Каргопольский синдром. Часть 1

   Эссе-воспоминание о поездках в детстве
   на Север, в Каргополье, деревню Романово,
   о дедушке и бабушке, о северной природе,
   о рыбалке, грибах и ягодах, о сенокосе...

                Посвящается светлой памяти
                моего дедушки Лебедева Николая Васильевича и
                моей бабушки Лебедевой Елизаветы Герасимовны –
                замечательных тружеников, от рождения и до смерти
                проживших на Каргопольской земле...



   Вместо пролога. Недавно я вычитал в одной умной книжке, посвященной «тайнам жизни», что если человек прирос воспоминаниями к каким-то местам, привязан к ним душой и телом, или, образно говоря, «оставил там частичку своего сердца», то это плохо, и это означает, что частички и фрагменты его души, его энергии «разбросаны» по разным местам, а сам человек, дескать, обессилен тем, что энергия его рассыпана и разбросана, оторвана от его тела. Там же советовалось «для восстановления своей энергии (целостности)» разорвать эти связи, выбросить и сжечь воспоминания, вернуть свои «фрагменты». Я не согласен с этим. Что-то не верно в этих рассуждениях, какой-то кроется обман. Больше я доверяю своим физическим (также и духовным) ощущениям и впечатлениям. Дорогие мне воспоминания (места, люди, события) не только не уменьшают мою энергетику (энергозаполненность, полноту, силу и т.д.), наоборот, они подпитывают меня постоянно. Как корабль, потрепанный в морском сражении, возвращается в свой порт, на свою базу для ремонта, как раненый зверь прячется в своей берлоге для зализывания и заживления ран, так и я, в случае жизненных коллизий и бед, мысленно (а если получается, то и реально) возвращаюсь в «свои места», туда, «где мне хорошо». Где же еще почерпнуть мне силы, восстановить душевное равновесие, как не в этих местах. Так что не верьте ничему «на слово», проверьте на себе, если сможете. Одним из «мест силы» (скорее, даже большим сосредоточением таких мест) для меня является Каргополье. Это юг Архангельской области, город Каргополь, реки Онега и Волошка, и в месте их слияния - деревня Романово. Туда, в эти места, я и приглашаю вас. Для начала – виртуально, с помощью моих воспоминаний. Буду писать так, как вспоминается, без особого хронологического порядка. Возможно, что-нибудь еще (не только про Романово) вспомнится…

   * * *
   Своего дедушку – Лебедева Николая Васильевича - я запомнил неплохо. И бабушку – Лебедеву Елизавету Герасимовну. Дедушка и бабушка – это означало лето, каникулы, поездка на Север, в деревню. Практически каждое лето на школьных каникулах я проводил по 1-2 месяца на Севере, в деревне Романово (юг Архангельской области). И я не жалел никогда о времени, проведенном там. Как много всего интересного и познавательного было в этих поездках – я узнавал новые места, города, реки, открывал новые для себя разновидности животных, растений. Я встречался с новыми людьми. А люди – это разные культуры и разные взгляды на жизнь. А еще было – знакомство с  многочисленными ремеслами, занятиями и профессиями. Топор, пила, вилы, серп, лопата, тяпка – про эти инструменты я узнал не из книжек и не в школе. Я с детства учился ими пользоваться. Косить, скирдовать, копать, рубить, пилить, обтесывать – все это для меня тоже не абстрактные занятия. На моем счету (если в небесной канцелярии ведется такой учет), немало напиленных и наколотых дров, скошенной травы, сметанных стогов. И все это было в основном там, на Севере.
   До 15-летнего возраста я не видел моря, ни разу не был, ни в Крыму, ни на Кавказе. И вот, когда после 8-го класса я вместо Севера побывал на море, в лагере «Орленок» под Туапсе, то просто разочаровался и пожалел, что променял Романово на Черное море. На Севере было лучше, вкуснее и острее, больше красок, запахов и впечатлений. И сейчас бывает, с сожалением отношусь к людям, ни разу «не вкусившим» очарования северной природы, но вдоль и поперек изучившим черноморские пляжи. Ребята, Север – это лучше, Север – это здорово! Сейчас я вам про Север расскажу, и вы меня поймете.

   * * *
   Прежде всего, хороша была сама дорога, путешествие из Курска. Сначала мы ехали поездом до Москвы, на Курский вокзал. Переезжали на Ярославский вокзал. Покупали билеты на поезд «Москва – Архангельск» до станции Няндома. Запомнились огромные очереди в железнодорожные кассы и бесконечное стояние в них. В свободное до отправления время ездили на Красную площадь, заходили в ГУМ. Москва нравилась. Немного раздражала многолюдность, но было интересно на все посмотреть. В ГУМе обычно посещали кафе (столовую) на втором этаже и там неизменно ели вкуснейшие сосиски с капустой. По музеям не ходили. Делали какие-то покупки, В-основном, подарки и гостинцы в деревню. Покупали сдобный белый хлеб, упакованный в вощёную бело-красную бумагу. Этот хлеб очень долго не черствел и был изумительно вкусным. Также покупали колбасу (варёную и копчёную) и московские конфеты. Это были обязательные московские покупки (на обратном пути всё это также покупалось).
   Посещали Елисеевский гастроном. Это была сказка. Старинный интерьер, люстры, позолота, рисунки на стенах, лепные украшения, волшебные запахи и такое чудесное изобилие вкусной и красивой еды.
   А потом садились в поезд, и я, лежа на второй полке, наслаждался видом за окном. Чудесный Загорск с куполами церквей. Ярославль. Мост через Волгу. И название этой реки уже не было просто географическим символом, ведь я переезжал через нее на поезде и видел из окна, какая Волга широкая и красивая. Пейзаж становился все более северным – сосна, береза и ель, болота и леса. Провода на столбах вдоль дороги тянулись и бежали бесконечными нитками, то подымаясь, то опускаясь. Вагон покачивается, и мерный перестук колес сливается в какую-то считалку-песенку. В раскрытое окно врывается свежий, пьянящий и дурманящий запах свободы и приволья, предвещая новые приключения, впечатления и что-то еще такое необыкновенное, что ждет меня там, впереди.

   * * *
   Ночью, или рано утром, приезжали в Няндому. Тут уже были запахи и краски Севера. Древесина, опилки, бревна. Хвоя. Лужи. Сырость. Деревянные тротуары. И люди разговаривают по-другому – «окают», да еще много таких специальных  северных словечек.
   Садились в маленький старенький автобус с длинным и узким капотом впереди и ехали в Каргополь 86 км. Это растягивалось на несколько часов. Дорога была тогда в ужасном состоянии – рытвины, ухабы, ямы, лужи. По дороге была одна остановка на полчаса – в деревне Рягово (сейчас на карте она обозначена, как Лазаревская). Все выходили на отдых. Некоторых укачивало до тошноты. На этой остановке всегда можно было найти такие интересные цветы – «хлопушки». Если зажать цветок пальцами и хлопнуть им кого-нибудь по лбу, то мог получиться хороший хлопок. Мы с папой старались хлопнуть друг друга по лбу этими хлопушками.
   И наконец-то приезжали в Каргополь. Уже на подъезде виделись его многочисленные церкви. Каргополь – чудной городок. Каждый приезд в него, каждое свидание были радостными и волнующими. Хотелось обойти все его улицы, все церквушки, нанюхаться вкусного воздуха (смесь запахов опилок, каких-то трав, солнца, реки, рыбы, и чего-то еще – родного, привычного с детства, знакомого и приятного), потрогать руками стены церквей и домов, постоять на берегу Онеги. Под ногами гулко цокают деревянные мостовые. В палисадниках – смородина, малина и крыжовник.
   В Каргополе заходили к разным знакомым и родственникам. Более других запомнились Колчины. Дядя Вася был председателем местного общества охотников и рыболовов. И сам он был умелый охотник и рыболов. Шумный, резкий, сильный. Зычный голос. Нрав строгий. Властный и пронзительный взгляд. Его жена – тетя Лида. Небольшая, тихая, ласковая. Работящая, даже измученная постоянной работой. Еще дети Колчиных – дочка Надя и двое сыновей (для меня троюродные братья). Старший (на год взрослее меня) – Сашка, и младший (мой одногодок) – Женька. Они всегда, во все приезды, радовались нашим встречам. С Сашкой и Женькой мы ездили на рыбалку - на Онегу и на озеро Лача, из которого Онега вытекает.
   Встречали хорошо, накрывали стол. У Колчиных всегда в изобилии и ассортименте – рыба. Жаренная, соленая, уха, рыбник (рыбный пирог, прямоугольный, рыба полностью закрыта тестом). Молоко от своей коровы. Картошка. Обязательно – соленые рыжики и грузди. Выпивали и закусывали. Пели песни. Дядя Вася и папа по очереди играли на баяне. Но обычно визиты каргопольским знакомым мы наносили потом, специально приезжая в Каргополь. А так, сразу по приезде, брали билеты на другой автобус – до остановки Усачево, и ехали дальше. Дорога почти все время шла вдоль берега Онеги. Выходили из автобуса на переправе, немного не доезжая до Усачева. Ждали паромщика (если его не было на месте) и на пароме пересекали Онегу.

   * * *
   Как раз рядом с переправой в Онегу впадает ее приток речка Волошка. Вот тут-то, на другом берегу Онеги, и начинался волнующий мир моего детства. Мы шли по проселочной дороге вдоль речки Волошка к деревне Романово, и этот мир принимал нас. Он приветствовал меня криками чаек и песней жаворонка, зеленью и разноцветьем лугов, синью неба и реки, запахами Севера. Через первые сто-двести шагов после переправы смолкали звуки цивилизации, и возникало чувство уединения, отторжения от предыдущих звуков, происходило погружение в новую реальность. Мы проходили, не спеша, весь путь до нашей деревни (около 2 км), минуя кладбище по правую руку (где совсем и не страшно было, а наоборот, самая, что ни на есть, сладкая земляника). И было здорово видеть деревню Романово, как старую знакомую, узнавая приметные места. Бывало, что дедушка Коля уже встречал нас на переправе и шел вместе с нами, помогая что-то нести. Навстречу выходила бабушка Лиза. Как всегда, в белом платочке, руки опущены вниз, в глазах слёзы и радость. Она стояла на околице деревни и щурилась, высматривая нас и приставляя ладошку к глазам. Солнце было как раз с той стороны, откуда мы шли, и его свет слепил бабушке глаза. Бабушка начинала плакать при нашем приближении и счастливо улыбалась. Мне казалось, что она сильнее, чем дедушка радуется нашему приезду. Дедушка почти всегда был сдержан и строг. Бабушка обнимала и целовала нас, слёзы катились по её морщинистым щекам. От бабушки, от её рук всегда пахло молоком, хлебом и сеном. «Толенька, внучек, приехал…», - говорила она. И это было уже полным погружением в этот мир.
   Мы шли в избу (по ходу это был второй дом в деревне, а в первом доме жила ровесница бабушки – Анна Федоровна Романова). Дома садились за стол, за угощение. Папа разбирал чемоданы, вынимал гостинцы и продукты. На столе – кипящий самовар. Прямо в самоваре варятся яйца. Их заворачивали в марлю и опускали в воду под крышкой самовара. Картошка в чугунке. Щи из баранины, или уха из сущика (рыба, сушенная без соли на поду русской печи). Пища вроде бы незатейливая, но все готовится в печи, и все такое вкусное. Печь топится почти каждый день. Бабушка ухватом ставит и вынимает чугунки, перемещает их ближе или дальше от жара.
   Картошка – в мундирах, горячая. Чистим ее от кожуры и обмакиваем в плошку с запеченной сметаной (тоже готовится в печи – смесь сметаны и сливочного масла, сверху коричневая корочка-пеночка, вкус – потрясающий, может применяться как приправа к очень многим блюдам). Прямо из печи подается горячий рыбник (пирог из рыбы прямоугольной формы, рыба полностью спрятана в тесте и запекается в печи). Верхняя корочка-крышка отрезается ножом по краю и нарезается на куски. Берешь вилкой рыбу из рыбника и закусываешь этой корочкой. Грибы – соленые рыжики (или грузди, волнушки, белянки). Их накладывают из банки (или кадушки) в миску, немного измельчают (нарезают двумя ножами), добавляют подсолнечного масла и нарезанного лука. Сметано-масляная смесь и соленые грибы – это две самые вкусные приправы к вареной картошке.
   Как деликатес и украшение стола – копченый палтус. Его нам присылала в посылках родня из Мурманска. Запомнилось сливочное масло (которое продавалось в местных магазинах) – оно было подсоленным, то есть уже при заводском изготовлении предусматривалось добавление в него соли – для большей сохранности. Из такого масла получались вкусные бутерброды.
   К чаю – варенье. Из клюквы, брусники, черники, голубики, земляники. А самое вкусное – из морошки (любимая моя ягода). Пирожки бабушка делала на один манер, «по-северному». Кружок теста (обрезала тарелкой) складывался вдвое. Получался полукруг. Внутри начинка, а края защипывались. В качестве начинки чаще всего – черника или сахар. Такие пирожки долго хранились и не портились.
   И дедушка, и бабушка, как дети, радовались привезенным гостинцам: огурцам, помидорам, яблокам, колбасе, конфетам. Чай пили с использованием блюдечка, переливали из кружки в блюдце, и пили из него. Благодаря поездкам на Север, с детства я приучился пить очень горячий чай (а остывший для меня уже и не чай). Я любил пить чай из самой большой кружки – она была старинная, еще дореволюционная, с двуглавым орлом и надписями через «ять». После еды все куда-то пряталось, убиралось, запиралось (сахар и конфеты – в буфет, под ключ). Если хотелось перекусить (а мне в детстве всегда почему-то хотелось), оставалось одно – отрезать краюху хлеба и посыпать его солью…
   Кстати, хлеб бабушка пекла в печи сама из ржаной или ячменной муки. Назывались эти хлеба «ситниками». Они были круглой формы и необыкновенного вкуса. А ячмень и рожь бабушка и дедушка растили на своем поле-огороде за домом. Урожай собирали вручную – серпом, сначала укладывали для сушки в небольшие скирды, потом молотили. В сарае была древняя ручная каменная мельница – два каменных круга друг на друге, верхний – с ручкой и углублением-воронкой по центру, куда засыпалось зерно. На этой мельнице можно было помолоть зерно. Крутишь ручку, и с боков между жерновами высыпается готовая мука. Помол грубый, мука крупная, но может, потому хлеб из нее и был таким вкусным. И был в сарае гигантский ящик-ларь (метра два в длину, и по метру в ширину и высоту) для хранения готовой муки. В ящике два отделения, одно – для белой пшеничной муки (покупной), второе – для грубой и темной ржаной муки собственного изготовления.
   Иногда бабушка пекла овсяные блины. Это были тончайшие и вкуснейшие блины. Из пшеничной муки таких тонких не выпечь. Причем делалось это в печи, а не на газе или электроплитке (электричество в Романово провели где-то в 1971 году, а газа нет и по сию пору). Когда пеклись блины, настроение и обстановка были праздничными. К блинам на стол выставлялись разные сладкие приправы – варенья, а также и не сладкие – соленые грибы и горячая сметано-масляная приправа. Иногда готовились и вовсе экзотические блюда. Например, уха, сваренная на молоке. Или холодец, нарезанный кусочками и залитый квасом с хреном. Овсяной кисель, простокваша с толокном, ну и самое-самое супер-блюдо, про которое я уже рассказывал, это горячий, сочный, только что из печи, рыбник.
   Холодильника не было по причине отсутствия электричества. Продукты хранились в чулане (вход из прихожей-сеней вниз направо) или в подполе (вход через люк в полу за печкой) – это было самое холодное место в доме. Молоко, сметана, творог хранились в кринках из глины в шкафчике в горенке. Горенка вообще была самой прохладной жилой комнатой (хотя и очень небольшой по размеру). Даже в жару в горенке сохранялась прохлада.
   А на чердаке, в таинственном сумраке, висели под потолком куски сушеной баранины. Мясо сначала подсаливали, а потом вялили. Оно становилось твердым, сухим и могло долго храниться. Для приготовления его размачивали и варили. На вкус получалось вполне нормально. Но я любил лакомиться именно сушеным мясом. Отрезал небольшие ломтики и там же на чердаке съедал. Короче говоря, баранину я любил с детства. А место среза потом заветривалось за 1-2 дня и уже не было видно следов моей деятельности.

