Глава 8 - Призраки и воскрешения

 Шакулин закрыл бумажную папку и положил ее перед собой на стол Листровского. Он еще раз про себя прочел заглавие «Рапорт полковника Герасименко П.А. о происшествии от 5 февраля 1965 года близ ст. Уржумка Южно-Уральской железной дороги».
Капитан, пытаясь сосредоточить внимание Шакулина на нужном ему предмете, несколько раз постучал пальцем по листу бумаги.
– Подписывайте, Сергей, о неразглашении государственной тайны.
Шакулин медленно пододвинул к себе документ, быстро пробежал его глазами, и поставил внизу свою подпись и расшифровку.
Листровский одним махом сгреб со стола и папку, и только что подписанный лист, и отправил их в свой портфель. Лейтенант посмотрел в сторону, думая о чем-то своем.
– Так вот, почему вы сразу же отмели версию об оборотне.
Листровский не стал отвечать, некоторые фразы не требуют сиюсекундного ответа или ответа вообще, это привилегия хозяина положения. Капитан достал очередную сигарету и подкурил ее. Шакулин немного поморщился, ему уже надоело за эти два часа, что они сидели в кабинете после выезда к Монблану, вдыхать сизый табачный дымок.
– Евгений Палыч, – начал лейтенант, все еще смотря куда-то в стену, – можно я пару вопросов задам?
– Давай, лейтенант, задавай.
– Первое, на счет конвоиров в вагоне. – Листровский при этом звучно хмыкнул. – Я так понял, что они понятия не имели, что перевозят в контейнерах?
– Конвоиры спецгрузов иногда совершенно не в курсе того, что они перевозят, – быстро ответил Листровский. – А тут груз был сверх важен, и чем меньше знающих – тем лучше, сам понимаешь. Среди людей, находившихся в поезде, о существе груза вагона номер 9 знали только командир поезда, который всегда знает, что везет, и ответственный сопровождающий полковник Герасименко. Тогда произошла ошибка, зверей накачали транквилизаторами и усыпили. Откачать их должны были уже на месте. Однако, похоже, кто-то не рассчитал дозы, они проснулись намного раньше.
Шакулин перестал смотреть на стенку и глянул на Листровского.
– Второй конвоир умер от страха, что ли?
Капитан выпустил сигаретный дымок.
– Нет, он был в состоянии глубокого шока, полуобморочном. Сейчас он служит оперативником где-то на Камчатке, а майор Макеев, как точно заметил Герасименко, был отправлен в главное управление в Магадане. Почти рядом живут.
– А я? – вдруг спросил Шакулин и внимательно уставился в глаза капитану.
– Что, вы? – опешил Листровский.
– Меня тоже… на Камчатку, после того, как мы здесь все закончим с положительным или отрицательным результатом.
Листровский откинулся на спинку кресла и загасил окурок.
– У меня, лейтенант, на тебя другие планы.
– Какие? – все так же остро глядя в лицо капитану, решил уточнить Шакулин.
– Со мной в Москву, в мой отдел, поедешь?
Шакулин взял паузу, непроизвольно отвел взгляд в сторону и слегка улыбнулся.
– Поеду, – коротко ответил он. – Ну, а если результат будет отрицательный, нас обоих в Магадан?
– А вот теперь, лейтенант, давай-ка остановимся на наших делах поподробнее. – Листровский достал лист бумаги из-под стола, взял ручку и стал что-то писать. – Итак, мы имеем дело с двумя опытными образцами, «Зина» и «Иван»…
– Кто? – с удивлением прервал капитана Шакулин.
– Это их клички, – улыбнувшись, сказал Листровский. – Зина и Иван. Девочка и мальчик. В смысле, сука и кобель.
Шакулин чуть не рассмеялся:
– Отличные имена.
– Так вот, – продолжил Листровский, – в нашей барнаульской лаборатории генетики создали этих замечательных животных. О том, кого с кем скрещивали, я сказать не могу, мне это самому неизвестно. Тайна более серьезного порядка. – Листровский загадочно показал пальцем вверх. – Задача этих монстров, в идеале, влиться в окружающую природу какого-либо заданного географического региона, желательно с лесами, и внести легкий переполох в деятельность секретных лабораторий, находящихся на территории местности, куда предполагалось забросить наших зверей, вплоть до полной передислокации секретного объекта. Иными словами, Зина и Иван обучены убивать, причем людей.
– Куда же их хотели забросить?
– Ну, этого я тоже раскрыть не могу, скажем так, в одну из стран Западной Европы, в местность, где активно проводится разработка биологического оружия. Не то, чтобы очень нужно сорвать их деятельность. Пока планировалось просто поглядеть на будущее, каков может быть результат. Проба пера. – Листровский побарабанил пальцами по столу и сам себе чему-то усмехнулся. – Однако в итоге, их забросили в географическую местность, как раз с лесами, тоже неподалеку от закрытых объектов, вот только прямо у нас под носом. Два года от них не было ни слуху, ни духу. Одного-то вроде подстрелили достаточно серьезно, думали, так и не выжил, а вот второй, считали, не смог адаптироваться в диких условиях и тоже… не выжил. Затем, из Златоуста пошли слишком частые и несколько подозрительные данные о трупах, тогда и вспомнили об Иване с Зиной.
– Значит, вы думаете, что это они?
– Я уверен, лейтенант. Это они.
Шакулин смотрел на лист бумаги, расчерканый Листровским, и не очень понимал, зачем он тому понадобился, среди разнообразных хаотичных линий и завихрений, выделялись только имена «Зина» и «Иван», а также «1965-ый» год. Лейтенант, размышляя, пощипал себя за щеку.
– Но я тогда не понимаю, – начал он, а Листровский чуть прищурился, – Альшанин четко сказал, что у двух зверей не только разный почерк, но и разные размеры челюстей и форма зубов.
Листровский, призывая к особому вниманию, поднял ладонь.
– Очень возможны мутации. Понимаешь, лейтенант, особи должны были в процессе роста мутировать далее, в нечто еще более ужасное. И, похоже, один из них мутировал. А может и оба, только в разные стороны.
Капитан немного оправился в кресле.
Шакулин глубоко выдохнул. По нему было заметно, что он все-таки не до конца верит, что оба нынешних зверя, являются этими самыми Иваном и Зиной.
– Ну, ясно, – проговорил он. – Какова же наша задача?
Листровский перевернул изрисованный лист чистой стороной и написал «1».
– Первое, установить визуальный контакт. То есть выяснить, действительно ли эти животные, являются нашими клиентами. Второе, по возможности изловить их. – Шакулин сделал характерное выражение лица, мол, «очень любопытно, как это сделать», Листровский понял пантомиму. – Для этого, после того, как мы установим визуальный контакт, из центра будет вызван специальный отряд.
Пантомима Шакулина стала еще выразительней.
– Это как, в 1924-м году? – усмехнулся он.
– Почти, – кивнул Листровский. Ну, а если, объекты поймать не будет представляться возможным, их следует нейтрализовать, опять же с помощью спецотряда.
Шакулин пока не понимал что, но что-то в этом ребусе не складывалось.

 Злые глаза Повелителя леса внимательно рассматривали округу. Только что он уловил еще одно движение где-то справа от себя под ветвями могучей ели, достававшими почти до самого снега. Это уже становилось слишком подозрительным. Похоже, там затаилась вторая тень. Эти поганые тени пытаются начать облаву, что ж посмотрим!
Повелитель, искоса озираясь, сделал пару осторожных шагов назад. Первая тень сверкнула своими желтыми глаза, в которых читалась какая-то хитрость, и тоже передвинулась от одного дерева к другому. Их окружал плотный ельник, а потому даже в дневной час было не слишком-то светло. Вторая тень тоже аккуратно перепрыгнула через небольшое поваленное дерево и замаскировалась за более могучим стволом.
Повелитель нервно облизнулся, поодиночке он безо всяких сожалений разорвал бы их обеих, но двое, уже опасно. Особенно опасно то, что они наступают, что-то их толкает в атаку, а значит, за ними может быть и более серьезная сила.
Теперь задача Повелителя сводилась к тому, чтобы осторожно, не выказывая беспокойства или страха, потихоньку уйти отсюда. Бросив ненавидящий взгляд в сторону своих преследователей, он медленно наклонился к земле и понюхал снег. Все точно, снег пах тенями, возможно, здесь их логово. Как он раньше не заметил этого запаха! Повелитель, смотря прямо в глаза первой тени, все так же слегка нагнувшись к земле, оскалился и сделал небольшое движение вперед головой, как бы предупреждая, что шутить он сегодня не намерен. Его погруженные в сугроб передние лапы враждебно скребли обросший твердой коркой сугроб.
Пока между ним и тенями оставалось достаточно большое расстояние, но если еще минуту назад его регулировал Повелитель, то сейчас радиус противостояния перешел в руки теней, они заметно стали его сокращать. Повелителю все это очень не нравилось, он главный в лесу, он здесь сильнейший, и ретироваться не привык. Но снег упорно пах враждебными существами, а это нехорошо. Он еще ни разу не был в этой части леса и, похоже, сюда надо заглядывать пореже.
