Шрам Пыль2

- Марусь, а мама тебе когда-нибудь рассказывала про отца?
- Нет. То есть, конечно, когда я маленькая ее спрашивала, то она говорила, что, пролетая над нашим домом, аист увидел ее печальную и подарил меня. А когда я уже знала, что аист тут не при чем, она сказала: Он где-то есть, но в его жизни нас нет.
- Поехали в больницу! Сейчас, как раз автобус будет до центра, а там, через горку пешком. Я тебя положу спать в своем кабинете, чтобы никто не побеспокоил, а сам в ординаторской – там Пал Палыч дежурит, мы с ним и скоротаем ночку. Мне кажется, что твоей маме сегодня не нужно мешать.

Перед глазами Софьи, как будто в старых фотоснимках проносилось то лето, когда ей казалось, что она наконец-то обрела свое счастье. После стольких лет страданий: когда умерла ее мать, и она, тринадцатилетняя осталась одна на белом свете, тогда тетя Фрося, всеми правдами и неправдами добилась разрешения на опекунство и по мере сил с мужем пыталась окружить ее любовью. А потом муж тети Фроси оставил их, сказав, что так вышло, он любит и его любят. Взял чемоданчик, разделил поровну отложенные на «Черный день» деньги и ушел, оставив дом и скотину на хрупкие женские плечи. По началу, тетя Фрося бодрилась, мол, не старая еще - чуть за сорок. И грудь еще высока. Но со временем хозяйство стало съедать ее – не до гулянок: корова, куры, огород у дома, да за лесом с картошкой. От самой ранней зорьки и до тех пор, пока ноги сами к кровати не приведут.
Тем летом, Соня, закончив техникум, вернулась в свою деревню и тут он. Ее закружило. И откуда только силы брала: утром помочь, уже бабе, а не тете Фросе, потом по дому, а потом, до полуночи, бродить под звездами с Валерой. Как ей тогда казалось, счастье забрело в ее далекий уголок, разыскало и осталось с ней. Осталось…

- Марусь, ну что ты как ребенок. Никто тебя здесь не побеспокоит, вот тебе ключ, закройся и спи, а я пойду с Пал Палычем чаи погоняю - говорил Виталий своим успокаивающим голосом, накрывая Марусю тонким шерстяным одеялом.
- Не боюсь я вовсе! Но я хочу с тобой побыть наедине, а ты к своему Пал Палычу – Казалось, что ее щечки раздулись, когда она произносила имя главврача больницы.
- Марусь, обещаю, только чаю выпьем и я вернусь.
- Обещаешь?
- Обещаю.
- Ладно, поверю, хотя знаю, вы как зацепитесь языками о своей больнице, так хуже бабы Фроси на базаре – Маруся нарочито отвернулась к стенке, натянув на голову одеяло, от чего оголились пятки.
- Я вернусь быстро! – Повторил Виталик, и притворил дверь, выходя из кабинета.

- Ты опять больных к себе домой ведешь? – Встретил Виталика вопросом Пал Палыч.
- О, все уже в курсе! И когда только весть долететь успела?
- Далеко ли тут от вокзала, если напрямки через лесок. – Пал Палыч хмыкнул в густые усы.
- Да, может это и не посторонний больной вовсе… - Виталик сказал со вздохом – Я Марусю у себя в кабинете уложил спать, А Софью Михайловну оставили у нас, им похоже есть о чем поговорить.

- Сонь, я долго не решался приехать сюда, - нарушил молчание Валера, - Столько лет прошло, сомневался, помнишь ли ты меня. Думал, вдруг у тебя семья, дети, а я приеду… Разворошу привычный уклад. Ждал весны, потом отложил до начала лета, как раз, тогда, помнишь, как мы ходили на озеро, это фото, потом больница, два шва. Вот тут. – Он задрал рубаху и провел пальцем по старому, едва различимому шраму. – А потом, потом мы были счастливы. Ты звенела, как весенний ручей, переполняясь набегающими волнами, ты кружила, опьяняя меня и всех вокруг своим взглядом, искрящимся. Я был как под гипнозом. Понимаешь? И тогда мне показалось, что я должен уехать – испугался, наверно… Не знаю. А потом жизнь меня закружила, брак, развод, да много чего было, особо и хвастать-то нечем…
Он говорил, оправдываясь, а она смотрела на него, искала что-то, смотрела и слушала.

