Любовь в отсутствие интернета

"Дань должную отдать вину бы мне хотелось,
Что нас двоих сплело в блаженное одно…
Да здравствует вино, дарующее смелость!
Да здравствует вино!"
Это такие стихи она ему писала…
А вино и впрямь имело место быть. И не какое-нибудь – а портвейн три семерки. Классика жанра. Они, юные идиоты, не придумали ничего лучше, чем прихватить его с собой  в горы, и карабкались по скалам, зависая над пропастью, и лишь проржавевший от времени трос служил хлипкой опорой (он оборвался через два года, когда группа других обезбашенных детишек так же пробиралась к вожделенной бухте).
Бухта была… сказка. Огороженная почти отвесными скалами, уютная и дикая одновременно… Она была такой тысячи лет назад. Время – казалось застывшим. Цивилизация – бесконечно далекой.
Их было – четверо. Девчонка и трое парней. Пляжная компания. И один из этих парней нравился ей – очень.
Она высмотрела его на пляже – когда он нырял с мостика. И потом нет-нет, да и поглядывала в его сторону – как с ленивой грацией проходит по пляжу, как смеется, рассказывая о чем-то двум своим приятелям… Он казался ей очень красивым – и очень уверенным в себе. Однажды, возвращаясь от буйка, опять увидела его на мостике – и не удержалась, подплыла прямо к мостику – вроде сама по себе. Стала подниматься по склизким ступенькам – и он протянул руку и помог взобраться наверх. Так и познакомились, вроде случайно. Сидели на перилах, загорали. Болтали о всякой ерунде. Потом подошли его приятели, стали болтать вместе. Все оказались из разных городов, и общего было – молодость и куча свободного времени.
Потом уже он рассказал, что тоже высмотрел её намного раньше – когда проходила через спортплощадку, переступая длинными ногами ограждения и небрежно поглядывая по сторонам. И показалась ему – словно из другого мира. Заговоришь – не ответит. Не потому, что не захочет. Не заметит.
И оба, как чудо, восприняли факт своего знакомства. Не без некоторого недоверия даже.
И обдумывали каждый жест, каждое слово – чтобы это чудо не спугнуть.
Встречались по утрам на пляже – «случайно», разумеется. Плавали. Гуляли по набережной. Он рассказал ей, что рядом есть закрытый пляж, где практически никого – и он знает, как пробраться. Стали ходить туда. Там и впрямь было почти пусто – но на их общении это никак не сказалось. Потому что по-прежнему оба боялись сказать или сделать что-то лишнее.
И она старалась не смотреть на него лишний раз – чтобы он не заметил, как трудно ей порой оторвать от него взгляд. А он отводил глаза каждый раз, когда она поворачивалась в его сторону – чтобы не видела, как жадно он её рассматривает…
И так тянулось долгие полторы недели и тянулось бы до их отъезда, если бы их не нашли на этом пляже забытые приятели и не подвергли остракизму – за уход от народа.
Приятели поглядывали на них с легким любопытством – если уединяются, может, что-то есть? Они – делали вид, что – ничего такого. Просто перебрались в более приятное место. А так – очень даже рады, что их нашли. Конечно, рады! И лишь в их взглядах – сквозила некоторая растерянность и сожаление….
А потом возникла эта идея – прогуляться к бухте. И собрались мгновенно. И пили там сладкое крепкое вино, закусывая прихваченным арбузом, и сок стекал по пальцам, и он засмотрелся, как она облизывает эти самые пальцы – с отчаянно накрашенными красным ногтями – и она перехватила его взгляд – и что-то он сказал ей, потому что она медленно протянула ему руку – и он медленно взял её пальцы в свои – и поднес к губам…
Где были в это время приятели? А бог их знает! Может, плавали. Может, поглощали остатки вина и слишком увлеклись процессом, чтобы замечать что-либо. Может, дремали на солнце. Во всяком случае, для них – это осталось за кадром. Потому что он смотрел в ее глаза – и целовал её пальцы – по одному – и для него на данный момент только это и было существенным. И она видела – только его глаза. И чувствовала – только прикосновение его губ. Начни рядом извергаться вулкан – не заметили бы.
Потом все-таки – услышали голоса. Вернулись на землю. И были вроде – вместе со всеми. Но и – только друг с другом.
