По курсу казанской железной дороги

Роман Анатольевич Терсков-Юринский ехал на сорок второй километр на свидание с Ольгой Володских, которую он бросил год назад из-за того, что она собиралась от него родить — очень его любила. У Ольги был муж и маленький сын.
Роман был опытным, притом потомственным ловеласом, никогда не влюблялся и всегда старался быть вне подозрений: дома всегда вовремя, зарплата — вся у жены, на праздники — всем подарки (жене, сыну, теще). Но сейчас он испытывал небольшое беспокойство, которое все усиливалось по мере приближения свидания.
Жена его сейчас была на восьмом месяце беременности, а начать загодя новый роман он не сумел: жена сначала рожать не собиралась, а потом вдруг — «Хочу девочку!». УЗИ подтвердило — будет девочка. Тут как-то сразу наступила мокрая, темная осень, когда новый роман тяжел на подъем или стоит слишком дорого, и Роман позвонил Ольге. Она обрадовалась и сама предложила встретиться, и вот эта ее радость и инициатива, этот мгновенный возврат к прежнему и беспокоили Романа. Ехал он на электричке, чтобы на всякий случай не увеличивать пробег своей «Хонды», — и это тоже уверенности не прибавляло. И почему Ольга будет его встречать на платформе? Почему она не поехала вместе с ним?
Беспокойство он заглушал мыслями о предстоящем свидании и о своем безотказном обаянии, которое обеспечивалось его немного на один бок улыбкой, появлявшейся при этом морщинкой на щеке и способностью говорить на любую тему с юмором.
Роману было тридцать девять лет, и сейчас ему в женщинах нравилось все — и девичьи грезы, и бабьи истерики, и даже постклимактерическое ясновидение. А Ольга была приятнейшим экземпляром — и на взгляд, и на ощупь, и на вкус. Его руки до сих пор сохраняли это необычное ощущение, когда пальцы сходятся на талии — такую талию он видел только у Гурченко, у современных женщин ее быть не может. Обнимая Ольгу, Роман говорил: «Я поймал талию», но Ольга, кажется, не догадывалась, что этот карточный термин означает везение, фарт. Губы, для придания им припухлости, Ольга красила помадой с перцем, и этот вкус всегда оставался и Романа даже не на губах — в мозгу. «Женщина с перцем» — так он ее называл про себя. Одевалась она ярко и любила насыщенные цвета, без полутонов, больше всего — сочетание белого с красным и черного с изумрудно-зеленым.
Интересно, в чем она встретит его сейчас? Он представлял ее в ярко-красном с золотом, но Ольга не любила золото. Когда он хвалил ее красоту, Ольга говорила: «Это не главное». — «А главное — что?» — «Главное то, что мы с тобой никогда не будем вместе и обманываем своих… я — мужа, ты — жену». Ольга выросла в Сибири, в Омске: они там до сих пор слишком много читают.
За окном мелькали заснеженные сосны, а за ними двух-, трех- и даже четырехэтажные строения. Дача Ольгиной подруги Лизаветы, где они должны сейчас встретиться, была как раз из таких: полгектара земли, красный кирпич, потолки четыре метра, со всеми удобствами и даже с крытым бассейном. Дед Лизаветы был при советской власти замминистра и приватизировал государственную дачу. Она находилась на улице Братьев Махровых, которую все жители запросто называли «улицей махровых братьев». Неизвестно, чем бы кончилось желание Ольги родить, если бы у нее была такая дача… Или, наоборот (почему нет?), — если бы на месте Ольги была Лизавета. «По курсу Казанской железной дороги настроили дачи, живут там как боги» — вспоминались ему известные слова при виде каждого солидного новостроя. Он был архитектором, и некоторые дома ему по-настоящему нравились — видно, поработали коллеги по цеху. Проезжая Ильинскую, где возводился громадный собор, он подумал: «Действительно, с нами Бог. То есть с ними. А с нами?.. С нами… Бог с нами!» Интересная игра слов!
