Глава 1 утоли моя печали

ГЛАВА 1

Есенин в отечественной поэтической истории был по существу первым диссидентом, выступившим без страха, по естественному велению души против самого жестокого режима, когда-либо существовавшего на земле российской.

               

  «УТОЛИ МОЯ ПЕЧАЛИ…»

   Поздней осенью 1997г. привелось познакомиться Независимову с   основательницей   скромного, но удивительно притягательного  музея С. А.  Есенина,   что  притаился в одном из дворов по Большому Строченовскому переулку в Москве,  Светланой Петровной Есениной -  племянницей несравненного  поэта.
Затаенная печаль вот уже  многие лета живет с ней неразлучно.   О чем она? А вот о  чем.   Посетители  музея,   в основном молодые  люди,   донимают ее и других служителей неизменным вопросом,  сколь наивным, столь  и некорректным: - А правда ли, что  Есенин повесился?
 Вопрошающих можно понять  и простить.   В жизни  гения  все  без  остатка вызывает любопытство:  творчество и  манеры поведения, любовь  и стиль одежды и, увы, земная смерть. Но смерть смерти рознь. К примеру, обстоятельства гибели А.Пушкина  или М. Лермонтова   особых споров не  вызывают.   Свидетелями  их   трагического  конца случилось  быть  не  малому  числу довольно известных людей (хотя Независимов  всегда полагал, что некоторые сюжеты, связанные с гибелью обоих поэтов до сих пор остаются в тени).
А вот печальный исход из земной юдоли  Есенина оброс сонмищем легенд,   многие из которых не в меру гротескны.   И  все потому, что смертного  мига поэта никто не наблюдал.  Кроме тех, кто причастен к его смерти, а они по понятным причинам молчали. Спустя какое-то время  после смерти Сергея Александровича, словно по команде тогдашние газеты и журналы и так называемые «друзья» Есенина наперебой загалдели о поэте как о  скандалисте, бабнике, непотребном бражнике, психически неуравновешенном типе, в минуту подавленного состояния  наложившем на себя руки.
И так - долгие десятилетия. И каждое новое поколение советских, а теперь уже и российских граждан, толком не зная мирских и поэтических вех жизни Есенина, утешаясь его лирикой, разводят руками и повторяют: - А жаль, что так рано повесился!
            Простой советский народ был приучен  верить всему, что говорили  его вожди. И до сих пор большинством населения печатное слово и слово, сказанное по радио или телевидению, воспринимается как непреложная истина.
Общественности были представлены документы, свидетельствующие о добровольном уходе поэта из жизни, а именно: - акт о самоубийстве С. А. Есенина, сочиненный участковым надзирателем 2-го отделения ленинградской милиции Н. Горбовым; акт вскрытия трупа поэта за подписью мэтра судебно-медицинской экспертизы А. Гиляревского; заключение заведующего столом дознания все того же 2-го околотка милиции; ну и, наконец, «чего же боле» - автограф стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья…», как утверждается, начертанный поэтом собственной кровью.
И  в самом деле, чего же боле? О чем спор? Ан, нет. В среде искренних почитателей дара Сергея Александровича, просто свободно мыслящих людей, а таких в двадцатые годы прошлого столетия еще оставалось не мало, стало формироваться  мнение  о преднамеренном политическом убийстве поэта. А ведь просто так слухи не рождаются. Умерли А. Блок , А. Толстой ,  Э. Багрицкий  и ничего. Никакого  любопытства и страстей по поводу их смерти.
Не новость, что всякая тайна, особенно злодейская тайна, известная более чем одному человеку, в конце концов, перестает быть секретом.
Многие десятилетия, в условиях установившегося в СССР террора и запрета на имя Есенина, невозможно было предпринять какие-либо попытки пролить свет на обстоятельства гибели поэта. Лишь молва шелестела, лишь осторожный шепоток…
В свете того нового, что теперь известно о последних пяти годах жизни Есенина, вызывает искреннее «восхищение» отрицание российской эфэсбэшной «конторой» наличия хотя бы единого  упоминания о Есенине, о причастности ВЧК  - ГПУ  к его гибели в безбрежном море бумажных фолиантов, сокрытых в чекистском архиве: - Нет и все тут! Когда же  их спрашивают: - А почему нет? Следует еще один, лишающий дара речи любого нормального человека ответ: - Никаких комментариев.
Пусть они пребывают в состоянии – «никаких комментариев». Правда о мученической смерти Есенина  уже отвела прародителям современных чекистов позорный угол в длинной и сложной истории российского государства.         
Человек, не верящий на слово, вправе спросить:
- Ну, а что собственно  доказывает, что Есенина убили? Зачем его было убивать? Ведь всего лишь  поэт.
Возможно и так, но Стефан Степанович в связи с этим вспомнил  проводившееся в конце 80-х – начале 90-х годов ХХ столетия расследование обстоятельств гибели тысяч польских офицеров под Катынью. Приемы-то фальсификации истории у большевиков были отработаны до автоматизма.
 
Власти СССР объявили, что пленных поляков, содержавшихся (незаконно – А. П.) в советских лагерях, вовремя не эвакуированных вглубь страны при наступлении немецких войск,  расстреляли эсэсовцы . Психологически все было рассчитано верно: для советских людей, хлебнувших военного лиха, душегубами поляков могли быть только эти «треклятые фрицы».
Но, как это обычно водится,  всегда находятся свидетели, порождающие молву, которая чем далее тянется в будущее, тем сильнее будоражит воображение. И потом, в обозначенное судьбой время, наступает час истины, глашатаями которой, особенно в России, становятся не власть, не государство, а  совестливые люди.
 Дело о польских офицерах в буквальном смысле этого слова разворошила группа историков, среди которых выделялся Ю.Н. Зоря - сын прокурора, участника Нюрнбергского процесса над фашистскими главарями генерала Н.Зоря. Умер генерал во время процесса  при невыясненных обстоятельствах (был найден мертвым в своем номере гостиницы). Смерть его связывают с принципиальным стремлением генерала сказать правду о настоящих организаторах убийства польских офицеров.
 Могильщики правды надежно упрятали в кремлевских и чекистских архивах главные бумаги  с резолюцией о расстреле поляков. Разве могли они  предположить, что в  таком же секретном Государственном  центральном особом архиве СССР бесшабашный чиновник Независимов, неосмотрительно направленный руководством Главного архивного управления при Совете Министров СССР верховодить этой неприступной цитаделью, не указанной ни в одном из официальных телефонных справочников, никого не спрашивая, позволит историкам во всю рыться во взрывоопасном фонде ГУПВИ  МВД  СССР.
И до чего же они докопались? Стефан Степанович достал из огромного шкафа толстенную папку с завязками с трех сторон и перелистал пожелтевшие от времени копии документов, увенчанные  сплошь и рядом грифами «совершенно секретно».                               
Вот директивное письмо №5866/5 от 31.12.39 за подписью Л. Берия , обязывающее следователей организовать работу таким образом, «чтобы в течение января месяца (1940 года – А.П.) закончить оформление следственных дел на всех заключенных военнопленных-полицейских для передачи на рассмотрение Особого совещания при НКВД  СССР».
Для знающих повадки бериевского ведомства  это означало одно -  смерть. Дорога из Особого совещания вела, как правило, в безымянную могилу.
            Для неверующих мало? Пойдём дальше. Вот и указание о направлении в апреле-мае 1940-го года этих самых следственных дел в 1-ый спецотдел НКВД СССР и об этапировании 15 тысяч поляков, содержавшихся в Старобельском, Козельском и Осташковском лагерях, в распоряжение управлений НКВД по Харьковской, Смоленской и Калининской областям.
              А вот - так называемые «политдонесения» о доставке пленных в указанные регионы.
 За ними проглянули распоряжения, предписывавшие обеспечить скрытность перевозки пленников, не отвечать более на чьи бы то ни было запросы, изъять с марта 1940-го года все входящие и исходящие письма и прошения поляков.
 Затем - доклады о полном освобождении всех трёх лагерей от «постояльцев», акты об уничтожении учётно-регистрационной документации в лагерях на убывших из них военнопленных, а также писем их родственников.
ГУПВИ МВД СССР  после 1940-го года работало на полную мощь ещё добрых 15 лет, но после мая 1940-го года  в его документах – ни строчки  о 15 тысячах польских военнопленных, направленных под Смоленск, Харьков и Калинин.  Словно их корова языком слизала.
 А ещё Независимов с любопытством изучал немецкие трофейные документы в надежде обнаружить хотя бы крупицы свидетельств о гибели польских офицеров. И вот они - бумаги Министерства просвещения и пропаганды Третьего Рейха, датированные 1943 годом. В одной из них, а именно: директиве господина министра от 6-го апреля – буквально значилось следующее: «…майор Бальцер даёт описание только что ставшего известным массового убийства Советами польских офицеров. Примерно в 19-ти километрах западнее Смоленска … за оградой из колючей проволоки находится холмистая местность, поросшая сорняком, на которой в то время, когда там ещё находились большевики, людьми ГПУ проводились расстрелы каких-то осуждённых. Тамошнему населению это было известно, но из-за страха оно никогда не решалось говорить об этом. Теперь случайно обер-лейтенант полевой полиции группы армий «Центр» догадался о том, что там, по видимому, лежат горы трупов, а именно в том месте, где находятся два берёзовых креста, поставленные там год тому назад двумя поляками, которые нашли трупы; …на этом месте проведены раскопки и установлено, что во рвах лежат слоями в 9-12 человек один над другим великое множество преимущественно польских офицеров, … все люди были убиты путём выстрела в затылок. Население сообщило, что в период с 1-го по 18-е апреля 1940-го года на тамошнем вокзале выгружали ежедневно 3-4 вагона с польскими солдатами, которых затем отвозили на автобусах,  так называемых «чёрных воронках», в названный лес. Слышали и выстрелы, но из страха не решались говорить об этом. Характерным для склада ума советских преступников является тот факт, что они только в нескольких сотнях метров от этого места казни на опушке соснового леса построили дом отдыха, где высшие чины  имели обыкновение устраивать свои оргии».
В 1992 году Независимову представилась возможность побеседовать с одним из мудрейших духовников современности ныне покойным Римским папой Иоанном Павлом II. Узнав, что его гость влиятельный по чину архивист, он спросил, а не принимал ли тот
какого-либо участия в расследовании Катынской трагедии. Получив утвердительный и обстоятельный ответ, Иоанн Павел II тихим проникновенным голосом сказал:
            - Я давно знал от сведущих людей о том, что польских граждан убили большевики, и ждал с надеждой, что архивы заговорят. Вы сотворили богоугодное дело.            Добрейшие глаза его слегка увлажнились.
Вот такими совершенно недвусмысленными  оказались «косвенные» факты. Но «горе-патриотов» они не убедили. Один из них, отчаянно защищавший «родну советску власть», договорился до того, что протоколы совещаний Министерства просвещения и пропаганды назвал далеко рассчитанной фальсификацией, специально сочинённой ведомством Геббельса для одурачивания будущих поколений исследователей. Но, как говорится, дуракам закон не писан. На Старой площади  таковых, к счастью, не сыскалось. Краткую, жёстко и логично аргументированную справку  историка Ю.Н. Зори прниняли.
 Правда, там долго «мараковали» над запиской историка.  Вертели её и так и этак, мучительно соображая, под каким «соусом» и в какое политически выгодное Кремлю время сказать правду о Катынской трагедии. Сие случилось  в 1990 году во время визита  в Москву тогдашнего польского президента В. Ярузельского.
 И всё же  покаяние  советской стороны не вызвало полного удовлетворения, потому что руководители России признавались в совершённом их предшественниками «сталинского разлива» преступлении только на основании косвенных документов. А ведь абсолютно точно должен был существовать главный документ, предписывавший  уничтожить польских солдат! Действительно, такой документ имелся. Его задолго до того, как трудяги-историки, словно золотодобытчики, по крупицам выуживали из множества пыльных фолиантов  косвенные факты и фактики, прочитал и снова до лучших времен положил  в тайный конверт новоиспеченный президент  СССР М. Горбачев .
