Зимняя сказка

                ЗИМНЯЯ  СКАЗКА
Посвящается моему другу
Ларисе Д.

Это очень грустная, скорее, печальная история, произошедшая в далёкие дни моей юности. Не могу сказать, что она вспомнилась вдруг. Она никогда не забывалась.
Поступив в институт,  я, сразу же, на первом курсе, подружилась с девочкой Лидой. Наше  знакомство началось с того, что меня поразило её абсолютное внешнее сходство с «Итальянкой, снимающей виноград» с картины Карла Брюллова «Итальянский полдень». Я ей об этом сказала, она засмеялась и обняла меня. Ты первая, - сказала она,  назвала верно, картину, на которой изображена, может быть, моя пра-пра…бабушка. Я, действительно, очень на неё похожа. Обычно говорят, что я похожа на «Девушку с виноградом»,  а это - совсем другая картина, Василия Верещагина. На «Девушку с виноградом» я совсем не похожа. А жаль! Эта, Верещагинская, изящней и утончённей. Мы разговорились. Она оказалась местной, жительницей города, в котором мы учились, поэтому более раскованной, смелой и уверенной, я – приезжей, соответственно более робкой, впервые оказавшейся вдали от родительского дома, города, где прежде жила и училась. Вместо соучениц – сокурсники, вместо школьников – студенты, вместо знакомых с детства учителей – серьёзные преподаватели, со степенями и званиями. Мы с Лидой учились на разных отделениях одного факультета. Она, сразу же, пригласила меня гости. В доме Лиды меня принимали радушно, запросто, по-родственному. Был у Лиды старший брат Миша – балагур, весельчак и остряк: неиссякаемый источник шуток, весёлых, всегда остроумных, и, никогда, пошлых анекдотов. Миша влетал в дом, как пробка, напором газовых пузырьков  выбитая из бутылки шампанского – шумно, весело. Для каждого у него было своё приветствие: всякий раз новое, неожиданное и оригинальное. Это был юноша – радость, такой же искрящийся и весёлый, как праздничный напиток – шампанское. С его появлением все и всё, как будто оживало и обновлялось, как природа после дождя. Даже воздух, казалось, становился свежее и чище.
Несколько застенчивей и осторожнее в шутках, которые сыпались из Мишиных уст, как из рога изобилия, он становился только в присутствии их с Лидой двоюродной сестры Наташи, студентки Мединститута, приехавшей   из маленького провинциального городка. Наташа была полной Мишиной противоположностью. Во всём.
 Миша – жгучий брюнет, с густой копной всегда взлохмаченных кудрей, которые он расчёсывал, почему-то пятернёй и укладывал в причёску – встряхиванием головы, черноглазый и чернобровый, непоседа (его называли «вечным двигателем»). Он зажигательно танцевал, особенно рок-н-ролл. И, что самое удивительное, любой его партнёр, даже никогда ранее не танцевавший этот, достаточно сложный, почти спортивный танец, мастерски отплясывал его вместе с Мишей, который мог  высечь искру из любого камня, даже из булыжника  мостовой, и силой своей неуёмной энергии, мгновенно её воспламенить.
Присутствие Наташи преображало Мишу. Его весёлость становилась менее буйной,  вместо артистично рассказываемых анекдотов, он  читал стихи;  выразительно, очень душевно, пел романсы, аккомпанируя себе на гитаре. Слушали его, затаив дыхание.  Иногда ему удавалось уговорить спеть и Наташу. Она была застенчива, но не ломалась, не отнекивалась, если компания была знакомой, привычной, сразу соглашалась. Наташа  пела, Миша аккомпанировал ей на фортепиано.
Голос у неё был нежный, бархатный,  очень красивый. Особенно ей удавались романсы: «На заре ты её не буди»,  «Тёмно-вишнёвая шаль», «Калитка» и «Элегия» Массне. Наташа была удивительно хороша. Пышная русая коса спускалась ниже пояса, серые глаза, почти всегда  немного опущенные, оттеняли тёмные, пушистые,  ресницы, её брови - вразлёт были необычайно красивой формы. То, что называют «соболиная бровь». И очень красивые руки. Миша, как-то назвал их  виноградными гроздьями.  Никогда ранее, я не слышала такого сравнения, но оно было удивительно верным. Тонкое запястье, переходило в кисть с красивыми, нежными, суженными книзу пальцами.  Кожа её лица была, как бело-розовый зефир. И при  всех этих внешних данных, девушку украшала необычайная скромность и тишина. Во всём. В поведении, голосе, манере вести беседу, одежде (говорят, что весь первый  год обучения в институте, она носила форменное школьное платье,  меняла только воротнички). Внешне она была очень похожа на актрису Эллину Быстрицкую, но в светлом варианте. Миша не был влюблён в Наташу, она была его близкой родственницей, он преклонялся перед ней, почитал, очень ею гордился и беспредельно уважал.
Преданно и робко любил Наташу её земляк, друг детских лет, Гена. Их родители были дружны, и Наташу отпустили на учёбу в незнакомый большой город, только под присмотром и покровительством Гены, преданного и надёжного. Даже деньги на необходимые расходы дали Гене, так как Наташа – единственный ребёнок в семье, не умела ими распоряжаться. Он, как и Наташа, помимо общеобразовательной, окончил музыкальную школу, и тоже хорошо пел.
На институтских вечерах они пели соло и дуэтом. Особенным успехом пользовалась песня о Кузнеце и кружевнице. Она была, как будто бы, о них. Там были слова: «Если двое краше всех в округе, как же им не думать друг о друге? Робко кружевница вскинула ресницы, одним взглядом приковала сердце кузнеца». Меня, вместе  с Лидой и Мишей обычно  приглашали на праздничные концерты и вечера в Мединституте, мы с удовольствием смотрели и слушали выступления студентов. И, особенно, Гены и Наташи.
Их считали парой. Даже в модной тогда песне, изменили имена. В песне пелось:- «Это Коля и Наташа, это всё ребята наши», слова заменили, на «Это Гена и Наташа». В описываемые мной времена, отношения между парнем и девушкой, независимо от степени близости назывались «Дружбой». Это была, действительно, дружба, по настоящему преданная и чистая. Гена обожал Наташу, опекал, оберегал от всего, от всех и от себя. Никто из студентов не осмеливался ухаживать за девушкой. И не только потому, что она не давала повода, но и, потому что их с Геной считали хорошей, дружной парой, и никто не осмелился бы прикоснуться к Наташе, даже взглядом, опасаясь крепких кулаков, атлетически сложенного боксёра – кандидата в мастера спорта – Гену.  Хоть человеком он был мирным и очень уравновешенным, как все, поистине сильные люди. Успешно окончив первый курс, Гена с Наташей уехали на каникулы в свой родной город. Родители обоих были счастливы и довольны и их успехами в учёбе, и сохранившимися  взаимоотношениями. О свадьбе не было ни мыслей, ни разговоров, так как впереди были почти 5 лет учёбы. Семьям очень хотелось породниться, но это было делом времени.
Вернулись ребята после каникул уже второкурсниками. Платья Наташи стали чуть короче, хоть и прикрывали колени, несколько обнажились её красивые стройные ноги. Длинные рукава, заменились рукавами в три четверти. Школьные туфельки – баретки, сменили туфли на небольшом каблучке, который называли «венским». Они почувствовали себя более взрослыми, так как пришли студенты – первокурсники из нового набора. Обновился состав редколлегии, кружка художественной самодеятельности. Влились новые студенты.
И сразу, как некто «из табакерки» вырвался лидер – Гиви. Он сразу же стал самой заметной и яркой фигурой, в среде, не только  первокурсников, но и  старших студентов. Внешность у него была совсем не яркая, далеко не замечательная  мало заметная, но самоуверенность, амбиции, общительность, умение влиться в любую компанию, поддержать разговор, о чём бы он ни вёлся, сделали Гиви душой коллектива. Девушки, все поголовно, ему симпатизировали, для каждой у него находился искренний, не шаблонный комплимент, парни приняли Гиви, как старого доброго приятеля. Вся художественная самодеятельность подчинилась его руководству. В драмкружке, первые роли были его. Он играл всех: от Сирано де Бержерака, до Бальзаминова и Хлестакова. Как раз тот случай, когда «Смелость – города  берёт». Педагоги тоже благоволили к новому студенту-фавориту. К девушкам он относился одинаково хорошо, никого особо не выделял, никому не отдавал предпочтение. Они же, все искали его общества. В самом начале, он стал ухаживать за второкурсницей Элей – самой яркой девушкой института, всегда окруженной толпой поклонников. Но скоро отошёл, так как не привык оставаться в тени. И, вдруг, он увидел Наташу. То есть, видел он её и раньше, но никак не реагировал, так как привык обращать внимание на всё яркое, броское. А Наташа то, и была самой яркой. Но  не  яркостью пышного букета, перевитого пёстрой лентой, а нежной яркостью свежего, только ещё распускающегося бутона чайной розы, сверкающего бриллиантовой россыпью утренней росы. А когда  услышал, как она поёт, окончательно потерял голову. Гиви ушёл из драматического кружка, стал петь. Голос у него был неплохой, а  имитаторский талант -  поистине замечательный. Он исполнял песни, которые пел Владимир Канделаки, подражая его голосу и манере.
