Зародыш творения

Зародыш творения

что-то такое автобиографическое






Вот раньше не было меня, а теперь я есть. СкАжите, мысль не достойная взрослого дядьки? А она преследует меня.

«Он сотворил человека из капли.» (Коран в переводе Крачковского.) Что-то попахивает постмодернизьмом-с, Гена...

Когда мне было 19 лет, я попытался представить, как это находиться в утробе матери. (Я там находился, но я уже забыл.) Как-то невольно получилось, что слова в моих первых набросках к поэме «Зародыш» говорит внешний человек, наблюдатель: -

«Да, ты спокоен, прочно погружённый в слепую жижу, вожделенный мрак, громоздкой невесомости блаженство. Ты думаешь, что так всегда и будет?.. Пока легко обманываться, правда? - в живом футляре спрятавшись от жизни. Не видишь ни опасности, ни бед, не знаешь ни тоски, ни зла, ни боли…»

Треш – вот излюбленная эстетика юношества. Я увлёкся. Это было чудесно сидеть на кухне в полпятого утра и писать на белой-прибелой бумаге: «Я будто вижу, как ты набухаешь, - там, в глубине, подспудно, постепенно, - теплом и нежной гущей наполняясь... Как овощ на корявом стебельке. Вбираешь, тянешь, всасываешь жадно в себя прилежно сцеженные соки тяжёлой человеческой еды…»




Мы встретились с ними в уютном и недорогом кафе в спальном районе города. Она, как всегда была роскошна, - высокая, замысловатая причёска, тонкий макияж, в меру приоткрытая грудь, надменно-ленивые движения, - смотрит в сторону. Я вижу её ушко, розовые извивы которого слагаются в форму человеческого эмбриона. Качнулась массивная золотая серёжка…

Он смотрит с обожанием в её затылок, на который выбился из причёски трогательный жиденький локон. Мы говорим о каких-то утомительных пустяках, я мучительно жду, когда можно будет более или менее безболезненно откланяться.

Иду по осенней улице. Тогда тоже была осень… В таких случаях всегда бывает осень, - как будто жизнь нашу пишет какой-то умудрённый литературными принципами и эталонами Прозаик. («Да про каких, на фиг, «заек»!..» - растягивая слова по-блатному кричит небритый герой бородатого анекдота.) Вот так я потерял друга, а эта высокая шикарная стерва приобрела вечного слугу…

Снова вспоминаю свои наброски. «…Лишь по ночам в мешке своём уютном ты иногда немного копошишься, умащиваясь, видно, поудобней в глухом, непрекращающемся сне.»

Я ведь уже взрослый мужчина и понимаю, что написать всё это… Ну… Скучно будет людям читать. Да и отталкивающее впечатление. Что же делать, Гена? Зародыш… Зародыш…

Дружище, прости, но именно твой мазохизм дал мне сюжет. Ты ревновал её ко всему, даже к собственному ребёнку, который ещё и не родился.

И вот я сижу за компьютером, позабыв пауков и пасьянсы. Я творю. Я ищу стимул, причину, мотивацию, предпосылку, прости Господи!.. Я нашёл героя и сюжет, которые дадут обоснование ТЕМЕ.


«…вбираешь, тянешь, всасываешь жадно в себя прилежно сцеженные соки тяжёлой человеческой еды, которые она отфильтровала внутри для дорогого паразита. Теснишь бесцеремонно, сонно-грубо моё, моё любимое, МОЁ! Теперь ей нужно много-много кушать, чтоб плотно начинять двойное чрево - тот вздутый, тёплый, добрый, тёмный кошель, где, смутно конкурируя с кишками, ты алчешь сладкой жирной полноты.»

Сколько моего фирменного сарказма! Какая жестокость! Но ведь теперь есть объеснение! Добро пожаловать, господа и дамы психологи, ведатели человеческих душ!

Мне навстречу идёт беременная женщина. Она несёт тяжёлую сумку. «Вам помочь?» - спрашиваю, ибо делать мне, как всегда, нечего.

- Гена?!

- Пардон?

- Вы же Геннадий?

- В некотором роде, если позволите.

В голове пульсирует что-то невразумительное (я смотрю на её восхитительное пузо). «Он мне не показался, но он здесь. Невидимый, неслышимый, как призрак, он всё тут захватил. И я растерян... Моя вода, мой газ, мои продукты, - он требует теперь с собой делиться! К нам контрабандой пронесённый в счастье, имеет наглость спать возле меня в своей укромной тайне водолазной!»

Я узнал её. Сердце моё упало. Я, словно герой французской комедии, начинаю истерически-торопливо в уме считать дни и месяцы, вспоминать сезоны и обстоятельства.

- Развратник.

- Потаскуха.

(Это наша с нею старая игра, - мы, как дети, шутливо тузящие друг друга кулачками…)

- Урод.

- Толстуха!

- Подонок!

- Гадина.

(Главное в этой игре, чтобы определения, которые мы излагаем, были созвучны по смыслу.)

- Ничтожество!

- Подстилка.

- Тупица.

- Курица безмозглая.

- Импотент.

- Фригидная доска.

- Я же была толстуха? Откуда доска?! – она обворожительно улыбается.

- Ага, стратила!!!

Я хохочу во всё горло, совершенно идиотски радуясь.

- Постмодернист.

Я немею. Она смотрит в моё лицо, как на монитор компьютера. Глаза слегка прыгают. Последний прыжок – «точка», - взглянула на мои дрогнувшие губы.

- Ну… пока, что ли.

- Пока.

Прости меня друг…