Он еще раз предупреждающе огрызнулся подачей вперед своей оскаленной пасти и, медленно развернувшись, направился прочь с этого места, ломая тонкие ветки попадающихся на его пути неказистых кустов, которые в изобилии толпились между большими мохнатыми лапами елей. С тенями он разберется попозже, не здесь и не сейчас. Это он сильнейший в лесу зверь, он совершенный охотник, это он Повелитель леса!

Колямбо открыл глаза. Перед ним лежал белый снег. Это было хорошо, как подумалось ему. Все-таки в прошлый раз снег был розовым. А теперь он белый, он пушистый, он добрый. Кстати, Колямбо понял, что он и сам лежит на снегу, вполне удобно. Сейчас ему было так спокойно, что хотелось и дальше просто лежать на снегу. Никаких мыслей, никаких ощущений, никаких движений, никаких звуков. Только белый снег и все. Больше он ничего не чувствует. Только зрение, только белый снег. Это классно! Как будто он лежит в кровати, в своей любимой кровати, утром выходного дня. Лишь открытые глаза и полное спокойствие от полной умиротворенности, белое, иногда в незатейливый рисунок постельное белье, и полный мир на душе. А полный мир, это когда нет мыслей, а мыслей нет, когда нет ощущений, а нет ощущений, это когда их просто нет. В этот момент ты даже не думаешь, красиво ли то, что у тебя перед глазами или обыденно. Все потому, что когда нет мыслей, все красиво, мысли портят наш мир, они его оценивают.
Колямбо лежал и лежал дальше, смотря на снег, точнее не на сам снег, а на снег как фон, ему сейчас было без разницы куда смотреть, главное, что нет ощущений и нет мыслей, а значит, нет оценки окружающего мира и условий, которые преподносит окружающий мир. Но, к сожалению, такие моменты длятся недолго. Человека наградили, а может быть, лучше сказать, наказали, слишком развитым мозгом. И основным отличием такого мозга является его крайне сильное желание о чем-нибудь подумать. Возможно, что ты и не хочешь думать, ну и пусть, он, мозг, подумает за тебя, тогда и тебе придется подумать вместе с ним. Ты человек. А раз так, то думай.
И Колямбо подумал уже более серьезно. Стало ясно, что он валяется у подножия первого из Трех братьев, где-то в пяти метрах от того места, куда днем ранее сначала удачно приземлился он, а потом менее удачно – Димка. С того все и началось. Хотя нет, началось все раньше, с того, что Бамбуку приспичило залезть на эту скалу. А все остальные ярые скалолазы одобрили его порыв. Ненормальные фанатики!
Колямбо согласился сам с собой, два раза легко кивнув головой. Вот так, проявил слабость, не выдержал до конца свою позицию, пошел под напором других людей, в итоге и сам чуть не пострадал, и… Димка.
Сейчас он вдруг почувствовал, что к нему вернулось ощущение вкуса. Вкуса во рту. Снова этот мерзкий вкус. В голове мелькнула картинка – длинный звериный нос, видна полуоткрытая пасть из которой свисает слюна, и… о да, вот он, тот самый ужасный вкус, и еще запах, запах слюны из той пасти.
Колямбо резко тряхнул головой, чтобы сбить эти мысли. Он тут же привстал и огляделся вокруг. Правильная терапия. Хочешь убрать ненужные мысли – займи мозг другим. Эффект замещения. Дай ему другую пищу, если не хочешь, чтобы он жевал эту. Проблема в том, что жует мозг постоянно, и только во сне приостанавливается, и то, поговаривают, продолжает пожевывать, причем настолько странно, что на утро думаешь, что же он там ночью нажевал.
Деятельность мозга напрямую связана с психикой индивидуума. Колямбо тут же припомнил, что Фрейд утверждал, будто в основе психики человека лежат всего два фундаментальных желания – самосохранение и секс. Не будем с ним спорить. Фрейд знал, о чем говорил. Секс, так секс.
Итак, после того, как Колямбо осмотрелся по сторонам, и уловил три вещи. Первое – он у Трех братьев, это точно. Второе – сейчас день. Третье –  вокруг никого нет, все тихо. И еще подсознательно Колямбо понимал, что в основе его психики и работы мозга лежит, в том числе, секс, секс и ничего кроме секса. Между прочим, секс сейчас был бы очень кстати. Правда, третье – то, что никого вокруг нет, отменяло возможность секса. Секс был невозможен. И этот факт несколько омрачал картину, так как от темы секса пришлось перейти к куда более насущным заботам. Например, что пора бы встать и куда-нибудь двинуться.
 Колямбо резко поднялся на ноги и тут же пожалел об этом. Волна крови прилила к голове, в глазах потемнело, его слегка болтнуло в сторону. Он подождал пару секунд, чтобы все устаканилось, и снова осмотрелся. Позади него была отвесная стена последнего из Трех братьев, перед ним – лес, медленно поднимающийся вверх, туда, к двум следующим скалам.
В глазах опять заплясали непонятные мутные образы, все порозовело, он будто бы смотрел на мир сквозь призму, окрашенную в светло розовый цвет. Колямбо почему-то стал чаще дышать, словно ему недостаточно воздуха.
Затем он произвел пару шагов к тому месту, где день назад приземлился со скалы. В его висках такое движение отдалось сильными ударами, пришлось даже вскрикнуть от боли, и остановиться. На лице Колямбо читалось серьезное недомогание. Он сделал еще одну попытку пройтись, боль в висках повторилась, стало совсем дурно. Все вокруг приняло розовый оттенок. В мозг на миг влетела картинка: длинная звериная пасть, из пасти ужасно пахнет слюной. Причем картинка была с ракурса, как будто глаза Колямбо временно заместили глаза того самого зверя.
Колямбо очень глубоко вдохнул воздух, пытаясь насытить свою кровь кислородом. Тошнота не проходила. Он схватился правой рукой за выступ скалы и невидящим взглядом уставился на розовеющее перед ним лесное пространство.
«Что со мной?» – пронеслось в его голове. Он стоял и стоял, держась за каменную стену, силясь отыскать в глубинах своего состояния ответ на только что заданный вопрос. Но самым плохим было то, что вопрос даже не доходил до сознания, оно гуляло где-то неподалеку. Колямбо сильно затошнило, голова раскалывалась. А еще этот дурманящий розовый фон перед глазами, зовущий куда-то идти!
«Надо идти!» – выдавил, наконец, мозг. И Колямбо небольшими неверными шагами двинулся… вверх, к следующим Братьям. Он шел ничего не соображая, потому что не мог соображать. Со стороны он мог бы напомнить зомби, теряющего силу и готового вот-вот грохнуться в снег и больше не подняться. Иногда Колямбо останавливался, чувствуя наиболее сильные позывные к тошноте, и чуть нагибался вперед. Розовая пелена заслонила все перед его взором. Он дышал широко открытым ртом. Потом он снова начинал свой медленный ход. Картинка звериной морды со стороны глаз этой же морды мелькала в пустом пространстве мозга с завидным постоянством, и все вокруг пахло слюнями из пасти зверя. Тошнота только прибавлялась и прибавлялась. Казалось, еще одно такое явление морды в мозг с новым еще более мощным ощущением слюней, и его точно вывернет на изнанку.
Лес вокруг становился гуще и плотнее. Временами Колямбо протискивался сквозь свисающие до земли снежные лапы колючих елей. Три брата уже давно остались позади, правда, Колямбо этого не понимал, он шел вперед, ну, или почти вперед. По его лицу хлестали тонкие ветки голых кустарников, а ноги, попадая на замаскированные под розовым снегом камни средней величины, соскальзывали в сторону, рискуя подвернуться в любой момент.
Когда он в очередной раз остановился, испытывая особо серьезный тошнотворный позыв, его взгляд нечаянно упал на группу из трех елей, примерно одного роста и размера. Они стояли чуть правее Колямбо, в десяти метрах. Он стоял и смотрел на них секунд двадцать и вдруг его мозг выдал какую-то более-менее внятную за последние полчаса ходьбы мысль: «Я видел их раньше. Вот так же они стояли рядом друг с другом, я смотрел на них с этой же стороны. Точно, прямо перед ними стоял, вон тот, кем-то небрежно спиленный пенек, на нем также шляпкой от гриба лежал снег». На Колямбо нахлынула волна «дежа вю», но если раньше, когда он испытывал такое, ему становилось не очень хорошо, то теперь ему было итак настолько нехорошо, что от «дежа вю» даже немного полегчало. И Колямбо, как это всегда делает любой, кого мучают «дежа вю», перевел свой взгляд в сторону от предмета, вызвавшего приступ, чтобы смена картинки помогла этот приступ свести на нет. Но так же, как и всегда, переведя взгляд в другое место, ты понимаешь, что тогда, когда ты якобы видел предмет или обстановку «дежа вю», ты сделал то же самое, и перевел взгляд туда же, куда и сейчас, и приступ становится еще отчетливей, становится еще хуже. Сейчас приступ тоже стал отчетливей, но Колямбо стало еще лучше. Видимо, сработала поговорка – «клин вышибают клином!».
