Глава 2. пять этажей мировой истории на улице выбо

ГЛАВА  2

                Вон они, сокровищницы тайн, о событиях, перевернувших с начала ХХ века цивилизованное земное мироздание - неприступные, за семью замками архивы ЦК КПСС, КГБ, МВД, Советской армии и ещё кучи секретных ведомств.

   ПЯТЬ ЭТАЖЕЙ МИРОВОЙ ИСТОРИИ НА  УЛИЦЕ ВЫБОРГСКОЙ


     В Москве мало кто знает о такой улице, а за её пределами и подавно. О тайном архиве на этой улице, схоронившем на многие послевоенные годы документальную летопись событий многострадального земного шара, не знал и Независимов, хотя довольно долго служил по высшему архивному ведомству страны.
 А не знал потому, что государственные тайны не очень-то  занимали его. Праздным любопытством не отличался. Но в середине 80-х  годов случился скандал между ним, в ту пору членом коллегии Главархива СССР  (должность, между прочим утверждавшаяся в ЦК КПСС) и шефом его, Ваганом Фёдоровичем Михайловым, на почве, надо сказать, принципиальной. Первый слыл до известной степени демократом, а второй – упёртым партийным реакционером. Внешне Ваган Федорович, несомненно, располагал к себе, но «внутри», если перефразировать  известную песенку,  был «весьма ужасен».  Начавшиеся в середине 80-х свободолюбивые веяния в стране у себя - в архивной среде - пресекал на корню.
Так вот, изгнать Независимова со службы Михайлов не мог  (на это требовалось согласие ЦК, а Стефан Степанович слыл специалистом отменным). Тогда Михайлов расформировал возглавлявшуюся Независимовым Государственную инспекцию архивов и сослал его директором того самого тайного архива на Выборгской (официально в узких служебных кругах именовавшегося Центральным государственным особым архивом СССР). При сем довольно потирал ручками. Ещё бы. Теперь-то Независимов угомонится. Архив – сверхсекретный, в официальных справочниках не обозначен, вывески на нем нет. Попробуй что-нибудь без спросу скажи об архиве – ответишь перед государством  по полной уголовной программе.
Первое знакомство с архивом производило на нового человека впечатление удручающее. Снаружи здание вполне приличное, с «проблесками» европейской архитектуры. Но внутри… Обшарпанный, с проплешинами линолеум на  полу, на почерневших от грязи потолках – промышленные люминесцентные  лампы, на дверях кабинетов - огромные амбарные ручки. В приёмной директора и его заместителя стоял  уродливый табурет, серо-буро-малинового цвета, с бачком для воды и алюминиевой кружкой рядом.
По сумрачным коридорам время от времени бесшумно, словно призраки, сновали в тёмно-синих халатах и в шапочках  какие-то существа, при пристальном взгляде – молодые и весьма обаятельные женщины.
 - Ну, загнал ты меня, Ваган Федорович, - с тоской подумал новоиспеченный директор, усаживаясь в пропахшее нафталином руководящее кресло. – Прямо в точку попал!
По вечерам, отрешись от скучных организационных директорских дел, Стефан Степанович погружался в изучение описей трофейных досье. Ему стал открываться такой до сих пор неведомый мир бушевавших  государственных и людских страстей,  что он, не в силах оторваться от текстов, порой просиживал за столом ночи напролет. Вот это архив! Вот это гигантская невидимка! Вот это секреты! Обложки дел - то французских, то немецких, то сербских, то итальянских… Стоп! Что это за интернационал? Откуда он и каков  по масштабам?
Отложив увлекательное путешествие по бумажному миру, директор погрузился в изучение так называемого досье «архив архива». И прелюбопытная история руководимого им особого «документоузилища»  предстала в почти полной ясности.
Брать трофеи – святое дело победителей-воинов. Вот и Советы, одолев нацистскую Германию, завладели всяческим добром бывших победителей Европы. Везли домой, в Союз, всё – от целых заводов до иголок и ночных рубашек, которые, кстати, пользовались у советских женщин из глубинки большим успехом. Многим из них, не шибко разбиравшимся в западной моде, ночные сорочки казались шикарнее их скромненьких ширпотребовских платьиц. И ведь надевали их в качестве выходных нарядов!   Независимов вспомнил, что в отроческие годы тоже имел немецкий трофей – шикарного качества чёрные эсэсовские галифе с красным тонким кантом. Они так великолепно на нём смотрелись, что отрок, преодолевая насмешки сверстников, не мог отказать себе в удовольствии блистать в них, главным образом, перед девчонками.
Везли и библиотеки, и архивы. Какого-то особого плана сбора документов не существовало, хотя указания о поиске и возврате украденных нацистами культурных сокровищ имелись. Архивные бумаги собирали в разных местах, начиная с рейхсканцелярии и бункера Гитлера . Среди сборщиков кого только не было: и армия, и КГБ, и МВД, и всяческие иные ведомства…
Главная архивная находка случилась отнюдь не в Берлине, а значительно южнее его, и о ней в первую очередь узнали не в Москве, а в Киеве. Весьма активен в поисках  библиотек и архивов был командующий 59-ой армией генерал-лейтенант Коровников. Именно его люди в районе г. Глатц, в местечке Вельфельсдорф (название которого по-немецки по одной версии переводится как деревня вельфов, исторических противников династии Гогенштауфенов, а по другой – щенячья деревня) отыскали клад – сокровища, похищенные из Музея Революции Украинской ССР и киевской Публичной библиотеки. Случилось сие в июне 1945 г., и об этом генерал немедленно сообщил Н. С. Хрущёву , в ту пору состоявшему в должности председателя Совнаркома  УССР. Отгрузкой сокровищ на днепровские берега руководил инструктор ЦК КП Украины подполковник И. Д. Шевченко и директор Киево-Печерской Лавры – П. М. Дедов. Люди они были образованные, до искусства азартные, и нюх им подсказывал, что поблизости схоронено ещё что-то. И оказались правы. Буквально рядом, всего в пяти километрах от городка Габельшвердт, в расположении замка графов Альтонен, они обнаружили целый железнодорожный состав (не менее 25 вагонов), набитый под завязку ящиками с книгами и архивными документами, свезёнными гитлеровцами буквально со всех концов Европы.
Поисковики в нетерпении вскрыли ящики, и их взорам предстал архивный хаос: бумаги были сложены россыпью, отсутствовали какие-либо описи или другие документы, подтверждающие наличие содержимого.
У Шевченко и Дедова зачесались руки, но всё отправить в Киев они побоялись, так как Украины  найденный клад никаким боком не касался. Тем не менее, подполковник позволил себе на свой страх и риск изъять часть архивов для Киева. Вот что он в эйфорическом запале  сообщал шифротелеграммой от 7 июля 1945 года ответственному работнику ЦК партии Украины т. Литвинову:  «Для украинских учёных (только для украинских! – А. П.) везём перехваченные  в своё время агентами немецкой тайной полиции переписку руководителей  2-го Интернационала   Ф. Адлера и других, документы Социалистического рабочего Интернационала. Случайно, в груде макулатуры, нашли два тщательно упакованных чемодана с богатейшей перепиской бывших королевских династий – принца, принцессы Рене де Бурбон, де Парме, принца Шарле, Генри де Грамон, барона Рейнингауза, принца Эд. Иозефа де Лобковиц и его принцессы».
           Аппетит у украинского воина разыгрался, и 6 августа 1945 г. он шлёт новую депешу в ЦК: в «Киев будут доставлены  комплекты французских, парижских и провинциальных, газет ХlХ века, папки бумаг масонской ложи Рузвельта. Сегодня упаковали важные исторические документы французского, бельгийского, австрийского правительств».
Были и ещё шифротелеграммы в Киев бравого подполковника.
Из досье «архив архива» следовало, что проведённое в Москве вскрытие поступивших в распоряжение Главного архивного управления НКВД СССР (а именно оно единственное имело право распоряжаться судьбой архивов в пределах всего Союза)  ящиков с документами из замка Альтонен, подтвердило, что упомянутые в депешах.  Шевченко раритеты отсутствуют и осели  в архивах Украины.
Углубляясь в чтение досье, Независимов узнал, что на пяти этажах над его головой вот уже почти полвека покоятся в торжественной тишине и абсолютной секретности документальные сокровища из 20 европейских стран общим количеством в полтора миллиона дел! Что же это за страны? Германия, Франция, Австрия, Бельгия, Болгария, Великобритания, Венгрия, Голландия, Греция, Испания, Италия, Лихтенштейн, Люксембург, Польша, Португалия, Румыния, Швейцария, Финляндия и даже США с Японией (две последние страны были представлены подлинниками некоторых документов, обнаруженных в фондах европейских государств).
Стало быть, этот Особый архив по сути трофейный? Листаем досье дальше.… А это что такое? Главное управление  по делам военнопленных и интернированных МВД СССР: 168 фондов и 3,4 млн. досье! И всё с грифами «секретно» и «совершенно секретно», не хватает только знаменитого грифа братьев Стругацких  «перед прочтением сжечь». Почему этот фонд поместили вместе с трофейными? Скорее всего, потому,  что пленные солдаты немецкого вермахта ассоциировались с нацистской Германией, документы высших органов власти которой тоже были «взяты в плен». К тому же, после освобождения в пятидесятые годы ХХ столетия последних пленных ГУПВИ стало излишним и МВД СССР передало его фонд в ведение Главного архивного управления.
 Пройдёмся-ка по Европе.… Итак, Германия – Имперская канцелярия,  управления госбезопасности и тайной полиции, масонские ложи.  Франция - Главное управление национальной безопасности, 2-ое бюро Генштаба… История разведки почти за 200 лет, более миллиона досье. Что могли бы испытывать гордые французы, узнай они, что их наиважнейшие тайны всемирного масштаба в руках СССР  и без передыха анализируются спецслужбами? Это всё равно, как если бы чекистские архивы с 1917 г. оказались  на берегах Сены в архивохранилище «Сюртэ Женераль» .
Что тут у нас дальше? Лихтенштейн с его фолиантами в кожаных переплётах  о наследовании престола… Польша с фондами полиции, открытыми только для кагэбистов, сладострастно выискивающих в них сведения о предателях, пособниках и прочих враждебных  Советам элементах, о генеалогическом древе Радзивиллов, Полоцких, Утановских и иных знатных шляхтичей…
Норвегия? У неё – то, что украли гитлеровцы?  Норвежские законы аж Хll века на пергаменте. Ай, прохвосты!
Далее родовые архивы австрийских и французских Ротшильдов, Дюпонов . И что ни фонд, будь он французский или немецкий, или польский, – везде затейливая и притягивающая к  себе внимание, особенно карающих органов, история России и Советского Союза.
Только теперь Независимов сообразил, почему ему (как директору) каждый день приходилось подписывать десятки ответов на запросы  КГБ СССР и его региональных отделений, МВД, Генеральной прокуратуры и Министерства юстиции.  По трофейным архивным документам пытались выявить скрывающихся от советского правосудия изменников Родины, пособников гитлеровцев, просто попавших в плен советских солдат и  офицеров. По трофейным документам также пытались получить сведения о наших разведчиках, которых спецслужбы подозревали в раздвоении их тайной деятельности за рубежом (а материалы французской разведки раз за разом свидетельствовали о том, что желание служить не одной стране, а нескольким – весьма распространённое явление у «кротов»).
Спустя годы, уже после краха СССР, Независимов корил себя за то, что, подписывая какое-то время подобные письма, он невольно способствовал вынесению приговора многим, не заслуживавшим того людям. Особенно из прибалтийских республик. Отчего не догадался сразу передать эту обязанность своему заместителю, убеждённому советскому служаке-чиновнику? Поневоле, не подумав как следует, стал государственным сексотом органов. А ведь явление сексотства он презирал всей душою. По его мнению, преступниками становятся те, кто преступает заповеди Божьи, а не законы, придуманные людьми. И не просто людьми, а теми, кто ухитрился установить своё господство на завоеванных территориях и навязать свои государственные законы, предусматривающие в первую очередь охрану их владычества. Такие законы  не могут быть авторитетом для тех индивидов, кого они не устраивают.      
Жестокие советские законы,  ликвидировавшие независимость  «аншлюсованных»  стран Балтии, Западной Украины,  вызывали категорическое их отрицание со стороны многих граждан этих бывших самостоятельных государств, да и граждан России, Украины и других республик, пострадавших от большевистского режима – зажиточных крестьян, казаков, дворян.
 Взаимоотношения между личностью и государством складываются под влиянием очень многих отрицательных факторов. Если понимать это,  не удивишься тому, отчего во время войны между Германией и СССР так много людей выступило против государства, именовавшегося Союзом Советских Социалистических Республик. Можно сказать, что гражданская война, вспыхнувшая в России после захвата власти большевиками в 1917 году, продолжилась уже в иных формах во время войны 1941-1945 годов..
Можно ли припомнить случаи массового перехода русских солдат на сторону продвигавшегося в 1812 году к Москве императора Наполеона ? Так что одними только пропагандистскими  штампами - «иуда», «предатель», «душегуб», «каратель», «выродок» - в оценке этого явления не обойтись. В эпоху поистине террористической кровавой компании по «выкорчёвыванию классово чуждых элементов», прикрываемой по сути беззаконной так называемой «социалистической законностью», именно большевики - организаторы этой бойни – в глазах ни в чём не повинных сотен тысяч жертв были «иудами», «предателями» и «убийцами». Как легко тысячи людей становятся палачами, едва только получают индульгенцию от безнравственных вожаков-террористов не считать себя таковыми.
Так вот, пропагандистские патриотические штампы всегда отвергались теми, кто  пережил трагедию чуть ли не поголовного уничтожения казачьего племени, теми русскими, кто наивно полагал, что, воюя на стороне Германии, можно уничтожить большевизм, и особенно теми «прибалтами», кто был убеждён (а сегодня ещё более убеждён), что сражались против советских оккупантов.
- Какая же бестолковщина выявилась, стоило только СССР развалиться, – как-то заметил Независимов. -  Заклеймённые по документам Особого архива,  как «прихвостни нацистов»,  граждане Литвы, Латвии и Эстонии,  осуждённые  под одобрение «всего советского народа», теперь стряхнули с себя вериги судебных решений и стали в глазах своих соотечественников мучениками, отдавшими жизнь за свободу своей родины, и героями, удостоившись от благодарных граждан почестей и памятников.