   * * *
   Наш дом в Романово – это отдельное сказочное и незабываемое воспоминание из детства. Дом был необыкновенным. Дом был волшебным, добрым, притягательным. У моей сестры Нади сохранилось такое же чудесное восприятие этого дома. Видимо, для нас с сестрой этот дом являлся не только символом нашего детства, но и одним из символов Руси, заложенных в нас, где-то на генном уровне. Это был не просто дом, это была настоящая классическая «русская изба». Дом был шести-стенным и сложен из неотесанных, круглых в сечении, бревен. Четыре внешние стены образовывали прямоугольник (примерно 20 м х 12 м), а еще две внутренние стены делили дом на три части, левая – хозяйственная, правая – жилая, средняя (узкая) – содержала горенку и двери в разные стороны. По вертикали дом также делился на три части. В левой части дома: центр – сухой и чистый хозяйственный сарай, сверху – сеновал, снизу – помещение для скота. В правой части дома: центр – жилые комнаты, снизу – чулан и подпол, сверху – чердак. Вход в избу – через дверь в центральной части. Перед дверью небольшое крыльцо с навесом-козырьком от дождя, на двери обязательное дверное кольцо – тяжелое, металлическое (примерно 15 см в диаметре), узорчатое, из закрученного профиля. Когда приходил гость, он не стучал кулаком, а стукал этим кольцом. Когда хозяева уходили из дома, они ставили к двери палку, как бы подпирающую дверь. Это был  знак, что дома никого нет. А иногда палку ставили наискосок и просовывали в дверное кольцо. Это означало то же самое, но с уточнением, что хозяева ушли очень надолго, скорее даже уехали.
   Если войти в дом через эту дверь (сбоку от нее, кстати, было небольшое продолговатое оконце – посмотреть, кто там пришел?), попадаешь в прихожую – сени. Бывало, что в ней на керосинке готовили еду, если печь не топилась. Из этой прихожей сразу направо - дверь в чулан (за ней ступеньки вниз), а налево – 7-8 ступенек вверх на вторую площадку прихожей. С этой второй площадки прямо – дверь в горенку, налево – вход в сарай, направо – дверь в жилое помещение, а еще правее (то есть за спиной, если смотреть на горенку) – дверь, и за ней ступеньки вверх, на чердак. Короче говоря, в сенях имелось шесть дверей-входов (включая выход на улицу), они соединяли все части дома. Ну, с какой двери начнем? Начнем с жилого помещения.
   Вся жилая половина в проекции была почти квадратной, и разбита стенками-перегородками на комнаты (с дверными проемами, но без дверей). По центру располагалась печь (когда я читаю или слышу словосочетание стандартная русская печь, то представляю себе именно эту печь в нашем романовском доме). Стены как бы пересекают печь, и поэтому какой-нибудь из углов печи присутствовал в каждой комнате. Это для тепла. Когда входишь из прихожей (надо было не забыть пригнуться, так как притолока у входной двери традиционно не слишком высока), то попадаешь в самое большое помещение, функционально это кухня и столовая. По левую руку – печь со всеми своими главными отверстиями. На печи сверху – «полати» - спальное (и очень теплое) место, и рядом сверху под потолком – еще одни «полати» - деревянный настил, на который можно перелезть с печки. Если обходить печку слева (по часовой стрелке), то упираешься в стену с одним окошком (на заднюю часть двора, с садом), и справа виден небольшой закуток за печкой. Тут в полу - люк в подполье. На аккуратно прибитом к полу листе жести – место для самовара (рядом в стене отверстие для самоварной трубы). Тут же круглый жестяной бачок с углем и лучиной для растопки. И какие-то полки с хозяйственными мелочами.
   Лицевая сторона печки смотрит на обеденный стол. Стол прямоугольный, сориентирован вдоль стены с двумя окнами. С двух продольных сторон стола – по широкой скамье, одна – под стеной, другая между столом и печью. Скамьи широкие и длинные, на них даже можно было спать взрослому человеку. С узких сторон стола стояло по одному стулу. Под стеночкой (по правую руку, как входишь из сеней) – кровать дедушки и бабушки. Хотя бабушка чаще спала на печи. На противоположной стенке над столом – часы с кукушкой и гирьками на цепочке, которые надо было не забывать подтягивать. На циферблате часов были нарисованы медведи и шишки. И гирьки были сделаны в виде шишек. К потолку подвешена лента-липучка – ловушка для мух. На столе тарелка с каким-то угощением накрыта полотенцем – защита от тех же мух.
   Какие бы сказки или истории я не читал, если речь шла про избу, печку, полати, скамью, все это представлялось мне именно в виде интерьера нашего дома в Романово, особенно этой первой комнаты-кухни. Написано, допустим, что хозяева положили гостя спать на лавку, а сами полезли на печь. В голове моей сразу живая картинка – вот она лавка, справа, за столом, под окнами, а вот она слева печь, и маленькая, коричневого цвета, в три ступеньки лесенка, с помощью которой надо на печку залезать.
   Если, войдя в комнату, продолжить движение (печь слева, стол справа), то через дверной проем (без двери) попадаем в следующую комнату. Справа – одно окошечко и диван, прямо – два окна с видом на Волошку. Слева буфет с посудой. Буфет довольно старый и замысловатый, но выкрашен непривлекательной для глаза коричневой краской. В верхней части, за застекленными дверками, стояли чашки и блюдца, некоторые очень старые, дореволюционные. Меня очень привлекала сахарница с разноцветными кусочками кубинского сахара (он был вроде пастилы - не такой сладкий и твердый, как обычный сахар, но зато вполне заменял конфеты). В выдвижных ящиках буфета было немало интересных вещиц – щипцы для сахара, одноразовые пакетики для заварки чая (тогда в нашей стране они еще не производились, эти были заграничные, завезенные кем-то из гостей), цыганская, в сечении треугольная, игла (с надписью «made in England»), и много чего еще. По центру - стол (использовался для гостей в праздники). Налево вход в следующую комнату. В ней еще один диван, столик небольшой, три окна на разных стенах. Одно из окон (над диваном) смотрит в направлении Онеги, на дорогу. Через это окно выглядывали – не идет ли кто со стороны перевоза (когда ждали гостей из города)? А другие два окна смотрят на Волошку. Обычно я спал в этой комнате. Однажды дед проснулся ночью оттого, что кто-то на улице пытался завести то ли мотоцикл, то ли трактор. Звук сильно беспокоил его. Направление звука указывало на дорогу со стороны перевоза. Дед долго стоял перед окном, под которым как раз спал я на диване, и высматривал беспокоящий его мотоцикл. Звук вроде был совсем рядом, но никого не было видно. Лишь спустя какое-то время дедушка сообразил, что звук этот есть не что иное, как мое посапывание или похрапывание во сне. Утром он рассказал об этом и все мы долго смеялись.
   Теперь залезем на чердак. Кроме старой рухляди – отживших вещей, там была замечательная лежанка-кровать, со старыми тулупами и овечьими шкурами. Когда-то в раннем детстве, при большом наезде гостей, мне приходилось там ночевать на пару со старшим троюродным братом Сергеем Кокшаровым. Он на ночь рассказывал мне страшные истории про мертвецов, и сама обстановка чердака способствовала достижению максимального эффекта от этих историй. На чердаке было небольшое оконце под козырьком крыши, и через него проникал немного свет (помню, что всегда это был солнечный желтый свет), делая помещение таинственным и загадочным. Еще чердак меня привлекал подвешенными на поперечных стропилах кусками вяленой баранины (о которой уже было сказано ранее). Вот вроде и все про чердак.
   Что было в чулане? Кроме продуктов – ничего. Там хранились соленые грибы, консервации, квас в деревянной кадушке. Так хорошо было в жару выпить холодного кваса. Он был кислым, без сахара, с какой-то плесенью на поверхности, но ее привкус делал квас еще приятнее для употребления.
   Про горенку я уже писал. Там было хорошо полежать днем в летнюю жару, почитать книжку. Матрас на кровати в горенке был набит сеном-травой, поэтому в горенке пахло вкусно – разными травами. В шкафчике стояли крынки с молоком, наполненные до края. Вечером поздно придешь с рыбалки или с гулянки, все спят уже и затевать поиск еды неудобно. Поэтому возьмешь аккуратно крыночку и выпиваешь через край, не отрываясь (это примерно полтора литра). А потом, подумаешь, подумаешь, и выпиваешь еще одну. Тогда можно и спать. Это ведь было свое молоко, домашнее, от личной коровы. И места там, по экологическим меркам, очень чистые. Как говорится – «северное разнотравье». Счастливые были деньки. Я теперь точно знаю, что такое «молочные реки». Это про детство.
   Надо не забывать, что в тех северных краях (хотя это лишь юг Архангельской области) летние ночи – белые. Летом светло всю ночь, хотя солнце вроде и садится за горизонт на какое-то время. И в окошке никогда не темнеет. Ночью травы пахнут иначе, звуки все затихают, только кузнечики и перепелки переговариваются.
   Так, из горницы мы отправимся в сарай. Мысленно я делаю это очень легко, перехожу из одной части дома в другую, представляю все ясно и отчетливо, вместе с запахами, с мелкими деталями. Надеюсь, что и вы, вместе со мной, почувствуете и увидите эти картинки. Сарай был большой и сухой, чистый и светлый. Цвет дерева от времени стал светло-серым, а деревянным тут было все – стены, пол и потолок. Днем, когда открыты настежь ворота сарая на тыльную сторону дома, сарай залит ярким солнечным светом. Напомню, что это не нижний, а средний этаж, и от ворот на землю спускаются наклонные сходни-доски с поперечинами (ступеньками). Стены сарая изнутри – те же самые бревна, из которых сложен дом. Но здесь хорошо видно набитый между бревнами мох – в качестве утеплителя и для герметичности. Мох желтовато-коричневого цвета, высохший до хрупкости, но еще хранит свой запах, отличный от запаха бревен. Кое-где на древесине вкрапления почти окаменевшей смолы. В сарае много инструментов. По стенам висят на торчащих деревянных палочках косы, вилы, грабли, топоры, корзины для ягод и грибов, короба для травы, всякие хозяйственные мелочи. Стояло в сарае интересное сооружение – ТОЧИЛО. Иногда дедушка командовал, что будем точить топоры и косы. Тогда точило перетаскивали на середину сарая. Это был каркас из деревянных брусьев метровой высоты с лавочкой наверху. Дед садился на эту лавочку, а я крутил ручку ворота. Точильный круг на вороте нижней своей частью проходил через воду в небольшом корытце, а к верхней дедушка прикладывал затачиваемый инструмент.
   Еще в сарае был по правую руку туалет-кабинка – довольно уютный, с хорошим деревянным сиденьем. В туалете было маленькое прямоугольное оконце, смотрящее в сад, на заднюю часть дома. Оконце темное, потому что затененное садом, его зеленью. Другое оконце – всегда светлое – на противоположной стороне сарая (по левую руку). Однажды я поймал воробья. Насыпал зерна на полу (от ворот вглубь сарая), а сам притаился за полуоткрытой дверью. И когда на зерно пожаловали воробьи, я быстро захлопнул дверь. Один из воробьев попал в мою ловушку, и в темноте сарая полетел к единственному свету – к окошку. Там я его и поймал кепкой. Поиграл с ним, а потом, конечно, отпустил.