И договорились вечером встретиться. И успели до вечера истомиться и измаяться: придет? не придет? А вдруг то, что произошло в бухте, всего лишь случайность? Шутка? И произошло ли хоть что-нибудь?
Оба на свидание шли – готовые к самому худшему. И оба были скованы и не знали, что сказать, и то молчали, глядя под ноги, то начинали говорить невпопад – и опять замолкали, в ужасе от своей неловкости, и часа два бродили так по набережной, чувствуя себя на редкость глупо, не решаясь посмотреть друг на друга, а когда решились… странное, нереальное чувство. Всю неуверенность, все глупые мысли смыло. Потому что глядели друг другу в глаза – и видели ясно – отражение собственного стремления – и собственного страха. И – целовались. Мир – исчез. Ничего не было. Парение в пустоте. Только они – и звезды. Потом уже сообразили, что на всей набережной погас свет. Словно все фонари перегорели от накала их поцелуя…
Никогда – ни до, ни после – не было с ними ничего подобного. Она появлялась утром на пляже - и он забывал, о чем только что говорил с друзьями, замолкал среди фразы. Он брал ее за руку – и она таяла и плыла. И приятели – чувствовали себя неловко. И уходили. Не делая попыток острить по их поводу. Или они просто не замечали этих острот?
Вечерами на пустынных пляжах обнимались – до обморочного состояния. Потом он провожал её домой. Строго до одиннадцати. Потому что она отдыхала с родителями, и подставлять её ему не хотелось. Это его предки смотрели на его ночные прогулки сквозь пальцы!
Ему нравилось дарить ей розы. Он воровал их в военном санатории, у памятника Ленину (там росли самые шикарные), и за ним гналась охрана, и чтобы пройти через проходную, ему приходилось прятать розы под футболкой – и шипы немилосердно царапали кожу. Она ждала его за проходной, и он протягивал ей розы, и с них капали капли его крови… она смотрела на эти капли – и на розы в его руках – и на глубокие царапины на его груди и животе – и глаза ее расширялись – и это её потрясение, её восхищение его героизмом – ради неё – было так сладко…он протягивал ей – довольно помятые, сказать по правде – розы – и севшим голосом спрашивал:
- Я заслужил поцелуй?
И она умирала от нежности и от гордости за него, и сил только и оставалось – кивнуть – и тянулась к его губам, и мир плыл, и время останавливалось…
За две недели они успели выстроить планы на всю грядущую жизнь. Рассказали о себе всё до мелочей. Вкусы, пристрастия, воспоминания, страхи, надежды.
Им было по 16. Она только что сдала вступительные экзамены на филфак, ждала результатов. Он уже знал, что не прошел по конкурсу в мед – но планировал повторить в следующем году попытку.
Они жили в разных городах. Но это казалось такой мелочью.
Подождать пару лет. Дождаться 18. И – пожениться. И быть вместе всегда. Это было так естественно.
Они расстались. И писали друг другу длинные письма. И ждали с нетерпением ответа. Проверяя почтовый ящик по пять раз на день. И когда письмо приходило, читали и перечитывали его бесконечно, пока каждая запятая не запоминалась навечно, - и опять перечитывали.
После сессии она на сэкономленные (это от стипендии-то!) деньги приехала на день в его город – и день бродили, взявшись за руки, и говорили… говорили… и он пересказывал ей наизусть её письма, а она читала ему стихи, которые успела о нем написать…
А потом… жизнь потихоньку захватила обоих. Друзья, учеба, попытки подработать, новые знакомства… Воспоминания не то чтобы отошли на второй план, но… словно бы поблекли. Покрылись дымкой. Всё это было. Но – в другой жизни. В которую предстояло вернуться. Но пока как-то нужно было существовать в этой. Где были и проблемы, и свои радости. И - соблазны. К ней клеились однокурсники и прочие молодые люди, к нему – воспылала нежданно страстью соседка по этажу. И оба помнили друг о друге и думали друг о друге, и это оставалось самым важным в их жизни – они оба искренне так считали – но осознавать свою привлекательность было так приятно и волнующе… И – тянуло набраться опыта. Попробовать – каково это, просто поцеловаться с кем-то, не с ним. И узнать наконец, что такое секс.