Однажды Независимову принесли кипу французских документов, содержащих информацию о российской истории. Что ни факт – всё интересно и ново.
Вот свидетельства о роскошной жизни сталинской политической элиты во времена всеобщей разрухи и голода. Из дневников славного русского мыслителя А. Потресова по поводу приезда в Женеву делегации наркома Литвинова в 1927 году: «…Специальный шикарный вагон, в каких обычно не ездят ни Чемберлен , ни Бриан , целый этаж первоклассного отеля, предоставленный в распоряжение делегации, полицейская охрана, какой не знавали монархи и, наконец, сами делегаты, умопомрачительными туалетами своих дам и своим сверхэлегантным видом эпатировавшие не только буржуа, но и скромного немца-социал-демократа…».
 А какая страшная правда о преступлениях Антанты  в письме соратника знаменитого авантюриста Б. Савинкова  Флегонта Клепикова: « Работа центральной чешской комиссии особенно характерна в это время (1921 г.- А.П.). Образованная на награбленные в Поволжье и на Урале средства тех солдат, легионеров, образовавших «Легион Банк», эвакуировавшая колоссальное количество частных и казённых грузов с Волги, Урала и Сибири в 40.000 вагонах, числившихся за чехами, она вела переговоры с дальневосточным земским правительством о продаже грузов из огромных таможенных ангаров во Владивостоке.
Я собственными глазами видел в ангарах тысячи пианино и роялей, вывезенных чехами из России, распродаваемые ими китайцам. Русское оружие, интендантское имущество, награбленное имущество частных лиц, автомобили распродавались чехами на пути следования эшелонов через Манчжурию от ст. Иркутск после выдачи ими адмирала Колчака  большевикам. А выдача эта произошла потому, что Колчак обратился с нотой ко всем державам об учреждении в Иркутске контрольной комиссии с осмотром проходящих эшелонов. Договор этот был подписан представителями всех союзных держав, в том числе и чехами. Но они уничтожили этот «клочок бумаги» умышленно, дав возможность и содействуя незначительной кучке во главе с эсером капитаном Калашниковым поднять восстание в Иркутске.
Адмирала Колчака необходимо было чехам ликвидировать физически, чтобы он не кричал о вывозе награбленного. Кроме этого, захватив вагоны, они захватили и паровозы, оставив сотни эшелонов с женщинами и детьми на глухих безлюдных станциях при жесточайших сибирских морозах. И эшелоны эти все вымерзли.
И уже большевики свозили эти эшелоны в Новониколаевск (Новосибирск – А.П.) и трупы, как дрова, складывали в штабеля и, поливая мазутом, сжигали их, ибо нужна была целая армия, чтобы вырыть общие могилы».
Эмоции так захлестнули Клепикова, что он обещал, после того как их партия придёт в России к власти, первым делом отдать приказ подняться в небо эскадрилье бомбардировщиков, чтобы в пух и прах разбомбить Прагу в наказание за злодеяния, совершённые чешским корпусом в России.
Клепиков, возмущавшийся вандализмом чехов и американцев  на Дальнем Востоке, спрашивал у представителей японских оккупационных властей, когда они прекратят их бесчинства,  на что японцы, лукаво посмеиваясь, отвечали: « Русские уже наглядными примерами испытали на своей шкуре коммунистический и социалистический бардак, но необходимо ещё, чтобы они тоже наглядными примерами испытали также на собственной шкуре и демократический бардак».
           Всё новая и новая, порой неожиданная, Россия представала перед Независимовым с пожелтевших страниц архивных досье.
Вот «Положение о состоянии морского кадетского корпуса» за 1820 год. С какой же изрядной долей серьёзности и пунктуальности готовили морских военных офицеров.  До мелочей были продуманы быт и забота о физическом здоровье кадетов. Пища – спартанская, температура в спальнях - +12. В туалетах никаких выгребных ям, а канализация. В те-то годы!
- А тут у нас что? Ба, и не сообразишь с ходу, что французский почерк принадлежит руке великого русского полководца А. Суворова. А кому он пишет? – графу фон Бельгарду. Размышления о военной тактике…
Ещё одно дело. Это уже не просто скучное архивное досье, а произведение искусства: разноцветные эскизы затейливых мужских и женских одеяний. Кто автор? Знаменитый французский коллекционер моды, выходец из России  -  Басмаджян.
В очередной вечер Независимов открыл толстые фолианты военной поры – «Книги смерти» Освенцима. Замелькали тысячи и тысячи имён сожжённых людей со всех концов Европы.
А вот уже и списки с сотнями тысяч умерших в советском плену солдат вермахта и их союзников…
- Странно, - подумал Стефан Степанович, - и обо всём этом мир ничего не знает. Что, вот такая информация никого не интересует?  А как она может интересовать? У архива нет адреса, нет телефона. Ну, просто какой-то терем-невидимка! Нет уж, продолжать традиции Гобсека, Плюшкина и Скупого Рыцаря  я не собираюсь. Надо бы разобраться, отчего сложилась такая ситуация и какова в отношении этого архива государственная политика, чёрт возьми!
Никаких государственных декретов, которыми бы трофейные документы строго засекречивались, отыскать не удалось. Видимо, просто договорились где-то наверху никогда и нигде о них не распространяться.  Но это не гарантия того, что ничего в мир  не просочится. И верно. Вот уже по советскому телевидению демонстрируется фильм « Без срока давности» о злодеяниях немецких пособников из числа советских граждан.  В фильме официальный представитель КГБ СССР разъясняет, что разоблачение их стало возможным благодаря трофейным архивным документам.

А как с трофейными документами поступили наши бывшие союзники? Хотя в любом случае они нам не указ, у нас всё на свой большевистский лад, но всё-таки?
           Оказалось, что США, Англия и Франция в целом не считали нужным скрывать факт конфискации ими в 1945 г.  документов Германии. Тщательно изучив их, выудив всё необходимое, что отвечало их государственным интересам, они постепенно возвращали ФРГ её архивные бумаги в оригиналах или копиях.
Худо ли, бедно ли, но западные державы соблюдали принципы Гаагской конвенции от 1907 г., ограничивающей захват государственных и частных архивов во время войны и их конфискацию после войны, а также сформулированный впоследствии международным правом территориальный принцип уважения связи архивных фондов с территорией, на которой они возникли.
Советские архивные лидеры, прознав, что союзники время от времени передают ФРГ её исторические раритеты, стали на всех случавшихся иногда международных  архивных форумах,  требовать возврата законным владельцам архивов, перемещённых в годы мировой войны. Преследовали они в первую очередь свои собственные интересы и  ни слова не говорили о том, что сами упрятали у себя монбланы трофейного информационного добра.  Однако  бывшие союзники давно раскусили лицемерие Советов и такие предложения вежливо отклоняли.
О чём должны были думать на Западе, узнавая периодически об архивных «подарках» Советского правительства. Например, Франции в 1960 г. были переданы грамоты королей Генриха IV (1599 год), Людовика XVI (1792 год), документы движения Сопротивления, личный фонд генерала де Голля .
Откуда они у Советов? Тайно, что ли выкрали в годы войны у фашистов? А может, у них и ещё что-то есть? Ведь куда-то в годы войны запропастилась превеликая часть национальных архивов Франции. Уж, не в Москве ли они?
Стремясь найти и обличить фашистских злодеев, правители СССР, наперёд не задумываясь над отрицательными для них последствиями, невольно выдали тайну сокрытия у себя трофейных документов, иначе их притязания не были бы приняты международным судом.
В 1964 году во Франкфурте-на-Майне состоялся суд над уцелевшими палачами из Освенцима . Советами туда был отряжен  юрист Н. Алексеев, в портфеле которого лежали неопровержимые документальные улики с автографами зловещего палача Менгеле – четыре увесистых тома, так называемые «Книги смерти». Получил  их Алексеев от КГБ. С наказом: ежели будут любопытствовать, отвечать – нашлись в сусеках госбезопасности, а откуда у них они взялись, не ведаю. Ведь с госбезопасности спрос, какой? Никакой!
 Палачей заслуженно осудили. А Международный комитет Красного Креста, что в Женеве, а за ним вся Европа разволновались не на шутку: мы тут по всему свету ищем эти книги, а СССР молчит! И почему только четыре? Их, знаем, несколько десятков,  там ещё тысячи и тысячи имён. И давай засыпать советские власти письмами на сей счёт. Ну, а «наши» с бараньим упрямством в ответ долдонили одно и то же: искомых книг в СССР не имеется.
В общем, итак уже имеющееся у Запада серьёзное подозрение к СССР  относительно трофейных документов только укрепилось.
Первое враньё порождает последующее, которое принимает всё более и более нелепые формы.
Использовать уникальную информацию из трофейных зарубежных фондов советским учёным в своих трудах, посвященных, например, Гражданской войне, советско-польским отношениям, Второй мировой войне   - ох, как хотелось. Но ссылаться-то на Особый архив было нельзя. Тогда придумали наивно-простецкие, как говорится, для дураков, ссылки типа «Историко-дипломатический архив» или «Центральный государственный архив Октябрьской революции СССР», «документ обнаружен среди трофейных германских документов».
  Поскольку продолжалась охота на нацистов, СССР участвовал во всех процессах против военных преступников:  и в Кобленце, и в Людвигсбурге, и в иных городах, пригвождая карателей неопровержимыми фактами из германских же трофейных документов, находящихся в Особом архиве СССР. Что интересно, предварительно из шифров на делах вытравливалась аббревиатура «ЦГОА СССР», изымались так называемые листы использования, заверительные надписи. По окончании процессов все эти данные вновь восстанавливались.
Делая ссылки на Историко-дипломатический архив МИД  СССР или ЦГАОР СССР, демонстрируя на процессах военных преступников сотни трофейных дел, советское руководство тем самым подтверждало тот факт, что эти документы хранятся в СССР.
Вот и хлынул в соответствующие советские  органы поток запросов из Международного Комитета Красного Креста о судьбе безвестно пропавших в огне Второй мировой войны людей. Таких запросов поступило около 2-х миллионов, и на все дан отрицательный ответ.
Но Запад не верит. В 1979 г. Международная служба розыска Красного Креста, находящаяся по настоянию правительства ФРГ на её территории, в курортном городе Арользен, пишет начальнику Главного архивного управления при СМ  СССР, «что реестры погибших в Освенциме помогли бы семьям разной национальности рассеять неизвестность об участи дорогих им пропавших без вести». В ответ.… Никакого ответа.
Тогда МСР делает второй заход в 1986 г., но от имени посольства ФРГ. В ответ из МИД СССР следует: «Советские архивы не располагают книгами регистрации актов смерти в Освенциме".
Но ведь есть они, есть! И МСР ищет новые подходы к увёртливому Главному архивному управлению, теперь уже через Красный Крест СССР, с которым у нее давняя дружба.
Тех времён начальник Управления розыска В. Фатюхина спрашивает Вагана Михайлова, о котором уже было упомянуто в нашем рассказе, что  отвечать-то на письма Международной службы розыска? Ей втолковывают: «Проинформируйте МКК, что ГАУ полными списками не располагает».
Но от МККК теперь так просто не отделаться. Он жалуется в ООН . И уже постоянный представитель СССР при ООН журит Михайлова по поводу «нерешаемого в течение многих лет очень важного с гуманной точки зрения вопроса». Поняв, что ЦК КПСС, как говорится, в курсе дела, Ваган Фёдорович, широко улыбаясь партийному своему куратору, развёл руками:
 – Чем там Красный Крест занимается, почему проблему перед нами не ставит? Нет вопросов, отдадим копии!
           Но ведь в «Книгах смерти» упомянуты имена только 70-ти тысяч замученных людей. А как же быть с сотнями тысяч узников других нацистских концлагерей: Заксенхаузена, Гросс-Розена, Штуттхофа, Наувеймера, Дахау, Бухенвальда, Нидерхагена-Вевельсбурга? Разве их судьба не волнует родственников? Независимов предупредил Михайлова, что если списки с жертвами нацистов не будут переданы МККК, он, вопреки воле Михайлова, объявит об этом на весь белый свет через «Известия» и зарубежные средства массовой информации, что бы это ему ни стоило. Ваган Фёдорович нервно забегал по своему огромному кабинету:
           - Я запрещаю Вам самоуправничать. Мы и так с Освенцимом почти раскрыли себя! Вы что, не понимаете, что за этим последует? Сотни дел немецкого происхождения! Они же догадаются, что за вывеской Центрального особого госархива СССР кроются трофейные фонды Германии!
- Может быть, и догадаются, Ваган Фёдорович. Я думаю, что рано или поздно нам придётся раскрыть тайну Особого архива. Времена не те.
- Зарубите себе на носу, Стефан Степанович, если вы это сделаете, будете наказаны. Я приказываю Вам молчать о содержании Особого архива.
Ваганов плюхнулся в своё безразмерное рабочее кресло, помолчал, затем вскинул на Независимова глаза:
- Ладно, готовьте документы об остальных лагерях к  встрече с делегацией МККК. Только имейте в виду, будем говорить, что списки погибших разысканы в других открытых российских архивах, а не в Вашем архиве.

