшим портфельчиком для бумаг. Олег шел прямиком к ней. Девушка заметила его, улыбнулась и остановилась. Они отошли вдвоем в сторонку, чтобы никому не мешать и стали разговаривать.
У Панина сердце екнуло. И  понял он, что эту девушку  упустить не имеет права. Таких красавиц он редко встречал. Блондинка, глаза карие с зеленью. А улыбка какая! И свет от нее, как от солнца, на сто метров вокруг. Недаром Олег так расцвел и глаз с нее не сводил. Даже краснеть стал поминутно.
С трудом Матвей заставил себя отвести взгляд от этой парочки и стал вспоминать свою Настюху, а потом, когда это не очень помогло, по очереди Ольгу, Светку и Альку-соседку.  И несколько раз про себя повторил, что Олег – его друг, а девушка друга – это святое.
Приняв самый серьезный из всех возможных вид, Матвей с деланным безразличием оглядывал посетителей, проверял документы, потом сел кроссворд решать на вертушке. И с удивлением заметил краем глаза, что Олег с той девушкой идут в его направлении.
     - А это у нас Матвей, - сказал Олег, подойдя к Панину. – С сегодняшнего дня здесь работать будет. Герой, между прочим. В Чечне был.
Девушка улыбнулась вдруг Матвею, и он окончательно потерялся. Кажется, даже покраснел.
     - А это Таня, - представил девушку Олег. – Юрист наш. И наше солнышко. Видишь, как тепло вокруг стало.
     - Олег… - смущенно засмеялась Таня. – Не заставляй меня краснеть.
     - Очень приятно, - Панин от греха подальше зарылся в газету окончательно и стал усиленно размышлять, что это за слово из четырех букв, означающее запрет. Он понимал, конечно, что это что-то знакомое, но что именно, вспомнить никак не мог – не получалось у него сосредоточиться на этом злополучном кроссворде, когда Таня смотрела на него с такой вот улыбкой.
     - Между прочим, знаешь, какая умная, - не успокаивался Олег, расписывая Танины достоинства. – Кроссворды может решать только так.
Матвей кивнул, не в силах сказать ничего путного. Танины достоинства он и сам неплохо видел, и поэтому стал про себя считать до ста, причем в обратном порядке. Но на восьмидесяти девяти сбился со счета, так как Таня, заглянув в кроссворд, сказала:
     - Табу.
Панин послушно вписал слово в клетки, стараясь не смотреть на нее.
Олег с Таней еще поговорили о всяких пустяках, посмеялись немного, и Таня ушла по своим делам. А Олег, довольный, вернулся к Матвею.
     - Хорошая девушка, - сказал он. – Самая красивая здесь. Шеф перед ней как масляный тает. Слушает как себя.
     - А у тебя с ней что? – поинтересовался Матвей как можно спокойнее. И понял, что зря спросил. Какое ему вообще дело до их отношений?
     - Пока ничего, - вздохнул Олег. – Просто разговоры.
     - А чего так?
     - Ты посмотри, кто она и кто я. Одно приятно: что человеком считает, здоровается всегда. А как улыбнется, сердце останавливается. Обаятельный человек, душевный, добрый, - Олег, кажется, разговаривал сам с собой.
Панин перевел разговор на другую тему, но еще пару часов переживал, что чуть не рухнул к ногам совсем неизвестной девчонки. Когда есть Настюха, которая его вполне устраивает во всем. Чтобы избавиться от наваждения, Матвей  после работы специально зашел к своей подруге и побыл у нее до самого вечера, пока не приехал Рюхин. С Рюхиным они отправились в центр города и, сняв по дороге двух девиц, куражились до поздней ночи.  Приехав домой  часа в три ночи и выйдя из машины, Матвей вдруг провалился куда-то и больше ничего не помнил.
Его разбудила утром мать, собиравшаяся на работу. Первая мысль у Панина была, что автопилот у него работает вполне сносно, если даже ничего не помня, он все-таки смог добраться до родной кровати. Впрочем, потом оказалось, что все немного хуже, чем он думал. На самом деле мать еще ночью, дожидаясь его, вышла во двор, едва завидев отцовскую машину, и стала свидетелем удивительного зрелища. Ее сын, вывалившись из машины, наклонился, чтобы закрыть дверцу, и застыл в таком положении. Через полчаса этого стояния мать просто взяла его под белы рученьки и увела домой.
Упреков, впрочем, не было.  Наказанием за слабость стало похмелье. Поэтому на работе Матвей старался держаться от людей на расстоянии. К обеду, отпоившись кофе, он стал чувствовать себя значительно лучше.  Бродя по этажам и проверяя, все ли везде в порядке, Панин включил на полную мощность свое личное обаяние и стал знакомиться с девушками-менеджерами, девушками-бухгалтерами и прочими девушками, работающими в здании. Только в юридический отдел Матвей зайти не рискнул, опасаясь самого себя.
Вызванный ближе к концу дня по рации Олегом, Панин сменил его на вертушке и снова занялся дежурным кроссвордом. Народу стало меньше, новые знакомые Матвея тоже стали расходиться, прощаясь кивком головы. Кто он был для них? Какой-то охранник, балабол, бабник. Чуть ниже человека. Особенно Матвея взбесила одна секретарша – Аня. Редкая зараза. И Панин для себя решил, что накажет ее. Так же, как всегда наказывал других подобных ей. Чтобы не смотрела свысока. И не считала ниже своего достоинства общаться с людьми. Это будет просто, Панин это знал. И даже поспорил с Олегом, что уложит ее.
Задумавшись, Матвей не заметил, как перед ним возникла женская фигурка и нежным голоском сказала:
     - Здравствуй!
Он поднял глаза на девушку и узнал Таню. Рот его сам собой разъехался в улыбке до ушей, и Матвей чуть охрипшим голосом протянул:
     - Здравствуй.
     - Скучаешь? – просто спросила она и заглянула в газету: - Опять кроссворды? А я японские кроссворды люблю.
     - А я до сих пор не понял, как их разгадывать, - признался внезапно Матвей. – Научишь? – его понесло. И он уже сам не смог бы себя остановить.
     - Конечно. Это просто. Нужно всего лишь уметь считать, - улыбнулась Таня.
В газете очень кстати оказался японский кроссворд: Матвей отыскал его в два счета и протянул ей ручку. Таня стала весело объяснять, откуда чего считать, а Панин вместо того, чтобы слушать и запоминать, смотрел на нее и не мог глаз оторвать. Только мычал иногда, давая понять, что слушает. Таня взглянула на него вдруг удивленно – видимо, он что-то лишнего промычал – и замолчала, покраснев и смущенно улыбаясь.
     - Ты не слушаешь, - заметила она.
     - Слушаю, продолжай, - спохватился Матвей. – Вот отсюда ведь надо считать, так?
     - Ты не слушаешь, - покачала головой Таня.
  В этот момент в дверях показался Олег. Матвей и Таня оба посмотрели на него. Наверное, смотрели они как-то иначе, чем всегда, потому что выражение лица у Олега изменилось. Впрочем, стараясь не терять самообладание, он спокойно подошел к ним и полушутя спросил, что это они тут делают.
     - Кроссворды его учу решать, - объяснила Таня, ни секунды не задумываясь. – Присоединяйся.
В присутствии Олега Матвей сумел взять себя в руки. Они даже весело проговорили еще минут десять-пятнадцать, пока Таня не поднялась к себе в кабинет за бумагами, которые забыла взять.


Олег так ничего и не сказал Панину об этом случае. Но Матвей и сам уже решил себя тормозить как только может.
После этого целую неделю он пытался отвлечься похождениями на любовном фронте. В частности, усиленным соблазнением заразы Ани. К пятнице та уже смотрела ласково, напрашивалась попить вместе пивка и даже один раз, думая, что Матвей ее сейчас поцелует, сложила губки в бантик. Все было бы хорошо, если бы не почти ежедневные встречи с Таней. Панин старался с ней наедине не оставаться,  поэтому приходилось ходить хвостом за Олегом на случай, если они встретятся. Разговоры втроем ни к чему не обязывали, проходили очень весело и познавательно для всех троих. А потом Матвей всегда уходил, оставляя Таню с Олегом и надеясь, что у них что-нибудь получится. Олег каждый раз возвращался задумчивый. На вопросы Панина отвечал, что все по-прежнему в рамках дружбы.
И все-таки Матвею казалось странным, что у Тани никого нет. С такой-то внешностью, обеспеченная, умная, нежная, мужчины просто тают (чего уж говорить, если Матвей сам чуть разум не потерял). Но у нее никого не было – такое Матвей вычислял со стопроцентной точностью. И этого он никак не мог понять. С Олегом они иногда разговаривали о Татьяне. Матвей больше слушал, что рассказывает Олег, а говорил тот много. Кое-что рассказывала сама Татьяна, кое-что Олег узнал сам. Росшее день ото дня уважение к девушке скоро сменилось у Матвея потребностью в дружбе. Таких девушек Панин встречал редко. А если быть точным – никогда. Были похожие. Та же Настюха, например. К Настюхе Матвей за последний год вообще очень привязался. Но Таня – это было совсем другое дело. Она действительно была как солнце. Когда она появлялась на горизонте, у Панина автоматически появлялась улыбка и повышалось настроение. Он уже не мог это контролировать. А когда Таня уходила, настроение резко падало, и Панин начинал придираться к документам посетителей.
После работы Матвей либо шел к Настюхе, хотя душа не лежала к надоевшим уже  посиделкам в обществе ее подруг, либо находил Серегу Рюхина. Иногда он брал у отца машину и носился по городу, заезжал пару раз к Лехе Артемову. Тот уже год как учился в политехе, собирался жениться летом и вообще раздобрел на домашних харчах. Каждый раз они садились вдвоем за бутылочкой хорошей водки и говорили о войне. Как вели бой четыре часа, и Батя тогда еще напророчил им, что теперь они доживут до ста лет. Как при раздаче обмундирования Матвею досталось все снаряжение под номером тринадцать. Вспоминали про снайпершу Настасью. И каждый раз приходили к выводу, что на гражданке жизнь не та. Ненастоящая какая-то. И что люди здесь не могут понять их, потому что они не видели того, что бывает в настоящей жизни, на войне. Потом, еле-еле стоя на ногах, они катались по городу уже вдвоем, выжимая все сто двадцать и избегая постов ГАИ, так как прав у Матвея все еще не было.
Радовала и победа над Аней. В один из вечеров Матвей предложил ей подвезти ее домой.  По дороге она стала крутить его на пиво и ресторан. Но на такую стерву Панин тратиться не собирался. Вытащил ее из машины под предлогом поцеловаться, обнял, она тут же разомлела – того гляди сама раздеваться начнет. Матвей улыбнулся и ласково послал ее подальше, затем сел в машину, провожаемый ее проклятьями, и уехал. Мог бы, конечно, довести начатое до конца и воспользоваться: спор-то был уложить ее в постель. Но некстати вспомнилась Татьяна. И Панин решил от спора отказаться, сам не понимая почему, ведь до полной победы оставалось совсем ничего.
Анька с тех пор, едва завидев Панина, начинала рычать недовольно и хамила в открытую. А Матвей делал невинные глаза и растерянную улыбку: мол, за что такая немилость?
Таня уже успела понаблюдать эту картину, пока они разговаривали. Как всегда улыбнулась и ничего не сказала. А Олег неожиданно повернулся и ушел, сказав, что надо что-то там проверить. Таня удивилась, и это не ускользнуло от Панина. Поэтому перед уходом домой он спросил друга, что случилось на самом деле.  Олег усмехнулся:
     - Разве ты сам не видишь? Ты ей нравишься.
Это было для Матвея открытием. Радостным открытием, надо сказать. За наблюдением прочих людей он как-то упустил из виду изменения, произошедшие с девушкой. Но все же по отношению к Олегу это было нехорошо, и Панин решил притормозить еще раз. В разговорах вдвоем с Таней  он пытался напомнить как бы между делом, что есть еще и Олег. Напоминал больше себе, чем ей. И стал опасаться, как бы их дружба с Таней не переросла в нечто большее. Напоминания эти успехом не увенчались. Панин видел, что ей не очень приятно постоянное упоминание об Олеге, при этом у нее появлялось отсутствующее выражение, хотя из вежливости она поддерживала разговор. Когда появлялся Олег и вступал в разговор, у Тани появлялись какие-то срочные дела и она уходила.  Когда же не находилось предлогов уйти, она старалась держаться от него подальше. Но Олег не мог просто так смириться с потерей внимания к нему. Он без конца расспрашивал ее о всяких юридических тонкостях.  Матвей тогда начинал чувствовать себя лишним. Но уйти он тоже не мог, чувствуя, что Таня тяготится обществом Олега. Поэтому перебивал и заводил разговор на другую тему, в шутку намекая Олегу, что между ним и Таней пробежала искра. Таня эту шутку понимала, смеялась. Олегу ничего не оставалось, как сделать то же самое. Но самому Матвею было далеко не до смеха. Понимая, что попал по самое некуда, он пытался искать в Тане хоть какие-то недостатки, чтобы иметь возможность отгородиться от росшего к ней влечения. Да и с Олегом  ссориться не хотелось. Баланс мира был хрупок как никогда.
Понемногу узнавая Татьяну, Матвей стал понимать и причину ее одиночества. Ее обходили стороной, потому что были уверены, что у нее кто-то есть. Он убедился в этом, разговаривая с мужской половиной сотрудников фирмы. Кроме того, никому не хотелось попасть в немилость к шефу, который, кажется, тоже к девушке дышал неровно, хотя никаких поводов к тому она не давала. Окунувшись в хитроумную паутину сплетен и интриг в поисках информации, Панин еле вынырнул обратно и решил оставаться от всего этого потока дерьма в стороне. Что же касается Тани, то, поразмышляв немного, Матвей решил, что завелся он из-за нее, чтобы добиться того, чего не смогли другие. И что, повстречавшись с ней пару раз, он успокоится и сможет ровно дышать в ее присутствии. А Таня – человек умный и взрослый, и если ей все нормально объяснить, она поймет и не обидится. Поэтому, преодолев неловкость перед Олегом, Матвей начал действовать.
Первым шагом его стала добыча телефона Тани. В разговоре, с шутками и смехом, он попросил номер и получил его. Записал на каком-то обрывке газеты и сунул в карман. Вечером, избавившись от Настюхи, Панин сел звонить, но номера, к своему удивлению, в своем кармане не нашел. Перерыв все, он вспомнил, что Олег видел эту бумажку с номером и наверняка ее стащил, улучшив минутку. Это можно было понять. Но не пойман – не вор.  Пришлось снова закидывать удочку при встрече с Таней. Она посмеялась его рассказу и снова продиктовала номер.
Как нельзя кстати следующим днем была суббота. А значит, вопрос, куда отвести девушку на первое свидание, отпал сам собой. В субботу были гонки. Матвей уже давно хотел поучаствовать, но все никак не мог собраться. То друзья отговаривали, то времени не было. Оставалось позвонить и пригласить Таню. Но там, где он оставил бумажку с телефоном, Матвей этой бумажки не нашел. Обыскав все что можно, он схватился за голову, матеря себя за разгильдяйство. В третий раз на просьбу о номере телефона Таня может просто послать его подальше. Так просидел он минут пять, пока мимо не прошла его племянница Катерина.
     - Катя, где бумажка с цифрами? Вот здесь лежала, - Панин знал, что обращается по адресу. Катерина в их доме знала абсолютно все, как опытный разведчик. И ожидания его не обманули. Через пару минут Катерина вернулась с заветной бумажкой.
Времени до начала гонок было немного. Срочно созвонившись с Таней, он договорился о встрече. Пытался зачем-то шутить, как последний дурак. Но Таня вместо того, чтобы посоветовать ему перезвонить в другой раз, когда он будет в более вменяемом состоянии, почему-то спокойно выслушала его и согласилась.
Пока ехали к месту гонок, Таня между делом сообщила ему о том, что сегодня к ней заходил Олег. За дисками для компьютера. И Панин снова почувствовал приступ вины, а потом злость на Олега за то, что тот не хочет отступить. Ведь он  уже должен  был сам понять, что Таня им не интересуется.
Народу было полно, в основном молодежь – с пивком, большими компаниями. Первые заезды, как всегда, совершали попарно навороченные иномарки. Естественно, не бесплатно. Зато в конце могли ехать на халяву все желающие. Чем Матвей и не преминул воспользоваться, тут же найдя равную его собственной машину и договорившись об очереди. Таня осталась среди зрителей. Паренек, дающий стартующим сигнал, выравнивал постоянно смыкающиеся шеренги, чтобы расчистили дорогу машинам. Выехав на старт, Матвей нашел глазами Таню. Она стояла метрах в десяти от него. Глаза у нее горели странным блеском: кажется, ей нравилась вся эта кутерьма. Что ж, тем лучше, есть шанс показать себя.  Потом, уже держа ногу на педали газа и дрожа от нетерпения и волнения, усиливающегося с притоком адреналина, Панин вдруг вспомнил о приходе Олега к Тане. И испытал еще большую злость, чем раньше. Он должен победить. Иначе незачем все начинать. Он должен победить. Просто участие для Матвея было немыслимо. 
Сигнал: паренек вскинул руки как птица, а затем резко присел, опустив руки. Матвей вдавил педаль газа, и машина рванула с места. Потеряв на старте пару метров, он смог наверстать все с лихвой. Проехать-то надо было метров триста. Воспоминание об Олеге разбудило уже утихающую злость. Соперник остался далеко позади. Возвращаясь обратно мимо длинного ряда машин отдыхающих, мигая габаритами по праву победителя, под восторженные крики людей, Панин выискивал в толпе силуэт Тани.
Она стояла на том же месте. Блики фар рядом с ней стоящего «Мерседеса» придавали ей какую-то особую магию. Когда Матвей затормозил, девушка подошла к его машине и улыбнулась. Панин выскочил из салона, как чертик из табакерки: возбужденный, с горящими глазами.
     - Поздравляю, - сказала Таня.  Глаза ее сияли загадочно. Матвей, словно зачарованный, не мог наглядеться на нее. А потом решил внезапно:
     - Едем!
Они ехали в никуда. Искатали все улицы по нескольку раз. Пока Панин не понял, что начинает перегибать палку: какой нормальной девушке это понравится? Просто хотелось побыть с ней наедине, без кого-либо вообще. В сочетании со скоростью за сто это было непередаваемое ощущение. Он даже проговорился вслух:
     - С тобой очень хорошо. Слишком хорошо. А слишком хорошее всегда плохо кончается. Я боюсь этого.
Таня не ответила. Наверное, подумала, что он болтун и по привычке хочет навешать ей красивой лапши. А это была правда. Настолько правда, что Панин даже испугался сам себя. Сейчас, когда она была рядом, он не только не боялся ничего и ему все остальное было до лампочки. Он вообще не хотел видеть никого больше: ни родителей, ни Настюху, ни Серегу – вообще никого. И не хотел думать ни о ком и ни о чем другом, кроме нее.
Чудом уговорив ее заехать к нему на чай, Панин сам не заметил, как они уже весело болтали вдвоем обо всем, что придет в голову. Он уже рассказал ей около половины своей жизни, но Таня и виду не подавала, что ей что-то неинтересно или просто скучно. Даже наоборот. А Панин все говорил и говорил, будто нашел, наконец, человека, с которым можно поделиться абсолютно всеми своими чувствами без страха быть поднятым на смех. Они проговорили до утра, а он лишь осмелился взять ее за руку. Такого еще не бывало: пробыть с девушкой ночь и даже не посягнуть на углубление отношений. С другой стороны, огромное уважение к Тане вылилось у него в желание не торопить события.
С рассветом Матвей отвез ее домой. Но не утерпел и уже вечером снова стоял у нее на пороге. Девушка явно не ждала его, но без лишних слов оделась и поехала с ним, когда он попросил ее об этом. 
Боясь не сдержаться и не зная, как еще дать выход волнению, Панин гнал машину, сам не зная куда, на бешеной скорости – даже быстрее, чем вчера.  Иногда их заносило, но в последний момент он успевал вырулить и спасти их обоих от неминуемой гибели. Может быть, в тайне он надеялся, что Таня сейчас сорвется и испортит ему все впечатление о себе, это успокоит его, и они останутся просто друзьями, как раньше. Он видел, что ей страшно: она вцепилась в дверцу и даже закрывала глаза, когда они проезжали опасные повороты или когда была возможность свалиться в кювет. Но почему-то молчала. Только один раз на его вопрос призналась, что ей действительно не по себе от такой быстрой езды. Панин сказал, что ездит так всегда, и резко сбавил скорость. От толчка ей под ноги упали его сигареты, и Матвей вдруг спросил, не успев даже сообразить ничего:
     - Почему все падает к твоим ногам?
     - Не знаю, - просто ответила она.
     - Что ты за человек такой? – продолжал допытываться он.
     - Какой есть, - пожала плечами Таня.
Панин решился только поцеловать ей руку за эту откровенность. И долго молчал после этого, думая о ней. Молчала и Таня.
Матвей никак не мог понять ее. Странно открытое, искреннее, спокойное поведение на любые его выходки… Настюха бы устроила ему небольшой скандальчик и уж точно не ответила бы так просто на совсем не простой его вопрос. Необычность эта заставляла его искать ответ, но он не в силах был его найти. И одновременно не мог понять, что же не так, почему она все-таки одна. Ведь таких на руках надо носить всю жизнь. Он хотел понять, на чем же она сорвется, ведь должно же было быть что-то. И без обиняков заявил, что эту ночь она будет ночевать у него. Хотя и сам знал, что не решится на большее, чем просто обнять ее.
Таня даже не спросила, что они будут у него делать и зачем ей вообще у него ночевать (уж этих кокетливых вопросиков, раздражающих Панина в принципе, он наслушался за свою жизнь с каждым новым знакомством). Она только напомнила, что в таком случае ей надо забрать из дома документы, так как утром предстоит работа. Может быть, она просто чувствовала настроение Матвея и не боялась его?
