Блондинка и свиной грипп

Блондинка и свиной грипп.

- Это ж надо, какая женщина, огорченная?
Читать и комментировать вслух прочитанное, это моя привычка.
- «Всех мужиков повесить за..., и вообще, всех уничтожить...».

- С чего всех-то? Я-то тут причем? Да, понимаю, обидел тебя какой-то, может быть случайный человек. А может сама, как на днях наблюдал? Я ведь ей до сих пор сочувствую...

***
Хохол, друг мой, опаздывал. Я запереживал - с ним такого не бывало никогда. Время такое: а вдруг ему ноги прострелили, не дай Бог, вот он и опаздывает, потому что на костылях быстро не побежишь - оправдывал я его задержку, весь снаружи и внутри напрягшись.

Этот парень сбивал меня с мысли - сидел сзади меня и стучал железной зажигалкой об стол, я даже оглянулся: молодой, симпатичный, не в дуб конечно, но уже хороший, и один. А возле окна, напротив, сидит симпатичная девушка-блондинка и нет-нет поглядывает на меня - это успокаивает. А может через меня, на того парня смотрит, что стучит по нервам железом, будто бы он тут один? Я-то ведь ей в отцы гожусь? С чего бы ей на меня-то смотреть? И ушел я, в туалет.

Прав я был - ошибся! Облегченно вздохнул не из-за того, что в туалете побывал - парень с девушкой уже вместе сидели! Ее не слышно, а он голосистый - мне все слышно, аж стыдно, будто бы подслушиваю. Все узнал: он - Джон, вот вот поедет в Ирак, потому что американец, а она - итальянка Люция, или По...? Я не понял, слева гремели стаканами, но оба они говорили по-русски и лучше, чем я - без всякого акцента и красивыми оборотами - порадовался за свой язык, даже эти его изучают!
Вспомнил свою Настю-немку, Анастасию, что не могла по-своему, по-немецки, и три слова связать и всегда говорила мне:
- Ты русский? - я кивал головой. - Вот и учи его, этот язык! А мне и записи хватит, что я - немка!
Ну, я ее всегда понимал, поэтому не обращал на это внимания - с норовом она!

Сижу, жду, слушаю этих, сзади, и на народ поглядываю: да, молодцы люди, предохраняются! Как сказали им по телевизору, что надо делать, так и следуют указаниям - все в повязках защиты дыхательных путей от этого, смертоносного заболевания - от гриппа последней модели, от свиного!

Свиньи, они не только по характеру с человеком схожи, но и по всей генетике - братья они человеку. Но, у свиней отсутствует ген спасения и соображения, они не понимают всей этой опасности, дохнут, наверно, тысячами: кто их считал? А в людях, иногда, очень заметно присутствие этого гена, отсутствующего у свиней, вот и научились мы предохраняться! Даже и с юмором.

Вот, рядом стол, четверо сидят и все смеются, наверно? Ртов не видать, улыбок тоже, повязками прикрыты и только трубочки торчат, да не по одной, а по две и по три, а у одного, в середке мундштук торчит, он туда сигареты вставляет и курит, ни за что не заразится! Не то, что я - дырочку проковырял и через нее курю, туда вставляю сигареты.

Не курил бы, но, где этот Павло? Душа болит за него - посмотрел в окно, его не видно, но увидел себя на стекле, в отражении: так и есть, две трубочки по краям, для крепкого и для сока, а в середине дырочка, для сигарет которая - желтая уже, от никотина! Аж стыдно стало, что я такой несовременный и не юморной, со стороны подумать можно, что я всего боюсь!

Вот, женщина - она юморная, ничего не боится, глаза смеются, а на маске свинья нарисована, супоросная видать, или уже ли опоросилась, семь лифчиков на ней - умора!
А рядом с ней парень, у него на маске нарисован, очень качественно, маленький мальчик, меньше свиньи он и целует свинью эту, в пятачок! Родители не могут его от нее никак оттащить - сдохнуть можно, как мило!
А эти. трое, видать сейчас сообразили что написать что-то надо, видать шоколадом написали, потому что коричневым: у парня слева, буква Х, у девушки, хохочущей в середке - У, а у парня справа - многоточие и восклицательный знак! Юмористы! Они ведь только что по-другому сидели, сейчас пришли, девушку, видать, подышать водили, неправильно сели и всё перепутали - было УХ...!, а стало что?

Повязок в продаже нету - люди сами их делают и украшают их сами же, своими фантазиями, чтобы не выглядеть совсем уж ходячей заразой и не пугать никого!
- Хоть бы их и не было, повязок этих, в продаже - даешь стимул юмористическому творчеству масс! - хотелось мне закричать вслух. - Это же так весело!