Гиви уговорил Наташу  петь с ним дуэтом «Сулико», потом «Песню о Тбилиси». Им приходилось подолгу репетировать, чтобы прийти к той безукоризненности исполнения,  которой добивался Гиви. Он не имел музыкального образования, но его заменяла  природная музыкальная одарённость,  чувство ритма и абсолютный слух.  На одном из праздничных  концертов они выступили вместе. Я на этом вечере не была, но, говорят, что стены концертного зала содрогались от аплодисментов. Наташа перестала носить туфли на венских каблучках, снова вернулась к туфелькам – бареткам. Она не хотела, чтобы Гиви  комплексовал, оттого, что ниже её ростом. Наташа стала более весёлой, общительной, даже, чуточку кокетливой. Было заметно, что ей приятно общество поклонника. Её  отношения с Гиви были иными, чем с Геной. «Пришла пора, она влюбилась».
А красавец Гена, ни разу не взглянувший на другую девушку, молча страдал, терпеливо дожидаясь окончания репетиций или концерта, чтобы отвезти Наташу домой. Он больше не пел. Много времени проводил в библиотеке или рабочей комнате, оформляя стенгазеты, готовя материалы к семинарам для себя и Наташи. Все замечали его подавленность, плохо скрываемую тоску и ревность. Все, кроме Наташи. Она светилась счастьем. Она любила. И была любима. Гиви и Наташа не скрывали своих чувств. Каждую свободную минуту проводили вместе. Когда встречались, не шли, а летели друг другу навстречу. Влюблённые, они не замечали никого и ничего вокруг.  Время недолгих расставаний  коротали в нетерпеливом ожидании встречи.
Гена уехал в Харьков. Он перевёлся в Военно-Медицинскую Академию. Наташе изредка писал письма, к праздникам присылал поздравительные открытки и телеграммы.
Тяжелее всех расставанье этих двух внутренне и внешне красивых, как будто созданных друг для друга людей, переживал  Миша. Он продолжал шутить, но в его шутках было  меньше веселья, иногда в них проскальзывал горечь,  а порой и сарказм. Наташа была для него идеалом женщины, Гена – мужчины. Он часто говорил, что завидует его выдержке, спокойствию, большому изобретательскому  таланту (у Гены уже тогда были запатентованы  важные медицинские приборы),  хорошим спортивным достижениям. Он считал Гену родственником, членом семьи, видел в нём будущего мужа  Наташи. И, вдруг, всё распалось. Гиви в доме не был принят. Миша не хотел видеть его рядом с Наташей на месте, которое, по его мнению, достоин  занимать только Гена.  Об этом никогда не говорилось, но всем всё было ясно. Наташа приходила редко, ненадолго. Казалась довольной и счастливой, но… это была другая Наташа. Прежняя Наташа была прекрасным творением природы, её венцом. Она покоряла естественностью манер, жестов, она пела, смеялась, говорила, как дышала, как жила. Теперь в ней появилось какая-то напряженность. Она, будто бы, чего-то стеснялась, опасалась вопросов, на которые не готова была отвечать. Хоть и знала, что в этой семье не принято затрагивать неделикатные темы, тем более задавать вопросы, на которые отвечать затруднительно или неприятно. Она, как будто бы торопилась уйти, отбыв приличествующее время. Казалось, что здесь присутствует только её тело, а  душа и мысли бродят где-то далеко. Иногда  эти мысли, не удержавшись,  вспыхивали в её глазах, озаряли  милое лицо,  обнажали улыбкой жемчужные зубы, возвращая прежнюю, бесхитростную, славную  Наташу. Было заметно, как она торопится уйти, застенчиво подыскивая предлог. Все всё понимали, и не просили, как прежде, побыть ещё немного.
На летние каникулы Наташа с родителями уезжала к родственникам в Молдавию. Гиви – к себе на родину. Однажды приехала навестить сына мама Гиви. Он познакомил её с Наташей. Наташа очень нервничала, побаиваясь встречи с будущей свекровью, хотелось произвести благоприятное впечатление. Мама Гиви, оказалась женщиной доброй, но строгой. К Наташе отнеслась благожелательно, но достаточно сдержанно.
А в конце четвёртого Наташиного, и третьего Гиви года обучения, перед самыми экзаменами, случилось несчастье: трагически погиб старший брат Гиви, и ему, естественно, пришлось срочно улететь.  От него не было  никаких известий. Это был не тот случай, когда можно было бы на что-то обижаться, чего-то требовать.
По окончании сессии, когда все разъехались на каникулы, Гиви приехал, забрал документы, сказал, что переводится в другой институт поближе к семье, тяжело переживавшей, постигшее её горе. В сентябре Наташа получила письмо. Несколько дней она не появлялась в институте,  никто нигде её не видел. Подруга Наташи, Галя, побеседовала с друзьями – студентами. Поговорила и в деканате.  Рассказала, что произошло, просила  простить подруге её отсутствие, не мучить вопросами,  вести себя, как обычно. Наташа не собиралась делать из происшедшего тайну, просто говорить на  болезненную тему было нежелательно и неприятно. А произошло вот что:
У погибшего брата Гиви осталась вдова с двумя детьми. Посовещавшись, семья пришла к единому мнению. Чтобы дети  не росли  сиротами, чтобы их не воспитывал отчим, чтобы дети, рождённые впоследствии, не стали «сводными», а были кровными, брат покойного, то есть Гиви, должен жениться на вдове старшего брата. Решение резонное, логичное, очень разумное. Так решила семья. Так гласит обычай.  Всё очень правильно, но очень болезненное для  двоих, которым приходится навсегда расстаться. Особенно, для Наташи. Её теперь видели только на занятиях в институте, или по дороге из дома и домой. Почти всегда с Галей, с которой они жили вместе на съёмной квартире. Всегда вместе, всегда  вдвоём. Учились обе девушки отлично, поэтому для всех было шокирующей неожиданностью, когда они выразили желание,  уехать, как можно дальше.
Это были времена, когда молодых специалистов посылали в какой-нибудь регион страны на два года  «отработать по распределению». Только по истечении этого срока, после «отработки» в назначенном месте, выдавались дипломы. Всем хотелось остаться работать в столичном, или просто большом  городе. Галя с Наташей уехали в Мурманск. Наташа получила работу в стоматологической клинике, Галя – в хирургическом отделении городской больницы.
Необычные места,  непривычный климат, новые люди, первая самостоятельная работа, изменение статуса – к бывшим девочкам-студенткам обращались по имени-отчеству, или уважительным словом «доктор». Подруги продолжали жить вместе. Они не чувствовали себя на новом месте чужими или одинокими, вырванными из привычной среды. Наташа, если и не вычеркнула из  памяти прошлое, то, по крайней мере, никогда о нём не говорила, а Галя уважала её  решение начать жизнь с чистого листа.
 В новом  городе девушки познакомились с молодыми людьми, так же, как и они, приехавшими сюда после окончания  Вузов. За Галей сразу же стал ухаживать молодой специалист – инженер. Он  тоже приехал по собственному желанию, так как хотел  заработать денег (заработки в Мурманске были хорошими), чтобы помогать,  матери и младшим сёстрам, материальное положение которых было довольно тяжёлым. Славику очень хотелось, по возможности, облегчить им жизнь. Он был  хорошим, добрым  парнем, с Галей их отношения складывались великолепно, к Наташе, зная  её невесёлую историю, относился бережно и уважительно. Галя со Славиком  решили пожениться. Они подали заявление в ЗАГС. Жили раздельно. Галя с Наташей в выделенной им, как молодым специалистам, комнате, Славик с другом  на съёмной квартире. Свадьбу Галя и Славик решили сыграть летом, на родине. Оба были родом с Украины, родителей своих они заочно познакомили.
Девушки были ровесницами, но Галя казалась старше Наташи: она была более смелой, решительной, очень активной, более громкой и смешливой, всегда немного опекала Наташу. Быт девушек был не очень устроен. В скором  времени предстояло официальное оформление брака Славика с Галей. Молодожены станут жить отдельно, своей семьёй. На это недалёкое будущее и отложили хлопоты по обустройству.
Пока обедать ходили в  «Северное сияние»: днём - столовая, вечером – ресторан. Там  было уютно, чисто и вкусно. В один из морозных, вьюжных  ноябрьских дней Галя с Наташей решили полакомиться своими любимыми шашлыками, которые замечательно готовил мастер и знаток кавказской кухни – шеф-повар Гурам. Шашлык готовился по всем правилам – на углях деревьев особых пород (не на сковороде, как это иногда делали в кафе или столовых). Девушки пошли одни.  Славик был на работе, должен был подойти позже.  Они вошли в большой, почти полностью заполненный зал.  На них сразу  обратили внимание. Очень уж девушки были хороши. А вместе смотрелись ещё краше: черноволосая, кареглазая Галя, смугловатая и румяная, а рядом с ней  – нежная, светловолосая и светлоглазая Наташа, с почти прозрачной бело-розовой кожей. Свою пшеничную косу она теперь укладывала венком вокруг головы, которая казалась увенчанной  золотою короной. Запорошенные снегом, разрумяненные морозом,  сияющие счастливыми улыбками  (причиной радостного настроения  было обсуждение Новогодних торжеств, и, приуроченная к этой дате, регистрация брака Гали со Славиком), девушки прошли к столику, за которым обычно сидели. В противоположном конце обеденного зала пировала компания офицеров. Отмечали присвоение одному из присутствующих очередного звания. Они проводили девушек восхищёнными взглядами, и, как это принято в большинстве мужских компаний, стали обсуждать  привлекательность незнакомок, восторгаться  их свежестью, и красотой. Кто-то из компании сказал, что завидует счастливому обладателю  такого сокровища,  а если такового пока нет, то тому, кого судьба  этим даром наградит. Самый весёлый и задорный из офицеров -  душа компании и заводила, не то в шутку, не то всерьёз сказал: спорю со всеми и с каждым в отдельности, что счастливым обладателем  Снегурочки буду я.  Клянусь: на Новый год в этом самом зале мы вместе, в этом же составе, отпразднуем это событие. Он встал, поправил, и без того безукоризненно облегающий его ладную фигуру, форменный костюм, тряхнул светлой шевелюрой густых вьющихся волос, и направился к девушкам.