И снова разговоры на полночи захватили их целиком. Перед сном Панин на всякий случай шутя предупредил, чтобы она не приставала к нему, так как тогда он начнет приставать к ней. Таня, смеясь, пообещала не делать этого. Но вскоре Матвей пожалел о своей просьбе. Потому что, даже обняв ее и чмокнув в щечку, он был связан своим обещанием. А девушка мирно заснула у него на плече и даже обняла его в ответ. Промучавшись оставшиеся полночи, Панин с трудом заставил себя отвернуться от нее. Слишком нежная кожа была у нее, слишком красивая грудь вырисовывалась под футболкой, которую он ей одолжил. Да и вообще такая близость превращала кровь в кипяток.
Словно сговорившись, на работе они весь день вели себя так, будто не было этих двух ночей: поболтали весело,  когда встретились в коридоре, как всегда, разгадывали кроссворды в перерыве. Олег, ничего не зная, продолжил свои атаки, состоящие из разговоров о компьютере и намеков на нечто, происходящее в его сердце. Когда Таня собралась уходить после перерыва к себе, Олег вдруг  догнал ее на лестнице и стал что-то ей говорить. Матвею было плохо видно, что там у них происходит, и он пошел следом, остановился метрах в трех от них и с радостью обнаружил, что Таня, хоть и улыбается Олегу, но явно из вежливости и не зная, как потактичнее отделаться от него.
Чувствуя, что может не сдержаться в следующий раз, Панин решил дать себе передышку. Намеренно он вечером отправился к Настюхе, которая оставалась все это время где-то далеко и в полном благополучном неведении, провел с ней несколько часов, пока не сорвался по привычке ехать к Лехе Артемову. 
Родители ничего не высказали ему за эти две ночи. Впрочем, даже если бы и высказали, это ничего бы не изменило. Удивительно совпало, что Таня и его родная сестра Дарья, оказывается, учились на одном курсе и знали друг друга достаточно хорошо. Это прибавило очков Тане в глазах родителей Панина и в его собственных глазах.
Ожидавший, что Таня каким-то образом упрекнет его за то, что он не позвонил и не пришел вечером, уже на следующий день Матвей с удивлением обнаружил, что девушка, как обычно, улыбалась и разговаривала с ним, будто ничего не произошло. Тем не менее, сам Матвей с трудом смог заставить себя не думать о прошедших ночах.  И пообещал Тане, что сам заберет у Олега ее диски. Для него это была не мелкая услуга, а конкурентная борьба.
В обеденный перерыв Таня не спустилась вниз, к вертушке. А Панина вызвал начальник. Вернувшись вниз, он застал на посту Олега, который вдруг стал говорить, что не мешало бы Матвею пройти по этажам и проверить, все ли в порядке. Но странное чувство, что Олег чего-то не договаривает, мешало Панину сразу пойти исполнять его указание. Тем более что Олег не был его начальником. Все прояснилось, когда на входе появилась Таня. У Матвея просветлело лицо, и снова улыбка возникла помимо его воли, хотя он пытался сдерживать себя. Но, по крайней мере, стало ясно, почему Олег так настойчиво спроваживал Панина. В итоге пришлось уйти Олегу, так как ни Матвей, ни Таня, поглощенные разговором друг с другом, не обращали на него внимания. На счастье, вокруг никого в этот момент не было. Редкой минутой затишья был грех не воспользоваться. Панин протянул Тане руки, приглашая на танец. Музыки не было, но Таня согласилась, заливисто смеясь. Это была для Матвея лучшая музыка на свете. Они вальсировали буквально минуту, пока Таня вдруг не отпрянула от него с легким румянцем на щеках.
     - Что-то не так? – встревожился Матвей.
     - Нет, просто голова закружилась немного, - объяснила Таня. – Я давно не танцевала. Извини, мне пора идти.
     - Да, конечно, - кивнул Панин и пообещал сегодня ей позвонить.
Разделавшись со всеми своими делами ближе к полуночи, он заехал к ней без предварительного звонка. Это была еще одна проверка для них обоих. Матвей был уверен, что в лучшем случае она пошлет его подальше или ее не будет дома. Но хотя Таню подняли с постели ради его прихода родители, она только улыбнулась и, выслушав его предложение ехать гулять, стала одеваться. При этом Панин не заметил дикого восторга, но и  признаков недовольства на ее лице не наблюдалось. И снова, озадаченный, он на некоторое время смолк и даже устыдился своего поведения. Бензин был на исходе, поэтому Матвей решил таксануть, чтобы добрать недостающую сумму на бензин. Желающие быстро нашлись, и за полтинник Панин довез их до нужного дома. Таню, еще не до конца, кажется, проснувшуюся, это даже позабавило. На пути к заправке они снова разговорились. Матвей поделился своим опасением, что бензина может не хватить до станции. Таня сказала:
     - У тебя же теперь есть полтинник!
     - Не у меня, а у нас, - поправил Матвей, обидевшись на такое разделение. Получается, что она все еще не считала, будто у них имеется что-то общее. Другие были бы только рады считать своим все, на что они имеют  и не имеют права.
Таня удивленно вскинула брови и посмотрела на него, но ничего не сказала.
В этот раз Панин ехал гораздо медленнее, чем в прошлый.  Просто хотелось поберечь ее от ненужных переживаний. Он в последнее время вообще стал ездить гораздо медленнее. Наверное, в память врезалось Танино лицо в ту безумную ночь, когда машину кидало во все стороны, а он гнал и гнал, не сбавляя скорости. Друзья даже стали спрашивать, не заболел ли он, что стал так медленно ездить. Матвей отшучивался. А сейчас, заправившись, вел машину так, будто вез английскую королеву.
В конце вечера они снова оказались у Матвея дома. И снова говорили обо всем. Панин, наконец, стал узнавать некоторые подробности ее прошлой жизни. Она говорила немного, вскользь упоминая тот или иной случай, но Матвей уже стал составлять для себя некоторую картину. Какой-то кретин изменил ей, но она простила его (что само по себе уже заслуживало памятника при жизни). Кретин  не оценил ее поступка и продолжил начатое, чем окончательно убил в девушке желание с ним общаться. В результате она повернулась и ушла. Матвей даже мысленно поаплодировал ей. Она умела соблюдать свое достоинство, но умела и прощать. Тем более что измена для женщины – это вообще конец света (Панин не раз становился свидетелем женских истерик по этому поводу и каждый раз узнавал о себе много нового).  Она не терпела лжи – лжи в глаза – считая, что этим ее унижают. Такая откровенность для Матвея была  в новинку. Тем более что и сам он почему-то хотел быть с ней откровенным до конца.
У него было ощущение, что их отношения с Таней похожи на удивительную игру, которая неизвестно чем закончится и сколько продлится – то ли до завтрашнего дня, а то ли будет продолжаться всю жизнь. Обычно женщины сразу вешались на Матвея, и все было ясно как день. Настюха из этого ряда выделялась только своим упрямством. Потому что с первого же дня знакомства с ней Матвей точно знал, что понравился ей и что рано или поздно добьется своего. При этом он мог ей соврать, а она верила без оглядки, а если не верила – устраивала сцены. С Таней было иначе. Потому что Матвей не понимал, почему она сейчас с ним. Она гораздо выше по социальному статусу. Не обделена мужским вниманием. И наверняка уже давно поняла, кто такой Матвей и чего ему не хватает для удовлетворения своего мужского самолюбия. Он нравился ей, но до конца в этом быть уверенным Панин не мог. По крайней мере, вешаться на него она точно не собиралась. Эта близость с ней сейчас доводила до безумия, но могла ускользнуть из его рук в любой момент. С Таней он чувствовал себя сильным и бесстрашным, но одновременно понимал, что в ней тоже есть сила и независимость. Сейчас она предпочитала слушаться его, но сколько могло продлиться это предпочтение, тоже не было известно. Панин понимал, что с ней нельзя остаться на одну ночь и забыть потом о ее существовании. Это просто не получится. Это должно быть что-то большее. Он любил свободу и не хотел себя связывать никакими узами, много раз уже объявляя во всеуслышание друзьям и родным, что женится только по залету. Но, даже понимая, что отношения с Таней не могут быть мимолетной связью и потому могут вылиться во что-то серьезное, тем не менее, он хотел этих отношений и даже поймал себя на мысли, что был бы рад провести с девушкой всю оставшуюся жизнь.
Таня снова осталась у него. Даже помня о предыдущей ночи с ней, проведенной в мучениях, Матвей не смог отказать себе в удовольствии побыть в ее обществе. Пусть и такой ценой. И опять предупредил, чтобы она не приставала к нему, иначе он пристанет обязательно. Хотя это предупреждение больше распространялось на него самого.
  Приняв его условие, Таня улыбнулась и устроилась поудобнее в его объятиях. Еще какое-то время они желали друг другу спокойной ночи, состязаясь в изобретательности и юморе. Напоследок решили повторить невинный  поцелуй на ночь. Но, прикоснувшись губами к губам Тани, Матвей с удивлением замер. То ли он дал себе волю, не сдержавшись, то ли Таня как-то не так его поцеловала, как-то более мягко и нежно… Матвей, затаив дыхание и проверяя свои догадки, заглянул в ее глаза и понял, что не ошибся. Таня ничего не говорила и молча смотрела на него. Это было то самое «да», сказанное без слов, но абсолютно ясное «да», которого Панин ждал и которого хотел больше всего на свете. Поэтому больше не медлил ни секунды.
Поцелуи лишь усилили его желание обладать ею полностью.  Таня подчинялась его ласкам, отвечая всем телом. Упругая  высокая грудь ее от возбуждения стала еще жестче, и Матвей даже пожалел, что у него руки не длиннее раза в два, чтобы изо всех возможных позиций доставать до нее. Копившаяся в нем уже долгое время страсть нашла, наконец, выход. Он еле сдерживал себя, чтобы не закончить раньше нее и не испортить впечатление. Впрочем, высшая точка наступила скоро. Обессиленный, Панин еще какое-то время гладил нежную кожу девушки, наслаждаясь ее запахом. Потом,  отдыхая, он говорил ей что-то и любовался колдовскими огоньками ее глаз. Из окна на Таню, сидящую возле него, падал голубоватый свет луны, и она казалась русалкой или феей – чем-то неземным. Матвей даже побоялся  дотронуться до нее, чтобы видение не исчезло.  Таня сама сделала это: положила голову ему на плечо и ладонью провела по его груди. Решив не утомлять ее больше, Матвей без задней мысли поцеловал Таню на ночь в губы. Но мужская природа, кажется, сегодня решила показать себя во всем блеске: его словно замкнуло или волной накрыло от этого поцелуя, и Панин снова почувствовал, что теряет над собой контроль.
Они спали всего два часа или час. Потом наступило время собираться на работу.
Весь день для Матвея был полусном. Не потому, что не выспался. А потому что не мог отделаться от мыслей о Тане. Ожидания обманули его. После того, как он добился ее, он не только не успокоился, а еще больше захотел быть с ней. Она должна стать только его – и все тут.
В перерыве Таня почему-то не спустилась вниз, к нему. И Панин решил подняться к ней сам: узнать, не обидел ли чем.
Девушку он застал за работой. Увидев Матвея, она улыбнулась как всегда – искренне и нежно – и разрешила ему войти и посидеть рядом.
     - Срочная работа, - объяснила она. – Необходимо закончить к двум часам: должны подъехать партнеры для подписания договора. Там в шкафчике чайник и торт вафельный есть, а  я скоро закончу.
Матвей полез в шкаф, разложил на свободном столике напротив ее стола угощение, налил себе чаю и стал есть, попутно оглядывая ее кабинет. Раньше он не заходил сюда никогда. А кабинет был уютный, с хорошей мебелью, чем не отличались кабинеты менее значимых персон (видимо, шеф на самом деле создавал все условия, чтобы ее удержать).
Взглянув на Таню, он так и остался сидеть с куском торта в руках. Панин впервые видел ее за работой. И удивился той перемене, которая с ней произошла. Она уже не улыбалась,  быстро стучала по клавишам компьютера, тут же что-то исправляла, сверяясь с  раскрытыми книгами, которыми был обложен стол вокруг нее. Сосредоточенно перечитывала набранный текст, снова писала что-то. И ни разу не взглянула на Матвея.  Он не обижался. Наоборот. Теперь он понимал ее еще лучше. Самое странное, что она все время неуловимо менялась. Каждый раз открываясь ему с новой стороны.  Панин никогда не знал, какой она будет завтра. Это была еще одна из ее тайн. 
Но вот зажужжал принтер. Таня с видимым облегчением захлопнула книгу и  улыбнулась Матвею лукаво. Тот, притихнувший было, как можно равнодушнее стал жевать торт.  Выдернув листки с текстом из держателя, Таня сложила их в папку и подошла к Панину. Присела рядом за столиком, подождала, пока Матвей нальет ей чай, и заговорила совсем о посторонних вещах. Но ни словом не упомянула о том, что было ночью. 
Матвей и сам понимал, что секс - не повод для серьезных отношений. Но женщины, которые были у него раньше, так себя не вели никогда. Даже Настюха. И это еще больше озадачивало. Либо ей что-то не понравилось, либо она ждет первого шага от него, решил он. Первое Панин исключил сразу, потому что ночью он бы это заметил, да и утром они расставались отнюдь не с невинным поцелуйчиком в щечку. Значит, он сам должен сделать первый шаг. Поэтому при прощании, когда Таня проводила его до двери своего кабинета, он сгреб ее в объятия и поцеловал в губы, попутно придерживая ногой дверь, чтобы не вошел кто-нибудь и не прервал их. Уже позже, сидя на вертушке и рассеянно отвечая на вопросы Олега, Панин понял, что если так пойдет дальше, ему придется очень многое объяснить Настюхе. Впрочем, эти объяснения его волновали не столько, сколько перспективы отношений с Таней. Не будет ли слишком поспешным его расставание с Настюхой, с которой его связывают два года каких никаких отношений и ее любовь к нему? Ведь и он сам не знает, что может случиться через месяц: вдруг этот полусон рассеется и магия исчезнет, или сама Таня даст ему отставку, когда он надоест ей своими безумными выходками. К тому же, Настюху обижать не хотелось. По крайней мере, пока он не будет уверен в своих чувствах. Да и есть ли они – эти чувства?
Панин давно уже зарекся пускать женщин в свое сердце. Была у него перед армией неземная любовь, которая в итоге послала его подальше, предварительно вытерев об него ноги. И все последующие годы он не позволял себе расслабляться в этом плане. Настюха была исключением, но лишь потому, что ее было легко обмануть, и она устраивала Матвея во всем: не слишком умная, не слишком наглая, не слишком требовательная. Но так, чтобы не есть, не спать и не жить без нее, - такого к ней Панин не испытывал. Боялся он новой боли. И не хотел поэтому никакой любви.
Но, думая о Тане, он с тревогой обнаруживал у себя те  признаки, которых так опасался и избегал. И в то же время не хотел терять такого друга, как она. Когда-то на войне во время одной из зачисток к нему подошла старуха-цыганка, одетая во все черное. Откуда она взялась в районе боевых действий, Панин так и не узнал. Старуха эта подошла почему-то именно к нему, хотя ребят вокруг было много и стояли они гораздо ближе к ней. Вместо того чтобы попросить чего-то для себя, как делали обычно люди ее племени, она сказала Матвею:
     - Слушай, что скажу. Вижу, мой золотой, будет у тебя три настоящих друга. Один парень и две девушки. Жизнь свою не ценишь и не любишь, что имеешь, а когда потеряешь, не все вернешь. Верь друзьям – не подведут. 
     - Ты что, старая, чего несешь-то? – огрызнулся Матвей на нее. – Да никогда у меня не будет девчонки-друга!
     - Увидишь, - цыганка улыбнулась, сверкнув парой золотых коронок среди почерневших остальных зубов. – Не сердись на старуху. Она тебе всю правду скажет. Жить будешь долго, но счастье найдешь не сразу. И любовь будет…
     - Лучше сама уйди, пока я тебя не застрелил! – заорал Матвей на нее. Какая любовь? Не будет у него никогда в жизни больше, чтобы он разрешил кому-то об себя ноги вытереть! Да еще девчонке довериться как равной! Из ума что ли выжила старуха от этой войны?
Цыганка засмеялась и побрела своей дорогой. Панин от злости готов был ее удушить. Потом, немного успокоившись, он обернулся посмотреть, далеко ли она ушла, но старухи уже не было.
Сейчас, вспоминая этот случай, Матвей понял, что старуха была кое в чем права. Двоих из этих трех друзей он уже нашел. Рюхин – само собой. И теперь Таня. За обоих за них Панин готов был даже убить, если потребуется. Таня в его глазах была не просто девчонка. Никогда до нее он не говорил с девушкой настолько откровенно. А с ней мог говорить обо всем. И мог получить дельный совет, если просил его.  Но влюбиться в друга, даже такого друга, как Таня? Это означало, что он потеряет ее. Потому что придется изменить свою жизнь, чтобы больше времени проводить с ней. Он начнет винить ее в этом и вести себя соответствующе, а любая нормальная женщина долго такое не вытерпит.  Кроме того, не хотелось обманывать ее в том, что он абсолютно свободен. Настюха-то никуда еще не делась. Это могло притормозить и Таню, пока еще все не зашло слишком далеко.
Вечером он не позвонил ей. Вместо этого проведал Настюху, посвятив некоторое время и интимным мероприятиям. Потом сгонял к Рюхину, и вместе с ним ездил решать его проблемы на стрелке. Пока возвращались, встретили случайно Светку с Ольгой в магазине, куда зашли за пивом. И понеслось. Высадив Рюхина с Ольгой где-то возле дома Ольги, Матвей гонял со Светкой, которая уже порядком набралась, по городу. Он чувствовал ее напряжение и был уверен, что она сейчас боится только одного: чтобы ему не приспичило ее трахнуть. Светка знала, что вырываться было бы бесполезно. Панина это забавляло. Когда ему  надоело держать Светку в напряжении, он купил ей букет роз, вспомнив, что завтра у нее день рождения. Поздравил ее и отвез домой, даже пальцем до нее не дотронулся. Не хотелось. Потому что снова думал о Тане.
Стараясь заглушить свое желание увидеть ее, Панин поехал к Артемову. Тому надо было пригнать машину из деревни, где она так некстати сломалась. И они рванули туда – это в час-то ночи. Пока ехали обратно, сломалась и машина Панина: заглохла на полдороги и ни в какую не желала заводиться. Кое-как ее все-таки удалось завести после пары часов мучений. Вернувшись домой под утро, Матвей упал на кровать и отрубился.
На работе он был сонный, хоть спички в глаза вставляй. В то время, когда обычно появлялась Таня, Панин специально спрятался с глаз людских в комнате охраны. И в обеденный перерыв, и вечером. Но весь день он думал о ней: будет ли она его искать, где она, чем занята, да и просто вспоминал их первую ночь. И понял, что хочет увидеть ее еще сильнее, чем раньше. Но Таню он не увидел и на следующий день тоже. Она не появилась на работе, хотя Панин все глаза проглядел на входную дверь. Весь извелся (уж не обидел ли чем?) и вечером, ругая себя всеми этажами за несдержанность, позвонил ей домой.
     - Алло? – ее нежный голос Матвей узнал сразу, и с души у него камень свалился. Она не бросила трубку, не рассердилась, а даже, кажется, обрадовалась его звонку. Оказалось, что она только что вернулась из арбитража, куда ездила по делам фирмы. Уехала в тот день, когда они пили чай у нее в кабинете, и не успела предупредить его.
Панин был рад. Хотя отчасти чувствовал себя дураком, потому что так усиленно избегал встречи, которой не могло быть в принципе. Наверное, вмешалась сама судьба. Таня даже не знала, что он пытался не видеться с ней. А значит, не нужно было изобретать уважительные причины его отсутствия. Но обманывать Таню и так у Матвея не было никакого желания. Он решился на отчаянный шаг: рассказать ей о Настюхе.  Таня узнает, возненавидит его, устроит скандал и скажет, чтобы он больше не появлялся. А он, наконец, поймет, что у них ничего не выйдет, и сможет ее забыть.
Но вышло иначе. Услышав упоминание Паниным в разговоре с ней о его подруге, Таня сказала вполне спокойно,  что ей хотелось бы ясности. Конечно, ей не понравилось это известие. Матвей видел, что она занервничала, но вместо скандала пыталась держать себя в руках. И снова удивился ей, уже сам занервничав от всего этого непривычного для него поведения девушки. Она ждала его ответа. И, заглянув в ее глаза, Матвей  понял, что должен сказать правду. Солгать так, чтобы она этого не поняла, он не сможет. И объяснил, что подруга эта – Настюха – хорошая девчонка. Но быть с ней до конца своих дней Матвей не намерен. А Таня относится к той категории людей, которые ему очень нравятся и с которыми он хотел бы поддерживать дружеские отношения. Больше того, с Таней он хотел бы пробыть всю жизнь. Но он боится близких отношений и не обещает такой любви, чтобы не есть, не спать и все такое. Потому что можно любить без памяти и все же избегать близости.
     - Почему вы все такие одинаковые по сути? – спросил он ее. – Все красивые, веселые, сексуальные, но по сути одинаковые.
Наверное, он просто не мог толком выразить свою мысль. Но Таня  поняла его с полуслова. До этого она просто слушала, не перебивая Панина и глядя на него. А потом, когда он спросил это, ответила:
     - Мужчины тоже по сути одинаковы. Просто у мужчин и женщин разная психология. И все же нельзя равнять всех под одну гребенку. У всех свой характер и своя жизнь, свой опыт. Поэтому же не стоит жить прошлым. Тебе сделали больно, но это не значит, что так же сделают снова. Попробуй смотреть страху в лицо: делай то, что боишься делать.
Она была права, Матвей не мог это не признать. К тому же, ему снова захотелось побыть с ней наедине. И еще одна ночь  была ему наградой за откровенность. Все время, что они были вместе, Панин спрашивал себя, почему Таня сейчас с ним и что у нее на душе. Она, казалось, забыла о том, что он ей рассказал сегодня. И предупредил ее на всякий случай:
     - Танюша, не влюбляйся в меня. Любовь – жестокая штука.
