Искусству это не под силу

1
Юлия Владимировна Махова ехала уже третий круг по кольцевой линии метро — до того ей не хотелось домой. Она иногда поглядывала на себя в черное окно вагона — интересная, очень интересная женщина, одета со вкусом и дорого: на ней сейчас было брильянтов тысяч на десять долларов, шуба стоила пять, дома мебель красного дерева — страшно сказать, на какую сумму, но домой все-таки не хотелось и почему-то лезла в голову дедова присказка, запомнившееся из детства: «Отвяжись, худая жись, — хорошая надоела!»
Дома ее ждал мужчина, с которым она прожила двенадцать лет и в которого влюбилась так, что бросила мужа и оставила сына на мать, — настолько этот мужчина, тогда почти мальчик, был хорош собой. Хорош он был и сейчас, но презирала она его от всей души, а он был достоин этого: работал он только для того, чтобы уходить из дома (быстро понял, что рискует стать домохозяйкой), был уверен, что любая женщина мечтает лечь с ним в постель (это была правда — многие ложились), и так вульгарно любил футбол и хоккей по телевизору, что ей было за него стыдно, даже когда они были одни.
А на работе у нее был генерал, который любил ее. Он влюбился в нее так же сильно и сразу, как она когда-то в Олега, и был воспитан, тактичен и щедр. Именно благодаря ему Юлии Владимировне (десять лет назад просто Юле) открылось все значение слова «роскошь» — безумство брильянта, блеск дорогой ткани, красота скорости собственной машины. Он купил ей квартиру, через каждые три года менял ей машины и просил родить ему ребенка. Все это сначала казалось счастьем, сбывшейся мечтой, а обманывать Олега — изощренным удовольствием, тайной местью за все и даже самоутверждением. Но сегодня на работе она случайно поймала полуснисходительный-полупрезрительный взгляд генерала и подумала, что слухи о ее «отставке», наверное, не слухи, что она где-то ошиблась и переиграла и генерал перестал верить в ее искренность.
Почва уходила у нее из-под ног — и какая почва! Надо было выгнать Олега и родить генералу ребенка — вот в чем ее ошибка. Но генерал никогда не говорил о женитьбе, а ей уже сорок, сорок два, сорок пять… Бросить Олега — значит под старость остаться одной, да, одной, потому что сын ее ни в грош не ставит. Она вспомнила, как однажды она везла сына на дачу — ему было лет пятнадцать — и они стояли в пробках. Рядом с ними двигалась совсем молодая девица за рулем «Чероки», и сын, нехорошо усмехнувшись на эту девицу и на ее джип, сказал: «И как это он у нее во рту помещается?» Смысл этой похабщины не сразу дошел до нее, но когда дошел, она поняла, что адресована она была именно ей. Значит, сын все знал о ее жизни и оценивал ее именно так — как эту девицу.
Но что же делать сейчас, что делать? Куда деваться от этого дискомфорта, который везде? Мать не простила ей, что она бросила мужа и сына, да и что она понимает, если у нее в паспорте в графе «Происхождение» (раньше была такая графа) стояло: «Из крестьян»!
Выездив свою злость и превратив ее в усталость, Юлия Владимировна сделала пересадку и поехала к себе в Измайлово.
2
— И где это ты до десяти, интересно, шлялась? — спросил Олег.
— Каталась на метро.
— Иди ты! Во врет!
«“Шлялась”, “во врет”», — вздохнула Юлия Владимировна.
— Я действительно каталась на метро.
— Какое метро, у тебя же «Ауди»! Дурака-то из меня не делай!
— Значит, ты не хочешь быть дураком? Тогда так: я была со своим любовником в ресторане, а выпив, не захотела садиться за руль.
— С любовником?! Не смеши!
Если б не это «не смеши», все осталось бы как было, но тут Юлия Владимировна поняла, что единственный человек, которому она может и должна все рассказать, чтобы ей стало легче, — это этот альфонс, это холеное рыло, этот болельщик «Спартака», эта вешалка для одежды, этот неуч, этот измылившийся член, эта скотина, скотина, скотина!.. Из-за него у нее такая невыносимая двойная жизнь! Это он украл у нее сына, а теперь человека, который ее любил…
Юлия Владимировна, говоря все это, плакала навзрыд, закрыв лицо руками. Наткнувшись пальцем на кольцо, подаренное генералом, она сдернула его и швырнула в стену, потом сдернула серьги и тоже швырнула, потом подбежала к шкатулке и шваркнула ее тоже.
— Юленька, Юленька, — говорил Олег, кажется растерявшись. — Сейчас… вот… Вот валокординчику… Давай… вот…
Она выпила «валокординчику», потом «тазепамчику», потом еще чего-то. Олег уложил ее в постель, все чего-то бормотал, сидел около нее, пока она не заснула.

3

Когда утром Юлия Владимировна встала, этого альфонса, этого болельщика и скотины нигде не было, вещей его не было тоже, не было нигде и брильянтов.
Не в силах ни плакать, ни что-либо делать, ни даже думать, она сидела на постели и смотрела на картину, висевшую перед ней. Картину эту подарил ей генерал, но выбрала она ее сама: деревенская улица, зима, сумерки, сугробы. Ее написал молодой талантливый художник. Про талант сказала продавщица в салоне, но, кажется, это было правдой, потому что Юлия Владимировна вдруг увидела на этой улице страшный мороз — но ничего страшного, наоборот! Как хорошо сейчас в этих топленных печкой домах, как уютно, чисто и просто, и особенный деревянный запах… Когда она была маленькой, то на зимние каникулы всегда приезжала к бабушке с дедом в деревню. Белая кошка Сонька любила сидеть между рамами, а она сидела около окна и завидовала Соньке: вот, наверно, интересно было там, между рамами! «Смотри, ба, — сказала она однажды, — наша Сонька белая, как снежный пух!»
Сколько же она не была в деревне? Кто теперь там? Надо узнать у матери…
И вдруг потеря этой деревни, этой кошки, этого живого печного тепла показалась ей настолько значительней всего, что она потеряла за прошлый день, что она мысленно сказала Олегу спасибо за эту кражу, которая и не кража вовсе, а плата за то ощущение одиночества, которого она так боялась и которое вовсе и не одиночество, а свобода. Свобода — трамплин к чему-то необыкновенному, лучшему, к чему всегда стремится человек и что теперь всегда будет с ней. Без этого только и надо бояться жить. Да, еще сын! Надо заняться сыном и чаще ездить к ним с матерью.
Так она целый день с разных сторон передумывала эти мысли и от них все больше казалась себе хорошей и правильной.
На другой день Юлия Владимировна как ни в чем не бывало поехала жаловаться генералу на свою жизнь и клянчить новые бриллианты.
…Художник был слишком молод и недостаточно одарен.