Вечер Рима. Сага III века. Стр. 4

Карры, Месопотамия, апрель 217г.

          Свирепый, дикий и неумный Каракалла не смог надолго удержать власть. Война с персами шла уже второй год, и римляне были далеки от победы. После ожесточенной битвы у все того же Нисибиса, не принесшей успеха ни той, ни другой стороне, оба противника разошлись каждый на свою территорию, готовясь к новым сражениям. Наступило затишье, но именно тут и произошли значительные события. 
          Был в то время в свите Каракаллы человек по имени Мартиниан. По природной злобе своей, император сделал его мишенью для постоянных насмешек, унижений и издевательств. А префектом претория (начальником императорской гвардии) у Каракаллы служил некто Опиллий Макрин, мавританец, очень богатый человек. И никто не придал значения тому, что стали Макрин и Мартиниан встречаться, стремясь никому не попасться на глаза. А однажды Мартиниан выскользнул из палатки префекта, спрятав мешочек с золотыми монетами у себя под одеждой. Никто не заметил.   
          И вот, случилось так, что Каракалла захотел посетить один храм в окрестностях Карр.
- Завтра тебе представится возможность отработать деньги, что я тебе заплатил, - сказал префект Макрин Мартиниану.
          Наутро Каракалла отправился к храму в сопровождении небольшого эскорта. Но по пути у императора заболел живот. Он дал знак остановиться, спешился, и в одиночестве направился за выступ скалы.
- Мартиниан! – скомандовал Каракалла, - За мной!
          Тот вопросительно поглядел на него, затем на Макрина. Префект претория дал знак подойти к нему. Мартиниан подошел. Макрин протянул ему пучок соломы из торбы, висящей на седле. Да, солома, конечно, была кстати после справления нужды. Однако, в том лишь случае, если внутри безобидного пучка не прячется нечто колюще-режущее, например, кинжал.
- Живее, пес! – зарычал император.
          Подхватив солому, Мартиниан поспешно последовал за Каракаллой, и оба скрылись за выступом скалы.
          Эскорт ожидал долго – почти десять минут. Император все не появлялся. Солнце пекло. Телохранители-германцы, восседая на своих здоровенных конях, лениво отгоняли мух.
- Однако, сильно его прихватило! – думалось им.
          Префект претория Макрин о чем-то думал, почесывая длинную черную бороду.
- Эй, глядите-ка! – крикнул вдруг самый молодой из телохранителей, и вскинул вверх руку.
          Германцы повернули головы. По обрыву вверх бежал, пригибаясь к камням, Мартиниан. Он был один. Недоброе чувство охватило телохранителей.
- Проверить там, быстро! – скомандовал Макрин.
          Два германца, сломя голову, бросились за скалу.
- Цезарь мертв! – спустя несколько мгновений раздался оттуда крик.
- Убить негодяя! – указав рукой на убегающего Мартиниана, приказал Макрин.
          Телохранители, размахивая дротиками, помчались в гору. Мартиниан даже удивиться толком не успел.

          На следующий день Макрин, облаченный в императорский пурпур, уже стоял на форуме лагеря в Каррах. Все прошло очень удачно. Мартиниан уже никому не расскажет, кто на самом деле организовал убийство. Единственный, кто мог бы изобличить бывшего префекта претория, уже сутки, как мертв. Солдаты, оставшись без императора, колебались недолго. Щедрая денежная раздача войску уладила все сомнения. На Макрина был возложен пурпурный плащ, и воины принесли ему присягу. Конечно, на их подкуп пришлось потратить почти половину состояния, но все это окупится стократно, ведь теперь вся империя принадлежит ему – Опиллию Макрину, бывшему префекту претория, столь успешно скакнувшему по служебной лестнице. Головной болью оставалась война с персами, но ненадолго. Узнав о смерти своего обидчика, царь Артабан посчитал себя отомщенным. С персами был заключен мир; обе стороны остались при своих интересах, а римляне, признав себя виновниками конфликта, согласились оплатить военные издержки персов. На том и разошлись. Теперь Макрин посчитал себя уверенно укрепившимся на императорском престоле. Конкурентов себе он не видел. Конечно, у покойного Каракаллы остались наследники – племянники Элагабал и Александр Север. Но что они могут сделать? 