Он был пьян. Но не столько от выпитого незадолго до этого в кафе вина, сколько от ее общества. В таком опьянении Панин хотел пробыть всю жизнь. На работе он едва сдерживал себя, чтобы не ходить в ее кабинет и не давать пищу сплетням. А после работы мчался к Тане. Один только раз у него не получилось побыть с ней вечером: остановили гаишники, придрались к документам. Видимо, хотели заработать. Но Матвей спешил к Тане и в сердцах послал их по адресу, который обычно вкратце пишут на заборах. Пришлось провести ночь в сдаче анализов на алкоголь, тем более что и прав у него не обнаружилось. Утром он заплатил штраф и забрал машину со штрафстоянки.
Дашка радовалась, что у Тани и Матвея может что-то получиться. А мать, глядя на сына, почему-то качала головой.  Настюха приходила иногда, но редко, а сам Панин практически забыл о ней в эти дни. Но поведение матери его насторожило. Да и отец как-то странно посматривал на его сборы к Татьяне.
     - Ты что же делаешь-то, сынок? – спросил он как-то раз.
     - Что я делаю? – вскинулся Матвей.
     - Да нет, ничего, - вздохнул отец. – Это я так. Ты уж поосторожнее там.
И Матвей уехал. Он уже познакомил Таню с Рюхиным. Они успели побывать у Артемова. Панин рассказал ей обо всех своих армейских друзьях и даже пообещал их познакомить с ней. Он вообще забывал почему-то обо всех других женщинах, когда был с Татьяной. Ему было по-прежнему легко с ней. По-прежнему хорошо. И  Матвей не хотел думать о плохом. Он просто жил как умел и хотел. Он был свободен.
В один из вечеров он зашел к Настюхе. Хотел сказать, что ему нужно по делам фирмы и чтобы она его сегодня не ждала. Естественно, ни по каким делам ему не было нужно. А нужно было всего лишь увидеться с Таней. Настюха обрадовалась, но вела себя как-то странно. Взяла его за руки и повела за собой в свою комнату. Проникновенно так смотрела на него, улыбалась. И сказала:
     - Я хочу тебе сказать  радостную новость.
Панин подумал, что сейчас она сообщит о намечающемся походе в театр или что-нибудь в этом роде. Такое бывало уже. И, улыбнувшись в ответ, кивнул:
     - Говори, конечно.
     - У нас будет ребенок. Ты рад?
У Матвея потемнело в глазах. Но улыбка еще держалась на его лице, как приклеенная. Он выдавил из себя:
     - Конечно, рад. Разве может быть иначе?.. Мне пора, мы потом об этом поговорим, ладно?
    Оказавшись на лестничной площадке, Панин прислонился к стене и медленно сполз вниз. Курил сигарету за сигаретой и думал, что делать. Его первая мысль была: как избавиться от ребенка? Это был конец всему. Его жизни. Его отношениям с Таней.
Аборт? Матвей всегда был против абортов. Он всегда хотел иметь сына и даже как-то попросил Светку родить ему, обещая обеспечить ее и ребенка всем необходимым. Светка, конечно, послала его подальше. Потому что жениться он не собирался. А, кроме того, услужливая память тут же преподнесла ему на блюдечке с голубой каемочкой историю любви Настюхиной сестры Женьки, которая как раз закончилась абортом. Друг Матвея (тогда еще друг), с которым Женька встречалась и которого любила без памяти, сказал, что ребенок не его, и посоветовал его не беспокоить. Панин сам лично дал Женьке денег на аборт, а друга этого попросил держаться от него подальше, чтобы избежать соблазна набить ему морду. И вот теперь сам оказался в такой ситуации по всемирному закону подлости.
Настюха была хорошей девчонкой, но в качестве будущей жены он ее никогда себе не представлял, а уж тем более в качестве матери его детей. Не говоря уже о том, что в ближайшее время собирался сказать ей, что хочет прекратить их отношения вообще.
Нужно было с кем-то посоветоваться. Что-то предпринять. Беременность никогда сама собой ни у кого не рассасывалась. Перед Матвеем замаячила вполне реальная перспектива брачного союза. И потеря Тани навсегда.  Потому что ни одна женщина в мире не сможет после этого продолжить свои отношения с мужчиной. Но именно с Таней Панин хотел бы поговорить о случившемся в первую очередь.
Естественно, что сейчас о поездке к Тане не могло  быть и речи. Панин поехал искать Рюхина. А Рюхин собрал еще пару знакомых ребят. Все вместе они засели в первом попавшемся на дороге кабаке и стали совещаться, что делать.
     - Длинный, а ты уверен, что ребенок твой? – Рюхин задумчиво потягивал пивко, не глядя на Матвея.
     - Уверен, - процедил Матвей. Если бы он был не уверен, проблемы бы не было вообще. У Настюхи он был первый и единственный. Любила она его без памяти. Усомниться невозможно.
     - Нет, я так просто спросил, - пожал плечами Рюхин. – Просто два года ничего, а тут вдруг…
     - Слушай, Матюха, а может, встретить ее с пацанами – типа нападение, побить маленько, чтобы выкидыш случился, - предложил Макс Бревнов, Серегин кореш.
     - Ты что, совсем сдвинулся? – огрызнулся Панин. Это, конечно, был вариант – в смысле, выкидыш, а не нападение. Но как его организовать? Тут только чудо могло помочь. Но потом, поняв, что думает об этом всерьез, Матвей одернул себя: что же он, совсем подонок что ли?
     - А че, обязательно жениться что ли? – спросил Борька Семчев. – Так что ли жить нельзя?
Можно, конечно. И это бы устроило всех. Матвей содержал бы ребенка, встречался с Таней – и все путем. Жениться он не хотел. И всегда поддерживал своего двоюродного братана Александра, который именно так и поступил. У него была история один в один с Панинской: любил одну, «залетела» другая, в итоге не женился он вообще, только деньги ребенку привозит каждый месяц. Матвей думал, что у него никогда не будет так, как у брата: уж если «залетит», так любимая. И вдруг оказалось, что все не так просто. Наследственность что ли у них такая?
Ни к чему они не пришли, только  напились в тютьку. И поехал Матвей восвояси. С опьянением почему-то прояснилось сознание. По дороге Панин понял, что его родители знали обо всем раньше. Именно поэтому мать так смотрела, да отец спрашивал свои непонятные тогда вопросики. Видимо, думали, что и Матвей все знает. Да не тут-то было. Этот вопрос Панин решил выяснить немедленно.
Скандал получился умопомрачительный. Впервые Матвей замахнулся на отца. Правда, так и не ударил – вовремя остановился. Родители были единодушны: сын должен жениться, иначе он им не сын. Они так и не поняли, что Матвей не хочет жить с Настасьей, что это его жизнь, что они могли бы, в конце концов, просто предупредить его об этом до того, как он привел домой Таню.  В итоге, Панин сорвался из дома и долго мотался по городу, давя со всей силы на педаль газа, и в голове его была только одна мысль: врезаться в бетонную стену и не жить.      Или, на худой конец, ограбить кого-нибудь и сесть в тюрьму – как можно надольше.
Когда утром он увидел Таню, сердце у него защемило. Он сказал только, что им надо поговорить, а она уже почувствовала беду и встревожилась. Она всегда понимала его, как никто. Панин с тоской в голосе и дурацкой ухмылкой на лице сообщил, что его хотят женить и что Настюха беременна уже третий месяц. Таня побледнела слегка. Отвернулась взглянуть на идущих по коридору людей. Матвей ждал взрыва. Но его почему-то не произошло. Стараясь сохранять спокойствие, хотя было видно, что это ей дается не просто, Таня спросила:
     - Значит, все? Конец отношениям?
     - Нет, не конец, - стараясь говорить как можно более бодро, ответил Матвей.
     - Ты хочешь, чтобы я ушла? – она впервые была так серьезна с ним. Панин не переставал удивляться ее самообладанию и, поддавшись ее настроению, тоже бросил свою тоску и ухмылки и стал серьезен.
     - Не хочу, - честно ответил он, глядя ей в глаза. – А ты хочешь уйти?
    Девушка помолчала, не сводя с него глаз. Видимо, она пыталась понять, что у него на душе и чего он ждет от нее. А может быть, искала в себе и в нем ответ на его вопрос. Потом сказала:
     - Умом я понимаю, что третий лишний и я должна уйти в сторону. Но почему-то я не хочу уходить…
Матвей был рад этому, это была единственная приятная новость за последние дни. Значит, еще не все потеряно. Это была большая жертва с ее стороны, он мог только догадываться, чего ей стоило принять такое решение. И не мог понять причину: неужели она любит его? Но тогда ее поведение так не похоже на обычное поведение женщины…
     - Ты не боишься? – спросил он, все еще не веря.
     - Боюсь, - кивнула она. – Ведь и ты боишься.
Это была правда. Матвей боялся этого. Не потому что не хотел. А потому что, наоборот, очень хотел ее удержать. И как при таком желании создавать семью с другой девчонкой, абсолютно не представлял.  Но сейчас главное было, что они поняли друг друга.  Вечером разговор был продолжен. Матвей наплевал на мнение родителей (впервые в жизни) и снова привел Таню к себе домой.   Вкратце рассказал об угрозах родителей, о том, как узнал о беременности Настюхи, о том, как вообще ее повстречал. Таня не перебивала, внимательно слушала и молчала. А Панин впервые получил возможность высказать свои мысли обо всем происходящем. И вдруг предложил:
     - Давай квартиру снимем и будем жить. А к ней буду появляться иногда, деньги отдавать…
Таня не ответила, видимо, списав все на его опьянение (он действительно немного переборщил сегодня). А потом спросила, почему его родители так долго молчали. Ведь они знали обо всем еще до того, как она и Матвей начали встречаться. Панин и сам не раз уже задавал себе этот вопрос. И склонялся к мысли, что его родители ждали, когда уже ничего нельзя будет сделать с беременностью. Наверное, они желали ему добра, хотели, чтобы он остепенился, поэтому и молчали. Тем более, Настюха им нравилась. Может, думали, что у них с Таней ничего серьезного не будет: сколько их таких уже перебывало у Матвея! Но вышло иначе, хотя даже сам Матвей этого не ожидал. Таня выслушала, согласилась. И все-таки считала, что его родители, зная о ее дружбе с Дашей, могли бы сказать все намного раньше, пока еще была возможность выйти из положения с наименьшими потерями. Поэтому теперь они не имеют морального права вмешиваться в сложившуюся ситуацию.
После ее слов складывалось впечатление, что его родители совершили подлость. Пытаясь отогнать эту мысль, Панин стал уверять, что Таня не знает его родителей так хорошо, как он, что они лучшие в мире люди и хотели добра. Но девушка парировала все возражения одной единственной фразой:
     - Благими намерениями устлана дорога в ад…
Тема была закрыта. Больше они к ней не возвращались. Только ночью, лаская Таню,  Матвей прошептал:
     - Где же ты раньше была?..
Поведение родителей на следующий день Матвея не насторожило. Вместо скандала они, увидев Таню, позвали ее на чай, окружили заботой, опекали по мере возможности. Ни единого косого взгляда, ни единого упрека. Панин решил, что был прав, и родители пытаются загладить перед Таней причиненный Матвеем вред. Но при прощании Таня предупредила Панина:
     - Твой отец сказал, что не против наших отношений, что он не будет вмешиваться и хочет нам помочь.
     - Мне он говорил совсем другое! – удивился Панин.
Таня ничего больше не сказала, но, кажется, осталась при своем мнении по поводу его родителей. Матвей убеждал себя, что ее мнение – ошибка. Но когда приехал домой, мать и отец уже ждали его для дополнительной беседы. Матвей спросил, как понимать его слова, сказанные Татьяне. И услышал, что он трус, неблагодарный щенок, сделал девчонке ребенка и решил удрать в кусты. Матвей молча слушал, как его обливают грязью. Отец знал, на чем можно сыграть. Никто не смел называть Панина трусом. И если такое случалось, Матвей не успокаивался, пока не доказывал обратное. Его не так задели обещания родителей сегодня же перевезти Настюху к ним, прописать ее у себя, чтобы он не развелся, и все прочее, как вот это обвинение в трусости. Единственное, чего ему хотелось сейчас, - увидеть на своей свадьбе Таню. Только видя ее глаза, он мог показать ей, что он не предал ее этой женитьбой. Только чувствуя ее поддержку, он мог сделать то, что его просили, - добровольно приехать в ЗАГС и сказать «да», стоя рядом с другой.
Угрозы не замедлили осуществиться. Еще солнце не успело сесть за горизонт, как отец доставил Настюху вместе с ее вещами в комнату к Матвею. Но едва за родителями закрылась дверь, Панин молча оделся и ушел куда глаза глядят, оставив будущую жену в комнате одну. Вернулся он пьяный далеко заполночь и сразу бухнулся спать. 
Весь рабочий день он мрачный бродил по коридорам и думал о том, что скажет Настюхе в связи с переездом. К тому же, он еще не видел Таню и пытался догадаться, придет ли она вообще. Увидел ее Матвей  только под вечер. На душе у него немного полегчало, но девушка не улыбалась, как делала обычно. По ее измученному лицу и темным кругам под глазами, которые не мог скрыть даже тональный крем, можно было догадаться, что ночью она не спала. Но почему-то о происшедшем не было сказано ни слова. Темы были нейтральны и пусты. Солнце погасло. Таня старалась держаться, но все же она была девушка, а не здоровый мужик, и ей было труднее. Да и оказалась она не в самом лучшем положении. Удар был силен, Панин это понимал и успокаивал себя лишь тем, что она все-таки не любит его (ведь он сам просил ее об этом), поэтому ей легче. А Настюха должна еще многое объяснить ему сегодня же.
Объяснение превратилось в очередной скандал. Панин хотел знать лишь одно: почему она так долго молчала. Но внятного ответа так и не услышал. Вместо этого он стал скотиной, мерзавцем, идиотом, который не увидит ребенка, если не женится. Матвея переклинило, когда угрозы и крики перешли в отталкивающий визг. Много раз его ругали те, кого он бросал, и всегда ему было абсолютно наплевать, кто и что про него говорит. Но такой визг он наблюдал в первый раз. Зрелище было настолько отвратительным, что у Панина впервые съехала планка и он ударил Настюху по лицу, чтобы она прекратила. Он никогда до этого не бил женщин, считал это ниже мужского достоинства. Нарушив эту границу, Панин почувствовал себя виноватым. Настюха как раз испуганно затихла в углу. Пожалев ее, Матвей обнял ее и попросил прощения. И долго еще уверял, что просто не сдержался и очень сожалеет об этом. Она размазывала по щекам тушь, утирая слезы. Вместе с жалостью наступил прилив нежности, Панин поцеловал ее и пообещал, что все будет хорошо. Он, конечно, женится, просто надо было сказать раньше. А сейчас уже скоро будет виден живот, и он не хочет видеть свою невесту с животом на свадьбе. Поэтому они поженятся позже, когда она родит. Всего-то и делов.
Настюха осталась жить у него. Вскоре она уже распоряжалась хозяйством, как будто всю жизнь здесь жила. Родители начали ремонт, помогли Матвею купить новую мебель в комнату. Жизнь потекла как расплавленная жвачка – медленно и тягуче. Работа – гараж – дом. Никаких друзей, никаких гулянок. И, конечно же, никаких встреч с Таней. Панин приходил домой, ужинал и валился на диван поближе к телевизору. За пару недель такой жизни, если это можно было назвать жизнью,  он поправился на несколько килограмм, хотя никогда до этого не страдал дряблостью тела, литого, как у настоящего бойца. У Настюхи были вечно какие-то шушуканья и чаепития с матерью, Дашкой или подругами. Матвей откровенно скучал и пытался смыться хотя бы в соседнюю комнату.  Все чаще вспоминалась Таня. Он смотрел фильмы и исподволь выискивал среди актрис похожих на нее теми или иными чертами.  Вспоминал запах ее волос. И понимал, что ему не хватает ее. Они, конечно, регулярно виделись на работе, говорили как раньше. Более того, вскоре Таня несказанно обрадовала Матвея тем, что пришла с прежней улыбкой. Он сказал ей тогда, что ему тяжелее, если она не улыбается. Это был для него луч света.
Иногда они с Таней встречались и вне работы, но редко, в основном, когда Настюха уходила ночевать к родителям или находился какой-нибудь предлог не быть дома. Встречи были недолгими, где-нибудь в кафе или у нее дома. Но ни о каких более глубоких, интимных сторонах речи уже не шло. Так уж был Матвей воспитан: или у него, или на чужой территории, но не у девушки дома. Он все еще предлагал иногда снять жилье, чтобы там жить вместе. Но Таня вдруг заговорила о Москве. Панин сначала принял все за мечты, безобидные шутки, планы, которые, может быть, и случатся в ближайшие десять лет, но не раньше.  А когда он понял, что Таня не шутит, встревожился не на шутку. Это означало второй раз потерять ее, потерять   того настоящего друга, которого он нашел в ее лице. Да и не только друга. Матвей понимал, что близок к тому самому состоянию любви, которого боялся когда-то больше всего. Поэтому, едва подумав об этом, начинал себя осаживать, намеренно выискивая все возможные недостатки у нее и у него самого.
Но время шло, а тема Москвы все еще не забывалась в разговорах. Сначала Матвей даже поддерживал Таню: она ведь такой умный человек, в столице у нее будет миллион перспектив, а что ее ждет в Волжске – в этой большой деревне, где все друг друга знают? Но чем ближе подходил срок, установленный самой Таней для отъезда, тем яснее Панин понимал всю безрадостную картину своего проживания в Волжске без нее. И иногда в разговорах стал пытаться отговорить ее от этой безумной затеи. Таня печально улыбалась и качала головой. А Матвей понял, что здесь что-то не так. Не мог человек просто так сорваться с хорошего места и рвануть непонятно куда неизвестно зачем. Проанализировав все, что только возможно, он пришел к выводу, что этот отъезд непосредственно связан с ним: она бежит от него. Тем более она упорно отказывалась прийти к нему на свадьбу, хотя он уговаривал и даже угрожал привезти ее силой. Наверное, это была гордость. Матвей уже решил для себя переупрямить ее и сделать по-своему, ведь ее присутствие на свадьбе нужно ему самому. Но она вдруг выдвинула условие для посещения этого мероприятия: он скажет Настюхе всю правду о причинах своей женитьбы на ней. Это было невыполнимое условие, ведь автоматически бы разрушились все матримониальные планы. Таня сама прекрасно знала это и объяснила, что присутствие у него на свадьбе означало бы потерю ею собственного достоинства. Матвей мог это понять, но принять? Нет. Оставив эту тему, чтобы успокоить Таню, он решил сделать по-своему. Ведь на свадьбу должны были приехать его армейские друзья из Тулы. Да и Серега Рюхин тоже прибудет с братками. Приедут братья.  А значит, будет кого послать за ней: привезут. Никуда не денется. И про ее отъезд тоже решил, что далеко от Волжска она уехать не сможет. С поезда снимет, если придется. Она должна понять: он не сможет без нее все это выдержать.
Они по-прежнему встречались на работе и иногда вне ее. По-прежнему говорили, шутили. Панин баловал ее мелкими презентами типа шоколадок. Беспокоился, когда не видел ее несколько дней: придет ли на работу, улыбнется ли ему. Он даже думать не хотел, что ее однажды не будет рядом. Потому что она стала для него единственной радостью на этой осточертевшей ему бездельем работе. А Таня, узнав о том, что быть охранником на вертушке ему не нравится, познакомила его вдруг со своими друзьями, которые работали телохранителями и могли помочь с трудоустройством. Была у Матвея до армии мечта стать телохранителем – и девушка решила помочь ему осуществить эту мечту. Абсолютно ничего не прося взамен. Панин удивился этому, потому что вряд ли сделал бы то же самое для кого-то постороннего. Может быть, только для Тани…
Ему не хватало ее. Но нужно было налаживать жизнь с будущей женой. Матвей надеялся, что может быть, со временем стерпится, слюбится. Нельзя сказать, что он был зол на Настюху. Он честно пытался найти с ней общий язык. Но не очень получалось. Она по-прежнему была ревнива и нетерпима к времяпрепровождению Панина без нее. Однажды на свадьбе у друга Матвея, куда их пригласили уже как будущую пару, они даже чуть не подрались из-за того, что Матвей хотел остаться, а Настюха решила, что он должен ехать домой. Вернее, дралась Настюха, а Матвей терпел несильные удары ее кулачков по его груди и плечам. Потом взял ее под локотки, увез домой и вернулся на свадьбу без нее.  Она была не права и должна это понять. Женился его друг, а Панин должен провести вечер у телевизора? Нет уж.   В итоге по возвращении домой его ждал новый скандал, после которого Панину стало ясно, что все бабы – стервы еще те. О Тане он в тот момент не думал. Он просто хотел побыть один.
Несмотря на это, Матвей все еще искал в невесте достоинства, которые перекрыли бы эти недостатки характера. В конце концов, она беременна, может быть, поэтому и нервничает? Скандалы бывали и раньше, правда, не так часто и не по таким пустякам. Ночью, лежа рядом с Настюхой, он думал, что она все-таки такая молоденькая, невинная девочка. Ее сонное личико был очень милым, хотелось назвать ее лапочкой и быть с ней нежным, чего Панин никогда не умел раньше. В такие моменты он знал, что сможет с ней жить вполне сносно, и даже думал, что по-своему любит ее. Но прилив нежности кончался с новым скандалом по извечному поводу: «Где шлялся?»  и попытками переделать его в соответствии со своими представлениями. А меняться Панин не хотел. И вспоминал Таню, которая никогда не упрекала его за то, что он не побрился, никогда не заставляла его бросить курить и никогда не требовала провести с ней вечер, если его ждали друзья. Достаточно было ей сказать, что его ждут. Таня была единственной, кто принимал его таким, какой он есть. И за это Матвей готов был для нее звезды с неба срывать, если бы она попросила. Но Таня не просила ничего.
Подходил к концу пятый месяц таких вот странных отношений, которые нельзя было в полном смысле назвать любовными, но и просто дружбой тоже Панин бы не назвал. В один из дней Матвей зашел в кабинет Тани и обнаружил, что что-то не так. Вещей было меньше. И порядок в кабинете был слишком идеальный для простого рабочего дня. Таня не удивилась его приходу, даже обрадовалась, как показалось Панину. И сообщила, что как раз хотела его найти. Потому что через пару дней она уезжает в отпуск.
     - Куда? – поинтересовался Матвей.
     - В Москву, - буднично ответила она.