   * * *
   Кстати, еще тоже был случай. Рыболовной снастью (леской с крючком) на приманку (кусочек хлеба) я изловил в жилой комнате из-под дивана мышку. Сейчас бы я так не стал делать, но тогда ума хватило (или, правильнее сказать, не хватило). Мышку понес показать и похвастаться соседскому мальчишке Сереге Монастырских. А тот, как раз, смастерил деревянный кораблик. Мышку посадили на кораблик и отправили в плавание по реке Волошка. Сейчас, спустя годы (даже десятки лет), мне эту мышку жалко, я чувствую раскаяние и стыд – как за жестокий способ ее поимки (рыболовным крючком), так и за навязанное ей, первое в ее жизни и, скорее всего, последнее, плавание. А Серега, кстати, предлагал еще ее перед отплытием облить бензином и поджечь. Хорошо, что до этого не дошло.
   Как я уже говорил, из сарая на улицу вниз спускалась метровой ширины некрутая деревянная лестница-настил. Чудесно было посидеть на этой лестнице в любое время дня, а особенно вечером, на закате. Внизу на земле был небольшой задний дворик – с поленницами, колодцем и качелями. Дворик переходил в огород (соток пятнадцать – двадцать). На огороде сажались (а потом, соответственно, пропалывались, окучивались, поливались и т.д.) картофель, огурцы, редис, морковь, репа, лук, зелень. За огородом чернело гумно – замечательное бревенчатое сооружение, сарай для хранения и обработки льна. Там было здорово играть в игры, прятаться в многочисленных комнатах-отсеках (на полу – остатки льняной соломы и голубиный помет), лазить по стенам до потолка, метать нож в стену. За гумном было колхозное поле, иногда засеянное горохом, но чаще – льном, что приятнее вспоминать, так как цветущий лен по оттенку и спектру цвета не спутаешь ни с чем другим. Я бы этому оттенку голубого цвета так бы и присвоил отдельное название – «цветущий лен». Есть ведь цвет «мокрого асфальта». А еще, мне думается, что даже простое созерцание цветущего льняного поля является очень полезным и даже целебным действием. Душа приходит в умиротворение, рассеивается печаль, все мелкое и дурное уходит из головы. Если вам представится в жизни такой случай, попробуйте хотя бы часик побыть наедине с льняным полем. Ей-богу, не пожалеете!
   А за полем уже виден лес. Через поле протоптана в направлении леса тропинка. От дома до леса – не более километра. И вот этот пейзаж – гумно, поле и лес, наблюдаемый с лестницы за сараем, конечно, достоин кисти художника. Картина для раздумий и медитации. Рядом с гумном был расположен замечательный большой камень. Вообще территория местная изобилует камнями – большими и округлыми. Ученые считают, что это следы и остатки былого оледенения. На этот камень ходили фотографироваться. А сестра моя Надя, если кто-то ее обижал, уходила на этот камень, сидела там и «дулась», пока обида не растает. Для нее этот камень был этаким «святым» местом. Сейчас я думаю, что камень обладал особой энергетикой и способен был «излечивать душу» (а может быть и тело?).
   Еще из сарая была внутренняя лесенка для спуска в хлев (под сараем). Там содержался скот. На моей памяти – максимально – до пяти овец, корова и козел Яша (белого цвета), которого я боялся. Ну и до десятка куриц с петухом во главе.
   И еще одна лесенка из сарая вела наверх, на сеновал. Забрасывали сено наверх из сарая через прямоугольное отверстие в потолке. Я пробовал неоднократно ночевать на сеновале, но сено кололось, и было душновато. Пришел к выводу, что писатели и поэты, воспевшие «сон на сеновале», скорее всего сами никогда этого не попробовали. На сене невозможно спать, «как убитый», наоборот, все время просыпаешься. Запах тревожит, да еще всегда присутствуют какие-то насекомые (даже если дело происходит зимой). Не говорю уже про то, что тело чешется от крупных травинок и мельчайших частиц сена, витающих в воздухе и неизбежно попадающих под одежду. Вы уж простите за такую «прозу». Но зато сеновал был незаменимым местом, чтобы поиграть в прятки, спрятаться в сене или поползать по нему.
   Иногда, при сильной грозе, было интересно наблюдать за молниями из сарая через открытую дверь. Грозы в этих краях явление частое. Однажды мы с соседским парнем (Серегой Монастырских) возвращались с рыбалки на реке Онега, и попали в грозу с сильным ливнем. По дороге неслись ревущие потоки, лило «как из ведра». Представьте себе душ с сильным напором, и насадку с дырочками сорвало, поэтому на вас льется крупная сильная струя. А тут были тысячи таких струй, впритык друг к другу. За всю жизнь еще только раз довелось мне пережить ливень такой силы (это было в Харькове летом, кажется в 1995 году, в конце августа). Мы с Сережкой плясали, как дикари, под этим ливнем, исполняя танец дождя. Проснулось какое-то древнее первобытное состояние – смесь восторга, восхищения и ужаса перед силами природы.
   Вот я и описал весь дом. От дороги его отделял узкий палисадник со смородиной, со стороны входной двери был небольшой огородик (лук, зелень, морковка), а со стороны задней – садик с малиной и двумя большими березами. Крыша дома была до какого-то времени из досок (замшелых и почерневших), а потом ее перекрыли и заменили доски шифером.

   * * *
   Вся деревня располагалась вдоль реки Волошки (по-над берегом), между рекой и домами проходила дорога – укатанная, в ямах и рытвинах, в дожди почти непроезжая. Во дворе был колодец, но для питья чаще брали воду из родников. Когда я гостил в деревне, это была моя обязанность – ходить по воду. Я брал ведро (или два), шел от дома влево вдоль реки метров сто, и спускался к речке. Там было рядом два родника. Чистейшая и вкуснейшая ледяная вода пробивалась из известняка. Ковшиком я начерпывал воду и нес домой с небольшими остановками. Ведра были тяжелыми, носить их приходилось каждый день, и я физически чувствовал, как укрепляются и наращиваются мои мышцы.
   Вдоль дороги, напротив домов, на откосе-уклоне к реке, стояли баньки. У нас с соседями была одна баня на два дома. Курная, топимая «по-черному», русская баня. Это был небольшой чисто деревянный домик с плоской крышей. Сначала предбанник для переодевания и из него, через плотно прикрываемую дверь, можно попасть в парилку. Слева в углу массивный очаг из темных, прямо каких-то древних, больших и круглых камней. В очаг вделан большой закопченный котел ведер на восемь. Справа в три яруса деревянные полки. Чем выше, тем жарче. На дощатой скамейке под маленьким и единственным в этой тесной комнатке оконцем - старинный медный ковшик, грубый, прочерневший, с вмятинами – для набирания воды и для брызганья на камни. Ковшик этот приятно было держать в руках. В окошко (с видом на речку)  стучатся стебли огромной, в человеческий рост, крапивы, призывно заглядывают ветви малины с сочными, темно-красными ягодами. Сколько раз я пытался пробраться к этим ягодам! Но с улицы не подступиться, неприступная малина обосновалась на крутом и неудобном склоне, спадающем в говорливую и прозрачную Волошку с ледяной водой, а, кроме того, не подпускает верная стража - густая и жгучая крапива.
   При входе в парилку справа бак для холодной воды и передвижная скамья. Пара тазиков и пара ведер. По полкам и стенкам – веники. И в сарае у деда был большой запас березовых веников. Одно время (в мои студенческие годы) дед даже посылал мне посылки с вениками в Харьков (в ящик запихивалось до десятка веников).
   Когда намечалась баня, моей обязанностью было – наносить в баню воды и приготовить дрова. А потом уже брался за дело дед и топил баню. За водой для бани я спускался тут же к речке по тропинке со ступеньками. С берега в речку выдавался на несколько метров деревянный мосток (у самого берега было мелко). Я с мостка зачерпывал воду в ведра и нес в баню. Надо было заполнить котел и все емкости. Вода в Волошке прозрачная и чистая, но с коричневым оттенком. В ведро всегда попадали мальки, так как рыбы тогда в Волошке было много. И потом в бане при зачерпывании воды из холодных емкостей эти мальки попадали в ковшик и тазик. Было их немного жаль.
   Парились подолгу, многократно нагреваясь, а потом обливаясь холодной водой. Можно было и к речке спуститься (чтобы окунуться). На горячие камни плескали ковшиком воду. Она с шипением превращалась в пар, и становилось жарко, особенно на верхней полке. Били-хлестали друг друга вениками. Теплоизоляция в бане была замечательная. Внутри все стены, потолок – черные от дыма, так как баня была курная и топилась «по-черному», дым выходил через дверь. В потолке было небольшое отверстие с задвижкой, но это не для дыма, а скорее для вентиляции уже при купании.
   Внутри баня пахла особенно – дымом, деревом, костром, а когда добавлялся пар и березовые листья от веника, возникал вообще неповторимый и вкусный банный аромат. Ни в одной цивильной бане я такого запаха не «унюхивал».
   По традиции, первыми мылись-парились мужчины, потом шли домой, уступая очередь женщинам. Состояние души и тела после бани были сказочными. Разомлевшие и умиротворенные, мы шли в дом пить чай. Не помню, чтобы в тех краях после бани увлекались водкой (ну а пива там вообще не бывало в наличии по причине отдаленности от цивилизации).
Воспоминания-ощущения «про баню» - это самое лучшее и «теплое» из детства. Северная баня приучила меня на всю жизнь к ритуалу «попариться».

   * * *
   Детей в Романово было не много. Собственно и сама деревня – четыре жилых дома. В соседской семье (по фамилии Монастырских) был парень Серега (на год или два старше меня). С ним мы неплохо сдружились и ходили вместе в лес и на рыбалку. Но Серега часто был занят, так как много помогал родителям по хозяйству. Это был сильный и крепкий крестьянский подросток, выполняющий много хозяйственной работы, а потому, уже не по годам, умелый и работящий. Иногда он подшучивал надо мной (городским жителем-белоручкой), но в целом покровительствовал мне и относился дружелюбно (с долей снисхождения). У Сереги были младшие братья и сестры – Колька, Галя и Люда. Все четверо детей были закаленные и крепкие ребята. Их меньше (чем меня) кусали комары, они не боялись ни жары, ни холода, могли босиком ходить и бегать по колючей стерне на выкошенном поле (я так не мог, мои ноги не выдерживали).
   Однажды Серега повел меня в лес, в место, известное одному ему, обещая удивительные впечатления: «Будем прыгать с парашютом!». И он не обманул. Это был участок густого ольхового леса с очень высокими, прочными, тонкими и гибкими деревьями. Я и не подозревал, что ольха может быть такой высокой и стройной. Привык видеть по берегам рек маленькие корявые деревца – узловатые и низкорослые. Мы, обхватывая ствол руками и ногами, поднимались почти до самого верха на высоту 10-12 метров, и только тогда ствол не выдерживал и начинал плавно гнуться под тяжестью тела. Важно было забраться, как можно выше, сохраняя равновесие, и не вызвать преждевременного наклона дерева. Это был восхитительный ускоряющийся полет. Ствол пружинно сгибался до самой земли, буквально скручиваясь в кольцо, и плавно доставлял пилота вниз. Можно было сразу «приземлиться», или, оттолкнувшись ногами, попытаться еще взлететь. Руки разжимались, отпуская ствол, и тот со свистом распрямлялся и возвращался в исходное положение. Такое вот дерево ольха и такие вот «полеты».
   По вечерам мы могли заиграться на улице допоздна (особенно когда наезжали в гости другие городские дети). Бабушка выходила звать домой: «Уже поздно, спать пора!». А на дворе светлым-светло и солнце еще не село. Это и есть белые ночи.
   Донимали комары. Местные их почти не замечали (или их меньше кусали), а мне доставалось. Иногда чешешь укушенное место, а бабушка говорит: «Не чеши, потри-ко солью! Соль хранилась в берестяном (из березовой коры, емкостью около двух литров) коробе. Беру щепотку соли, растираю укушенное место до сукровицы, да еще и начинает щипать. Так я и не понял – были это бабушкины шутки, или смысл какой, скрытный и мне непонятный, в этом есть. Но что, правда, после этого укушенное место уже расчесывать не хотелось, так как было больно даже прикоснуться к нему.

   * * *
   Частенько мы с Серегой ловили раков. И на Онеге (там раки покрупнее были), и на Волошке. Бродили по колено в воде. Вода прозрачная, все видно. Аккуратно поднимаешь одной рукой камень (все дно каменистое), а другой рукой хватаешь рака. Раки были темно-зеленые (до черноты), а после варки становились ярко-красными. Варили тут же на берегу в котелке, домой раков не носили. Если рак был с икрой, то ели икру прямо сырую. Она была на вкус солоноватой.
   Еще были всякие детские рыболовные забавы. Из травинки-стебелька делалась затягивающаяся на конце петелька (как лассо, в руке держишь толстый конец травинки, а петелька на тонком конце). Бродишь по колено в воде, и рядом с травой высматриваешь маленьких щучек (щурят). Примерно, «на глазок», выставляешь размер (диаметр) петельки, потом заводишь ее медленно на щучью голову (они стоят головой навстречу течению неподвижно и только чуть-чуть вибрируют плавники и хвост), и, когда петелька дойдет до жабер, резко дергаешь, петелька затягивается и захватывает щучью голову. Наловишь так 7-8 щучек, и несешь бабушке добычу, чтобы приготовила. С тех детских пор – один из самых любимых моих деликатесов – это маленькие щучки, поджаренные на растительном масле с зеленым луком (чистить и потрошить предварительно не надо).
   Другая забава – ловля рыбы вилкой. Опять-таки, бродишь в воде по колено, высматриваешь подходящие камни. Одной рукой аккуратно поднимаешь, и если там сидит рыбка (обычно это были пескари, налимчики и бычки, могли попасться и до 100 грамм), то вилкой в другой руке гарпунишь рыбку. Этот улов предназначался для кошки. Бывало, что кошка сидела рядом на берегу, и ожидала очередную рыбку. Вилка должна быть стальной и острой (бабушка ругалась – все вилки перетупил, уж одной бы какой пользовался). Вода в реке Волошка была чистой и прозрачной, быстрой и холодной. Очень долго не побродишь, замерзали ноги. Холодная от родников, которых по реке было немало. Река местами была «судоходной», и по ней могли ходить моторные лодки. Но множество камней служили причиной самой частой поломки – винт ударяется о подводный камень и летит шпонка. Иногда река сильно мелела. Так было в 1970 году (было очень жаркое лето). Раньше когда-то в Волошке даже хариус водился (дед рассказывал), но потом где-то выше по течению сделали лесопилку, и хариус сказал «ауфидерзейн».

   * * *
   Но хватало и другой рыбы. На Волошке в изобилии водились щука, окунь, плотва (по-местному, сорога), елец, красноперка, налим. Самая популярная и доступная рыба – елец. Быстрая, стремительная, очень красивая рыбка серебристого цвета. Иногда довольно крупная – до 400 грамм. Ловился елец на поплавочную снасть на червя, на ручейника, а особенно хорошо на летающую живность – овода, кузнечика, бабочку, муху. Есть такой период летом на Севере – 2-3 дня летом – вылет бабочек однодневок. «Липка летит» - говорят местные жители. Вылупливается этот мотылек из личинки ручейника (то есть ручейник – это и есть личинка этого мотылька). Их так много, что воздух дрожит и колеблется. В эти дни рыба сходит с ума. Бабочки падают в воду и у рыбы настоящее пиршество. Рыбаки также сходят в это время с ума и пропадают на реке. Запомнилась одна такая рыбалка. Я ловил на Онеге, рядом с перевозом. Из воды на берег была наполовину вытащена старая лодка. Я стоял на лодке, или рядом с ней, «брал из воздуха» (или снимал с себя) наживку («липку»), насаживал на крючок (для упрощения процесса полностью снял грузило и поплавок), забрасывал в воду. Мгновенно с поверхности мою наживку хватал очередной елец. Подсечка, вываживание, удилище гнется в кольцо (тонкое, легкое цельнодеревянное удилище из березы длиною в 8 м – такие удилища заготавливались в густом молодом березняке, наполовину ошкуривались с комля, а потом сушились в тени под стрехой крыши или в сарае в горизонтальном положении), леска звенит, и вот вырванная из реки серебряная рыбка летит точно мне в грудь. Вторая (свободная) рука ловит ее. Перехватив удилище (комель – подмышку, опора на локоть, вторая рука помогает), снимаю рыбу с крючка, бросаю в днище лодки. А там уже дна не видно от рыбы. И опять – «липка», заброс, подсечка. Полное безветрие, зеркальная (не смотря на неслабое течение) гладь воды испещрена рыбьими всплесками и упавшими в воду бабочками. Край неба и его отражение в воде окрашены в спокойный лилово-лимонный цвет. Полная тишина – только шелест мотыльков в воздухе, всплески рыб и журчание реки.
   Из дома приходит дед. Забеспокоились, что меня нет так долго. Упаковывает пойманную рыбу. Ее очень много и дед устал, пока донес ее до дома. А потом еще столько же принес я. Бабушка тогда напекла рыбников из свежих ельцов, и даже один рыбник – из ельцовой икры.