Он широко и откровенно улыбнулся, чуть склонился в полупоклоне, шутливо щёлкнул каблуками, как в старину, шпорами, и, немного робко и застенчиво, что совсем не сочеталось с его сиюминутной бравадой, сказал: - Меня зовут Артур. Сегодня у меня  радостный день. Меня повысили в звании. Вы можете сделать его счастливым и незабываемым, если не прогоните, не назовёте наглецом, а протянете руки для знакомства.
Если вы не захотите, я не попрошу его продолжения. Просьба одна: озарите вашими солнечными улыбками этот полярный день, тёмный,  как самая чёрная ночь. Это будет вашим мне поздравлением и подарком. Мне сегодня мало искусственного неонового света. Девушки, и без его просьбы, уже откровенно  улыбались. Слова Артура не казались им ни высокопарными, ни напыщенными, они были лиричны и звучали, как стихи. Это было время, когда в нашей стране ещё только слышали о компьютерах, но их не имели, телевизоры только появились, но далеко не везде и не у всех, время, когда звучала живая музыка, пели без фонограмм, много читали,  увлекались поэзией. Евгений Евтушенко, Роберт Рождественский, Бэла Ахмадулина, Булат Окуджава, были кумирами молодёжи и многих взрослых. Это было время, когда писали друг другу письма, посвящали стихи, которые, поверьте, были приятнее нынешних «эсэмэсок». Конечно же, современная наука открыла нам сверхвероятные возможности, но и прошлые годы одарили нас своей прелестью.
Итак, знакомство состоялось. Девушки назвали свои имена. Галино имя он счёл идеально ей подходящим,  Наташе сказал, что, как бы приятно ни звучало её имя, каким  бы красивым ни был его перевод (Наталья – с латыни – «родная»), как  бы оно ей ни подходило, для него она будет  Снегурочкой, и Зимней сказкой. Молодой человек не проявил ни назойливости, ни любопытства, не задавал вопросов, не попросил о встрече, не спросил номер телефона. Сказал, что рад знакомству, откланялся, и вернулся за свой столик. Вскоре друзья ушли. Девушки пили чай, в ожидании Славика. Он пришёл, они вместе поели шашлыки, и отправились домой. Столовая закрылась. Через час – она должна была стать рестораном.
Славик с Галей пошли в кино, оставив дома Наташу, которая любила вечерами почитать, уютно устроившись на диване. Библиотека в городе была хорошая, Наташа увлечённо читала, как говорили, проглатывала книгу за книгой.  Проживая вместе с литературными героями их жизни, со всеми их сложностями, успехами и неудачами, она забывала о своей, утешаясь тем, что в жизни случаются настоящие трагедии, а то, что произошло с ней, просто неудача, но ни в коем случае, не несчастье.  Она сама, её близкие и родные, слава Богу, живы и здоровы,  работу свою она любит, в клинике ею довольны, летом предстоит встреча с  родственниками,  там состоится свадьба её друзей – Гали и Славика. Там она увидится с другом  юности - Геной, встреч с которым уже незачем избегать. Он, всё-таки, замечательный человек – Гена. И она по нему скучает. По его ненавязчивой  и трогательной заботе, по тому ощущению покоя и защищённости, которое она испытывала только в обществе родителей, и Гены. Историей с Гиви она переболела, и, казалось, выздоровела полностью, без особых осложнений. То есть, не затаила  в сердце боль, обиду, разочарование, недоверие к людям, неуверенность в себе. Не озлобилась, не обозлилась на мир и людей, никого не винила в происшедшем. Её память сохранила только хорошее. Плохого не было. Был несчастный случай. Об этом лучше бы забыть. Наташа запоем читала чужие истории, это помогло забыть о своей.
А Галя рассказала Славику об их случайном знакомстве с весёлым, остроумным, судя по всему, успешным  и удачливым парнем.  Оба подумали, что было бы замечательно, если бы его восхищение Наташей переросло в нечто большее. Артур с Наташей даже  внешне были похожи. А это, говорят в народе, хороший знак. Галя  сожалела, что они с Артуром не обменялись  хотя бы, номерами телефонов. (У девушек дома телефона не было, но были служебные). Но он, в смущении,  не предложил, а девушки,  постеснялись. Это выглядело бы, как  заинтересованность в продолжении знакомства, а им не хотелось  выглядеть навязчивыми.
На самом деле, Артур был не так прост и наивен. Предложи он девушкам  встречу или обмен телефонными номерами,  его могли бы счесть наглым, и отказать. А если бы  они с лёгкостью согласились, это означало бы, что его восприняли не серьёзно, а как  весёлого собеседника, шутника. Наташа ему, действительно, очень понравилась, и роль массовика-затейника его совсем не устраивала. Он хотел других отношений, поэтому искал другой способ встретиться. Лучше, если встреча будет случайной.
Издавна известно, что нет ничего более постоянного, чем временное, и ничего так тщательно не готовится, как случайность.
Артур понял, что девушки часто обедают в «Северном сиянии». Он зашёл туда перекусить и погреться. Сел за столик официантки, которая обслуживала их в прошлый раз. Он ни о чём не расспрашивал, просто сказал, что ему очень понравился этот ресторан, который днём  почему-то называется столовой, хоть и интерьер, и обслуживание, и еда, - всё на  уровне  хорошего ресторана. Приятная атмосфера привлекает хорошую публику.  Девушки, с которыми в прошлый раз он так мило побеседовал, вероятно, столичные журналистки, и уж точно напишут что-нибудь хорошее о «Северном сиянии» в своей газете. Официантка поспешила его разуверить, и сказала, что Галя и Наташа врачи, приехавшие в их холодные края после окончания института. Обе очень авторитетны, Наташа – замечательный стоматолог, и руки у неё золотые. Галя – уважаемый хирург.
Артур ушёл довольный. Он узнал всё, что хотел. Теперь он готовил случайность. Зашёл в клинику, узнал время работы Наташи. На приём, естественно, не записался. Дождался, когда она вышла из здания, и последовал за ней на некотором расстоянии. Полярная ночь и небольшой снегопад помогли ему остаться незамеченным. Потом он опередил её, забежал вперёд, и вышел уже навстречу. Место для встречи Артур выбрал освещённое, невозможно было бы разминуться, не увидеть и не узнать друг друга.
Всё получилось так естественно, встреча была такой радостно-неожиданной, что Артур сам поверил в её случайность. Наташа протянула ему горячую, согретую в большой меховой муфте руку, он взял  её в свою, и больше не выпускал. Так, держась за руки, они побрели по заснеженному городу.  Брели наугад, по неизвестно каким  улицам, говорили, неизвестно о чём.  Им было безразлично, куда идти, о чём говорить, они не знали день сейчас или ночь. Они были одни в целом мире. Они – и вьюга. Они – и сверкающий  первозданной белизной снег в непроглядной тьме. Они – и ощущение бесконечного счастья.
Очнулись только тогда, когда набрели на здание аптеки, над дверью которой висели огромные освещённые часы. Вернулось время. Возвратило их в действительность. Артуру через час нужно было заступать на дежурство. Зашли в аптеку, попросили телефон. У Славика была, как говорили, «прикреплённая» машина, он приехал и отвёз Артура в военный городок. Наташа побежала домой,  было недалеко. Галя ни о чём не расспрашивала, она всё прочла в счастливых глазах подруги, обо всём догадалась по улыбке, не сходящей с Наташиного лица. С этой счастливой улыбкой она и уснула.
Утром поговорить не удалось. Обе радостно улыбались, весёлые убежали на работу.
Вечером разговор тоже не состоялся. Наташе незачем и нечего  было рассказывать. За несколько часов она преобразилась. Необычайно ярко вспыхнула её красота. Она раскрылась, как цветок навстречу солнцу,  от неё исходил тёплый, ровный свет, а вокруг очаровательной головки, золотою косою  увенчанной, казалось, сиял нимб. Девушки немного перекусили, попили чаю, Галя взяла гитару. Они пели хорошо, слаженно,  даже грустные украинские песни звучали сегодня весело. Пришёл Славик. Заговорили о вчерашнем вечере. Только теперь Наташа, сбивчиво, рассказала о  вчерашней,  неожиданной, как чудо, встрече. Она не помнила, о чём они говорили. Может быть, и не говорили ни о чём, может быть, молча гуляли, наслаждаясь кружением снежинок, горячим сплетением рук, обществом друг друга. Искра, вспыхнувшая между молодыми людьми в первую же минуту знакомства, разгорелась ярко, расцвела Северным сиянием. Зимняя сказка! 