Он неожиданно часто заморгал глазами, будто только что очнулся. Взгляд прояснился, тошнота отступила, вот только головная боль по-прежнему оставалась. Про запах слюней он тут же забыл. Мир окрасился в нормальные цвета, розовая пелена растворилась.
Когда «дежа вю» окончательно испарилось, он поднял руки к лицу и помассировал зачесавшиеся виски. Колямбо смотрел на лес вокруг себя, силясь понять, где он и как сюда попал. Его пробрала дрожь от холода, он ощутил, что невероятно замерз, особенно ноги, они были почти ледяными.
Колямбо все стоял и осматривался, ничего не было ясно, и от этого в глубине души зашевелился страх, страх того, что он потерялся. Ведь если раньше, почти в любой момент своих одиноких брожений по лесу, он хотя бы примерно понимал, где находится и куда идти дальше, то сейчас он не знал ни того, ни другого. Он не помнил, как сюда попал, вот, что главное. А еще холод, холод сковывал организм. Холод и страх, не лучшее сочетание для любого.
Колямбо был уже почти на грани легкой паники, когда приметил свои же следы, оставленные на снегу. Все моментально сложилось. «Следы, надо идти по своим следам. А лучше бежать, так я разогреюсь». Других мыслей было и не нужно. Они бы сейчас оказались явно лишними. Колямбо в ту же секунду припустил обратно, следуя четкой недавно проторенной им дорожкой.
Он спотыкался об замаскированные камни, чуть ли не проползал под елями, только бы не уйти от своих следов и все бежал и бежал. Колямбо вспомнил, что, вот так, как сумасшедший, он уже бегал сегодня. В его слабо работающей памяти всплыло, что тот бег был недавно, да, он бежал тогда вверх по холму к Трем братьям в порыве найти там своих друзей.
Его мышцы разогрелись, кровь активно перемещалась по всему телу. Колямбо ощутимо согрелся, это плюс, но у него очень сильно барабанило в висках, боль все возрастала, это был минус.
Он припомнил, как выбежал к первому из Трех братьев и бросил взгляд на место, где в последний раз видел остаток своей группы. Он даже вспомнил, что там никого на этот раз не оказалось. Потом… Колямбо напрягся, что же было потом? Потом, потом, потом? Потом был… секс??? Нет. Секса не было, были только мысли о сексе. Или их тоже не было? Дальше все было как-то не связно. Он вроде стоял, держась за скалу. А вот еще! Его тошнило. Потом было… Он понимал, что разгадка того, как он оказался в этой глуши, лежит как раз в том, вытянет ли он что-нибудь еще из своей памяти.
Следы вели через кусты, огибали большие камни, торчащие на поверхности, снова ныряли под лапы обильно растущих в этих местах елок, иногда вдруг становились слабыми и нечеткими, но все же вели и вели его куда-то.
Что же было после? Что было после того, как он увидел, что около последнего Брата никого из его группы нет. Воспоминания заслонял какой-то розовый туман, что-то непонятное. Сквозь туман неожиданно вылетали изображения незнакомых мест. Но было что-то еще, что-то мерзкое, что-то вонючее. Он напрягся, чтобы вспомнить. Воспоминание медленно, как будто его силой тащили из заветного ларчика, стало показываться на поверхности. Но пока ничего непонятно. Непонятно, что это. Тяните же его, тяните! Что-то ведь уже вылезает. Вот что-то, какая-то…
Колямбо встал как вкопанный. Клещи мозга разжались и резко отпустили так нехотя поддававшееся воспоминание, оно пулей, махнув своим шлейфом, улизнуло обратно в ларчик и, кажется, пропало в нем навсегда. Но Колямбо было не до того. Его глаза удивленно уставились под ноги. Рядом со следами от бахилов, на снегу четко выделялись два свежих отпечатка босой человеческой ноги.
Не сводя глаз со следов, Колямбо прислушался к окружавшей его обстановке. Ничего. Ничего подозрительного уши не определили. Тогда он одним рывком обернулся назад, одновременно отходя в сторону от вероятного удара стоящего за спиной. Никого. Он еще пару раз обернулся вокруг своей оси, ища глазами объект в радиусе оперативной опасности. Никого. Именно в эту секунду Колямбо никто не угрожал, хозяина новых следов рядом не было.
У Колямбо появилось время присмотреться внимательней. Он оценивающе вгляделся на отпечатки босых ступней. На вид, они были вполне правильной человеческой формы, размера где-то 34-36. Их владелец явно не являлся великаном.
Колямбо попытался определить, куда ведут следы. Босые ноги пересекали путь его бахилов практически перпендикулярно, слева направо, и немного вильнув в пяти метрах от того места, где он сейчас стоял, уходили в чащу.
Интерес возобладал. Было очень неожиданно посреди лесной глуши, когда температура явно ниже нуля градусов по Цельсию, увидеть перед собой на снегу отпечатки ног босого человека. Колямбо снова бросил пару осторожных взглядов по сторонам и двинулся по новому ориентиру.
Пройдя метров двадцать, он остановился, его старые следы различались все хуже и хуже, Колямбо рисковал потерять их из виду, если и дальше пойдет за босоногим. Он, правда, понимал, что всегда может вернуться по обратно к развилке, но опыт подсказывал, что развилки в этом лесу крайне ненадежное явление, особенно когда твои эмоции возобладают над разумом.
Колямбо про себя решил, что пройдет по босоногой тропке еще около двадцати метров, до стоящей впереди мохнатой пихты, которую огибали эти следы, посмотрит, что там, и вернется назад к своему изначальному пути. Стараясь не сильно скрипеть снегом, он двинулся дальше, внимательно оценивая окружающую обстановку, чтобы вовремя заметить какие-либо настораживающие изменения в ней. Мало ли, кто может разгуливать здесь без обуви.
Осторожно ступая, он как бы мимолетом посмотрел на часы. Оказывается, было уже пол пятого дня. «Скоро начнет темнеть», – подумал Колямбо, и остановился прямо перед обозначенной ранее пихтой. Мысли о времени, и о том, что он так никого и не нашел за сегодня из своих, начинали сильно беспокоить. Босые ноги постепенно отошли на второй план. Затихшая было паника, снова возвращалась в его мозг. Он один, где-то посреди Таганая, кстати, даже непонятно, где конкретно, его группа ушла в неизвестном направлении, и сейчас он сам отдаляется от своих же следов, прекрасно зная, что в сумерках в этом лесу можно заблудиться окончательно. Колямбо оглянулся назад, следы его бахилов большими, похожими на овал ямками, тянулись рядом с маленькими отпечатками босых ног. «Да чьи же это ноги!» – прокричал он про себя, и рванул дальше за пихту. «Кто-то же должен был оставить эти следы! Возможно, он подскажет мне, как отсюда выйти!».
Колямбо обошел широко раскинувшее свои ветви хвойное дерево. Следы убегали дальше, петляя меж кустов, какими-то хитрыми узорами, будто их хозяин вокруг каждого дерева, встречавшегося ему по дороге, пытался искать грибы. Перед Колямбо встала дилемма, идти дальше, значит, рисковать заплутать в потемках. Надо было возвращаться, так оставались хоть какие-то шансы.
Колямбо посмотрел на небо, на верхушки стоящих повсюду вокруг него хвойников, разбавленных редкими березами. На лес надвигались ранние сумерки. На миг он почувствовал себя пленником этой чащобы, которую он уже почти ненавидел. Пленником темноты, которая вчера сыграла с ним злую шутку. Но сейчас Колямбо и себя тоже почти ненавидел, за то, что не может собраться, не может из тысячи решений, принять нужное.
Он попытался сосредоточиться, замолчав даже внутри себя. Колямбо рассматривал деревья, в направлении которых убегали по снегу отпечатки босых ног, как вдруг одна из высоких елей впереди, привлекла его внимание. За ее стволом, кажется, произошло какое-то движение. По спине Колямбо пробежал холодок. Такой неприятный, с привкусом одиночества, полного одиночества. «Как все плохо со мной! Как все плохо! Боже нет! Спаси меня, спаси меня от всего! Я кончаюсь!». Но тут из-за ели вышла какая-то неопределенная тень.
Колямбо замер, всматриваясь в очертания нового объекта. Бежать уже поздно, его явно заметили. Страх еще не пришел, так как Колямбо не до конца понимал на кого или на что он смотрит, но страх стоял рядышком, только ожидая, когда же его попросят впрыгнуть прямо в разум и все там тщательно перемешать.
Колямбо сразу даже не понял, что он увидел, но тень вдруг приняла человеческие очертания. Да, это был небольшого роста человек, даже скорее старушка. У нее за спиной висела нехитрая котомка. В голове Колямбо пронеслось: «Правильно, идиот, следы же человеческие были!». Он почти возликовал и уже открыл было рот, чтобы прокричать старушке, но тут же его закрыл.