Наконец, явился Павло, непростреленным оказался, но веселым и, как всегда - оригинал! На маске у него, кашляющая в грозную фигу, толстая свинья и подпись: "О.! Ото - тибе!"
Спрашивать не стал, Павло сразу зазнается: какой он умный, как он всё это сам придумал! И так понял, что «О.! Ото - тибе!», это ему - О., главному санитарному врачу, чтоб не запугивал и не говорил, что все сдохнем сразу. Не получится! И прав Павло - не заразить нас паникой!

Павло оправдывался, а я слушал, и слышал: вроде, как сзади целуются?
- Павло! - выговаривал я сквозь повязку. - Вечность тебя ждать? Люди сзади, - я ткнул большим пальцем за спину, согнув его в запятую, приглушил, приглушенный повязкой голос, перешел на шепот - успели познакомиться и уже целуются даже! А ты?
- Всего на двадцать минут опоздал?! А они - олицетворяют время, оно теперь такое, стремительное! - он ткнул себя в рот пальцем, наверно в рот, потому что повязка прогнулась. - А вдруг, одна бацилла проскочит? Всё тогда - кирдык акбар, по-вашему! Успевать надо. Да и без этого гриппа: по-другому что ли? Не путай с нашим временем, когда, чтобы поцеловаться, надо было польстить и побегать, и не один год даже! По себе знаю!
- Целый год, чтобы поцеловаться?
- Таким, как ты! Я-то хитрый был, знал, что надо уговорить хотя бы на пару глоточков, а потом уж и действовать! Тогда быстрее пойдет.
- Да, на глоточков... Она у меня до сих пор, ни глотка, ни пригубить даже. Попробуй, уговори...

Мы затихли: стукнули бокалами, сосали из правых трубочек, запивая соком брались за левые, сзади шел спор к кому идти и чем бы заняться, чтобы, наверное, успеть - тут я прослушал.
Парень этот, симпатичный, вроде бы ее и за дуру считал: только что познакомились, а он уже с ней так разговаривает? Даже спросил: - Чего ты хочешь, милая? - Тут же намекнул на будущее: - Я-то ничего не хочу, но люблю.

Она не поняла, наверно, что любят? Да и я-то, опытный в жизни, не понял что, но понял, что не ее, а что-то. Но, само словосочетание - «но люблю!», прямо подкосило ее, как мне показалось, потому что они пошли на выход, взявшись в подручку?
Я обиделся за нее и запереживал: понимаю - мужчина выбирает, женщина не может, но главное-то решенье за ней? Ей же говорить "да" или "нет", а Джон, он ведь без всякой повязки? Где гарантии, что не носитель он этой страшной инфекции? А она? Нет - это совсем безответственное поведение...

- Павло? Слышал?
Он кивнул, видно ухмыльнулся, глаза у него какие-то в морщинках стали.
- Могущественное слово - Люблю! Я его часто использовал. Своей попытался - чуть не расстался, не поверила сразу! Потом, всё же, молча согласилась, что люблю и до сих пор. Им только скажи, даже шепни - тают они, некоторые!

Так и расстались мы с ним тогда, на улице сняв повязки...

***
Но, зачем всех-то мужиков подвешивать за ... и писать такие рассказы? А может и прав мой друг, что любят они это слово, а я ведь, как и он, никогда ничего не говорил про это, мы и так, без слов этих, давно живем и даже дети у нас...

Про свою жену я думал: тож ведь женщина? Я ведь в ее, в женское счастье, никогда не вникал, такого слова не сказал ни разу - стыдился всё, думал, что сразу скажет - не в себе что ли? А может мечтает, хочет услышать эти заветные слова и трудно ей, жизнь такую, почти как собачью, терпеть без этих слов? Она сильная у меня, вот и терпит, со мной держится...

Чуть ли не заплакал, так проникся я рассказом этой обиженной мужиками женщины и пошел к ней, к своей - рассказать и сказать, как горько бывает им, женщинам, таким же простым, как и ты, моя любимая, но без мужей живущих, похоже, потому что мужики для них - враги коварные!

***
Зашел к ней, к единственной моей, а она лежит себе, телек смотрит спокойно и никакой печали на лице...
Я посмотрел на экран - та же картина: уже месяц в кровати лежит больная женщина, видно не может никак справиться с болезнью, а жена все время ее жалеет! Месяц уже переживает, рассказывает, как человеку плохо, когда он болеет и, дай Бог, хоть бы поднялась...