Панин понял, что из отпуска она не вернется.
     - Надолго? – спросил он, пытаясь сохранять спокойствие.
     - Как получится, - Таня  долго смотрела на него, прежде чем сказать это. Словно старалась запомнить его получше.
     От предложения проводить ее до вагона девушка отказалась. Может быть, не хотела затягивать прощание.  А, может быть, боялась выходок Матвея на перроне (ведь он обещал не пустить ее).  Точную дату отъезда она тоже не сказала.  «На днях» - понятие растяжимое.  Согласилась только встретиться сегодня вечером. И Панин решил если не отговорить ее (вряд ли бы это удалось), то хотя бы выведать у нее как можно больше информации на этом свидании.
После работы Матвей заехал за Таней и повез ее в кафе.  Она была серьезна, но недолго. За разговором у нее резко изменилось настроение. Она снова стала солнышком. Панин сделал заказ и стал молча смотреть на девушку, накрыв ее руку  своей ладонью. Было ощущение, что если он эту руку отпустит, то потеряет Таню. Пока мороженое таяло в вазочках (как они оба любили), Таня передала Матвею конверт:
     - Прочитаешь, когда соскучишься по мне. Только обещай не читать до моего отъезда.
     - Обещаю, - нехотя пообещал Панин и скрестил два пальца под столом.
Таня старалась казаться веселой. Матвей не верил этому настроению. Но его вопросы-предположения остались без ответов: хитрость не удалась. Впрочем, у него еще будет время навести справки окольными путями, решил Панин. Вместо традиционных разъездов по городским улицам он отвез ее в гостиницу.  Прощальный вечер их длился до утра. Все было слишком похоже на красивый сон, несмотря на убогую обстановку гостиничного номера. Плавные движения, лунная дорожка на полу. Матвей только сейчас понял, как сильно скучал без их ночей. Когда никуда не надо спешить, когда можно ласкать ее тело и забыть обо всем остальном. Он хотел только одного: чтобы ночь никогда не кончалась.  Поэтому, когда забрезжил рассвет, Панин испытал небольшое разочарование.  И еще тяжелее было целовать ее на прощание в подъезде: целовать, не зная, увидятся ли они в ближайшее время или нет.
Работа не клеилась.  Матвей, не выспавшийся и злой на весь белый свет за то, что вынужден расставаться с Таней, придирался к документам и не пускал в здание всех, кто ему имел несчастье не понравиться. Наконец, устав от его дурного настроения, Олег отправил его в комнату охраны на камеры слежения, а сам сел на вертушку.  Возле пульта Панин напился кофе и вдруг вспомнил о письме Тани. Вскрыв конверт, он вытащил листок и стал его читать.
Письмо было коротким. Но оно подтвердило все подозрения Панина: она уезжала насовсем и из-за него. Таня слишком хорошо знала его, предположив в первых же строках, что он прочтет его раньше, чем она просила. Она не обижалась, ничего не требовала. Желала счастья, обещала писать ему на адрес своих родителей. И еще признавалась в том, что Матвей давно уже у нее выпытывал, но на что никогда раньше не получал ответа: в своем слишком теплом отношении к нему.  Читая письмо, Панин все четче понимал, что не хочет жить без нее. Все равно, как это будет выглядеть со стороны. Он сегодня же встретится с ней и все скажет.
Перед концом рабочего дня позвонил Тане в кабинет, но трубку там никто не взял. Он перезвонил домой и узнал от ее брата, что девушка уехала на вокзал буквально час назад. Еще можно было успеть. Матвей выскочил из комнаты как ошпаренный. Наскоро объяснил начальнику, что ему нужно срочно уехать, выдумав какую-то нелепую причину. Видимо, глядя на него, тот сжалился и отпустил Панина, хотя наверняка не поверил ни единому слову.
К счастью, машину он отцу отдать не успел. И помчался на вокзал, наплевав на все возможные правила движения и забыв об осторожности. Когда он вбежал в здание, как раз объявили об отправлении московского поезда. Панин был на перроне уже через несколько секунд. Поезд медленно полз мимо платформы. Чувствуя приближение паники в мыслях и чувствах, Матвей огляделся и увидел неподалеку отца и мать Тани. Они шли к выходу с платформы. Панин побежал за поездом, надеясь в окне одного из вагонов заметить Таню. Но поезд прибавлял постепенно скорость, а Матвей все так и не находил ту, что искал. И бежал уже скорее от отчаяния, чем надеясь на что-то, когда вдруг на ступеньках вагона показалась Таня. Она молча  стояла, глядя на Матвея. Но второе дыхание открылось слишком поздно: вагон было не догнать пешком. Панину оставалось только рухнуть на землю и, сидя на коленках в пыли, смотреть вслед поезду, не спуская глаз со стройного силуэта, все еще виднеющегося на подножке. Потом исчез и он.
Передохнув минуту, Матвей направился к машине. С каменным лицом завел двигатель, посидел какое-то время и поехал в сторону московского шоссе. Однажды он решил, что Таня далеко не уедет. Так и будет.
Обычно он старался не выезжать из города один, так как любой гибэдэдэшник мог его научить любить жизнь за милую душу только так, если бы обнаружилось, что Панин без прав. Но сейчас Матвей вообще не думал об этом. Не думал о том, что не спал уже вторые сутки. Не думал, что папа его тоже по голове не погладит, когда узнает, где он был на отцовской машине. И вообще когда узнает, где он был. Потому что встречи с Таней от родителей скрывались особо тщательно.  Впрочем, все эти обстоятельства, когда-то важные, теперь отошли на второй план. Панину было все равно, кто и что скажет и подумает. У него была цель догнать московский поезд, на котором ехала Таня.
С поездом они пересеклись уже ночью. Панин приехал первым и стоял на перроне, широко расставив ноги и засунув руки в карманы. В такой же позе он когда-то стоял на блокпосту. Она вошла в привычку и возникала подсознательно, когда Панин хотел чувствовать себя уверенно. Когда показался состав, Матвей прищурился и стал считать вагоны. Таня должна была быть где-то в пятом вагоне с конца – именно там она стояла на подножке.  Едва открылась дверь вагона, Панин вбежал внутрь, бросив на ходу проводнице, что он встречающий, и не обращая больше внимания на ее негромкие крики (чтобы не будить пассажиров).  Вагон был плацкартный, и Матвей осторожно пробираясь между спящих, вглядывался в их лица, пока надоевшая уже проводница не стала допытываться, кто ему нужен, и подсказала, где можно поискать. Панин рассчитывал, что Таню найдет спящей, тихонько вынесет ее из вагона, и будь что будет. Но девушка не спала. Сидела на нижней полке и смотрела в окно, оперевшись локтями на столик. Увидев Матвея прямо перед собой, она удивленно вскинула брови:
     - Ты?!
     - Я, - кивнул Матвей. – Я за тобой.
     - Я не пойду, - отказалась Таня.
     - Пойдешь, - пообещал Панин.
     - Ты не понимаешь, - покачала головой Таня.
    Времени на объяснения было мало, поезд стоял лишь несколько минут. Панин молча взял ее за руку и потянул за собой, захватив попутно ее сумочку с крючка над полкой. Черт с ними, с чемоданами. Он увезет ее так. Но Таня неожиданно проявила упрямство. Также молча, чтобы не будить спящих вокруг людей, она упиралась, хваталась за столик, перегородки.  По силе  с Паниным ей, конечно, было не сравниться, поэтому Матвей успешно продвигался к выходу. Но тут услышал за спиной тихие рыдания и остановился. Женские слезы – сильное оружие. Они всегда действовали на Панина как взрыв атомной бомбы.  Тем более что раньше он никогда не видел Таню плачущей. Увидев в желтых отсветах станционных фонарей блестящие на ее лице капельки, ее глаза… Матвей понял, что проиграл. Он должен ее отпустить.
Отдав ей сумку, он обнял ее как можно сильнее, прощаясь с ней и пытаясь успокоить. Они стояли так около минуты. Не шевелясь, ничего не говоря. Пока не раздался сигнал к отправке поезда и пол вагона не качнулся от толчка. Матвей так и не решился поцеловать девушку на прощание. Чтобы обоим не было так больно. Просто резко повернулся и выскочил  на платформу. И остался стоять, глядя вслед вагону, где из окна на него смотрела Таня.
Разом навалилась смертельная усталость. Усевшись обратно в машину, Панин откинулся назад на сиденье.  Сколько он так сидел, он не знал. Да и какая теперь разница?  Впрочем, он может еще найти ее в Москве. Пусть только напишет адрес. Эта мысль взбодрила приунывшего Панина, и он решил, что пару недель подождать сможет.
Утром он был в Волжске. На работе он взял отгул, чтобы отоспаться. Матвей сам удивлялся, как смог доехать до дома без происшествий, если засыпал на ходу. Но все обошлось. И Панин поверил в свою счастливую звезду. Хотя счастье продлилось ровно до порога квартиры, где уже стеной стояли мать и невеста с сакраментальным вопросом: «Где был?». Хорошо еще, что дома не было отца. Панин хотел спать, а не отвечать на чьи-либо вопросы, поэтому наскоро пообещал рассказать все позже, увалился на диван у себя в комнате. Спиртным от него не пахло, поэтому семья разумно согласилась подождать до его пробуждения.
Сколько он проспал, Матвей не знал.  Проснулся  он, когда уже стало светать. Настюха спала рядом. На часах было около шести. Таня должна быть уже в Москве.  Потихоньку пробравшись на кухню, Панин нашел в холодильнике кастрюлю вчерашнего борща, поставил ее на плиту греться и ушел в туалет курить. Настроение было поганое – по-другому не скажешь. Перед глазами все время стояло Танино бледное лицо, по которому катились слезы. Ну и скотина же он все-таки: довел девчонку до слез. Он, конечно, понимал все, но как теперь без нее жить? С другой стороны, жил же он как-то до этого. И неплохо жил. А Таня может еще вернуться. Не найдет в столице работы и вернется.  А не вернется – он сам ее найдет. Все равно найдет.
С этим решением Матвей вышел из туалета и увидел, как мать наливает ему в тарелку борщ.
     - Садись, сынок. Поешь, - позвала она.
Матвей ожидал продолжения, и оно последовало. Стараясь говорить как можно тише, мать подробно разложила ему по полкам причины, почему не хорошо проводить ночь вне дома. Панин не слушал. Молча хлебал суп и размышлял о своей будущей семейной жизни, уже заранее ему надоевшей хуже горькой редьки. Единственным утешением был  будущий ребенок, о котором мать тоже не преминула напомнить.
     - Я помню, - мрачно ответил он на это напоминание. Сложил посуду в мойку и стал собираться на работу.
Потянулись дни, мало чем отличающиеся друг от друга. И на работу Матвей ходил уже не так охотно, потому что там не было Тани. О ней, конечно, шушукались в связи с причинами ее отъезда. То, что она не вернется, стало ясно через две недели, когда пришел факс в отдел кадров. Панина иногда упоминали, но всерьез как причину не рассматривали. Никто не догадывался, что у них могло быть что-то серьезное. Даже Олег. Потому что Панин для пущей конспирации уже давно посвятил его в свои планы по поводу женитьбы на Настюхе.  Иногда Матвей заезжал к Таниным родителям, но писем для него все не было.
Настюха вскоре родила девчонку. Матвей со всеми друзьями пил на радостях дня три. Конечно, торчал под окнами роддома с цветами и шампанским, орал, как он Настюху любит, петарды с Рюхиным пускал неподалеку от здания, за что его чуть не забрали в милицию, но когда выяснили, в чем дело, поздравили и отпустили.
Дочь назвали Таней: Матвей настоял, а Настюха, не зная, в чем дело, не возражала.  Пеленки, распашонки висели теперь по всему дому, на кухне вечно грелись соски и бутылочки. Да еще предстояла свадьба. Приходя с работы, Панин ездил за памперсами, игрушками и еще черт-те чем необходимым. Впрочем, дочка неудобств почти не доставляла: по ночам исправно спала, кушала с аппетитом, улыбалась нежно, трогая Матвеев палец, предварительно вымытый раза три по настоянию Настюхи. Глядя на нее, Панин был уверен, что Танюшка улыбается точь-в-точь как та, другая Таня. И также нежно смотрит на отца, как на него смотрела когда-то Таня. Каждый день Матвей отмечал в дочери ту или иную черту, которую приписывал и любимой. Теперь он точно знал, что любит и что не может быть так несправедлив мир, чтобы они с Таней не увиделись и не поговорили обо всем. Поэтому и возился с дочерью, забывая об остальном. С ней даже Настюха столько времени не проводила. А родители посмеивались с видимым облегчением:
     - Матвей, набалуешь ее. Вырастет папиной дочкой.
     - Вот и хорошо, - кивал Матвей. Этого он и добивался. Он хотел, чтобы его собственная дочь стала тем третьим другом, которого напророчила ему когда-то цыганка.
За неделю до свадьбы, наконец, пришло письмо от Тани. Получив из рук отца девушки конверт с московским штемпелем, Панин задрожал. Заметив это, отец предложил ему присесть и спокойно прочитать письмо. Но Матвей поблагодарил его и поспешил покинуть дом Тани, чтобы побыть одному.  Остановив машину на одной из пустынных улочек, чтобы никто не мешал, Панин достал конверт. Ему потребовалось немало мужества, чтобы решиться вскрыть его. Письмо было на нескольких тетрадных листах. Читая его, Матвей словно чувствовал рядом присутствие девушки. Ведь оно было написано так просто, как обычно она разговаривала с ним, и так же тепло и нежно. Наконец, он узнавал, каковы были ее первые дни в Москве. Сняла квартиру в спальном районе, устроилась в юридический отдел одного из столичных банков, подала документы в институт дополнительного образования на специальность «Антикризисное управление». Но Матвей хотел прочесть в письме совсем не это, вернее, не совсем это. Конечно, хорошо, что она устроилась и у нее все в порядке. Но его интересовала сейчас ее личная жизнь. А об этом – самом главном! – в письме не было абсолютно ничего. Она догадывалась, что роды уже прошли, желала счастья в семейной жизни и здоровья ребенку, поздравляла его с отцовством. А о своих чувствах молчала. Вообще.
Из вежливости в конце стояла приписка «пиши, жду». Панин понял, что письма она не ждет. Но решил написать, наплевав на эту вежливость. Он хотел ее видеть, хотел знать, с кем она и что еще осталось от ее чувств к нему. Панин даже не поленился съездить на почту и купить конверт. Ответ отправил в тот же день. Сообщил, конечно, и о дочери, и о грядущей свадьбе. И решил, что приедет в Москву за ней еще раньше, чем дойдет его письмо. Потому что Таня должна быть на его свадьбе. Танино письмо он спрятал в гараже.
Но его планам не суждено было осуществиться. Предсвадебные хлопоты отнимали слишком много времени, чтобы можно было улизнуть хотя бы на два дня. Потом приехали ребята из Тулы – надо было их размещать по родственникам и знакомым. Рюхин наведывался иногда. С ним и еще с прибывшими сослуживцами Матвей устроил мальчишник и там за общими поздравлениями стал выяснять, как бы по-тихому привезти из Москвы одну девушку, чтобы она побыла на свадьбе вместе с другими гостями.
     - А чего она сама-то не приедет? – поинтересовался Андрюха Смирнов, классный снайпер был в Чечне. Сейчас тоже по этому профилю устроился в одну из спецслужб. Уважал его Панин больше всех в своем взводе. И не мог ему соврать. Рассказал, как есть.
     - Да, брат… - озадаченно проговорил Смирнов. – Задача… А может, оставить ее в покое? Зачем мучить человека?
     - Не бери в голову. Привезем, - пообещал Колян Игошкин, кладя Матвею руку на плечо. – Раз такое дело, привезем. А тут уж сами разбирайтесь.
На том и порешили.
Ребята уехали в Москву на следующий день на машине Смирнова.  И вернулись неожиданно скоро – уже через сутки – с удивительным известием. Таня была здесь, в Волжске, уже два дня. Не успел даже двигатель у смирновской «бэхи» остыть, как Панин вместе с Андрюхой и Коляном  уже мчался к Таниным родителям. Но Тани дома не оказалось: ушла по подружкам.
     - Ничего, еще вся ночь в запасе, - обнадежил Смирнов Панина. – Должна же она когда-нибудь вернуться. Дождемся. 
Когда она показалась из-за угла дома, уже темнело. Первым ее заметил Игошкин:
     - Смотрите, какая девчонка красивая идет!
     - Это она, - коротко бросил Матвей и выскочил из машины.
Увидев его, Таня на секунду замешкалась, но тут же обрела прежнюю уверенность и решительно продолжила свой путь. Колян с Андрюхой решили не мешать им и остались в машине. А Матвей прошел немного навстречу Тане. Он был так рад ее видеть, что на секунду даже забыл, зачем приехал. Только смотрел на нее, отмечая все изменения в ее внешности. А изменения были большие: другая прическа, другая одежда – более яркая и модная, модные очки, сумочка. Девушка немного похудела, и шла она сейчас с высоко поднятой головой, как ходят хозяйки жизни в кино. Но смотрела она на Панина так же светло и нежно, как и раньше, в их лучшие времена. Кажется, Таня была рада его видеть. Поэтому Матвей тоже тормозить себя не стал: с разбегу поцеловал ее в губы, за руку взял. Обнять только постеснялся. И заговорили они, соскучившиеся друг по другу, обо всем на свете, кроме главного.
Она приехала навестить родителей и ничего не знала еще о свадьбе.  Значит, письмо пока не дошло, с облегчением подумал Матвей.  Он не мог сообразить, как бы подвести разговор к тому, зачем он и приехал. Но Таня сама спросила, когда у него свадьба и как с дочкой. Значит, она  все-таки успела получить его послание. Панина только не оставляла мысль, что она приехала не только навестить родителей. Рассказал ей о маленькой Танюшке, но хотя он и старался подчеркнуть их сходство, Таня ничего не сказала. Только смотрела куда-то за плечо Матвея не видящим взглядом.  Панин попросил ее поехать с ним. Таня согласилась и села в машину.
Ребятам она сразу понравилась: это было видно. Панин порадовался, конечно. Они вчетвером доехали до кафе, где и засели за бутылкой вина и веселым разговором. В итоге Матвей и Таня улизнули под шумок и поехали в  гостиницу, где были когда-то. Им повезло: тот самый номер был как раз свободен. Оказавшись в нем,  они со смехом с разбегу упали на кровать. Панин хотел обладать ею, вечно ускользающей от него. Сейчас он хотел этого больше, чем когда-либо. Ее упругая грудь от волнения и возбуждения стала еще тверже, и губы раскрылись для поцелуя. Матвей смотрел на нее – как давно уже они не были настолько близко! – и прошептал неожиданно, как однажды до этого:
     - Где ты была раньше?
Таня не ответила. И он стал целовать ее – нежно, как никогда еще.
Они пробыли вместе до утра. Панин так и не сказал ей, что хочет видеть ее на своей свадьбе.  Матвей понимал, что Таню уговорить будет нелегко. И не хотел портить эту ночь спорами.   Решил поговорить утром. Но когда проснулся, Тани не было. Была только ее коротенькая записка. Панин прочел ее и понял, что Таня гораздо проницательнее, чем он думал. Она знала, чего он ждал от нее. И предупредила его. Очень просила не привозить ее на свадьбу, если он хочет, чтобы свадьба состоялась. Извинялась, что не дождалась его пробуждения. Сообщала, что сегодня уезжает обратно, так как ее ждут.
Домой Матвей вернулся в дурном настроении. Родители, думая, что он с мальчишника, поругали только за то, что не выспался в такой день. И началась суматоха. Только Смирнов с Игошкиным под предлогом выпить с женихом отвели Панина в сторону и поинтересовались, к чему они с Таней пришли. Матвей молча показал записку. 
Поехали выкупать Настюху, потом - ЗАГС, достопримечательности города, столовая. Тамада, правда, несколько раз пихала Матвея в бок и проникновенно так шептала ему на ухо:
     - Чего не весел, муж? Смотри, какая у тебя жена красавица!
     - Да, да… - кивал Матвей, глядел на Настюху. Она действительно была очень хороша в белом платье. И счастливая такая. На минуту он забывал о Тане, принимался отплясывать с гостями, веселя публику частушками. А когда начинали кричать «горько», он целовал Настюху смачно и с удовольствием. С тостами приходилось сложнее. Желали счастья им с молодой женой, а мысли у Матвея были где-то далеко.  Какое уж тут счастье? Один раз даже Панин чуть не назвал Настюху Таней. Хорошо, вовремя опомнился. Да и целуя невесту, вспоминал невольно ночь накануне, где в гостинице, в тишине, счастливые, были они вдвоем далеко не с Настюхой. 
Под конец нервы стали сдавать. Панин поручил разбираться с гостями подарками родителям, а сам с женой поехал домой. Помог Настюхе раздеться – сколько же все-таки невестам надо финтифлюшек разных! Поцеловал на ночь, обнял ее покрепче и уснул.
Жизнь продолжалась. Иногда Панин получал через Таниных родителей письма от нее. У нее все было хорошо, и он радовался за нее. На фотографиях она вообще красавицей стала.  Дочь подрастала и на удивление быстро научилась сидеть и агукать. Его семейная жизнь мало чем отличалась от жизни с Настюхой до свадьбы.  Только занимаясь с женой своими супружескими обязанностями, чувствовал Панин, что что-то изменилось у него к жене. Не так как раньше заводила она его, не ту нежность он к ней испытывал.  Да еще не выходила из головы ночь с Таней накануне свадьбы.  И в письмах своих чего-то она не договаривала. Не мог он понять, чего конкретно. Может, боялась выдать свои чувства больше, чем полагалось ей теперь?
Стараясь не думать об этом слишком часто, чтобы не проговориться жене случайно, Панин пошел учиться на телохранителя. А свободное время посвящал дочери. Настюха опекала его, но ее назойливая и слишком уж сильная опека стала Матвея скоро раздражать. Она вечно была недовольна тем, что он забыл побриться, ругалась, когда он наспех одевал не глаженую футболку. Да и денег у нее он все время вынужден был просить, потому что всю зарплату с дуру ей отдавал. Потом научился делать заначки и прятать их в гараже. Опять же с Рюхиным лишний раз не увидишься – Настюха утверждала, что он пытается Матвея споить, и ребенку он  дурной пример.  Скандальчики случались примерно раз в неделю, а потом и чаще – по любому пустяку. Потому что Матвей из упрямства или из принципа не желал подчиняться. Он был главой семьи и не собирался слушать вечных указаний, что и как ему делать. Родители пытались как-то вмешаться, уговорить Матвея быть поуступчивее, но Панин сказал:
     - Вы знали, с чего эта семья начинается. И ничем хорошим она не закончится. А я буду жить как хочу.