Вальяжные жители маленького курортного западногерманского городка Арользен, привыкшие к тихой неприметной жизни, были немало озадачены, увидев, прогуливаясь утром 9 ноября 1989 г. по тенистой Большой аллее, развевавшийся на флагштоке перед зданием Международной службы розыска «серпастый – молоткастый» флаг. С чего бы это?  На следующее утро местные и федеральные газеты сообщили о том, что «Советы передают МККК списки с 400.000 имён жертв фашизма».
Именно тогда в Арользене Независимов впервые испытал ни чем не передаваемое чувство исполненного гражданского долга, видя, как Европа приветствовала этот акт милосердия, акт покаяния за долгие годы умолчания о павших.

Дурацкое положение хранителя «архивных тайн», которые таковыми не должны были быть, жгло душу Независимова. Голос неба подсказывал ему – дальнейшее молчание ляжет тяжким камнем на его сердце и корить себя за чиновничье малодушие и покорность будет он до конца дней своих.
Какой же найти предлог, чтобы покончить с этими секретами? Ничего путного в голову не шло. Нужна была собственная убеждённость в правоте своего поступка. Поступка, о котором никто в верхах не должен был прежде узнать.
Независимов поднял телефонную трубку и набрал номер собкора «Известий» (тогда ещё единственных и знаменитых «Известий», отличавшихся своей подчёркнуто независимой демократической позицией в освещении текущей политики) Максимовой:
 - Добрый день, Элла Максовна. Узнали? Не могли бы вы в ближайшие дни приехать в архив? У меня для Вас есть прелюбопытнейшая тема. Какая? Нет, по телефону никоим разом не назову её. Только в разговоре тэт-а-тэт.
Максимова примчалась в архив назавтра спозаранку. Надо сказать, что за время своего директорства Независимов кое-чего добился от хозяйственников в облагораживании внутреннего облика, как своего кабинета, так и некоторых иных присутственных помещений. Например, торцовые оконные проёмы  административного первого этажа застеклил цветной мозаикой. Таким образом, корреспондента Независимов принимал в достойной обстановке.
Расположившись за утренним чаем в удобных креслах, они с удовлетворением вспомнили благополучно завершившуюся историю с «Книгами смерти» Освенцима и другими расстрельными списками.
- Стефан Степанович, ну, рассказывайте,- не выдержала Максимова.
- Элла Максовна, как вы думаете, что хранится над нами на пяти этажах?
- Как что? Мне говорили в Главархиве, да и Вы тоже – документы Главного управления по делам военнопленных МВД СССР и освенцимские книги.
- Так вот, дорогая моя Элла Максовна, не только они. Это лишь половина, а другая – немецкие трофейные документы.
- Да не может быть,- экспрессивная по натуре Максимова всплеснула руками. – Вы покажете мне их?
- Покажу. Для того Вас и позвал. Я хочу Вам предложить, если Вы не испугаетесь, написать очерк об Особом архиве и таким образом вытащить его из мрака тайны на всеобщее обозрение.
- А вы не боитесь?
- Теперь уже нет. Я многое передумал и считаю, что всё делаю в соответствии с Божьими заповедями.
Усмехнувшись, Независимов добавил:
- И в соответствии с демократическим духом объявленной Горбачёвым перестройки.
Неделю Максимова сидела в кабинете директора, с утра до ночи углубившись в древние и новейшие фолианты, то охая, то вздыхая, то замолкая на долгие часы.
Подчинённым Независимов объявил, во избежание ненужной огласки, что у него работает по распоряжению «сверху» специальный представитель. Этого  было достаточно, чтобы вымуштрованные особым режимом работы архива сотрудники держали язык за зубами.

17 февраля 1990 г., как всегда за полчаса до начала работы, Ваган Фёдорович Михайлов вошёл в свой кабинет и только было взялся за свежие газеты, как в проёме входной двери показался его помощник Илья Валентинов, возбуждённый и с газетой в поднятой руке:
- Ваган Фёдорович, Независимов раскрыл тайну Особого архива! Вот, в «Известиях» репортаж!
- Как раскрыл? Вы что, шутки изволите шутить с утра?
- Никак нет. Прочтите сами.
Порывисто выхватив из рук помощника газету, Михайлов углубился в чтение. Начальные строки репортажа вызвали на его лице мучительную гримасу, словно он случайно проглотил изрядную порцию хинина. Вот что он прочитал:
 
                «ПЯТЬ ДНЕЙ В ОСОБОМ АРХИВЕ»               
«В Центральный государственный особый архив СССР, впервые за почти полвека его существования, получил доступ журналист – специальный корреспондент «Известий». Огромное хранилище, шестое по величине в системе государственных архивов страны, закрыто для посетителей. Число людей, побывавших в нём, исчисляется не более чем десятками. Почему так? КАКИЕ ДОКУМЕНТЫ НАХОДЯТСЯ В АРХИВЕ? Об этом вы прочтёте в нескольких корреспонденциях, которые мы предполагаем напечатать в ближайшие дни».

Далее следовал текст под заголовком:
                «ЗА РЕШЁТКОЙ»
«Здание разместилось на тихой боковой улице, без вывески, окна затянуты железными прутьями. Вздумай прохожий толкнуть тяжёлую дверь, наткнётся на постового. Да едва ли кому придёт в голову  такое желание: приучены мы не соваться туда, куда не положено. Зато иные сведущие в истории войны зарубежные гости, едучи из Шереметьева, из аэропорта, и узнав, что шоссе именуется Ленинградским, многозначительно переглядываются, а то и вслух выскажутся: это, мол, здесь где-то неподалёку тайный архив? За кордоном в наших секретах весьма сведущи. Мы-то простодушно полагаем, что без вывески всё шито-крыто, или делаем вид, чтобы уж сильно не докучали иностранцы. А со своими и объясняться не надо.
 Центральный государственный особый архив СССР существует сорок с лишним лет, не упоминаемый ни в одном справочнике. Любые ссылки на архив запрещены. Если появляется неотложная необходимость обнародовать какую-нибудь бумагу, ей подыскивают «крышу», вроде бы взята из легального хранилища, скажем, ЦГАОРа - архива Октябрьской революции. Под тамошними шифрами, номером фонда, дела и выпускают пленницу на печатные страницы.
Но дожили мы, слава Богу, до гласности. Прошлым летом были  извлечены из недр архива, правда, с превеликим трудом, освенцимские Книги смерти с фамилиями семидесяти тысяч узников из двадцати четырёх стран, погибших в лагере уничтожения. Написать наша газета об этой истории написала («Архивный детектив», №177. 1989 г). Только опять архив не назван. А уж про его содержимое  - ни звука. Просил тогда его директор не навлекать на него лишние неприятности. И без того пошёл Стефан Степанович Независимов на риск. Лет пять-десять назад ему бы за Книги смерти головы не сносить.
Миновали полгода, и хоть статус у архива прежний, архисекретный, сам директор пригласил меня в своё зарешеченное учреждение.
Одна из нецелесообразностей, как раз принцип секретности, состоит в том, чтобы стражи не ведали об истинной цене охраняемого богатства, чего стоит правда и чего – ложь, укрытые в папках. А где там правда и где ложь, определимо лишь на свету. Света знания, компетентности опасались и опасаются вершители судеб многих государственных и министерских архивов, по сей день недоступных простому вневедомственному смертному. Будь он доктором наук или студентом, маститым писателем или начинающим журналистом, исследователем или изобретателем.
- Вы заметили,  - спрашивает Независимов,- что в зданиях, выстроенных для архивов, нет нормальных читальных залов? Это политика. Народу надлежит читать в библиотеках. Что знать дозволено – то в книгах. А что знать ни к чему – то в архив. Мы, как и вы, ждали проекта Закона о печати. Дождались. Читаем в статье 5: «Не допускается использование средств массовой информации для разглашения сведений, составляющих государственную или иную специально охраняемую законом тайну». В нашей стране, где все запутались в запретах, закон должен установить разновидности «иной тайны». Иначе ведомства втиснут в новую формулу всё, что нужно для бесконтрольного комфортного существования. Свежий пример – не допускают учёных к информации тридцатилетней и большей давности в Государственном архиве народного хозяйства, хотя его сотрудники были бы рады исследователям. Почему часть фондов закрыта? Возражают фондообразователи – Госплан, министерство финансов, Госбанк. Причины понятны, а на поверхности стандартное – государственная тайна. При чём тут она? Многие граждане и не подозревают об истинном смысле этого понятия. Государственная – исключительно военная тайна, оберегающая от урона оборону. И если с этих позиций взглянуть на наш Особый архив…
Прежде чем глядеть, обратимся к его началу – лету сорок пятого года, когда командующий 59-ой армией сообщил по инстанциям, что в замке Альтхорн, в Нижней Силезии, обнаружены немецкие архивы, эвакуированные из разных мест Германии. Их свезли в Москву, в Главное архивное управление НКВД СССР, ведавшее тогда  государственной безопасностью. Они составили основу трофейной части архива. Чьих только бумаг здесь не было, какие стороны жизни Третьего Рейха не представлены! Финансы, хозяйство, научные институты, фирмы, концлагеря, издательства, информационные агентства, общественные организации, личные фонды министров, партийных деятелей…
Вот в недавнем разбирательстве с секретными протоколами к советско-германскому договору 1939 года архив тоже помогал. В докладе председателя специальной комиссии на сессии Верховного Совета СССР, он, естественно, впрямую не назван, сказано про «некоторые ключевые документы из советских архивов».
Огромное собрание, шестое по величине в системе государственных архивов, хотя и со множеством пустот и пробелов, фрагментов без начала и конца. Что, чьё? Уникальный документ или пустячный? Мир его ищет, общеизвестен, опубликован?
По-разному брали трофеи. Наши союзники предусмотрительно подготовились. При вступлении в города поисковые группы без промедления бросались на розыск. Так, можно сказать, планомерно взяли знаменитый архив Риббентропа. Американцы, англичане успели энергично обшарить Тюрингию, Саксонию до входа советских оккупационных войск. Из укромных горных замков вывезено несметно всякой всячины. В Магбурге, в специальном центре, бумаги классифицировали, переводили. Очень скоро они понадобились на Нюрнбергском процессе главных военных преступников, оказав неоценимую помощь обвинению. 
В США попала большая часть фашистских документов, которые историки тщательно обработали. Они не просто доступны – можно приобрести в собственность любой микрофильм. А нам в сорок пятом было не до того.
Журналист-германист Лев Александрович Безыменский, тогда офицер разведотдела 1-го Белорусского фронта, вспоминает, сколько всего побросали, упустили, затоптали. Восьмая гвардейская армия штурмовала главное управление имперской безопасности, не подозревая, что сосредоточено внутри. После боя хватились, а бумаг уже нет.… В конце мая  привозят в штаб шесть громадных ящиков из Постсдама, обнаружены после пожара в имперском военном архиве. Бойцы заметили в одной из уцелевших комнат свежеоштукатуренную стенку. Оказалось, за ней упрятан план операции «Зеелёве» - высадки немцев в Англии.
Спрашиваю Независимова:
- Он у вас?
- Кажется, нет. Возможно, в Центральном архиве Министерства обороны?
Так ведь и в Подольске ни до чего не доберёшься, архив закрытый. Говорят, трофеи разобраны кое-как, приблизительно, хранятся вместе с оперативными документами армий, дивизий – кто что захватил.
Писательница Елена Ржевская была военным переводчиком в 3-й ударной армии, сражавшейся в Берлине.
Остановили у штаба грузовик: что везёте? А-а, бумажки какие-то. Посмотрели – они из германского МИДа. Начальство рукой махнуло: чёрт с ними!
Штабные коридоры превратились в бумажные свалки. Разбираться некому и некогда. Что отправили в Москву, что побросали, сожгли. С другой стороны, позволительно ли сравнивать? Наши части с жесточайшими боями врывались в пылающие города. Американцы – получали в большинстве целенькими, ещё и бургомистры встречали у ворот. Знаменитый лётчик А. Беляков справедливо писал Ржевской, автору книги «Берлин, май 1945»: горели человеческие жизни, никто не замечал горящих бумаг. Как обвинять тех же разведчиков в нерасторопности и невежестве, если можно было поплатиться даже за подобранную на мостовой гитлеровскую «Майн кампф»?
Архивы, взятые в Альтхорне, попали в ведомство, которое меньше всего заботила правда, история, интересы науки. И больше всего – обнаружение внутренних врагов. В них числили после победы не только фашистских палачей и их пособников, но и пленных, заключённых лагерей, угнанных на принудительные работы. Архив работал исключительно на ловлю «предателей Родины».
Через несколько лет в него влились трёхмиллионные фонды прекратившего существование управления НКВД, которое ведало лагерями немецких военнопленных. Тоже, понятное дело, суперсекретные. А в 1961 году ГАУ выделилось из МВД, стало управлением при Совете Министров СССР. Однако нравы и порядки не изменились, замков не сняли. Доступ сюда был открыт тем же малочисленным любознательным посетителям из «заинтересованных» органов. Для всех  прочих – закрыт наглухо. Да и как, простите, разрешить цивильной публике вход в учреждение, которого официально не существует! В его смете нет даже строки «междугородная связь», звонить ни сюда, ни отсюда нельзя, дабы не открыть объект.
Веду речь к тому, что Особый архив не изучен. Поединичной обработки фондов, говоря языком архивистов, не было. По верхам, по корешкам просмотрены, по-быстрому пролистаны, трофеи-то на немецком, полно рукописей. Составили короткие аннотации – тема, предмет. И за это великое спасибо! Не по силам исторический научный труд маленькому коллективу. То, что показали мне, - капля в море, глубину которого никто не измерил. Тут, если сведущий человек «нырнёт», возможны самые неожиданные находки».

