Дядя Аркаша и тётя Шума

              http://www.proza.ru/2009/11/19/1034               
               
       И у папиной сестры тёти Шумы (Александры) я тоже любил бывать. Её муж дядя Аркаша очень много курил. Он был человеком молчаливым, и если  голоса почти всех родных я «чувственно» могу вспомнить (точнее представить), то попытка вызвать его голос ни к чему не приводит. В их комнате на улице Некрасова было два окна, диван и все-все стулья и в полосатых жёлто-чёрных чехлах, а слева от входа – белая кафельная печь. Ещё было два тяжеленных кресла с резными головами львов на спинках, всегда было страшно вкладывать палец в их раскрытые пасти.

       Папа с дядей Аркашей часто играли в шахматы, и я с интересом наблюдал за игрой. Мне объяснили правила игры, я быстро всё запомнил, и оба они стали со мной «играть» время от времени. Чувствуя, что мне поддаются, я захотел сыграть по-настоящему. И до чего же было обидно, до долгого и неутешного рёва, когда я немедленно получил «киндер-мат» на третьем или на четвёртом ходу! Потом играть я всё-таки выучился.

        Однажды, когда мы пришли в гости, меня приобщили к чуду. Чудом была недавно появившаяся у дяди Аркаши совершенно удивительная вещь, «радио». В таких плоских круглых штуковинах, «наушниках», которые надо было надевать на голову c помощью упругой железяки, хриплыми  голосами  говорили дяди или тёти, а иногда в них дребезжала музыка. Перед этим папа с дядей Аркашей долго колдовали над коробочкой, что-то «искали». Папа говорил:
        - Не тут, давай попробую я!
        Позже я понял, что у дяди Аркаши был самодельный детекторный приёмник; станцию надо было искать с помощью детектора, небольшой стеклянной колбочки, в которой находились кристалл и металлический волосок; им надо было попасть в определённую точку на кристалле. Радио произвело на меня очень большое впечатление. Но вскоре вместо наушников у дяди Аркаши появился чёрный круглый репродуктор, он был громче наушников, звук из него, правда, был неровный, дребезжащий, зато слушать можно было всем вместе. Он всегда висел на стене возле правого окна комнаты. Когда умерли и тётя Шума, и дядя Аркаша, этот репродуктор переселился ко мне; он и сейчас работает, но очень тихо…

        У дяди Аркаши были замечательные наручные часы, большие с чёрным циферблатом, прикрытым решёткой.  Цифры на циферблате были римские, только на месте цифры «IV» было четыре палочки «IIII». А ещё у дяди Аркаши на письменном столе было интересное пресс-папье: немалых размеров синий стеклянный шар и внутри него - непонятно как попавшие туда пузыри воздуха и небольшая рыбка. Шар был тяжёлый, и снимать его со стола на пол не разрешалось.

       Папины часы тоже были наручные, но обычные с белым циферблатом и довольно большие, возможно переделанные из карманных. По модному в то время поветрию все владельцы карманных часов переделывали их в наручные, припаивали к ним петельки для ремешка - да наручные ведь и удобнее! Сколько потом я видел старых фотографий 20-ых – 30-ых годов! И на всех фотографиях у молодых парней на левой руке были большие наручные часы, обязательно выставленные на показ: что поделаешь – престиж!
 
       А вот у Дедушки часы были карманные, толстые серебряные и совершенно необыкновенные: когда он открывал их верхнюю крышку, раздавалась мелодия. На задней крышке часов с внутренней стороны было что-то выгравировано, а под этой крышкой была ещё одна крышечка с двумя дырочками. В дырочки нужно было вставлять висевший на часовой цепочке маленький ключик, и заводить часы, а если открыть и эту крышку, становился виден механизм с колёсиками, волосиками и шестерёнками и много-много розовеньких точек. Дедушка говорил «рубинов», на них, мол, вращаются колёсики. Назывались часы загадочным словом «брегет».

