Малуанец. Глава 8

Глава 8.

Так начались мои дни у мадам. Мадам Бланшар, несмотря на свой уже солидный возраст –  думаю, ей было уже за пятьдесят лет – выглядела моложе, заискивающе даже модно, некоторые недостатки своей полной фигуры она не желала скрывать.
Ее дыхание часто слышалось напряженным, тяжелым –  и все из-за слишком затянутого корсета.
Необъятная и большая грудь мадам то и дело норовила освободиться из этого заточения, каждый раз мадам Бланшар краснела и делала странный жест руками, будто прятала грудь в тиски корсета. Лицо ее казалось скорее красивым, чем симпатичным.
Седина почти не коснулась ее платиновых волос, она бодро сбивала узел из волос на затылке, и  закрепляла двумя шпильками, высокая прическа заметно увеличивала её рост  и делала мадам значительно стройнее.
Наверное, она в юные годы пользовалась интересом у мужчин, и даже сейчас, когда фигура ее расплылась и не походила на песочные часы, мадам притягивала к себе взгляды постояльцев пансиона.
Я часто наблюдал во время ужина за глазами постояльцев. Особо проявлял интерес к мадам русский писатель, он по поводу и без повода делал ей комплименты, и мадам раскатисто смеялась, похоже, ей это нравилось. Она еще та плутовка.
Мадам была словоохотливой женщиной и трещала без умолку, обсуждая с постояльцами все, что шло ей на ум.

Мадам относилась ко мне очень хорошо, беспокоилась о моем будущем.
Каждое утро она самолично приносила в мою комнату чашку горячего шоколада, его  пьянящий аромат поднимал мне настроение, я не мог оторвать губ от чашки  с горячим шоколадом, с таким  желанием поглощал его.
Мадам Бланшар довольно улыбалась и подавала к шоколаду на серебряном подносе несколько свежих булочек.
С аккуратностью и опрятностью мадам относилась ко всему. К  обеду или ужину она стелила непременно только свежие скатерти, у нее не было ничего засаленного и неряшливого, она была несравненной хозяйкой.
Первые две недели я почти не выходил никуда из дома, только за свежими газетами, и целыми днями просматривал объявления о возможной работе.
Как назло, требовались юноши с высшим образованием, которого у меня пока не было.
Все чаше я стал задумываться об отъезде домой, я и уехал бы, если бы  мне не попалась работа.
И то благодаря заботе мадам Бланшар: она рассказала, что у одного ее знакомого есть место в редакции «Ревю де Пари».
Итак, мне дали место в редакции не кем иным, как разносчиком газет.
С утра я уже был  на рабочем месте, набирал кучу газет, сколько мог унести, и до двенадцати  дня ходил по домам, разносил их.
За неделю работы я исходил много ближайших к издательству улиц, и однажды я оказался на Лильской улице, я впервые попал на неё.
Я направлялся в роскошный особняк, который явно принадлежал богатому человеку.
По указанному адресу мне велено было отнести буклеты и газеты некоему господину Морелю.
Ворота были распахнуты, на каменных белых ступенях дома стоял мужчина средних лет, с черными усами, и курил трубку.
Мне показалось, что он с кем-то разговаривает, но поблизости никого не было. Я окликнул его.
—Месье, могу я войти?
Мужчина не отреагировал и продолжал что-то бормотать себе под нос.
Я не стал дожидаться, пока он заметит меня, и подошел к нему ближе.
— Месье, я принес ваши газеты.
Неожиданно мужчина вздрогнул, будто его разбудили.

— Что вы здесь делаете? — Он с недоверием и опаской посмотрел на меня. Его густые усы  нервно зашевелились.
— Я же сказал, что принес газеты, ворота были открыты…
— Какие газеты? Ты отвлекаешь меня от роли. Положи эти газеты и уходи.
— От роли?
— Да, от роли, что здесь такого?
— Нет, совсем ничего, я тоже учу роли.
Мужчина подошел ко мне вплотную, взял газеты из моих рук и спросил:
— Так ты актер? — Его левый ус задергался.
— Не совсем, я не поступил в этом году, приехал поступать и не успел.
— Бывает,  сам-то я поступил только с третьего раза. Ровно двадцать  лет назад, я был примерно твоего возраста, влюбленный в Париж, в театр… да разве можно не влюбиться в Париж? Сколько лет тебе?