- А Маруся-то его не признала? – Пал Палыч отхлебнул кряхтя горячий чай.
- Нет, говорит, никогда не видела, да и Софья Михайловна про него никогда не говорила.
- Значит, почитай годков двадцать не виделись? Тогда и разговор может получиться коротким… Ведь, что-то мешало его раньше начать.
- А может наоборот, ведь, сколько всего прошло за эти годы.
- Молод ты еще, друг Виталик. Ведь это не подружка детства вернулась… Да и как ты понимаешь, у Маруси должен быть отец.
- Я тоже об этом подумал, но вот так? Из ниоткуда?
- Почему же из ниоткуда, народ то говорил, что она с городским гуляла. Ну да, что мы тут с тобой, как старухи на площади, иди лучше к Марусе, а я тут за порядком присмотрю.

Маруся лежала, свернувшись калачиком, отвернувшись к стенке, почти так же, как и тогда, когда Виталик выходил. Он присел рядом, на краешек дивана, положил руку на ее талию и смотрел, как она, чуть посапывая, спит.
- Вернулся, - думала про себя Маруся, - ничего, пусть теперь помучается, а то ишь, ушел к своему Пал Палычу, а меня одну тут оставил. Пусть думает, что я сплю…

Дверь в комнату распахнулась, грохнув об буфет так, что стоящая между свечами фотография упал. Соня от неожиданности даже чуть подскочила на стуле.
- Что, гад, явился! - Прямо с порога прогремел ворвавшийся мужчина.
- Степан! – Крикнула Соня.
Степан, схватив, не вернувшегося из своих откровений-воспоминаний, Валеру, чуть приподнял за шиворот и с размаху, вложив в удар все свои сто с хвостиком килограмм, приложился к Валериному уху.
Перелетев через стол, оставшись в легком нокдауне, Валера не спешил встать.
- Оборвыш, обрюхатил бабу и свалил искать другой жизни – Глаза Степана сверкали ненавистью, а бас заполнял все уголки небольшой комнаты.
- Что ты, прямо с порога! Иди домой, я скоро буду. – Соня, едва достававшая до подмышки Степана, развернула его и, подталкивая выпроводила на крыльцо. – Тоже мне, пришел тут и командует! Я что, твоя собственность что ль? Что теперь люди скажут, и Маруське я что скажу? Подумал? Заступник. Иди, говорю же скоро приду.

Софья вернулась в комнату, где, очухавшись от оглушительного удара, приходил в себя Валера.
- А ты что думал? Придешь, а я тут сижу у окошка, с лучинкой и жду тебя? – голос Софьи был непривычно тверд. Я, как дура тогда ждала, месяц, два, потом, когда поняла, что в положении, даже в Москву поехала, тебя искать… Нашла - не знаю, как ее зовут. Тогда я и поняла, какой это шаг от любви до ненависти! Шрам? Ты мне показал свой шрам. Я свой тоже получила, когда Маруське срок пришел появиться, а я разродиться не могла и Пал Палыч тогда сказал, что выхода нет. Мой шрам тоже со мной всегда.

Виталик склонился над Марусиным ухом.
- Знаешь, я так тебя люблю! – Шептал он. - Иногда мне кажется, что мне достаточно просто вот так, сидеть рядом и смотреть, как ты спишь, иногда, хочется обнять тебя так крепко, прижать и не отпускать, иногда, я готов задушить тебя, когда ты с кем-то кокетничаешь…
Маруся, слушала притворяясь и очень правдоподобно посапывала. – Смешной он такой, взрослый уже, а все как мальчишка. Давно бы уже обнял меня, поцеловал, отбросил все свои детские предрассудки, а то ведь, так и посвататься постесняется, нет, похоже, придется все брать в свои руки.
Она повернулась к нему лицом, оборвав его на полуслове, обхватила руками за шею и притянула к себе.
- Дурачок! – говорила она, смотря в его глаза. – Я и так вижу, что ты любишь меня… Ну? Смелее…

- Знаешь? – Продолжала Софья, я смотрела в твои глаза и искала ответ все на тот же свой детский вопрос: «Ты ведь любишь меня?» - а нашла лишь жалкое отражение того, что я когда-то любила.
Валера встал, молча взял свою сумку, достал фотографию, выложил ее на стол и ушел.

По дороге шел немолодой человек. Тертые джинсы, футболка, да сумка за плечом. Шел неторопливо, но уверенно, что-то насвистывая себе под нос. Пыль, слегка затянула темные кроссовки. Легкая небритость на усталом лице, потемневшем от последних солнечных дней, добавляла тяжесть и без того печальному взгляду…