В ней что-то было не так. Почему она босиком, почему она так странно одета в какое-то рванье, слишком легко для такой погоды? Но это было еще не все. Чем-то неверным веяло от нее даже с такого расстояния, на котором они сейчас находились. Он не испытывал какого-либо страха к ней, но глядя на старушку, Колямбо четко ощущал, что она как бы не из этого мира. Она не из его мира, а потому не стоит разрывать криком эту преграду между ними. Она совсем чужая.
Он не видел глаз старушки, и благодарил за это небеса, иначе, наверное, кинулся бы наутек, к чертовой матери отсюда. Перед ним стоял призрак, Колямбо чувствовал это. Он чувствовал это каждым фибром своего тела и своей души. Страх по-прежнему стоял рядом и мило улыбался: «Может быть, мне все-таки к вам, как вы думаете, дорогой мой?»
Почти минуту призрак и Колямбо глядели друг на друга, не шевелясь. Все вокруг них тоже как будто затихло. Лес замер, наблюдая за неожиданной встречей представителей двух миров. Деревья молчали, и только неугомонный ветерок кружился в верхушках хвойников. Этот непоседа, никогда не сидит на месте.
Первой нарушила нависшую атмосферу старушка. Она повернулась спиной к Колямбо и двинулась дальше по своим делам. Затем остановилась и снова, судя по очертаниям ее туловища, посмотрела на туриста. Колямбо неожиданно для самого себя сделал два шага в ее направлении, как будто собирался идти за призраком. Старушка отвернулась и медленно побрела вперед. Колямбо не знал, что делать. Призрак будто бы предлагал ему следовать за ним, то есть за ней. Сама по себе старушка не внушала страха. Колямбо чувствовал легкую боязнь (кто же его не чувствует, глядя прямо на посланца из иных непонятных нам параллельных миров), но прямого страха не было.
Колямбо осторожно пошел за ней.
Иногда старушка поглядывала на него через плечо. Она шла как бы своей дорогой. Колямбо периодически на пару секунд терял ее из виду, когда старушка, пригнувшись почти до самой земли, проходила под большими лапами местных елей. На следы ее босых ног, он старательно не наступал, было боязно прикоснуться даже к отпечаткам, оставляемым призраком.
Постепенно их общая виртуальная дорога стала идти как бы под горку. Медленно вниз, думалось тогда Колямбо. В какой-то момент он оглянулся назад и удивленно подметил, что позади него следы старушки отсутствуют, как будто испаряются, как только он их пройдет. Мозг попытался было обдумать это, но Колямбо резко дал по тормозам, видя, что его старый знакомый – страх, прямо бежит от счастья, что его снова вроде как позвали.
«Странно, а почему я не слышу никаких лесных звуков? Причем давно, я давно их не слышу». Тишина вокруг них стала на редкость пронзительной. Скрип снега под бахилами был резким и раздражающим, но лишь оттого, что это был единственный звук, который раздавался в настоящий момент в этом лесу.
Первые сумерки замалевали все краски окружающего мира в серые оттенки, а старушка, и до этого не казавшаяся излишне разноцветной, превратилась и вовсе в черную человекообразную тень, пробирающуюся сквозь глухую чащу.
Напряжение нарастало. Ни чириканья птиц, или хотя бы карканья ворон, ни хруста где-то ломающихся на елях пересохших веток, ни задувания в их верхушках ветерка (его то куда дели?!), ничего. Только скрип бахилов. Колямбо, осознавая, что теперь страх как никогда рядом, только переводил взгляд с черной уже зловеще выглядящей тени, бредущей в пятнадцати метрах перед ним, на подозрительные, будто скрюченные, в этой части леса деревья. Он уже не видел перед собой следов старушки, то ли сумерки полностью поглотили их, то ли они вообще исчезли, что Колямбо казалось более вероятным. Но он шел за ней, понимая, что, остановившись, может лишиться рассудка, так как придется решать, что делать дальше, делать новый выбор. А новый выбор подразумевал оценку ситуации. А ситуация была как никогда поганой. Останавливаться нельзя!
«Куда ты меня ведешь старая ведьма?! Да, кто ты такая, наконец?»
Страх открывал свои ледяные обширные объятия. Его пальцы уже коснулись мозга Колямбо.
По спине пробежали неприятные мурашки. Колямбо вдруг потерял старушку. Всего секунду назад он еще различал ее черную фигуру, а теперь не видел. Она словно растворилась в воздухе.
Колямбо замедлил шаг. «А теперь все, приехали!». Настало время для оценки ситуации. Дряблые слизкие пальцы страха аккуратно легли на весь его мозг, чувствуя витиеватые загогулинки нейронов.
Один, никого вокруг, давно нет никого живого вокруг. Он во власти спустившейся на землю полутьмы, в которой едва различимы деревья, кусты и камни. Он не знает, где он, он не знает, куда идти, он теперь вообще ничего не знает. Все слишком тихо, для того, чтобы окружающий мир казался хоть немного живым. Он будто бы попал в созданную природой могилу, в страну пронзительной тишины, которая навсегда поселится в его ушах и никогда больше не отпустит отсюда, в страну, куда его привел призрак, призрак босоногой старушки, видимо, тоже когда-то здесь заплутавшей, и теперь заманивающей несчастных туристов в свой мрачный, поражающий беззвучием мир тихого ужаса.
«Вот он – тихий ужас! Вот оказывается, как он выглядит».
Страх довольно улыбнулся, держа костлявые пальцы прямо над мозгом Колямбо. Теперь можно сжимать объятья. Теперь он наш.
«Хотя минутку!»
Какую еще тебе минутку, думает страх. Минутки кончились, впереди вечность, в ней минутки не в счет.
«Минутку, минутку!»
Страх недоуменно убирает свои руки обратно.
«Я знаю, где я! Это же… Это же, Три брата! Вон там, чуть слева!»
Сквозь ветки елей, на фоне еще не до конца потемневшего неба, вырисовывались очертания скалы, стоящих прямо посреди леса.
«Это первый из Трех братьев! Тот, что выше всех по склону расположен. Это он! Это на нем мы вчера делали привал и жарили хлеб и сало!»
Колямбо помчался к скале. До нее вроде было совсем недалеко. Он миновал пару елей, перепрыгнул через торчащий из белого сугроба острый камень и… возликовал. Сомнений не оставалось, перед ним был первый из Трех братьев, первый, если считать сверху склона. Вот почему Колямбо казалось, что последние минуты он шел под горку, следуя призраку босоногой старушки, которую он в этот миг мысленно благодарил за то, что вывела его из чащи, вывела его к месту, которое он знал.
В порыве радости, напрочь забыв все те страхи, что еще минуты две назад грозили навсегда свести его с ума, Колямбо подбежал к скале и пулей взлетел на ту небольшую пологую террасу, где вчера Зубарев, Бамбук, Димка, Муха и он сам развели небольшой, но теплый костерок.
Наконец-то появилось хоть что-то знакомое, и оно напоминало о людях, к которым он за три дня похода уже так привык, и которых теперь так не хватало.

 Шакулин шел по улице, вид у него после сегодняшнего рабочего дня был мрачноватый. Он в задумчивости глядел себе под ноги, не особо беспокоясь о том, что опаздывает. «Подумать тоже, какая важность, что там может быть у директора музея сегодня? Что он там, еще какие-то мне сведения про оборотня расскажет?!»
А мрачнеть Шакулину было от чего, где-то после обеда к ним с Листровским в кабинет вошел Альшанин с двумя оперативниками из конторы. После недолгой словесной прелюдии эти товарищи объявили, что дело принимает уж совсем нехороший характер, так как оба последних пострадавших – весьма необычные люди. Первый из них, труп которого нашли на холме близ Пушкинского поселка, оказался старшим научным сотрудником СКБ-387, секретного конструкторского бюро, самого закрытого предприятия, базировавшегося в Златоусте, и занимавшегося разработкой крылатых ракет для советских подводных крейсеров. Но что было еще интересней, так это то, что второй человек, труп которого обнаружили у Монблана, был его другом, и тоже являлся работником того же СКБ. Собственно говоря, они оба были из одного отдела, правда, какого точно, оперативники, закрепленные за конструкторским бюро, сообщить отказались.
Андриевский и Мишакович, это были фамилии потерпевших, до настоящего момента считались находящимися в отпуске. И как положено перед уходом в этот самый отпуск, они известили оперативников о том, что проведут его здесь, на свежем воздухе, соберут рюкзаки и отправятся в поход по Таганаю. Оба были членами туристического кружка, организованного при СКБ. За ними числились несколько пеших походов третьей категории сложности, да еще один водный – второй категории, так что считать их неопытными туристами было нельзя. Отправились на Таганай они вдвоем. По данным оперативников, в эту местность они ходили уже не раз. Но самым поразительным для Шакулина была реакция Листровского на услышанные новые сведения, длившаяся всего пару секунд. Выслушав все, что сказали оперативники и Альшанин, капитан как-то излишне сильно закусил зубами собранную в кулак руку. Это длилось всего пару секунд, но было достаточно для того, чтобы понять, Листровский ничего подобного не ожидал, ситуация выходит или, что более вероятно, уже вышла из-под его контроля. После того, как гости вышли из кабинета, Листровский молча выкурил сигарету, и, сказав, что теперь следует ждать серьезных гостей с Лубянки, встал с кресла, немного походил взад-вперед, надел свой плащ, и тоже ушел, бросив напоследок, что сегодня уже не вернется. Шакулин же остался наедине со своими мыслями.
