Политэмигрант

Никита Метляков, уроженец Белгорода, развелся со своей женой-москвичкой и уже пять месяцев скитался по друзьям, ночевал на работе и пару раз даже на вокзале с бомжами: денег, чтобы снять квартиру, у него не было, а комнаты все были такая жуть, что подобный суррогат оседлости ему представлялся хуже бомжевания.
«А чего это я, собственно? — подумал он однажды, оставшись в очередной раз на работе и переписываясь в «аське» со всеми подряд. — Вон сколько баб кругом! Надо срочно жениться».
Но очень скоро выяснилось, что бабы все такие же, как он: бездомные, бедные и жадные, а, прожив со своей Настей целый год, Никита вкусил столичной устроенности, чистоты и привык к тому, что все есть… Как он ни заговаривал «бабам» зубы про недостаток женского тепла и про «пора бы уж детей заводить» — нет, никто от него рожать не хотел. Никто не хотел ни рожать, ни стирать. Ни просто переспать, казалось, тоже никто не хотел. И надо же — именно теперь, когда у него появились серьезные намерения.
О ночевках на вокзале Никита никому не рассказывал и сам вспоминал со стыдом. Со стыдом он вспоминал и о том, как месяца через три после того, как они с Настей расстались, ему позвонила теща и произнесла всего-навсего: «Ну как?» И уж совсем невозможно было вспоминать о том, как Настя застукала его с Люськой у них дома и все, что сказала при этом, было: «Ах, она еще и Люся!..»
Короче, через полгода Никита дошел, снял за десять тысяч (половина зарплаты) комнату в Лобне и стал искать себе невесту через Интернет. О себе он написал так: «Не урод, не москвич, рост выше среднего, окончил МИСИ. Играю на всех музыкальных инструментах. Люблю Баха, “Машину” и “Пинков”. Люблю детей. Хочу жениться».
На другой день пошли звонки и письма: «Парень, ты — клевый!», «А как пишется — мандОлина или мандАлина?», «А почему ты не написал, сколько у тебя сантиметров?..», «Сам рожай!». Через неделю добрые девчонки в простых выражениях ему наконец объяснили, что на рынке женихов он — ноль, бесприданница и альфонс в одном флаконе, причем во флаконе немытом, и он уже решил плюнуть на это дело, сменить телефон и «аську» — как вот оно!
«Уважаемый Никита! Мне 22 года. Я тоже люблю Баха и “Пинков”, играю на рояле. Поскольку в наше время так мало молодых людей, владеющих музыкальными инструментами, и поскольку я первый раз слышу от молодого человека, что он любит детей, то мне хочется хотя бы взглянуть на вас, ну просто из любопытства».
Никита перечитал письмо и не нашел в нем ни одной ошибки, и к тому же «на рояле», а не «на пианино», к тому же два раза «поскольку»… Оно!!!
К встрече он тщательно подготовился, потому что знал — другого первого впечатления произвести невозможно, а первое впечатление если и не самое верное, то уж во всяком случае самое сильное.
«Только бы не страшная! — думал он, наглаживая рубашку. — Настька была красивая!..»
Настька была красивая, и эту рубашку они вместе выбирали на ярмарке «Коньково».
«Ладно, — думал Никита дальше, — пусть будет страшная, лишь бы ноги не кривые».
У Насти ножки были — даже женщины оборачивались.
«Ладно, пусть и ноги не в кайф. Пишет ведь грамотно и “рояль”. Не дура, значит. А какой у Насти кабинетный рояль и как они в четыре руки!.. Ну, играет-то он лучше Насти. А Настя умница! Английский, немецкий, МГУ!.. Может, не ходить? Может, позвонить Насте, сказать, что я дебил?.. А теща?.. Нет… И зачем договорился у памятника Грибоедову? Там ведь с Настей всегда встречались».
В общем, нагладившись, наодеколонившись, накупивши цветов (потом вспомнил: бессознательно купил Настины любимые герберы), наш «невеста» без десяти семь стоял под Грибоедовым и с дрожью думал: «Только бы… Только бы…» И это «только бы» означало то, в чем он ни за что себе не мог сознаться: только бы он понравился этой девушке, и не важно, какие у нее ноги, руки, глаза и проч. Вот уже без семи минут… без пяти… без трех…
— Ну что, Никки, попался? — раздалось у него над ухом. — Я же тебе говорила, Мишка, что это он. Что это он жениться собрался. А я тебя вычислила, Никки.
Настя — его Настя! — и друг их бывшей семьи Мишка незаметно подошли и теперь улыбались прямо ему в лицо — Настя ехидно, Мишка смущенно.
— Смотри, Мишка, на этого дебила! У жены прощения попросить — это ему и в голову не пришло. Не будешь прощения просить, Никки?
Никита помотал головой. Если бы Настя сказала: «Будешь просить прощения?» — он бы кивнул, настолько обалдел.
— Эх ты! А я тебя любила и пришла-то сюда поэтому, а ты… Сразу жениться, сразу «люблю детей»!.. А сколько я его уговаривала: «Давай родим кого-нибудь! Давай родим!..» А он: «Надо подождать!..» И не любил ты меня никогда… А теперь с кем хочешь родишь, лишь бы на вокзале не ночевать и на работе. Эх ты, жених!.. Пойдем отсюда, Мишка!
И они ушли.
Никита теперь живет в Германии, говорит, что уехал навсегда, и пишет друзьям в «аське»: «Не хочу жить в полицейском государстве».