Потому что друг с другом секса у них – не было. То ли её пуританское воспитание помешало. То ли его боязнь опозориться ненароком. Но… она не решилась. А он не настаивал.
Через какое-то время встретились опять. Он уже нахватался опыта, и хотел ее страшно, и было где, но она по-прежнему не могла решиться, плыла в его объятиях, теряла голову, но… никакого секса. Ей тоже казалось легче по первому разу рискнуть с кем другим. Кто не так дорог. А с ним – боялась. Что что-то уйдет. Бесконечно важное.
Он не понимал. Очень её хотел. Бесился. Она не могла объяснить. Она и сама не понимала, в чем дело. Боялась разочаровать. Еще больше боялась – что после секса с ним окончательно потеряет голову – и своё «я». И  не сможет с ним расстаться – никогда. И ни за что и никогда не справится, если он её – разлюбит….
Но – как объяснить, если и сама толком разобраться не можешь?
Ещё это её специфическое воспитание. Все её представления о любви и сексе были почерпнуты из русской и французской классики. Гончаров. Золя. Переспать – как шагнуть с обрыва. Потом – падение. Он-то читал меньше – и мусора такого в голове не было. И даже представить себе не мог, что вокруг простого и естественного стремления к физической близости можно столько нагородить ужасов. У неё в голове и впрямь была та ещё путаница.
Вовсю декларировала свободу. Уважала – вполне искренне – тех, кто плевать хотел на общественное мнение и жил сообразно своим представлениям о правильном. Но при этом в ней жило  незаметно как внушенное  матерью, что секс – это грязно. У матери были свои резоны. Свои страхи. А она вроде и понимала умом, что всё это чушь, и она, как и любая женщина, имеет право и на любовь, и на физическую близость, да и подруги уже хвастались напропалую своей приобщенностью к взрослой жизни… Но именно с ним – не могла вообразить. Слишком восторженно к нему относилась. Вот такой парадокс. Все-таки считала секс - грязным… Сама того не осознавая.
А ещё – панически боялась психологической зависимости. Все прочитанные на неискушенную головку романы твердили одно – женщина после секса теряет волю. Однажды… они так обнимались, что в какой-то момент – почти произошло… Но – сознание вдруг включилось, и – ужаснулась: я же не хотела этого! И отстранилась так резко, что он испугался, что сделал больно. И – отступил. Ему тоже не хватало опыта. Знаний, слов, убежденности.
Расстались, взаимно обиженные друг на друга.
Прошла еще пара месяцев. Всё-таки думали друг о друге, не могли забыть. И у него уже была пара сексуальных историй, и она, от разочарования и злости, завела роман с первым подвернувшимся поклонником, - но все-таки не удержались, и опять написали друг другу… И – как-то вернулось. Жизнь – жизнью, а самое приятное, самое заветное было – получить страничку, исписанную мелким почерком, и перечитывать её, улыбаясь… и грезить на ночь глядя…
И понимаешь, что где-то там – у обоих – своя, совсем другая жизнь, и уже нет прежнего ощущения неразделимости. Но… даже сама мысль о том, что, возможно, когда-нибудь…- делает менее существенными все произошедшие за день неприятности. И не то чтобы всё ещё незыблемо верили в то, что, не пройдет и года, и поженятся, и будут вместе – навеки - но… А может, и верили. То есть, уже понимали, что не всё так просто. Но, тем не менее, допускали эту возможность. Только… она иногда пугалась: как можно жить с человеком, которым дорожишь по-настоящему? Это же свихнешься от постоянного страха его потерять. Однажды приснился сон: он был с друзьями, она его окликала, он оглядывался и – уходил от неё. Было так больно – не вздохнуть. Проснулась в слезах.
Если так больно от одной лишь мысли о возможности потери – то как выжить, если такое случится в реальности?..
А жизнь шла своим чередом. Она ходила на лекции (временами прогуливая), на вечеринки и дискотеки, он готовился к вступительным… И – огорошил её тем, что раздумал поступать в мед. Вернее, не совсем раздумал.