Послеобеденные сведения о трупах, вкупе со вчерашним изучением отчета о побеге двух зверо-монстров, опытных барнаульских образцов, сдобренных комментариями Листровского, теперь представляли из себя очень крутой замес.
Итак, таганайскими убийцами являются звери, два мутировавших или возможно до сих пор мутирующих монстра. Альшанин четко выделяет два разных почерка, значит, нет причин считать, что второго монстра подстрелили при побеге. Он выжил, и как показывает практика, вполне неплохо себя чувствует. Звери убивают сами, руководствуясь своими личными побуждениями и теми навыками, которым их обучили в лаборатории.
И все же, главный вопрос для Шакулина был в том, что так спутало карты Листровскому в сегодняшних новостях. И эта фраза про больших людей с Лубянки? Что она значила? Похоже, приезд Листровского был так, первой ласточкой, он просто пешка, а теперь подтянутся настоящие фигуры.
В этих размышлениях, коим не виделось конца и края, Шакулин провел в одиночестве весь оставшийся рабочий день в кабинете, а также тот час, что он мирно брел к музею, куда вчера у Монблана ему посоветовал заглянуть следопыт Андросов. Идти к директору музея смысла, похоже, больше не имело, так как за эти два дня все в корне переменилось, но раз обещал, надо сходить. Вот он и шел.
В двадцати шагах впереди него показалась знакомая фигура.
– Антон! – окликнул Шакулин лейтенанта милиции Андросова, которого в штатском можно было и не узнать.
Тот остановился и развернулся на голос товарища. Шакулин быстро с ним поравнялся.
– Ты что, тоже в музей направляешься? – Шакулин был слегка удивлен.
– Ну, да, а почему ты спрашиваешь? – За время совместных поисков каких-либо следов у Монблана лейтенанты немного подружились, поэтому сейчас называли друг друга на «ты».
– Мне вообще казалось, – продолжил Шакулин, подозрительно прищурившись, – что ты посоветовал зайти мне к Валерию Викторовичу для какого-то разговора? Я думал, разговор будет тет-а-тет?
Андросов, поджав губы, помедлил, что-то про себя решая.
– Хорошо, Сергей, не будем опережать события. Пойдем скорее, там все узнаешь. – И Андросов начал шаг, приглашая Шакулина последовать его примеру.
Шакулин последовал примеру.
– Темнишь, ты что-то, – сказал он Андросову, понимая, что пока ему больше ничего не сообщат, и этой фразой как бы закрывая тему.
Когда они вошли в вестибюль музея, Андросов чуть ли не мимоходом, почти не останавливаясь, кинул вахтерше, что они к Нестерову. Для той, похоже, Андросов был не в новинку, как будто каждый день здесь бывал. Становилось все интересней.
– Нет, не сюда, – одернул Андросов Шакулина, когда тот по старой привычке направился к двери с табличкой «Директор». – Нам в другой кабинет.
– А, вот как! – подозрений у Шакулина прибавилось.
Андросов открыл перед ним следующую дверь.
– Прошу, нам сюда.
Шакулин смерил товарища взглядом и прошел внутрь.
В обширном кабинете уже сидели несколько человек.
– Заходите, заходите, Сергей Анатольевич! – Навстречу лейтенанту встал с кресла, стоявшего в дальнем левом от Шакулина углу, Нестеров, протягивая руку для приветствия.
По обе стороны от Нестерова, в таких же, как и у него, креслах, сидели еще две незнакомых Шакулину персоны.
Лейтенант молча обменялся рукопожатием с директором музея. Сейчас его мысли больше занимали другие вещи. Что это за люди в кабинете и что это вообще за встреча?
– Рад, что вы пришли, – не отпуская ладонь Шакулина, продолжал Нестеров.
– Спасибо, – нейтральным тоном ответил лейтенант, сосредоточив свой взгляд на двух неизвестных гостях и решивший про себя поменьше говорить, пока четко не прояснится, что это за собрание.
– О, извините, – Нестеров уловил причину обеспокоенности Шакулина. – Позвольте, я вас представлю. – Он встал рядом и открытой кверху ладонью показал на своих гостей.
Шакулин уже успел заметить, что оба вряд ли могут быть какими-либо начальниками или большими птицами, в их позе и взгляде не было никакого величия. Также вряд ли, кто-нибудь из них мог представлять контору, слишком доброжелательно и приветливо они оба сейчас глядели на него. Если бы это была некая ловушка или ее подобие, то данные товарищи с большим интересом рассматривали попавшийся в их сети объект. 
– Анодин Борис Петрович, – Нестеров показал на сидящего слева полного мужчину в коричневой поношенной тройке, лет пятидесяти, с виду похожего на оперного певца, с подкрашенными, видимо басмой, волосами. – Борис Петрович – наш замечательный натуралист, учит детей биологии в одной из школ.
– Добрый день, – грузный Борис Петрович поднялся с кресла и пожал руку Шакулину.
– Борис Петрович облазил все закоулки Таганая, – продолжал Нестеров, – он отличный рассказчик. – При этих словах Анодин снисходительно всплеснул руками, а Шакулин размышлял, как такой немалых размеров человек мог что-то облазить, без риска получить инфаркт, где-нибудь на полпути.
Нестеров повернулся теперь к человеку, сидящему в другом кресле.
– А вот с этим человеком, Сергей Анатольевич, вы заочно знакомы.
Из кресла навстречу Шакулину встал рослый мужчина с аккуратной бородой. На вид ему было что-то вроде сорока пяти лет.
– Глазьев Владимир Дмитриевич, – самостоятельно представился он, а лейтенант подметил, какое крепкое у этого человека рукопожатие.
Шакулин сразу почувствовал к охотнику расположение. Открытый решительный взгляд ясных голубых глаз, приятный бархатистый бас, одет в демократичный вязаный джемпер и серые хорошо наглаженные брюки.
– Сергей, – в ответ представился ему Шакулин. Однако лицо лейтенанта было по-прежнему непроницаемо. – Валерий Викторович, – чуть пониженным тоном обратился он к Нестерову, – я думаю, вы понимаете, в какое положение ставите меня. Ведь в закрытых городах неофициальные сборища людей во внерабочее время и вне рабочих мест в количестве более четырех человек запрещены. А нас здесь уже пятеро.
– Шестеро! – раздался голос с другого конца кабинета, того, который в течение всего разговора оставался вне зоны внимания Шакулина.
Лейтенант обернулся и посмотрел на сидящего в кресле в том углу человека.
– Тем более, – добавил Шакулин, – снова оборачиваясь к хозяину кабинета. – Вы понимаете, что по-хорошему, я могу всех вас арестовать, и уже позже узнать, что явилось причиной такого собрания.
– Сергей Анатольевич, дорогой мой. – Нестеров взял Шакулина под локоток, и они оба отвернулись от Глазьева с Анодиным и соответственно повернулись лицом к, стоящему в дверях кабинета, Андросову и неизвестному субъекту в дальнем углу. – Помилуйте, ну какое же мы сборище! Мы ни в коем случае не затрагиваем здесь тех тем, которые не надо затрагивать.
Шакулин ничего не отвечал. Он только еще пару раз бросил взгляд на неизвестного из дальнего угла. Тот смотрел на них с Нестеровым, сидя нога на ногу и крутя в пальцах то ли ручку, то ли карандаш.
– Сергей, – Нестеров доверительно заглянул прямо в глаза Шакулину, – мы вас пригласили таким немного неординарным способом сюда, чтобы пообщаться на интересную для всех нас тему. Не нужно делать быстрых выводов. То, что мы с вами обсуждали тогда, у меня, очень серьезно и очень важно. Я прекрасно понимаю, что мы нарушаем порядок проживания в закрытом городе. И прекрасно понимаю, в какое положение ставлю вас, работника КГБ. Но мы лишь просим выслушать. Это может быть полезно в вашем расследовании.
Шакулин на несколько секунд отвел глаза от Нестерова, продолжавшего вежливо поддерживать лейтенанта за локоть, и заметил, что даже неизвестный в углу несколько напрягся, чувствуя, что от ответа лейтенанта будет зависеть судьба их сегодняшнего заседания.
– Даю вам честное слово, – вкрадчиво произнес Нестеров, – ничто, никакая информация не выйдет за пределы этого кабинета. Но нам очень важно было встретиться с вами. Вы ведь, по сути, свой человек, уральский.
– То есть по этому вы выбрали меня, а не капитана Листровского? – вдруг сказал Шакулин.
– Ну, не только по этому, – чуть помедлив, продолжил Нестеров.