И мать с отцом замолкали, отворачивались, глаза прятали. А Панин уезжал к Артемову или к Рюхину. Пили все что льется, иногда девчонок снимали. Травкой баловались, как когда-то на Кавказе.  Однажды, пьяные в доску, чуть не угробились на машине. Пролетели напрямую т-образный перекресток на полной скорости, а с обеих сторон в этот момент два камаза шли. Секунда бы позже – и размазали бы они Матвееву «семерку», в консервную банку превратили бы машину, с двух сторон врезавшись. Не жить бы им с Рюхиным тогда. Но, видно, есть чудеса на свете: не было этой секунды. Пролетела машина между камазами чуть раньше и в кювет укатилась. А грузовики разошлись благополучно. Разве что водители их еще минуту обалдело по сигналке давили и матерились, кулаками грозя.
Остановиться бы Матвею тогда с пьянками, за ум взяться. Так нет, черт его дернул еще и в деревне какой-то засветиться по криминалу. Зашли  с Рюхиным в магазин в масках, оружие как путевые взяли – два тесака, сгрузили себе в карманы всю кассу, хозяина разули, по мелочи чего-то еще – пивка, водочки – и укатили. На утро Панин, проснувшись с похмелья у себя дома, даже не понял сначала, не приснилось ли ему это. Оказалось, что не приснилось. Схватился за голову, да поздно: сделанного не воротишь.  Неделю после этого из дома не выходил, только на работу. Но не брала его ни смерть, ни тюрьма – обошлось все благополучно.
Полтора года прошли как сон. То ли дело война, а на гражданке что за жизнь? Человек человеку волк. Никому здесь довериться толком нельзя, никто не поймет, что такое настоящая жизнь.  И как здесь определить, кто перед тобой – человек или так себе, тоже не понятно. У Настюхи свои проблемы были: чего купить, куда купленное пристроить. Не понимал этого Панин: вещи все равно с собой не унесешь, когда твой час настанет с жизнью рассчитываться по долгам.  Мелко это все. А когда пытался ей втолковать эту простую истину, видел ее взгляд – как на сумасшедшего или дурака смотрела. И понимал, что не та она женщина, которая ему нужна. Не понимала она его. Да и кто понимал? Ни родители, ни Дашка с мужем. Артемову не до Панинских проблем было: у него тоже семья образовалась. А Рюхин – друг, конечно, но не был он на войне, не знает до конца всю изнанку жизни. Говорили, конечно, об этом не раз, пытался понять, вроде. На то и друг. Танюшка еще мала была, чтобы такие вещи понять: ей сейчас игрушки подавай. И вспоминал тогда Матвей Татьяну. Она бы поняла, да нет ее рядом. Письма ее Матвей хранил как зеницу ока, перечитывал иногда, когда тоска одолевала такая, что хоть на стенку лезь. Фотографии снова рассматривал. И легче становилось на душе.
За эти полтора года сменил Панин работу: пошел в телохранители. Друзья Танины помогли устроиться. Зарплата больше, дома бывать приходилось меньше. Да и интереснее просто было, чем из угла в угол ходить и на вертушке штаны протирать.  Иногда встречался с Олегом, узнавал, как дела на фирме. А дела там что-то стали хуже и хуже идти. Видимо, везло все-таки Панину: вовремя ушел. В последнюю встречу Олег уже и сам уходить собирался: фирму вот-вот банкротом объявят. Что-то там у шефа не срасталось: то ли партнеры кинули, то ли налоговая наехала. Матвей в это время как раз на выгодное местечко перешел: мэра охранять.   Прежние клиенты порекомендовали Панина как человека способного и свое дело знающего. Вот и взяли. А Матвею что – лишь бы деньги платили вовремя да дома бы не появляться. Не хотелось ему Настюху видеть, чтобы не скандалить лишний раз. Да и отговорки удобные есть, если что: на работе я – и все тут.
Тогда-то Матвей и услышал краем уха, что арбитраж по его родной фирме не за горами. Брала, оказывается, она кредиты у мэрии, да что-то все никак не вернет. И что процедура банкротства уже начата. Для Панина все эти дела – темный лес.  Он и не интересовался больше, чего там и куда. 
Только вскорости вызвал его к себе сам мэр Волжска – Бобров Иван Александрович. Шел к нему Матвей и думал: не натворил ли чего, за что могут взбучку дать. Ничего не припомнил. Заглянул к начальству:
     - Можно?
     - Зайди, Матвей, - Бобров указал ему на стул и взглянул внимательно на своего телохранителя.
Панин сел, внутренне напрягся: что-то сейчас будет. Но виду старался не показывать, не по чину волнения.
    Бобров для приличия поинтересовался его семейной жизнью, дочкой и вдруг про прежнюю работу стал спрашивать – что за порядки на фирме были, что шеф из себя представлял, как с юридическим отделом у них было. Матвей удивился, но не очень: про кредиты он помнил. И рассказал, что знал. Только про Таню ничего не сказал – незачем мэру знать об этом. Но Бобров, видимо, справки навел подробные и поэтому про Таню сам спросил. Правда, не напрямую:
     - Расскажи-ка мне, Матвей, кто там у них юридические вопросы решал? Что за девушка такая?
     - Умная девушка, - Панин понять не мог, к чему это Боброву про Таню спрашивать. Все, что он хотел знать, он мог и без Панина узнать. – Шеф ее очень уважал, но она потом в Москву уехала.
     - Красивая, небось? – допытывался Бобров.
     - Красивая, - кивнул Матвей.
     - Ты вот что, - Иван Александрович помолчал, подбирая слова. – Ты, я знаю, кое-какую дружбу с ней водил… - Матвей взглянул на него удивленно: и это доложили, черти! – Знаю, мир не без добрых людей… - Бобров и не думал насмехаться, был серьезен. – Так вот. Слышал уже, наверное, что фирму твою в банкроты собираются записать. Внешнего управляющего надо будет назначить. Мэрия – тоже кредитор, и потому буду я рекомендовать твою Татьяну на эту должность. Тем более, в Волжске у нее родители живут, и фирма знакомая, девушка она умная – это и без тебя знаю. Образование соответствующее у нее есть. Думаю, суд со мной согласится. А ты к ней перейдешь в охрану. Ей по статусу положено. Недоброжелателей много при такой работе. Да и нам опять же галочка в преимуществах: кредит быстрее вернем. Понял?
     - Понял, - у Матвея лицо просветлело. Чего теперь Боброва стесняться, если он и так все знает.
Из кабинета Панин как на крыльях вылетел. Таня должна была приехать – чего же еще желать? И работать им вместе!  Вот только Таня ничего про это в последнем письме не написала. Да и вообще в письмах много не напишешь. Чем дольше Матвей не видел Таню, тем больше сомневался, что она до сих пор одна. Такая красавица и умница – неужели ее москвичи проглядят? Ни один нормальный мужик мимо равнодушно не пройдет. И чем ближе был день приезда Тани, тем больше ревновал Матвей и сомневался.   Зато родители удивлялись, чего это их сын вдруг стал такой раздражительный: все не по нем.  И грешили на Настюху, что она его совсем запилила. Настюха советам вняла и стала поласковее, но Матвею было все равно. Гуляя с дочкой, пока жена была занята другими делами, Панин брал маленькую Танюшку на руки и рассказывал ей о той, другой Тане, радовался, что дочь внимательно слушает его и, наверное, что-нибудь понимает. Дочь стала ему действительно хорошим другом. Когда не с кем было больше поговорить, он рассказывал о своих бедах дочери, и Танюшка молча слушала его, радовалась ему и смотрела нежно и добро. Совсем как Таня. Матвей иногда и сам удивлялся, насколько похожи у них характеры. Будто не Настюхина это дочь, а Танина.  Да и внешне Танюшка на Настюху или кого-либо из родни не походила, поэтому было решено считать ее похожей на двоюродную бабку, которую и в глаза-то никто не видел уже лет двадцать, с тех пор как она укатила на Север. А Матвей  готов был поклясться, что у его дочери глаза Тани.
Когда Матвей появился в фирме, где когда-то познакомился с Таней, его узнали сразу. Спрашивали, каким ветром его занесло и что он вообще знает о судьбе компании.  Про Таню они уже были наслышаны и даже радовались, что не посторонний человек будет. Панин же зашел в кабинет директора, который теперь закрепили за внешним управляющим. Осмотрел его хорошенько, чтобы все без эксцессов было.   Таня приезжала сегодня. Специально для этого из мэрии выделили «джип». Панин должен был встречать ее на фирме. 
От ожидания и волнения у Матвея вдруг затряслись руки. Он даже водички попил, чтобы в себя прийти. И спустился в вестибюль: на ногах проще ждать, чем на стуле сидя. И побегать можно, размяться.  Впрочем, бегать долго не пришлось, потому что в вестибюле скоро стал скапливаться народ, чтобы посмотреть на Таню.  Панин стал этот народ организовывать, чтобы не толкались и проход освободили. Потом вышел на крыльцо и увидел въезжающие во двор машины, в том числе и мэрский «джип». Матвей и начальник охраны фирмы двинулись навстречу. Панин лично открыл заднюю дверь «джипа» и подал руку Тане. Глаза их встретились. Таня кивнула ему, вышла из машины и, не оборачиваясь, прошла вместе с судебными исполнителями в здание. Панин последовал за ними, огорченный такой немилостью. Он понимал, конечно, что не до чувств сейчас – на глазах-то у доброй сотни человек. Но ведь и не улыбнулась она ему ни разу, не обернулась, чтобы глазами его поискать. Прошла, будто и не знала его никогда раньше. Серьезная, деловая. Изменилась она еще больше, чем раньше. Расцвела как-то.  А обручального кольца на пальце у нее Матвей все-таки не заметил. И сердце его забилось радостно. Шел он совсем рядом с Таней, людей отстранял от нее, пока она в кабинет не зашла. Любоваться бы ею, да времени не было. А потом и вовсе закрылась она вместе с исполнителями и начальством фирмы, телохранители у входа остались. Кроме Матвея был еще один парень, здоровый лось, симпатичный, стрижка ежиком. Из Москвы оказался, вместе  с Таней приехал. Пока сидели в приемной, познакомились. Панин про свои заслуги рассказал. Парень – Игорь – про свои.  Работать им теперь вместе, но Игорь, похоже, надолго задерживаться в Волжске не собирался, надеялся, что заменят его кем-нибудь из местных. Понять его было можно: не столица здесь, конечно.  Матвей покивал, одобряя его планы. И стал прислушиваться  к тому, что происходит за дверью.
А в кабинете, похоже, развернулись настоящие бои. Кто-то кричал, что не разрешит и не допустит, что только через его труп, что бабам здесь вообще не место – не бабское это дело: мужские проблемы решать. А другой голос пискляво подвывал что-то о кредитах и процентах: мол, поднапрячься немного надо и отдадут все до копейки. Печально как-то и неуверенно это звучало. Потом все затихло. Через час примерно собрание стало расходиться.  Таня осталась в кабинете одна. Но Панин при Игоре не рискнул зайти. Впрочем, Таня сама показалась на пороге минут через десять и сказала:
     - Матвей, зайди.
Панин зашел и закрыл за собой дверь. Взял ее за плечи и заглянул в ее глаза. Таня, еще утром такая серьезная и сосредоточенная, сейчас снова стала прежней. Смотрела на него, словно пыталась найти какой-то ответ на свои мысли.
     - Как ты? – спросил Матвей. Глупость, конечно. Но надо же было с чего-то разговор начинать.
     - Хорошо, - кивнула Таня. – А ты?
     - Могло быть и лучше, - признался Матвей.
И вдруг стал рассказывать ей о себе: о дочке – как она похожа на Таню, о жене, которую старается видеть пореже, о работе.  И о том, как скучал по Тане, думал о ней часто. Ему повезло, что они теперь будут работать вместе. Наверное, у него судьба такая – охранять ее, защищать от опасности, быть рядом. И он хотел бы быть рядом как можно дольше. Таня опустила свои длинные ресницы, и Матвей с удивлением обнаружил, как подозрительно блестят ее глаза. Чтобы она не дай Бог не расплакалась, он обнял ее. Она уткнулась в его грудь и стояла, пытаясь взять себя в руки. До Панина дошло, что он так и не спросил, как она живет и как сложилась ее личная жизнь.
     - Разве это так важно? – тихо спросила Таня, пытаясь не смотреть на него.
     - Для меня – да, - ответил Панин.
Таня говорила неохотно. Да, не замужем и не собирается. Поклонники есть, но ни с кем сейчас не встречается – времени нет. Забыла ли о Матвее? На этот вопрос ответа Панин не получил. Но понял, что нет. Сам догадался, наблюдая за ней.  А Таня, решив не испытывать больше свое самообладание, отошла к столу, села и стала перебирать бумаги. Матвей сделал еще одну попытку: подошел к ней, попробовал поцеловать. Но она неожиданно отстранилась от него и сказала:
     - Давай обо всем попозже поговорим?
     - Да, конечно, - кивнул Матвей и вышел в приемную.
Игорь поинтересовался, все ли в порядке: слишком уж у Панина был странный вид. Матвею было не до расспросов. Он был теперь уверен, что Таня что-то скрывает от него. В письмах все равно это не так заметно, как при личной встрече. Что-то важное и значимое для них обоих она не хотела говорить ему или не могла с духом собраться. Панин всю голову сломал, пока размышлял, что это могло быть. Ведь сама же она сказала, что не замужем, не встречается ни с кем. И его она не забыла. А вот есть что-то, что останавливает ее. Конечно, он и сам виноват: вместо того, чтобы сказать ей, как ему ее не хватало и что он понял теперь, что любит ее, он нес всякую чушь о семье и детях. Она, должно быть, решила, что ему главное быть с ней друзьями.  Но объяснять уже не было времени: вернулись судебные приставы.  Когда Таня вышла с ними из кабинета, она  была той же железной леди, что и утром.  Матвей не переставал удивляться, как в ней могут уживаться две такие разные женщины.  Всю дорогу, пока они обходили предприятие, ездили в цеха на промзону, он думал об этом и исподтишка следил за девушкой. Но она ничем так и не выдала своих чувств к нему, проходила мимо, даже не замечая Панина, спокойно отдавала распоряжения стоящим вокруг людям и ни разу на Матвея не взглянула даже мельком.
Поздно вечером, отвозя ее домой, он решился, наконец, спросить, в чем дело и чего она не договаривает. Таня покачала головой и ничего не ответила. Затормозив резко на светофоре, Матвей заговорил о том, о чем думал весь день: что не может он так, будто они вовсе чужие, что она ему нужна и жить без нее он больше не хочет. Завелся с пол-оборота, голос даже повысил, погнал опять со скоростью за сто. Чего ей еще? Признался же, что все – победила, бери, режь, что хочешь делай. Чего еще? Да, дурак был раньше. Кто же не ошибается? Но ведь не обманывал ее никогда. Говорил все до конца, всю правду.  Ну что ему теперь, в стену бетонную въезжать что ли, чтобы она ему поверила?
Таня выслушала, не перебивая.   Сказала, что расскажет все чуть позже, когда он успокоится. И он все поймет сам.  Панин заткнулся от такого  поворота событий и сбавил скорость.  Доехали в полном молчании до ее дома. Он обязан был довести ее до квартиры и на руки родителям сдать. Но Таня пригласила его войти. Панин потоптался на пороге нерешительно и прошел. Оглядевшись, он почувствовал, что кое-что в квартире изменилось. Слишком много игрушек валялось повсюду.  А потом из зала выполз на четвереньках кудрявый карапуз. Увидел Таню и ручки к ней потянул:
     - Мама!
Таня взяла его на руки, улыбнулась ему, чмокнула в щеку и взглянула на Матвея, словно ждала от него чего-то. А Панин дар речи потерял. Смотрел на этого малыша и понять не мог, что в нем такого знакомого? Теперь хотя бы было понятно, о чем Таня молчала. У нее родился сын. Интересно, кто же счастливый отец?
     - Познакомься, Матвей, - предложила Таня. – Это твой сын, Максим.
У Панина челюсть на пол упала. Сын?! Его сын?! Вот этот годовалый колобок, который жмется к Тане от незнакомого дядьки подальше?! Но как? Когда? Он своим глазам не верил. Присел на табурет, очень кстати тут же в прихожей оказавшийся.  А Таня тем временем на кухню прошла, и родители ее Панину посоветовали туда же зайти.
Переполз Матвей на кухню, воды выпил – Таня поднесла. Что теперь делать – вот в чем весь вопрос стоял.
     - Почему ты мне не сказала раньше? – спросил он, не спуская глаз с сына. Тот уплетал манную кашу, иногда косясь на Матвея.
     - А что бы изменилось? - Таня, не глядя на Панина, кормила Максимку с ложки.
     - Все, - недоуменно ответил Матвей. Неужели она не понимает таких очевидных вещей?
     - Разве ты бросил бы жену с дочкой ради нас? – Таня взглянула, наконец, на Панина и улыбнулась нежно: - Вряд ли. Зато у меня теперь есть свой Матвей Панин. И никто его  не отнимет.
Панин, спотыкаясь о табуретки, пробрался к ней, присел рядом, положил руку ей на коленку. Неужели она до сих пор не поняла, что он любит ее? Да он горы для нее готов свернуть. Он бы примчался к ней в Москву. Он бы… Но как? Когда? Когда она успела? Таня, продолжая свое занятие, рассказала все. Скорее всего, это случилось перед ее отъездом в Москву. За день до его свадьбы, когда они встретились, она уже знала о беременности и хотела ему сказать. Но побоялась его реакции. Ведь он мог подумать, что она сделала это специально. Да и не уверена была в его чувствах к ней. А теперь… Какая теперь разница? Все будет по-прежнему: Матвей со своей семьей. А она – с сыном. Все довольны и счастливы. Пусть все так и остается. Если Матвей захочет, он может встречаться с Максимкой, мешать этому она не будет.
Это предложение осталось без ответа. Панин решил: будь что будет. Все-таки не каждый день он узнавал, что у него есть сын. Тем более сын от любимой женщины. Но в том-то и была проблема, что он хотел быть с ними и в то же время не мог бросить дочь. А на развод без скандала Настюха не пойдет и дочь ему, конечно же, не отдаст. Да и родители… Впрочем, что ему теперь до родителей? Сбылась его мечта – иметь сына. Вот он – этот маленький кудряш - сидит перед ним и лопает кашу с маминой ложки. И глаза у него – Матвей вдруг понял, что ему показалось знакомым – глаза у него совсем как у самого Панина в детстве. И нос, и уши, и все остальное – точная копия его самого.  Сомнений быть не могло. Ах, если бы еще маленькая Татьянка была этому мальчугану не сводной сестрой, а родной! Лучшего бы и не желать. Матвей решил, что обязательно их познакомит – своих дочь и сына. Конечно, чтобы Настюха не узнала… А собственно, почему он сейчас должен скрывать от нее что-то? Почему он так заботится о том, чтобы его жена ничего не знала?
Матвей задумался, глядя в окно, где любопытный воробей чирикал на ветке, намереваясь куда-то упорхнуть. Вот он сорвался с места и серым мохнатым камешком вошел в крутое пике, выполнил еще пару фигур высшего пилотажа и, гордый собой, вернулся на ту же ветку, где его уже ждала воробьиха. Панину это напомнило его самого. Конечно, Таня сильный и умный человек, она не ждет от него, что он сейчас же бросит семью и останется с ней насовсем. Она всегда все понимала. И никогда не упрекала его ни в чем - по крайней мере, вслух.  А может быть, действительно оставить все как есть? Мыслишка такая родилась у Матвея в голове. Бывать по очереди то в одной, то в другой семье. Только вот не будет ли это подлостью? Он никогда раньше не думал, как к этому относится Таня. Она все знала с самого начала, и Панин, спокойный, что не надо ей врать, этому обстоятельству всегда радовался. Но вот никогда почему-то раньше не думал, каково ей все знать и при этом ни на что не претендовать? Может быть, она просто не любит его?
Это следовало выяснить, и Матвей решил не откладывать разговор в долгий ящик. Посадил Максимку к себе на колени. Таня смотрела на них обоих по очереди с каким-то странным выражением лица. Панин готов был поклясться, что она хотела о чем-то просить его, но думала, стоит ли это делать. Максим, в свою очередь, для начала скуксился, но Таня объяснила ему, что это папа и бояться не надо. И карапуз с любопытством стал рассматривать Матвееву куртку и щупать ее за молнии, клапаны, воротник. А Панин вдруг спросил:
     - Тань, ты меня любишь?
Он никогда не спрашивал ее об этом. Наверное, боялся услышать утвердительный ответ. Всегда боялся любви, бежал от нее.   Но в эту минуту для него не было ничего важнее. От ее ответа зависело, что ему делать дальше. 
Таня удивилась, но быстро справилась с собой и спросила:
     - Разве это так важно?
     - Важно, - кивнул Панин и продолжал ждать.
Таня помолчала минуту, глядя на сына, и сказала:
     - Да.