Во мне и проснулась, прямо нежность какая-то к ней и сожаление, что не замечал я раньше такой её нежности и сочувствия к людям, даже чужим, и я заговорил, прямо, как артист, с придыхами:

- Знаешь, я давно хочу тебе сказать, но всё как-то случая не было или времени ли, да и ты, редко когда с чувством таким выслушаешь...

Она, лежа в своей койке, щелкнула каналом телека, повернулась вполоборота от меня - явно перешла на тот сериал, только женщины той не было - видать, бог услышал молитвы таких женщин, как моя и она выздоровела!
Я не знаю, но моя любимая явно игнорировала мое появление поднявшимся в мою сторону задом и добавив громкости? Не прочувствовала что ли всей серьезности момента? Но я, это не я, если не добьюсь своего:
- Я, это... Знаешь...
Сказал громче, хотя знаю, что она и так слышит, хоть и громкости добавила:

- После тридцати лет нашей, совместной с тобой жизни, решился тебе сказать, правильнее даже сказать, что насмелился сказать, что я тебя, наверное, и это, как бы тебе это сказать-то, хоть мне и неудобно, всё-таки мужик, а ты мне этого никогда сама не говорила, так вот - люблю я тебя! - выпалил я в конце и заглох...

Она дернулась, вроде кто ей из-под койки кулаком в бок дал или сериал отключился?
Посмотрела на меня головой и глазами, убавила громкости на телеке и почесав над ухом приклееным когтем, сказала, всмотревшись в меня:
- Ты что, выпил?
- Нет. Я не пил!
- Изменил что ли и каяться пришел? Вид у тебя, греховный...

Она вглядывалась в меня взглядом прокурора или анаконды какой-то, но машинально убавила громкости. Я молчал, не дрогнув и обидевшись, потому что дура: я же ей про Любовь хотел и про тот рассказ?

Она, вообще, обурела:

- Тридцать два уже, вот-вот будет! Ты пойдешь завтра, я напишу чего, закупишь продовольствие - дети приедут, а ты, всё про тридцать вспоминаешь! Люблююю! Уууу! Мууу! Сопли еще по стенам размажь! Нашелся, любовник, тоже мне! Если не изменял, чего же каяшьси - с ума что ли сошел?

Настоящей язвой стала, аж губу нижнюю до меня выгнула - обиделась-то как, а потом приказала:
- Ну-ка, подойди сюда и дыхни?
- Ты что? Неприлично же дыхать на человека? Некультурно это! Да и этот - грипп свинячий? Он же распространяется - исключительное респираторное заболевание...
- Раз сказал: я тебя люблю, значит только меня, а других не люблю, а просто так болтать... Всё, грипп сейчас, сама в маске на кассе сижу, зараза дыхательная, а у тебя - одышка, я заметила. Всё, ко мне не лезь!
- Да я и не лезу? Одышка, она от любви сильной, да я и маску могу надеть, а  мышечно, он не распространяется! Ученые доказали, что самый опасный возраст - лет двадцать-двадцать пять, исследования идут уже давно и скоро точно скажут, какой возраст спасаться должен: не мы ведь? А мышцы - они ничего, не заразные, их можно есть, даже и от больной свиньи, если хорошо сварить! Да и не про нас я, а про любовь, про женщин, про рассказ тот хотел...

Ноль внимания, как об стенку горох, слова мои, сердечные. Только громкости добавила, любовь моя и повернулась к экрану, выставив на меня опять свой зад, вроде говоря - вот тебе, за твою любовь! Как кукишь выставила...

Ушел я снова к себе, к рассказу. Так я и не понял, кого уничтожать, кого и за что вешать...

С толку сбило это, ее: «...закупишь... дети приедут!» Тут думать начинать надо сразу: что купить? Это ж всё на мне! Она ж никуда - мне везде бегать придется, а потом выслушать:
- Вас, мужиков, никуда - ни к чему вы негодные! Никакого с вас толку. От списка отступил и что зря накупил. Будь моя воля - собрала бы вас всех в кучу, безголовых, да и ...

Увидит потом мою унылую, обидевшуюся рожу и сразу поймет, что я, вот-вот скажу ей, шипя самое обидное для нее:
- Блондинка, ты и есть блондинка и не зря говорят... Кудрявая, вдобавок... - заткнется сразу и обидится.

Я всегда ей так говорю, когда разозлюсь и хочу ей тоже высказать, а она почему-то думает, что это лучше, чем то, что я ей сегодня, наконец-то, хотел сказать...

Иван Атарин.