Лейтенант еле заметно ухмыльнулся и взял паузу для ответа, в ходе которой он как бы между прочим осмотрел стены и окна кабинета, приметив, что в нем нет никакой акустики, за счет того, что стены задрапированы бледно-желтой материей, окна плотно закрыты массивными шторами, а пол из паркета покрывал большой ковер. Никакой мебели, кроме кресел, расставленных по всему периметру, также не было.
– Хорошо, я останусь, – ответил Шакулин.
Вся комната будто выдохнула одновременно.
– Вот и замечательно, – тут же подхватил Нестеров. – Присаживайтесь, пожалуйста, куда хотите.
Шакулин снова огляделся по сторонам, выбирая, какое бы кресло ему занять. Заодно он подсчитал, что кресел всего десять. Либо общее число данного нелегального кружка десять человек, либо это ничего не значит.
– Пожалуй, здесь. – Шакулин показал на кресло, стоявшее у стены, где располагалась дверь в кабинет, как раз чуть левее ее, если смотреть со стороны заходящего.
Лейтенант удобно разместился на выбранной позиции, Андросов занял, видимо свое постоянное место, прямо напротив двери. Нестеров же продолжал стоять, как хозяин, ожидающий, когда все его гости рассядутся.
– Да, извините, Сергей Анатольевич, – поправился Нестеров, – я вас не познакомил с Алексеем, – он указал на неизвестного из дальнего угла. – Моляка Алексей Алексеевич, видный психиатр в нашем городе.
Ставший известным, Моляка доброжелательно кивнул Шакулину в знак приветствия. Шакулин кивнул в ответ. Моляка был явно моложе Нестерова и двух его уже представленных друзей. Лейтенанту показалось, что психиатру должно быть года тридцать три, хотя многие люди его профессии каким-то странным образом стареют медленней остальных. Одет он был в белую рубашку с длинными рукавами, которые сейчас были аккуратно закатаны, и в черные брюки, также аккуратно поддернутые, чтобы не помять. В руках он действительно вертел шариковую ручку. В его облике вызывало только некоторое недоумение стрижка, а точнее ее отсутствие. Он был лыс, так что кожа его головы приятно поблескивала при свете яркой кабинетной люстры. Но, судя по тому, что у него были брови, а на щеках и подбородке заметно выделялась легкая небритость, лысина не могла быть результатом дикого стресса или какой-то болезни, когда вся растительность на теле резко пропадает, похоже, что лысина была частью образа этого человека.
На минуту в кабинете зависла неказистая тишина. Каждый стеснялся начать беседу. Наибольшее неудобство ощущали Нестеров и Шакулин, один как хозяин заведения, и видимо, как неформальный лидер этого странного общества, другой – как возмутитель спокойствия, взбаламутивший своим приходом стройные ряды участников. И все же первым неудобное молчание прервал Шакулин.
– Расскажите мне, что это у вас за общество. Чем занимаетесь? – обратился он как бы ко всем и ни к кому конкретному одновременно, хотя понимал, что на такие вопросы ему станет отвечать Нестеров.
– Мы называем себя «Любителями таганайской природы», – чуть со смешком сказал Анодин. Остальные тоже все улыбнулись.
– Сергей Анатольевич, – подхватил Нестеров, – в нашем обществе находятся люди искренне любящие этот невероятно красивый и загадочный край. Как такового названия у нашего, с позволения сказать, кружка – нет, но Борис Петрович верно подметил: Таганай – это кладезь природы, здесь есть все, начиная от лесотундры высоко на вершинах, заканчивая лесостепью, в низовьях, ближе к Казахстану.
Шакулин смотрел на Нестерова и не мог поверить своим ушам. Он точно просто теряет в данный момент время. Если эти люди собираются ему рассказывать о местных биологических красотах…
– Но кроме видимой природы, – Нестеров сидел в кресле, опираясь только на один подлокотник, как бы подавшись вперед в направлении Шакулина, – на Таганае издревле существует природа незримая.
Шакулин, пять секунд назад уткнувший свой взгляд в пол, услышав последние слова директора музея, с интересом перевел глаза обратно на него.
– И вот как раз такие вопросы мы и обсуждаем в нашем обществе, – закончил свое вступление Нестеров, так толком ничего не сказав, но заинтриговав лейтенанта.
Шакулин понял, что пора вступать ему, продолжения повествования без его участия, похоже, не предвиделось:
– О какой незримой природе вы ведете речь, Валерий Викторович?
Нестеров улыбнулся, он ждал именно такой формулировки, что в целом было и не мудрено.
– Ну, так как вы работник органов, человек конкретный, не стану долго ходить вокруг да около, – директор музея взял небольшую паузу, а затем уже более твердым и громким голосом, вкрадчивость больше не требовалась, стал говорить дальше, – на Таганае происходит множество необычайных и часто необъяснимых с логической точки зрения вещей. – Он решительно посмотрел в глаза Шакулину. – И с одной из них вы столкнулись в ходе своего расследования.
Шакулин прикинул, насколько корректным с его стороны было бы обсуждать в присутствии всех этих людей подробности дела, которым напрямую занимается контора. Мягко говоря, за это его бы не поощрили. Поэтому лейтенант выбрал вариант беседы, которому он следовал, разговаривая с Нестеровым тогда, в его личном кабинете, один-на-один, то есть меньше говорить самому – больше слушать других и задавать наводящие интересующие вопросы. Получать информацию, не отдавая своей. Он в целом понимал, что как раз этим людям никакой информации от него и не нужно, они похоже сами хотели рассказать побольше. Но все-таки ухо надо держать востро, особенно учитывая новые обстоятельства расследуемого им с Листровским дела.
Такие мысли немного увели лейтенанта от желания поскорее узнать о незримой природе Таганая и вернули его в русло нормальной оперативной работы органов госбезопасности.
– Я бы хотел уточнить для себя кое-что, – обратился он к Нестерову, – прежде чем мы продолжим говорить о… – Шакулин слегка завис, подбирая нужное слово, – ну, о Таганае.
– Да-да, Сергей Анатольевич, – участливо отозвался Нестеров.
Шакулин чуть помялся:
– Сколько членов в вашем обществе любителей природы?
– Реально действующих – пять, – раздался звонкий голос Моляки из его угла, – они все здесь, общее же число подсчитать трудно, – он довольно улыбнулся.
– Алексей хочет сказать, – вмешался Нестеров, – что фактически нас действительно пятеро, мы собираемся почти каждый месяц в этом кабинете и обсуждаем интересующие нас темы. Однако наши жены, дети или родители также в какой-то мере вовлечены в этот процесс. Например, дети Владимира Дмитриевича, – Нестеров посмотрел на спокойно сидящего Глазьева, – в принципе тоже отлично осведомлены о том, что происходит или происходило в наших краях, и если надо, мы можем рассчитывать и на них, – Нестеров опять взглянул на Глазьева. Тот в свою очередь утвердительно кивнул головой. – Но подробности наших бесед, и особенно сегодняшней, будьте уверены, как я уже говорил, не выйдут за пределы кабинета.
– Любопытно, а как вы смогли найти друг друга? – Шакулин говорил с легкой улыбкой на губах, так чтобы его расспросы воспринимались нейтрально. – Ведь все вы не только разных профессий, но и возрастной контраст имеется?
Все почему-то посмотрели на Нестерова. Тот улыбнулся, заметив это.
– Здесь все просто, Борис и Владимир мои давние друзья, – при этих словах Нестеров дружелюбно ударил обоих по коленям. – Антон, мой выпускник, я когда-то также, как и Борис Петрович, работал в школе, учителем истории. Был классным руководителем. – На лице Нестерова заиграли нотки приятных воспоминаний.
– А я сам вклинился в это общество, – не дав договорить Нестерову, подал голос Моляка.
Некоторая наглость этого «психа-терапевта», как его про себя уже прозвал Шакулин, настораживала. Больно вызывающе он себя ведет в присутствии человека, которого впервые видит, да еще и являющегося сотрудником госбезопасности. Либо это такой способ позиционирования себя в человеческом обществе, либо ему не нравится сам Шакулин, и Моляка слишком ретиво и своеобразно это показывает, либо он на что-то провоцирует таким поведением лейтенанта, все-таки психотерапевт же, кто его знает, может это некая манипуляция. Однако главное будет не дать понять этому Моляке, что Шакулин к нему относится с осторожностью и даже немного побаивается, не зная, что от того ожидать. Хотя в этом плане проблем быть недолжно, за последнее время Шакулин неплохо натаскался в психологических противостояниях с Листровским. В любом случае, судя по реакции всех остальных, если Моляка сейчас и пытается везти какую-то психологическую игру, то делает он это наверняка от своего имени, уж больно неодобрительно стреляют в него глазами другие члены общества, когда Моляка нагло влезает со своими замечаниями.
– Алексей, в нашем обществе, можно сказать, выступает экспертом по паранормальным явлениям, – пояснил Нестеров. – Меня поразила его диссертация о двойственности человеческого сознания.
– Двойственность человеческого сознания как фактор возникновения психических заболеваний. – Моляка видимо точно продиктовал название своей работы.