       Дядя Аркаша получал много газет. Я мешал ему читать и, забравшись к нему на колени, спрашивал, что там написано, где какая буква и совершенно не заметил, как в четыре с половиной года уже сам читал сообщения с какой-то, там, Гвадалахары про непонятных мавров, про плохих генералов Франко и Мола и хороших «республиканцев». В наступившем 38-ом году мне на Лазаретный выписали журнал  «Мурзилка», там тоже было много интересного: стихи про коричневую пуговку, рассказ про мальчика Педро и  письмо одной девочки дяде Ежову, который охраняет любимого Сталина. Ещё про врагов и шпионов, прятавших в кукле иностранной девочки, приехавшей вместе с мамой, украденные где-то чертежи. И ещё стихи про Ленина и Сталина.

       А в одном из номеров журнала на последней странице была серия рисунков со стихами про приключения Мурзилки. Враги потопили пароход с подарком испанских детей советским, грузом посылок с испанскими шапками. Но  Мурзилка спас положение. Он надел водолазный костюм и полетел на самолёте туда, где был потоплен пароход. Враги стреляли по Мурзилке из пушек, но промахнулись и попали дружка в дружку:
                … в Мурзилку враг хотел попасть,
                но самому пришлось пропасть…
       Вражеские корабли утонули, а Мурзилка в водолазном костюме достал посылку со дна и раздал детям подарки:
                … в испанских шапках детвора!
                На демонстрацию пора!
       И во главе с Мурзилкой все в испанских шапках пошли на демонстрацию. Мне тоже хотелось ходить в испанской шапке, но считалось, что я слишком мал для этого, и поэтому носил летом простую панамку.
   
       Примерно в это же время я освоил понятие «календарь». Дядя Аркаша всегда стремился подстроить так, чтобы во время нашего визита к ним я сам мог оторвать очередной листик от его отрывного календаря, но сразу по нескольку листиков отрывать мне не разрешалось. Помимо отрывного у него был ещё и перекидной календарь, тоже интересный.

       А у нас дома календарь был «помесячный», и его состав менялся год от года. Дни в нём бывали «рабочие» и «выходные». Сначала календарь назывался «пятидневка», потом – «шестидневка». А потом появилось понятие «воскресенье», и как-то сами собой встали по своим местам и «понедельник», и «четверг», и все остальные дни. И понятия тоже. Это были игры советской власти со временем - в порядке борьбы с религией и ещё с другими непонятными целями. Я усвоил, что кроме выходных и праздничных дней есть ещё и траурные 21 января и 1 декабря, дни смерти Ленина и Кирова. И ещё странное 22 января, день памяти Ленина и жертв 9-го января: день выходной, праздничный, но также и траурный. Было непонятно: ведь в праздники обычно радуются, а тут, значит, надо грустить в праздничный день или радоваться в траурный?
 
      А ещё у Дяди Аркаши был большой чернильный прибор…
      Какие удивительные бывали чернильные приборы! В них помимо чернильниц (естественно, с крышками!), было большое основание, на которое устанавливались эти чернильницы, и ещё - стаканы для ручек и для карандашей, очищалка для перьев, блокнот и прочее и прочее. И самое почётное место в середине прибора занимало пресс-папье! Всё это бывало каменное или из стекла прозрачного и такого; из яшмы, малахита, латуни, бронзы, иногда из чугунного каслинского литья. С таким прибором так прекрасно сочетался, смотрелся какой-нибудь чугунный литой медведь или даже литой джигит на коне! А также высокие стоячие часы с медленным маятником за стеклом, раз в пол-часа отбивавшие после непродолжительного шипения глухие удары…
   
       Дядиаркашин прибор был без литых медведей и стоячих часов, но с всегда начищенными жёлтыми крышечками чернильниц. Самих чернильниц было две, хотя чернила обычно бывали только в одной. У Дедушки тоже были две чернильницы, одна для красных чернил, другая для фиолетовых. Наверное, потому что в контокоррентных бухгалтерских книгах линии бывали красные и синие. Крышечки на дедушкиных чернильницах были немножко разные, похоже, от различных приборов. И чуть зеленоватые, неначищенные.

                http://www.proza.ru/2017/04/03/1061