           В истинных возможностях родственников убиенного Каракаллы Макрин существенно ошибался. Молодой Элагабал, один из двух законных наследников престола, проживал недалеко от места последних событий, в сирийском городе Эмесе. Он был там жрецом в храме одного из местных божеств. В это время, по случаю войны, близ города стояли два галльских легиона – земляки Каракаллы. Будучи в увольнении в городе, солдаты часто посещали и тот храм, где служил Элагабал. Мать же его, сестра Каракаллы, была очень богатой женщиной, и мечтала видеть сына на престоле. Пока место было занято суровым братом, эти мечты так и оставались мечтами. Но после убийства Каракаллы настало время действовать. В ход пошел все тот же тривиальный подкуп воинов. Это, а также земляческие чувства галлов к семье покойного императора, и предопределили дальнейшие события.
            В войсках начался мятеж, и они двинулись на ставку Макрина. Не имея в своем распоряжении достаточно сил, он пустился в бегство с небольшой свитой, планируя добраться до дунайских войск, и выступить с ними против мятежников. Но, к несчастью для Макрина, сильный встречный ветер не позволил ему вовремя переправиться через пролив Боспор. Вынужденный возвратиться к азиатскому берегу, Макрин был настигнут и убит. Вместе с ним был убит и его девятилетний сын Диадумениан, которого он объявил наследником. Нравы античного мира не отличались мягкостью. Так династия Северов вернула себе трон.

            Элагабал был молод и хорош собой. На этом его достоинства заканчивались. Вообще-то, его звали не Элагабал, а Антонин. Божество, которому он служил в сирийском храме, имело арабские корни, и именовалось «Аллах-и-Габол» - то есть, «бог горы». В латинской транскрипции это имя превратилось в «Элагабал». Сам бог представлял из себя не что иное, как небесный камень – метеорит, упавший в незапамятные времена в аравийской пустыне, и принятый за посланца небес. Но жрец Антонин решил, что негоже поклоняться простому камню, и объявил богом себя, приняв и его имя. Впрочем, камень он тоже оставил – чем-то вроде своего двойника и символа. Став императором, Элагабал решил сделать культ имени себя главным в империи. Поэтому, погрузив свой метеорит на повозку и окружив его подобающими почестями и эскортом, новый император двинулся в Рим.
             Передвигался он практически черепашьим шагом, ибо сам лично шел перед повозкой со своим богом, и воздавал ему хвалу. К зиме вся эта процессия добралась до Никомедии на берегу Боспора. Здесь Элагабал остановился перезимовать. Времяпрепровождение его немало удивляло местных жителей, равно как и всех прочих подданных, не видевших нового монарха ранее.               
             Прозаичные дела государства не заботили Элагабала нисколько. Все внимание его было посвящено божественному культу. И ладно бы еще это был обычный культ, не шокировавший жителей греко-римского мира. Но почитание Элагабала было совершенно варварским, непонятным и отвратительным для подданных империи. Они видели жреца и, в одном лице, римского императора, в пышной восточной одежде, в каменьях и золоте, с лицом, накрашенным, как у женщины. Точнее, даже женщине не подобало настолько украшать себя. Совершая обряды в честь своего бога, он пел и плясал – а ведь римляне считали танцы занятием, позорным для мужчины. Более того, всех знатных сановников он тоже заставлял заниматься всем этим, наравне с собой. Кто отказывался, того император без колебаний приговаривал к смерти – эта привычка коронованных особ Рима пришлась ему по душе. Кроме того, Элагабал был безумно развратен. За зиму, перепробовав всех шлюх в притонах Никомедии, он принялся за представительниц местной знати, которых без зазрения совести отнимал у законных мужей. Сами мужья чаще всего устранялись. Впрочем, кое-кого из них, безропотно перенесших унижение, император, будучи в хорошем расположении духа, пожаловал деньгами и землями. Земли для этого отбирались у прежних владельцев. В общем, молва о новом императоре разнеслась нелестная. Воспитатель Элагабала, старик Гамнис, правда, мягко посоветовал своему подопечному умерить образ жизни. Но цезарь приказал живьем сунуть Гамниса в печку, и сжечь. После этого никто уже не пытался удержать императора от бесчинств.