– Да, именно так, – снова подхватил Нестеров. – Я присутствовал на его защите в Ленинграде, два года назад. Мы не были знакомы, хотя и из одного города. Но защита Алексея меня просто потрясла. Я сидел, раскрыв рот, так много новой информации выдавал этот человек, и признаться был поражен теми фактами, которые он приводил.
Нестеров немного перевел дух, перед продолжением повествования. За это время Шакулин снова быстро обвел взглядом всех сидящих. По их позам было видно, что первоначальное напряжение несколько спало, но все-таки по-прежнему им не очень уютно в его присутствии. Только Моляка сидит как «фон барон», но он так сидел и десять, и двадцать минут назад. Наверное, знание двойственности человеческого сознания добавляло ему уверенности в себе.
– Какие же факты, вы привели? – вдруг напрямую к Моляке обратился Шакулин, насильно поймав его взгляд.
Отвечать почему-то за Моляку стал почти в ту же секунду снова Нестеров:
– Он говорил о голосах, которые могут диктовать больному чью-то неизвестную волю.
– На самом деле, больной сам диктует себе, как бы от второго лица, эти фразы, – уточнил Моляка, главным козырем которого, похоже, являлась внезапность его поступков для окружающих. – Страх, основа разноголосицы в голове, голоса прямым или косвенным способом говорят то, чего отчаянно боится больной. Он как бы сам порождает эти голоса.
– Да, но ведь ты часто говоришь, что не все голоса являются собственным «вторым я» людей, – обратился к Моляке Нестеров.
В этот момент Шакулин вывел для себя две вещи. Первая – очевидная, разговор вроде пошел, таким необычным путем выездное заседание общества любителей природы Таганая, кажется, открылось. Вторая – пока не до конца очевидная, судя по тому, как себя ведут эти люди, может быть формальным лидером общества и является Нестеров, но роль Моляки, похоже, ни чуть не меньше, если не больше, даже не смотря на то, что он как минимум лет на пятнадцать младше Нестерова. Сомнений не вызывала роль Андросова в обществе, это роль исполнительного и сообразительного юнги на корабле. Роли Анодина и Глазьева вроде тоже начинали вызревать для того, чтобы Шакулин их охарактеризовал для себя более четко, но пока эти товарищи в беседу особо не вступили, лейтенант не спешил делать выводов. Представление в данном театре только начиналось. Он даже как-то позабыл о своих мрачных мыслях на счет двух трупов ученых из СКБ-387.
– Верно, – продолжил Моляка, – не все голоса – «вторые я», иногда это наши третьи я, – последние слова были произнесены с явным сарказмом.
– Не юли, Алексей, скажи, как есть, как нам говорил, – прозвучал сочный бас Анодина.
Шакулин пока не до конца понимал, о чем речь. Нет, он не пропустил ни единого слова Моляки, но пока был больше занят собственными мыслями. И поэтому на «третьем я», немного зашел в тупик.
Моляка, подумав пару секунд, все же пояснил свою предыдущую сентенцию:
– Иногда голоса, звучащие в голове больного, исходят от другого объекта, происходит так называемая телепатическая связь, то есть общение невербальным способом. – Сказав это, как бы между прочим, Моляка, кажется, на что-то решился и посмотрел на Шакулина. Их взгляды встретились. – В частности, периодически, люди, бродящие в дальних уголках Таганая, начинают внезапно воспринимать определенные чужие мысли примерно одного и того же содержания. На проверку люди оказываются психически здоровыми. Как правило. – Моляка перевел взгляд на рисунок в центре полового ковра. Шакулин, как это часто бывает между людьми, проследил его взгляд и посмотрел туда же.
– А можно поподробнее? – решил уточнить лейтенант, слова Моляки его заинтересовали. – Что за голоса слышат люди в дальних уголках Таганая?
По лицу Моляки пробежала еле уловимая хитрая улыбка. Он был доволен, что смог так простецки вызвать любопытство у лейтенанта.
– В нашем заведении, а я работаю в психиатрической больнице, – начал он, – было несколько пациентов, туристов, которые утверждали, что во время похода в определенных местах, у них в голове начинали звучать чьи-то чужие мысли. Как правило, это были какие-то команды.
– Что за команды? – Шакулин подался чуть вперед, сидя в кресле.
– Что-то вроде «уходи от сюда!» или «зачем пришел сюда?!». Выгоняли, в общем.
Моляка переключил свое внимание с рисунка ковра на Шакулина. Теперь в их взглядах не чувствовалось противостояния, теперь это были взгляды двух собеседников.
– Самое интересное, что после всех обследований таких людей, мы не находили никаких особых психических отклонений. Первого человека, слышавшего голоса, мы серьезно не восприняли, мало ли, может временное расстройство психики, или какой другой природный звуковой эффект. В предгорьях и в лесу, особенно нашем, звуковые миражи не редкость.
– Это точно, – с важностью подметил Анодин. – Помню, как-то взбирался на Дальний Таганай. Это последняя, самая дальняя из вершин хребта Большого Таганая, – пояснил он для Шакулина.
– Да, да, я знаю. Я за последние дни неплохо изучил географию района.
– Так вот. Подъем весьма пологий, каменистый, иногда редкие елочки торчат, пространство вокруг без проблем просматривается. Нагнулся, чтобы шнурки завязать. Завязываю и слышу, где-то рядом, как будто метрах в десяти за спиной, кто-то тоже взбирается. Скрип сапог, шуршание камней. Потом вроде человек остановился и стал тереть друг об друга штанины или ткань. Оборачиваюсь – никого. Вообще никого.
– И что же это было? – после некоторой паузы спросил Шакулин.
– Да толком не понял я. Может, ветром звук принесло. Может, еще как-то. На вершинах звуков немного, цивилизации рядом нет. Вот и носятся такие галлюцинации. Кстати, я с Дальнего один раз ночью звуки идущего поезда слышал, – обратился Анодин уже ко всем остальным. – Хотя до железной дороги от туда километров сорок напрямки. Вот так-то.
Все притихли, Шакулин обдумывал только что услышанное.
– Но вернемся к моим психам! – провозгласил Моляка. – Значит, мы остановились на том, – с широкой улыбкой продолжал он, – что первого такого слухача мы не очень восприняли всерьез. Но дальше – больше. Периодически к нам стали обращаться за консультацией в поликлинику другие люди с подобными же жалобами. В итоге, я и двое моих коллег заинтересовались этой проблемой. Обобщили полученные показания, и вот, что мы получили. Я уже говорил, что, как правило, в голове начинают звучать какие-то короткие команды. Голос странный, с неким металлическим оттенком, вроде как. Своеобразный говор, не совсем, как утверждали пациенты, человеческий. – Моляка выразительно поднял брови. – Не знаю, правда, что значит – не совсем человеческий. Далее. География таких явлений весьма специфическая. Эффект чужих мыслей, как мы его назвали с коллегами, проявляется в таких местах, как область около скал Три брата, в лесистых местах близ верховий Малого Киалима, и в местности у подножия хребта Долгий мыс. То есть, если посмотреть по карте, то это вполне определенный район, между Круглицей, Долгим мысом и Дальним Таганаем.
Шакулин в уме воспроизводил карту.
– А что там может быть, в этой области? – спросил он у всех.
– Есть одно предположение, – вступил в беседу Анодин. – Мы уже здесь, товарищ лейтенант, совещались по этому поводу не раз. Это может быть как-то связано с тем, что где-то в том районе находится староверское кладбище.
Шакулин аж выпрямился, вопросов становилось все больше.
– Я лично верю в эту гипотезу, – продолжил Борис Петрович. – Мой дед иногда встречался, в свою бытность, в лесах со староверами. Но об этом лучше Валерий Викторович расскажет. Он у нас более информированный источник.
Лейтенант перевел взгляд на Нестерова.
– Сейчас, я просчитываю, с чего начать. – Директор музея ненадолго задумался. – В целом, никто толком не знает, с какого времени это началось, понятно, что после основания города, когда сюда вместе с заводом пришли и церковнослужители, несшие с собой православие. Но многие, особенно те, чьи предки издревле жили в этих местах, новую веру принять не пожелали. Дальше, история темная. По особому указу, таких людей, а то были старообрядцы, стали вылавливать. Церковь их нарекла раскольниками. Поймав в Златоусте и окрестностях в течение месяца большинство из них, было решено всех сразу казнить, закопали тела в братских могилах, как раз где-то там, в районе Трех братьев. После этого оставшиеся на воле старообрядцы, не желавшие принимать православия и отрекаться от своих верований, начали уходить из города в леса, на север и северо-запад от Златоуста, подальше от города. Скрывались они преимущественно на Юрме и вдоль течения Большого Киалима, там особенно дремучие леса, что сейчас, что в ту пору. Темные, непролазные. Скиты их располагались под землей. Ведь гонения на раскольников продолжались, каждого пойманного ждала участь предыдущих, уже похороненных. Поэтому скиты строились с особой тщательностью. Они маскировали жилища гранитными и сланцевыми плитами, обсаживали кустами, сверху искусно обкладывали вывороченными деревьями, травой и мхом. Все это настолько естественно смотрелось, что человек мог спокойно ходить по крыше скита, даже не догадываясь, что под землей в полутора-двух метрах находятся люди.