 Вот оно, лицемерие власти, доказывающее со всей очевидностью, что историческую правду она частенько приносит в жертву сиюминутной политической конъюнктуре, не понимая, что в подобных случаях  всегда и надолго унижает перед лицом цивилизованного мира  свой народ и государственное достоинство. Этот главный документ, в котором  Берия убеждал И. Сталина  ликвидировать польских подданных  и на котором красуются согласительные автографы известных членов политбюро ВКП(б) , был все-таки предан гласности, но только спустя еще пару лет.

Теперь в самый раз вернуться к косвенным доказательствам неслыханной расправы над Есениным, учиненной   энергичными бесами из ВЧК -ГПУ
            Итак, в первую папку косвенных доказательств тайны смерти поэта легли сомнения, высказанные сразу после трагедии многими известными литераторами. Такие умницы как Б. Пастернак , М. Горький  и другие, признавая несомненный уникальный поэтический дар Есенина, внимательно следя за трансформацией политических взглядов поэта (от признания советской власти до открытого ее презрения, как  зловещей пагубы для родимой страны), не могли не видеть,  как медленно, но неуклонно разворачивалась  скоординированная новой властью  травля Есенина.  Отсюда их неверие в «самоповешение», отсюда – вопросы и догадки.…
Ныне только ленивые умом граждане могут долдонить о том, что шляющийся по кабакам поэт, ну пусть талантливый, совсем был не опасен для могущественной власти большевиков. Есенин был опасен  для этой власти, так как был вооружён самым сильнейшим оружием вселенной – осенённым свободным духом поэтическим даром, завораживавшим сознание и души сограждан во времена, когда не было современных средств коммуникаций, позволяющих ныне даже бездарям становиться кумирами публики. Юноша, совсем ещё молодой человек, - а о нём говорит вся просвещённая Россия. Он замечен царской семьёй, его благословляют А. Блок и В. Брюсов . Почитатели Есенина, очарованные его неподражаемой декламацией собственных поэтических перлов, несут гения на руках по улицам Ленинграда к гостинице, где он жил. Кто ещё удостаивался в его время такой искренней почести? Он становится известным в Европе и США.
Совсем немного лет хватило ему, чтобы разобраться в человеконенавистнической сути идеологии большевиков и насаждённой ими  власти, чьи карательные органы и армию возглавили худшие представители различных национальностей, авантюристы и по большей части преступники, жаждавшие власти, денег, распространения по белу свету безумных интернационалистических идей.
Он не мог не возмущаться танцам на костях и крови российского народа Л. Троцкого , имевшего в годы смертельного угасания В. Ленина  немалую власть, и многих известных Есенину не понаслышке членов коллегии ВЧК-ГПУ: Блюмкина, Менжинского,  Гольдина, Цейтина, Кнейфиса, Закса, Циткина, Дейбкина, Агранова (Сорендзона), Ривкина, Розмировича  и других, отличавшихся неслыханной жестокостью по отношению к так называемым «врагам народа».
Никогда  Есенин  не был антисемитом, как пытаются  это настойчиво утверждать иные ненавистники поэта. Ибо люди, духовно возвышенные,  по определению видят в человеке любой национальности  прежде всего – Божье  создание, а не предмет расовой ненависти.
И если Троцкий в поэзии и публицистике Есенина  подвергался уничижительной критике,  то не потому, что по крови был евреем,  а потому, что, одурманенный идеей мировой революции, стал одним из главных палачей российского народа.
Есенина, как и всякого нормально мыслящего человека, не могла не волновать тема  Советской власти и тех, кто этой властью владел.  А владели ею, как ни крути – ни верти, люди в подавляющем большинстве  еврейского и иного неславянского роду – племени. Трудно представить, чтобы, например,  Третье жандармское управление  царской России  на 99,9% , как коллегия ВЧК-ГПУ  в 1918 г., состояло из представителей нерусского происхождения (из 34 человек  один лишь Антонов русский). Но не это главное! Если бы эти люди работали на благо России, а не большевистской идеи, были гуманистами, а не махали до изнеможения окровавленными топорами, никто бы и слова худого о них не сказал. Вот и Есенин  тоже кривить душой   не умел….
Большевистским лидерам хотелось слыть в народе могучими титанами, а Есенин искусным словом изображал их пигмеями духа, а насаждаемое ими политическое обустройство страны – как страшную «тюремницу». Поэмы Есенина «Пугачев», «Страна негодяев», «Песнь о великом походе», «Черный человек», его переписка наполнены болью за судьбу России и за свою собственную. А ведь Есенину не было еще и 30 лет. Это пора писательского и гражданского созревания, когда из-под его пера готовы были излиться совершенные по мысли, чувству и форме поэтические шедевры.
Независимов припомнил, как он расспрашивал своих достаточно образованных приятелей об их знании творчества Есенина. «Лирика, лирика и еще раз лирика», – был ему ответ. О поэмах кто-то слышал, но не читал, о его переписке вообще толком сказать не могли. А внимательному читателю она говорит, прежде всего, о том, что вокруг поэта медленно, но неотвратимо нагнеталась атмосфера гнусной травли, от которой просто некуда было скрыться, примерно такая, как в знаменитой балладе В. Высоцкого  «Охота на волков».
Квинтэссенция боли за поруганную большевиками  Россию – в письме Есенина приятелю, проживавшему в Берлине, А. Б. Кусикову, по-видимому, осведомителю ВЧК-ГПУ: «Как вспомню про Россию, вспомню, что там ждёт меня, так и возвращаться не хочется. Если б я был один, если б не было сестёр, то плюнул бы на всех и уехал бы в Америку или ещё куда-нибудь. Тошно мне законному сыну российскому в своём государстве пасынком быть. Надоело мне это б… снисходительное отношение власть имущих, а ещё тошнее переносить подхалимство своей же братии к ним… Теперь, когда от революции остались х.. и трубка, теперь, когда там жмут руки тем и лижут ж…, кого раньше расстреливали, теперь стало очевидно, что мы были и будем той сволочью, на которую можно всех собак вешать. Я перестаю понимать, какой революции я принадлежал. Вижу только одно, что ни к февральской, ни к октябрьской, по-видимому, в нас скрывался и скрывается какой-нибудь ноябрь» .
Эти строки, как и другие есенинские, без сомнения становились известны представителям власти, а уж Троцкому непременно. Бестия, он понимал лучше других, что Есенин вернётся из-за рубежа совсем другим и песнопевцем мировой революции точно не станет, скорее - ее противником. Троцкий понимал, что для идеологии большевиков духовная поэтическая сила Есенина становилась несравненно опаснее  всех вместе взятых акций и угроз белоэмигрантов и остававшихся еще в советской России смутьянов.   Такие, как Есенин, по логике большевиков, просто не имели права далее существовать.
  Есенина изничтожили,  поэзию его назвали «упаднической», по существу запретили. Но без официального ведома по воле души  возникли кружки почитателей таланта Сергея Александровича, где не только наслаждались слушанием его шедевров, но и обсуждали, как говорится, «насущные проблемы». Разве это не пример мощного духовного влияния Есенина на тогдашнюю российскую молодёжь!
Во всей многовековой российской истории не было столь великой духовно-поэтической фигуры, как Есенин, открыто политически противопоставившей себя государственной власти. С ним в этом отношении не могут сравниться ни А. Пушкин, ни М. Лермонтов, пикировавшиеся порой с достаточно либеральной, в сравнении с большевистской,  царской властью.
 Независимов не раз беседовал  с популярным актёром Сергеем Безруковым, который годился ему, чуть ли не во внуки и который серьёзно готовился к съёмкам художественного фильма о причинах и обстоятельствах трагической смерти поэта. При этом постоянно внушал своему молодому собеседнику мысль о том, что в фильме художественными способами следовало бы донести до зрителя мысль о том, что  Есенин в отечественной поэтической истории был по существу первым диссидентом, выступившим без страха, по естественному велению души против самого жестокого режима, когда-либо существовавшего на земле российской. И потому был одинок.
 Многие здравомыслящие люди  отмечали это  и среди них мудрый М. Горький. Взволнованный таинственной гибелью поэта, он писал своему знакомцу И. Груздеву в начале января 1926 года: «А второй раз я видел его в Берлине у А. Н. Толстого, была с ним старая пьяная А. Д. , он великолепно прочитал монолог  Хлопуши, а потом ударил А. Д. ногою в её интернациональный зад и сказал ей: «Стерва!»
 Где и как жить ему, Есенину? Был в тот вечер Есенин судорожно, истерически пьян, но на ногах держался крепко, только глаза у него как-то странно двигались и всё время его бросало в углы, где потемнее. Да и пьян-то он был, кажется, не от вина, а от неизбывной тоски человека, который пришёл в мир наш сильно опоздав, или – преждевременно».
Ему вторит литератор Б. Зубакин, писавший  Горькому: «Думаю, что характер его (Есенина – А.П.) несчастья имеет источником – мало ведомое пока, - но подлинное счастье. Помните, как у Данте ? – В вышнем мире – поют высокие Ангелы - Согласный гимн – а на земле это слышно как грохот, буря и хаос. Земной Хаос жизни Есенина было выражением внутренней, особо присущей ему музыки и гармонии. Это счастье – есть состояние особой раскрытой и углублённой человечности,  владеют которой не многие счастливцы. Но, владея им по временам – они не умеют удержать его в себе и применить к делу к окружающему. Отсюда – страдание!».
 Седой мэтр архивистики, чувствуя по-юношески азартную  заинтересованность Безрукова познать суть духовного назначения свого поэтического кумира, а, стало быть, искреннее желание его, наконец, представить миллионам россиян подлинный великий лик поэта, деликатно гнул к тому, что жизнь Сергея Александровича следует изображать не через затасканные штампы гуляки-гармониста, а именно через уникальную его духовность. Тогда и легенды о его  пьянстве предстанут совсем в ином ракурсе.
 Нет, не был он пьяницей в том смысле, в каком это понятие употребляется. Он пил не больше, чем те, с кем  сидел за столом. Не больше, чем те литераторы, которые после его смерти по державной команде стали бессовестно «вспоминать» о вечно «непросыхающем» рязанском мужике. Не больше, чем А. Блок, А. Багрицкий, В. Брюсов, В. Маяковский . Иначе, когда бы пьяница Есенин писал столь много и так прекрасно, когда бы находил время для вдумчивого изучения и познавания многих религиозных и философских манускриптов? Творческие люди прекрасно знают, что в отуманенных спиртным мозгах не только не рождаются гениальные стихи, но и обыкновенные житейские мысли не очень ладно складываются, а уж в часы похмелья в голове кроме «мучительной пустоты» вообще ничего отыскать невозможно.
 Весной 1925-го года  Есенин, в письме из Тифлиса так шутливо объяснил временное соотношение творчества и пития своему другу Н.Вержбицкому: «Старик! Ведь годы бегут, а по заповеди так: двадцать дней пиши, а десять дней кахетинскому. Здесь же пойдут на это все тридцать».
Гибель поэта повергла в сомнение и неверие в объявленную версию многих и многих. Хорошо знавший Есенина литератор М. Касаткин в январе 1926-го года писал своему знакомцу: «У меня сотни догадок о его (Есенине – А.П.) конце. И ничего ясного. Тьма». Ему вторит поэт Б. Пастернак, будущий нобелевский лауреат, в эпистоле, как теперь стало известно, одному из главных персонажей грандиозного плана по уничтожению Есенина, Г. Устинову: «Несмотря на объяснения, дававшиеся печатно, и на догадки, таимые про себя, нельзя отделаться от впечатления какой-то всё же тайны, кроющейся  за этой смертью. Может быть, Вам одним известны и её разгадки». Проницательный  Пастернак нутром чуял причастность Устинова к случившейся трагедии, но в письме предпочёл не настаивать открыто на обязательном признании Устинова в этом.
