Солнечные лучи

Я возвращаюсь домой с учебы, осень ни то ни се, хмурые дни без дождей, горечь и обида, лето ушло, ушла полуденная жара, плавящийся асфальт, ушли теплые звездные ночи и гитарный перебор под окнами, скука и досада, вот все , что осталось.

В колледже учителя опять не хотят признавать то, что я уже взрослая и сама могу решать «возникающие вопросы» и требуют родителей, мама и так устает на двух работах, а теперь придется терять время на пустые разговоры и обещания. Конечно, вопросы возникли, как всегда, по поводу моей посещаемости, но разве я виновата, что из-за нехватки денег мне приходиться работать в ночные смены в кафе, а утром так трудно встать и заставить себя идти учиться.

«Классная» еще пыталась меня понять, но завуч просто стерва, ей наплевать на мои проблемы, все, что её волнует это посещаемость, человекоместа занятые в классных комнатах, я встречала таких людей чаще, чем мне бы этого хотелось.

Есть такая порода женщин, они занимают руководящие должности и упиваются своим маленьким кусочком власти, и потому используют свой шанс по полной. Им все равно кто мы, все те, то в данный момент попал в поле ее владений, чем мы живет, о чем мечтаем, к чему стремимся, господи зачем им знать все это, их занимает другое: премия в конце квартала, сопливые дети дома, муж от которого стало подозрительно пахнуть чужими духами, нестиранное белье и грязная посуда в мойке.

На занятиях они вычисляют семейный бюджет, думают какие обои выбрать к ремонту и о том, что пол года без секса это многовато, надо дать мужу, а то и впрямь заведет себе бабу на стороне. Они зациклены на себе, чужие беды их не трогают, свои страхи они пытаются задавить волнением от трепещущего человечка в их руках, как пиявки присасываются к его силам, унижая его достоинство они  поднимаются в своих глазах, представляют себя на троне в лучах славы, и неважно, что трон – дешевый стул в маленьком обшарпанном кабинете и вся их сила лишь капля чужого страха.

Тоскливым, ненавидящим все сущее, взглядом они втыкаются в наши лица, от вида молодости и безмятежности в наших глазах их скулы сводит в оскал, пожелтевшие от   сигарет зубы скрипят друг об друга, а  напомаженные губы выплевывают: «Пертов к доске! Не готов? Лодырь, только и можешь, что на отцовой машине по району крутить да девок снимать. Два! Сафонова, готова отвечать? Штаны нацепила, что задница наружу, а учиться ей, видите ли, лень! Два! Куприянова готова? Сиськи выставила, а мозгов нет. Два!..»

Пусть на минуту, но они возвысились над своей серой жизнью, над нереализованными планами, над преданными мечтами, над своей безысходностью и тоской.

Но однажды, когда рядом никого нет, прорывается и их душа, скукоженная, сухая и тогда они тихо воют, признавая свое поражение, и тогда слезы стирают с их лиц злобу и ярость, морщины разглаживаются и лица становятся вновь светлыми, как тогда, когда и они были красивыми и молодыми, они обещают себе  измениться, они верят, что еще могут все исправить. И тогда они засыпают спокойным сном младенца, и видят сны хорошие и добрые, но утром сказка уходит.

Они идут в ванную, еще не пробудившись, в сладком уютном дурмане сна, но резкий свет грубой рукой стирает радужную дремоту, в зеркалах они видят свои увядшие лица, с грязными потеками не смытой вчера туши, воспаленные веки, красные белки глаз, а еще они видят, свою ложь, и жалкие, ничего не стоящие, идеализированные представления крошатся в пыль под жестоким напором реальности.

Я стараюсь не думать об этом, сердце сжимается и предательски щипит глаза, но я не хочу их жалеть, Иисус  всех жалел, и что они с ним сделали, нет, я не готова страдать за все человечество, просто не хочу, загораживаюсь щитом, думаю о том, как ненавижу общественный транспорт с его давкой, склочностью, а главное с выварачивающим наизнанку букетом запахов пота, перегара и духов.

Что бы отвлечься смотрю в окно, там медленно проплывает осенний парк,   палитра цветов и фактур, золотые ювелирно выточенные листочки берез, тяжелые багряные гроздья черноплодной рябины, еще зеленые, раскрытые для рукопожатия кисти каштанов, переливающиеся всеми цветами ладошки кленов. На душе теплеет,  я глубоко вдыхаю воздух в надежде почувствовать вкус леса, но оконное стекло надежно сохраняет внутреннюю атмосферу. Разочарованно провожаю глазами оазис, еще несколько яблоневых деревьев на границе дозволенной зоны природы и город вступает в свои права.