– Мой дед знал одного скитника, – снова вступил в беседу Глазьев. – Так что, это истинная правда. А жилища их непосвященному не сыскать было.
– Тогда, если я вас правильно понимаю, – Шакулин чуть приподнял обе руки. – Вы клоните к тому, что мысли, приходящие туристам в той местности, как-то связаны с раскольниками? И их кладбищем?
– Да, Сергей, вы правильно поняли, – ответил Нестеров. Прямой взгляд директора музея говорил о том, что даже если Шакулин сейчас рассмеется ему в лицо, это никак не изменит его мнения. – Много вещей в нашем мире не поддаются иногда логике вещей.
Шакулин и не пытался выразить скептицизма по поводу связи между братскими могилами раскольников и голосами в головах туристов. Это идея была как минимум любопытна и не чужда его разуму, лейтенанту самому стало интересно продумать далее, что все это может означать. Хотя бы так, чисто умозрительно, как одна из версий.
– Тогда, товарищи, мы что же, имеем дело с привидениями, чьи души что-то нашептывают…?
– Громко говорят с металлическим оттенком, – вмешался Моляка с фирменной ухмылочкой на лице.
– Хорошо, – поправился Шакулин, – громко говорят проходящим в тех местах людям команды, типа «убирайся отсюда!» или «зачем пришел?». Правильно, Алексей Алексеич?
– Точно, именно эти фразы.
– То есть души умерших староверов прогоняют туристов прочь, так?
– Похоже на то.
– А зачем, почему они их могут выгонять?
Моляка, улыбаясь, пожал плечами:
– Наверное, вы бы тоже прогоняли прочь со своего огорода какого-нибудь чужеземца.
Вдруг в разговор вмешался до этого отмалчивавшийся Андросов:
– Там просто нужно табличку повесить – «По кладбищу не ходить – голоса!»
Кто-то из присутствовавших тихо рассмеялся, но большинство ограничились легкими улыбками.
Не изменилось только выражение лица Глазьева, который периодически поглаживал свою бороду.
– Но вы все постоянно забываете одну вещь, – сказал он. – Как же тогда быть с тем, что мой отец слышал подобные же голоса в совершенно другом месте, за пределами треугольника Долгий мыс – Круглица – Дальний. Я еще раз напомню, он несколько встречал голоса у Таганайского ручья возле Киалимской пади.
– Да, я помню. Ваш случай, конечно, исключение из правил, – задумчиво ответил на этот выпад Моляка. – Тогда версия с душами умерших раскольников несколько пошатывается. Если конечно ваш батюшка, Владимир Дмитриевич, не слышал какие-то иные голоса.
– Какие такие иные? – уже с нажимом проговорил Глазьев.
– Ну, мало ли, что может прислышаться на Киалимской пади. Болото все-таки, выделяет различные газы, в том числе, веселящий. Были люди, которые там под действием таких газов и русалок видели, и с водяным общались.
– Он не на болоте был тогда, – не унимался Глазьев, доказывая свою правоту, – а в чащобе, недалеко от пади.
Моляка поднял обе руки вверх в знак того, что он сдается и просто не хочет спорить, хотя остается при своем мнении.
– Как хотите, Владимир Дмитриевич.
Повисла обычная для долгих бесед тишина, разграничивающая темы. Молчание прервал Шакулин:
– Так, все что вы сказали – очень интересно, конечно же. Однако, какое отношение это имеет ко мне? Вы же не просто так меня позвали, не обсудить же аномалии местности?
Шакулин посмотрел в глаза Нестерову, ожидая от того ответа. Но ответ пришел от другого человека.
– А вы знаете, товарищ лейтенант, что Коробов жив? – чуть повысив голос, с некоторой ноткой сенсационности сказал Моляка.
Шакулин стал лихорадочно в голове перебирать фамилии. «Коробов», вроде в последнее время ему встречалась такая фамилия.
– Я вам подскажу, – видя некоторое замешательство чекиста, продолжил Моляка. – Он и его друг Порогин стали первыми жертвами в позапрошлом году. Помните, их нашли на тропе, ведущей к Откликному гребню.
Шакулин уловил, о ком идет речь. Это были первые пострадавшие по их нынешнему с Листровским делу. Порогина порвал оборотень или кто там сейчас орудует на Таганае, Коробов же умер от остановки сердца, как постановили тогда врачи.
– В каком смысле он жив? – недоверчиво спросил Шакулин.
– В прямом, Коробов был не из Златоуста, он из Свердловска. Врачи констатировали его смерть. Его положили в цинковый гроб и отправили в Свердловск.
– Откуда вы все это знаете? – Шакулин отнесся с нескрываемым подозрением к выкладываемой информации.
– Мой друг работает в психиатрической больнице в Свердловске. Но обо всем по порядку. Когда гроб доставили в свердловский морг, выяснилось, что тело ни грамма не разложилось.
Шакулин сидел в напряженной позе, сощурившись, глядя на Моляку, и пытаясь понять, что за лапшу ему тот сейчас развешивает на уши.
Моляка сделал паузу, выделяя, что настает главный момент в его повествовании.
– Оказалось, что все это время Коробов находился в коме, причем весьма своеобразной, его сердце действительно почти не билось. Часто оно просто останавливалось на пару минут, а потом снова начинало идти, как неисправные часы. Год назад Коробов вышел из комы. Сейчас он даже в сознании, вот только стал откровенным психом. Его поместили в психиатричку, а мой друг – его лечащий врач.
Моляка довольный откинулся на спинку кресла.
– Этого не может быть, – чуть подумав, возразил Шакулин. – Мы бы об этом узнали.
– Похоже, в данном случае, ваше ведомство неосмотрительно забыло про Коробова, как вы могли это упустить для меня загадка. – Моляка продолжал сиять.
Нестеров кинул на него многозначительный взгляд, смысл которого сводился к тому, что Моляке следует поумерить свой пыл в разговоре с Шакулиным, а то их всех, чего доброго, могут забрать в стены этого самого ведомства, причем надолго.
 – Так что же, Коробов жив? – то ли рассуждал про себя, то ли задавал вопрос ко всем Шакулин. – Но тогда. Тогда он может знать, что на самом деле произошло в тот день. – Шакулин выглядел возбужденным, было понятно, что сейчас в его голове мысли несутся со скоростью метеора. – Он может знать, кто убил Порогина, а возможно и всех остальных. – С этими словами он посмотрел на Моляку.
– Согласен, – коротко ответил он. – Тем более что в редкие минуты, когда к нему возвращается здравый ум, он утверждает, что слышит чьи-то голоса.
– Раз вы говорите, что он псих, – возразил Шакулин, – то, возможно, это его личные голоса.
– Угу, – кивнул Моляка, – возможно. Нечеловеческие с металлическим оттенком? Именно такие он слышит.
Шакулин задумался на пару секунд.
– Коробова надо тотчас же перевезти сюда, в Златоуст. В вашей, Алексей Алексеич, больнице есть все необходимое для его содержания?
– Однозначно, у нас есть все.
После слов Моляки к Шакулину вплотную подошел Нестеров, и чуть понизив тон, спросил:
– Вы сможете его перевести в нашу больницу?
– Думаю, что да. По крайней мере, если он транспортабелен, то это в нашей власти.
– Я почему спрашиваю. Ведь тогда многое может стать ясно. Впервые мы получим… – Нестеров быстро поправился. – Точнее вы получите живого свидетеля нападения оборотня.
Шакулин посмотрел в глаза Нестерову и тоже негромким голосом добавил:
– Ну, а если это не оборотень, Валерий Викторович?
– В любом случае, мы узнаем кто это.
– Хватит там шептаться, – не выдержал такой интимности Моляка, – все равно все слышно. Оборотень там или нет, я узнаю. Просто введу его в гипноз, и он расскажет все, как было. И мы наконец подтвердим или опровергнем миф! – провозгласил в конце он.
При этих словах, Анодин с Глазьевым, не сговариваясь, еле слышно снисходительно хмыкнули.
– Тогда решено, я думаю, мы с капитаном сможем добиться, чтобы Коробова доставили в Златоуст.
Мысли Шакулина энергично бегали, он подумал, что надо поскорее лететь домой и звонить Листровскому. Однако в голове висела какая-то недорешенность задачи. Он пока не мог понять, что его беспокоит.
Нестеров сел обратно в свое кресло. В кабинете воцарилась тишина. Однако единственным человеком, кто ее почти не замечал, был Шакулин, он усиленно курсировал в пространстве своего мозга.
Вдруг вновь вмешался Моляка:
– А знаете, что самое интересное мне сообщил об этом Коробове мой друг? Больной несколько раз, находясь в бреду, кричал, цитирую: «Они же меня предупреждали!», и после этого начинал истошно звать Порогина по имени. Так что, похоже, голоса о чем-то его предупреждали тогда в лесу.