Что-то страшное и злонамеренное в смерти Есенина подозревал и  Горький. И уж если верить Б. Лавреневу , ему доподлинно было известно о причине гибели поэта. Это ведь Лавренев в статье на смерть  Есенина заявил: «Мой нравственный долг предписывает  мне сказать раз в жизни обнажённую правду, назвать палачей и убийц палачами и убийцами, чёрная кровь которых не смоет кровавого пятна на рубашке замученного поэта». Вот только кто-то всесильный в свою очередь предписал разгневанному писателю  хорошенько подумать о своём благополучии и вообще о дальнейшей жизни, прежде чем назвать чёрное  чёрным. И Лавренев  до конца своих дней таил про себя всё, что мог знать.
Теперь о второй папке косвенных доказательств убийства Есенина. Здесь всё занимательно и поучительно.
 Десятки истинных и мнимых друзей Есенина, кто по доброй воле, а кто по команде, как сейчас говорят, из «центра», кинулись сочинять воспоминания о поэте и в первую очередь, о последних днях и даже часах его жизни, обстоятельно раскладывая  по полочкам причины, приведшие его к трагическому концу.
 Наипервейшие среди «воспоминателей» - подлецы типа Эрлиха, Устинова  или Князева, повязанные подпиской о не разглашении всего того, что творили под эгидой ВЧК, прекрасно понимали, что, выполняя политический заказ  о фальсификации смерти Сергея Александровича, можно было, скрыв истинную её причину, самим навсегда остаться в истории, высвечиваясь в лучах посмертной славы поэтического гения. Воистину, своею мученической смертью Есенин «обессмертил» своих «черных человеков», а иначе кто бы теперь знал тех же Г. Устинова, В. Эрлиха и Князева, Д. Ушакова и В. Рождественского, П. Никитина и П. Петрова (Макаревича), Л.Германа и Г. Бениславскую, И. Цкирия и П. Лукницкого, Н, Леонтьева, А. Рубинштейна…
Как это ни парадоксально звучит, теперь можно быть только благодарными этим  людям  за их мемуары. Собранные воедино и умело сопоставленные, они,  однозначно свидетельствует именно об убийстве Есенина и никак - о самоубийстве. При первых же сличениях воспоминаний утопаешь в море вранья.  Можно полагать, что «воспоминатели» и не задумывались над тем, что кто-то спустя многие десятилетия  не сочтёт за труд скрупулезно проштудировать сочинения злонамеренных мемуаристов. Им-то самим как с гуся вода – они давно покинули земную обитель.
Стефан Степанович вспоминал, как  не единожды предлагал своим друзьям познакомиться с составленной им подборкой ключевых фрагментов «воспоминаний» о последних днях жизни  Есенина. И всегда впечатление было одно и тоже: растерянность и изумление. И в самом деле.
Вот Елизавета Устинова, супруга уже упомянутого Устинова, литератора много и тесно общавшегося с Сергеем Александровичем: «27-го я встретила Есенина на площадке без воротничка и галстука, с мочалкой и мылом в руках. Он позвонил ко мне растерянно и говорит, что может взорваться ванна: как будто бы в топке много огня, а воды в колонке нет.
 Я зашла к нему. Тут он мне показал левую руку: на кисти было три неглубоких пореза.
 Сергей Александрович стал жаловаться, что в этой паршивой гостинице даже чернил нет, и ему пришлось писать сегодня утром кровью.
Скоро пришёл поэт Эрлих. Сергей Александрович подошёл к столу, вырвал из блокнота написанное утром стихотворение и сунул Эрлиху во внутренний карман пиджака.
Эрлих потянулся рукой за листком, но Есенин его остановил: «Потом прочтёшь, не надо».
 Стихотворение Эрлих прочитал только 28-го декабря».
 Если верить Устиновой, то получается всё как-то несуразно. Итак, где-то рано поутру подведший мысленно итог своей невесёлой жизни  (при том, что тогда же - в декабре Есенин горел желанием как можно лучше подготовить к изданию первое  собрание своих сочинений!!) поэт режет  себе запястье   (то ли пером, то ли палочкой, то ли ещё чёрт его знает чем); пишет «предсмертное» стихотворение «До свидания, друг мой, до свидания…»; затем нагревает колонку, чтобы принять, надо полагать, тёплую ванну; спустя какое-то время понимает, что воды в колонке нет и что вообще агрегат может взорваться; всё бросает и выскакивает с мылом и мочалкой на площадку (видимо, в коридор), дабы пожаловаться  Устиновой на беспорядки в гостинице, вместо того, чтобы уладить банное недоразумение с дежурным по этажу.
Мадам Устинова вошла в номер Есенина. Поэт, забыв об опасной колонке, тут же стал ей демонстрировать порезанную руку, из которой брал кровь для сочинения стихов.
Сколько времени они находились вместе до прихода  Эрлиха неизвестно. Получается, что Устинова нужна была как свидетель передачи листка с «могильным» стихотворением другу Эрлиху, появившемуся у Есенина позже.
Самое-то смешное заключается в том, что  телефона ни в номере, ни рядом с номером Есенина отродясь не бывало (это документально доказано славным исследователем В. Кузнецовым). Звонить он мог только по телефону, стоявшему рядом с дежурным по этажу (наличие телефона именно там зафиксировано также в сохранившихся архивных документах). Конечно, та ещё картинка! Есенин с мочалкой и мылом перед носом дежурного жалуется  «тёте Лизе» на гостиничные безобразия, а дежурному – всё «до фонаря».
Факсимиле приснопамятного стихотворения «До свидания, друг мой, до свидания…» было помещено в 1926 году в журнале «Красная нива». Там была приписка: «Стихотворение написано на клочке бумаги, вероятно, первым попавшимся под руку».
Гостиница «Интернациональ», она же «Англетер», относилась по большевистским меркам к высшему классу. Согласно тем же архивным документам, обставлен отель был просто шикарно. И были в номере у Есенина и перья, и чернила, и бумага, а если  их не было, то поэт затребовал бы сии предметы уже в первый день своего поселения. Ну, если не в первый, то во второй точно. Не может же плодовитый сочинитель четыре дня сидеть без орудий труда! Не кровью же своей всё писать!
Итак, с утренним времяпрепровождением Сергея Александровича всё понятно. Толком не помылся, пообщался с  Устиновой,  Эрлихом, но был в трезвом состоянии. Что дальше? «Тётю Лизу» сменяет её муж  Устинов: «Днём, перед роковой ночью, когда мы были вдвоём в его комнате, нежно спрашивал меня про мою жизнь, сидя у меня на коленях. Спросил об одной девушке… и когда я ему ответил, он долго плакал, склонившись мне на плечо. Сергей был совершенно трезв».
 Представить себе настоящего мужчину Есенина в объятиях Устинова при всей недюжинной фантазии просто невозможно. И чёго это Есенину, знавшего Устинова как облупленного, расспрашивать Жоржа о его жизни?
Потом, согласно показаниям Устинова милиционеру Горбову, в номер к Есенину снова пришли жена Устинова, Эрлих и Ушаков: «Просидели у Есенина с 2-ух до 5-6-ти часов. Когда уходили – уходили вместе все четверо, Есенин обещал зайти ко мне, но не зашёл. Вечером я к нему так же не сумел зайти: ко мне пришёл писатель Сергей Семёнов, мы с ним довольно долго поговорили, а потом мы с женой легли спать».
Далее, судя по другим воспоминаниям, Есенин как с цепи сорвался и пошёл кутить,  желая «перед только ему ведомой кончиной» испить как можно больше «огненной воды». Вот только с какого часа?
 Из мемуаров литератора Мансурова: «27 декабря Есенин накрывает обильный стол с водкой на десятки гостей». Это притом, что по словам  Эрлиха, в первые три дня,  в основном они «разговаривали, пили чай, ели гуся» и иногда пили пиво, так как денег у Есенина было немного, а к субботе и вовсе не осталось.
Вот так. И, тем не менее, именно в субботу Есенин щедро угощает десятки каких-то гостей.
Мансурову вторит в лад чекист-поэт А. Берман: « В декабре 25 г. ... захотелось мне встретиться с ним (Есениным – А.П.). Приближаясь к дверям его номера, я услышал из комнаты приглушённый говор и движение. Я отворил дверь и вошел. Вдоль окна тянется длинный стол, в беспорядке уставленный разными закусками, графинчиками и бутылками. В комнате множество народа, совершенно для меня чуждого. Большинство расхаживало по комнате...
А на тахте, лицом кверху, лежал хозяин сборища Серёжа Есенин в своём прежнем ангельском обличии. Только печатью усталости было отмечено его лицо. Погасшая папироса была зажата в его зубах. Он спал.
 На следующее утро... часу в десятом я снова направился к Есенину... Навстречу мне, из входных дверей появился ... поэт Садофьев.
             - Куда спешите, Лазарь Васильевич? - спросил он.
             - К Есенину.
           Садофьев всплеснул руками: - Повесился!».
Ну вот. Денег у Есенина к субботе никаких, в номере царское застолье, полна горница каких-то людей. Знакомых у Есенина в Ленинграде было раз - два и обчелся, и, стало быть, чужаков он вряд ли бы так щедро поил. Да и с какой стати?
Что же дальше? Во-первых, неизвестно, сколько часов продолжалось застолье, если учесть, что Есенин ещё и крепко спал.
И что это за длинный стол? Это ведь не знаменитый письменный стол с пятью ящиками? На известном снимке М. Ниппельбаума  никакого длинного стола не видно, тем более с бесчисленными графинчиками и бутылками на нём.
Как бы там ни было, но к вечеру, видимо, Есенин протрезвляется, компания расходится. Поэту скучно одному, и по свидетельству жены бывшего коменданта гостиницы «Англетер» Назарова Есенин побрёл  (видимо, вечер 27 декабря был ну очень резиновый) к члену партии Петрову, который угощал его пивом. Сколько времени потчевал, также неизвестно. То ли у товарища Петрова пиво кончилось, то ли неинтересно Есенину стало с ним, только покинул он его и направился  в номер к другу своему  Устинову. Вот такой стойкий неугомон.
Что было у Устинова, «вспоминает» ещё одна знакомая Есенина Н. Гарина, проживавшая поблизости от «Англетера»: «Около часа ночи в моей комнате раздался телефонный звонок... голос Устинова, сообщивший мне, что они с Серёженькой собираются к нам».
Почуяв,  что Устинов и Есенин пьяны, она сказала взявшему трубку Есенину: « Серёженька, завтра приезжайте хоть в 6 утра. Я буду очень рада, но сегодня не надо. Часов около пяти я проснулась от телефонного звонка и услышала совершенно незнакомый голос: « Есенин приказал долго жить!»
 В комнате Устинова был форменный разгром. У стола Устинов чёрно-лилового цвета. Постепенно я узнала тут же от заливавшегося слезами Устинова все подробности этой ночи. По словам Устинова они после разговора со мной  больше ничего не пили. Есенин очень нервничал... И вскоре ушёл к себе в комнату. Устинов к нему заглядывал раза два; звал обратно -  посидеть с ним. Есенин не пошёл. И в третий раз, когда Устинов пошёл опять, заглянул к Серёженьке  своему - его уже не было в живых...».
 Устинов и Есенин, получается, куролесят вовсю в устиновском номере. А где же обреталась в это время любящая поэта «тётя Лиза», жена Устинова, которая так заботливо
хлопотала вокруг невымытого Серёжи утром? Почему не прекратила пьяные безобразия мужа и Есенина? И как это они без «тёти Лизы» собрались на ночь глядя в гости к Гариной, а она их не удерживала? Не взяла телефон из рук Серёженьки и не успокоила Гарину: « Вы мол, Нина, не волнуйтесь, я их сейчас быстро приведу в чувство».