Славик не разделял восторгов Гали и Наташи относительно молодого офицера. Он был
менее лиричен,  он был - реалист. Людей  оценивал по их поступкам, чувствовал  их, как  сам выразился,  «нутром». Славик родился и вырос в Донбассе, в шахтёрском городе. Отец погиб при крупной аварии в шахте, когда ему было 14 лет. Семье, в виде компенсации за потерю кормильца, выделили квартиру в новом доме, куда заселили семьи пострадавших в шахте, при взрыве метана. Славик перешёл в вечернюю школу рабочей молодёжи, и пошёл работать, как и отец, в шахту. Окончив школу, уехал учиться в Институт. Жил на стипендию. В технических вузах, по сравнению с  гуманитарными, стипендия была  несколько больше, так что на жизнь, хоть и очень скромную, хватало. Мать жила с двумя дочерьми, работала, получала пенсию за погибшего мужа, мечтала   видеть сына инженером, чтобы он не работал в забое, как его отец.
С Артуром Славик пообщался всего один раз, когда отвозил его в военный городок. С Наташей он не поделился впечатлением о новом знакомом (да и какое впечатление может создаться за время получасового общения), а Гале сказал, что Артур показался ему несколько фальшивым: слишком быстро на его лице выражение восторженной влюблённости сменилось озабоченностью,  и, даже некоторым страхом  опоздать на дежурство. Прибыли, слава Богу, во время.  Рабочий джип Славика - «Бобик», домчал их за пол часа. Недаром «Бобики» называли вездеходами.
Славику не нравилось и имя - Артур. С самого начала, он стал называть его Печориным
- Не сослан ли он в этот дальний гарнизон, как Печорин, за «некую историю»? – сказал он однажды Гале. Боюсь, чтобы  наша Наташа не оказалась одной из Печоринских жертв. Храни её Бог от судьбы  Веры, которая беспечно вверилась эгоисту, а он истощил её душу, не наполнив своим чувством. Оттого, что Печорин  загнал коня  в погоне за увозящей Веру коляской, а потом рыдал, припав лицом к земле, Вере  ни легче, ни лучше не стало. Жизнь её была разбита. Наташа –  хрупкая и ранимая, как Лермонтовская  Вера,   надломлена жизнью. Судьба была к ней не очень добра. Дай Бог, чтобы я ошибался.
Галя назвала его мрачным типом, скептиком, завистником и ревнивцем. В шутку, конечно. Сошлись на мнении: «Главное, чтобы Наташа была счастлива»! 
Наташа была счастлива безмерно  и очень весела. Её привязанность к блестящему офицеру была глубокой и бескорыстной. Артур души в девушке не чаял, каждую свободную минуту проводил с ней, в его глазах, словах, поступках – было обожание. Его восхищал каждый жест Наташи, каждое её слово. А когда она пела, он замирал, он млел от восхищенья. Артур боготворил свою Снегурочку. Каждое с ней мгновенье, говорил он, - именно то, которое хочется остановить. Даже, если оно  последнее в жизни.
Стоял декабрь. Последний месяц года,  последние дни холостой жизни Славика и Гали. В конце года должно было состояться их бракосочетание, и молодожёнам  предстояло переселиться в квартиру, ордер на которую, как подарок от завода, где работал  Славик, им должны были вручить прямо в ЗАГСе.
Настроение у всех было приподнятое,  ждали предстоящих торжеств.
Самым заветным желанием Артура, было – назвать Наташу своей женой. Но официально оформить свои отношения так скоро они не могли. В ЗАГСе  после подачи заявления следовало выждать, кажется, двухмесячный срок, а у военных были какие-то свои правила и законы. Что-то очень запутанное и сложное. Вплоть до того, что на руках у офицеров не имелось паспортов, они хранились в Особом отделе, вместо них выдавались  удостоверения личности. Но для влюблённых это было совсем не важно. Главное:
быть вместе. Всегда и навсегда. Решили, что летом все вместе поедут на Украину (тогда ещё было «на», а не «в» Украину), и там сыграют сразу две свадьбы. А  «штамп в паспорте»,  утверждали многие, никому не нужная формальность. На самом же деле это было не так.  Жить, например, в доме отдыха или санатории вместе, в одной комнате, гражданским супругам не разрешалось. В один гостиничный номер их не вселяли,  даже, если это были пожилые люди,  прожившие вместе много лет.
Для счастливых влюблённых всё это было неважно. Им было всё равно, кем они  официально приходятся друг другу, совершенно не важно, скреплена ли  их любовь печатью в документе. Это было делом времени. А любовь – она навсегда. И вместе они – навсегда. И счастливы – на  всю оставшуюся жизнь. И все это знают, все видят, никто не осуждает. Все радуются за них  и вместе с ними.
К «Дворцу бракосочетаний» (это была комната в здании Горисполкома) «Молодые» и
«свидетели» подкатили «на тройке с бубенцами». Свидетелями, естественно, были Артур и Наташа. Артура впервые увидели в штатской одежде. Он был хорош, и очень аристократичен. Наташа, в беличьей шубке,  белоснежном оренбургском пуховом платке, запорошенная снегом, с заиндевевшими бровями и ресницами, и впрямь, выглядела сказочной Снегурочкой. Было весело, многолюдно, церемония регистрации брака и вручения молодоженам ключа от новой квартиры прошли торжественно, под звуки свадебного марша. Отметили событие в «Северном сиянии». Назвали это «Первым туром свадьбы». После ресторана гости разошлись, а молодожены и самые близкие пошли смотреть квартиру. Там их ожидал роскошный сюрприз! Спальня и ванная комната были меблированы.  Было всё: от ковра в спальне и коврика в ванной, до штор, гардин и занавесок. Это был подарок  Гале от администрации и работников больницы. В годы, когда ничего нельзя было купить, всё нужно было «доставать», а иногда и привозить из Москвы, подарок был замечательно приятным. Организаторы сюрприза предусмотрительно позаботились и о предметах личной гигиены: в ванной были зубные щётки, мыло, полотенца, и, даже, купальные халаты.   
Другу Славика не пришлось, как предполагалось, идти ночевать в общежитие, чтобы дать возможность молодожёнам провести первую брачную ночь вместе. Они, и без того счастливые, радовались ещё больше. Их  супружеская жизнь началась в их доме.
А следующая ночь – была Новогодней. В том же «Северном сиянии» заранее был заказан большой праздничный стол. Зал был нарядно украшен, на эстраде стояла огромная,
сверкающая  огнями ёлка, пахло хвоей и праздником. Состав оркестра был замечательным,
ведущий  вечера – весёлым и остроумным, стреляли хлопушки, дождём сыпалось конфетти. Танцевали поодиночке, парами, хороводом. Друзья и сослуживцы Артура  встречали Новый год  в этом же ресторане. Артур представил им Наташу, как свою жену. Он поднял бокал с шампанским, и сказал: - В Новогоднюю ночь я объявляю Снегурочку своей женой.
Все выпили и зааплодировали. Для счастливой Наташи этого прилюдного тоста и признания было достаточно, чтобы считать себя  настоящей женой Артура.
Свои вещи Галя перевезла в новую квартиру.  Наташа осталась жить одна. Артур всё  время, свободное от работы и дежурств, проводил с ней. Всё складывалось, как и должно быть в жизни,  - хорошо.
Беда грянула нежданно, и оттого особенно страшно. В начале рабочего дня, главврач клиники срочно вызвал (не попросил, а именно, вызвал) Наташу  к себе в кабинет. Ничего не подозревающая, не чувствующая за собой никакой вины, Наташа спокойно вошла, улыбнулась, поздоровалась.
- Не вижу причин для улыбок, - сурово прозвучал  голос главного. Плакать надо, а не смеяться. Наташа не поверила ни глазам своим, ни ушам. Милый, добрый Пётр Иванович,
всегда такой  любезный и обходительный, смотрел на неё, с отвращением,  как на нечто мерзкое и гадкое. Наташе показалось, что всё это происходит  во сне, сейчас она проснётся, и всё станет прежним. Но прозвучал ещё один голос. Резкий, громкий и очень властный. Только сейчас Наташа заметила, что в кабинете находится ещё один человек.
Свет падал так, что вначале девушка его не заметила. У окна в кресле сидел пожилой седовласый мужчина в военной форме. Начальник гарнизона, - узнала его Наташа. Она видела  его на трибуне, среди почётных гостей, во время парада 7-го ноября, и в кинохронике. Первая мысль была: что то-то случилось с Артуром. Что-то страшное. Но почему тогда так суровы с ней?
- Понаехали сюда всякие! На хлебные места! Руки к деньгам протянули,  к офицерам нашим! В столицах таких насквозь видят, а наши мужики изголодались. На безрыбье и рак рыба.
Человек в военной форме уже не говорил, он орал.
- Шляйся, если ты шлюха, но семьи-то, зачем разбивать? Ты кто такая, чтоб детей сиротить?