Он хотел быть врачом. Но, как часто бывает, папа – знал лучше. Объяснил ему, что он – тупой и сам не поступит никогда. Спасибо, бог дал умного папу, папа пристроит и обо всём позаботится. Папа пристроил. В военное училище. Которым рулил его давний дружок. Папа давно лелеял эту мечту – достал оболтус! То шляется ночами где попало, то компании дисидентствующие… Вот пусть к дисциплине и привыкает. Лучше поздно, чем никогда. Разбаловали – на свою голову… Что и озвучил.
А он… Ну, скажем так, не восстал. Понимал, что последние месяцы больше валял дурака, чем готовился. А угодить в армию, в случае провала на экзаменах, абсолютно не жаждал. Рассказывали ребята о том, что там творится, в этой армии…
Одно дело – курсант, будущий офицер, и совсем другое – салага. Да и отец убеждал, что это - военное училище, да не совсем – готовят инженеров. Специалистов.
Она была в шоке. Он не раз говорил ей, что ненавидит армию. Всё, с нею связанное.  Эту дисциплину, доведенную до абсурда. До крепостного права. Это унижение.
Она не понимала логики. Не хочешь угодить на два года – зачем выбираешь на десятилетия? Звонила. Ругались.
Он объяснял: это не совсем то. Обычный инженер. Просто – по военной технике. Повторял доводы отца. Её эти доводы не убеждали.
- Какой инженер?! Тебя сроду техника не интересовала!
- Она меня и сейчас не интересует! У отца дружок ведает набором! Одного его слова достаточно, чтобы – взяли!
- Но ты хотел быть – врачом!!! Ты же – действительно хотел!
- Хотел. Но знаешь, какой там конкурс? Мне не мед, мне Афган светит!
Нет, она не хотела для него Афгана. Но и то, что он делал, - это было неправильно. Нельзя предавать свою судьбу. Но – не находила аргументов.
Потом он писал ей депрессивные письма – естественно, жизнь курсанта оказалась несладкой. После привычной вольницы, сэйшнов, легкого диссидентства. Оказалось, что возможность побыть полчаса одному – это величайшее счастье. Ночевали в казармах. На занятия ходили строем. В столовую ходили строем. Отдыхали – под присмотром. В увольнительные пока не пускали. Вспоминал свою комнату – где всегда мог закрыться, и даже мать не заходила без стука… Как жизнь на Марсе. Об увольнительной мечтал – как о глотке свободы.
В первую же увольнительную напился вдрызг. Так получилось. Вышли компанией,  и такие были одуревшие – от долгого ожидания, от бесконечных проволочек, от тревожного опасения, что в последний момент всё сорвется, обломается (такое уже бывало), и от незнакомого города, в котором не знали, в какую сторону податься, и растерялись – еще и потому, что отвыкли от свободы. И кто-то нервно предложил отметить  эту самую свободу, и остальные – так же нервно – поддержали, и день прошел, как в тумане. Где-то пили, знакомились с какими-то местными ребятами (хорошие ребята оказались, компанейские), потом ехали к ним в гости, и опять пили, потом приходили в себя (чтобы не замели на проходной) – так день и прошел.
И думал – это случайность. Но от тоски и убогости напиться тянуло постоянно. И все разговоры перед сном только и были – что хорошо бы сейчас вмазать, и как славно оттянулись в прошлый раз, и кто-то мечтательно вспоминал о былых своих подвигах на этой ниве, а другой подхватывал… Тем и держались – воспоминаниями об увольнительной прошедшей да мечтами о будущей.
В его письмах к ней эта тема тоже проскальзывала. Он писал, что учеба нудная, жить в казарме невыносимо, но вот в прошлые выходные был –праздник, напились до поросячьего визга. И опять: учиться трудно и скучно, терпеть – никаких сил, но может, будет увольнительная, и тогда удастся покутить вволю…
Она помнила, каким ярким и неординарным он казался ей раньше. Перечитывала его прежние письма – юмористические наброски о друзьях-музыкантах, размышления о жизни, милые слова любви… Сейчас этого не было в помине. Даже его чувство юмора – умерло.
Прислал фотографию.  Да уж, с длинными волосами он выглядел умнее…
Это был не тот человек, которого она помнила.
Она приехала в город, где находилось его училище. 
Он лежал в карантине. Подхватил какую-то инфекцию. Что она наплела начальству, сама потом не могла вспомнить. Но её – пустили.