   * * *
   А вот еще одно рыбацкое воспоминание. Мы поехали с отцом на моторке вверх по течению Волошки до впадения в нее левого притока – реки Малая Порма (выше есть еще и Большая Порма). Потом вверх по Малой Порме (это все на моторной лодке). И добрались до самой дальней бригады сенокосчиков. Папа там читал лекции о международном положении (как обстоят дела во Вьетнаме и Гондурасе), а я рыбачил.
   Кстати, там произошла интересная встреча с военными дезертирами. Оказалось, что военнослужащие (рядовой состав) частенько в тех местах сбегали из военных частей (от тягот военной службы, что ли, а может от «дедовщины»?). Сбегали, прихватив с собой оружие, экипировку, продукты. И вот, рядом с лагерем сенокосчиков, находился лагерь дезертиров – их было человек десять. Стояла военная палатка, была оборудована кухня, костровое место. Военные угощали нас пшенной кашей с тушенкой (чудесный вкус, помню до сих пор). Как мне показалось, отношения между дезертирами и местными были самыми, что ни на есть, мирными. Может, это были и не дезертиры, а просто обычные военные проводили занятия в реальных природных условиях.
   Так вот, про рыбалку. Речка Малая Порма не велика, иногда всего 2 м шириной, а местами заливы и расширения до десяти метров. Берега густо заросли травой и кустарником, подобраться трудно. Я все-таки пробираюсь к берегу (осторожно, чтобы не пугать рыбу), наживляю на крючок крупного овода, только что прихлопнутого на моем лбу, Забрасываю метров на 6 от берега. И тут же – мощная поклевка. Я долго вываживаю, удочка – в дугу, рыба водит и норовит уйти в заросли под корягу. Леска рвется, и в звенящей тишине - только биение моего сердца и жужжание мошкары. Вторая попытка – привязываю новый крючок – опять обрыв лески. Руки дрожат, но я перевязываю новую леску – 0,3 мм, вместо порванной 0,2 мм. Наконец-то, все готово, теперь наживка – подвернувшаяся под руку желтая бабочка. Заброс, ожидание (внутренний счет – раз, два, три, четыре, пять, вышел зайчик погулять…). На зайчике – поклевка, 20-секундна борьба – и вот, выхваченная из воды рыбина плюхается мне в грудь. Гигантская (по местным меркам) плотва (она же сорога) весом на полкило бьется в моих руках. Повторяю заброс – и еще одна такая же сорога покидает водную стихию. Потом, такой же, необычно крупный елец, за ним пауза, и – о, Боже! - на муху, с поверхности воды, клюет окунь (вопреки всем рыболовным правилам) – и тоже очень приличный. И все, клев оборвался, и я иду искать следующее место. Холщовая сумка на моем  плече тяжелеет на пару килограммов.

   * * *
   Но в деревне Романово (во время своих поездок туда) я не только развлекался. Была и работа. Причем, работа не легкая. Копал огород, пропалывал, окучивал, поливал. Носил на себе ноши с травой или сеном для скота. Ну а более всего – это сенокос, сушка сена и сметывание стогов. Жара, солнце, оводы, мухи, мошкара и комары. Пот заливает глаза, а впереди бесконечные ряды скошенной травы, которую надо переворачивать для сушки. При укладке сена в стог – тоже нелегкая работа – надо было подавать деревянными вилами наверх большие порции сена. На верхушке стога стоит дед, принимает сено, укладывает его аккуратно. А интереснее всего – косить. Косили обычно поутру, когда трава тяжелая, росистая. Встанем в ряд втроем – дед, отец и я, и продвигаемся, взмахивая косами в один такт. А после нас – три рядка скошенной травы. Какое счастье помнить такое, и что было такое, как мы вместе (три поколения Лебедевых) выходили на косьбу. Уже нет в живых ни деда, ни папы, а воспоминание о том покосе живет. И хотя в детские годы особой ласки в наших с дедом отношениях не было, сейчас-то ведь великая благодарность во мне живет по отношению к деду. Он ведь, не кто иной, преподал мне науку и по сенокосу, и по плотничьему делу, и по многим другим ремеслам. Немногословный, с виду замкнутый и неулыбчивый, дедушка был сноровист и очень многое умел. Мог починить любую мелочь в хозяйстве, особенно хорошо управлялся с топором. Кстати, о топоре…

   * * *
   Однажды… Ну, да теперь можно и рассказать. И деда давно нет, и родителей, никто не пожурит, разве что сестра. Пошли мы как-то с дедом работать на самую дальнюю пожню. Пожни – это такие места – поляны для покоса в середине леса. За каждой семьей были закреплены свои пожни. За пожней следили, подчищали молодую поросль деревьев, кустарник. В тот день мы метали стог – убирали и переносили скошенное ранее и уже подсохшее сено. До обеда сделали много, устали и столько же еще работы намечалось на послеобеденное время. И потребовалось срубить молодую стройную ель для налаживания нового стога, для центральной стойки. Я и вызвался срубить. Дед засомневался – мол, топор-то очень острый, управлюсь ли я, не поранюсь ли? Я заверяю деда, что не маленький уже (было мне 14 лет), и с топором обращаться уже умею. Ну, дед и согласился. Взял я топор в правую руку и пошел с полянки в лес. Иду, поигрывая так, и помахивая топором (кем-то я там мысленно себе представлялся – лесорубом, или ковбоем). Не успел и десятка метров отойти (хорошо, дед уже не мог видеть из-за кустов), как сам себя с размаху ударяю острием топора по коленной чашечке. Шрам на коленке заметен и до сих пор. Боль дикая. Ощущение, что чашечку коленную расколол. Кровь хлещет. Ну что делать? А я всегда стеснялся про свои раны и болячки говорить. Ну а тут еще – баловство и пижонство с топором очевидные, детское самолюбие, тщеславие… Кое-как разодрал носовой платок и прихватил им рану, подложил листьев подорожника. Все равно кровь немного сочилась и проступала через штанину. Срубил дерево, обтесал, приволок на поляну. Начали работать. И надо было боль скрывать, не хромать и не морщиться. Вытерпел, доработал до конца. И еще несколько дней от всяких работ не уклонялся, хотя нога все еще болела сильно. Ведь стояли погожие дни, и надо было управиться с заготовкой сена, пока не начались дожди. Дожди могли начаться летом в любой момент неожиданно и продлиться целую неделю.
   Иногда мы с дедом тягали какие-то бревна – откуда, куда и зачем – не помню. Иногда пилили дрова для поленницы, иногда делали ремонт какой-нибудь части хлева или сарая.

   * * *
   Как наказание, были для меня походы в магазин. Очень я этого не любил. Задания по покупкам были приличными, среди прочих покупок могло быть 10 кг сахара, или крупы. Хорошо, когда на велосипеде. Тогда, по крайней мере, в один конец едешь быстро и нормально, но обратно приходится вести велосипед за руль. На багажнике навьючена приличная тяжесть, и велосипед становится непригодным для обычной езды. Один магазин располагался в деревне Тороповской – это час ходу вверх по Волошке. А другой – в Усачево, то есть надо было идти до Онеги, переправляться через реку на пароме или баркасе, а потом направо еще 2-3 км, в общей сложности, тоже час пути в одну сторону. Но это, если пешком. А на велосипеде быстрее.
   Однажды, в мой день рождения (мне исполнилось 16 лет), с самого утра дедушка и бабушка запамятовали про это «важное» событие и не поздравили меня. Уже мое настроение подпортилось. А тут еще дед дает мне задание идти в магазин в Усачево, да еще всего так много надо купить. Караул! А я ведь собирался уехать в Каргополь, уговор был встретиться там со знакомой девушкой Тамарой и пойти с ней на городские танцы (то есть на танцы на городской танцплощадке, что было повыше классом, нежели танцы в сельском клубе), да и вообще время провести. Пропала поездка! Настроения нет совсем. Ну, пошел я, понурившись, дошел, в очереди отстоял два часа, купил. Магазинчики то были маленькие, тесные, назывались СЕЛЬПО (сокращение от «Сельская Потребительская Кооперация»). Каждый покупатель набирал много наименований продуктов, так что процедура обслуживания в таком магазинчике была не слишком быстрой. Ну, вернулся я домой, притащил все купленные продукты (велосипед был в неисправности, поэтому и туда и обратно – пешком, сумки тяжелые – в руках), времени ушло много, настроение уже испорчено окончательно. Даже для рыбалки день пропал. И тут дед добил меня окончательно. Он таки вспомнил про мой день рождения и приготовил мне подарок – четырехкилограммовую стопку старинных пыльных брошюр (50-х годов выпуска) под общим названием «Библиотечка в помощь сельскому активисту». Говорит мне: «Ты ведь теперь комсомольский секретарь, вот тебе подспорье в работе, изучай»! Я деда поблагодарил, книжки взял, положил их куда-то и больше к ним не прикасался. Но меня и попустило. В душе я хорошо посмеялся над самим собой. Ах, милый дедушка! Прости меня за детские обиды! Сейчас на дворе 2009 год. Сегодня, когда я пишу эти строки, 1 августа. То есть завтра мой день рождения, и будет ровно 35 лет после этого случая. А был бы ты еще жив, тебе сейчас было бы 109 лет (почему ты не был долгожителем?) и, может быть, что-то рассказал бы  про довоенные, или дореволюционные времена. Сейчас у меня накопилось много вопросов, тебе бы они понравились. И я бы слушал внимательно твои ответы.

   * * *
   А вот другое замечательное воспоминание о поездке в Усачевский магазин, на этот раз – на лошади. Это было раньше, когда мне было 12-13 лет. Сижу я как-то рядом с домом на крылечке и ничего не делаю. Просто наслаждаюсь окрестным видом, слушаю песни жаворонков и крики чаек. Подъезжает мужик на лошади верхом (я видел, как он выехал из леса), и спрашивает таким вкрадчивым голосом: «Мальчик, а хочешь ты на лошади прокатиться»? Как вы думаете, я отреагировал? Вопрос, конечно, был неожиданным, на лошади я ни разу в жизни еще не ездил, но без малейших сомнений и раздумий я сразу ответил: «Конечно, хочу»! Мужик слезает с лошади, вешает мне через плечо свою офицерскую сумку, дает деньги, дает в руки повод от лошади и кратко меня инструктирует: «Сигналы для движения – ТПРУ и НО, повод не отпускать, лучше скакать галопом, а не рысью, так как рысью – очень больно для пятой точки, а чтобы скакала галопом, вот тебе кнут…». И задание – съездить в Усачевский магазин и купить две бутылки водки. Я, впервые в жизни, вставляю ногу в стремя, забираюсь в седло, и, ударив лошадь кнутом, с места пускаюсь в галоп. Угловым зрением вижу и слышу, как выбежавшая из дома бабушка кричит: «Внучек, ты куда?...». Но уже ветер свистит в ушах, а мимо меня вихрем проносятся деревья и кустарники. Для тела так приятны и волнующи ощущения скачки и вибрации. Одна рука вместе с поводьями держится за луку, вторая рука похлестывает лошадь кнутом по бокам. Пять минут – и я на переправе. Надо слезть с лошади, завести ее на паром, привязать к поручням, переправиться через Онегу, отвязать, перейти на берег, залезть в седло. Доехать до магазина, там опять слезть и привязать за что-нибудь поводья. В магазине объяснил, что водка нужна для дяденьки лесника. Поверили, отпустили. И такой же путь обратно. Незабываемое приключение. Так я познакомился с верховой ездой. Когда передавал лошадь леснику, было даже жаль расставаться с ней, мы вроде как подружились за это короткое время.
   А потом мне почти каждый год выпадал случай в колхозах и деревнях покататься (или даже работать – в качестве пастуха) на лошадях. С каждым разом я ездил все лучше. Однажды целую неделю я пас стадо коров и овец, перегонял их утром и вечером на приличное расстояние. В Киргизии (на Тянь-Шане, в 1984 году) я удивил местных горных жителей тем, что почти час носился галопом на их «полудикой» лошади по очень неровной местности и не выпал из седла. Из седла я, впрочем, все же один раз вылетел – «фраернулся» перед деревенскими мальчишками в Курской области. Скакал по улице очень красиво – в белой рубашке, в нарядной одежде. И тут лошадь шарахнулась резко в сторону от гуся под копытами. Я не успел отреагировать (надо было крепче держаться) и пулей вылетел по инерции вперед. Упал в грязь, перепачкал и порвал одежду, поранил руку. Было немного стыдно.