— Двадцать один год, месье. Да, Париж чудесный город, таких, как он, больше нет на свете. Я мало его еще знаю, но каждый раз я нахожу все что-то новое, даже в тех местах, которые успел изучить.
— Да, мальчик, ты прав, еще Париж – это острие, на нем сложно устоять, но можно по этому острию ходить и получать удовольствие. А ты смышленый парень. Как твое имя?
—Гийом.
—Так что, Гийом, готов ли ты продекламировать какой-нибудь отрывок старику Арману Морелю?
Как только я услышал имя усатого господина, мне показалось, что я не так расслышал, ведь г-н Морель, насколько мне не изменяла память, был меценатом нескольких парижских театров и даже сам имел театральное образование, неплохо пел и играл.
Неужели память меня подводила и до отъезда в Париж я читал в газете не о нем…
—Вы? – Я переспросил, ибо не мог прийти в себя от удивления.
Г-н Морель хитро прищурился и стал усиленно теребить свои  пушистые усы.
Он был довольно полноват, поэтому лицо его выглядело добродушным.
То ли от полноты, то ли от хитрости, но глаза у него были узенькие, как у китайца, а когда он что-то начинал говорить, то они еще сильнее сужались и становились острыми, как бабочкины крылья,  и порхали туда-сюда.
Легкая седина делала его немного старше своих лет. Но кое-где еще проглядывались иссиня-черные волосы.
Своей полнотой, малорослостью и короткими ногами он напомнил мне Наполеона Бонапарта в возрасте на не самой удачной гравюре.
Он обошел вокруг меня, руки его были заложены за спину, еще раз прищурившись, он неожиданно произнес:
— Что же получается, ты мне не веришь?
— Нет-нет, месье, я очень рад познакомиться с вами.
— Вот если ты так рад, как говоришь, считай, что пришел поступать, читай, как мне, что-нибудь из комедии Мольера, знаешь?
От радости и волнения я бросил сумку с газетами на траву, взобрался на рядом стоящую скамейку и с жаром принялся за монолог Тартюфа:

Красавиц истинных немало в мире нашем,
Но лучезарной красоты
Все безупречные черты
В едином образе слились… в едином… вашем…

— Браво! Браво, мальчик, ну хватит. Не дурен пассаж. Но…
— Хотите, я спою? Или басню Лафонтена?
— А можешь?
— Могу, могу прямо сейчас.
— Нет, нет, я верю. Дело в другом. Ты не лишен актерского дара, но ты «сыроват». «Недопеченный пирожок». – Г-н Морель рассмеялся и,  подумав немного, добавил:
Предлагаю тебе ровно год заниматься актерским мастерством, плата за обучение меня  не интересует. Мне хочется помочь тебе. Талантам нужно всегда помогать, мне в свое время помогли, теперь я должен помочь тебе.
Я  ведь тоже когда-то был молод , амбициозен и горяч. В пятнадцать  лет сбежал из дома, с трудом добрался из Марселя до Парижа.
Мой отец - китаец, капитан дальнего плавания, много лет назад встретил мою мать, влюбился, но  жениться не пожелал, семью свою бросить не мог.
Моя мать ортодоксальная еврейка, для ее семьи это был страшный позор.
Так появился я! Узкоглазенький мальчуган не вписывался в жизнь нашего  еврейского квартала, я даже в школу не мог нормально ходить.
Меня били ребята, смеялись, называли «незаконнорожденным», «безотцовщиной», и не было рядом отца, который мог бы защитить меня ото всех.
Я видел, как мать страдает, и думаю  она раскаивалась за мимолетную страсть. Так вот я и решил   сбежать.
Париж встретил меня сурово, До первых холодов  приходилось жить на улице. Жил случайными заработками: чистил обувь, грузил в порту бочки с вином. Чаще всего голодал.
Но твердо верил, что смогу преодолеть ужасные лишения.
Работать мне приходилось  на износ, но через два месяца смог снять угол на самой окраине Парижа, до сих пор помню тот запах, который стоял на улице, грязь, нищета не удручали меня, я верил, что выберусь из этой клоаки.
Много перенес тяжких дней, не ожесточился, поэтому понимаю того, кто нуждается в помощи, и готов поддержать.
Говорят, кто вышел из нищеты  и  смог разбогатеть со временем, потом все равно что «раб на свободе».
 Жесток и агрессивен, мстителен, впрочем, так бывает, но это от слабости.
Истинно сильный духом человек не  станет искать повода для порока и выявления наружу  своих обид из прошлого.
Как ни парадоксально, все пороки идут от человеческих слабостей, трусостей.
У кого есть мечта, тот не должен бояться трудностей, ибо трудность —  это ступенька к мечте.
Ну так что, Гийом, соглашаешься ли ты трудиться на  благо театра?
—Господин Морель, я счастлив от вашего предложения, в самых смелых мечтах не мог помышлять о таком.
Я буду  стараться не подвести ваши ожидания относительно меня. Вы подарили мне надежду и веру в себя и в мою мечту.
Для человека, который делает первые шаги, важно, чтобы хотя бы кто-то подал руку помощи. Чтобы хотя бы кто-то дал маленькое зернышко надежды, и оно непременно прорастет.

Глава9:http://proza.ru/2009/11/10/623