И, уже обращаясь к главврачу:
- С вами, Пётр Иванович, отдельно, на партбюро разбираться будут, а эту – вон из комсомола, вон с работы, с записью – профнепригодность и аморалка. Поставить на общем собрании вопрос о её моральном облике, обсудить на медицинской конференции.
А сейчас – молчок. Рот не открывать, до особого распоряжения. Мне ещё кое с кем проконсультироваться надо.
Главврач, которого Наташа безмерно уважала, указал ей на дверь.
- Ты иди! (это «ты» резануло Наташу ножом по сердцу). Она всё ещё ничего не понимала.
Иди, работай. Не вздумай распространяться на эту  тему. Избавь хоть нас от позора. Будь на месте. Позже – вызову.
Наташа вернулась в кабинет. От горя, стыда, непонимания, что же, всё-таки, произошло,
она окаменела. Принимала пациентов. Как робот. Как автомат. Медсестра почувствовала: происходит что-то неладное, она не узнавала милую, приветливую Наташу. Подумала, может быть, заболела, или с женихом поссорилась. Вопросов не задавала. Наташа сказала, что ей надо ненадолго отлучиться, попросила  пока выполнить какую-то фельдшерскую работу. Она пошла к старшей медсестре, пожилой женщине, с большим стажем работы. Та заметила Наташину напряженность и бледность, спросила, хорошо ли она себя чувствует. Наташа сказала, что очень устала, выдался очень трудный день, очень много пациентов, а на завтра записано ещё больше. Поэтому она и пришла. У неё кончаются медикаменты. Хотелось бы получить на сегодня и до конца недели, чтобы каждый раз не отвлекаться от работы. Лекарства она предпочитает получать сама, не через медсестру. У неё совсем закончилась мышьячистая паста. Получив медикаменты, Наташа вернулась в кабинет и продолжила работу.
Рабочий день закончился. Ушёл последний пациент, Наташа засобиралась домой. Надела шубку, взяла сумочку. Вошла секретарь главврача, сказала, что Пётр Иванович ждёт её у себя. Чувствуя страшную слабость, обессиленная и опустошённая, Наташа вяло побрела в кабинет начальника. Одна лишь мысль сверлила её мозг: « её ждёт продолжение пытки». В этот раз главный был один. Он поднялся ей навстречу, предложил сесть. Вид девушки вызвал у него жалость – отеческую и человеческую. Всегда румяная, ясноглазая Наташа (глаза её меняли цвет: иногда они были серыми, иногда голубыми, порой – зелёными, в зависимости от цвета  одежды), сейчас  была бледна, в лице – ни кровинки.  Глубоко запавшие глаза, казались чёрными, они были огромными, веки -  воспалёнными. Опущенная голова, поникшие плечи. Она не села. Продолжала стоять, напряженная, ожидающая новых оскорблений (за что?), обвинений (в чём?), приговора. Она так ничего и не поняла. Чувствовала, что произошло нечто страшное, и нет  выхода из этого кошмара, нет пощады. Пётр Иванович усадил её на кожаный диван, придвинул стул, сел рядом.
 – Что же ты, дочка, натворила? Как ты могла? От тебя я такого не ожидал. Себя опозорила, меня подвела,  клинику под удар поставила. А я, ведь, в партию рекомендовать тебя хотел, хотел за тебя поручиться.
Это «ты», при утреннем разговоре было презрительным, оно больно хлестнуло её по лицу,  как пощёчина, как оскорбление, в нём звучали гадливость и презрение.
Сейчас в этом обращении прозвучали нотки тёплые, почти отеческие, в этом «ты» была жалость большого сильного мужчины к маленькой униженной девочке,  жалость и сострадание уважаемого  руководителя к  молодой, неопытной, запутавшейся, чьей-то дочке. Она здесь совсем одна, в чужом далёком  краю, без родительской ласки, без поддержки, без совета, заблудившаяся в собственной судьбе.
Это тёплое участие  било больнее утренних оскорблений. Из Наташиных глаз хлынули слёзы. Они текли и текли по её окаменевшему лицу. Ни всхлипываний, ни вздохов, ни гримасы отчаяния. Как дождь - по чистому, ими же омытому, стеклу. Отчаяние сменилось равнодушием, усталым безразличием ко всему. На смену муке  пришло состояние непонимания и безысходности. Казалось, прошла вечность. Время остановилось.
- Как же можно после всего этого продолжать жить? Как можно такое забыть? Разве это возможно? Если только умереть, если перестать быть. Не будет ни души, ни тела. А память всё равно останется. Она сохранится в этих строгих, всегда холодных стенах, этих казённых столах и креслах, в строгих, глядящих на неё с осуждением и укоризной, глазах,   партийных и государственных руководителей, устремлённых на неё с портретов, развешенных по всему кабинету. Казённый дом, казённый кабинет, казённые короли, учинившие ей с утра жестокую унизительную казнь. «Казённый». «Казнь» - слова – то, однокоренные!
Вдруг Наташа очнулась. Из состояния шока её вывела одна фраза. Единственная фраза,  расслышанная ею, из всей пространной  речи Петра Ивановича.
- Как ты могла? Не знала, что ли, что он женат?
Наташа вздрогнула и отшатнулась:
- Кто?
- Кто, кто? Хлыщ этот, Артур!
И тут же понял:
- Не знала. Бедная, доверчивая, не по возрасту наивная Наташа.
Он стал рассказывать. Всё, как есть. Не щадя ни себя, ни её:
Вчера приехала жена Артура со своей матерью и, их с Артуром,  дочерью – девочкой восьми лет. Тёща, жена крупного начальника одного из отделов   Военного Министерства, настроена решительно. Вчера  она лично, а её муж по телефону, устроили страшный разгром начальнику гарнизона. Оказывается,  их зять, за похожую провинность был, «сослан» в дальний гарнизон. И кому-то там было поручено « приглядывать за ним». Но поручение не было приказом, и сделано было в устной форме, потому сразу же забылось.
Гарнизонное начальство, чтобы как-то оправдаться перед начальством вышестоящим, решило отыграться  на Наташе. Самое слабое звено.
«Разлучница» должна быть строго наказана. А Артур с семьёй в ближайшие дни отбывают в столицу. Завтра, предупредил Наташу Пётр Иванович, дамы намерены явиться к ней домой  (с сегодняшнего дня она  уволена), и поговорить с ней, как они считают нужным.
Бывшая красавица (сейчас на девушку страшно было смотреть), бывшая счастливая возлюбленная, бывший уважаемый врач, вышла, не проронив ни слова, не попрощавшись, в темноту и снежную вьюгу.
В это время, старшая медсестра, в прошлом, - фронтовик, Лидия Максимовна, перед уходом домой, решила зайти в кабинет к Наташе. Занести какой-то, обещанный медикамент, и узнать, как она себя чувствует. Очень уж не понравились Лидии Максимовне её вид и настроение.
В кабинете была только  санитарка, делающая влажную уборку. На спинке стула висел белый, кружевной вязки, пуховый Наташин платок.
Лидия Максимовна, открыла стеклянный шкафчик для лекарств и инструментов, чтобы поставить туда принесённый медикамент. Она не поняла что, но что-то было не так, что-то кольнуло её в сердце.
- Где Наталья Григорьевна? – спросила она.
- Её пригласил главврач, - ответила санитарка.
Лидия Максимовна, сняв со стула платок, торопливым шагом  спустилась на первый этаж к кабинету Главного. В приёмной сидела секретарь. Выглядела она встревоженной, очень чем-то обеспокоенной. Увидев в руках Лидии Максимовны Наташин платок, сказала:
- Наталья Григорьевна выбежала простоволосой.
Во время утреннего посещения Наташей главврача, секретарь отсутствовала. Её куда-то за чем- то послали. Что там происходило, она не знает. Но, только что происшедший разговор, хоть он и вёлся почти шепотом, слышала от слова до слова. Встревоженная, расстроенная девушка – секретарь, возбуждённым шепотом стала рассказывать. Она поведала Лидии Максимовне всё, что слышала, так как та была старше других, опытней, житейски более мудрой, и очень всеми уважаемой. Пожилая женщина, почти бегом, кинулась к дому, где жила Наташа. Дверь была заперта. На её стук и звонки никто не отозвался. Спросила соседей, но они сегодня не видели Наташу. Сказали, где живёт Галя с мужем. Может быть она там. Лидии Максимовне удалось остановить попутную машину, её подвезли по названному адресу. Молодых супругов тоже не было дома. Лидия Максимовна, чувствуя беду,  снова пошла к дому Наташи.
А Галя со Славиком были в кино. Шёл, только что появившийся на экранах, индийский  фильм «Бродяга». Об этом фильме тогда много говорили, это была новинка, нечто непривычное. Гале фильм с самого начала не очень понравился. Настроение ухудшилось. Ей, почему-то стало тревожно, она  смотрела на экран и не понимала того, что там происходит. Галя почувствовала головокружение и тошноту,  шепотом сказала об этом мужу. Славик совсем не огорчился,  даже обрадовался, подумал, что такое состояние у физически здоровой, крепкой Гали может быть вызвано только беременностью. Перспектива стать в скором времени папой очень его обрадовала, хоть и не вписывалась в их планы. Извинившись перед рядом сидящими зрителями, Галя и Славик прошли к выходу. На улице мела пурга. Гале стало очень тревожно, её охватило, казалось бы, беспричинное, беспокойство, состояние, которое называют «панической атакой», или  «повышенной тревожностью». Она сказала:
 - Пойдём к Наташе, два дня я не видела её. Артур тоже должен быть там. Посидим, попьём чаю.