   * * *
   Но вернемся к деревне Романово. Дни, проводимые там, за работой и рыбалкой, пролетали стремительно. Еще одна красочная сторона этих дней – ягоды и грибы. Были тяжелые походы в сапогах на болота за морошкой, клюквой, брусникой, черникой, голубикой. У каждой ягоды был свой срок для сбора. Ходить по болоту тяжело, ноги проваливаются в мох и болотную жижу, почва зыбкая и ненадежная, качается под ногами. Комарье одолевает, мошкара вьется облаком над головой, света из-за нее не видать. Но пока не наполнишь ведро до краев, бродишь и собираешь. Самая вкусная и любимая ягода – морошка. Ее и варить не надо – пересыпаешь сахаром и нежное ароматное варенье готово.
   Один раз я (ходил тогда один) заблудился на болотах. В воздухе висела туманная хмарь, и не было видно ни солнца, ни леса (в качестве ориентира для выбора дороги). Я потерял направление и никак не мог выбраться. На ягоды плюнул. Ходил, скорее всего, по кругу. Пить хотелось очень, и я пил даже болотную жижу. Проплутал весь день, устал и сбил ноги, а когда выбрался, на счастье подвернулась поляна с грибами. Я вместо ягод принес домой ведро с грибами. Дома никому не рассказал о приключении.
   В лесу, в более-менее сухих местах, собирали малину (особенно много ее было на бывших гарях), а по руслам лесных ручьев – смородину. В поле собирали землянику, вдоль реки под кустарником – костянику. Самая вкусная, сочная и крупная земляника росла на кладбище. По ягоды ходили с берестяными корзинками-лукошками или с бидоном. Дома в кружке надавишь землянику с сахаром и заливаешь молоком – вкуснее нет ничего!
   В августе начинались грибы. Самый элитный местный гриб – красный Каргопольский рыжик. Еще - обычный рыжик (крупнее и светлее), и «подъелыш» – тоже «рыжико-подобный» гриб, но с зеленоватым оттенком, и форма у него не строго круглая, а как бы с нарушениями. Говорили, что до революции местный рыжик ценился «на вес золота» и экспортировался за границу (наравне с черной икрой) в качестве деликатеса. Солили и отправляли в кадушках. Сортовой мелкий рыжик (чем мельче, тем вкуснее) по размеру должен быть не крупнее кадушечного отверстия, то есть пролазить в него. Рыжики растут преимущественно в таких местах (по-местному – «малегах»): среди леса – поляна, или бывшая вырубка – начинает зарастать мелкими соснами и елями, и особенно хорошо, если в эти места выгоняют пастись коров. Вся эта комбинация – поляна с мелким хвойным лесом, солнце достигает земли, но мелкая тень все же есть, коровы добавляют в почву кое-какие микроэлементы – обеспечивала благоприятные условия для рыжиков.
   Ну, конечно, были там и маслята. Местное название – «обабки», старое местное название – «черные грибы». Это потому, что после сушки маслята становились абсолютно черными. В мемуарах деда я вычитал, что его дед (для меня – прапрадед) с целью дополнительного заработка собирал и заготавливал (варил-солил) маслята, и за это его местные жители прозвали «обабком». А потом прозвище «обабки» перешло на его детей и внуков. То есть деду тоже досталось (в его детские годы, еще до революции). По этой причине отношение деда к маслятам было негативным. Если они с бабушкой (или приезжие гости, типа меня и моих родителей) когда и собирали маслята, то их не готовили, а только сушили на печи.
   Другое дело – рыжик! «Далёко ли ходил-то? Рыжики-то есть ли?» - спрашивала бабушка вернувшихся из леса грибников. Рыжики солили. Сначала чистили от лесного сора, перебирали, крупные разрезали, промывали и на сутки заливали водой в кадушке (придавливая гнетом – крышкой с грузом, крупным камнем). Потом воду сливали, и грибы пересыпали солью (никаких специй не использовали). Хранились грибы в подполе – в кадушках и бочонках, а для повседневного употребления и подачи на стол пересыпались в стеклянные банки. Перед употреблением рыжики измельчаются (двумя ножами, прямо в миске), добавляется репчатый лук и подсолнечное масло. Более вкусного угощенья дополнительно к картошке, мясным блюдам, к блинам (или под водку) я не знаю. Соленые рыжики - это украшение любого праздничного стола, главная его изюминка и интрига. Таким же образом солятся, готовятся и употребляются грузди, волнушки, белянки. Но эти грибы начинаются позднее – в конце августа, в сентябре, когда наступает пора осенних дождей. В целом, выражение «пойти по-рыжики» относится к сбору не только рыжиков, но и этих грибов. И когда говорят за столом «рыжиками-то закусывай», это тоже относится ко всей этой группе грибов. Но «царскими», то есть главными, грибами считаются все-таки рыжик и груздь. Подберезовики, подосиновики и белые грибы попадаются в тех местах, но мало. «За компанию» их отправляют вместе с маслятами на сушку. То есть понятие «грибы» для местных жителей подразумевает рыжики и грузди.

   * * *
   В окрестных лесах водились в изобилии разные звери. Повстречать зайца или лису не являлось событием. Сестра Надя как-то в густом малиннике встретилась с медведем, испуг ее был немалым. Местный пастух Ваня принес однажды мне в подарок зайчонка. Он его подобрал на поле после покоса, когда обнажились все звериные тайники. Радости моей не было предела (мне было тогда лет девять-десять). Я, в первый же час общения с моим новым ушастым другом, присвоил зайчонку сразу два имени – «Серенький» и «Лопушок», определил ему для жительства коробку в сарае, принес ему травы, морковки и молока. Мне так захотелось поделиться радостью с самым близким мне по духу человеком – моей сестрой Надей, что я не смог ожидать ее возвращения из деревни Тороповской (куда она пошла в магазин за продуктами), и на велосипеде отправился к ней. Велосипед был взрослый, ехать я мог только под рамой, из седла мои ноги еще не доставали до педалей. Одна педаль у него была с дефектом – отсутствовала резиновая опора для ноги, и был только стержень. В спешке я не надел сандалии, и, как был босиком, так и поехал. На таком велосипеде (понятно, что езда была не слишком легкой – под рамой, босиком, и со сломанной педалью) я проехал пять километров до деревни Тороповская. Я ворвался в магазин, где была Надя, и всю очередь, всех посетителей ошарашил новостью: «Надя! У нас есть зайчик - Серенький Лопушок»! Все в магазине смеялись и радовались вместе со мной. А я помог везти на велосипеде купленные Надей продукты. В общем, счастливый и радостный был день. Зайчик откликался на оба своих имени и смешно прыгал ко мне, когда я его звал, кушал травку из моих рук. А потом, дней через несколько, мой Лопушок исчез бесследно. Взрослые пожимали плечами и говорили, что наверно его съела кошка. Но я подозревал (даже знал наверняка внутренним интуитивным знанием), что меня обманывают, и, на самом деле, зайку отпустили на волю. Было грустно. И от потери друга, и от обмана…

   * * *
   На другом берегу реки была деревня Монастырская. А левее деревни (если смотреть с нашего берега), за светло-зеленым полем, виднелся лес, чернели остроконечные высокие и старые ели. Этот лес манил и привлекал своей таинственностью. По слухам, в этом лесу было потаенное и древнее молельное место староверов. И вот однажды, с одним приятелем (не местным, а тоже приезжим из города к кому-то в гости на лето, мальчишкой), мы по броду  (выше деревни был брод-переезд через Волошку) перешли Волошку и сходили в этот лес на экскурсию. И действительно, мы нашли это молельное место. Под огромными елями приткнулась маленькая покосившаяся часовенка, рядом с ней – деревянная скульптура распятого на кресте Христа, несколько могилок с деревянными крестами. Место таинственное и для мальчишек привлекательное. А я уже, несмотря на юный возраст, был «коллекционером» монет, икон, старинных вещей. Для своей коллекции я «отковыриваю» от деревянных крестов несколько маленьких бронзовых иконок, реквизирую (увы, это так, иного слова я сейчас не подберу) из часовенки ручной работы «Плат» (то есть платок, изо льна, примерно метр на метр) с вышивкой серебром большого креста и текстов на религиозную тематику, еще – небольшое  металлическое распятие. Спустя многие годы, то есть сейчас, свой поступок не одобряю и сильно в нем раскаиваюсь. Иконки со мной пропутешествовали через всю жизнь. Ни одной (слава Богу) я не продал. Как предметы коллекционирования, уже давно, я перестал их рассматривать, так как перестал что-либо коллекционировать вообще. Все вышеописанные предметы я раздарил своим близким знакомым (с самыми чистыми помыслами и наилучшими пожеланиями для духовной поддержки тех, кому подарки предназначались).

   * * *
   Если идти от деревни Романово к Онеге (на перевоз-переправу), то по правую руку будет берег Волошки, поросший ольхой и кустарником, а по левую руку – поля, и за ними лес. Над этими полями всегда летали чайки, там у них были гнезда. Если сойти с дороги в поле и идти туда, чайки воспринимали это, как угрозу своим гнездам, и уже через пять минут стая чаек дружно летала (чуть ли не пикируя) над головой и пыталась прогнать «угрозу». Шум был невероятный. Крик чайки – «Кю-и-и-и!» - я научился воспроизводить в точности и мог этим криком ввести чаек в заблуждение. Даже не сходя с дороги, то есть, не обозначая визуально означенного намерения двигаться к гнездам, я воспроизводил этот крик, и через некоторое время собиралось надо мной много чаек и они меня «отгоняли». Видимо, этот крик означал у чаек сигнал бедствия (тревоги, опасности) и призывал других чаек на помощь. Этот опыт вдохновил меня на эксперименты с другими животными. В частности, я в совершенстве освоил многие кошачьи звуки, мог сымитировать призыв кошки своим котятам, зов котят к своей маме, а также брачные призывные крики кошки. Однажды, сидя на сарае и «мяукая», я за десять минут собрал (или призвал) семь или восемь котов – кажется, всех котов, имеющихся в наличии в нашей деревне.

   * * *
   Окружающая деревню дикая природа, бескрайние леса и болота, служили источником несметного количества развлечений и способов интересно провести время. Можно было просто бродить по лесу, и это не было скучно. Можно было строить шалаш или взбираться на деревья. Еще было здорово прыгать через ручьи с помощью шеста. Можно было выстругать ножом что-нибудь из дерева, игрушку, или что-то полезное для хозяйства. Мой папа умел делать дудку из борщевика и свистки из ивы или ореха. А я вот уже не смогу этого повторить, разучился. Хотя в период детства моей дочки (Аня это запомнила) обещал частенько, что вот пойдем в лес, и будем делать «свистульку».
   В лесу однажды дедушка показал мне, что под корой сосны есть тонкий слой (между корой и древесиной) - прозрачно-белый, который можно есть. Он сладкий на вкус. А срезать его нужно острым ножом в виде полосок. Это было интересным «знанием» с точки зрения проблемы выживания в дикой природе.

   * * *
   Дедушка Коля вообще-то был строгим и серьезным человеком. Как мне казалось – немного прижимистым. В отношении меня это выражалось в том, что меня в деревне «не баловали» угощеньями и сладостями, не задаривали подарками, не делали снисхождения в отношении усталости и возможного отдыха, а наоборот, заставляли много работать. Но все это теперь я вспоминаю только с удовольствием. Кое-что научился делать по хозяйству: косить, работать с топором и рубанком по дереву (приходилось обрабатывать – тесать даже большие бревна и пр.), да и многое другое.
   Сейчас я вычитал в мемуарах деда, что его пенсия была 55 рублей (причем, персональная, местного значения), а у бабушки – 10 рублей (до 1975 года, когда ей все-таки назначили пенсию в 30 рублей – «за сына, погибшего в Великой Отечественной Войне» - дядю Толю, брата моего отца, совсем немного не дожившего до своего 20-летия в 1942 году). Понятно, что при таких деньгах сильно не разгуляешься и будешь скупым поневоле. Мы и сами тогда (в Курске) жили не богато, а уж им в деревне приходилось «выживать» на дарах лесов, полей и рек. Свой огород, овощи, свой хлеб, домашние животные, грибы, ягоды. В общем – подножный корм, без магазинных деликатесов. Но зато, были рыжики!...
   Работали дедушка и бабушка очень много. Лес, поле, скотина, домашнее хозяйство. И все это постоянно, ежедневно, без остановок и отдыха. Спасибо, родные! Благодаря вам, вашему примеру и воспитанию, я не стал лентяем (родители, конечно, тоже приложили руку).

   * * *
   В деревне Тороповской (от Романово, вверх по Волошке, несколько километров), в семье Телепневых, было два брата моего возраста – Коля и Егор, а по-местному – Кольша и Егорша, и сестра Тамара. С Тамарой мы ходили на танцы, а с братьями я тоже сдружился и бывал вместе с ними на рыбалке. Однажды – на браконьерской. Ночью, в сапогах-броднях, с факелами (ветошь с соляркой на палке), шли по воде вдоль берега реки и били острогой сонную рыбу. Набили не очень много, с пол-ведра. Я только держал факел и обеспечивал освещение. Воспоминание интересное, но было совестно – бить рыбу врасплох, сонную. Как-то не честно и не спортивно. Да и делали мы это по темноте, крадучись, тайно, опасаясь чужих глаз.
   Последняя деревня вверх по Волошке называлась Щулепово, на левом по ходу берегу реки. Выше по течению – глухие места, два левых притока – речки Малая Порма и Большая Порма. Там вроде как даже бобры водились, но мне не довелось их увидеть. А побывать там мне еще хочется. Пройтись, как можно дальше по Волошке. С удочкой и фотоаппаратом. Места там дикие, привольные и красивые.
   Вот вроде и все воспоминания про деревню Романово (начал писать воспоминания про дедушку с бабушкой, а получилось больше про Романово). Кстати, на картах вы даже не найдете этой деревни, она просто не обозначена. Последний раз в Романово я был в 1978 году, приезжал на 10 дней после Кавказа. Дедушка и бабушка уже жили в деревне Петровская (Турово) и мы с отцом оттуда ездили на экскурсию на Волошку. В Романово ни к кому не заходили, просто прошли мимо, но в деревне Тороповской зашли в гости к Телепневым (их дом рядом с клубом), а в деревне Щулепово – к нашим родственникам Кокшаровым. Но все это было как-то быстро и мимолетно, впечатления от этой поездки позабылись. Когда было застолье в доме у Телепневых (по случаю нашего визита), сыновья отсутствовали. Хозяин дома, угощая нас за богато накрытым столом (а там была дичь всякая, хозяин был знатный охотник), произносит фразу: «Вот не пойму я, чем хорош на вкус глухарь, за что хвалят его, уж рябчик-то во много раз вкуснее!...». За столом, видимо, было и то, и другое. Не помню, отведал ли я их тогда, но ни до, ни после, пробовать, ни рябчиков, ни глухарей мне не доводилось. На прощание хозяин напутствовал: «Вы не забывайте нас, наведывайтесь. Чай не чужие, вот и Толик-то ваш, с ребятами моими на рыбалку ходил когда-то…». Сказал с удовлетворением от того, дружба между нашими семьями была хорошая, и не только в старшем поколении…

   * * *
   В Каргополе я бывал много раз. По приезде и отъезде его было не миновать. А то и, среди отдыха (и труда) в Романово, делали перерыв и наносили визит в Каргополь. Для меня это всегда означало возможность порыбачить на Онеге и озере Лача.
Снаряжались и ехали на моторке с братьями Сашкой и Женькой Колчиными. Бывало, что доберемся до места, поставим сети, и ловим удочками с лодки. Потом - на ночевку в рыбацкой избушке на берегу озера. Берег озера Лача весь в бухточках и мысках, а на каждом мыске – домик. Возле домика разводили костер, готовили уху. На рыбалке все местные готовили уху так. В холодную воду одновременно бросали рыбу (и крупную – щуку, порезанную на куски, и мелочь), картошку и лук. Ставили на огонь. Как закипит, бросали соль с перцем и лавровым листом (часто это была уже готовая заранее смесь в баночке), и по готовности картошки – снимали с огня. Доставали крупные куски рыбы (шука) и клали на листья лопуха. Потом разливали по металлическим кружкам и пили водку (бутылка – на три-четыре кружки), и в эти же кружки после наливали уху (только бульон). Пили уху из кружек, закусывали хлебом и рыбой с листьев (брали руками). Это простой и незатейливый рецепт ухи «по-северному» (приготовления и употребления).
   Потом сидим у костра, готовим и пьем чай, курим «Беломор», рассказы и истории всякие рассказываем и слушаем. Спать ложимся в избушку и встаем до восхода солнца. Плывем проверять и вынимать сети. Если попадалась крупная щука, то ночью она была смирная и тихая, а с восходом солнца начинала буянить и могла порвать сеть и сделать большую дыру. Рыбу собирали в корзины. А потом, по возвращении в Каргополь, так медленно, вразвалочку (на ногах высокие и громоздкие сапоги-бродни), усталые и довольные, идем от причала домой. За плечами – брезентовые рюкзаки, через плечо – весла, кто-то несет мотор (все это с лодкой не оставляли, забирали домой). В руках – тяжело груженые корзины с рыбой.