Утром в комнате у Устинова, Гарина, прибежавшая в «Англетер»  чуть ли не в исподнем, видит «фиолетового» Устинова, кучу других поэтов и не видит «тёти Лизы», такой же законной хозяйки номера, как и её муж. В трагических ситуациях обычно женщины находят  друг у друга сочувствие и поддержку.
 Ещё один заклятый дружок Есенина  А. Мариенгоф  в своём «Романе без вранья» (вот уж выбрал название! - А. П.) утверждал без обиняков: «Основное в Есенине - страх одиночества. А последние дни в «Англетере»? Он бежал из своего номера, сидел один до жидкого зимнего рассвета в вестибюле, потом стучал в дверь устиновской комнаты, умоляя его впустить».
А вот как утверждает Гарина, в последнюю ночь Есенин был бесстрашен, ни в каком вестибюле сидеть не желал,  ушёл от Устинова в свой постылый номер и на неоднократные мольбы Устинова вернуться к нему не реагировал. Мол,  хочу быть один.
Из официальных источников известно, что у повесившегося Есенина дверь была заперта изнутри, и утром 28 декабря её официально вскрывал комендант гостиницы Назаров. А вот Устинов «когда в третий раз пошёл опять» заглянуть к «Серёженьке своему», в живых его не застал. Дверь-то, оказывается, была открытой. В «Англетере» вечером 27 и ночью 28 декабря воистину происходили прямо-таки булгаковские мистерии.
Совсем смешно и грустно становится после сличения всех этих «воспоминаний», зная теперь уже,  что главных персонажей трагедии последних суток жизни Есенина,  Устинова и его супруги, находившейся  к тому времени в прочном разводе со своим муженьком, не было в Ленинграде.
Стоит только отыскаться какому-нибудь совестливому  и обладающему талантом аналитического исследования архивных и иных источников человеку (в нашем случае это Виктор Кузнецов), как на глазах рушатся лживые горы вранья. Товарища Устинова, весьма близкого к  Троцкому, накануне приезда Есенина в Ленинград серьёзно «пропесочивал» на партколлегии в Центральной контрольной комиссии аккурат 22 декабря. Несерьёзно полагать, что высеченный как следует в ЦКК Устинов спешно собирает пожитки, где-то на лету подхватывает бывшую свою жену, которая почему-то безропотно подчиняется ему,  и чуть ли не одним поездом с Есениным едет в Ленинград, чтобы там продолжить, несмотря на полученную  взбучку, пьянки.
 Читатель сочтёт, что это чушь собачья, и добавит - ну мало ли что вздумалось  присочинить людям о своих связях с Сергеем Александровичем.
 Вот захотелось, например, Гариной особо выделить свою приближённость к великому поэту (хотя Есенин о ней никогда не упоминал) и вспомнила, что некто неизвестный из «Англетера» именно ей в 5 утра счёл необходимым доложить о смерти её «друга».
             Есть в истории со всеми упомянутыми воспоминаниями одно, но весьма серьёзное обстоятельство, отмахнуться от которого просто нельзя. Все авторы сумбурных и противоречивых мемуаров - или штатные агенты ВЧК-ГПУ,  или  добровольные сексоты  и трусливые пособники. Это обстоятельство заставляет резко изменить доверчивое отношение к официальной версии о самоубийстве Есенина. Изуверское коварство действий  ВЧК-ГПУ ныне известно уже неплохо, а кое-что расследованное В. Кузнецовым из личной и служебной деятельности некоторых авторов воспоминаний неизменно подводит к выводу: а ведь неспроста Есенин оказался в Ленинграде в «дружеских» объятьях агентов-чекистов. Что сие должно было означать? Только одно. Создать в общественном сознании миф о личной безответственности, безалаберности за свою судьбу и творчество человека, безвольно и добровольно скатившегося в болото пьянства, разврата, в итоге практически спятившего с ума  и в минуту слабости залезшего в петлю.
Эту мистификацию старательно раздували многие десятилетия. Не дай Бог, кто-нибудь начнёт сомневаться!
Весьма в этом деле преуспел всегда завидовавший таланту Есенина посредственный литератор  Мариенгоф. В сочинённой им между 1953 и 1960 годами ещё одной книге «Мой век, мои друзья и подруги» он, как бы повинуясь стенаниям поклонников Есенина, жаждавших узнать правду о причинах смерти поэта, этак барственно и снисходительно бросает: « Сотни людей спрашивают меня: « Почему он сделал это?» Есенин... терял всё - последнего друга и любимую женщину, и шапку с головы, и голову в винном угаре - только не стихи. Стихи были его дыханием. Вспомните - сколько считанных минут жил он после того, как написал кровью свои последние строчки: « До свиданья, друг мой, до свиданья...». Он написал это стихотворенье неторопливо, своим обычным округлым почерком, заставляя отдельно жить, словно по-холостяцки, каждую букву. Ему пришлось обмакнуть ржавое перо в собственную кровь. В этом не было…дурной позы. Просто-напросто горькая необходимость: в многочисленных карманах пиджака, как на грех, не оказалось карандаша, а в стеклянной чернильнице высохли чернила, как это обычно бывает в перворазрядных отелях.
...Мне довелось прочесть биографию шотландской принцессы 15 века (её звали Маргарита). Умирая, принцесса сказала: « Плевать на жизнь!»
 Никто не слышал последних слов Есенина. Да и вряд ли ... в последнюю минуту он разговаривал сам с собой. Но с 1923 года, то есть после возвращения из заграничного путешествия, весь смысл его существования был тот же, что у шотландской принцессы: плевать на жизнь! В последние месяцы своего трагического существования Есенин бывал человеком не больше одного часа в сутки. От первой утренней рюмки уже темнело его сознание. А за первой, как железное правило, шли - вторая, третья, четвёртая, пятая...
Время от времени Есенина клали в больницу, где самые знаменитые врачи лечили его самыми новейшими способами.
Седовласый профессор самолично подмешивал в есенинскую стопку какую-то сверхтошнотворную пакость из пакостей: «Прошу, сударь, выпейте за моё здоровье. Сегодня мне, с вашего разрешения, 78 стукнуло».
 Есенин пил. Морщился. Но не больше, чем от старого мартелевского коньяка.
 И профессор, растерянно поправляя на носу золотые очки: «Нда-с... великолепно...» И, махнув рукой, выходил из палаты, боясь оглянуться на свою белоснежную свиту.
 В медицину, друзья мои, надобно верить не задумываясь, так же, как в бога.
 Свои замечательные стихи 1925 года Есенин писал в тот единственный час, когда был человеком. Он писал почти без помарок.
К концу 1925 года решение «уйти» стало у него маниакальным. Он ложился под колёса дачного поезда, пытался выброситься из окна, перерезать вену обломком стекла, заколоть себя кухонным ножом.
Есенинская трагедия чрезвычайно проста. Врачи это называют «клиникой». Он и сам в «Чёрном человеке» сказал откровенно: « Осыпает мозги алкоголь». Вот проклятый алкоголь и осыпал мозги, и осыпал жизнь».
Почему-то именно Мариенгофу Есенин так подробно рассказывал о своём настроении во время пребывания в психиатрической клинике: «...Мне очень хорошо здесь, только немного раздражает, что день и ночь горит синяя лампочка... знаешь, заворачиваюсь по уши в одеяло... лезу головой под подушку и ещё - не позволяют закрывать дверь... всё боятся, что покончу самоубийством. Здесь все хотят умереть...
 Потом Есенин повёл в приёмный зал, показывал цепи и кандалы, в которых некогда заковывали больных.
-Только ты не думай, это не сумасшедший дом... сумасшедший дом у нас по соседству.
Он позвал к окну: - Вот то здание.
Сквозь белую снежную листву декабрьского парка весело смотрели освещённые стёкла гостеприимного помещичьего дома».
Ну,  как российскому доверчивому простолюдину, да если он ещё и любит стихи Есенина, не поверить в эти со слезливой дрожью строки «друга» поэта.
Как же хорошо устроились в жизни беспринципные, квазинравственные мифотворцы жизни и смерти Есенина! Зная правду о трагическом конце поэта, завидуя беспредельной гениальности его, городить угодную власти ложь о Есенине в надежде на спокойное собственное существование и сознавать при этом, что их недостойные имена навсегда останутся в истории российской литературы, как имена Дантеса и Мартынова  .
 Независимов ещё раз с удовлетворением подумал о том, что этих лицемеров - лжедрузей Есенина надо много раз благодарить за то, что они взялись за жизнеописание
русского гения. После сопоставления их писаний невозможно отделаться от мысли, что Есенин не собирался уходить так рано из жизни.
Вот история с неоднократным попаданием Есенина в больницы (по Мариенгофу исключительно психиатрические).  Да, он был в таких больницах, но вовсе не по поводу вечно пляшущих перед глазами зеленых чертиков.
Причины были разные. Так осенью 1925 г. он хотел укрыться от неминуемого суда за скандал, учинённый им двум дипломатам в вагоне - ресторане поезда, которым Есенин возвращался в Москву с юга. Этот вызов в суд мог для Есенина окончиться весьма сурово, (возможно Соловками ), ибо даже заступничество Луначарского  оказалось напрасным. Свидетельствует В. Наседкин, родственник поэта:
 « Есенин волновался и искал выхода. Это обстоятельство использует Екатерина.
Есенин около 20 ноября ночевал у своих сестёр в Замоскворечье.
- Тебе скоро суд, Сергей,  сказала Екатерина утром протрезвевшему брату.
Есенин заметался, как в агонии.
- Выход есть, продолжала сестра,- ложись в больницу. Больных не судят! А ты, кстати, поправишься.
 Есенин печально молчал. Через несколько минут он, словно сдаваясь, промолвил: 
- Хорошо, да... Я лягу.
А через несколько минут ещё он принимал решение веселей:
 - Правда, ложусь. Я сразу покончу со всеми делами.
Дня через три после описанного разговора Есенин переехал в психиатрическую  клинику. Ему отвели, светлую и довольно просторную комнату на втором этаже. В окна глядят чёткие прутья предзимнего сада».
  Эта психиатрическая больница, неподалёку от современной Б. Пироговской улицы, называлась в те времена клиникой 1 Московского государственного университета, которой заведовал известный психиатр П. Ганнушкин.
Непосредственным размещением поэта в клинике занимался врач П. Зиновьев.
Психически больным Есенин не был, что подтверждал и сам Зиновьев, по воспоминаниям его дочери  Н. Милоновой,  которыми она поделилась с  Хлысталовым : «П. Зиновьев прекрасно понимал, что поэт ни чем не болен, он нуждался в элементарном отдыхе и покое от разыскивавших его судебных приставов и гэпэушников. На сей счет имеется официальное письмо Ганнушкина: «Больной Есенин С. А. находится на излечении в психиатрической клинике с 26 ноября с/г по настоящее время, по состоянию здоровья не может быть допрошен в суде».
Это подтверждает репрессированный по политическим соображениям советский чиновник Д. Писарев: «В том отделении клиники (Ганнушкина – А.П.) контингент стационированных состоял из пришедших с работы практически здоровых людей. Одновременно со мной там находился Есенин».
Да и письмо самого поэта из клиники другу своему П. Чагину  свидетельствует о здравом уме поэта и подтверждает истинные причины укрытия его в психической больнице: «Всё это нужно мне, может быть, только для того, чтобы избавиться кой от каких скандалов. Избавлюсь, улажу, пошлю всех … и, вероятно, махну за границу».
            Как известно, в клинике Есенин сочинил несколько нежнейших поэтических миниатюр и среди них – «Клён ты мой опавший...».
И после всего этого можно ли воспринимать иначе, чем злонамеренную ложь, впечатления Мариенгофа о Есенине, которого он якобы посетил в клинике, как  о депрессивном и клинически безнадёжном человеке. А разве не так убеждает нас Мариенгоф?