Как бы, резвясь, она взяла Славика за руку, и они побежали. Бег усилил Галину тревогу. Славику передалось её состояние. Им казалось, что от того, как скоро они прибегут, как быстро успеют, зависит что-то очень важное. Добежали до дома. Подняли глаза к окнам.
Свет горел только в кухне. В подъезде стояла бледная, дрожащая то ли от холода, то ли от страха, Лидия Максимовна. Молча взбежали на второй этаж. Стучали, звонили. В ответ тишина.
Галя вынула из сумочки, имеющийся у неё запасной ключ, от волнения не могла попасть в скважину. Дверь была заперта изнутри, с её обратной стороны был вставлен ключ. Физически очень сильный,  Славик попробовал выбить её плечом. Дверь была очень крепкой, с утеплённой обшивкой. Она не поддалась. Лидия Максимовна уже громко стучала в двери сразу нескольких соседей. Нашёлся топор. Взломали дверь. Но в квартиру войти никто не решался. Первой переступила порог Лидия Максимовна,  за ней - Галя. Остальных попросили остаться, подождать снаружи. На диване, в сапожках и одежде, в которой сегодня была на работе, без признаков жизни, лежала  Наташа. На туалетном столике стояла их с Артуром новогодняя фотография: они, улыбающиеся, с поднятыми бокалами шампанского. К карточке была прислонена, записка: «Слишком ярко разгорелось пламя любви – Снегурочка растаяла. Кончилась Зимняя сказка».
На кухонном столике стояли две пустые баночки из-под мышьячистой пасты. В раковине - два пустых пакета из-под молока. Наташа вылила его в раковину.
 Ключ в замочной скважине, вылитое молоко, (слабое, но, всё же, противоядие). Она  закрыла  путь к возможности спасения. Телефонов в доме не было. Телефон автомат в будке за углом не работал.  Автомобиля ни у кого из соседей не было. Мужчины отправились искать хоть какое-нибудь, пригодное для транспортировки, средство передвижения. Соседский мальчик побежал в аптеку. Там был телефон. Мальчик плакал и просил позвонить в «Скорую помощь», скорее спасать тётю Наташу. Пожилой провизор помнил красавицу  Наташу,  с которой  познакомился в самый счастливы день её жизни, и теперь должен был помочь эту жизнь спасти. Он дозвонился до пункта Скорой помощи и вызвал «Неотложку»
Наташа не подвала признаков жизни. Никто ничего не понимал, о том, что произошло, знала только Лидия Максимовна. Она захлёбывалась рыданиями и повторяла: - «Прости меня, ради Бога, прости! Сколько жизней я спасла во время войны, а тебе не помогла, тебя не спасла, бедная моя. Тогда было легче. Та война была мировой. А эта – только твоей. Они погубили тебя –  грубые, злые, жестокие, тупые животные. Они убили тебя, маленькая, хрупкая, интеллигентная девочка. А я не спала, не помогла. Я видела тебя в растерянности и  отчаянии, и ничего не поняла. Кто же я после этого? Не медицинская сестра, не сестра милосердия, не женщина, не человек. Я ухожу с работы, сегодня же увольняюсь. Даже на одну, на одну эту ночь, я не имею права оставаться на медицинской  должности. Я никогда больше не переступлю порог здания, где способствовала  самому жестокому из убийств».
Соседи принесли санки. Выбрали самые большие, без спинки. Завернули Наташу в одеяло, привязали шарфом и повезли навстречу  машине «Скорой помощи», если кому-нибудь удалось дозвониться, и она выехала. Галя поддерживала безжизненную Наташу сзади, за плечи, сильная, выносливая Лидия Максимовна, которой приходилось делать это не однажды, тащила санки. Женщины бежали, санки скользили легко. «Неотложка», выехавшая навстречу, оказалась, действительно, скорой, всех трёх женщин поместили  в машину. Увезли в городскую больницу, где работала Галя. К моменту их приезда, весь нужный персонал больницы был на местах. Всех, несмотря на позднее время,  срочно оповестили и доставили. В кабинете главврача Лидия Максимовна, в присутствии Гали, рассказала всё, что узнала несколько часов назад. Галя не плакала. Почти всё время молчала. Но в эту ночь в её  волосах появилась белоснежная седая прядь. Она никогда её не закрашивала, не прятала в причёске. Когда я  познакомилась с Галей, сразу же обратила внимание на необычайные её волосы. Тогда ещё не красились в седину.
На спасение Наташи надежды не было. Оповестить родителей ни у кого не поднималась рука, не хватало смелости. Галя сказала: - Гена!
Я не хочу ругать те времена, но всё было предельно усложнено. И быт людей, и вся наша жизнь были «со всеми неудобствами». Если кто-то умирал, и нужно было вызвать родных на похороны, следовало послать телеграмму, заверенную подписью главврача и больничной печатью. Только в этом случае, телеграмма отсылалась, а получившему её,  давали отпуск на несколько дней (в зависимости от времени затраченного на поездку), и только по этой телеграмме продавался билет на самолёт. Если человек был в тяжелейшем состоянии, но ещё жив, телеграмма не заверялась, билет на нужный рейс не продавался.
Случай с Наташей был экстраординарным. Гене дали телеграмму : « Наташа при смерти. Твоё присутствие, как врача-специалиста, необходимо. Срочно вылетай. Родителей не оповещай». Телеграмма была заверена и отправлена. Погоды были нелётными. Но Гена добрался. Его встретил Славик на своём вездеходе и привёз сразу в больницу.
 За Наташину жизнь отчаянно боролись. Все. У смерти вырвать её удалось, привести в сознание – нет.
Пётр  Иванович, главврач Стоматологии, сгорбившийся и постаревший, сидел в вестибюле больницы. Он не решался ни заговорить с кем-нибудь, ни постучаться в кабинет Главного, с которым они были старинными друзьями. Он сидел один. Мимо него проходили, пробегали люди. Его никто не замечал, никто не поздоровался, никто не обратил внимание. Пустое место. Утром он ушёл, так же, как и пришёл, как и сидел в вестибюле, никем не замеченный. Во всём случившемся, винил только себя.
Вернувшись домой, сказал жене: если девочки не станет, я  не переживу её ни на один день. Застрелюсь из наградного пистолета. В документе на его ношение написано: «за проявленное мужество, за честность, доблесть и геройство». Каков герой! Два офицера, два мужика, изголялись над девчонкой, только за то, что её обманул прощелыга и негодяй. Тоже мужчина, тоже офицер. А если бы такое случилось с нашей дочкой, нашей Наташкой? Да я бы убил растлителя, и плакал по ночам в подушку, а ты бы утешала меня и страдала, и рыдала  бы вместе со мной.
А мы, два коммуниста, два ветерана, два зажравшихся начальничка, устроили  над девочкой самосуд. Гнали из комсомола, гнали с работы, гнали из профессии, за которую она пять лет  платила трудностями жизни:  недоеданием, недосыпанием, ночными бдениями за учебниками, в отрыве от дома, от семьи. Мы откупились, расплатились её судьбой, за свои должности и партбилеты. Не стоит моя подлая  жизнь одной,  пролитой ею слезы – чистой и горькой. Какой же дорогой ценой я заплатил за спасение трусливой своей шкуры. Её родители не смогут проклясть меня больше, чем я сам проклинаю себя.
Впервые за долгие годы совместной жизни жена не поддерживала,  не оправдывала, не утешала его. Она смотрела на него с укоризной. Безжалостно сказала:
-Тебе, действительно, увольняться пора. Ты ни профессионально, ни личностно не пригоден. Вам бы вместе с соучастником преступления, начальником гарнизона, снять звёзды с груди, и звёздочки с погон. И уйти. На покой – в отставку. Если вы  - атеисты-безбожники, суда Божьего не боитесь, побойтесь людского суда. Ты что, не помнишь, что сам в Новогоднюю ночь поздравил эту молодую пару и благословил их союз? И пил за их счастье. А сейчас, я, пожалуй, уйду. Душно здесь, и ты мне неприятен.


Наташа лежала в отдельной палате. Она уже дышала самостоятельно, не была  такой бледной. Казалась спящей. Гале дали отпуск, и она неотлучно сидела   у постели подруги. Ей удалось, наконец, расчесать спутавшиеся Наташины волосы. Она заплела их в красивую косу, которую положила поверх одеяла и любовалась своей работой. В дверь палаты тихонько постучали. Вошли Славик и Гена. Гена поздоровался кивком головы. Говорить он не мог. Губы его дрожали. Он стоял молча, с поникшей головой и бессильно опущенными руками. Он не мог смотреть на Наташу, не мог видеть её такой – беспомощной, от всего отрешённой, ко всему безучастной. Она была, как срезанный цветок – ещё очень красивый, ещё совсем свежий, но уже сорванный с куста. Им можно ещё полюбоваться некоторое время, вдохнуть нежный его аромат, но вернуть к жизни, срастить места среза – невозможно.