Дочитав репортаж, Ваган Фёдорович поднял растерянные глаза на помощника, в испуге спросил:
- Илья Иванович, но ведь тут написано «продолжение следует». Что он ещё этой журналистке наговорил? Это же скандал! Надо немедленно посовещаться с замами и пресечь!
- Ваган Фёдорович, а что пресечь-то? Уже поздно. Вы знаете, в «Известиях» Голембиовского  не заставишь снять с набора запущенную статью. Давайте дождёмся окончания публикации и тогда примем разумное решение. Как говорится, утро вечера мудренее. Хотя уже утро!
Последующие четыре дня всё архивное сообщество СССР, от Бреста до Чукотки и от Мурманска до Кушки, начинало свой рабочий день с чтения максимовских репортажей.
Продолжение было таким:

                «РОССЫПЬ»
             
«Когда в сорок пятом году в замке Альтхорн, где наши войска взяли фашистские архивы, запихивались без разбора в ящики связки бумаг, схоронили, как говорится, и концы. У аккуратистов немцев каждый фонд, надо думать, был обозначен – откуда вывезен. Кому принадлежит. Но адресов по большей части не осталось. Потеряны по небрежности, или уничтожены, или упрятаны дальше, чем сами бумаги, чтоб уж совсем ничего не распутать? Возможно, знатоков я своими рассказами наведу на след, а журналисту с таким детективом не справиться.
С тем большим трепетом прикасалась я к обветшавшим, с ломкими краями рукописным листам и листочкам. На такое вот скрупулёзное жизнеописание Екатерины Второй истрачены годы. Кем? Может (опять это слово, но без него в закрытом архиве шагу не ступить), оно таит открытия для специалиста  по 18-ому веку? А специалист по 20-ому обнаружит неизвестное в заметках немца, который попал в Петербург в декабре 1905 года и беседовал с графом Витте?
Исследователю октябрьских событий почитать бы быстрые карандашные записи в толстой тетради, сделанные явно по горячим следам осенью семнадцатого года, перед восстанием, каким-то крупным деятелем (работники архива предполагают, что это Н. Авксентьев, один из лидеров партии эсеров, её идейный вождь, министр внутренних дел в правительстве Керенского и председатель предпарламента). Мне сказал известный историк: «Завидую, что вы держали это в руках».
А огромное письмо Борису Савинкову в Варшаву от его приспешника из Владивостока, целый трактат с планами свержения большевиков: «В Европе появился Муссолини . Будущее за ним, если его не убьют коммунисты. У Вас тоже имеются все данные, чтобы стать русским Муссолини».
Карты «Полезные ископаемые Сибири» - отдать геологам. Нотные записи татарского, чувашского фольклора – музыковедам.
И что мне показали? Ничтожную частицу, даже не вершину айсберга в пять этажей высотой.
Разрозненные дела называются по-архивному россыпью. Золотая россыпь в прямом смысле слова, если перевести на нынешние мировые цены раритетов. Коран XVI  века. Благодарственное письмо Бисмарка  по случаю подарка ко дню рождения, к тому же с  трогательной стариковской опиской в дате – ошибка на целый век. Средневековое «описание турнирных боёв в Нюрнберге» с красочными гербами и планом города. В Нюрнберге фолиант под стекло бы упрятали, укрыли чехлом от света, а мне и полистать не возбраняется.
В этот день я отложила в сторону две папки. Первый звонок в Калининград, в общественную экспедицию, занятую поиском музейных ценностей, Янтарной комнаты:
- Пригодилась бы вам немецкая карта Восьмого форта с подземными ходами и коммуникациями?
- О чём речь? Форт мы хорошо облазили. Но хорошо ли? Необходимо сравнить. Где карта? Пожалуйста, адрес…
- Нет адреса!
Разговор с Ленинградом, с писателем Граниным:
- Даниил Александрович, мне удалось просмотреть переписку Института имени кайзера Вильгельма с научными лабораториями и фирмами относительно совместных опытов. 30-е годы. Многократно упоминается Тимофеев-Ресовский , ваш Зубр. И ещё Борн , и Арденне .
- Немцами помечено, что письма – для служебного пользования?
- Ничего подобного, самые обычные письма.
- Очень существенно! Военная прокуратура отказывает в посмертной реабилитации Тимофеева-Ресовского. Если в Германии не засекречивали переписку, это подтверждает, что работы были невоенного характера. Понимаете, как важно…
- Понимаю. Но у нас письма закрыты.
Архивы – документальное отражение жизни, самое объективное. Можно заложить на хранение и неправду, дабы обелить предков в глазах потомков, но всё равно она обнаружит себя, окружённая противными свидетельствами. Как в жизни, лежат в архиве рядом добро и зло. Бывает, что события, явления, разделённые временем, расстоянием, несовместимые по причине принадлежности к разным сферам жизни, оказавшись в виде бумаг на рабочем столе по соседству, вдруг позволяют уразуметь ранее необъяснимое. Или наоборот, подталкивают к невесёлым вопросам.
Архивы Центрального строительного управления войск СС взяты при освобождении Освенцима. В нескольких сотнях «единиц хранения» доходчиво и деловито, языком чертежей, расчётов, финансовых смет изложена типовая технология строительства фабрики смерти со спецподразделениями, включая лагеря - цыганский, еврейский и советских военнопленных. Общей стоимостью в 51.797.218,5 рейхсмарки.
Инженерные усовершенствования крематориев с муфельными печами, пристраиваемыми к «баням для особых мероприятий», позволили довести их пропускную способность до 4.756 человек в день, в том числе в русском лагере до 1.440. Тем не менее, начальник управления с тревогой сообщает в служебной записке, что «из-за непрерывного и сверхнормативного использования от возникшего перегрева дымовая труба дала такие трещины, что возникла опасность её падения».
Военный переводчик, видно, был человеком толковым и порядочным. Успев перевести лишь небольшую часть документов, пишет: дальнейшее исследование всех материалов специалистами в технике и медицине поможет более полно осветить подлинное назначение установок и приспособлений, скрытых в переписке под условными обозначениями.
Дальнейшего исследования не было. «Лист использования» фонда пуст.
А на другом этаже – материалы, принадлежавшие Главному управлению по делам немецких военнопленных НКВД. Оттуда много что можно почерпнуть – предвоенное внутриполитическое положение в Европе, Японии, Китае, подготовка к войне, белая эмиграция в Манчжурии. Мне показали документы о жизни пленных. И так получилось, что читала подряд: сперва о производительности освенцимских крематориев – для одних пленных, затем о нормах котлового довольствия – для других. Расклад по весу круп, мяса, рыбы, сахара…Можно было бы усомниться в этих цифрах, и в фотографиях меню из столовой, и в отчётах санитарных врачей, если бы за ними не следовали сотни страниц раздумий самих пленных о плене.
«До сих пор не могу понять советских людей. После всего, что было…». «Ад в Сталинграде и рай в лагере». Это – лагерь без номера. Следующим назван - №97, Елабуга. «Мы тащились голодные, как волки, раненые, с обмороженными конечностями, подыхая от полного истощения… 31 января взяты в плен. Трёхразовая горячая еда, 600 граммов хлеба в день показались чудом.  В лагере госпиталь с превосходным персоналом. Многим спасли здоровье и жизнь». «Вспыхнул тиф, русские врачи и санитары работали днём и ночью. Не один из них пал жертвой эпидемии». «Еженедельная баня, в свободное время спорт, библиотека….». «Вернувшись, мы засвидетельствуем это перед немецким народом и общественностью мира. Ганс Губер, обер-лейтенант».
Здравствует ли обер-лейтенант, прошедший через Елабугу? Что рассказал он дома?
Опять же, написанному за проволокой можно доверять не до конца. Но через годы, на родине, тысячи и тысячи прозревших солдат вермахта подтвердили: плен был пленом. Не мором, не пыткой, не убийством. В Советском Красном Кресте вам покажут письма из ФРГ с просьбой найти старинного знакомого из лагерной обслуги, охраны, чтобы через сорок лет сказать спасибо от детей и внуков.
            На папках надпись: «Совершенно секретно».
Ладно, в сорок пятом секретили  всё, связанное с Германией, чохом. Эти-то документы появились в архиве много позже, когда упразднили за ненадобностью управление. Их бы не скрывать, а печатать в назидание и чужим и своим. Скорее, даже своим. Широта души, милость к поверженному – ею бы гордиться и зло усмирять. Не потому ли, однако, стоит на обложках грозный штамп, что тогда же, когда изливалась она на недавних врагов, в учреждениях другого управления – ГУЛАГа , в отечественных, как говорит директор архива, лагерях умирали от голода и издевательств другие пленные – свои. Победители тех, для кого плен обернулся возвращением к жизни.
На одной земле, в одно время, в одном ведомстве кому-то именем государства  назначено было творить добро, кому-то – подлость. Можно себе представить, какие поучительные факты и выводы извлекут социологи, психологи из тех и этих архивов, стань они доступны».
            