Панин поймал ее взгляд и увидел в нем себя с Максимкой.  Потом встал, отдал ей сына, поцеловал ее на прощание и ушел с твердым намерением решить все сегодня же. Но дома Настюха щебетала с улыбкой о первых Танюшкиных рассуждениях за жизнь, бегала вокруг него, стараясь угодить всемерно. Да и Танюшка все просилась на руки к отцу, желая, чтобы он и только он прочитал ей на ночь сказку. Панин не решился испортить вечер. Покорно подхватил дочь, запасся книжкой побольше и понес Танюшку в кровать. В течение часа усердно изображал серого волка и семерых козлят. Оказавшись, наконец, в своей постели, он приобнял пристроившуюся рядом жену и долго смотрел в потолок. Матвей понимал, что ему жалко Настюху. Да и скандала не хотелось. Пострадает-то в итоге больше всех дочь.  Наверное, лучше сначала подготовить жену к неизбежному. Постепенно…
Все-таки странная здесь, на гражданке, жизнь. Странные проблемы. Суета. И все время приходится чего-то бояться – чего-то такого, о чем на войне он никогда бы не побеспокоился: причинил ли он своими словами боль, что думает тот или иной человек, любит он тебя или не любит…  Мутно все как-то. Гораздо проще ведь сказать все как есть, гораздо проще понять, на что  способен ты ради  того или иного человека, когда прошел с ним и огонь, и воду. А здесь? Ну что здесь, в мирной жизни? Всем что-то нужно от тебя, всем что-то должен, при этом никогда не можешь ты точно знать, на что вы оба готовы пойти друг для друга. Все хотят сделать тебя идеальным, подстроить под себя. А меняться не хочется. Родился ты таким, таким и умрешь.  Какая разница, побритым или нет и глаженая ли у тебя рубашка? Когда ты заглядывал смерти в глаза, такие вопросы перестают волновать в принципе. Тут уже другое: насколько близко она дышит тебе в затылок.  Затылком начинаешь ощущать ее холодное дыхание – аж мурашки по коже бегут. А люди к тебе с какими-то дурацкими претензиями.
С этими мыслями Панин заснул. А утром услышал от жены, что, оказывается, всю ночь говорил во сне о дочери. Ужаснулся и похвалил себя, что назвал дочь правильно. Собрался и быстренько улизнул на работу.
Не то, чтобы он чувствовал себя предателем или подлецом, но все же неуютно как-то, неспокойно было на душе.  Он оказался перед выбором. Обидеть никого не хотелось, но и жить на две семьи тоже не мог. Главным образом из-за Тани. С тех пор, как она вернулась, да еще с сыном, Матвей только и думал, как устроить теперь их жизнь. Как все объяснить жене, чтобы дело не кончилось тем, что он больше не увидит дочь? Да и какие скандалы придется вынести – даже думать не хотелось. В принципе, Панин не боялся скандалов, они ему просто осточертели за последнее время. Ведь ребенок все будет видеть. А по спокойному Настюха не может.  Взрослые люди, называется… Каждый раз, глядя на Таню, Панин думал об этом. Ей он ничего не говорил, чтобы не беспокоить заранее. Боялся, что опять уедет в свою Москву и сына увезет.  И пару месяцев, прошедших с ее возвращения, все никак не мог найти подходящего случая поговорить с Настюхой и объяснить ей все. Виноват, мол, прости, но люблю ее и все такое. А Таня по своему обыкновению ни о чем не спрашивала. Она приняла тот факт, что Матвей не собирается отказываться от сына, приходит к ним почти каждый день, приносит игрушки и деньги. Она ни в чем не нуждалась и даже сначала не хотела ничего брать, но потом согласилась – для сына. Панину нужно было чувствовать, что он не посторонний, что тоже участвует в воспитании Максимки. Сын уже привык к нему, даже выучил слово «папа» и радовался его приходам. И Таня все чаще задерживала на них обоих задумчивый взгляд, полный нежности.
На работе они старались держаться на расстоянии – будто и нет ничего между ними. Ни к чему лишние разговоры – мир не без «добрых» людей.  Игоря уже давно сменил местный бывший боксер – тоже по рекомендации взяли. Впрочем, парень хороший оказался. Умный. Серега  Хлопушкин.  Про Матвеевы отношения с шефиней он догадался почти сразу, покачал головой укоризненно, но из мужской солидарности осуждать не стал.  Даже прикрывал иногда перед женой, когда та звонила. 
Но Настюха все же начала что-то подозревать. Не известно, чем она при этом руководствовалась, из чего выводы сделала, но в придирках ее стали мелькать предположения, что у Матвея кто-то есть. Придирки перерастали в скандал с хлопаньем дверями. Иногда даже Настюха оставалась ночевать после ссор у матери, а Панин, воспользовавшись случаем, ехал к Рюхину – пивка попить, поговорить за жизнь, от семьи отдохнуть.  Ночевать, конечно же, не приходил. Родители молчали. Переживала вслух только Дашка. Начинала читать Панину лекции об умении строить семейный быт и личные отношения. Панин слушал, кивал и забывал об этом.
Ссоры кончались ничем. Настюха возвращалась как ни в чем не бывало, хотя Матвей каждый раз надеялся, что она ушла насовсем.  Жена считала, что делает ему одолжение, возвращаясь к нему и прощая его (правда, за что именно, было не совсем понятно), так как он без нее пропадет. Потом Настюха решила, что Танюшка уже достаточно взрослая, и ее можно оставлять на бабушку. Поэтому Настюхе нужно работать.  Панин был рад этому: если все-таки удастся поговорить о разводе, она без куска хлеба не останется.  Настюха устроилась бухгалтером в мелкую торговую фирму. Скандалов стало меньше, поскольку виделись они с Матвеем теперь гораздо реже. Панина беспокоила только маленькая Татьянка, которая родителей сутками не видела.  И чувство вины перед ней и Настюхой. Ведь ни в чем же вроде бы не виноват, а вот грызло что-то душу и не отпускало даже по пьяни.  И даже когда с сыном играл. А Таня однажды сказала, присев рядом с ним и легко коснувшись его плеча ладонью:
     - Ты ни в чем не виноват. Случилось то, что случилось.
     - Я разве что-то сказал?! – удивился Панин. Может быть, вслух проговорился о чем-то? Он ведь как раз думал о дочери.
Но Таня покачала головой:
     - Нет, просто я знаю, о чем ты думаешь.
     - Тань, ты подожди еще немного, ладно? – Панин тоскливо взглянул на нее и встретил ее мягкий взгляд:
     - Конечно…
Он был благодарен ей за это безграничное терпение.
В один из выходных Настюха поручила Матвею отвести дочь в поликлинику – та простыла, пока шлепала по лужам во дворе. Очередь была длинная, и от нечего делать Матвей стал листать Танюшкину карточку. Дочь бегала рядом, неугомонная, как и ее отец, и пыталась знакомиться с другими детьми из очереди. Читал Панин внимательно, так как делать все равно было больше нечего. И вдруг увидел в графе группа крови цифру IV и буквы АВ. «Как так?» - удивился он. Ошибка, должно быть. Никак у Танюшки не могло быть четвертой группы крови. У него первая, у Настюхи – вторая. Откуда четвертая? Стоп-стоп. Что за чертовщина?
Подошла очередь к педиатру. Пока врач дочку смотрела, осведомился Панин насчет группы крови. Врач посмотрела и сказала, что все правильно. Четвертая. Когда анализы в прошлом году брали, написали. Ошибки не могло быть. Получается, что Панин что ли своей группы не знает? Потребовал еще раз анализ у дочки взять. Взяли. Не поленился на следующий день за результатом заехать. Четвертая. Не первая и не вторая. Это как же понимать?
Озадаченный Матвей постоял на крыльце поликлиники, покурил. И поехал на работу. Подозрениями своими ни с кем не делился – нечего сор из избы выносить. И Тане тоже ничего не сказал. Она, словно чувствуя его состояние, предложила ему уйти пораньше – мол, Хлопушкин и один справится. Панин поблагодарил ее и воспользовался ее разрешением. 
Настюха была дома, ужин готовила. Танюшка медведя за уши таскала. Сел Матвей за стол, ничего не сказал, за женой следил только и за дочерью. Не мог он сейчас ничего говорить. Настюха рассуждала о своих бабьих делах, поставила перед ним ужин. А Панин даже не притронулся. Руки дрожали. Смотрел  на дочь и пытался понять, на кого же она все-таки похожа. Его любимая дочурка – и вдруг не его? Та, из-за которой они с Таней столько перенесли. Из-за которой он о собственном сыне целый год не знал. Из-за которой он женился против своей воли на нелюбимой, причинив боль той, которую любил на самом деле.  Получается, что все зря? Все годы, что они потеряли с Таней. Все потерянные их ночи и дни. Неужели Настюха способна на такую подлость, чтобы его удержать?..
Не притронувшись к еде, взял он Танюшку на руки и унес в зал, посадил себе на колени. Дочь теребила его, звонко рассказывала что-то интересное и важное. А Матвей улыбался ей, гладил ее волосы и думал, что не хочет он с ней вот так расставаться. Привязался к этой маленькой проказнице, ведь он считал ее своей дочерью, столько заботился о ней, баловал. Не сможет он теперь ее бросить. А вот Настюху…
Жена вошла в это время в зал:
     - Матвей, ты что не съел-то ничего?
Панин поднял на нее глаза, и было в них, видно, что-то страшное, потому что она испугалась:
     - Случилось что-то? Что с тобой?
     - У нее четвертая группа крови, - изменившимся голосом сказал Панин, подразумевая Татьянку.
     - Ну да, и что? – Настюха еще не поняла ничего.
     - У меня первая группа, - объяснил Матвей. – Она не моя дочь.
Настюха задрожала и выронила из рук полотенце. Испуганно таращила на него синие глазенки. И даже сказать ничего не могла, только рот открывала беспомощно.
Пожалев дочку, Панин отнес ее в спальню родителей и попросил мать с ней побыть. Когда он вернулся к Настюхе, та сидела в кресле, закрыв руками лицо.  Матвей стоял перед ней и даже сам не понимал, что он к ней чувствует – ненависть, презрение или отвращение. Пустота какая-то в сердце наступила, вытеснив остатки хоть каких-то чувств к жене.  На войне бы он знал, что с ней сделать. А здесь, сейчас, что? Ради этого он столько ругался с родителями? Ради этого отказался от всего самого дорогого и светлого в своей жизни? Чтобы узнать, какой он дурак? Да еще рогатый.
Матвей не спрашивал ничего, молча стоял. И даже на жену смотреть ему не хотелось. Уставился в одну точку перед собой. А Настюха заревела, заскулила тихонько.  Уверяла, что только его любит, что только с ним хочет быть, что не изменяла ему в браке ни разу. И тот раз был единственный, со злости. Обиделась на него, когда узнала, что его с другой девчонкой видели. Вот и сглупила – на вечеринке какой-то, по пьяни. И сама-то не слишком уверена была, что именно в тот раз залетела, надеялась, что от Панина ребенок. Да и от кого же еще, если она только Матвея любила и любит? Жить без него не может.  Еле удержался Панин, чтобы не влепить ей по самое некуда. Даже кулаки в карманах стиснул посильнее, напрягся весь. Жена на шее повисла, слезами грудь обливая. А он не двинулся даже, как каменная статуя. Не мог он и не хотел больше ее видеть и быть с ней ни минуты больше не хотел.
Из комнаты на шум вышла мать и в удивлении замерла. Матвей обернулся на нее. Встретив его взгляд, мать прикрыла рот ладонью и прислонилась к косяку, чтобы не упасть. Татьянка к ее юбке жалась и губенки сквасила, тоже заплакать хотела.
Повернулся Панин и ушел. Так ни слова и не сказал.
Нашел Рюхина, сидел с ним долго где-то в кафешке – даже сам не помнил, где. Серега, переживая его горе, напился так, что еле мог говорить нормально. Но ясность мысли сохранил и удивлялся, чего только в жизни не бывает. Ведь Панин был так уверен, что ребенок его, когда они вот так же сидели пару лет назад и обсуждали предстоящую Матвееву женитьбу. Панин молча слушал его и пил, не пьянея. Он думал о дочери, которая, как оказалось, не его дочь. И о Максимке, который без сомнения его сын. Без всяких анализов можно было понять – слишком уж похож. Первый порыв его был – просто уйти к Тане и остаться с ней. Все бы хорошо, да вот не давала покоя маленькая Танюшка. Как она смотрела на него – с восхищением. Как ручки к нему тянула и лопотала что-то забавное. О жене он думать не хотел, ее больше не было для него. Ее обман слишком дорого обошелся ему, чтобы сейчас думать, как быть с ней. Но если подать на развод, суд оставит Танюшку с матерью. А Матвей этого не хотел. В конце концов, именно он записан ее отцом, именно он ее растил и даже имя ей выбрал. Если же пойти к Тане – мол, вот я пришел, сам себе подарок… Панин не был уверен, что она примет его. Она ведь ничего не знает. И вряд ли он скажет ей об этом.
     - Серега, я у тебя поживу пару дней? – спросил он Рюхина.
     - О чем речь, Матюха! – развел руками тот и разлил остатки водки в стаканы. – Хоть неделю.
Поймав такси, они доехали до дома Рюхина и оба рухнули спать. Матвей провалился  в темноту, едва его голова коснулась подушки.  Снов не было. Утром едва хватило сил встать и умыться. Чувствуя себя разбитым, Панин еле добрался до работы и без сил рухнул в приемной. Благо, сегодня была очередь Хлопушкина привозить Таню. Он сел за стол и обхватил голову руками, пытаясь унять головную боль – последствие вчерашней посиделки.
Из забытья его вывело появление Тани. Она остановилась рядом и, кажется, что-то поняла для себя, но ничего не сказала, прошла в кабинет. А Хлопушкин стал выяснять, не с похмелья ли его товарищ. Матвей не стал отнекиваться. Повод праздника придумал на ходу и тут же забыл об этом. Начался рабочий день. У Панина была только одна мечта – чтобы он не кончался. Но неизбежное произошло: вечер наступил и пришлось везти домой Таню. Панин был серьезен и всю дорогу не сказал ни слова. Да и на Таню старался не смотреть. Боялся, что она все сразу поймет по его глазам. Машина остановилась у подъезда, но никто из них не двинулся с места. Таня подождала еще несколько минут – вдруг он что-то захочет объяснить – и сказала:
     - Думаю, сегодня ты хочешь побыть один. Я дойду сама, - и вышла из машины.
Панин ничего не ответил, поглядел ей вслед, потом перевел взгляд на окна. Но прошло минут пять, а свет у нее в спальне все не зажигался. Встревоженный Матвей выскочил из машины, даже дверь не потрудился запереть, едва успел сигнализацией пикнуть, и бросился в подъезд. Стараясь не хлопнуть дверью, чтобы не спугнуть кого-нибудь, он поднялся в пролет между первым и вторым этажами и услышал приглушенный голос. Какой-то урод советовал не кричать и побыстрее отдавать сумочку, золото и вообще быть поласковее. Прокравшись выше, Панин увидел в пролете между вторым и третьим этажами две фигуры. Как назло, в подъезде кто-то разбил все лампочки  и нельзя было разобрать, кто это. Но Матвею даже не нужно было гадать, он почувствовал каким-то непонятным ему образом, что там Таня и ей грозит опасность. Большего не требовалось. Бесшумно взлетев по лестнице через две ступеньки, он обрушился на кретина, который посмел дотронуться до девушки да еще с такими претензиями. Тот даже понять ничего не успел, как уже валялся на полу, харкая кровью, и получал законную добавку пинков под зад. Внезапно сзади кто-то стиснул его, обхватив руками  словно обруч бочку. Не долго думая, Панин со всей дури врезался задом в стену, приплющив нападавшего. Тот обмяк немного, и этого было достаточно, чтобы Матвей перекинул его через себя и прижал за горло коленом к полу.
     - Ты что хотел? – спросил спокойно.
Пленный пытался рыпнуться и в наказание получил по морде, потеряв при этом пару зубов. Панин вопрос повторил и получил вполне вразумительный ответ, что никто уже ничего не хочет. Ответ был правильный, поэтому Матвей за грудки приподнял урода над землей, поставил на ноги и, врезав для верности еще разок по башке, спустил его с лестницы. За ним полетел, расправив крылья, второй урод.  Покончив  таким образом с противником, Панин обернулся, наконец, к Тане. Та стояла в углу пролета, прислонившись к стене и не двигаясь.  Он невольно восхитился ее самообладанием в этой ситуации – она не кричала, не плакала и не билась в истерике. Спокойная внешне, она смотрела на него, потом подошла.  Матвей, еще толком не отдышавшись от потасовки, обнял ее и повел домой.
Родители ни о чем не догадались. Таня с Матвеем сразу прошли к ней в спальню, закрыли за собой дверь и только тогда, прижавшись к груди Панина, Таня вдруг заплакала. Матвей снова обнял ее, но утешить не пытался: ей надо было снять стресс. В конце концов, он сам во всем этом виноват: он обязан был довести ее до квартиры. Ничего бы не случилось, если бы он выполнил свою работу до конца. Вместо этого Матвей поставил выше свои личные чувства и  подверг опасности Таню. Язык не поворачивался назвать ее своим клиентом.  Она была для него гораздо важнее всех других клиентов, вместе взятых.  Сейчас он готов был к любому наказанию за свою оплошность.
Таня вскоре успокоилась, и Панин сам вытер оставшиеся еще слезинки, а потом поцеловал ее в губы.  Но, почувствовав ее близость и готовность на большее, чем просто поцелуи, Матвей оторвался от нее, хотя это стоило ему большого труда. «Не сейчас», - решил сам для себя. 
В дверь уже проползал Максимка. Панин оставил Таню на минутку и подхватил сына на руки. Подкинул пару раз в воздухе для забавы, посадил себе на руку. Карапуз обнял отца за шею и смеялся заливисто чему-то. Потом заговорил на только ему понятном языке: «мамака», «баб», «ба-ба-ба» и так далее.  Панин свободной рукой притянул к себе Таню и поцеловал ее в макушку, благодаря за сына. Здесь была его настоящая семья – и ее он не хотел потерять.  Но жить здесь, с родителями Тани, он не мог. Потому что это был не его дом. Побыв еще около часа с Таней и Максимом, он уехал обратно к Рюхину.
Свой следующий выходной Панин посвятил поиску съемной квартиры. Дома он все еще не был и знал обо всем, что там происходит, только со слов Дашки, которой позванивал иногда. Родители так ничего и не знали толком. Настюха объяснить ничего им не могла, только ревела. Танюшку Дашка на время забрала к себе, чтобы не видела она вечно заплаканную мать. По отцу дочь скучала и все время спрашивала, когда он придет и заберет ее. Про Настюху ей сказали, что мама заболела. На сердце у Панина было неспокойно, и он пообещал, что заедет вечером к Дарье повидать Танюшку.
Квартиру он нашел в тот же день через знакомых. Заплатил вперед. Мебели там почти не было: кровать, стул, стол. Матвею большего было не нужно. Накупив конфет и игрушек, он отправился к дочери. Он по-прежнему считал ее своей дочерью и убил бы любого, кто посмел думать иначе.  Татьянка бы даже Деду Морозу так не обрадовалась, как появлению Панина. Он провозился с ней весь вечер и уверил, что на днях обязательно заберет ее к себе. Дарье он рассказал гораздо больше, чем планировал. А точнее, он рассказал ей все.  И про Таню с Максимкой тоже. Они сидели вдвоем на кухне – брат и сестра, молча пили чай, глядели друг на друга и думали. В этот день между ними установилась какая-то особая близость, какой никогда не было раньше.  Дашка удивилась, конечно, потом даже поругалась, что брат ей раньше ничего не рассказал про племянника. Попричитала маленько насчет маленькой Танюшки, которую любила как родную.
     - Что же теперь будет, Матвей? – спрашивала она, не зная, как помочь  ему. – Что дальше-то будешь делать?
     - Родители ничего не должны знать пока, - попросил Панин.
     - А Настя как же?
     Матвей не ответил. Он не хотел о ней сейчас говорить. Со временем он решит, что с ней делать. Сейчас надо было думать о дочери. Умная Дашка перевела разговор на Татьянку: когда он хочет ее забрать, где устроился, не нужно ли чего.  Матвей оживился, и мысленно поблагодарил родителей за такую понимающую сестру. Ушел он только когда дочка заснула, прижимая к себе куклу, которую он принес.  Поехал к родителям.
Мать с отцом, конечно, потребовали объяснений. Позорить жену он не стал, и вообще говорить об этом отказался. Сказал только, что поживет отдельно и Танюшку заберет к себе, как только более-менее обустроится.  Но родители этим не удовольствовались. Пришлось напомнить, что это его семья и он сам будет решать, что да как. Мать плакала, отец вспоминал русский народный язык во всем его разнообразии и требовал объяснить, что происходит.
     - Разве не ясно? – спросил Матвей. – Мы больше вместе жить не будем.
     Последовал резонный вопрос, кто виноват. Панин посоветовал спросить Настюху. 
     - А вот сейчас и спросим! – отец побежал в другую комнату и вытащил оттуда упирающуюся Матвееву жену.
Матвей лишь мельком взглянул на нее и отвернулся, стал конфеты в вазочке перебирать. Отец устроил Настюхе допрос с пристрастием, но ответа не получил: та снова зашлась в истерике и убежала обратно. 
     - Если это ты виноват…  Вот погоди, если только узнаю, что ты ее обидел!.. – грозился отец.
     - Я ее не обижал, - хмуро ответил Матвей.
И пошел собирать вещи.
В спальне сидела жена. Она притихла, когда Панин вошел.  Матвей постоял минутку, раздумывая. Может, лучше сразу с ней поговорить, сейчас все решить? Или подождать, пока у обоих переболит? Настюха с покрасневшими от многих слез глазами следила за ним неотрывно и ждала, боясь что-либо сказать. На минуту Панину стало жалко ее: ведь она достаточно уже наказана за свою ошибку. Но вот за что он должен расплачиваться? Он и так уже достаточно натерпелся, когда еще беременная она угрожала, что Матвей не увидит ребенка (как только наглости хватило!), когда предал Таню, женившись на другой, когда смерти искал или тюрьмы. Ради чего? И разве это настоящая семья? С самого начала он знал, что на лжи нормальную семью не построить. У него есть семья, но она не включает Настюху по определению. Не зная правды, он чувствовал вину перед ней и ребенком, пытался хоть как-то наладить отношения, отстранялся от самых дорогих ему людей – Тани и их сына. А теперь? Стоит ли пытаться  возвести на руинах новое здание, если с женой его уже ничего не связывает? Ради чего снова отказываться от себя?
Все эти мысли пронеслись в голове Матвея за ту минуту, что он смотрел на жену, потерянную и жалкую, как растрепанный воробей. Куда делась ее хозяйская снисходительность к нему, уверенность, что он никуда не денется от нее? Да, ему было ее жалко. Но не настолько, чтобы забыть обо всем и вернуться к ней, снова предав свою любовь. Поэтому Панин раскрыл шкаф и стал складывать в пакет свою одежду.  Собравшись, подхватил пакет и уже взялся за ручку двери, чтобы выйти, когда жена решилась, наконец, его позвать:
     - Матвей!..