             Весной 218г. Элагабал, наконец, оставил гостеприимную Никомедию, которую он за время своего пребывания сумел лишить большей части зажиточных и знатных горожан, а также всех средств в городской казне, и отправился дальше. В Рим и во все крупные города империи он повелел разослать свои портреты в жреческом облачении – видимо, чтобы народ успел привыкнуть к его виду, и без шока воспринял его появление.
             Путь его лежал через дунайские провинции, где стояли значительные римские войска. Командиры легионов и начальники лимеса (т.е. укрепленной границы) явились с докладом, но Элагабал в это время ковырял пилочкой в ногтях, и слушать их не стал, а лишь махнул рукой – пошли, мол, прочь. Воины поняли, и пошли.

             После неторопливого путешествия через Балканы, летом 218г. император-варвар достиг, наконец, Рима. Поглядеть на него сбежалось полстолицы. Они не были обмануты. Элагабал предстал перед народом во всей своей восточной красе. Весь в сурьме, в белилах, в шелках и позолоте, он шел пешком впереди богато наряженной повозки, в которой везли камень – главного ныне бога империи. Представления о двоичности божества (бог-Элагабал и, одновременно, бог-камень) пока еще не укладывались в голове у римлян – у них были более простые боги. Улицы города, по которым шла процессия, посыпались золотым песком. Сам Элагабал шел по ним задом наперед, чтобы ни на секунду не упускать из виду своего бога. Идя так, он однажды споткнулся. Это видели столпившиеся вдоль улиц зеваки, и кое-кто из них усмехнулся. Этих смеявшихся тут же выловили преторианцы, отвели в сторону, и закололи. Достигнув, наконец, Палатинского холма, Элагабал остановился, осмотрелся, и остался недоволен. Подумав  немного, он махнул рукой, и озвучил желание снести здесь часть построек, и возвести на их месте храм своему богу. Кроме того, он распорядился, чтобы в Рим были перенесены культы иудеев и христианские богослужения, и чтобы все указанные религиозные общины делали бы взносы в пользу бога Элагабала. Таковы были первые распоряжения нового императора.

             И пошло-поехало. Днем Элагабал спал, а ночью бодрствовал. Ежедневно устраивал роскошные возлияния в честь своего бога, тратя на это великолепное старое вино. Он жег благовония в немыслимых количествах, изводил огромные деньги на сущую ерунду. Казна стала стремительно худеть.
             Вокруг Элагабала очень скоро подобралось соответствующее окружение. Он сожительствовал с мужчинами, а во дворец ввел евнухов – немыслимое ранее новшество. Эти евнухи быстро прибрали к рукам многие дела, и стали зачастую управлять решениями императора. Элагабал делал вольноотпущенников наместниками провинций, консулами и легатами, опозорив этим столь высокие звания. Префектом претория он сделал бывшего танцора, префектом городской стражи – возницу Кордия, префектом снабжения – цирюльника Клавдия. Одного же человека, выловленного на базаре, и обладавшего необычно большими половыми органами, Элагабал называл своим ослом, и очень дорожил им. По этому же внешнему признаку он велел отыскивать людей в Италии и провинциях, и доставлять в столицу. В общем, все было весело. Единственными, кого Элагабал совершенно не переносил, были честные и порядочные люди. Он считал их пропащими.
- Брат мой Александр пропащий человек, - говаривал иногда император, - Он ни на что не годится, и его удел управлять такой дырой, как Лузитания.