                «ЗУБЫ ДРАКОНОВ»
 
«В очередной папке оказались фотокопии с машинописных страничек. Дневники министра пропаганды фашистской Германии, ближайшего к Гитлеру человека – Йозефа Геббельса. За два года, с июля 41-го по 43-й год. Директор Стефан Степанович Независомов не может объяснить, откуда копии попали в архив. Однажды по высокому разрешению давали папку западногерманскому учёному, тот весьма настойчиво добивался. Значит, нигде больше почитать не мог?
А где подлинник этих дневников и остальных? Известно, что Геббельс педантично, изо дня в день, вёл записи в течение двадцати с лишним лет. Со времени окончания войны ищут их историки, издатели, архивисты многих стран.  Попыталась кое-что разведать и я. Найти не нашла, в том смысле, что точного адреса не назову, однако смею, кажется, теперь утверждать, что оригинал довоенных дневников не пропал, не угодил в частную коллекцию. Добывать его придётся из цепких ведомственных рук. Доказательство? Через двадцать лет после войны один из этих дневников видела, читала в Москве московская писательница.
Пока нет закона о Государственном архивном фонде СССР, правила жизни информационных служб Министерства обороны, КГБ, МИД и прочих могущественных организаций не претерпели значительных изменений. Не возбраняется, конечно, взывать к совести и доказывать, что сокрытие от народа важных историко-политических документов безнравственно, антидемократично. О фашизме – тем паче. В природе этой патологической трансформации личности и общества граждане должны отчётливо разбираться именно в наше время, в 90-е годы. Советские – не в меньшей степени, чем остальные. В дневниках национал-социалистические маньяки выкладываются до дна, их откровения предупреждают: глядите, люди, кто способен взять власть над вами, пользуясь вашими слабостями. На каких предрассудках они играют, хитро и нагло пробираясь к государственному рулю.
Да, можно убеждать владельцев дневников. А можно выстроить в хронологическом порядке подтверждения, что дневники у них, то есть у нас, в нашей стране.
Уже второго мая разведгруппа 3-й ударной армии оказалась в подземелье имперской канцелярии, где размещался бункер Гитлера. Прошли считанные часы с момента, когда ворвались туда наши штурмовые отряды. У группы было единственное боевое задание – Гитлер. Живой или мёртвый.
Тела фюрера и Евы Браун  обнаружили в трёх метрах от выхода из бункера. Вспомним добрым словом солдата, рядового Ивана Чуракова (где он? жив ли?).- Это он заметил присыпанную свежей землёй яму. Отсюда началась цепь событий, позволивших человечеству в конце концов получить достоверное свидетельство о конце тирана.
В группу входила переводчица штаба армии Елена Ржевская. Среди гор бумаг, которые она в нетерпении и спешке листала, чтобы понять, что произошло в подземелье в последние дни и часы, были обнаружены в чемодане десять толстых тетрадей с дневниками Геббельса с 1932 года  по июль 1942-го.  Нечитанными – когда тут читать!- их отправили в штаб фронта.
Записки Ржевской «В последние дни» (позже книга «Берлин, май 1945») напечатал в 1955 году журнал «Знамя». Но без сердцевины – почти невероятной повести о том, как разведгруппа добыла неопровержимые данные, что полуобгоревший мужской труп, найденный в саду рейхсканцелярии, и есть покончивший самоубийством Гитлер. В горящем разгромленном городе лихие разведчики – фантастическая удача!- отыскали стоматологов, опознавших сохранившиеся зубы «дракона». При идентификации трупа для судебно-медицинской экспертизы зубы – самое точное доказательство. Акт и протоколы допросов были доставлены в Ставку.
Главный редактор изымал исторический эпизод отнюдь не из своенравия или каприза. Миновали уже десять послевоенных лет, а СССР так и не представил миру документов о смерти Гитлера. Они по-прежнему составляли государственную тайну. Нашу, советскую тайну о том, что фашистского диктатора нет  на белом свете. Помогали Гитлеру осуществить его последнюю волю – уйти в миф. Вот уж поистине торжество злонамеренной глупости.
Для каких безумных проектов сберегали секрет?
И пошли бродить по миру, к радости старых и новых нацистов, легенды о чудесном спасении фюрера.
Вопрос – мёртв ли Гитлер?- опять возник в начале 60-х годов. Газеты раздували любой слух. А почему бы и нет? Основание было: «У западных держав отсутствуют доказательства». Ржевская решила, что пришло время вырвать те документы из спецхранов. Увидеть снова тетради Геббельса не надеялась. Хотя одно упоминание в «Знамени» о том, что они уцелели, в то время наделало немало шума.
Союз писателей обратился в соответствующие органы и получил отказ. Ржевская упорствовала, ей дали телефон. Полковника, снявшего трубку, услышанное обескуражило:
- Вы хотите сказать, что Гитлера нашли, и это был Гитлер?
- Именно. А Вы сидите на доказательствах этого. Я прошу показать лишь то о чём мне известно.
Так Ржевская попала… куда и сама не ведает. Где-то вблизи Кузнецкого моста. Бумаги приносили и уносили. Те, что она заказывала (некоторые – написанные её рукой, удостоверенные её подписью) и те, на которые не рассчитывала. Однажды положили на стол последнюю из обнаруженных в бункере тетрадей Геббельса.
Тридцать страниц цитат из неё, включённых практически в заново написанный, строго документальный вариант книги, произвели сенсацию.
А впереди была новая, не менее громкая. На франкфуртской книжной ярмарке ГДР предложила издательству «Хоффман и Кампе» купить, кстати, за очень небольшие деньги, 16 тысяч машинописных страниц дневников (часть надиктованного Геббельсом в годы войны) и 4 тысячи – рукописных. Разумеется, в копиях с копий, которые, по словам посредника в сделке были подарены ГДР высокопоставленным советским гостем.
В микрофильмах оказалось предостаточно пробелов. Изъяты, к примеру, июнь – сентябрь 1939 года – то ли, когда презентовали, то ли, когда продавали. Ясно, там речь о советско-германском договоре, может, и о секретных протоколах к нему. Из 45-го года налицо всего 38 весенних дней. По разумению издателей, большая часть военных дневников до сих пор пребывает в неизвестности. Есть сведения, что фотопластины, снятые ещё при жизни Геббельса, по его приказу, с военных дневников, закопаны близ Потсдама.
У издательства были сильные сомнения – не подлог ли? Лишь через пять лет вышли «Дневники 1945. Последние заметки». Всё остальное ещё долго изучалось в Институте современной истории и федеральном архиве, пока два года назад не появились первые тома.
Между прочим, в обширном предисловии, где реконструируется судьба дневников, приведено заявление, сделанное польским историком, живущим в ФРГ. Работая в Москве, в архиве Министерства обороны, он неожиданно наткнулся на множество увязанных папок с дневниками.
Хотите - верьте, хотите - нет, но похоже на правду.
Ну откуда Константин Симонов  брал выдержки из дневников, вошедшие в военные заметки «Их путь»? Как всегда, без ссылок, туманно: «читая архивные материалы… в лежащем передо мной документе…»
Особый архив, архив Независимова, мы таким образом покинули. В другой или другие ведёт нить от находки в бункере фюрера. Но ведь все они особые. Особняком стоят, за проходными и бюро пропусков. Особенный – опричный, расшифровывает Даль . Не на главной дороге, за пределами. И не особые архивы – особые. Попробуйте войти просто с улицы в областной, в районный…
Гуманнейшее достижение цивилизации, которому предназначено быть в одном ряду с библиотекой, музеем, ревнителями духовного просвещения, - кому и чему оно продолжает служить? Обогащению или укорочению народной памяти?»

                «ОШИБКА ЛОРДА КЕРЗОНА?»