Остановка. Толпа резко откатывается к передней части автобуса, в двери, гремя огромной телегой, как у грузчиков в магазине, пытается влезть пожилая женщина в грязной не по размеру одежде и съехавшей на бок шапке, из-под которой топорщатся в разные стороны клочья волос соломенного цвета, ей помогает девчушка одетая, словно в скафандр в толстый лыжный комбинезон.

В голове проносятся ассоциации, бомжи, алкаши, сумасшедшие. Парочка забирается в автобус, телегу ставят около двери, запыхавшись, садятся на оказавшиеся вдруг свободными места.

Из любопытства наблюдаю за ними. Мне интересно, как люди приходят к такой жизни, некоторые спиваются из-за неуемной жажды легкой жизни, другие сходят с ума из-за прогоревшего бизнеса, или несчастной любви, и тех и других я видела немало на улицах города, но сегодняшние гостьи заинтересовали меня, я не сразу смогла понять, что же   меня зацепило.

Сначала я услышала пение, это пела девушка, пока я пыталась определить, сколько ей лет, но из-за объемной одежды и одетого на глаза капюшона, так и не смогла, ей могло быть и четырнадцать и восемнадцать, скафандр надежно укрывал ее от посторонних глаз, видно было только кончик носа с рыжими веснушками, и кусочек в темно синих и ярко красных полосках  шапки а-ля шлем.

Слов песни я не смогла разобрать, девушка в такт музыке крутила в руках большой меховой хвост, черный с белой кисточкой на конце, на подобии тех, которые неформалы цепляет на плечи косух,  он был пристегнут к карману куртки огромной английской булавкой.

Женщина, должно быть её мать, сидела лицом ко мне, поэтому её я смогла разглядеть лучше, большие мужские ботинки с тупыми носами, длинная в пол юбка, под распахнутой курткой, которая раньше принадлежала крупному мужчине, был его же пиджак, между ними, одетая через голову, словно перевязь, висела дамская сумочка.

Женщина откинулась на спинку и улыбнулась, странно, но её испачканное лицо, словно светилось изнутри. Я не встречала еще таких ясных одухотворенных лиц и в первый момент растерялась. Она порылась в карманах и достала часы на металлическом ремешке.

В окно ворвались солнечные лучи, женщина начала ловить  циферблатом часов солнце, при этом глаза её лучились неземным небесно голубым светом. Её так увлекло это занятие, что она не обращала внимание на то, что девушка пытается ей что-то сказать. Мать продолжала ловить солнечные зайчики и смеялась, а дочь гладила меховым хвостом ее руку. Потом, словно опомнившись, мать повернулась и они взявшись за руки начали что-то обсуждать. Я смотрела на их руки, морщинистую с грязью под ногтями руку матери, и нежную с прозрачным лаком на тоненьких ноготках руку девушки.

Я сидела через ряд и не слышала, о чем они говорят, до меня долетали лишь обрывки слов, что-то про сухой и теплый подвал, и еще про то, что яблоки надо отвезти на рынок. Теперь я обратила внимание, что на тележке стояла коробка с яблоками, видимо они набрали их в яблоневом саду на окраине парка.

Автобус снова остановился, в открытые двери хлынули людские волны, но как только люди замечали мать и дочь, они моментально откатывали в другую половину автобуса и прирастали к монолиту стоящей там толпы, слившейся в череду колючих взглядов и презрительных усмешек.

Меня обидели эти взгляды, но женщины не замечали их, они были в своем мире, в который не могли проникнуть зло и холод людских сердец. 

Мне стало жаль, что я не могу видеть мир их глазами, мне хотелось пойти с ними, попросить их научить меня радоваться и любить, несмотря ни на что, быть сильной, не позволять никому диктовать мне свои правила, но я не смогла, нарушить его равновесие своими рамками и принципами, красивое оправдание, по правде я просто струсила, просто не хватило духа.

Я осталась сидеть на месте, когда автобус тронулся. В окно я увидела, как девушка подошла к урне, но не найдя там ничего интересного, вернулась к матери, та улыбалась и что-то ей говорила.

Автобус набирал скорость,  монолит рассыпался людьми, подростки смеялись, женщины убирали с лиц брезгливые гримасы, мужчины выпячивали грудь и хлопали себя по карманам, проверяя на месте ли бумажник, все были довольны, полны гордости и осознания собственного достоинства.

Благопристойная жизнь продолжала течь своим чередом, вот только не было больше солнечных лучей.