Безымянный садист-профессор в окружении свиты, словно Яго, предлагает официально больному поэту выпить «стопарь» спиртного с подмешанным в него каким-то тошнотворным порошком в честь своего 78-летия с тем, чтобы саркастически выразить своё отношение к неисправимому алкоголику Есенину многозначительным: «Нда-с» и в смятении удалиться из палаты со столь же ошеломлённой от увиденного свитой.
Такое могло всплыть только в воистину воспалённой голове самого Мариенгофа.
Этим профессором явно не мог быть ни сам Ганнушкин, проживший на свете всего-то чуть больше 50 лет, ни тем более  Зиновьев, сострадавший незавидному положению поэта.
А вот письмо Есенина Чагину, такое короткое и ёмкое, свидетельствует об остром и  образном мышлении поэта. Нескольких дней хватило Есенину, чтобы дать абсолютно точную и уничижительную характеристику психиатрической науке и практике.
Независимов не мог не отметить это, поскольку в последние годы, сотрудничая с Международной комиссией по правам человека, немало времени уделял разоблачению антинаучной и бесчеловечной деятельности российской психиатрии.
Вот строки из есенинского письма Чагину: « Дорогой Пётр! Пишу тебе из больницы, опять лёг. Зачем не знаю, но, вероятно, никто не знает. Видишь ли, нужно лечить нервы, а здесь фельдфебель на фельдфебеле. Их теория в том, что стены лечат лучше всего без всяких лекарств. С удовольствием вспоминаю Вартапаева и Мезерницкого и говорю, что глухой Бетховен  лучше плохо слышащего Рубинштейна  и пьяный Эдгар По  прекрасней трезвого Марка Криницкого ».
Вот так образно Есенин сравнил настоящую медицину в лице бакинских врачей Вартапаева и Мезерницкого, лечивших Есенина в связи с заболеванием лёгких, и психиатров, не знающих что и как лечить.
Далее Есенин откровенно иронизирует над психиатрами: « Не понимаю, почему Павлу Первому  не пришло в голову заняться врачебным делом. Он бы смог. Он бы вылечил. Ведь его теория очень схожа с проблемами современных психиатров».
У Есенина мгновенно возникло ассоциативное восприятие грубых методов психиатрического «лечения» и  обхождения с пациентами с методами обращения императора со своими подданными, когда за несущественные ошибки в строевой муштре офицеры наказывались арестом и заключением на гауптвахту.
В иных случаях он оказывался в психиатрических больницах или осматривался психиатрами во время своей поездки по Европе и США по инициативе его жены А. Дункан. Это достаточно туманная и мало пока проясненная страница в жизни Есенина и роли в ней танцовщицы, свободно пересекавшей границы государств, словно вольная птица. Этакая  Мата Хари  «в хитоне и на босу ногу».
 Еще предстоит изучить, отчего это Дункан так стремилась упечь его в дурдом. И не было ли здесь злого умысла. Именно с ее легкой руки распространилась молва о сумасшествии Есенина. Врач и философ Е.Черносвитов сумел получить прелюбопытнейшую информацию о попытке Дункан схоронить Есенина в парижском психиатрическом каземате «Maison de Sante», откуда не вышел на волю ни один заключенный. Вот что он пишет: «Есенин был отправлен в клинику без сопровождения врача, в наручниках, на полицейской машине. Полиция была вызвана Айседорой Дункан. Он был госпитализирован на основании письменной просьбы Дункан, «жены буйно помешенного, который пытался покончить жизнь самоубийством, страдающего алкоголизмом и эпилепсией». Есенин был госпитализирован, консультирован мэтром французской психологии и психиатрии профессором Пьером Жане 27 мая 1923 г. и в этот же день выписан из клиники. Заключение профессора Пьера Жане: «Здоров (se resumer: en bonue sante)».
                Нет, не осыпал мозги алкоголь поэту. Они были у него яснее ясного. Есенин готовил себя не к смерти, а к новому восприятию жизни. Очень часто недруги искали объяснение «упаднического»  настроения поэта в его собственных стихах. Но не замечали его страсти к жизни. Ведь  буквально за два месяца до гибели Есенин писал: « Пусть на окошках гнилая сырость, я не жалею и я не печален. Мне всё равно эта жизнь полюбилась, так полюбилась, как будто вначале».
    Последний перед смертью день Есенина в воспоминаниях его современников предстаёт перед пытливым исследователем как чудовищное несовпадение действий, времени их свершения, порой  до  полного их взаимоисключения. Это - серьёзные косвенные данные, их нельзя с досадой отбросить, их нельзя не исследовать.
Особняком стоят скандальные признания людей, прямо подтверждающих факт убийства Есенина или намекающих на убийство.
                Самое громкое и лихо закрученное, почище любого мастерского детектива, заявление принадлежит майору запаса некоему В. Титаренко. Оно опубликовано в журнале «Чудеса и приключения» в №6 за 2000 год. Работая на БАМе, он якобы где-то в 1976 году на скромной пирушке слышал рассказ весьма пожилого человека о том, что именно он, этот пожилой человек по имени Николай Леонтьев, вместе с известным террористом и провокатором Я. Блюмкиным зверски расправился с Есениным по приказу  Троцкого. И по причине вовсе не политической, а банально любовной: де Есенин водил шашни с возлюбленной самого Троцкого.
             Следователь  Хлысталов вспоминал, что некто В. Головко рассказывал ему о своём учителе В. Шилове, который по его словам поздним вечером 27 декабря (день смерти Есенина) стучал в дверь номера поэта и, не дождавшись ответа, пошёл в вестибюль гостиницы в надежде всё-таки встретиться с Сергеем  Александровичем. Через какое-то время он увидал, как из номера поэта вышли двое, закрыли дверь на ключ и уехали восвояси на автомобиле. А утром Шилов узнал о самоубийстве Есенина.
Спустя многие годы после смерти поэта, бывшая штатная уборщица гостиницы «Англетер» Варвара Васильева, обслуживавшая пятый номер, рассказала своей приятельнице, что никогда в те сумрачные декабрьские дни 1925 года не сталкивалась с  Есениным.  Но она совершенно отчётливо помнила, как какие-то личности вечером 27 декабря не то с чердака, не то из подвального помещения тащили к пятому номеру тело человека. Ошеломлённая  приятельница порывалась рассказать об услышанной  сенсационной новости учёным мужам на одном из Есенинских чтений, проходившем традиционно в Ленинграде, но над ней только посмеялись, сочтя по обыкновению, что у заявительницы произошёл в голове «сдвиг по фазе».
Чего больше в таких заявлениях - желания хоть каким-то боком прикоснуться к  славе Есенина, стать известным на весь крещеный мир скандальными заявлениями или желания сказать, пусть запоздалую, но правду?
                Стефан Степанович не раз задумывался над загадкой психологической особенности человека - не требуя никаких подтверждений, верить в самую первую версию о каком-либо нашумевшем событии, высказанную влиятельными, известными в обществе людьми, тем более официальными лидерами государства, и отторгать любые более поздние версии об этом же событии,  противоположные первой, официально принятой, на этот раз уже приводя аргумент: - А где доказательства?
Самое трагикомическое в этой коллизии заключается в том, что с юридической точки зрения ни у первых, ни у вторых никаких весомых, кроме устных утверждений, доказательств действительно нет. Так почему надо безоговорочно верить вот этим лицемерно-скорбным словам Троцкого: « Он, (Есенин - А.П.) ушёл сам, кровью попрощавшись с необозначенным другом, - может быть, со всеми нами. Поразительны по нежности и мягкости эти его последние строки. Он ушёл из жизни без крикливой обиды, без позы, без протеста, - не хлопнув дверью, а тихо прикрыв её рукой, из которой сочилась кровь»?
Почему надо верить Эрлиху, Устинову, Мариенгофу и другим? Только потому, что они вертелись вокруг Есенина в последние месяцы  и дни его пребывания в Северной Пальмире? А почему нельзя верить Титаренко с Леонтьевым, учителю Шилову или уборщице Васильевой? С доказательной точки зрения  утверждения и тех и других равнозначны. Если припомнить уже отмеченную разноголосицу «первых» маститых очевидцев, то большего доверия вызывают «показания», например, «второй», но простой очевидицы -  Васильевой.
«Первым» свидетелям было значительно легче: они рассказывали людям то, что надобно было тогдашней официальной власти. А вот что видела «вторая» очевидица - не вписывалось в государственную версию. А если бы она набралась храбрости рассказать то, что узрела вечером 27 декабря около пятого номера «Англетера», то это вышло бы ей, как говорится,  боком. Вот почему «вторые» сенсационные воспоминания стали появляться во времена, когда можно было быть уверенным в том, что твоей жизни ничто не угрожает. Жестокая советская власть заставила крепко сжать губы всех тех, кто знал хоть что-то об истинных причинах и обстоятельствах смерти поэта или имел об этом мнение, противоположное официальному.
И всё же, и всё же... Несмотря на бездоказательность поздних сенсационных заявлений об убийстве Есенина, они должны быть также взяты на заметку.  Почему? Замечено, при масштабном изучении каких-либо «знаковых» событий, когда аналитически сравнивается огромное число документальных  данных, частенько открываются осязаемые контуры исследуемой загадки, и самые невероятные, представлявшиеся до того бредом утверждения оказываются правдивыми, а то, что выдавалось упорно и обстоятельно за непререкаемую истину - чудовищной и обидной ложью.
В досье следователей должны быть положены письмена и тех, кто настаивал на самоубийстве Есенина и тех, кто утверждал, что вот-вот добьётся признания людей из окружения Есенина, знавших тайну смерти поэта.  Как, например, относиться к странным строкам  Эрлиха из его книжки «Право на песнь»: « Я хочу, чтобы он простил мне то, что я продолжаю подавать руку при встречах... двоим из его друзей - поэтов. Это значит, что во мне недостаточно чувство его и своей чести. И, наконец, пусть он простит мне наибольшую мою вину перед ним, ту, которую он знал, а я знаю». Что это потянуло поэта-чекиста столь сентиментально размазывать   слёзы по щекам? Жаль, что не договорил до конца, ибо был заблаговременно «пущен в расход» как  «враг народа».
Литератор Н. Юсов в одном из своих произведений утверждает, что Устинов, один из зловещих фигурантов в смертельной трагедии Есенина, намеревался раскрыть тайну его смерти: «Я был знаком с Долговым, который встречался с Вержбицким. Последний утверждает, что он пришёл к Устинову с требованием рассказать, что же случилось с Есениным. Тот попросил прийти на следующий день. Но на другой день выяснилось, что Устинов повесился». Случилось это  в 1932 году и, как вполне резонно полагает писатель В. Кузнецов, Устинову  своевременно «помогли»  отправиться  к праотцам.
При расследовании таких запутанных дел, как смерть Есенина, ни одно свидетельство, даже самое нелепое, нельзя отбрасывать.
   Парадоксально, но главными прямыми  доказательствами того, что Есенин не самоубийца,  являются приснопамятные и признанные официально достоверными документы: «Акт о самоубийстве Есенина», составленный участковым надзирателем  2-го отделения милиции г. Ленинграда Н. Горбовым и заверенный понятыми  В. Назаровым, П. Медведевым, М. Фроманом, В. Эрлихом; акт судебно-медицинской экспертизы тела поэта, подписанный А. Гиляровским; и автограф стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья...».
То, что эти три «кита» документальных доказательств сфальсифицированы, удалось доказать исследователю и литератору В.Кузнецову. Именно Кузнецову посчастливилось разыскать служебные  документы, написанные рукой милиционера Горбова. Сравнив их с тем самым  безграмотным в прямом смысле этого слова актом о «самоповешении», исследователь с изумлением обнаружил, что почерки акта и вновь найденных бумаг не идентичны, автографы явно отличаются друг от друга. Кузнецов пошёл дальше и сличил также сомнительный акт Гиляровского с иными подобного рода документами профессора. Оформление, стиль изложения, нумерация, почерк «есенинского» и других актов имели больше различий, нежели сходства.