«Самым загадочным из увиденного и самым значительным, если загадка прояснится, надеялась я, станет газетная вырезка из бельгийской газеты «Пёпль» с письмом  В. И. Ленина,  датированным 10 июня 1921 года. Это большое письмо ни в  какие собрания сочинений не входит.
Перепечатано «Пёпль», как сообщается в короткой сводке, из бельгийской же газеты «Суар» за 25 августа 1921 года. Имени адресата нет, упомянуто лишь, что доставил письмо в «Суар» уже переведённым на французский язык (с какого?) некий русский из Гельсингсфорса, заслуживающий,  как уверяет «Суар» и повторяет «Пёпль», полного доверия.
Наш брюссельский корреспондент отправился в «Суар». Увы, не сохранилось в редакции ничего, что способно пролить свет на историю письма. Но в нём есть «крючки», за которые можно зацепиться. «Всё чаще и чаще я вспоминаю те счастливые дни в Цюрихе, когда мы вместе обсуждали проблемы будущего социального поворота… Тон моих писем или, лучше сказать, моих бесед с Вами сегодня не так оптимистичен и спокоен, каким был прежде…. Надеюсь получить от Вас известия в ближайшем будущем… Ваши письма – это отдых для меня…».
Обнаружив вырезку в одном из фондов, работники Особого архива тотчас послали её в Институт марксизма-ленинизма при ЦК КПСС: не открытие ли? Ответ пришёл быстро: «Присланный Вами текст нам известен. Он неоднократно публиковался в иностранной прессе. В институте проведена экспертиза текста, которая установила, что это – очередная фальсификация. Заместитель директора И. Китаев».
И мне ИМЛа, конечно, было не миновать.
Бельгийскими газетами дело тогда не ограничилось, через пять дней, 30 августа, письмо появилось в «Рижском курьере». Десять лет назад кто-то в Риге, в университетской библиотеке набрёл на сенсационную публикацию. Её прислали в институт. Как велись и что дали научные изыскания?
- Поработали наши товарищи,- говорит заведующий сектором произведений Ленина Центрального партийного архива В. Н. Степанов, - сопоставили с ленинской перепиской того времени, статьями, речами. Пришли к выводу, что подделка. Вообще Ленин был оптимист, жизнелюб, а тут…
- Можно посмотреть заключение экспертов?
- Письменной разработки не делали.
- Тогда побеседовать с кем-нибудь из них?
            - Старики корпели, никого уже не найти.
Выясняется, что в последние годы в мире вспыхнул интерес к письму из «Суар» - уж очень современно звучит. Запросы приходят из разных стран, от кого, Степанов сказать не может, потому папку с перепиской держит от меня поодаль. Папка вся посвящена фальсификациям, чувствую, прелюбопытная.
Случаи подделки ленинских работ специалистам неизвестны, так что письмо в своём роде уникальное. Зато по мелочам кое-что фабриковалось. Вот, пожалуйста. Это в руки дают – трёхстрочную записочку Рудзутаку  от В. Ульянова (Ленина). До чего похожа подпись!
Однако, позвольте, 1926 год… Степанов смеётся: Бухарин сочинил на заседании Политбюро. Весёлый был человек Николай Иванович.
- Только текста не переписывайте!
- Почему? Славный штрих к облику человека. Я запомнила: «Тов. Калинин говорил очень остроумно. Дальше идти некуда…»
- Бухарин карикатуры рисовал, тоже публиковать прикажете?
Должна извиниться за забывчивость: цитируя ответ ИМЛа архиву, пропустила венчающее слово – «Секретно».
Послушаем других историков. Три доктора наук – Я. Тёмкин, В. Фирсов, Ю. Шарапов – вертели газетную вырезку так и эдак, откладывали в сторону и опять вчитывались. Задавали неожиданные вопросы:
- Что ещё напечатано в этом номере газеты?
- Что лежало рядом в архивной папке?
«За» и «против» спорили.
- Нет, не ленинский стиль…. Но вы забываете, что это перевод, а с учётом последнего на русский – двойной…. А вот похожая интонация…. Через две недели он выступал на конгрессе Коминтерна  – спокойная, твёрдая речь. Ленин не мог быть столь противоречив…. Но это сугубо личное письмо. Откройте Красина : «Когда я летом 1921 года приезжал в Москву и пришёл к Владимиру Ильичу в его кабинет, я застал его в тревожном настроении…» …А я вам напомню майское письмо к Кларе Цеткин и Паулю Леви  «Крестьянское хозяйство – гигантское большинство населения колеблется. Разорено, недовольно. Но мы не должны быть слишком пессимистичны»… У Ленина бывали минуты мрачного уныния, беспощадной критики всех и вся….  Прочтите ещё раз статью «Кризис партии». Вспомните, что он говорил в мае: «…состояние неуравновешенности, неопределённости, отчаяния, безверия овладевает известными слоями рабочих… пролетариату приходится переживать период деклассированности»… Я вижу перекличку с идеями «Что делать?»… А где же письма ему от этого адресата?.. Среди того, что не найдено!..
Тёмкин, специалист по Цюриху, составил «круг подозреваемых лиц». Фирсов отводил их одного за другим: это – легкомысленный левак, этому – после скандальной истории, которая с ним приключилась, - Ленин не написал бы.
Будем исходить из того, что имеем дело с фальшивкой. Но в ней ссылка на Красина: «Я писал Красину, что считаю необходимым неофициально вступить…». Леонид Борисович, будучи в Лондоне, читал европейские газеты и первым должен был разоблачить обман. Добросовестно пролистала наши центральные газеты за лето, осень того года. «Известия», на что уж малы и тесны были, всё – на двух страницах, а раздел «За границей» присутствовал в каждом номере, в основном представленный сообщениями зарубежной прессы.   Клеветы в ней было достаточно, и опровержения появлялись не столь уж редко. Однако отголосков письма из «Суар» я не обнаружила. В Амстердаме в Международном институте социальной истории собран богатейший материал по европейскому рабочему движению. Располагает институт и фондом документов Красина. Позвонили директору, доктору Фишеру: нет ли у них этого письма к Леониду Борисовичу или, наоборот, информации, разоблачающей публикацию в «Суар»? Любезный разговор, любезный ответ через два дня: -  К сожалению, нет.
Ещё довод: будь письмо настоящим, разве решился бы адресат обнародовать доверительное послание! Или «почтальон» из Хельсинки и есть сочинитель? Знал Владимира Ильича со стороны или был знаком?
Пришлось остановиться на сложно противоречивой формуле: нельзя доказать, что письмо настоящее,  но это не исключено, хотя очень сомнительно.
Фирсов был уверен, что проскочить в Европе незамеченным письмо не могло, продолжение должно было быть. И оказался прав. Только не на продолжение удалось выйти, а на предысторию. По чистой случайности. Просто у коллеги-международника в добрых знакомых – заведующий архивом внешней политики СССР Владимир Васильевич Соколов. Дипломатических отношений с Бельгией в те годы не было, но вдруг сохранилось какое-нибудь августовское донесение, сообщение оттуда?
Соколов вопросу не удивился:
- Это вы про письмо к анонимному цюрихскому другу?... Как же, сам я в лондонском архиве в семьдесят первом году на него наткнулся.
И вовсе не в газетах. Письмо – на английском языке – было разослано членам английского правительства с сопроводительной запиской министра иностранных дел Великобритании лорда Керзона: «Кабинет может заинтересовать копия следующего конфиденциального письма, написанного недавно Лениным другу в Швейцарию. Нет причин сомневаться в его достоверности. Как открытие оно представляет огромный интерес и важность». Но дата, дата – 2 августа! Значит, до всех публикаций. Значит, в газеты оно просочилось из английского МИДа.
Владимир Васильевич, специалист во внешней политике, хорошо знаком с лордом:
- Не сомневаюсь, что записке предшествовала проверка. Подозрительную бумагу он не стал бы рассылать.
Но ведь сам Соколов, заинтересовавшись, отыскал по возвращении из Лондона в своём архиве записку в ЦК наркома иностранных дел Г. Чичерина 1923 года, где, правда, мельком (речь идёт о другом предмете) сказано, что письмо – фальшивка.
- Слова Чичерина ничем не подкреплены. Считать их основанием для вынесения окончательного и бесспорного суждения едва ли корректно. Теперь бы добраться до оригинала, доставленного английскому министру и, очевидно, хранящегося где-то в недрах министерства.
Десятки лет гуляют по миру его копии на разных языках. Не потому ли поверил в него лорд Керзон, что зримо встаёт за его строками тяжелейшая ситуация в России и образ очень сильного и безмерно уставшего лидера, взвалившего на свои плечи нечеловеческую ношу, что было летом 21-го года сущей правдой.
Снова прав Фирсов: сама история возникновения документа не может не интриговать историков. Но теперь, набравшись небольшого опыта, прикидываю, какие горы запретов им надо преодолеть, во сколько ведомственных хранилищ проникнуть, чтобы добраться до истины. Кажется, начинаю понимать, почему так обширен указатель ненайденных ленинских писем и статей».

                «СТУЧАТ, ОТКРОЙТЕ ДВЕРЬ!»

«Хожу в архив, как на работу. Однажды, директор Стефан Степанович Независимов встречает меня выговором:
- Вы вчера бросили дело!
Господи, что я натворила? Читаю в отдельном кабинете. Ухожу – ключ в дирекцию вместе со всеми папками. Ах, да, верно, оставила на столе в запертой комнате последнюю из стопки – исследование «Когда и где написано «Слово о полку Игореве». С того дня, с извинениями, мне было отказано в самостоятельности. На глазах – оно надёжнее.
Стефан Степанович и сам был смущён некоторой несуразностью ситуации: соблюдением строжайшего «режима» вокруг князя Игоря. Но это естественное, точнее противоестественное, следствие калечащей ум двойственности, в которой протекает служебная жизнь директора и его коллег.
Уже полгода, со времени знакомства, наблюдаю. Как мечется человек. Опутан по горло запретами, подписками о неразглашении, а голова, фигурально выражаясь, свободна, хотя бы для того, чтобы оглядываться окрест и видеть, как в дни общественного отрезвления нужны открытые архивы. Был бы малообразован, чиновно безразличен, не сознавал, что без свободного доступа граждан к информации невозможно обновление исторического сознания. Но нет же! Всё понимает и принимает близко к сердцу. Если бы не Независимов, не получила бы нынешним летом служба розыска Международного комитета Красного Креста освенцимские Книги смерти. Не удовлетворившись, копнули глубже и вызволили теперь ещё 200 тысяч фамилий жертв фашистских концлагерей, канувших было в безвестность. Это – Независимов.
- Номера фондов в газете не упоминайте…
И это – тоже Независимов.
Закрытость документа – порождение множества социальных и политических уродств. Став фундаментальным принципом устройства архивного дела, она, в свою очередь, громоздила новые и новые нелепости. Многие десятилетия архивисты, как и архивы, были безгласны. Но час настал – месяц назад, когда забастовал Тульский госархив. Как говорит Независимов, терпение «пименов»  лопнуло. Туляков поддержали многие российские области, Украина. Главные лозунги: присоединяйтесь к требованиям радикальной реформы управления нашим делом! Крепите солидарность гуманитарной интеллигенции в защиту своих социальных прав!
Тут уместно напомнить, что наши архивисты – самая нищая категория служащих. В европейском архиве хранитель фонда, который подвозит в читальном зале тележку с документами к столу профессора, получает всего в два раза меньше, чем он. А как же, человек распоряжается особым предметом – государственным достоянием, принадлежащим каждому.
Слово – Независимову, члену коллегии Главного архивного управления:
            - Без свободного обращения с прошлой информацией жизнь демократического государства,  его парламента, прессы, науки невозможна. Тут от ворот и привратника всё подлежит замене. Громоздкое управление: Главархив СССР – Главархивы республик – архивные отделы областей, краёв. Развитию местного самоуправления отвечает децентрализация. Нужно напрямую связать госархивы с новыми законодательными и исполнительными органами, чтобы исключить и любые манипуляции с бумагами. Прямая связь – с обновлёнными Советами народных депутатов.
Архивисты – против всевластной ведомственности. Однако ведомства не дремлют. Вслед за МИД, КГБ недавно дано право постоянного хранения документов Министерству внутренних дел. Пожелают навечно распоряжаться своими архивами и другие. Значит, есть что скрывать? Уровень тайны – показатель нравственного состояния общества.
Сейчас, чтобы выжить, властям каждого государства нужны открытые, честные отношения со своим народом и миром, беспристрастный исторический анализ самых острых  межгосударственных и межнациональных споров. Сокрытие ведёт к взрыву страстей. В фундамент доверия может быть заложена только правда.
Верховный Совет СССР , хочу надеяться, воспротивится недемократической линии на растаскивание Архивного фонда СССР по ведомственным углам. Новый закон должен исключить идеологический подход к использованию информационных ценностей и поддержать общемировые тенденции обращения с документом.
Называю историков, литераторов, которые, узнав от меня о существовании Особого архива, рвутся сюда. Директор руками машет: не вздумай давать наш телефон, всё равно никого не пустим! Двери могут отвориться только после решения специальной комиссии по рассекречиванию, в которую вошли бы фондодержатели – ГАУ, МВД, КГБ, МИД.
Так что, товарищи историки, литераторы и искусствоведы и все рвущиеся, – добивайтесь! Не для того мы открыли Особый архив на газетных страницах, чтобы подразнить общественность, а чтобы побудить к действиям. В наши дни те двери распахиваются, куда настойчиво стучат».