   * * *
   Однажды я приехал к Колчиным в гости, а братья спрашивают: «А скажи, Толик, до какого веса бывает окунь»? Ну, я, понятное дело, Сабанеева почитывал, и отвечаю: «Ну, до 2,5 кг». А они: «А 3,5 кг не хочешь»? Я – «Не может такого быть»! Они и говорят матери (тете Лиде): «Полезай в подпол, доставай и покажи. Пока не съели…». И правда, это была громадина.
   Однажды ловили на перемет. Братья предварительно целый день его готовили, укладывали и наживляли червей. Перемет был немаленький. В специальном плоском ящике было два отделения: в одном кольцами уложен основной шнур, а в другом – концы поводков с наживленными крючками. Крючки пересыпаны мукою, чтобы черви были свежими. Длина перемета – 1000 м (1 км!), поводки метровой длины и привязаны к шнуру через метр.
   С вечера мы его мы его (перемет) очень долго устанавливали. Один человек на веслах, а два – выпускают шнур с поводками в воду. На концах перемета приметные вешки с грузом (конец вешки торчит из воды). Утром, до рассвета, выбирали перемет в лодку. Крупных щук было до 20 штук, много лещей, несколько больших окуней (до 2,5 кг), ну и мелочи всякой без счета. Всего – четыре больших корзины, до краев полные рыбой.

   * * *
   Иногда ловили «на дорожку», то есть, на блесну. Небольшое жесткое удилище (полтора – два метра). От конца удилища леска – метров десять. На конце лески блесна на металлическом поводке. Лодка идет на моторе на самых малых оборотах произвольным курсом. А дорожки тянутся за лодкой. Вот поклевка – удилище согнулось и задергалось. Руками выбираю леску, подтаскиваю щуку к борту, и бросаю в лодку. Если щука крупная, прижимаю сапогом к днищу и сразу перерезаю хребет ножом. Иначе будет прыгать по лодке и может выпрыгнуть за борт. Отцеплять блесну и браться рукой за щуку надо очень осторожно. Извернется, дернется – и вся рука у тебя будет изодрана, исполосована и в крови. Зубы у щуки – как бритвы. Если уж такое случится – как минимум надо помочиться на раны, так как моча хороший антисептик (хорошо, что эта «аптечка» всегда под рукой).
   Сашка и Женька рассказали как-то, что в одну морду (вершу) на озере Лача по весне попалась трофейная щука весом более 30 кг. Они видели ее своими глазами. Хотя есть такую щуку просто невозможно – мясо у нее жесткое, как резина.

   * * *
   А еще ведь дядя Вася Колчин был охотником. Он рассказывал, что в один год (кажется, в 1972 году) ему довелось застрелить «аж» 50 медведей. Дескать, в тот год медведей развелось, видимо - не видимо, и они (медведи) повадились в деревнях травить посевы овса, который медведи очень любят. Вот местные власти и разрешили (санкционировали) большой (массовый) отстрел медведей. Даже премия за это полагалась. Насчет количества (50 шт.!) не уверен, охотники да рыбаки приврать любят, но шкуры медвежьи у дяди Васи я видал. А может быть, дядя Вася привел отчетные данные за весь руководимый им охотничий коллектив. Один раз дядя Вася подарил мне медвежий клык (охотничий талисман). Бывало, что на дворе у дяди Васи жил на привязи медвежонок. Кстати, одна из версий происхождения названия Каргополя – это сочетание финских слов «каргун» и «пуоли», что означает – медвежья сторона.

   * * *
   В 1976 году (после первого курса, уже после стройотряда, и после альплагеря), в конце сентября, я прямым рейсом Минеральные Воды – Архангельск прибыл на Север. На Кавказе еще ходили в шортах, и припекало неслабое солнышко, а здесь уже ожидали снег, и было совсем не жарко. Ощутимый и разительный контраст. Я добрался из Архангельска в Няндому, и далее – в Каргополь. У дома Колчиных был в 3 часа ночи (или утра). Стучать и будить постеснялся, заночевал на деревянном крыльце, свернувшись калачиком (благо, у меня была с собой пуховка, и холод был терпимым). Утром меня обнаружила тетя Лида, и начались укоры: «Разве так родственники приезжают? Надо было стучать изо всей силы и всех перебудить»!
   Но радость встречи была взаимной. Я упросил дядю Васю организовать для меня рыбалку. Были уже почти заморозки, по небу на юг летели стаи лебедей – верные предвестники снега и холода. Но все-таки на рыбалку выбрались. На двух моторных лодках поехали на озеро Лача. Выставили в цепочку почти 20 сетей по пятьдесят метров каждая – это было что-то! Целый километр сетей! Но рыбы не было. Поймалось в итоге с полкорзины мелочи. Отдыхали в избушке, варили уху, пили водку и чай, ходили в лес. Дядя Вася нашел барсучью нору, но для поимки барсука требовалась специальная норовая собака, каковой у нас не было. На том и успокоились, хотя охотничье возбуждение дяди Васи от находки логова барсука было очень велико.
   Еще в тот приезд я, конечно же, навестил дедушку с бабушкой – уже в деревне Турово. Повидал и тетю Настю Голованову первую учительницу моего отца. Поездка была короткой, но душу я отвел.

   * * *
   Летом 1974 года мы с папой ездили к родне в деревню Поздышево (по Ошевенскому тракту). Там, у бабушки Устиньи был чудо-дом. Всякие этажи, лесенки, переходы, таинственные комнатки. Бабушка Устинья была нашей родней по линии бабушки. Жила она в своем огромном доме на пару с прислугой – немой Клавдией (ей было уже за 50) и огромным черным котом. Кот был явно волшебный, его любимым блюдом была сырая картошка. Всю работу по дому и на огороде выполняла Клавдия. Бабушка Устинья общалась с ней с помощью жестов (что-то вроде азбуки глухонемых), при этом делала строгое лицо, а Клавдия, наоборот, выражала всем видом покорность и желание услужить. Это были странные и таинственные (для меня, тогдашнего мальчишки) взаимоотношения. И дом был странный – мрачный, с темными углами, полный шорохов и загадочных звуков. По ночам это было по-настоящему страшное место. Бабушка Устинья была староверкой, в доме было порядочное количество всяких икон, распятий, была и молельная комната, куда гости (увы!) не имели доступа.
   Рядом с этой деревней (Поздышево) были расположены несколько торфяных озер. Форма – правильная округлая, диаметр около ста метров, друг с другом соединены узкими протоками. Берега болотистые и сразу отвесно уходят на глубину. Озера были бездонными, но прозрачны необыкновенно. Водились в них щука, окунь, плотва и елец. По озерам плавали не в лодках, а в «корытах» - выдолбленных в стволах деревьев. Два корыта скреплялись деревянными перемычками – некое подобие катамарана. Загребали и отталкивались не веслами, а шестом. Я на этих озерах рыбачил неоднократно. Однажды всю ночь напролет ловил плотву на тесто, прямо, как «по Сабанееву» - «ночная ловля сороги на белое тесто». Всегда рыбалка здесь была интересной, и побывать в Поздышево – было для меня в радость.
   В этот раз случилась такая история. Стыдно вспоминать, но, что было, то было. В доме тетки Устиньи (он был огромен, и места в нем хватало) стояло на постое три парня-студента из Архангельского лесотехнического техникума. У них как раз была летняя практика, и они шлялись по лесам и болотам с мерными рейками и теодолитами. Мы познакомились, даже сдружились, и у нас стало намечаться что-то вроде совместной вечеринки (проще говоря, попойки). В один из дней отец сильно загулял с Николаем Клепиковым (это был наш родственник, одно время его дочь Галина всю зиму прожила у нас в Курске, она тогда была студенткой в политехническом институте). Папа и дядя Коля хорошо выпили (отец сказал, что по две бутылки «на брата»), и на следующий день по этой причине был отменен наш с ним совместный поход в лес «по грибы». У папы было «плохое самочувствие». Я обиделся, и в тот же день легко согласился вечером посидеть с ребятами у костра (естественно – с бутылкой). Мы скинулись, и ребята купили 4 бутылки водки (на 4 человек). Вечером мы на лодках-корытах проплыли насквозь все озера и протоки и забрались в самый дальний лес за озерами, чтобы нас никто не подловил за выпивкой. Костер, закуска, спиртное, разговоры. Посидели мы хорошо. Но оказалось, что ребята не очень-то любили и умели выпивать. По этой причине мне пришлось выпить львиную дозу – 2,5 бутылки, ребята же на троих выпили 1,5 бутылки. Для меня это было какое-то заочное соревнование с отцом – вот он выпил вчера две бутылки, и ему было плохо, а я вот выпью больше, чем он, и мне не будет плохо. Увы, я не рассчитал своих сил, и эта рекордная доза была для меня велика. Удивительным образом мы, «в стельку пьяные», добрались обратно. Никто, кроме меня, не свалился в воду. Я оступился в одном месте и, потеряв равновесие, в одежде плюхнулся в болото. Тем самым продолжил собственную многолетнюю традицию – в День Рыбака (второе воскресенье июля) мне всегда приходится купаться в одежде, где бы я ни был, и чем бы я при этом не занимался, но это предмет уже другого повествования. Утром рано папа разбудил меня – в поход за грибами. Целый день я стойко и мужественно собирал грибы, не взирая на «плохое самочувствие».
   Таким образом, испытание я выдержал, рекорд по выпивке поставил, отца «переплюнул», но сейчас мне все это вспоминать стыдно. Лучше бы я «соревновался» и учился у отца другим наукам, более полезным. Но нисколько я не упрекаю и папу (вроде как это он спровоцировал меня на такие подвиги). Что бы он не делал – не мне его судить, это, во-первых, а во-вторых, у меня ведь и своя голова на плечах есть, был я вроде уже и не ребенок в свои 16 лет.

   * * *
   В тот же год, по дороге из Курска на Север, и потом, на обратном пути, случились две занятные истории. Родители уже доверяли мне ездить одному, и это была первая в моей жизни самостоятельная поездка на столь дальнее расстояние.
   Когда я выехал из Москвы в направлении Архангельска, то билет у меня был в купейном вагоне. Единственный мой попутчик - сосед по купе – сразу стал пристально и изучающее меня рассматривать, а потом что-то шепнул на ухо вошедшей проводнице. И тут начались чудеса. Нам в купе поменяли скатерть, поставили цветы в вазе и всю дорогу вкусно (и, главное, бесплатно, а также - многократно) кормили из вагона-ресторана. Налицо были – лесть, услужливость и внимание со стороны проводников и официантов. Приходила нарядная начальница поезда и спрашивала, «хорошо ли нас обслуживают»? На столе в нашем купе были боржоми и коньяк, конфеты, печенье, шоколад. Я от выпивки отказался, но мой попутчик периодически пропускал стопочку. Он выпил всю бутылку, расслабился и только под вечер все объяснил мне. Оказалось, что внешне я очень похож («как две капли воды») на сына начальника Северо-Западной железной дороги. Мой попутчик (по всей видимости, большой прохвост и жулик, не исключено, что и уголовник – у него были характерные татуировки на руках, но явно этот человек обладал хорошим чувством юмора) шепнул проводнице, что, мол, будьте внимательнее, это мальчик не простой, а такой-то и такой-то… Поездное начальство, знавшее сына своего главного начальника «в лицо», опознало меня. Это и послужило причиной такого внимания ко мне со стороны персонала поезда. Наше купе, то есть меня и моего попутчика (на всякий случай), обхаживали, не жалея сил. Но рано утром я сошел с поезда в Няндоме и превратился опять в обычного старшеклассника, а историю эту надолго забыл. Даже не помню теперь, какая была у меня тогда фамилия.
   А на обратном пути, когда я гулял по Москве перед отъездом в Курск, ко мне привязался на редкость общительный мужчина. Он был приятен, как собеседник, легко поддерживал беседу и коснулся многих интересных тем (психология, общение, секс, и т.д.), на которые мне очень хотелось поговорить, а достойных собеседников не попадалось (ни в среде одноклассников, ни в среде родственников и близких). Я был с ним откровенен и с легкостью отвечал на многие его вопросы (как сложные философские и психологические, так и интимные). Этот человек явно льстил моему самолюбию, делал комплименты моим образованию и культуре, и уговаривал меня сдать билет и остаться с ним в Москве на денек-другой. Обещал, что будет интересно и я не пожалею… Хорошо, что я не дал себя уговорить (а это ему почти удалось). Сейчас то я точно понимаю, что ничего хорошего из этого бы не вышло. Наверно, меня бы «похитили», или втянули в какой-нибудь криминал.