Она сидела с ним в больничном коридоре, держала его за руку, смотрела жадно. Коротко остриженный, в какой-то сыпи, с припухшим лицом… Но это – ладно. Он не мог связать двух слов.
Он так растерялся, когда её увидел… Она – и это место – были несовместимы.
Они сидели в коридоре – и мимо постоянно сновали взад-вперед любопытные курсанты, и пожирали их глазами, кто – хмыкая, кто – ухмыляясь, кто – изображая неприличный жест. Армейский юмор…
Она – не замечала. Она сидела, взяв его за руку, и говорила о чем-то – постороннем.  Он – отвлекался – и не мог сообразить, о чем она говорит. Только переспрашивал иногда:
- Как тебе удалось пройти?
К соседу по палате накануне приезжала мать. Издалека. Её не пропустили. Карантин.
Она объясняла. Потом возмутилась:
- Ты пятый раз спрашиваешь! Расскажи, как ты живёшь! Я из твоих писем – ничего о тебе не знаю!
Она стал рассказывать… Что он мог рассказать? Он так и жил. Лекции. Казарма. Бесконечные построения. Редкие увольнительные. Единственная радость – друзья из местных познакомили с одной юной мамашей, разведенкой, и та иногда зазывала в гости, и перепадало немного домашней еды, секса, нежности. Но об этом - не расскажешь.
Это и впрямь был не тот человек, которого она помнила. С которым целовалась – и не могла нацеловаться. Говорила – и не могла наговориться.
И дело было не в опухшем лице и не в прическе (вернее, её отсутствии) – хотя выглядел он – не лучшим образом. Глуповато, скажем. Как эти, с ЗПР.
Но его отсутствующий взгляд… И странная манера постоянно озираться… И первая – рефлекторная – реакция на её протянутую к нему руку.  Это потом – спохватился и сам взял её за руку. Но ведь было! Вначале -  он отшатнулся!
И говорили… как Чужие.
Она ехала в поезде – как с похорон. Беспрерывно курила в тамбуре, смотрела в никуда… Мыслей – не было.
Потом пришло от него письмо. Он пытался как-то объяснить – растерянность, неловкость…
Она что-то ответила…
Но – всё уже было не то. Её больше не тянуло о нём грезить.
Заводила друзей, меняла кавалеров… Очередной влюбился всерьёз – и сумел-таки увлечь её – был умён, уверен в себе, настойчив. Позвал замуж. Подумала: почему бы нет? Как-то от смены ухажеров уже притомилась слегка.
Но перед свадьбой решила съездить еще раз  и увидеться – чтобы определиться окончательно.
Приехала на выходные, и удалось вырвать ему увольнительную, два дня жили у его местных друзей, и он вроде немного оттаял, и не производил впечатления зомби (или дауна – кому как нравится), и расспрашивал о жизни «на воле», и в глазах опять светился огонь почти прежний, и тянулся её обнимать… Но. Это было не то. Жалкое подобие прежнего. А может, это в ней что-то умерло, и он перестал казаться ей необыкновенным?
Вечером в воскресенье проводила его до училища, села на поезд, вернулась домой и… вышла замуж.
О чем и написала ему – через пару недель.
Он прислал ей письмо… нервное, злое, полное упреков и обвинений. На 8 страниц. Она его порвала. Рыдала – он обиды и гнева. Чувствовала себя - оскорбленной. За что?!
Он писал:
«Тебе нельзя было верить!»
Он писал:
«Ты – пустая. Мерзкая. Лживая».
«Я не верю ни одному твоему слову, которые ты когда-либо говорила!»
«Ты не способна любить!»
«Я ненавижу себя – за то, что имел с тобой дело!»
«Я не хочу тебя знать!»
И она считала, что вот этот человек – её любит?!
Выкинула клочки в ведро.
Через час достала их обратно. Долго складывала и так, и сяк – удалось собрать лишь отдельные куски – перечитывала, пытаясь понять, почему он так с нею…
До этого ей казалось, что прошло у них обоих. И самое лучшее – сохранить добрые воспоминания о том, что было, и всё.
Оказалось, была не права. И её замужество задело его сильнее, чем она ожидала. И его боль и гнев ударили по ней – наотмашь…
Она не чувствовала себя виноватой в том, что вышла замуж. Была бы нужна – дал бы понять.