«Антиесенисты» твердят: «Стихотворение «До свидания, друг мой, до свиданья...» написано кровью». А иные почерковеды добавляют, что «... текст выполнен самим Есениным под влиянием необычных внутренних и внешних факторов, сбивающих обычный процесс письма (волнение, алкогольное опьянение) и носящих временный характер».  Полёт фантазии и только! Ничего в этом пассаже, кроме «крови» не выдерживает никакой критики. Хотя бы то, что согласно воспоминаниям  Устиновой, стихотворение-то было написано за много часов до смерти. Есенин же утром 27 декабря не выказывал признаков похмелья. Так что о необычных факторах и речи быть не может.
 О том, что стихи принадлежат Сергею Александровичу, известно лишь со слов Устиновой  да Эрлиха, но их свидетельства давно стали для серьёзных исследователей притчей во языцех. Опять же нет документальных свидетельств о времени сочинения этого произведения. А что если стихотворение написано другим, и почерк подделан? И вообще, хоть кто-нибудь удосужился провести сравнительное исследование крови поэта и крови, которой написаны стихи? Убийцы поэта были прекрасно осведомлены о том, что в начале двадцатого века группы крови ещё не определялись, и проверить принадлежность крови было невозможно. Но теперь-то? Взять бы и провести анализ ДНК. И всё. Всем спорам конец.  Возможно, конец лжи!
Только равнодушный следователь не изъявил бы немедленного желания заняться расследованием столь фантасмагорических обстоятельств.
На пороге 90-ых годов, пользуясь наступившей в России какой-никакой, но свободой, страстный почитатель есенинского творчества ныне покойный Ю. Прокушев, личность, надо признать, неоднозначная и в какой-то степени загадочная, будучи председателем Есенинского комитета Союза писателей и Комиссии по выяснению обстоятельств смерти С. А. Есенина, вознамерился положить конец домыслам и пересудам о таинственной гибели поэта. Инициатива эта была общественной. Прокушев обратился к корифеям отечественной судебной экспертизы и криминалистики с просьбой критически оценить имеющиеся в скудном наличии официальные документы о смерти Есенина, дабы  подвергнуть их остракизму, коли к тому будут найдены несомненные аргументы, или подтвердить их неоспоримую правоту.
 К сожалению, Прокушев по простоте душевной или по какому-то только ему известному умыслу допустил роковую ошибку. Заключалась она в неверном подходе к решению благой задачи. Это подметил А. И. Толстой, правнук яснополянского затворника . По его мнению, изначально была отброшена «презумпция невиновности» Есенина в самоубийстве. Давно известно, что содержание ответа очень часто зависит от того, как  поставлен вопрос. А «прокушевское» расследование привычно опиралось исключительно на милицейскую версию 1925 года,  и поэтому  было обречено на неудачу.               
Эксперты ничего принципиально нового в прояснение обстоятельств смерти поэта не привнесли, а может быть, и не захотели этого сделать, ограничившись профессиональными, техническими или медицинскими толкованиями безграмотных и, сдаётся, фальшивых документов. Поручение-то не государственное, не от премьер-министра, а уж тем более не от президента страны. Мало ли в какую неприятную историю можно вляпаться! Поэтому они лишь констатировали, что на теле умершего имеются характерные следы, свидетельствующие о факте повешения. Но! Впервые была отмечена скудость описательной части «горбовского» акта, существенно затрудняющая объективное толкование некоторых фактов случившейся в гостинице «Англетер» трагедии.  При этом иные эксперты не преминули подчеркнуть, что объяснение или расследование неполноценности акта в их компетенцию не входит. Это де - хлеб следователей.
               Да, упираясь тупо лишь в «горбовский» и «гиляровский» акты, не проанализировав несметного количества документальных,  вещественных источников, о которых большинство экспертов понятия никакого не имели, действительно затруднительно делать выводы о случившейся в «Англетере» беде.
    Неистово спорят о том, каким образом верёвка (ремень от брюк?) обвивала шею так, что не было петли, да и прикреплена она была на прямой как ствол корабельной сосны трубе аж под самым потолком. Как это выпивший изрядно, согласно легенде, Есенин, порезавший себе руки, мог этак спокойно и деловито, истекая кровью, не спеша закрепить на приличной высоте намертво средство для повешения? Вот, мол, студенты Литературного института, в полном здравии и трезвом уме, сколько не пытались «повеситься» на проклятой трубе, «свести счёты» с жизнью  так и не смогли: раз за разом вместе с петлёй срывались вниз. Видимо неумехами были, не в пример Есенину.
 На посмертных фотографиях поэта отчётливо видны «пробоина» над правым глазом и «вдавленная борозда» на лбу, совпадающая с углублением на одной из пяти имеющихся посмертных масок. Сторонники версии убийства Есенина объясняют причину их возникновения насильственными действиями неизвестных злодеев, которые, возможно, использовали металлические предметы.
        Судмедэксперты, в пику им, предполагают, но точно не утверждают, что вдавливание - всего лишь результат прижатия головы к горячей трубе. «Пробоина» же (на их языке «круглое пятно на верхнем веке») может быть объяснена, например, высыханием вершины кожной складки, погрешностями стеклянного негатива и т.п. И при этом как на неопровержимый аргумент, ссылаются  на слова старшей из сестёр Есенина Екатерины: « Я не видела, склоняясь над гробом вместе с матерью, следов ранения, лоб был чистый».                Впрочем, какое может быть доверие к выводам  экспертов, предваряемым: «может быть», «возможно».
     Да простится Екатерине Александровне, в горе она могла и не разглядеть повреждений на лице упокоенного. А, может быть, не хотела навлечь гнев власти на себя и родных. Никто из близких в морге не был, когда готовили тело Есенина к похоронам. А о чудесах древнего искусства гримирования известно с библейских времён.
     А вот ещё один «друг» Есенина - Вадим Шершеневич противоречит Екатерине Александровне: « Я стоял в голове: были видны плохо замазанные ссадины на лице. Это Серёжа бился о паровое отопление, уже вися».
     Ну,  грех и смех. Такого самоубийцу, как Есенин, вознамерившегося прямо-таки садистски обставить свой уход из жизни, если послушать и почитать, что по этому поводу нагородили тогдашние официальные власти и их прихлебатели, свет Божий не видал. Зачем-то перевернул всё вверх дном в номере, изрезался, залил ковёр кровью, разорвал себе губу и изловчился завязать мёртвым узлом верёвку под высоченным потолком; повесился и в висячем положении стал так неистово дёргаться, что нанёс себе кучу ссадин, а потом ещё и схватился за трубу.
     Хотя известно, что твёрдо решившие повеситься люди покорно следуют избранному намерению и не передумывают. Да и руки у них всегда безвольно опущены.
     Одним словом, убитая горем Екатерина, лицезрела чистое лицо покойника, а Шершеневич – «плохо замазанные царапины на лице».
     Кому-нибудь приходила в голову такая простая мысль: и зачем Есенину, весельчаку, заботливому сыну, брату и товарищу, который вопреки злобным наветам и в 1925 году создавал поэтические шедевры, полному новых замыслов, вздумалось избрать такой абсурдный, такой мучительный способ самоубийства?
     А не проще ли было достать пистолет (известно, что оружие у Есенина имелось, после того, как Я. Блюмкин хотел его застрелить в Баку) и мгновенно отправиться к праотцам. И не обязательно для этого нужно было мчаться в Ленинград. Совершить сей грех можно было где-нибудь в Москве. 
     Серьёзные дебаты развели учёные и неучёные мужи и тёти о деталях «самоповешения» Есенина.
     - Постойте - постойте, а вот же свидетельства агента чекистов Евсеева. А он-то, что глаголет?
     Что-то, явно противоречащее официальной версии. Он утверждает, что видел труп Есенина, висящим не на трубе под потолком, а прилепленным к батарее парового отопления.
      Вот на батарее Есенину при всех его способностях удавиться ну никак не удалось бы.
       Конечно, про Евсеева скажут, что агент явно присочинил, желая показаться оригинальным, верить ему нельзя. А почему следует верить милиционеру Горбову и его вопиюще безграмотному акту? Только потому, что все обязаны верить тому, что утверждает представитель власти?
     История бывшего советского государства, всех его правоохранительных органов, особенно «конторы глубокого бурения», красноречиво свидетельствует о чудовищных, по сути и мастерству, фальсификациях, которые велено было запуганному  народу принимать за истину.
                Ведь кроме Горбова никто из понятых, как уже доказано, висящее тело Есенина не видел. Они подоспели, когда уже труп положили на кровать. А один из понятых, поэт В. Рождественский, в письме другу своему В. Луизову пафосно описывает ужасные подробности трагедии, произошедшей по его словам не в пятом номере гостиницы, а - в 41. Всё можно запамятовать в жизни, но только не знаковые события, свидетелем которых тебе случилось быть.
      И всё-таки инициатива Прокушева по расследованию обстоятельств гибели Есенина дала чрезвычайно важный, но не всеми замеченный результат. Эксперты не отважились сделать выводы, как о самоубийстве поэта, так и об убийстве его  с последующей имитацией самоповешения. Это уже что-то да значило!
      Трепетные надежды Есенинская комиссия связывала с обращением в Министерство безопасности РФ (нынешняя ФСБ ). А ну как подтвердится молва о причастности ВЧК-ГПУ к гибели Есенина! Вдруг где-то, на дальней архивной полке, притаилось заветное досье, стерегущее тайну гибели великого поэта и гражданина. Пустые надежды! Ответ гласил о полном отсутствии в архивах этого ведомства как прямых, так и косвенных доказательств оперативного интереса чекистов к личности поэта.
      Есенинская комиссия не подвела окончательную черту под всеми своими скорбными изысканиями. Было заявлено, «что в случае обнаружения каких-либо новых документальных данных, связанных со смертью С. А. Есенина, они будут незамедлительно рассмотрены с сообщением об этом в печати».
      Независимов, помнится, не был удовлетворён этим заявлением. Что, будем до второго пришествия ждать, когда кто-нибудь настырный где-то что-то обнаружит сенсационное? Нет. Как когда-то пел незабвенный В. Высоцкий, «...всё не так, ребята...».              Время-то идёт и идёт, и всё больше и больше людей, и очень достойных, искренне призывают не мусолить тему гибели поэта. Мол, всё равно прошлого не вернуть. Да и самому Сергею Александровичу теперь это всё без надобности. Есть его дивная поэзия,  связывающая землю с космосом, греющая души в жестоких перипетиях жизни. Проще, выше Есенин всяких мерзких пересудов. Подобно Пушкину «...вознёсся выше он главою непокорной Александрийского столпа».
      Так могут говорить люди, несмотря ни на что пребывающие  в ладу с собственной совестью, или безбожники, коих в российском отечестве большевики наплодили в немереном количестве, или отдельные персоны, возомнившие себя духовными поводырями паствы и никогда не подвергающие сомнению когда-то выстроенные ими умозаключения. Такие, как литератор Э. Радзинский или следователь «на все руки» из Генеральной прокуратуры РФ В. Соловьёв. Они, словно ясновидцы, давно уверенно расставили все точки над I -  и в деле царских останков, и в деле смерти Есенина. Они же при удобном случае иронично высмеивают сомневающихся. При этом не замечают, что далеко не все их точки симметричны пресловутой букве.
      Признать  выводы о самоубийстве С. Есенина неоспоримым фактом - тяжкий грех прежде всего перед душой поэта, которая, быть может, вот уже почти восемьдесят лет сокрушается, наблюдая с небес бесовскую гордыню тех, кто ревностно поддерживает и оберегает миф о его слабодушии и грехе. Недаром поэт как-то горько пошутил в кругу родных: « Вот умру - всех собак на меня навешают».