Панин задержался, но не обернулся. Ждал продолжения. Но Настюха больше произнести ничего не смогла. И он, так и не взглянув на нее, посоветовал ей уйти к своим родителям и пожить пока там. Услышав за спиной тихие всхлипы, Матвей поспешил покинуть комнату.
За месяц, прошедший с того дня, Матвей больше не видел ее. Он перевез свой диван и еще кое-какие вещи из родительского дома к себе на квартиру. На развод пока не подавал.  Тане  сказал только, что снял квартиру, но приглашать ее к себе пока не спешил. Хотел сначала разобраться со своими проблемами. Она не настаивала. И Матвей в который раз удивился, насколько сильно Таня отличается от его жены и вообще от всех других женщин в его жизни. Зато он брал на выходные дочку, водил ее по детским кафешкам и на аттракционы, покупал игрушки. Про жену узнал от своей сестры, что она переехала к своим родителям, из дома никуда не выходит, кроме как на работу, беспрерывно плачет, но никому ничего не рассказывает. Дочку видеть не хочет, поэтому Танюшка живет у Матвеевых родителей постоянно.  Тесть с тещей уже отметились своей заботой: пытались поговорить с родителями Матвея и выяснить что-нибудь. Но те сами ничего не знали. Тогда к Дашке под предлогом попить чаю заявилась Настюхина сестра Женька. Но Дашка  (молодец!) брата не выдала и сказала, что сама удивляется такой престранной ситуации, и даже пообещала разузнать у Матвея подробности. По наущению брата она потом под великим секретом сообщила Женьке, что пока о разводе речь не идет, просто Матвею якобы захотелось побыть одному и все обдумать.  Такой ответ устроил родителей обоих сторон и  снял со всех немалую долю напряжения. Настюха тоже немного успокоилась, даже навестила Танюшку. Одна Дашка, зная всю правду, беспокоилась еще о возможных в будущем событиях и потому пытала Матвея о его намерениях. В конце концов, Таня ей тоже была не посторонняя, да и племянника она хотела увидеть. Матвей обещал устроить им встречу. И слово свое сдержал, с согласия Тани, разумеется.
Панин впервые позволил себе взять в гости к Тане свою дочку.  Дашка запаслась гостинцами для племянника. Увидев Максимку, долго ахала над сходством, потом с Таней они сидели на кухне. Долго не видевшимся подругам было о чем поговорить. А Матвей, оставив их вдвоем, возился с детьми в другой комнате. Родители Тани заблаговременно были отправлены в гости к друзьям семьи.  И ничто не мешало ему знакомить малышей и играть с ними, стараясь их сдружить.  Татьянке сводный брат понравился. Она милостиво разрешила ему покусать свою куклу. Взамен Максимка не возражал, когда Танюшка стала возить на веревочке его игрушечный камаз.  Взявшись за руки, оба ребенка отправились исследовать квартиру.  Следя за ними, Панин переходил из комнаты в комнату и думал, что хорошо бы было им жить вот так, вчетвером. Но Настюха по-прежнему стояла между этой  мечтой и реальностью. Не убивать же ее, в конце концов. А в случае развода он потеряет дочь навсегда. Наверняка жена тоже понимала это, потому и успокоилась.
Панин, не в силах сейчас найти выход, решил подождать. Может быть, время само все расставит на свои места. Вообще-то, это было не в его привычках. Он терпеть не мог бездеятельности. Но иного варианта он пока не видел. Ждали же они с Таней несколько лет. Подождут еще немного. Панин надеялся, что надолго все это не затянется. Рано или поздно они с Настюхой договорятся о чем-нибудь конкретном и приемлемом для них обоих, и он сможет спокойно привести к себе в дом Таню и сына.  Он надеялся, что сумеет уговорить Настюху отдать ему дочь. И одновременно боялся, как к этому отнесется Таня. Ведь именно этот ребенок стал причиной стольких бед для нее. Сможет ли она принять маленькую Танюшку?
Эта мысль не давала ему покоя все следующие дни. Но своими страхами Панин делиться не привык, поэтому помалкивал до времени. Других забот хватало. Хлопушкин как-то,  осматривая перед выездом машину, выделенную  Тане фирмой, наткнулся на подозрительный предмет под днищем. На поверку предмет оказался бомбой. Саперы, срочно вызванные ради этого, сообщили, что бомба могла разнести не только машину, но и рядом стоящее здание небольшого размера. Огромная мощность заряда удивила не только их, но и Матвея: неужели Таня успела кому-то перейти дорогу?! Таня к страшной новости отнеслась спокойно – по крайней мере, внешне. Выяснив у Хлопушкина подробности, она отослала его разбираться с охраной здания: кто, когда и как мог  установить взрывное устройство. А сама заперлась с Паниным в кабинете. Матвей закрыл на всякий случай жалюзи: снайперов благодаря Чечне и другим горячим точкам сейчас развелось как тараканов. И уселся напротив девушки, ожидая новой информации. Наверняка Таня должна была что-то знать об этом.
У Тани действительно были кое-какие соображения на этот счет. Разбираясь с имуществом фирмы, она вышла на ряд счетов, по поводу которых руководство затруднилось дать вразумительные объяснения. Деньги были немалые, часть из них в валюте, и почему-то лежали даже не на депозитах обслуживающего фирму банка, а по непонятным причинам переведены были в один из банков ближнего зарубежья. Подозревая, что дирекция просто решила погреть руки под шумок, Таня эти счета приказала заморозить.  Через день по телефону ее вежливо попросили отменить это указание. 
     - Почему ты раньше мне не сказала? – Панин в праведном негодовании даже голос повысил. – Я должен был знать об этом в тот же день, а ты молчишь уже вторую неделю! Может быть, и эти два урода у тебя в подъезде оказались не случайно!
     - Может быть, - согласилась Таня, думая о своем. Она тоже вспомнила недавнее нападение на нее. – Может быть. Но по роду моей работы мне приходится иногда сталкиваться с такими вещами.  И пока дело ни разу не заходило дальше угроз.
     - Теперь зашло! – Панин орал, забыв о том, что она его непосредственный начальник. Он настолько боялся за нее, что не мог даже говорить спокойно.
Таня поняла и не обиделась, не стала ставить его на место.  Подождав, пока он выдохнется, она спросила, что теперь требуется от нее: изменения в поведении, расписании или что-то еще. Матвей, переведя дух, сказал, что он займется всеми изменениями сегодня же. Потянулся через стол за ее рукой, сжал ее  и пообещал:
     - У них ничего не получится.
Таня улыбнулась вдруг – куда-то делась маленькая железная леди? -  и кивнула. Она доверилась ему полностью, и Матвей не мог ее подвести. Ведь это означало бы ее смерть. Вот когда он снова чувствовал, что живет! Цена – жизнь. Так бывает только на войне. Не важно, с кем.  Панин снова чувствовал знакомое волнение, будоражащий кровь адреналин, будто уже держал в руках свой автомат, с которым когда-то не расставался даже во сне, и глядел на противника через линию фронта. 
Организация усиленной охраны заняла у него немало времени. Они с Хлопушкиным облазили все здание и все окрестности, прикидывая, откуда может последовать внезапная опасность. Проинструктировали дополнительно всех охранников; все машины проверялись, еще не доезжая до крыльца. Незамедлительно были поставлены в известность мэр и все силовые ведомства, какие только нашлись в городе. Сам Матвей посоветовал Тане на время сменить место жительства. И предложил свою квартиру в качестве убежища. Так он мог убить сразу двух зайцев: быть с ней как можно чаще и одновременно выполнять свою работу, держа все под контролем. Таню уговаривали долго, даже Хлопушкин, прикинув все за и против, стал на сторону Панина.  В итоге глубокой ночью, втайне от всех, Матвей перевез Таню и Максимку к себе. 
Впервые они оказались под одной крышей надолго. Пусть и вынужденно, но они теперь должны были жить вместе. Неловкость, которую оба испытали при этом маленьком открытии, впрочем, стараниями обоих сторон была быстро преодолена.  Уложив сына спать на кресле-кровати, Таня сварила кофе. Матвей молча следил за ней, с тревогой раздумывая, как она отнесется к тому обстоятельству, что у него  имеется только один диван. Но ее, похоже, это заботило меньше всего. Потому что никаких возражений по этому поводу не последовало. Они заснули, обнявшись. Панин так и не рискнул позволить себе большее.
Пару месяцев  они фактически жили гражданским браком. На выходные Панин забирал к себе дочь, регулярно приходила Дашка. Родители так и не были посвящены в обстоятельства жизни своего сына. Пытаясь поднять эту тему с Таней, Матвей всегда натыкался на отказ ее обсуждать. Таня не хотела, чтобы его отец и мать снова вмешивались и разрушали их жизнь. Пусть ненадолго, но они были сейчас счастливы с Матвеем. Они заслужили это, и присутствие, а тем более вмешательство других лиц, даже очень близких, сейчас было нежелательно. Матвей отступал до следующего раза. Ему было хорошо, и он хотел, чтобы об этом знали самые родные для него люди. Но он помнил, как вели себя родители, когда забеременела Настюха. И признавал, что сейчас действительно не самое лучшее время. Тем более что его жена в надежде на прощение стала снова появляться у Дашки и его родителей и выведывать, нельзя ли с ним встретиться. Последние обещали помочь. Как всегда, из самых лучших побуждений. Посоветовавшись с Таней, Панин решил, что откладывать разговор с женой больше нельзя. Иначе все затянется еще на неизвестное количество времени.
Встреча состоялась у Панина дома. Родители сочли за благо  собраться в гости и оставить молодых наедине. Настюха тоже подготовилась основательно: новая прическа, новый макияж, маникюр, новая одежда, взгляд, полный надежды. Ну и стол, конечно же, накрыла, как положено: вино, закуски, мясо запеченое. Увидев все эти перемены, Панин понял, что она рассчитывает не только на разговор. Обидеть ее он не хотел из-за дочери.   Пришлось ужинать. Молча. И при свечах. Настюха почти не притронулась к еде, только смотрела на него все время, так что Матвей даже на стуле заерзал нервно. Как после такого приема сказать ей в лоб, что все, амба, разошлись мы как в море корабли? Но начинать не пришлось: жена заговорила первой. 
Основную нить ее рассуждений Панин то ли потерял, то ли еще не нашел. Потому что говорила Настюха о том, как они весело время проводили, по театрам разъезжали, любили друг друга, какая у них была счастливая жизнь и какая красивая свадьба. О свадьбе она упомянула зря, так как Матвей сразу вернулся на грешную землю из этих слащавых воспоминаний и прервал ее излияния и клятвы в любви и верности одним-единственным вопросом: чего она хочет от него? Настюха замолчала испуганно – ее блестящий план охмурения и возвращения блудного мужа провалился. А Панин перешел в наступление. Неужели Настюха рассчитывала, что он сможет ее простить за то, что она женила его на себе, выдавая чужого ребенка за его и заставляя Матвея чувствовать себя виноватым? Чего она ждет? Что он забудет об этом, как о дурном сне и пообещает быть с ней навеки? Этого не будет. С того самого дня, как она стала обманывать его, пытаясь привязать к себе, у них нет ничего общего. И не будет, потому что он не вернется к ней никогда. О Тане и сыне он не упомянул. Но Настюха, и раньше подозревавшая о наличии соперницы, видимо, уверилась в этом окончательно и прямо спросила:
     - У тебя есть другая? – ее губы дрожали при этом, как пламя свечки, стоящей между ними.
Панин решил, что наконец-то настал  момент истины: он должен сказать все до конца. И ответил тихо:
     - Я люблю другую женщину. Уже давно.
Вместо того чтобы сорваться на крик, как ожидал Матвей, жена срывающимся голосом продолжила выяснение подробностей:
     -     Кто она?
     - Это не имеет значения, - Панин не переставал удивляться переменам в ней. Она научилась сдерживать эмоции, как взрослый человек?! – Важно, что я любил ее еще до нашей свадьбы.
     - Что?.. – переспросила Настюха, не веря своим ушам. – А как же я? Ведь ты говорил…
     - Это  была неправда.
Она выронила вилку, которую держала в руке весь разговор, и лицо ее исказила гримаса боли. Держа себя в руках из последних сил, Настюха задавала вопрос за вопросом: кто она, что их связывает, как он мог так ее обманывать, почему не сказал ей сразу, что женится не по любви, ведь он клялся, что любит ее! А что родители – знают ли они? Панин вдруг почувствовал необъяснимое облегчение: он мог сказать все, что давно уже хотел сказать. Но все же что-то останавливало его. И он отвечал односложно и как бы нехотя. Да, родители знали и сделали все, чтобы он расстался с любимой. Но ведь результат этих стараний они оба расхлебывают сейчас, за этим вот столом. Тайное всегда становится явным в свой срок. Она первая начала со лжи. А он лгал вынужденно. Теперь ложь раскрылась. Так что для них обоих будет лучше расстаться мирно и оставаться дальше только друзьями. Панин готов содержать ее, пока она не решит снова выйти замуж или пока дочь не станет взрослой. Но дочь он хочет забрать. Пусть ее отцом был другой человек, но Матвей привязался к ней как к своей. Да и Танюшка  наверняка захочет остаться с ним.
Когда Панин закончил говорить, Настюха вдруг запустила в него бокалом, где еще оставалось вино:
     - Никогда, слышишь! Никогда ты ее не получишь! И развода я тебе не дам, скотина! – она больше не могла молчать и снова перешла на визг.
     - В таком случае нам не о чем больше говорить, - отрезал Панин и поднялся, вытирая салфеткой рубаху и стараясь не задеть осколки на полу.
     Жена вскочила следом и загородила выход из кухни:
     - Подожди, Матвей! – она вдруг снова успокоилась. – Извини, останься…
Панин никак не мог понять, что она задумала. Он ждал. Настюха пояснила, что ей надо успокоиться и прийти в себя. Потом предложила еще выпить и  перейти в другую комнату. Панин собрал остатки терпения и последовал за ней в зал.  Дальнейшее он помнил смутно. Странное головокружение. Лицо Настюхи совсем рядом. Чье-то обнаженное тело, и руки ласкают его, мало что чувствуя на самом деле. Чужие голоса, будто с того света зовущие к себе. Он пришел в себя утром, полностью раздетый и обнимающий голую Настюху, прикорнувшую у него на груди. Как они оказались в одной постели, он не знал. Одеваясь, Матвей заметил, что жена проснулась и следит за ним из-под ресниц.  Злой на себя, что выпил лишнего, и на нее, что воспользовалась этим, Панин стащил ее с кровати за руку. Она завизжала испуганно и уверяла, что это было прощание, что они оба этого хотели и что-то еще несуразное. Бросив ее на полу, Матвей ушел и в сердцах даже дверью хлопнул.
По дороге он думал, как объяснить свое отсутствие ночью Тане. Но та ничего не спросила. Просто попросила собираться быстрее на работу: сегодня был важный день. Совещание директората. Они завезли Максимку к ее родителям и помчались в офис. Хлопушкин встречал их у дверей встревоженный. В  кабинете Тани нашли письмо с угрозами. Неизвестные установили последний срок отменить приказ по заморозке счетов через неделю. В милиции уже знали о письме и послали оперов. Необходимо было разработать операцию по поимке людей, желающих смерти внешнего управляющего, а для этого Таня должна была стать приманкой.  Опера установили перед началом рабочего дня жучки во всех возможных местах, скрытые камеры  понатыкали везде. Панин проследил за этим сам. Оставалось ждать следующих  шагов преступников. 
Каким-то образом про покушения и угрозы пронюхали журналисты. Местные телевизионщики и простая пишущая братия уже дежурили в приемной у Тани, когда она вошла вместе с Матвеем. Посыпались дурацкие вопросы: что вы собираетесь делать, не боитесь ли за свою жизнь и так далее. Панин и Хлопушкин растолкали всех и провели Таню в кабинет. Потом позвонили мэр и даже губернатор области. Дело  получило огласку, что было совсем неудивительно, учитывая масштаб деятельности фирмы. Утренние газеты уже отметились громкими заголовками на первой полосе и даже фотографиями, где Таня была запечатлена рядом с Паниным. Впрочем, газетчики только строили версии, толком ничего не зная. Но они уже успели разнюхать, что когда-то Панин работал с Таней в этой же фирме и даже находился с ней в дружеских отношениях.  Поэтому в качестве версии мелькала и тема ревности. Матвей не переставал удивляться, какую только белиберду не выдумают люди, чтобы вовремя сдать статью. Сам он, как и Таня, от комментариев по этому поводу отказался и коротко послал всех любопытных по всем известному адресу.
Потом было совещание. Панин и Хлопушкин присутствовали, усевшись по углам возле двери. Таня, проигнорировав все выпады по поводу неженских занятий, твердо повела свою линию.  Если кто-то был не согласен с ее методами, она никого не держит: продавайте свою долю акций и уходите из фирмы. Угроз она не потерпит. Действий, которые от нее требуют ее противники, не будет: счета она не разморозит до окончания аудиторской проверки. В конце концов, она старается не для себя. Ее обязанность – вернуть фирме конкурентоспособность и возможность работать и рассчитываться  по долгам. Те, кто не желает ей подчиняться, видимо, желают банкротства как итога деятельности предприятия. Эта речь возымела действие: недовольные лица директоров или прояснились, или стали еще мрачнее. Но эту маленькую железную леди слушали и в итоге были вынуждены согласиться на все, что она требовала. Матвей никогда до этого не видел ее в качестве начальника и  восхищенно следил, как Таня отчитывала взрослых упитанных мужиков. В этот момент она чем-то напоминала пантеру: та же ярость, холодная сталь взгляда. Того гляди, начнет когтями все кромсать и рычать так, что мурашки по коже побегут. Взглянув на Хлопушкина, Панин отметил, что Серега тоже не смог остаться равнодушным к этому зрелищу. Он сидел, открыв рот, и явно не был готов к тому, что такая милая девушка, как его шефиня, может стать вдруг практически другим человеком.
Когда директоры разбрелись по своим кабинетам, Панин вышел следом за Серегой в приемную. Хлопушкин признался, что стал хозяйку еще больше уважать, и не переставал делиться впечатлениями. Матвей покивал (он был полностью согласен с ним во всем)  и вернулся в кабинет к Тане.
Она нервно перебирала предметы на столе, не зная, на чем остановиться. Только сейчас Панин заметил, что у нее дрожат руки. После ее грозного выступления на совещании все были уверены, что ее не запугать. А она боялась. Как любой нормальный человек. Тем более, женщина. Ей было что терять: ведь случись с ней что – сын останется без матери. Да и Максимку тоже следовало бы не выпускать из виду: такие оборотни не постесняются ребенка выкрасть. Матвей погладил ее по голове, пытаясь успокоить и хоть как-то показать, что он рядом и не бросит ее одну. Весь оставшийся день они не расставались уже ни на минуту.
Самое поганое было, что его родители регулярно читали газеты. И, конечно же, вечером созвонились с ним для выяснения отношений. Пришлось оставить Таню с Максимкой дома на Хлопушкина, а самому ехать объясняться, почему в газетах пишут об его любовной связи с Таней. Дома, к своему удивлению, кроме родителей и Дашки Матвей застал и Настюху.  Заранее приготовившись к самому худшему, Панин уселся с невозмутимым видом на диване посреди родственников и стал слушать старую песню: какой он неблагодарный негодяй и подлец. Собирается ли он, наконец, объяснить всем, почему он не живет с женой и дочерью? Может быть, газеты правы? Родители умирают со стыда и позора, а ему хоть бы что! Дашка молчала, она была единственной, кто сочувствовал Матвею, но сказать ничего в его защиту не могла, так как пообещала брату молчать до последнего. 
Наконец, Панин решил прекратить балаган. И сказал, что развод – дело решенное. Газеты врут, но не во всем. И что за последние годы он Таню не забыл, хотя всем бы очень этого хотелось, ведь их так старались разлучить. Принимать или не принимать Таню, общаться с ней или не общаться – дело каждого.  В любом случае он будет с ней.
     - Значит, ты  решил бросить и второго ребенка? – отец явно был в бешенстве.
     - Какого второго? – не понял Матвей.
     - Не притворяйся, что ты снова ничего не знаешь! Твоя жена  беременна!
     - И кто отец на этот раз? – Панин не смог сдержать язвительной фразы и пожалел об этом: ведь родители до сих пор ничего не знали.   
Настюха заметно побледнела, но сумела ответить вполне внятно, что отец – он и есть. И что она сама только сегодня узнала, что находится на восьмой неделе.
На этот раз побледнел Панин: опять та же история?! Ну нет, во второй раз у нее ничего не получится. Хватит с него! Но родители потребовали объяснить, что означало его ехидное замечание.
     - Танюшка – не моя дочь, - Матвей пронаблюдал, как его мать схватилась за сердце, а отец, опешив, сел в кресло с разинутым ртом. И продолжил: - Поэтому мы разводимся. 
Ему хотелось напомнить сейчас о том, как упорно они заставляли его жениться, что он не уверен теперь, что и второй ребенок не является чьим-то чужим, что он уже нахлебался этого дерьма по уши и теперь всем будет лучше, если ребенок у его жены не родится вообще. Но Панин промолчал: слишком подло все это звучало, не хотелось топтаться по тем, кто и без того уже на земле. Да они и сами все это поняли.
     - А если вам так хочется внуков, - Матвей уже с порога обернулся ко всем, кто оставался в комнате, - можете съездить к Тане. У нас с ней есть сын Максим. Дашка адрес знает.
Ему стало намного легче. Родители, наконец, знали правду и больше не будут доставать его вопросами, на которые не хотелось отвечать. Таня обрела, хотя и не зная этого, права члена его семьи, а Максим – деда и бабушку. Конечно, последние могли внука и не признать, но Панина это не пугало. Достаточно он слушал других, пора самому решать за себя. Да, родители имели большой жизненный опыт, он уважал их и их мнение, но весь их опыт и уважение не помогли им, когда они применили к нему насилие. Таня была права, когда-то давно сказав, что благими намерениями устлана дорога в ад.  Он, наконец-то, понял, что уже давно стал взрослым мужиком и может вполне сносно сам решить свои проблемы, в том числе и семейные.  Если Настюха все-таки родит, он проверит для начала свое отцовство. А потом будет думать, послать всех подальше или содержать этого ребенка и заботиться о нем, как о маленькой Танюшке.