Но ужасалась той боли, которую он, похоже, испытывал. И собственный гнев – в ответ на его упреки – казался ей теперь неуместным.
А через месяц получила от него ещё письмо. Он просил прощения за резкость, писал, что был не прав, что не имел никакого права обвинять её, потому что и сам не безгрешен, и, если она любит своего мужа, то он рад за неё и надеется, что у неё всё будет хорошо.
Она, счастливая, что получила от него весточку, и он  не сердится на неё больше, тут же что-то ему ответила – и так они переписывались лет шесть… Почти как добрые друзья.
Только… кому как не другу признаться в том, что несчастлива в браке? Но как раз ему в этом призналась бы в последнюю очередь. Гордость – не позволила бы. И как прежде порой придумывала в письмах к нему концерты и выставки, на которых якобы побывала, необыкновенных друзей и поклонников, не существовавших в природе (чтобы казаться ему более искушенной, взрослой, интересной), так и сейчас писала ему о том, как трогательно любит её муж, какие замечательные у них общие друзья, как прекрасно они все ладят и довольны друг другом. Правда была в том, что у мужа оказался прескверный характер, и давно стоило бы от него уйти – но уйти с маленьким ребенком было некуда.
А он… выкинул фокус. Женился на той самой разведенке. На 8 лет его старше. С 8-летним сыном.
«Она добрая. И много перенесла плохого. И пацан славный. Он меня любит».
Она плакала, когда читала это письмо. И – опять им гордилась.
Он мог бы добавить, что ему, по сути, всё равно, на ком жениться. Был бы человек относительно неплохой.
Поскольку кто-то надеется и ищет, а кто-то нашел – и потерял….
Но – не написал. Зачем?
Он окончил своё училище, получил назначение – и уехал с семьей в какую-то Тьмутаракань. «Я раньше и не подозревал, что есть такой город… Так что – повышаю свой образовательный уровень! Во всяком случае, что касается географии».
Еще писал какое-то время - в своей милой юмористической манере – как они пытаются устроиться на новом месте, как ему удается ценой неимоверных усилий удерживаться в роли крутого специалиста, как подрастает сын… О сыне писал – с нежностью. И о жене – тепло и с симпатией.
Никогда не обсуждалось – но явно присутствовало некое безмолвное признание того факта, что, как бы ни сложилась жизнь, Она – Особый человек для него, как и Он – Особый человек для неё. Не сохранили, не сумели, но это не зачеркивало важности того, что было. Что оба продолжали считать ценным. Лишь изредка могло мелькнуть в его письмах: «Сегодня весь день сидели без света. Кромешная тьма. Помнишь, как тогда?» Или в её: «Сегодня мне подарили розы. Красиииивые…. Почти как твои». И оба улыбались.  И уносились мыслями. К той тьме. И к тем розам.
Когда дома было совсем плохо, единственное спасение было: закрыть глаза и хоть перед сном минут на десять представить… им уже по сорок… или больше… и они неожиданно встречаются… и понимают, что им нельзя больше расставаться…
Не мечтала о встрече более ранней – потому что тот мужчина, которым она его считала и которого хотела бы любить, не бросил бы усыновленного им ребенка…
Пробовала вообразить, как он будет выглядеть – в сорок.
И на «одноклассниках» искала – его. И следила за собой, стараясь сохранить стройность и привлекательность, – для него. Как он восхищался ею когда-то!
Они плавали в ночном море, вместе, и по очереди, и он ждал её на берегу с полотенцем в руках, и она шла к нему по воде, а он шептал потрясённо:
- Русалочка моя…
И с годами понимала, где и какие ошибки они сделали, и почему, и понимала, как легко тогда всё это было исправить – если б знать! – но что толку?
Только и осталось от тех пор – трепетная любовь к розам.
И привязывалась потом - не к людям, а к отголоскам тех чувств, которые когда-то испытала.
Так странно было ничего о нем не знать, не знать, жив ли он, так странно было думать, что, возможно, не узнала бы его на улице, пройди он в метре от неё… И бог весть, чем сейчас полны его мысли и чувства.
Но отчего-то в глубине души была убеждена: он тоже – помнит. Как она шла к нему по воде. И он вбирал её взглядом в себя. Всю. И навечно. И шептал ей навстречу:
- Русалочка моя….