   * * *
   Что еще? Надо написать о людях. В тех краях, в Каргополье, народ добрый и чуткий, открытый и приветливый. В целом, ощущается дружелюбие и отсутствие агрессии. Ссоры и драки – большая редкость (во всяком случае, в те времена – в 70-е годы). Очень гостеприимны, гостям рады – и накормят и напоят, баню натопят, спать уложат. Как в тех сказках про добра молодца, когда его Баба Яга в гости принимает. Все, что есть самого вкусного, выставят на стол. В беде друг друга поддержат, помогут. У кого строительство дома – сообща приходят помогать строиться. Еще очень наивны и непосредственны, по-северному. Их легко обмануть. Если вы в разговоре с ними шутите, будьте осторожны – вашу замысловатую шутку могут принять сначала за правду, а потом за нехороший обман. В то же время, сами северяне не склонны к обману. Я частенько подшучивал с братьями Колчиными, мог легко разыграть их по любому поводу. При этом они никогда всерьез не обижались на меня.
   Характер северных людей схож с северной природой – красота и суровость, простота, чистота и привлекательность. Иногда, в поездках, мы с отцом заходили к совершенно незнакомым людям, и те были радушны и гостеприимны, кормили и поили чаем, не выставляли из дома. Гость на Севере – дело святое. Позднее я столкнулся с таким же типом людей и человеческих отношений в глухих и дальних географических районах, в горах. А вот города… - наверно портят человека, его изначальную природу.
   На Севере, кстати, и воровства не много. Местному человеку не хочется терять свою репутацию, позорить фамилию своих родителей и пращуров. Еще северяне любопытны. Расскажут все про себя, но будьте готовы к расспросам – им будет интересно все узнать про вас. А еще интереснее – покопаться в вашей родословной, найти общих родственников, или хотя бы знакомых.

   * * *
   В 1979 году я приезжал в Каргополье совсем не надолго. Это опять было после гор, в конце лета. У меня была с собой ярко-красная альпинистская пуховка. Один раз дедушка посылает меня в магазин за продуктами. Было прохладно и я надел на себя свою пуховку. Дед увидел и резко воспротивился: «Сними эту куртку, ни в коем случае не ходи в ней. Ты нас опозоришь»! Даже поругались. А потом он мне предложил почитать его мемуары – у него было исписано несколько общих тетрадей. А я отказываюсь и объясняю, что мне просто неинтересны его мысли. Дед обиделся. А через год он ушел из жизни. Теперь же у меня под рукой добрый десяток этих общих тетрадок, исписанных убористыми дедовскими каракулями. Читая их (это не просто, трудно разобрать почерк), я, будто с помощью машины времени, переношусь в прошлые года. Теперь мне это интересно. Извини, дедушка, за прошлое непонимание (и невнимание), за то, что тогда не понял. Спасибо, дедушка, за твои воспоминания. Наверно, тогда я был молод и груб, тщеславен и самонадеян.

   * * *
   Было у меня еще одно зимнее посещение дедушки и бабушки во время студенческих каникул в январе 1978 года. У меня было запланировано участие в лыжном походе по Карелии с группой из Харькова. Но мои каникулы начинались на неделю раньше, чем у остальных ребят (а может, я на неделю раньше сдал экзамены?). Вот и решил я посвятить эту неделю визиту в Каргополь. Приехал, купил билет на нужный рейс на самолет «Каргополь – Петрозаводск» и отправился в деревню Турово к своим старикам. От той поездки есть у меня чудесные фотоснимки – зимний вид деревни Турово, а также, бабушка у растопленной печи с ухватом и чугунком. Да и в Каргополе я неплохо пофотографировал зимние виды церквушек. Ведь это впервые я там был зимой. Очень красиво. Все белое – дрова, поленницы, деревья, дома. Из труб – белые дымки. Мороз. Снег скрипит. Дедушка подарил мне заказанные мною ранее валенки из овечьей шерсти романовской породы. Легкие и теплые, с утолщением в области пальцев и пяток, как раз для лыжного похода. Местные мастера катают такие валенки на дому, а магазинные валенки – совсем другого качества. А бабушка связала для меня из мягкой овечьей шерсти теплые носки-гетры (до колен) и новые варежки.

   * * *
   С этим посещением Каргополя связана другая интересная история, не каргопольская, а уже карельская. Расскажу заодно и эту историю, так как не знаю, возьмусь ли я отдельно описывать свои лыжные зимние походы? Я тогда не смог улететь из Каргополя вовремя из-за непогоды (для самолетов – нелетная погода) и стал добираться в Петрозаводск поездом. К началу похода в оговоренное заранее место сбора я опоздал на сутки. Решил догонять свою группу (отступать и возвращаться в Харьков «не солоно хлебавши» из такого далекого места показалось обидным и недостойным). «Догонял» целую неделю по зимней морозной тайге – без палатки и без еды. Догнал я свою группу (как потом оказалось при сверке наших временных графиков) в деревне Кедрозеро, и ночевали мы, чуть ли не в соседних избах. Для меня это была первая ночевка «не на снегу». Только утром я на час раньше, чем догоняемая мною группа, вышел на маршрут и пошел «догонять» дальше.
   До этой ночевки (в теплой избе) мне не было страшно одному в лесу. Было весело. Перетерпел и холод и голод. Для ночлега рыл в снегу ямку, устилал ельником. Прямо в своих новых и теплых расчудесных валенках, и полностью одетый, залазил в спальный мешок. И ничего. Не поморозился. Ну а днем и говорить нечего. Когда идешь под рюкзаком на лыжах, то даже жарко. Без еды как-то обходился, а воду кипятил из снега на примусе или на костре. Примус у меня был в качестве «общественного снаряжения» для похода, был и запас бензина - несколько литров. Но вот старики, у которых я ночую в Кедрозере, рассказывают мне все известные им последние местные истории про волков. Свежие и современные истории – где, кого и как загрызли волки в последнее время. И сердце мое дрогнуло, в нем поселился страх. Особенно потрясла история про одну учительницу в валенках. Она во время урока вышла из школы ненадолго и больше не вернулась. Нашли только валенки с остатками ног, а все остальное волки разгрызли до последней косточки. Только в валенках у них «вязли» зубы, и они не смогли их разгрызть. Я тогда сразу вспомнил про свои валенки и поглядел на них. Гостеприимные хозяева спрашивали: «А где же, парень, твое ружье? А ведь и топора-то даже у тебя нет»! Понятное дело – мне уже не очень-то хотелось ночевать просто так, на снегу.
   Далее путь лежал через лед, по озеру (довольно большому, километров двадцать), потом по лесу – к заброшенной деревне Кавгора. У меня не было ни компаса, ни карты, но я примерно помнил нитку маршрута и его схематическое изображение. Этот участок был рассчитан на два дня пути, но с самого утра я загорелся желанием преодолеть его за один день, чтобы ночевать в избе. Старик-хозяин (кажется, он был даже лесником), как сумел, подробно описал мне путь до этой деревни, все попутные вехи и приметы. И я таки добрался до нее в тот день, хотя и плутал сильно по зимнему ночному лесу. В тот день у меня было 18 ходовых часов!
   Я валился с ног от усталости, но продолжал и в темноте искать эту деревню. Меня подстегивал страх. В каждом шорохе (а шорохов в зимней ночной тайге хватает) мне чудились подкрадывающиеся волки. И я шел, шел, шел… И нашел! Расступился внезапно уже надоевший мне дремучий лес, и открылось видение деревни Кавгора. Ночью, в лунном свете – страшненькой была эта деревня. Покосившиеся или уже обрушившиеся избы с зияющими пустыми и черными глазницами окон. Мертвые дома. В гулкой тишине потрескивают от мороза бревна. Но был один дом в жилом состоянии – в нем летом жили косари и рыбаки. В этот дом я и поселяюсь. Сразу покидают все силы, накатывает сонливость и усталость. Я безуспешно пытался растопить печь (дом был вымерзший и холодный) и периодически засыпал, сидя перед ней, прожег свои носки и варежки, слишком близко подвешенные для сушки к огню. На примусе натопил из снега и выпил несколько котелков воды. Дом так и не прогрелся (что-то неладно было с печью), но все-таки я спал в эту ночь не на снегу.
   К концу следующего дня я вышел к населенному пункту – станции на железной дороге. Кажется, она называлась так же, как и деревня, в которой я ночевал у лесника – Кедрозеро. Последние километры я шел не по бездорожью, а по мощной и глубокой траншее в снегу, оставленной колесами лесовоза. По пути я подобрал изогнутый кусок толстой осиновой коры зеленовато-серебристого цвета. И вот я сижу в полном одиночестве у теплой печки в помещении железнодорожного вокзала. Вообще-то, в северных краях их называют не вокзалами, а станциями – это небольшие помещения с лавками для ожидания и окошечком кассы, стены выкрашены масляной краской, да еще бак с питьевой водой и кружкой на цепочке, и расписание на стене. У печки тепло, я подложил к ее боку мокрые вещи для просушки. От теплого воздуха я согрелся и разомлел, маленьким перочинным ножичком на найденном мною куске осиновой коры вырезаю-выстругиваю незатейливый рисунок. Несколько остроконечных елей, из-за них выглядывает солнце, понизу надпись – КАРЕЛИЯ. Замерзшая кора оттаивает в тепле и от нее вкусно пахнет древесиной. Я размышляю – продолжать ли поход и «догонять» группу, или купить билет на ближайший поезд, курсирующий в южном направлении. Маршрута осталось на два дня – радиальный выход (день туда, день обратно) по льду озера в знаменитые Кижи. По моим расчетам, группа сейчас как раз в Кижах, или на подходе к ним (на самом деле, группа только подходила к деревне Кавгора, я обогнал их на сутки). Накопившаяся физическая, психологическая и холодовая усталость, плюс недельное голодание, заставляют меня сказать: «Нет! Хватит с меня»! И я стучу в окошечко кассы, бужу заснувшую кассиршу. Она радуется за меня: «Ну, вот и молодец, хватит тебе мерзнуть. Да и что за удовольствие-то, одинокому бродить…». И поезд увозит меня из холодной зимней Карелии. Остался должок – побывать в Кижах.
   Позднее, в Харькове, мы собирались с этой группой вместе и обсуждали этот удивительный поход. Группа мне понравилась, и через год я ходил с ними лыжную двоечку в Карпаты. Кусок осиновой коры с рисунком и надписью «КАРЕЛИЯ» сохранился и долго путешествовал по тем общежитиям и квартирам, где мне доводилось жить. Он высох и изогнулся, цвет стал почти серебристым. Я долго не решался выбросить его. А еще остался в голове такой памятный мотивчик: «Долго будет Карелия сниться…».

   * * *
   Моя бабушка – бабушка Лиза – была замечательной рукодельницей. Она сама стригла овец, из их шерсти пряла нитку, скручивала ее, делала двойной или тройной, а потом вязала варежки и носки. Все свои путешествия, походы и восхождения я совершил в ее носках и рукавичках. И последние рукавички – то ли лежат еще где-то латанные-перелатанные, то ли выброшены лишь недавно, в прошлом году. А ведь бабушки нет уже почти тридцать лет! В Каргополье распространена замечательная порода овец – Романовская. Шерсть у этих овец серого цвета, мягкая и нежная на ощупь, очень теплая. Этимология словосочетания «романовский полушубок» восходит именно к названию этой породы овец. Кстати, вспомнил, как бабушка говорила: «Иди-ко, поиси». Это означало – иди, поешь. А еще часто употреблялись словечки: «Глико-ты, нако-ты, подико-ты», то есть на конце обычных слов добавлялась приставка «то». Это было особенностью местного говора. Разговаривали быстро, частили словами.