Сказать, что Независимов в эти дни сохранял олимпийское спокойствие,- было бы лукавством. Какое-то сумеречное, тревожное состояние охватывало его по временам. Но не более того. Оно перехлёстывалось ощущением  просчитанной на перспективу исторической значимости содеянного и незримой помощи и поддержки высшей духовной силы.
Спустя несколько дней ему позвонил заместитель Михайлова Коловратьевский, единственный за все годы профессиональный архивист среди руководителей высшего союзного архивного ведомства, и озадачил первой же фразой:
- Стефан Степанович, вот Михайлов поручил мне с тобой поговорить.
- О чём?
-  А я сам не знаю о чём. Сказал, поговорите с Независимовым.
-  Так о чём? О статьях в «Известиях»?
-  Он о них не упомянул. Сказал, поговорите, и всё.
- Евпатьевич, если в шутку, то можешь ему доложить, что ты со мной действительно поговорил… ни о чём. Но я-то знаю, что он хотел от тебя. Узнать, почему я содействовал выходу репортажей Максимовой. Но вы же там не малые дети и прекрасно знаете, почему. А Михайлов так в первую очередь знает. Поэтому и не хочет со мной лично побеседовать. Глупейший разговор выйдет. Мы-то по-свойски понимаем, что  к чему. Но чтобы ты формально был чист как зам, передай ему на полном серьёзе, что, открывая общественности информацию об Особом архиве, Независимов исходил из общего духа шагающей по стране перестройки, указания самого М. С. Горбачёва о том, что он один не в состоянии демократизировать все стороны жизни общества, и каждый на своём месте обязан этому способствовать. Что и сделал Независимов.
И всё же полного удовлетворения от, так сказать, «проделанной работы» директор Особого архива не испытывал. Да, мир много узнал об этом «архиве-невидимке» (уже позднее Независимову стало известно, что репортаж Э. Максимовой подобно девятому валу прокатился через всю планету), но ведь он, Независимов, ни словом не обмолвился о гигантском пласте французских документальных фондов и других стран, кроме немецкого. И не потому, что не хотел этого, а потому, что страх государственного наказания напоминал ему о себе. Покорность «гомосоветикуса», увы, из него всё ещё до конца не выветрилась.
В то же время Независимов совершенно ясно себе представлял, что если он в ближайшее время не придумает что-то подходящее для предания огласке местонахождения французских, а с ними и других западных документальных фондов, заскорузлое архивное ведомство никаких «умодвижений» в этом направлении не предпримет.   
Если по поводу раскрытия фондов Военного ведомства, Главного управления национальной безопасности (около 1 млн. досье), 2-ого бюро Генерального штаба Франции червь сомнения глодал Независимова (чёрт его знает, какие меры наказания к нему будут приняты, как–никак  в этих документах - система, структура разведки, данные о разведке СССР в том числе, связях разведчиков, их пароли, а КГБ тот вообще без конца копается в этих фондах), то в отношении остальных фондов Франции директор полагал, что они должны быть представлены каким угодно исследователям во всей их содержательной красе.   
Именно во французских архивах осели документы многих международных организаций, таких как Комитет по борьбе против расовой ненависти, антисемитизма и нужды, Женская лига борьбы за мир и свободу, Всемирная юношеская лига, Интернациональное бюро прессы, всевозможные масонские ложи, ЦК Всемирного еврейского объединения, Фонд реконструкции Палестины…
А сколько из разрозненных тысяч и тысяч листов французских архивов заботливыми руками российских архивистов было составлено коллекций по истории Индии, Литвы, Эстонии, Испании, Калифорнии, народов СССР, истории важнейших событий в Европе за период с 1798 по 1945 год.
Решение, как это часто бывает, пришло неожиданно. Невольным катализатором его стала неугомонная американская архивистка П. К. Гримстед, которая уже в замшелые советские времена об архивах СССР знала больше, чем все западные разведки вместе взятые.
Всему миру Гримстед наглядно продемонстрировала, что накрыть пеленой непроницаемости все архивные тайны невозможно из-за  огромного объёма информации, заключённой в тысячах и тысячах досье, в том числе и несекретных.
Вот одно из несекретных досье в бывшем Центральном Госархиве Октябрьской Революции (ЦГАОР СССР) и раскрыло Гримстед тайну трофейных французских фондов.            
Американка изучала материалы о вывозе немцами из Украины культурных ценностей и наткнулась на информацию именно о трофейных французских документах.
Вот как сама Гримстед прокомментировала своё открытие в беседе с корреспондентом «Литературной газеты» Е. Кузьминым осенью 1991 года:
  «Е.К. – Только в прошлом году стало известно о том, что в Москве, оказывается, есть так называемый Особый архив. По сей день этот Особый архив носит совершенно абсурдное название – Центральный государственный архив СССР, как будто это наш главный национальный архив. Но в нём нет ни одного  советского архивного документа – только трофейные, нацистские. Вы работали когда-нибудь в нём?
К.Г. – Что вы! Я тоже узнала о нём одновременно с вами из «Известий». А когда узнала и обратилась за разрешением туда попасть – у меня, между прочим, совместная научная работа с Академией наук Украины и я член советско-американской архивной комиссии - мне решительно отказали.
Но вы ошибаетесь, полагая, что в Особом архиве только нацистские материалы. Это общее заблуждение – отнюдь не только нацистские. Недавно я выяснила, что в 1945 году, когда был создан этот архив, в него, например, поступили ещё – ни за что не догадаетесь – 28 вагонов (!) архивных документов французской контрразведки.
Е.К. – Что-что?
К.Г. – Вы не ослышались. 28 вагонов секретных документов секретных спецслужб – французского КГБ».
Естественно, корреспондент «Известий» Э. Максимова «Литературную газету» прочитала и немедленно позвонила Независимову. В голосе чувствовалась обида.
- Как же так, Стефан Степанович? Вы и словом не обмолвились со мной насчёт Франции. Может, в архиве ещё что-то упрятано, о чём даже знаменитая архивная «разведчица» Гримстед не ведает?
- Теперь скажу. А за то, что промолчал про «Сюртэ» в прошлом году, приношу извинения. Вам-то с американкой как с гуся вода, если бы вы рассказали о французских фондах. Но меня бы с треском освободили от должности. И кто бы тогда, по-вашему, продолжил дело раскрытия архивных тайн? Вы знаете таких архивистов? Нет? Ну, то-то же. Германские фонды – ладно, простили, хотя скандал был. Всё-таки принадлежали врагу, трофей. А Франция – союзник в войне, к тому же бумаги разведки. От вас-то я скрыл, а «наверх» сколько раз сообщал – Крючкову, Фокину. Был в курсе дела Лукьянов . Но все промолчали. Чтобы заполучить  деньги, хотя бы для копирования тех же французских фондов, которые, несомненно, придётся вернуть на родину, я предлагал начальнику 10 отдела КГБ Фокину (ведал архивами КГБ – А.П.) через аукцион «Сотбис», на котором не разглашается имя продавца, реализовать такие раритеты как генеалогические древа польских родовитых шляхтичей с  ХII века, норвежские законы на пергаменте, документы о походе Наполеона в Сирию и Египет, акварели Гитлера, наконец, родовые архивы  Ротшильдов, Дюпонов. Уж эти олигархи точно выкупили бы свои раритеты. Но нет, Фокин смотрел на меня как на сумасшедшего. Я понял, что советские, даже крупные чиновники, не в состоянии проявлять собственную инициативу.
- Ну и что же у вас ещё, кроме Германии и Франции?
- Да почти вся Европа. В разных объёмах. По одной стране сотни дел, по другой единицы. Всего 40 тысяч досье. Хотя, скажем, считанные дела княжества Лихтенштейн стоят больше иных сотен.
- И как это всё оказалось у немцев?
            - Никто точно не знает. Не успели французы упрятать своё информационное богатство или, может быть, случилось предательство. В общем, немцы архив захватили и отправили в горы. Ну  а остальное вам известно.
- И что, французы не догадывались, где следует искать свой архив?
- Уж точно догадывались. Они же следили за тем, какие порой архивные подарки  преподносились Франции в послевоенные времена. Едет Никита Сергеевич Хрущёв во Францию и милостиво преподносит тамошнему президенту  презент – грамоты Людовика XVI. Вот мол, поскребли по сусекам и обнаружили. А за ним Леонид Ильич Брежнев поспешает одарить французских коммунистов документами движения Сопротивления в придачу с личным фондом самого де Голля. Немцы у вас упёрли, а мы возвращаем.
- Стефан Степанович, ну, назовите хотя бы несколько французских фондов.
            - Например, фонды Института истории современной политэмиграции, Всемирной         лиги евреев, архивы Дюпонов,  Рене…. Наверное, в Амстердамском институте социальных исследований и представить не могут, какие ценнейшие материалы лежат в Москве. А дела Коминтерна? Нас предупреждают: их обнародовать нельзя ни в коем случае. Не имеем права бросать тень на иностранные компартии. Ерунда какая-то! Не показав истинной роли Коминтерна в социально- политической жизни мира, не понять до конца генезиса системы социализма. Документы масонских лож, коих весьма много, развенчивают расхожие о них понятия.  Много документов французского КГБ - «Сюртэ Женераль».
- И что в этом «Сюртэ Женераль»?
- Например, любопытное донесение французской полиции от 19 марта 1940 года о некоем «Х», в прошлом одним из главных ораторов-коммунистов в Думе, который стал заурядным осведомителем французской полиции и одновременно снабжал информацией большевиков, хотя всячески поносил их перед русской эмиграцией. Кроме того, продал советскому посольству в Париже за 50 тысяч франков личные письма, написанные ему Лениным. Позднее организовал продажу ГПУ части архивов правительства Донского казачества. Каков тип?!
- Представляю себе, сколько последует звонков после заявления Гримстед.
- А я отлично представляю, что будет отвечать Ваган Федорович Михайлов. Фонды де не систематизированы, находятся в хаотическом состоянии. И всё будет неправдой. И разобраны, и рассортированы. У каждого дела есть свой «адрес», полка, все дела находятся в прекрасном физическом состоянии.
- Как вы мыслите себе их судьбу?
- Что тут особо мыслить? Должно быть заключено соглашение с Францией о поэтапном возвращении её архивных богатств. Как, впрочем, и со всеми остальными государствами. Утаивать чужое добро бывшего союзника по войне безнравственно. Надо возвращать, надо входить в европейский дом с чистыми руками. При этом  следует обратить внимание на документы о России. Копии, а то и подлинники, если это фонды русские (например, фонд младороссов, где хранятся оригиналы писем, например, И. Бунина ) следует оставить у себя.
- И вы уверены, что эта программа осуществима?
- При наличии доброй воли и при избегании российского головотяпства осуществима. Но последняя недобрая ипостась трудно преодолима. И она нас, думаю, поставит ещё в неловкое положение.
Независимов как в воду глядел. Дальнейшие события с возвращением чужого трофейного культурного богатства, участником которого Стефан Степанович уже не был, так как судьбою был «изъят» из архивной сферы, приняли  трагикомический характер, выставивший Россию на посмешище. Об этой «забавной» истории будет рассказано в главе, посвященной теме возврата на историческую родину трофейных культурных ценностей.
Казалось бы, всё об Особом архиве миру было поведано, но червь неудовлетворённости грыз Независимова. Подумаешь, какое геройство – рассказал о трофейных европейских архивах. А ведь это далеко не вся новая и новейшая история мира. Вон они, сокровищницы тайн, о событиях, перевернувших с начала ХХ века цивилизованное земное мироздание - неприступные, за семью замками архивы ЦК КПСС, КГБ, МВД, Советской армии и ещё кучи секретных ведомств. Вот чьи двери надобно раздолбить и за ушко да на божий свет вытащить эти позорные тайны и тайнишки! Да только как? И возможно ли?
             .
Стечение обстоятельств – вещь непредсказуемая и капризная. Но если для одного – это какие-то коллизии личного плана, до которых никому и дела нет, то для другого – дела вселенского масштаба. Вот в такую полосу потрясающего стечения обстоятельств и суждено было спустя короткое время после своих не принесших ему удовлетворения размышлений вступить директору Особого архива.
           Москву с конца 1990г. захлёстывали седьмые валы   демократических митингов. Все пытались что-то вскрывать   разоблачать, просвещать и изменять.
И на этом суетном фоне как-то незаметно для Стефана Степановича в его кабинете возникла фигура симпатичного человека средних лет с кудряво-лысеющей головой, мягкой улыбкой и вкрадчивыми манерами  поведения. Фамилия этого человека изрядно удивила Независимова близостью смысла с собственной – он назвался Матвеем Матвеевичем Незалежним, отставным полковником 1-ого управления КГБ СССР.
Пребывая под сводами Института востоковедения, Незалежний являлся главой советско-японского фонда «Взаимопонимание», занимавшегося судьбой бывших японских военнопленных.
Незалежний появился неспроста. В ту пору (лето и осень 1990 г.) Независимов готовил для предстоящего в апреле 1991 года визита президента СССР М. Горбачёва в Японию списки японских военнопленных, умерших в советских лагерях, передача которых должна была продемонстрировать стране восходящего солнца, как говорится, добрую волю нового цивилизованного лидера советской страны.
До сей поры Советы упорно талдычили в ответ на запросы Японии, что в СССР умерло всего 5 тысяч её сынов и то потому, которые поступили в плен не шибко здоровыми. А на вопрос, куда девалось ещё шесть десятков тысяч несчастных, не вернувшихся на родину после освобождения, изображали на лице недоумение, что должно было означать: а чёрт его знает - куда! То есть в плен их завезли. А потом - то ли они в лесах и горах заблудились, то ли в бега ударились, то ли сатана в булгаковском  стиле перенёс их на родные острова и стоит их там поискать. В общем, чертовщина какая-то!