Гена смотрел на дорогое, знакомое с детства лицо. Мука и боль сковали его милые черты, не давая смягчиться, оттаять. Губы плотно сжаты, веки неподвижны. Напрасно Гена с надеждой ждал: - может, дрогнут пушистые ресницы. Тело было неподвижным, дыхание едва слышным. Не было больше лучистой, улыбчивой Наташи. В белой палате, на белоснежных простынях лежала Снежная королева. Холодная и неподвижная, как мраморное изваяние. Всё на свете отдал бы Геннадий, чтобы, хоть на мгновенье стать Пигмалионом, который силой своей любви оживил прекрасную Галатею.  Неужели же его любовь и нежность недостаточно сильны, чтобы вдохнуть жизнь в это поникшее тело?
 
Главврач разрешил Гене дежурить в палате поочерёдно с Галей. Отдохнуть после утомительного перелёта он отказался. Всем очень хотелось, чтобы первым, кого Наташа увидит, когда очнётся, (если, Бог даст, очнётся), был Гена. Все ушли, Он сидел рядом с ней на неудобном табурете, держал её руку  в своей, и тихонько говорил, говорил. Рассказывал об их родителях, о них самих в детстве, о том, как их взяли однажды на взрослый, замечательный музыкальный фильм «Большой вальс», как они, по пути домой пели «Мы с тобой вдвоём в лесу, цветы и птицы пьют росу». И кружились, и хохотали, и падали в высокие пушистые сугробы.
 Как их бабушки в летней кухне варили малиновое варенье, давали им на розеточках пенки, и говорили: «Дай Бог, чтобы оно не пригодилось». (Малиновое варенье было лекарством от простуды).
Как они вместе ходили в музыкальную школу. С большими нотными папками. Папки были очень красивые, с выпуклым изображением лиры и ручками из плетёного шнура: у Наташи -  красная, у Гены – болотного цвета. Гена вёл девочку за руку, особенно крепко сжимая  её, когда переходили дорогу.
Он вспоминал школьные Новогодние утренники с Дедом Морозом и Снегурочкой, с хороводами вокруг ёлки. Дедушка Мороз вынимал из большого красного мешка подарки, и раздавал детям  пакетики с конфетами, печеньем, одной маленькой шоколадкой и одной мандаринкой. Гена всегда отдавал свою мандаринку Наташе, и радовался, глядя, как разгорались её щёчки, когда она, аккуратно разобрав душистый плод на дольки, смаковала их одну за другой. Новогодний праздник ещё долго-долго ассоциировался у ребят с запахом хвои и мандарин. Гена вспоминал и пересказывал Наташе эпизод за эпизодом  их детские и школьные  годы. Слышит ли она его, понимает ли, он не знал. Но был уверен, что, всё-таки, услышит, поймёт. Иногда он наклонялся и нежно касался губами тонкой, ставшей почти прозрачной, безжизненной её руки.
Но однажды, когда Галя причёсывала подругу, а Гена  держал Наташину  руку  в своей, её рука, вдруг потеплела и дрогнула. Вздрогнул и Гена. Не поверить своему ощущению он не мог. Он чутко прислушивался к каждому её вдоху и выдоху, как мать к дыханию своего младенца, он чётко ощутил движение её руки в своей. Знаком попросил Галю позвать дежурного врача. Та попросила их выйти, а когда они вернулись, радостно сообщила, что Наташа начинает приходить в себя. Теперь требовался профессионализм  врачей и необходимые лекарства. Гена позвонил Мише, единственному человеку, которому он, как Наташиному родственнику и своему другу, рассказал обо всём, что произошло. Теперь требовалась его помощь. Необходимы были дефицитные заграничные лекарства. Для Миши, с его связями, личным обаянием, и умением общаться со всеми и каждым, не стоило большого труда достать нужные медикаменты, и самолётом отправить их в Мурманск. Теперь, при наличии квалифицированных врачей и средств лечения, требовалось немногое: - уход и терпенье.
Воспрявший духом и обнадёженный Гена,  даже на несколько минут не хотел отойти от Наташи, боялся пропустить момент её пробуждения. И дождался. Кончилась Полярная ночь. Вернулось солнце. Стало светло. И, как  назначено природой, с рассветом, с возвращением солнца,  вернулась, проснулась Наташа. «Как же долго я спала», сказала она словами Спящей Царевны. Увидев всех, никому и ничему не удивилась. Сказала, что всё время чувствовала их присутствие, от этого ей было уютно и совсем не страшно. Она слышала всё, что рассказывал Гена. Но это было во сне.
Не договариваясь, все выбросили из жизни, и памяти,  последний период их жизни.
Врачи сказали, что организм Наташи сильно пострадал, нарушены некоторые органы и жизненные функции, но, если соблюдать определённые правила, жить она будет почти нормально, почти, как все.
Это уже было счастьем. Родителям  сообщили, что Наташа переболела, что ей не подошёл местный климат, и скоро они вернутся домой. Услышав слово «домой», Наташа обняла Гену, прижалась к нему и заплакала. Очень тяжёлым было расставанье с Галей и Славиком. Они, особенно за последнее время очень сблизились, сроднились. Провожать Наташу с Геной пришло много-много людей. Все были веселы, оттого, что всё закончилось благополучно, грустны – оттого, что Наташа навсегда их покидает.
Встреча с родными была радостной и тёплой. Гена попросил перевести его «по семейным обстоятельствам» на работу в город, где жили родители, и, теперь, Наташа. Там тоже был военный госпиталь. Сразу подали заявление в ЗАГС, их зарегистрировали без всяких проволочек. А свадьбы, всё-таки, решили  отпраздновать вместе с Галиной со Славиком. В августе.
Молодые жили у родителей Гены, у которых был собственный дом  на окраине города, но в очень удобном районе. Во дворе дома были флигель и летняя кухня.  Дом окружал большой  сад, перед домом - палисадник с цветником. В конце двора – огород. Дома всегда были свежие овощи. Наташины родители, и родители Гены не могли нарадоваться тому, что их дети снова вместе. И тому, что живут они в любви и согласии. А Гена с Наташей, как в детстве, не могли друг без друга, они, как будто, срослись, слились в единое целое.  Нужно было пройти через боль и разлуку, чтобы понять, как они нужны друг другу. Пришёл август. Месяц осенних свадеб. Приехали родители Гали, мать и сёстры Славика. Они, наконец-то, познакомились,  И пришлись по сердцу друг другу.  Приехали  Миша и Лида, Наташины кузены, друзья студенческих лет. Они были счастливы, что Гена и Наташа снова вместе. Миша был тамадой, конферансье, ведущим, и, как прежде, заводилой. Он заразил всех своим искромётным весельем: играл на всех имеющихся инструментах, пел, танцевал, рассказывал смешные  истории, анекдоты. И молодёжь, и взрослые так и льнули к нему. Благодаря участию Миши, свадьба прошла великолепно. Славик, и без того радостный и всем довольный, был счастлив приобретению нового надёжного друга. Что на Мишу можно положиться, он знал из рассказов Гены, и по тому участию и самоотверженности, которые тот проявил во время болезни Наташи.
Отпуск закончился,  друзья уехали. Им надо было отработать ещё год. Наташе, всё же выдали диплом, так как она не отработала по месту назначения положенный срок, по уважительной причине - состоянию здоровья. Она стала работать детским зубным врачом в поликлинике. У неё был неполный рабочий день, так как здоровье не было полностью восстановлено.
Галя была беременна, они ждали девочку, которую хотели непременно назвать Натой.
Пусть она будет такой же милой и доброй, как их подруга Наташа, но они сделают всё, чтобы уберечь свою дочь от общения с людьми, способными причинить ей боль. Жизнь сделала их опытными, и осторожными в выборе знакомых. Но, родился мальчик. И назвали его – Натан. Мальчик, как и его родители, был крепеньким и здоровым. Славик был на седьмом небе от счастья. До сих пор в его семье были только женщины: мама, сёстры, жена. Теперь их двое. Два мужика.

Наташе было строго запрещено иметь детей. Как врач, она понимала, что рождение ребёнка убьёт её. Но ей очень хотелось стать мамой? И ещё больше – подарить радость отцовства  мужу.  И, когда Наташа почувствовала, что в ней зародилась новая жизнь, наотрез отказалась прервать беременность. Это была ещё не жизнь, только завязь жизни, завязанной узелком. Но жизни желанной, дорогой.

Гена несказанно любил свою жену, он так же, как и она, хотел ребёнка, хотел видеть Наташу счастливой матерью, но не ценой её жизни. А Наташа, не задумываясь, решила: она, во что бы то ни стало, родит этого ребёнка. И эта мысль делала её безмерно счастливой. Она с каждым днём хорошела, становилась всё  веселее и добросердечней.. Её радовало всё: желтеющие листья сада,  последние осенние астры и поздние георгины, она трогала их руками, касалась губами, обращалась к ним стихами Пушкина «Цветы осенние милей весенних первенцев полей. Они уснувшие желанья живее пробуждают в нас, так иногда разлуки час, милее самого свиданья».