Тане Панин рассказал все тем же вечером. Она  внимательно следила за изменениями в его лице и после согласилась с его решением. Ребенок ведь ни в чем не виноват. А Матвей пообещал, что завтра же подаст заявление на развод и что все будет хорошо. Он надеялся, что так и будет. Беда в том,  что наверняка он знать не мог: слишком бурно стали развиваться в последнее время события. Опасность грозила Тане и Максимке, жена беременна, а сам он – между двух огней и, как оказалось, без дочери. Что-то будет дальше?
Обещание он сдержал: подал заявление в суд на развод. В глубине души он уже не считал Настюху женой, ее место заняла по праву Таня. Но на бумаге Настюха имела больше прав, и это противоречие необходимо было устранить. Что касается маленькой Танюшки – Панин решил подождать: вдруг они с женой еще договорятся? Разобравшись с этим вопросом, он на время забыл о нем. Его больше интересовали дела на работе. Неделя, о которой говорилось в подброшенном Тане письме, подходила к концу. Эксперты  могли сказать только то, что оно было набрано на компьютере и распечатано на лазерном принтере, что писал его человек грамотный и уравновешенный, умный и безжалостный. Но это могли сказать и Панин с Хлопушкиным. Информации было явно недостаточно. Опера что-то притихли: если что-то и нашли, то с Паниным знаниями не делились. Потом все-таки совесть у них проснулась, и они притащили бронежилет самого маленького размера, какой только смогли найти. Впрочем, Тане он был лишь чуть-чуть великоват. Она не жаловалась на неудобства, понимая их необходимость. Ей обеспечили охрану, которой позавидовал бы, наверное, президент страны. Входящие лица досматривались вдоль и поперек, сумки и портфели потрошились регулярно. На машине установили тонированные бронированные стекла. Сама Таня как-то обмолвилась, что можно было бы обойтись и без крайностей, но Панин настаивал на этих мерах. Сейчас он был главный и возражений не принимал. Одновременно он поручил Хлопушкину порыться в личных делах директората и бухгалтерии – всех, кто мог своей волей переводить деньги фирмы куда бы то ни было.  Серега выделил возможных подозреваемых – человек пять – по указанным экспертами признакам и установил за ними негласное наблюдение. Тут помогли опера: подослали людей. Масштаб операции впечатлял. Но, в конце концов, не каждый день случаются такие преступления, тем более в Волжске, где вообще никогда ничего, кроме «бытовых» убийств, по мокрушной части не происходит. 
Панин понимал, что их противник тоже не дремлет и наверняка кое-какие меры примет. Поэтому Максимку стал брать с собой на работу. Сын в первый же день перезнакомился со всем офисом, легко завоевав всеобщие симпатии и сняв с сотрудников годовой налог на конфеты и печенье. Видимо, обаяние он унаследовал от родителей. Потом он возил по коридорам машинку, а за ним, еле поспевая, носился Хлопушкин. Отловив его где-то в отделе продаж, Серега уложил уморившегося ребенка спать на диване в комнате отдыха персонала и устроился рядом читать книжку.
В день «икс» бдительность охраны была усилена вдвое, хотя внешне все осталось как есть. Панин не покидал Таню ни на минуту. Хлопушкин играл в приемной с Максимом.  Но девушка решила планы в этот день не изменять.  Лишь чуть-чуть сместился график встреч из-за внепланового совещания по безопасности. Звонков с угрозами, каких жаждала милиция, не последовало. Начали подозревать, уж не розыгрыш ли это был. Даже как-то расслабились после обеда все, кто был задействован в операции. Не успокаивался только Матвей. Еще с войны усвоил он одну известную истину: ночь темна перед самым рассветом. И такое затишье заставляло его еще больше напрягать внимание к происходящему вокруг. Под конец рабочего дня, впрочем, и у него стали появляться мысли, что все это действительно могло стать чьей-то злой шуткой. По-прежнему не было ничего, что указывало бы на возможную опасность. Наконец, Таня решила, что пора домой. Хлопушкин подхватил на руки Максимку. Панин пошел впереди. 
Они благополучно добрались до дома. Панин чувствовал себя дураком, всю ночь ворочался, не давая спать Тане. Но она тоже не спала - кто знает, почему, какие мысли были у нее в тот момент. Потом прижалась к Матвею, и он обнял ее покрепче. Слушал ее ровное дыхание, когда она, наконец, заснула. И думал, что боится потерять ее.
Утром приехал Серега, посигналил с улицы, чтобы спускались.  Таково было требование Панина: машину без присмотра оставлять было опасно. Матвей вынес на руках Максимку, Таня вышла следом. Погрузились в машину, Панин сел за руль.  По старой памяти стартанул с места во все лошадиные силы. Но на крыльце офиса его ждал сюрприз: жена.  Матвей с Таней переглянулись и молча вышли из машины. Хлопушкин понес сына в офис, а они вдвоем остались у входа с Настюхой.  Панин, заранее раздраженный ее навязчивостью и нежеланием понять и уйти в сторону, нервничал. Она пришла не вовремя. Не сейчас, не здесь должен был быть этот разговор. Тем более, весь офис пялится. Да и Таня, впервые увидев Настюху, не зашла в вестибюль, а осталась рядом с ним.
Жена, смерив соперницу уничтожающим взглядом, обернулась к Панину. Она явно намеревалась устроить скандал на глазах всего народа. Матвей взял ее за локоть:
     - Пойдем внутрь, там поговорим.
Но Настюха вырвалась от него:
     - Нет уж, пусть все видят, как мой муж изменяет мне. Пусть все знают, какой ты скотина!
     - Хорошо, я скотина, но мы зайдем в офис, - настаивал Матвей, пытаясь вежливо затолкать ее внутрь здания.
По-хорошему у него ничего не получилось. Панин начинал злиться. Только присутствие Тани заставляло его сдерживать себя и не наорать на эту упрямую дуру, которая не понимает, какой опасности подвергает всех троих. Пришлось остаться на крыльце: ну не силком же ее затаскивать. Этого позорища после вчерашнего ему только и не хватало.
Настюха же, видя, что Панин к ней силу применять не собирается, прибодрилась и начала быстро и в довольно оскорбительной форме высказывать все, что у нее накопилось по адресу Матвея и Тани.  Панин молился только о том, чтобы у Тани кончилось терпение ее слушать и она зашла в здание или чтобы Настюха побыстрее закончила эту сцену.  Но Таня молча слушала ее, сохраняя внешнее спокойствие (этого Матвей и боялся). А жена, обнаружив, что ее упреки не имеют ощутимых результатов со стороны соперницы, только больше распалялась.  В кустах Панин уже заметил пару журналюг, которые, конечно же, на весь город раструбят подробности. У него зачесались кулаки набить им морду, но Таню он оставить одну не мог. Да еще Хлопушкин, как назло, куда-то делся. Охранники на вертушке потешались.  Наконец, Настюха, озверевшая от молчания Тани, полезла на нее с явным намерением вцепиться ей в волосы. Панин бросился между ними, схватил жену за руки и вдруг понял, что что-то не так. Жена затихла и обмякла неестественно. Если бы он не держал ее, Настюха бы просто свалилась на ступеньки. Не понимая еще, что случилось, Панин осторожно опустил ее на крыльцо. Таня, склонившись над ними, вдруг сказала:
     - Матвей, она ранена.
Рефлексы у него заработали во всю мощь.
     - Быстро в здание! – заорал он не своим голосом, одновременно тесня Таню к двери и прикрывая ее собой. В это же время он успевал еще и тащить за руки Настюху в вестибюль.  – «Скорую»! «Скорую», мать вашу! – крикнул охранникам. – Ментов сюда! Быстрее!
Настюха, истекая кровью, пыталась поймать взгляд Матвея и что-то сказать. Но он приказал ей молчать и шептал:
     - Все будет хорошо. Не бойся, я здесь. Слышишь? Я здесь…
     - Матвей… - она собиралась разрыдаться, что не пошло бы ей сейчас на пользу. Панин прижал ее голову к себе, чтобы Настюха успокоилась, и нашел глазами Таню.
Та стояла в стороне, на минуту забытая всеми. В ее глазах Панин с удивлением заметил слезы. Она отвернулась и отошла в угол, за пальму, чтобы никто не увидел, как она плачет.
«Скорая» прибыла уже через несколько минут. Настюху погрузили в машину. Панин не знал, ехать ли с ними или нет: ведь он не мог оставить Таню. Покушение все же произошло, и только случай помог ей избежать  смерти. Но Таня сама решила его проблему:
     - Поезжай с ней. Ты ей сейчас нужнее, чем мне.
И Панин без колебаний запрыгнул в салон.
Потом были несколько часов безумного ожидания. Он позвонил, конечно, и родителям. Отец с матерью побросали все свои дела и примчались. И тестя с тещей привезли. Даже Дашка приехала с мужем. И Женька тоже. Все ревели или утешали друг друга. Матвею было наплевать, кто что думал. Своей вины в случившемся он не видел. Толпа родственников ругалась шепотом, так как кричать в больнице было нельзя.  Нападали на Матвея, причитали о Настюхе. Дашка потихоньку прокралась к брату и сжала его руку в своих ладонях:
     - Не обращай внимания. Я знаю, что ты не виноват.
Панин кивнул благодарно. Его мысли были далеко. Как там Хлопушкин один справится? Сумеет ли?  И где гарантия, что в его отсутствие не попытаются еще раз стрелять в Таню? Поэтому позвонил и Тане. Она пообещала ждать его в своем кабинете и обязательно закрыть жалюзи. 
Наконец, вышел хирург и сообщил, что Настюхе сделали операцию, состояние тяжелое, но надежда есть. И что ребенка спасти не удалось. Наступила тишина.  Врач удалился, а родственники все разом обернулись к Панину. Матвей поднялся тяжело, постоял минуту, обводя всех их взглядом и пытаясь понять, кто и что сейчас думает о нем, повернулся и пошел к выходу, так ничего и не сказав. Кажется, приговор был однозначный: он виноват во всех смертных грехах. Так что смысла оспаривать это их решение не было, только глотку напрягать. На душе было хреново. Не столько из-за жены, сколько из-за ребенка. И еще беспокойство за Таню: все-таки он был прав, покушение состоялось. А значит, может быть дубль два – с более удачным финалом. Поэтому Панин сразу вернулся в офис.
Таню он нашел у себя в кабинете. Рассказал о Настюхе и внеочередном семейном совете. Она поняла его состояние с первого взгляда и встревожилась. А когда узнала, в чем дело, молча обняла его, показывая свое сочувствие ему. Из кабинета она не выходила, как просил Матвей. Хлопушкин уже приводил к ней оперов  и следователя. Возбудили дело о покушении на убийство и неосторожном причинении тяжкого вреда здоровью.  Таню уже допросили об известных ей обстоятельствах и просили для более подробного допроса и документирования показаний прибыть в прокуратуру города. Опера, как она узнала от Сереги, уже поймали   кого-то по горячим следам (не зря же аппаратуру устанавливали), но кого конкретно – того или не того – еще не сообщали. Матвей бы и сам хотел поприсутствовать при допросе этого мужика. И если бы он только почувствовал, что это – киллер, не жить  тогда этому уроду на свете. Все бы рассказал, как миленький. Но до задержанного ему добраться бы не позволили, поэтому приходилось ждать. Вот чего Панин терпеть не мог!
Только на следующий день, когда они приехали с Таней к следователю, то узнали, что поймали все-таки киллера и что показаний он пока не дает: ждет адвоката. Адвокат, впрочем, должен был скоро прибыть. Пока допрашивали Таню, Панин бродил по коридору прокуратуры. Маялся под дверью, не зная чем заняться. Пытался прислушаться к тому, что происходит в кабинете. Ладно хоть догадался попросить следователя занавески задернуть на окне: мало ли что. Потом другой следователь позвал его на допрос в соседний кабинет. Он рассказал, что знал, и спросил, что там с киллером. Следователь прищурился, пытаясь понять, видимо, зачем это ему нужно. И сказал, что рано или поздно под давлением фактов преступнику придется дать показания. Тогда можно будет сказать что-то определенное. Факт его участия в преступлении достоверно установлен оперативными материалами, которые будут приобщены к делу. Что еще нужно знать господину Панину?
Покинув следователя, Матвей заглянул в кабинет, где все еще сидела Таня. Ему сообщили, что Таня скоро освободится, и попросили закрыть дверь. Лицо у Тани было спокойное, поэтому Панин отошел к окну в конце коридора покурить. И увидел вдруг приближающихся людей, из которых один был в наручниках, двое других – опера (их Матвей уже запомнил за дни сотрудничества) и еще один – солидный гражданин в хорошем костюме.  «Адвокат», - догадался Панин. Киллер оказался молодым парнем невысокого роста в спортивном костюме. Чем-то он показался Матвею знакомым, но разглядеть его он толком не успел.  И всю обратную дорогу ломал голову, где он мог этого парня видеть. Таня спросила о предмете его размышлений, и Панин поделился с ней сомнениями по поводу возможного знакомства с этим парнем, которого задержали опера.
     - Какого парня? – не поняла она.
     - Как какого?! – удивился Панин. – Киллера, конечно.
     - Но это не парень, а женщина. Разве ты не заметил? Просто коротко пострижена, - сказала Таня.
     - Что?! – Матвей даже руль на секунду выпустил, так что они чуть не укатились в кювет.
Он вспомнил, где он видел это лицо. Там, в Чечне. Давным-давно, в той настоящей жизни, которая до сих пор мешала ему ночами спать картинами взрывов и крови.  Настасья! Снайперша из их роты. Так вот что с ней стало после войны… Батя все сокрушался, где она и нашла ли себе место под солнцем. Нашла, как оказалось, да еще какое место нашла!
Таня спросила, знаком ли с этой женщиной Матвей. Панин не стал скрывать, признался, что был грех. Таня сказала, что ему следует молчать об этом знакомстве, иначе могут возникнуть нехорошие подозрения, в том числе и в отношении Матвея. Панин как-то не подумал об этом. Согласился. А вот станет ли молчать Настасья – еще вопрос. Это беспокоило его. Если бы ему дали возможность поговорить с ней, наверняка он сумел бы выяснить правду: кто ее послал, ожидать ли новых покушений. Рассказала бы Настасья ему все в память о старой дружбе. Но такой возможности не было. 
Проходили дни, а Панина никуда не вызывали, дополнительных вопросов к нему не возникало. Не узнала его бывшая снайперша или не захотела объявить об их знакомстве, осталось загадкой.  Не посвятил следователь Панина и в другую тайну: кто заказчик. Отделался общей фразой, что следствие продолжается и потом он все узнает. Панин действительно узнал. Наверное, Настасья все-таки заговорила, надеясь признанием смягчить будущее наказание. Наняли ее через знающих людей. Следила она за передвижениями Тани уже пару недель. И жене Матвея именно она позвонила, чтобы та скандалом задержала Таню на крыльце офиса. Думала, что Матвей с женой отойдут поговорить, а она в это время выстрелит. Но вышло иначе. Назвала Настасья и имя заказчика - бывшего их с Таней шефа. Тот был пойман с поличным при передаче денег новому киллеру, краснел и бледнел при этом (на видеокассете очень фотогенично вышел) и лепетал, что будет говорить только при адвокате. Вряд ли  ему адвокат  помог бы. По крайней мере, Панин не удивился: шеф был в числе подозреваемых, которых они с Хлопушкиным выделили. Просто на сердце стало легче, ведь Тане теперь ничто не угрожало.
Настюха выздоравливала медленно и с каждым днем становилась все мрачнее. После развода Панин навещал ее дважды, но быстро уходил, чтобы не ругаться лишний раз. Потом вместо него стала ходить Дашка. После каждого визита сестра сообщала Матвею, что беспокоится за Настюху: что-то у нее с психикой что ли случилось – заговариваться стала, бредить.  Трудно сказать, что на нее так подействовало: ранение, потеря ребенка, развод или наркоз от длительной операции. А может быть, и все сразу. После ее выписки из больницы Панин еще приходил к бывшей жене по поводу Танюшки. Но Настюха, отстранившись от  дочери и родителей, все чаще пила горькую или пропадала целыми днями неизвестно где. В итоге Панину пришлось забрать Танюшку без ее спроса.  Бывший тесть, поговорив с Паниным по душам, решил найти дочери хорошего психолога. Матвей не возражал.
Потом был суд по установлению опеки над Танюшкой, который Матвей выиграл не без помощи Боброва. Впрочем,  Настюха не очень интересовалась ходом процесса. Ее больше занимал психолог, которого ей нашел отец. К нему на сеансы она ходила с удовольствием. А потом пропала вместе с ним. Говорили, что уехали они вдвоем на Север за длинным рублем.  Матвей, наконец, добился своего: привел дочь в свой дом, к Тане. Больше всего он боялся, как к этому отнесется она. Приходить  в гости – это одно, а жить  всю жизнь бок о бок  – это другое. Ведь эта маленькая девчушка была причиной многих слез для Тани. Но все обошлось. Таня приняла тезку как родную дочь, ни в чем Матвея не упрекнула. Наверное, она уже давно была готова к такому повороту событий.  Татьянке же Панин объяснил, что у нее теперь новая мама, а старая мама уехала.  Дочь дичилась несколько дней, но потом привыкла  к Тане,  даже мамой стала ее называть. Максимку она уже знала и приняла как должное, что теперь он ее брат.
С родителями Матвей не виделся около месяца. Дашка провела разведывательные мероприятия и сообщила, что они не держат зла и хотят увидеть внука, очень сожалеют обо всем. Клянутся, что не знали ничего, а знали бы – никогда бы не заставили его жениться против его воли. Потом состоялась встреча с обоюдными уверениями в наилучших чувствах и слезами раскаяния. Таня перенесла и это. Ее отношение к Панинским родителям, кажется, стало более теплым, как заметил Матвей.  Мать с отцом долго тискали Максимку, целуя его и причитая, какой он уже большой, как похож на Матвея. Тот мужественно терпел незнакомых дядьку и тетку, сколько было сил, потом заревел и убежал к маме, спрятался за нее и с опаской выглядывал из-за ее ноги. Панин подхватил его на руки. Татьянка в это время уплетала торт и рассказывала бабушке и дедушке, как Максимка возит игрушечный камаз.  Тогда же, наконец, родители Матвея познакомились с родителями Тани. И встал деликатный вопрос о дальнейшей жизни их детей. Впрочем, он был разрешен довольно быстро. Панин при всех сделал Тане предложение.  И Таня согласилась. Вроде бы все закончилось вполне благополучно, но оставался еще один важный для Панина момент. Дело было в самой Тане, и поговорить было нужно обязательно. А лучшего случая, чем сейчас, в присутствии родителей (когда теперь они еще соберутся вместе?), вряд ли можно было ждать в ближайшее время. Подходила к концу ее работа в качестве внешнего управляющего на фирме: дела стали налаживаться, долги постепенно оплачивались, в том числе и перед мэрией. Оставались лишь незначительные детали, которые можно было уладить за пару месяцев. А что дальше? Останется ли Таня здесь, в Волжске, или собирается вернуться в Москву? Этот вопрос стал на фоне всеобщей радости и умиления как ложка дегтя в бочке меда. Потому что Таня, как оказалось, планировала вернуться в Москву.
Матвей ждал этого ответа. Он хорошо понимал, что в Волжске у нее не будет тех перспектив, какие открывались бы в Москве, да и заработка, хотя бы приблизительно соответствующего нынешнему, – тоже. Быть в этом случае эгоистом и требовать от нее остаться в Волжске Панин считал для себя невозможным. Поэтому  решил, что если она выберет Москву, он поедет с ней. Когда он сообщил об этом всем присутствующим, возникла немая сцена. Конечно, Таня была с этим согласна, если уж они говорили о совместной жизни, причем узаконенной. Таниным родителям эта идея также пришлась по душе – так и должно было быть. Но родители Матвея на минуту потеряли дар речи. Не успели они обрести новую невестку и внука, как уже должны с ними расстаться?! Да и сын вдруг покидал их одних и уезжал неведомо куда. Неужели Чечни было мало, переживали за него тогда сколько. А Москва – такая даль, устроятся ли они там, чем там Матвей будет заниматься? Пусть лучше здесь останутся. Здесь и родители помогут, если что, и внуков будет на кого оставить.
Этого Панин и опасался: новых раздоров из-за мелочей. Таня менять  решение не собиралась. А родители Матвея стояли на своем: нечего им делать в Москве. Наверное, это был родительский эгоизм. Опасения за своих детей, нежелание понять, что они уже взрослые и самостоятельные люди. Фактически они ставили сыну ультиматум, как когда-то давно. Видимо, это уже стало входить у них в привычку.  Таня не смотрела на Панина, опустила ресницы, которые  подрагивали немного от волнения: она помнила, что было в прошлый раз, когда Матвей пошел на поводу у отца и матери. Их родители, напротив, не спускали глаз с Матвея. Только Татьянка с Максимом ползали на полу возле ног Матвея и не обращали внимания на проблемы взрослых. Выбор был за Матвеем. Его ждали все. Панин выбор сделал:
     - Я еду с Таней.
Он больше не хотел повторять своих ошибок и терять Таню из-за чьего-то упрямства. Своим решением он ставил родителей перед фактом: им придется с этим смириться. В конце концов, уезжают они не на Луну. Да и Дашка с ними остается.
Таня широко открыла глаза. В них светилась радость, какой он давно уже не замечал. Солнышко, каким Таня была в начале их знакомства, засияло счастьем и нежностью. Ободренный Матвей обнял ее и поцеловал.  Словно камень у него с души свалился. Это был последний день того полусна, который начался после его возвращения с войны. Старая цыганка не обманула его. Он, наконец-то, обрел ту ясность, которой так не хватало ему все это время. И нашел тех, кого хотел найти. Это была настоящая жизнь. Та, где все измеряется человечностью и верностью.


Ульяновск
2003 год