А на самом деле полегли эти островитяне, - согнанные в нестройные дивизионы Квантунской армии бухгалтеры, мастеровые, учители и торговцы, толком не умевшие стрелять, да и сдавшиеся без боя на милость Красной армии по приказу императора, - в промёрзшую землю Сибири и Дальнего Востока, так как никаких мало-мальски пригодных условий для их содержания создано не было.
Независимов вспомнил, как глубокой осенью 1945 года через станцию Пивань, что напротив г. Комсомольск-на-Амуре, где прошло его детство, один за другим прибывали и следовали дальше по всей трассе до порта Советская Гавань эшелоны с японскими военнопленными; как мальчишки в обмен на табак и папиросы получали диковинные зажигалки, авторучки, чудные, алюминиевые с дыркой посредине, монеты.
Зима уже давала о себе знать. И какая зима! Без сантиментов. Хозяева военнопленных, энкаведешники, среди которых было немало и сердобольных, без обиняков обрисовывали своим подопечным  грядущую ситуацию: товарищи японцы, морозы скоро стукнут, какие вам и не снились. Не хотите загнуться, ноги в руки и сооружайте себе землянки, бараки. Чем можем, тем и поможем.
И вот так, сообща, наперегонки с морозами, вкалывали напропалую, не желая помирать на чужбине. Не везде удалось устроить «зимние квартиры». И начался повальный мор. Зимой 1945-1946 г.г. погибло японцев больше, чем за все остальные годы плена.
Пользы от «квантунцев» было, как от козла молока. Больше приходилось их лечить. «Хозяева» были просто не в состоянии обеспечить японцев работой. Строительные организации шарахались от навязываемой им этой хилой, пусть и дармовой, рабочей силы. И потому несчастных перебрасывали в эшелонах с места на место, не давая ни себе, ни им никакого покоя.
Вон их сколько - бесконечных списков умерших от Урала и до северных островов. Весь рабочий стол ими завален.
 – Ну ладно, - подумал директор, - пусть теперь хоть Горбачёв скажет правду и подтвердит её бумагами.
Словно угадав, о чём размышляет Стефан Степанович, этот странный Матвей Незалежний с вкрадчивыми интонациями в голосе изрёк:
 - Степанович, а почему бы нам не вручить торжественно списки Японской ассоциации военнопленных? Вот была бы им радость.
- Да что ты, Матвей! Во-первых, сам президент с этой целью направляется в Японию. А во-вторых, случится грандиозный скандал. Как ты, офицер КГБ, можешь такое предлагать?
- Бывший. Бывший офицер, - ответствовал с неподражаемой саркастической улыбкой Матвей Матвеевич. – Ты думаешь, Горбачёва прямо-таки волнует судьба погибших японцев. Он эти списки между делом сунет министру здравоохранения (именно это министерство занималось делами бывших японских военнопленных – А.П.) и всё. Бумаги запрячут так глубоко, что никакая экспедиция до них не доберётся. Японские архивы, к твоему сведению, самые закрытые в мире.
- А ведь и правда, - согласился со своим новым компаньоном  Независимов. – К чему тогда мои на нервах эскапады?
Походив по кабинету, Стефан Степанович, обратился к Матвеичу:
- Слушай, вот ты дружишь с президентом Японской ассоциации Рокуро Сайто, тем самым, что провёл свои лучшие годы в плену под Тайшетом в Иркутской области. Может быть, мы ему и передадим, как ты говоришь, в знак дружбы, списки, ну хотя бы четырёх тысяч его соотечественников, умерших именно в этом регионе. А ещё презентуем его личное дело с автографом. Михаил Сергеевич, я думаю, на нас не обидится. Ну что значат четыре тысячи из сорока.
- Вот и ладушки, - словно с чем-то обыденным согласился Незалежний. – Я грешным делом давно хотел тебе это предложить, но подумал, опять ты полезешь на стену, начнёшь укорять меня, что всё время провоцирую тебя на разные бяки.
Спустя неделю Матвеич сообщил Независимову, что Сайто просто потрясён их предложением и через месяц ждёт гостей в своей штаб-квартире в Цуруоки.
- Так что давай свой заграничный паспорт. Я оформлю его через Академию наук.
Давай-то давай, а как его получить в руки, этот заграничный паспорт, да не просто паспорт, а зелёненький дипломатический, который был положен Независимову как члену коллегии. Паспорта заграничные не в личных столах владельцев тогда валялись, а покоились в сейфах начальников управлений (отделов) внешних сношений и выдавались на руки только в случае зарубежных командировок. А поездки сотрудников Главархива СССР в Японию в плане не значились. Их вообще не было  за всю историю существования этого архивного ведомства. Вот, значит, приходит Независимов к начальнику отдела внешних сношений и говорит:
- Владимир Иванович, тут мне надо на недельку смотаться в страну восходящего солнца, ты мне дай-ка мой диппаспорт.
Смешно. Но случилось именно так. Владимир Иванович был совсем недавно назначен столоначальником. Молодой, образованный, обучавшийся в Берлине, узнав о цели поездки, изумлённо покачал головой.
– Ну, даёте Вы, Стефан Степанович! Хотя после Вашего открытия Особого архива удивляться не приходится. Хорошо, обещаю никому ничего не говорить. Вот Ваш паспорт. Удачи Вам.
5 декабря 1990 года рано поутру авиалайнер умчал двух авантюристов- интернационалистов  в далёкую Японию. Не останавливаясь в Токио, они тут же скоростным экспрессом направились на север, в Цуруоки к Рокуро Сайто, где в штаб-квартире Японской ассоциации бывших военнопленных и должна была пройти церемония передачи копий списков  усопших на иркутской земле.
Боже ты мой! На церемонию слетелись представители чуть ли не всех средств массовой информации страны. Зал залит ярким светом бесчисленных софитов. Бесконечные интервью. Бесконечные благодарности господам Независимову и Незалежниму. Последний вёл себя уверенно и вальяжно в сей торжественно-суетливой атмосфере. А первый, конечно, был взволнован, но важность происходящего в полной мере не воспринимал. Грандиозность ими содеянного он осознал на следующее утро, когда настало время возвращаться в Токио, где была назначена встреча с бывшими военнопленными. В газетах - фотографии советских херувимов-мироносцев в анфас и в профиль. В телевизионных новостных выпусках всё те же - Незалежний и Независимов, что-то подписывающие с надутыми от важности лицами, что-то объясняющие наседающим на них репортёрам. В ещё большее изумление пришли они на центральном токийском вокзале. Едва москвичи вышли из вагона, как тут же были атакованы толпами других, не побывавших в Цуруоки, журналистов. Больше всего Независимова поразило то, что его - простого, абсолютно никому не известного иностранца, вежливо приветствует чуть ли не каждый пятый прохожий.
- Господи, - думал Стефан Степанович, поминутно глупо осклабливаясь на приветствия встречных, - да что значит по сравнению с радостью сотен тысяч людей грозные запреты советских властителей, их назидательные помахивания начальственным перстом,  их обычное: «не сметь, а то…»! Да, пошли они все в болото! Господи, как замечательно, что дал ты мне духовные силы совершить сие!
Этот разговор со Всевышним был как нельзя ко времени. Портье гостиницы «Хилтон», где новоявленным триумфаторам забронировали место, вручил, улыбаясь ослепительно и свежо, как японское солнце, поднявшееся из синих вод океана, депешу, предписывающую им немедленно по прибытии явиться в советское посольство.
- Никак поздравлять будут, - предположил Независимов.
- Непременно, с перспективой сумеречного будущего на Родине, - ответствовал Незалежний, думая о чём-то своём.
В посольстве третьестепенный чиновник по фамилии Закомарник поставил их в известность о том, что посол вынужден был в связи с их беспрецедентно легкомысленным поступком направить президенту СССР шифротелеграмму. Смысл её сводился к тому, что два частных лица советского гражданства, раздобыв, неизвестно где, засекреченные списки умерших японских военнопленных, без ведома советского правительства, незаконно передали их Японской ассоциации из города Цуруоки, представляющей партию, оппозиционную правящей, что практически ставит под срыв визит советского лидера в апреле будущего года в Японию.
Возвращение домой, в Москву, весёлым не представлялось. Отвлекались от ненужных размышлений кампари с грейпфрутовым соком, тем паче, что впереди предстояло 10 часов лёта.
- И что будет, Матвеич? – спросил, наконец, Независимов. – Власть-то советская пока ещё сильна.
- Да уж, «контора глубокого бурения» копать начнёт точно. Но не дрейфь, что-нибудь да придумаем.
В Москве тем временем с начальником главного архивного ведомства Михайловым едва не случился апоплексический удар,  после ознакомления с приснопамятной шифротелеграммой посла в Японии Стрижикова. Вызвав Владимира Ивановича, Михайлов то и дело задавал ему один и тот же вопрос:
- Вы скажите мне, каким образом Независимов попал в Японию? Это же просто непостижимо!
- Совершенно верно, Ваган Фёдорович.
- Что совершенно верно?
- Ну, в том плане, как он туда попал. У нас точно туда никакой командировки не запланировано.
- Как же он там оказался? - уже не слушая начальника отдела внешних сношений, бормотал машинально архивный шеф. – Ведь мне он сказал, что у него пять свободных дней, и он отдыхает.
- Вот он и отдохнул, - пытался пошутить неловко Владимир Иванович.
Михайлов настолько был поражён случившимся, а пуще всего содержанием резолюции, наложенной самим Горбачёвым, и тем, как ему, главному архивисту страны, выпутываться из неприятной ситуации (ведь отвечать придётся «наверху»), что даже не удосужился поинтересоваться, а, как собственно,  Независимов получил на руки диппаспорт.
Резолюцию т. Горбачёв наложил на шифротелеграмму  нешуточную для незадачливых  робингудов , если не сказать убийственную. Эта бумажка, в три четверти текста на листе формата А-4, спустя несколько месяцев оказалась в руках Независимова, когда он реквизировал архивное хозяйство ЦК КПСС в пользу народа. Тогда, в суете утверждения новой власти на Старой площади, Независимов не стал шифротелеграмму копировать для своего личного архива, но, прочитав её, настолько возмутился, что искренне и непроизвольно послал «Меченого» по матушке, что случалось с ним, надо сказать, в процессе трудовых будней крайне редко.
Президент предписывал ряду товарищей, среди которых Стефан Степанович, конечно, отметил как ключевую, фамилию председателя КГБ Крючкова, основательно разобраться в  японской истории, и её зачинщиков примерно наказать.
Началась банальная агентурная разработка фигурантов дела, о чём не преминул товарищу по несчастью доложить Матвеич. Дело «шилось» пока вокруг  да около и никто их напрямую не трогал, если не считать потерявшего покой Михайлова. Чуть ли не каждый сумрачный декабрьский день, ввёртывая свой беспокойный взгляд в нарочито невозмутимого Независимова, он пытал его:
           -  Нет, Вы скажите мне, зачем  это сделали?
- Что это?
- Зачем передали копии списков? С какой целью?
             Независимову настолько надоели одни и те же вопросы, что однажды ему захотелось по-простецки ответить: «Вот де, Ваган Фёдорович, решил хорошие «бабки» срубить». Он-то знал, что многие были абсолютно убеждёны, что «эти двое» хорошо нажились за государственный счёт.
- Как же Вы мне надоели, Ваган Федорович! – с досадой в конце концов бросил Стефан Степанович.- Сделали мы это исключительно ради интересов тысяч и тысяч японцев, потому что если бы не сделали мы, не видать им этих списков. Вот и всё!
- Нет, не всё! Это не ответ.
- Ну, если не ответ, сегодня же пишу заявление об увольнении. В отличие от Вас за должность не держусь.
- Это проще всего. Но пока Вы не признаетесь, никуда не уйдёте.
- Уйду, уйду, Ваган Фёдорович. К Ельцину уйду. Вот тогда и попробуйте вместе с вашим КГБ там меня достать.
Более выпученных от удивления глаз  собеседника Независимову не доводилось видеть никогда, ни ранее, ни позднее. На том и расстались, как оказалось, навсегда. Осенью 1993 года не перенесший развала СССР Михайлов скончался.
От чекистского преследования пришлось действительно искать пристанища  у набиравшего политический вес Б. Ельцина.
Так Стефан Степанович стал заместителем председателя комитета по делам архивов при правительстве РСФСР. Это было интересно, тем более, что новым председателем был утверждён протеже Ельцина, парень с Урала, учёный, как казалось многим, способный внести свежую демократическую струю в затхлый архивный мир – Герман Рудольфович Пухоев.
Эта новая веха в причудливой карьере Независимов  оказалась последней на пути к заветным и неприступным дверям партийных архивов.
Но прежде Независимов и Незалежний ещё раз послужили славному японскому народу, ещё раз послали прощальную оплеуху власть имущим СССР и Японии. Как и предсказывал Незалежний, японские власти, получив от побывавшего у них с государственным визитом  Горбачёва списки почти 40 тысяч умерших в СССР военнопленных, тут же их спрятали в сундук. Предвидя такой поворот дела, Незалежний изготовил третий экземпляр списков и передал их своему агенту. Последний заблаговременно переправил «свитки» в Японию, где они были  переведены на родной язык. Сам Матвеич прибыл в Японию одновременно с советской делегацией. А на следующий день после скучной церемонии передачи Горбачёвым списков умерших японским официальным лицам, в самой популярной и самой тиражной газете «Иомиури» началась публикация этих списков. Конечно, случился гнев одних и восторг других. Как это всегда  бывает при сенсационных событиях.
После этой, можно сказать, национального значения акции началось то, ради чего всё и затевалось в таких муках. Сначала по инициативе богатых японцев, а затем  совместно и с российскими общественными организациями, стали обустраивать захиревшие захоронения бывших военнопленных. Останки многих по воле родных стали возвращать на родину. Так восстановилась разорванная военным лихолетьем связь времён. Десятки тысяч людей нашли родные могилы и поклонились праху упокоенных.