Обычно, беременные женщины становятся медлительней, степенней, осторожней. Наташа  была весела и беззаботна. Улыбка не сходила с её лица. Она шутила, смеялась, и все время что-то тихонько напевала, а иногда вечером усаживала мужа за фортепиано, просила ей аккомпанировать, и пела. Родители Гены и соседи, усаживались на своих верандах и с удовольствием слушали.  Многие профессиональные певицы могли бы позавидовать голосу Наташи, и тому чувству, которым было проникнуто её пение. Пела она прекрасно и самозабвенно.
Как сказочная птица, поющая в терновнике, в романе К.Макклоу. «…и возвышаясь над несказанной мукой, так поёт, умирая, что этой ликующей песне позавидовали бы и жаворонок, и соловей. И весь мир замирает, прислушиваясь, и сам Бог улыбается в небесах. Ибо всё лучшее покупается лишь ценою великого страдания. По крайней мере, так говорит легенда».
Наташа, вопреки всем предсказаниям, чувствовала себя хорошо, во всяком случае, никогда не жаловалась на недомогание, выглядела великолепно, всегда была в хорошем настроении. Смеялась и подшучивала над мужем, который так нервничал, будто бы рожать предстояло ему. Он старался скрывать своё волнение и тревогу, усиливающихся по мере приближения  счастливого, но такого же опасного для здоровья и жизни Наташи, события.
В апреле родилась маленькая Наташа. Натуля, Неточка. Впервые за всё это  сложное время, за  этот самый страшный  и самый счастливый период в его жизни, Гена разрыдался. Прорвались долго сдерживаемые эмоции. Когда в роддоме ему вложили в дрожащие от волнения руки розовый свёрток, из кружевного окошка которого выглядывала весёлая кукольная мордашка, из глаз его хлынули, так давно копившиеся, и так долго сдерживаемые, слёзы.
Неточка была удивительным ребёнком. За свою жизнь я видела двух таких девочек. (Вторая, ей сейчас 8 лет – внучка моей подруги).
Доченька родилась с весёлым личиком. Удивительно лёгкий ребёнок. Она ко всем тянулась, всем улыбалась, почти никогда не плакала. А уж не хныкала, точно – никогда.
Гена перестал спать. Не потому, что тревожился за своих Наташ. Он не мог на них наглядеться. Почему ты почти не спишь, всё ведь, слава Богу, хорошо, - говорила его мама.
- Но тогда придётся закрыть глаза, и я не смогу их видеть
Летом съехались все: Галя со Славиком и Натанчиком, Миша с Лидой, мама и сёстрички Славика. У Наташиных родителей была большая хорошая квартира, там поселились их племянники - Миша и Лида, остальные расположились у родителей Гены – в доме, и во флигеле.  В саду развесили гамаки, поставили плетёные кресла-качалки. Наточка и Натанчик всё время  находились в саду.  У них  были тоже плетённые из лозы корзинки-кроватки. В них они играли, в полдень – спали.
Наташа не работала. У неё был отпуск. Чувствовала она себя, как и предупреждали врачи, неважно. Но ни о чём не жалела. У неё было это маленькое чудо – очаровательная крошечная девочка, смотреть на которую без умиления и улыбки было невозможно. Натан,  вопреки  предостережениям, что до исполнения ребёнку года, нельзя менять климат, чувствовал себя отлично: грелся на солнышке, которого здесь было предостаточно, аппетит у него был отменный, и он, как  царевич в бочке, рос не по дням, а по часам.
Его решили оставить у дедушки с бабушкой, которые были несказанно рады такому повороту дел, а родители вернутся в Мурманск, отрабатывать оставшееся им по договору время, сделать полный расчет, и навсегда вернуться в родные места. Жить и работать решили в одном городе. Родители Гены и Наташи, старожилы, люди уважаемые и достойные, обещали всё устроить наилучшим образом. О жилье на первое время можно было не беспокоиться.
Неточка росла весёлым очаровательным ребёнком. Она всех любила, со всеми была  ласкова и приветлива, но, когда с работы возвращался её папа, она с заливистым смехом бросалась ему навстречу, распахивала ручонки навстречу его объятиям, и жмурилась от восторга. Все остальные переставали для неё существовать. Она прирастала к своему папе.
На руке, на плече, на колене, но всегда при нём. Если что-то мешало на него вскарабкаться, держала его за палец, и, запрокинув личико, следила за каждым его движением, чтобы не пропустить момент, когда он обратит на неё внимание. Когда её папа мылся в ванной, девочка терпеливо стояла у двери, и, непременно, держала в руках, что-нибудь, по её мнению, очень ему нужное:  тапочки, газету, флакончик одеколона, чтобы, когда он выйдет, вручить, и услышать: - Спасибо, котёнок, что бы я без тебя делал!
В семье царили мир и любовь, но призрак надвигающейся беды незримо присутствовал в доме. Ни Наташины родители, ни родители Гены не знали того, что произошло с Наташей, но понимали, что она тяжело больна. Сначала надеялись на благополучный исход, но надежда их таяла, по мере того, как таяла Наташа. Они были в отчаянии, но помочь не могли. Их дочь угасала, как свеча. Огарочек становился всё меньше и прозрачней. Огонёк потихоньку угасал.
 На Новогодние праздники приехал Миша с сестрой. Наташа уединилась с Лидой в дальней комнате, и рассказала ей обо всём, что произошло в её жизни, с того времени, как она окончила институт и уехала на Север. Миша хранил всё в тайне, для Лиды – это откровение было шоковым. Обнявшись, кузины долго плакали. Сначала тяжело и горько, потом, слёзы принесли облегчение. Наташа исповедалась подруге, рассказала о своей любви к пустому, никчемному человеку. Может, это была вовсе и не любовь, а марево, наваждение, сладкий дурман? Призрак любви,  приведший к разочарованию и позору, которого вынести она не смогла, и, чтобы избежать ещё большего стыда, решилась уйти из жизни. Это была кара. За предательство. За слепой эгоизм, за то, что в пылу новой призрачной любви она  не думала о единственном любящем её человеке –  Гене. А, ведь, в глубине души, она всегда любила только его. Но, как-то  по-родственному, буднично и привычно. Слишком уж он был добр, предан и ненавязчив. И всегда оставался в тени. Только теперь она понимает, что эти будни, и есть праздник. В старину, самым добрым пожеланием, было – «Мир да любовь», «Совет да любовь». Именно этого желали молодым супругам наши мудрые прародители, а не шумных фейерверков, и выстрелов шампанского. И мир, и совет, и любовь, и преданность, и беззаветная верность – это всё – её Гена.
Почему тогда, в тот тёмный холодный вечер, в отчаянии, она поспешила? Почему решила лишить себя жизни? Почему не поговорила с Галей и Славиком? Почему не дождалась утра, которое, как известно, мудренее вечера? А теперь приходится за всё платить такой дорогой ценой. Ценой своей жизни, ценой родительских слёз, ценой страданий  любимого мужа и сиротства дочери.
- Пообещай мне, Лида, сказала она, - что ты выполнишь мою последнюю просьбу, исполнишь мою предсмертную волю. Я знаю, что вы с Мишей обожаете Неточку. Она вам родная не только по сердцу, но и по крови. Гена замечательный человек. Лучшего мужа тебе не найти. Вы дадите моей девочке хорошее воспитание, вы убережёте её от моих ошибок. С тобой она никогда не почувствует себя сиротой. А с Геной я поговорю. Он женится на тебе, и никогда об этом не пожалеет. А сейчас, осушим слёзы, наденем лучшие свои улыбки, и выйдем к людям. Как там сказал Гиляровский?
Пусть смерть пугает робкий свет,
А нас бояться не принудят.
Когда живём мы, - смерти нет,
А смерть придёт, - так нас не будет.

Эпилог.
На Сочинском пляже отдыхало большое, дружное семейство. Немного располневшая, но ещё более интересная Галя с мужем,  и двумя сыновьями – Натаном и Михаилом.
Лида с мужем  Геной и весёлой, быстроногой дочкой - Натой, за которой всё время приглядывал (чтоб не резвилась слишком близко к  набегающим волнам)  крепкий, загорелый, очень красивый мальчик. Натан опекал Нату,  как, когда-то, Гена - Наташу. Миша, с такими же густыми, но немного поседевшими кудрями, был, как всегда, весело оживлён, острил, рассказывал анекдоты, отдыхающие старались расположиться, как можно ближе к весёлой компании. Его молодая жена, студентка консерватории, ревниво оглядывала хохочущих Мишиных слушателей. Нет ли среди них какой- нибудь слишком восторженной поклонницы.
 Неподалёку расположилась семья: муж с женой и четверо детей: два мальчика, и девочки-близнецы. Гена взглянул на них,  резко отвернулся и опустил глаза. Это не укрылось от  Мишиного взгляда, и заставило внимательней присмотреться. В невысоком лысоватом мужчине он узнал Гиви. 
Миша встал, подошёл, поздоровался, отозвал в сторону.
- Здравствуй, Гиви! Только не делай вид, что не узнаёшь, ты, ведь, всегда вёл себя геройски. Я – Михаил, брат Наташи. Помнишь такую?
- Это был всего лишь эпизод в моей жизни, - ответил бывший сердцеед, и быстрым шагом направился к морю. Больше их пути никогда не пересекались.

Артур исчез,  канул в Лету. И, слава Богу. Подальше от таких.