— Станция Кратово, следующая станция — сорок второй километр! — объявил приятный женский голос.
«О господи! — подумал Роман. — Бабы — машинисты!» Но голос был хорошо поставлен и одинаков, и Роман успокоился — запись!
Выйдя на платформу, он сразу замерз — не подумал, давно привыкнув к машине, что едет в лес, а до дачи Лизаветы, помнится, идти минут пятнадцать. Но еще больше он замерз, когда увидел совершенно пустую платформу.
«А что это там Ольга сказала? Она сказала, что встретит меня. Это значит, что она сначала должна прийти к Лизавете, а потом опять на станцию… Что-то тут не так! Она же тоже должна приехать из Москвы. Не могла же она ночевать здесь. И почему же она не поехала вместе со мной?» И беспокойство его усилилось.
На платформе не было никакого помещения, только навес, а мороз был градусов двадцать. Он оглядывался по сторонам — Ольги нигде не было видно, ни на одной из тропинок, расходящихся от станции. Прождав пятнадцать минут и продрогнув до костей (на нем была короткая куртка и автомобильные перчатки), он выматерил Ольгу, всех баб, вместе взятых, всех жен, затеявших рожать зимой, и решил ехать обратно. Звонить Ольге он не хотел из принципа: как все нормальные бабники, он не привык ни ждать, ни торопить, ни тем более выяснять отношения. Даже если бы Ольга сейчас появилась, он все равно уехал бы — и из принципа, и потому, что уже ничего не хотелось, кроме тепла, а до дачи еще надо дойти. Нет, домой! То есть он еще успеет на работу, так как сейчас всего одиннадцать часов.
Прочитав расписание, он похолодел уже от злости: первая электричка на Москву пойдет через полтора часа, а из Москвы — через час сорок. Вот теперь наконец ему все стало ясно — и свое беспокойство, и Ольгина радость, и Ольгино отсутствие: его провели как мальчишку, ему ничего не забыли и указали последнюю электричку перед технологическим перерывом.
Мимо грохотал товарный состав. Может, вспрыгнуть? Вот дурак, фильмов насмотрелся! Но стоять нельзя, надо идти. Куда ближе — к Раменскому или к Жуковскому? Наверное, к Раменскому. А там такси — и… Он похолодел еще сильнее, хотя уж, кажется, сильнее было нельзя: в портмоне у него лежала только сдача с двухсот рублей на билет до 42-го километра и обратно. Но это ладно: в Раменском найдет банкомат.
Он засунул руки в карманы, ссутулился под ветром и спустился с платформы, но, пройдя метров двести, вдруг распрямился и остановился: ему ничего не забыли, ему отомстили — отменно! Значит, его любят до сих пор. По крайней мере, к нему неравнодушны, и дело может принять новый, интересный оборот, так что злиться и мерзнуть нечего… Такая талия! Такие губы! Такие чувства!.. Роман ощутил себя во власти настоящей любовной интриги, на которую такие мастера, думается, были его благородные предки и которая по сей день ему представлялась невозможной из-за доступности женщин. На эту интригу его толкала красивая, любящая и не очень умная Ольга, проучив его таким способом и отказав в свидании (если бы была умнее, то просто бы отказала). Нет, в провинциальном воспитании есть шарм и смысл, есть!.. И он весело, в возбуждении зашагал к Раменскому…
Осенью Роман Терсков-Юринский бросил семью, а Ольга бросила его. «Мужчины слишком однозначны, — сказала ему Ольга при прощании. — Ваша юношеская гордость своим полом перерастает во взрослую неприкаянность, а та — в старческий инфантилизм. Рядом с собой можно терпеть только отца своего ребенка. И вообще жалко, что женщины не каракурты». Ольга значительно поумнела. Жена, вынужденная обстоятельствами, простила его, но удар был силен, кураж потерян, и его талия ускользнула от него навсегда.