   * * *
   Самая последняя моя поездка в Каргополь состоялась в 1986 году. Были у меня накануне этой поездки серьезные жизненные коллизии – большие проблемы со здоровьем и семейные нурядицы. Кроме того, впервые за многие годы меня не взяли в серьезную альпинистскую экспедицию из-за перенесенной болезни. Очень надо было куда-нибудь поехать, где-нибудь попутешествовать. Только ПУТЕШЕСТВИЕ могло наполнить смыслом и радостью предполагаемый летний отдых (помните, в «Мастере и Маргарите» - только глоток бензина может спасти смертельно раненого кота…). Хотелось праздника в душе, отдыха и поддержки (подпитки) от родных мест – вот я и поехал на Север. Перед этим две недели провел на Кавказе, в Сванетии. Но этого было мало, нужен был еще и Каргополь. Возник план - поездкой на Север соблазнить моего приятеля Колю Миссюру, и поехать на его машине. План был воплощен в жизнь. Это было потрясающее путешествие, и я должен очень подробно описать его.
   Мой товарищ по путешествию - Николай Николаевич Миссюра – заслуживает отдельного описания. Широкой души человек, большой в габаритах, веселый, обаятельный, добродушный, и в то же время, ловкий в жизни, в дороге, в делах. Мне удалось заворожить его рассказами о Каргополе, и мы поехали вдвоем, на автомобиле «Жигули» 2-й модели.
   Наша голубая машина весело шуршит шинами по асфальтовой дороге. Мы делаем по дороге остановку у моих родителей в Курске и ночуем там. Папа и мама с одобрением относятся к нашей поездке (ведь мы едем в Каргополь!), и в багажник нашей машины укладываются дополнительные гостинцы для каргопольской родни. Кое-что мы везем из Харькова. Рано утром стартуем в строго северном направлении. На душе весело и даже брызги дождя на лобовом стекле не могут испортить хорошее настроение. Духи дороги и гаишники милостивы к нам и скоро позади остаются Орел, Тула, Москва, Ярославль. После Ярославля мы делаем ночевку в березовой роще. Довольно тепло и нет необходимости ставить палатку. Коля может позволить себе расслабиться после целого дня за рулем, и выпить вместе со мной «по сто грамм» настойки золотого корня из заветной фляжки. На сон грядущий он рассказывает мне про актрис ярославского балета. Каждый населенный пункт, который мы проезжаем, неизбежно вызывает у Коли какие-нибудь воспоминания. Создается впечатление, что нет такого места на просторах Родины чудесной, где не оставил бы свой след Николай Николаевич Миссюра. А Родина чудесная – вот она, слева и справа, позади и впереди – земля Русская, старинная. Впереди - Север, Каргополь, встреча с родными местами. И это уже будет завтра. А ведь еще чуть ли не вчера я дышал воздухом Кавказа.
   На каком-то этапе продвижения к цели (то есть движения по дороге) у нас возникает вопрос, куда поворачивать – направо или налево? Такая ситуация частенько возникала у добрых молодцев из русских народных сказок. С нами это произошло после Вологды. Первый вариант («направо пойдешь») - вполне понятный путь через Няндому. Но он длиннее, по сравнению со вторым (левым) вариантом. А левый путь, хоть и короче, но сомнителен. Самое проблемное место (на пересечении границы между Вологодской и Архангельской областями) обозначено на карте как грунтовая дорога второстепенного значения. Тем не менее, мы рискуем и выбираем этот вариант. Вряд ли мы хотели серьезно сэкономить на бензине.  Наверно взыграл дух приключений, и в итоге мы выбрали путь, на карте обозначенный, а реально для машины непроходимый.
   Сначала дорога очень порадовала нас. Мы делаем остановку в Кирилло-Белозерском монастыре (очень красивое и запоминающееся место – ну как было не заехать сюда?). Древние стены нависли над озером, в его водах отражаются башенки и купола церквей. Эти стены помнят многих интересных людей, философов и раскольников, опальных монахов и бояр. Тут тайны и древняя история нашей земли. И тут уже Север. Однако, очень скоро после Кириллова, местность стала вообще ненаселенной. Недаром сюда ссылали бунтарей. Тайга и болота. На берегу какой-то симпатичной речушки Коля радостно говорит: «Вот они дикие и заповедные места, где надо проводить свой отпуск»! Я полностью солидарен с ним. Яркие розовые цветы иван-чая, трогательная белизна березок, нежная зелень травы, голубизна неба и синева речной поверхности – все это убеждает, что здесь можно и нужно отдыхать душой и телом. Хотя дорога не очень хороша, но вполне проходима, и маршрут наш радостен. Но вот – глухой лесной перекресток, и нас тормозят военные люди с автоматами. Мы выходим из машины с поднятыми руками, машину осматривают, проверяют наши документы, расспрашивают о цели поездки. Только после проверки разрешают сдвинуть ноги, опустить руки и расслабиться. Оказывается, вокруг сплошные зоны с зеками, кто-то совершил побег, его ищут. Возможен захват транспорта и заложников, и мы, путешествуя здесь, подвергаем себя немалой опасности. Вот это да! Но ехать дальше для нас уже безопаснее, чем возвращаться. Самые опасные места мы уже проехали. И мы едем дальше. А дальше – новые сюрпризы. В том самом предполагаемом проблемном месте (на границе Вологодской и Архангельской областей) действительно возникает проблема. «Грунтовая дорога второстепенного значения» исчезает вовсе и вместо нее – некое подобие траншеи, заполненной водой. Слева и справа болото, а через болото - тракторный волок. Метров через пятьсот эта неприятность заканчивается, но для нас эти пятьсот метров непреодолимы. Мы стоим и молчим. И машина наша стоит и молчит. Мотор выключен. Мы слушаем пение комаров и жужжание слепней. Слов нет, надо возвращаться. А так неохота. Эх, невезуха!
   Мы уже было, совсем приуныли, но вот что-то изменилось. Мы слышим новые звуки – далекое урчание мотора. Очень похоже на трактор. Звуки приближаются, и мы действительно видим трактор «Беларусь». Он едет с той, другой стороны. На прицепе тащит огромные деревянные сани, а на санях стоит УАЗик и несколько пассажиров. Они похожи на моряков, суетятся на палубе, подтягивают тросы и веревки, которыми укреплен УАЗик, и явно боятся выпасть за борт. За бортом – грязь и болотная жижа. Таким вот образом они пересекают проблемный участок, и УАЗик победно съезжает с саней на дорогу уже на нашем берегу. Пассажиры машут трактористу рукой и уезжают. Мы понимаем, что нам выпал редкий шанс и наша проблема будет решена. Судьба распорядилась, чтобы в этот день местный председатель колхоза отправился по своим делам, и привычным (кроме того, и единственно возможным) для этого случая способом преодолел проблемный участок дороги. Вообще, по словам тракториста, за все лето это третий случай, и нам как-то случайно повезло. Ура! Наши «Жигули» заезжают на сани, мы поддерживаем машину с боков своими руками, и трактор трогается в обратный путь. Боже! Как сани дергались и наклонялись! Трактор, и тот буксовал в этом болоте, и из-под его колес нас поливало грязью – то комьями, то струями. Мы на краю саней вцепились в машину и удерживали ее от сползания. Наклоны, дерганье, рывки. То и дело наша легковушка грозит опрокинуться с саней. Но все-таки, через полчаса, мы добрались на другой берег и празднуем победу. Тракторист смущенно держит в руках наш презент - бутылку водки (год на дворе стоял 1986-й, водка в стране отпускалась по талонам и была большой ценностью). От денег он категорически отказывается (да, ведь это уже наши люди, северные!). Он уезжает, а мы целый час отмываем себя и машину от грязи. Под ногами твердая и сухая почва, рядом ручей. В душе – чувство очень глубокого удовлетворения.
   «Ну что, едем»? Конечно, едем дальше. Летим, мчимся, вливаемся в пейзаж, растворяемся в воздухе. Лес и болота сменяются на луга. Это уже Каргополье. Спросите меня, чем отличается воздух, трава, деревья, вода здесь и 50 км назад (в Вологодской области)? Я затрудняюсь ответить. Я не знаю. Но знает моя душа, мои легкие, мое сердце и тело. И в одном месте я прошу Колю остановиться. Коля остановил машину, и остановилось мгновение. Я выхожу из машины, нюхаю воздух, наклоняюсь к траве, дышу - и не могу надышаться. Машина времени (она у меня где-то в голове, наверно) переносит меня в ПРОШЛОЕ. «Вот он, - говорю я Коле, - запах моего детства, моей Родины, привольный и родной». И эта цветовая гамма, это небо, это солнце – все это мое... «Вот мы и приехали!» - говорю я Коле. И вскоре, действительно, открылся вид на Каргопольские церквушки, на Онегу, и я ощутил (уже второй раз за сегодня) чувство полного и очень глубокого удовлетворения – мы добрались до Каргополя!
   Колчины, конечно же, встретили нас приветливо. Был дядя Вася – постаревший и погрузневший, но все еще могучий и сильный. Была тетя Лида – ласковая и все такая же суетливая и работящая. Сестра Надя и брат Женя отсутствовали, где-то в других местах складывалась их жизнь и работа. Но присутствовал Сашка (старший брат), и мы были рады нашей встрече. Из всех, кого я встретил сейчас, только с Сашкой мы пересекались за последние 8 лет (столько я не был в Каргополе). Года четыре назад Сашку каким-то ветром заносило в город Губкин Белгородской области, и там была у него свадьба, и на эту свадьбу я приезжал, и было много выпито… Увы, Сашка уже и развестись успел. Но на наши братские отношения это, конечно же, никак не повлияло. Уже сразу, во время застолья, которое было украшено привезенными нами гостинцами, мы начали строить планы на рыбалку. И дядя Вася и Сашка со всей серьезностью отнеслись к рыболовным планам, и было решено завтра же (или послезавтра) на двух лодках отправиться на озеро Лача. Как только первое застолье кончилось, я выскочил, и бегом в город – с церквушками повидаться. Все обошел, пересмотрел. Благодать!
   А на следующий день мы вместе с Колей уже обстоятельно побродили по Каргополю, и я исполнял роль экскурсовода. Также ездили на машине в ближайший лес за городом – посмотреть, пособирать грибы или ягоды. Было в лесу и то, и другое, но шел дождь, и мы ограничились констатацией факта наличия в лесу вышеупомянутых объектов.
   А потом была рыбалка – дядя Вася с Сашкой вывезли нас на озеро Лача. Долгая езда на моторках по Онеге, красивые виды на берегу реки, ремонт барахлившего в пути мотора, установка и проверка сетей, ночевка в охотничьей избушке, уха на костре из свежепойманной рыбы (понятное дело, под водочку). Конечно, были и комары. Коле, правда, достались дырявые сапоги-бродни, он промочил ноги, и это немного подпортило его впечатления от рыбалки. Ну, да это ничего. В целом, кажется, он был доволен. Я как-то подумал, что вот он, единственный человек, который не только заслушался моими рассказами про Каргополь, но реально взял и поехал вместе со мной. И думаю (так оно и есть), что он не пожалел об этой поездке. Вообще-то время наше было очень ограничено и оставалось посетить (на выбор) либо Романово, либо Турово (где была похоронена бабушка Лиза). Я поехал в Турово. Поехал один (Коля не захотел), на рейсовом автобусе.
   Турово – небольшая деревушка, в которой доживали свои последние годы дедушка и бабушка. Я бывал тут у них в 1976 г. (после стройотряда и альплагеря, в конце сентября) и зимой в 1978 г. (перед походом в Карелию). А последний раз, вроде и совсем недавно, в 1979 г., после Кавказа приезжал я сюда. И тогда же приезжали сюда папа с мамой, и Кокшаровы, и живы были бабушка и дедушка. То есть мы тогда собрались всей семьей. Совсем недавно. А теперь я стою у бабушкиной могилки, куда меня привела тетя Настя Голованова. Слава Богу, сама она еще жива и даже управляется по хозяйству – топит печь, готовит пищу, ухаживает за собой. А ведь она – первая учительница моего отца, то есть довольно преклонного возраста. Нам она, почти как родственница, в поездках на Север мы ее всегда навещали. Тетя Настя прекрасно помнит, что и как было до революции, где они жили с мамой, чем питались и как одевались. По ее воспоминаниям, дореволюционное время - было временем благополучия и изобилия. А вот с победой большевиков пришли беды и несчастья, голод и смерть. Пожалуй, для меня, мнение этой правдивой и бесхитростной пожилой женщины перевешивает «официальную историю», запечатленную во многих книгах - учебниках и художественных произведениях. Я сижу в избе у тети Насти, смотрю на горящие в печи дрова, и слушаю ее рассказы. Тетя Настя мне, как родная, я чувствую ее теплоту и любовь. Это она подарила мне когда-то очень давно (я был тогда еще семиклассником) старую толстую библию дореволюционного издания (это была первая Библия, которую я держал в руках, а потом и читал). Именно к тете Насте я приезжал сюда когда-то в гости, когда мои бабушка и дедушка еще не переехали сюда, а жили в Романово. И всегда помогал ей косить траву и колоть дрова. А она смотрела на меня за работой и приговаривала: «Кость-то у тебя крепкая, да широкая, в отца ты пошел, Толенька…». Конечно, она мне совсем не тетя, а годится в бабушки, и даже в прабабушки. Но так уж ее все называют – тетя Настя. В окошко тычутся спелые гроздья рябины. Между стеклами окошка снизу уложена вата – так делают многие здесь на Севере – то ли для утепления, то ли для украшения. Тетя Настя достает из печи чугунок с картошкой, и мы трапезничаем. Потом пьем чай. Надо уезжать, а не хочется. Тетя Настя подкладывает мне угощение, сама рассказывает и рассказывает – про себя и про мою бабушку, про своих внуков и про соседей. Увижу ль я ее еще когда-нибудь – думал я про себя. Я успеваю немного помочь по хозяйству и выкосить тете Насте какую-то лужайку.  «Не забывай родные-то места, - на прощание говорит тетя Настя, - приезжай почаще…». На том и попрощались, а больше уже и не свиделись.
   Быстро пролетели эти дни, недолгим было свидание с Каргополем. Погода совсем испортилась и сменилась на непогоду, мы засобирались домой. Финальная прогулка по городу, сборы, напутствия, прощание с Колчиными, последний взгляд на церковные купола-луковицы. До свидания, Каргополь, до свидания, деревянные тротуары, Онега, белые ночи и лиловые закаты, до новой встречи! Славная была поездка. Одного жаль, не хватило времени на деревню детства моего, на Романово.
   Всю обратную дорогу нам сопутствует дождь. Но приключений больше не было. Только картина за стеклом автомобиля постепенно меняла свой характер - с северного на южный. Коля доволен и улыбается. Он всякого в жизни навидался, его историям и приключениям конца нет, но поездка его порадовала. Эта дорога длиной в 2000 км (в один конец) стоила того, чтобы проехаться по ней на машине. Ведь поезд не остановишь в каком-нибудь интересном месте, там, где захочется потрогать руками березку, или забраться в кусты малины…
   Мы возвращаемся в Харьков. На исходе август, и даже здесь, в относительно теплых и южных краях чувствуется приближение осени. Спасибо тебе, лето! Ты подарило мне новые чудесные путешествия. Я снова навестил Каргополь. Красота и теплота этих мест согреют меня не только на ближайший год. Эти воспоминания и впечатления будут, как негасимые долгоиграющие угольки для моего душевного огня, на много-много времени, на всю жизнь. Потому ведь и хочется (не только поэтому, но иногда именно благодаря этому) жить дальше. Думаешь и вспоминаешь про всякие классные места, где остались частички твоего сердца, где были и есть такие хорошие и близкие люди, и хочется обязательно вернуться туда, даже много раз возвращаться. И когда-нибудь привезти сюда своего будущего сына или дочку и удивить их, показать им все это. И они тоже заболеют навсегда этими запахами, звуками, закатами и всем этим привольем. И скажут однажды – пора поехать в Каргополь, давненько мы там не бывали…
   А Коля Миссюра… Коля после поездки забрал у меня для изучения все мои книги про Каргополь, и до сих пор не возвратил мне их. Куда-то он уехал насовсем (вроде, в Новую Зеландию) и Каргопольские книжки, видимо, с ним уехали. Привет, тебе, Коля! Помнишь нашу поездку? Надо бы нам опять махнуть на недельку-другую в Каргополь!

   * * *
   Отец мой очень дорожил Каргополем и ездил туда каждое лето, даже после смерти дедушки и бабушки. Кроме последних лет, когда стал слаб здоровьем и ноги плохо его держали. Сестра моя Надя до последних лет тоже регулярно наведывалась в Каргополь, и даже в Романово. Рассказывала, что в нашем старом доме живет (в летнюю пору) какая-то новая семья. Надя обычно останавливалась в соседнем доме Анны Федоровны (давно уже почившей), где проживал ее племянник (или внук) Юрий. Но и тот уже умер года 3 назад, а до того крепко выпивал, чем и подорвал свое здоровье.
   Сестра рассказывала, как в своей последней поездке, после переправы через Онегу, загадала, что сейчас пойдет вдоль Волошки, и вон в тех кустах найдет подосиновик. Так и вышло. Подошла к кустам, и действительно нашла большой красивый подосиновик.
Ну, вот и все пока про эти волшебные места. Если решитесь туда съездить, то не пожалеете. Ей-богу, там стоит побывать хоть однажды… А потом захочется еще – проведать Каргополье. Если же я сам побываю там еще, то обязательно про это напишу. А побываю я там обязательно, обещаю…

   * * *
   P.S. – В семье у нас (жили мы в Курске) почти в любое время года были в запасе соленые рыжики или грузди – для праздничного застолья. И все наши обычные гости знали об этом непременном атрибуте – ведь мы были «каргополы». Кроме того, что мы сами привозили из отпуска («дары Севера»), нам приходили посылки с грибами от дедушки, или от других родственников.
   Многократно потом в жизни, в разных местах и в разные времена, доводилось мне собирать и солить рыжики, а иногда – учить других людей, какие они, рыжики, на вид, и как их надо солить. И это была тоже, как бы связующая ниточка с Каргополем. Каждый найденный рыжик (как вы понимаете, лучший для меня из всех грибов) приносит радость и соответствующие воспоминания о Каргополе. Наверно, это можно назвать «каргопольским синдромом».

02.08.2007 – 02.08.2009, город Харьков.