      Это грех и перед потомками Есенина, которые  в течение долгих лет терпеливо и тактично никому не показывают свою боль и сомнения по поводу трагедии, случившейся с их великим пращуром. Это грех, наконец, перед правдой случившегося. Иначе, зачем Богом даны людям душа и разум?
      Независимов припомнил, как они со С. П. Есениной в 1997 году, не дожидаясь  лучших времён, решили обратиться с заявлением в Генеральную прокуратуру РФ о возбуждении, наконец, настоящего, впервые официального, расследования старых и вновь открывшихся и скрытых обстоятельств смерти Есенина. Они посчитали, что Генеральной прокуратуре, свободной ныне от политического пресса советской государственной машины, по плечу  непредвзятое расследование.
Магическое свойство фамилии «Есенин» сыграло, как всегда, свою положительную роль. Просители почти сразу были приняты помощником Ю.Скуратова , который  поил их чаем-кофеем, поддерживал все инициативы... Но Генеральный прокурор, как известно, вскоре «погорел», а Светлана Петровна получила от тогдашнего «вице-прокурора» страны господина Катышева письмецо, из которого следовало, что Главная прокуратура страны решительно не видит причин возбуждать уголовное дело. Поскольку им там, в Генеральной прокуратуре, давным-давно всё ясно с обстоятельствами смерти поэта. Повесился - и всё!
            Зато многим россиянам казалось всё далеко не ясным. И лучшие умы, болеющие за Россию, гордящиеся её могучей культурой и духовными гениями, всё делают для очищения от скверны лжи одного из ярчайших  представителей русской культуры – Есенина.
            Долгое время Независимов полагал, что загадкой смерти Есенина обязана озаботиться высшая государственная власть, подобно тому, как она это устроила с поиском и идентификацией останков царской семьи. Тогда для достижения выгодной политической цели призвали специалистов всех мастей, «отстегнули» немалые деньги, развернули громогласную информационную компанию в СМИ. Соучастником той истории посредством  телевидения сделали чуть ли не каждого россиянина.
Большинству граждан не ведомо, что бывшей Генпрокуратурой Советского Союза уголовное дело по факту смерти Есенина заведено не было. Тем самым это ведомство вольно или невольно поддерживало версию 1925 года о самоубийстве.
Не захотела этого по собственной инициативе сделать и Генпрокуратура России. Прежнему президенту Б. Ельцину   было не до восстановления чести и достоинства давно отошедшего в мир иной поэта.
Однако исключительно «государево повеление» необходимо для возбуждения официального уголовного дела по обстоятельствам гибели Есенина
            - И кто же будет «судьями»?- спросят читатели.
             Только авторитетнейшие специалисты - юристы, историки, архивисты, криминалисты, свободные от догматизма, крайних точек зрения, позорного желания  защитить честь чьего бы то ни было мундира.
              Никаких сомнений, что родные Есенина и зарубежные мэтры архивного дела, судебной экспертизы и криминалистики примут горячее участие в такой миссии. Они, кстати, привнесли бы психологическую уверенность в правильности действий своих российских коллег.
               При таких условиях комиссии будет по плечу разработать концептуальную программу расследования и как бы с «чистого листа» начать его, под президентским покровительством предпринять усилия по изучению секретных и иных документальных фондов в государственных и ведомственных архивах. Ведь архивы обладают магическим свойством удивлять мир время от времени эксклюзивными находками.
Будет над чем поломать голову. Ведь сводное заключение прокушевского Есенинского комитета породило десятки проблем, вопросов, объяснённых смехотворно, по - дилетантски или вовсе оставленных без внимания.
А что, собственно, должна установить такая комиссия? Доказать, что Есенин не повесился? Или доказать кем-то совершённое насилие над поэтом и назвать убийц? Хорошо бы - последнее. В середине 90-х годов прошлого столетия Стефан Степанович полагал именно так. Сработало подсознательное, привитое всем ходом жизни в советском государстве желание разоблачать, обязательно установить и неминуемого наказать преступников любого свойства - уголовников или так называемых «врагов народа».
Как опытный архивист, он понимал, что решение одной из искомых величин-загадок невозможно, а именно: не найти прямого документального доказательства физического уничтожения поэта. Хотя в необъятном бумажном океане российских архивов, насчитывающих миллионы листов, скрыты крупицы неведомой обществу информации о последних годах невесёлого бытия Есенина, приведшие к смерти в северной столице. Поиск этих крупиц - труд немалый, кропотливый и под силу только искусным исследователям. И дело даже не в том, что в нынешние дико-рыночные времена не заставишь архивариусов за просто так заниматься подобными  изысканиями. Прикажи  В. Путин  - и шефы Федерального архивного агентства,  ФСБ,  МВД  бросятся исполнять его поручение без корысти. Правда кое-кто уверен в том, что бывший офицер КГБ, нынешний президент России, ни за какие коврижки не отдаст такого распоряжения чекистам-архивистам. Хотя, может быть, с высоты своего положения ему тот прежний офицер Путин совсем не указ? Или ментальность человека остается неизменной?
История конфликтных отношений Есенина и советских властей не даёт оснований соглашаться с распространённым утверждением, что причиной гибели поэта послужило его собственное нравственное разрушение, что чисто житейские бытовые неурядицы свели его в могилу. Причины значительно более серьёзные, политического свойства.
Известно,  какие нелицеприятные ассоциации вызывали персонажи творчества Есенина – с Троцким, властью большевиков…
Реальной  властью в период с 1920 по 1925 годы, когда физически и умственно угасал Ленин, обладали все тот же  Троцкий, Зиновьев , Бухарин , Каменев . Именно они отдавали команды  своим опричникам по устранению противников и оппонентов. Кто были эти опричники? В те времена только  ВЧК-ГПУ - предтечи будущих НКВД - КГБ  СССР. И нигде, кроме как в архивах этого ведомства, не откладывались документы о конкретных карательных акциях его людей.
На Независимова крепко обиделись в центральном архиве ФСБ за то, что он публично заподозрил чекистов-архивистов в сокрытии неких документов, объясняющих гибель Есенина.
 - Нет у нас никаких документов, - пылко уверяли его.
 Как знать, как знать. Опыт довольно тесного общения Независимова с архивистами бывшего КГБ СССР в период после августовской революции 1991 года, когда Стефан Степанович был назначен председателем рабочей группы Верховного Совета РСФСР по передаче архивов КГБ СССР в народное пользование, научил его здравому недоверию к не проверенным им лично объяснениям и справкам коллег в погонах. В ФСБ работают парни весьма независимые от общественного мнения, гораздые водить за нос кого угодно, особенно тех, кто им чужд по убеждениям. Вот, к примеру, не «показались» им в своё время новый мимолётный шеф ведомства Бакатин и его верный панчо  Никонов, и под разными, порой  издевательскими,  предлогами отказывали руководству  в удовольствии лицезреть некоторые  секретные досье: «Нет, мол, таких».
 И тем не менее главное - это секретные документальные фонды, не находящиеся в ведении федеральных государственных архивов. Прежде всего  материалы ВЧК-ГПУ, всевозможные иные досье: аналитические, информационные справки, докладные, шифротелеграммы, переписка, наблюдательные, следственные дела и прочая, прочая…
И чтобы члены комиссии  лично, своими пальчиками переворачивали бы карточки в образцовых чекистских картотеках и пролистывали  досье. Только так может быть обеспечен мало-мальски стоящий успех, потому что действующий ныне порядок получения какой-либо информации от архивистов-эфэсбистов порочен. Формула его проста и лукава: скажите, что надобно, а мы посмотрим. Как правило, из-за тяжёлых архивных дверей частенько доносится: смотрели, ничего нет.  Хотя на самом деле есть.
Независимов отчётливо помнил, как он, находясь уже в отставке, встретился с новым руководителем архива ФСБ.  Этот чин  сказал ему, что «рабочих дел» агентов периода жизни и смерти Есенина более в природе нет, поскольку они по приказу  шефа  КГБ  СССР Крючкова  были уничтожены, от греха подальше, и вообще, есть инструкция, согласно которой многие виды служебной документации имеют ограниченный срок хранения.
 Если бы Независимов не знал повадки архивистов в голубых погонах (о чём  с иронией поведано в главе, посвящённой таинственному исчезновению Рауля Валленберга), он, как и другие простодушные просители, принял бы такой ответ за истину, как говорится, в последней инстанции. Но только не в данном случае. Дело-то в том, что последний  шеф КГБ СССР Крючков волен был отдавать приказы по своему ведомству - в крайнем случае - до конца августа 1991 года. А Независимов, будучи председателем рабочей группы парламентской комиссии Верховного Совета РСФСР по передаче архивов КГБ СССР в ведение народа (так и не состоявшейся), инспектировал архивные узилища госбезопасности уже глубокой осенью того же года и просматривал самолично некоторые из «рабочих дел» агентов. Занятная в них информация содержится: кто и какое поручение давал агенту и как он его выполнял. При обилии вымысла и откровенного вранья в этих досье предостаточно и достоверных фактов.
 В памяти Стефана Степановича и его коллег по рабочей группе отчётливо отложилась впечатляющая картина неведомого обществу чекистского архивного мира. Нет, нет, не все бумаги там были уничтожены! Даже те архивные фонды, которые удалось посмотреть, (а ещё ряд других так и остались им не показанными), захватывали воображение своим информационным богатством.
Вот фонд дел оперативного учёта. Наплодили их за время существования «конторы» не менее двух  миллионов! Правда, большая часть их по истечении установленного ведомственного срока хранения подлежала уничтожению. Но в архиве КГБ СССР состояли на службе высокообразованные люди, прекрасно понимавшие историческую ценность многих бумаг. Они заботливо сохранили их, объединив в так называемом «подсобном фонде». А в нём не менее десяти тысяч дел. Ещё есть огромные  пласты уголовных дел и секретного делопроизводства;  интересные фонды так называемого особого хранения и коллекционные фонды, а в них - материалы ликвидированных подразделений, бумаги личного происхождения, фотоматериалы, приказы по ВЧК-ГПУ, документы особой инспекции управления кадров, тюремного отдела и многое, многое другое.
Во времена парламентской инспекции не удалось установить все фонды, хранящиеся в архиве КГБ СССР. Что-то в них сокрыто? Конечно, не мало документов фонда оперативного учёта уничтожено, но ведь не все. Нельзя поверить в то, что не сохранились конкретные досье или любая другая информация о Г. Устинове, В. Эрлихе, Г. Бениславской, Я. Блюмкине, Ф. Иванове (агенте, выезжавшем на дознание по факту смерти Есенина, а потом загадочно исчезнувшем); агентах активно-секретного отделения ленинградского УГРО М. Залкине, Д. Тейтеле (живших в декабре в «Англетере»); уборщице В. Васильевой; М. Фромане, П. Лукницком, В. Рождественском (чей личный архив  не доступен и по сию пору); П. Медведеве, Г. Колобове, И. Цкирия (управляющем домом 8\23 по пр. Майорова, в котором была тайная тюрьма чекистов); В. Князеве, Г. Евсееве (агенте, утверждавшем, что труп Есенина был «прилеплен» к батарее); И. Гронском (осведомителе); И. Ханесе (агенте, посещавшем 5 номер «Англетера» 28 декабря 1925 года); Л. Сосновском  (причастном к расправе над царской семьёй и хулителе творчества Есенина); А. Кусикове, Егорове (провокаторе, убедившем Есенина сбежать из психиатрической клиники Ганнушкина); Н. Леонтьеве (признавшемся, якобы, в причастности к убийству поэта) и так далее. Вот - материал для изучения, анализа и выводов!
Но бывший Центральный архив КГБ СССР - это далеко не предел мечтаний. Есть обширные его филиалы, территориальные отделения, особенно важные - по Ленинградской и Московской областям. Ещё неведомы для исследователей смерти Есенина архивы бывших республиканских КГБ, особенно Азербайджана, Грузии и Узбекистана.
