двести 35

Нет, Марта и не думала изображать симпатию, расположение ко мне - жалости хотя бы ради или состраданию во благо – а потому о взаимности я и помыслить не мог, было б это не чрезмерно самонадеянным даже, а попросту безумным - разве что... в неподконтрольных рассудку снах мне виделся её взгляд совсем иным, не любовью согретым еще, но уже освободившимся от презрения.
Ситуацию эту – ежедневно терзающую, пытающую меня – я мог бы терпеть, должно быть, бесконечно, находя в ней приют и радостям (соединенным с болезненными муками), и успокоениям (замешанным на непереносимых волнениях), если б не подвернулась по случаю статейка в бульварной газете, нежданно произведшая на меня сильнейшее впечатление, побудившая к решительным действиям.
Всего лишь в паре десятков газетных строк содержался рецепт «безусловного, гарантированного возгорания любви - кто бы не был Ваш избранник, как бы не относился он к Вам», надо было только «смешать, размешать, подмешать» – далее приводился достаточно вычурный рецепт снадобья из каких-то трав, злаков и нефтепродуктов, который я, в силу определенных причин, приводить не вправе.
Изготовить «двадцать один, ровно двадцать один» грамм чудодейственной блекло-коричневой кашицы, мне, возбужденному невесть откуда взявшимся надеждам, не составило никакого труда – во времена давние и тоскливые – школьные – я, пылая страстной нелюбовью почти ко всем дисциплинам, особенно люто ненавидел химию, тем не менее, мастерство, строгость и жестокость моего преподавателя по этому предмету возымели свое действие – «методы синтеза органических соединений, а также реакцию между ними» я помнил до сих пор, и при том весьма сносно.
Став в один из сумрачных студенческих вечеров пессимистом, я, в строгом соответствии с занимаемым статусом, почитал счастливые окончания кинолент - фикциями, длительные романтические отношения – несуразностью, ожидания перемен к лучшему – оскорблением. Тем удивительнее для меня стали разительные изменения в поведении Марты – после того, как я уговорил её все ж таки заглянуть в мое любимое кафе «Регресс» (маниакально напоминая ей об этом раз в два дня) - где я её ждал уже – со склянкой, содержащей невзрачные граммы.
В тот же вечер – решающий, памятный, странный, ветреный – Марта намекнула, что «не против... Чтоб ты... Может, проводишь меня?», в дни же последующие – нежданно-негаданно обрушившиеся на меня телефонными звонками, просьбами о встрече, страстными обидами, внезапными визитами, долгими улыбками (или слезами), дрожащими нечаянными прикосновениями – я лишь... тонул. Неспешно вязнул, погружался в понимание того, что все рухнуло – и мой опыт, и мои познания - каковы люди и отношения меж ними, каковы сюрпризы и безысходности предстоящих дней и лет; опускался в осознание того, что исчезло, будто не было того и в помине, - мое спокойствие, мое отчаяние, моя... мои чувства к Марте...

Вам когда-нибудь предлагали изменить, переписать Вашу любимую книгу – так, чтоб было в ней все блаженно и просветленно, чтоб не осталось больше в жизни героев страданий и разочарований? – или, возможно, упоминали о рецепте изменения Вашего друга – чтоб он более не пьянствовал, не куролесил, не плакал, не говорил в глаза правду? - а, быть может, по сходной цене когда-то советовали перешить, перекрасить Вашу любимую игрушку – старого, потертого и обожаемого дядю Мишу? Нет? Вот и мне не предлагали ничего подобного – никогда.
...Кроме как в тот злополучный день,  когда я купил двадцать один грамм бульварной газеты.