Ссылаются на то, что по закону никто не имеет права доступа к документам архива ФСБ, кроме её архивистов. Даже следователи Генеральной прокуратуры могут только запрашивать информацию. Государственная де тайна! Секреты! Чужаки возьмут и разгласят их. Могут, если допустить к документам кого ни попадя. Сколько уже лет прошло с тех пор как Независимов и его единомышленники из нелюбимого Лубянкой  общества «Мемориал»  Арсением Рогинским, Никитой Петровым и Никитой Охотниковым инспектировали архивные узилища КГБ. И что? А ничего. До сих пор никто из них не порывался раструбить на всю ивановскую о некоторых узнанных ими из документов секретах, ибо честь им присуща, и соответствующие законы они уважают.
Узнав о целях работы  «есенинской» комиссии, возможно, пороются в семейных архивах и что-нибудь важное отыщут потомки истинных и мнимых друзей поэта. Вот например, Ю. Прокушев вплоть до своей смерти не горел желанием обнародовать свой архив, в котором хранится, в частности,  досье «похоронной комиссии», созданной в связи со смертью Есенина. Уж сколько небылиц сложено про это досье! Возможно, в нём есть какая-то информация, проливающая свет на обстоятельства, приведшие к трагедии.
                Много неясного в обстоятельствах пребывания Есенина в психиатрической  больнице. Ну, хотя бы это поспешное необъяснимое бегство Есенина из клиники Ганнушкина. Известно, что с ним в одной палате «лечился» некто, якобы по фамилии Егоров,  кого можно охарактеризовать как «подсадную утку» из ВЧК-ГПУ.
Совершенно неизвестно, как и чем «лечили» поэта в клинике. Теперь-то мы знаем о давней смычке чекистов и психиатров в деле преследования инакомыслящих и способах воздействия на психику. Теперь можно только догадываться, что нашёптывал этот очередной «чёрный человек» - Егоров Сергею Александровичу. Но определённо внушал ему, что психбольница – ловушка, что надо бежать из неё подальше. Говорят, Ганнушкин прятал Есенина от ищеек? Возможно. Но он не был таким всесильным, чтобы противостоять чекистам. Они при надобности сметали с пути любые авторитеты.
Можно только гадать, не были ли временно подавлены психотропными лекарствами сознание и воля поэта.
Подозрительно и то, что кое-кто из окружения Ю. Прокушева намекает на неадекватное поведение поэта в последние две недели перед трагической развязкой. И грозится, пока правда в частной беседе, доказать это с помощью психопортрета Есенина, который может быть создан с помощью новейшей технологии где-то на Западе. Интересно знать, на основании каких данных?
Горькая усмешка тронула чело Стефана Степановича, когда он заметил мне, что можно было бы узнать о причинах гибели Есенина и его убийцах, и, не прибегая к помощи большого числа исследователей, не тратя их усилий и времени и немалых средств, наконец.
 В своё время он услышал от двух человек, бывшего заместителя начальника Центрального архива КГБ  В. Гусаченко, трагически при странных обстоятельствах погибшего в центре Москвы несколько лет тому назад, и бывшего офицера в высоком звании из бывшего пятого (идеологического) управления КГБ СССР, ныне, слава Богу, здравствующего, любопытную информацию. Так вот, славный парень Гусаченко во время
одной  дружеской попойки сказал Независимову, что, сколько бы демократы (а это происходило действительно в разгар их  эйфории) не напирали, всё равно им не удастся получить сведения о многих загадочных событиях отечественной истории без «царского» повеления. А некоторые из них вообще никогда не будут обнародованы.
                - По Есенину тоже?- спросил Независимов.
                - А по нему и подавно,- ответствовал Гусаченко.
                - Так значит,  по Есенину что-то у вас хранится?
                - Может, хранится, а, может, и нет,- неловко ушёл от откровенного ответа Гусаченко.
 Другой, таинственный отставник утверждал, что документальное дело о смерти Есенина в архивных анналах КГБ СССР имеется.
  Может ли всесильный ныне на Руси президент Путин распорядиться обнародовать это досье, если таковое имеется на самом деле? Вопрос вопросов. Казалось бы, таинственная смерть Есенина - не государственная тайна в нынешнем её понимании; ущерба обороноспособности не наносит, а тайны с идеологической подоплёкой ныне вроде даже запрещены  как гнилой продукт изуверского советского прошлого.
  Возможно, что раскрытие руководством ФСБ России, естественно, по указанию президента Путина, тайны ликвидации Есенина явилось бы ярчайшей   операцией в истории этой организации, которая бы в определённой мере снискала ей уважение и доверие народа, если, конечно, чекисты в этом доверии нуждаются.
  Но так ли уж безусловно - выполнение ими указания президента?  Опять же вопрос. Возможно, чекисты  могут знать нечто такое об обстоятельствах смерти Есенина и посмертных перипетиях, связанных с его именем, что под любым предлогом постараются такое указание не исполнить, ссылаясь, как всегда, на отсутствие конкретной информации. Известный  приемчик отказа спецслужб. За ними-то кто будет проверять?
 Если предположить (только предположить), что на какой-то дальней полочке такое досье всё-таки хранится, или после скрупулёзного анализа множества иных секретных документов выявится факт физической расправы над поэтом людьми ВЧК-ГПУ…. Кому же на Лубянке захочется после потрясений, постигших ее в постпутчевские времена, после того  как при молчаливом одобрении всесильного президента медленно, но верно восстанавливается подпорченный имидж спецслужб, облагораживаются образы Дзержинского  и Андропова , вдруг признаться в том, что именно при жизни «железного Феликса» был убит имяреками из спецслужб один из редчайших гениев России. Во истину, надо быть безумным, чтобы решиться на такое!
 Но тайна, которую хранят за семью замками, может быть раскрыта совсем иным способом. Вполне может случиться событие весьма чрезвычайное. Событие скорбное, но, пожалуй, единственно способное, наконец, навсегда оборвать изнуряющие души распри о загадке гибели Есенина. Это - эксгумация останков поэта. Нынешнее поколение рода Есениных не исключает такого хода событий. Уж больно терпеливо десятки лет несли они на себе крест незаслуженного Сергеем Александровичем  греха самоубийства. Да, сёстры поэта, оказавшись в чекистских тисках, вообще не поднимали тему гибели брата, а позднее выступали и против эксгумации. Времена изменились, и будь они живы ныне, наверняка поддержали бы такое решение. К нему склоняется и Светлана Петровна Есенина и сын поэта - А. С. Есенин-Вольпин, проживающий ныне в США. По его суждению «... возникло множество противоречий, касающихся смерти Есенина. Поэтому эксгумация может достичь цели, если только она будет тщательно подготовлена». И совершенно убежден в необходимости ее проведения судебно-медицинский эксперт Е.Черносвитов, ибо она одна откроет миру истину, какой бы горькой она не оказалась.
  О, какие вопли раздались в ответ в стане «Есенинского комитета»! Стали убеждать родственников и всех, кто их поддерживает,  о бесперспективности  эксгумации. Причём в ход пускались ложная пафосная патетика и абсурдные доводы материалистического толка: не надо де лишний раз  класть на плаху судмедэкспертов несчастную есенинскую голову;  даже если на черепе обнаружатся повреждения, то  всё равно невозможно будет определить - прижизненно или посмертно они были нанесены. И вообще, мол, за 70 лет с останками могли произойти такие изменения, которые не позволят судить о чём-то серьёзном.
От таких суждений исходит вполне уловимый оттенок беспокойства, если не нервозности. Ведь родственники имеют право на эксгумацию, если они к тому склонились. Сомнения по поводу сохранности останков по большому счёту призрачны. Эксклюзивный опыт знаменитого отечественного антрополога  М. Герасимова доказывает, что скелеты людей хорошо сохраняются не то что сотни, а даже тысячи лет.  Всё зависит от геологических условий мест захоронений. И в болотистых и в песчаных почвах сохранность гарантируется с высокой степенью вероятности
  Если человеку были нанесены смертельные раны, то они не остаются не замеченными экспертами даже спустя 800 лет, как это случилось при обследовании скелета умерщвлённого Владимирского князя Андрея Боголюбского.
  Что же произойдёт с общественным мнением, если в результате эксгумации будут обнаружены проломы на черепе останков? Независимов представил весьма явственно всенародный шок. Что тогда можно будет сказать о монбланах лжи о Есенине? И в чью сторону обратятся  миллионы глаз соотечественников в муках погибшего поэта?  Ведь властям предержащим придётся держать ответ перед нацией.
Но вскрытие могилы может принести ещё одну просто не укладывающуюся в голове сенсацию. С.П. Есенина, присутствовавшая при захоронении матери поэта рядом с его прахом  в 1956 году, отметила про себя, что она не видит в раскрытой могиле тёмного дубового гроба Есенина. В могиле просматривалась лишь часть светло-жёлтого гроба неизвестного происхождения.  Гробокопатели ошиблись в расчётах или что-то другое? Что же?
- А если,- размышлял по этому поводу Независимов,- прах поэта исчез? У тех, кто был облечён полномочиями сопровождать во времени тайну есенинской смерти, вполне могла вызреть мысль о том, что когда-нибудь, когда изменятся времена и нравы, родные и всякие там правозащитники потребуют эксгумации и всё всем станет ясным. Вот и опередили ход возможных нежелательных событий.  А чтобы скрыть святотатство, после захоронения матери поэта  забетонировали могилу, чтобы пропало всякое желание её вскрывать.
Конечно, если спецслужбы по каким-то только им известным обстоятельствам не желают  вынуть из своих потаённых сусеков документы, проливающие свет на обстоятельства смерти Есенина, то никакая сила не заставит их это сделать.
Пессимисты и циники не раз говорили Независимову: «Без документов бывшего КГБ из вашего расследования непременно выйдет «пшик». Вы навлечёте посрамление на многих уважаемых людей». Он отводил эти опасения.
   Непозволительно людям независимого склада ума бесконечно ждать милостивого соизволения властей узнать правду о смерти Есенина. Ширится круг наших людей, и что отрадно среди них много молодых людей. И это обнадеживает. Одна только проведенная недавно Интернет-конференция чего стоит. До  шестисот обращений, не только из России, но из-за рубежа ежедневно поступало на сайт конференции. А еще и письменные обращения во все властные структуры- от Администрации Президента РФ до региональных прокуратур. Это вам  не одиночки-энтузиасты, над которыми про себя посмеивались «прокурорские». Когда заваливают их грудами писем приходиться изворачиваться, кряхтеть и напрягаться. Народное движение за очищение имени великого русского поэта и гражданина от скверны самоубийства еще только набирает свою силу. Чем оно кончиться, сказать сложно. Но не  исключено, что по инициативе наследников С.А. Есенина будет подана в судебные инстанции жалоба на прокурату РФ (беспрецедентный факт) на то, что она упорно на протяжении многих лет занимает позицию стороннего наблюдателя в деле правовой оценки и законного реагирования на обстоятельства смерти поэта, и отказывается возбуждать в этой связи уголовное дело, ограничиваясь частными мнениями ее работников. При определенных обстоятельствах не исключена и эксгумация останков С.А. Есенина, способная пролить свет на истину.
В этом нет, и не может быть никакого кощунства, как полагают иные «ревнители» посмертного покоя Есенина. Ни одна Церковь мира, в том числе и Православная, не накладывает запрета на прикосновение к праху усопших или их перезахоронение.
               
                ***

Какой бы горькой не оказалась правда о смерти поэта , она неизбежно подтвердит мнение проницательных исследователей: не бытовые или психологические обстоятельства стали причиной преждевременного ухода из земной жизни С.А.Есенина. Преднамеренное жестокое преследование политических и литературных недругов поэта так рано свело его в могилу.
 Вот тогда никуда не уйти от нравственной реабилитации Сергея Александровича Есенина.  И будут посрамлены «черные человеки», по вине которых оборвалась на взлёте замечательная  жизнь ниспосланного небом поэтического гения.