Глава 9 - Кричащая тварь

Смеркалось очень быстро, лес погружался в оглушающую тишину. Радость Колямбо от того, что он выбрался из чащи к более-менее знакомому месту, постепенно улетучивалась. На часах было уже шесть вечера. Он понимал, что на счету каждая минута, надо было на что-то решаться. Оставаться здесь, еще на одну ночь в этом лесу в полном одиночестве или быстро мчаться отсюда, пока еще хоть что-то видно. Но куда? Назад в Златоуст? Далеко. Даже если он в этот раз ничего не спутает, то это как минимум пять часов ходьбы. И заметьте, по черному дремучему лесу. Теперь его не будет гнать желание помочь другу, как вчера желание спасти Димку, его не будет гнать и уверенность в том, что он выйдет к их лагерю. После того, что он пережил за последние сутки, он наверняка будет шарахаться от каждой кривоватой ветки, и за каждым стволом или кустом – видеть либо лохматые безобразные тени, либо образ старушки-призрака. А вдруг она еще и светится? От этих мыслей у него по спине пробежал холодок. Поход на Златоуст отпадал, однозначно.
Можно попробовать рвануть к лесникам на кордон, в ту сторону, куда вчера отправилась Муха. Надо же, именно она стала последним человеком, которого он видел! Больше люди ему не встречались. Если не считать старушки. Но она же призрак. Зубарев вроде говорил, что до кордона отсюда недалеко. Но что значит недалеко? Недалеко, это сколько? К тому же в темноте он опять может чего-нибудь напутать. А в той стороне Колямбо вообще ничего не знал. Его карта, мысленно нарисованная за последние пару дней в голове, по направлению кордона была обозначена только белыми пятнами с избушками кордона посреди них.
В лесу стало совсем темно. Колямбо оценивающе оглядел окрестности. Сейчас он по-прежнему стоял на той самой террасе одного из Трех братьев, где они вчера разводили костер. Он нервно поежился, обстановка вокруг не привлекала своей дружелюбностью. Каким образом он почти всю ночь вчера шастал по лесу без особого страха, он уже не понимал.
– Похоже, я был не в себе, – чуть слышно проговорил Колямбо под нос.
Он сделал два шага, снег громко заскрипел под его ногами. Колямбо замер. Откуда такая тишина, что скрип снега разносится по всей округе? Она будто преследует его сегодня. Даже вчера на опушке не было такого эффекта. Та тишина была завораживающей, приятной, наполненной пространством. В ней чувствовалась жизнь. Вчера он ощущал себя младенцев, попавшим в лоно природы. Он был вроде чужим в том лесу, но он ощущал себя частичкой всего того, что его окружало. Там было хорошо. А здесь, здесь тишина буквально резала слух. Если там, на опушке, ночью, ему казалось, что лес вокруг него находится в легкой естественной и прекрасной дреме, то здесь его клевало четкое ощущение, что весь лес вокруг жутко напрягся и смотрит прямо на него воспаленными глазами. Сейчас лес был ужасен.
Колямбо как-то инстинктивно попятился к стене скалы, что была за его спиной. Скала казалась чем-то иным, неким островком нейтральной территории. Вдруг Колямбо на что-то наступил. Это было так неожиданно, что он чуть было не закричал. Он как ужаленный отпрыгнул в сторону. На секунду ему показалось, что это мышь, застывшая на снегу. Мышь в этих условий была не самым грозным явлением. Колямбо присмотрелся получше. Маленький предмет на снегу приобрел прямоугольные очертания.
Это был простой коробок спичек. «Берегите лес!» – гласила надпись на этикетке коробка.
– Обязательно, – буркнул Колямбо, счищая с коробка остатки снега. Спички были сейчас как раз кстати.
– Надо бы костер развести, а то как-то совсем фиговато становится. – Он говорил специально вслух, очень-очень тихо, но тем самым немного сгонял с себя нависший страх. Главное, чтобы его не слышала чаща.
«Надо дрова, надо веток найти».
Он обернулся вокруг себя, на террасе валялось несколько маленьких веточек и пара недогоревших поленьев более серьезной толщины. Этого всего максимум хватило бы минут на десять-двадцать, если бы вообще костер разгорелся, мелких веточек было недостаточно.
«Это что же, надо валить со скалы, вниз, собирать хворост?»
По его телу промчалось целое стадо противных холодных мурашек, его аж передернуло.
«А ты еще говоришь, что можно идти на кордон или к городу. Да тут со скалы то сойти в чащобу страшно».
Колямбо медленно двигал плечами, по которым все еще носились здоровые мурашки. Он как запуганная дичь озирался на стоящую вокруг скалы темень дремучего леса.
«Какие-то дурацкие скалы. Вот бывают скалы, стоят себе спокойно на голом месте или на берегу моря. А эти нет, прямо в зарослях!».
Он снова обозрел глазами деревья перед собой, как пограничник, осматривающий участок контрольной полосы. Колямбо поймал себя на ощущении, что между темными силуэтами елей пространство представляет из себя не что иное, как пустые провалы, еще более черные зияющие пустоты, через которые наподобие черных дыр в космосе вытекает прочь с этого места любой звук. Оставалась только ужасающая пронзительная глухота, мертвая глухота.
Мурашек размеров со слона становилось все больше на его теле. Колямбо сильно хотелось сейчас держать в руке что-нибудь серьезное, хотя бы его вчерашнюю сучковатую палку-отмахалку. Кстати, он вдруг стал вспоминать, где мог ее посеять. Он четко помнил, что был с ней, когда сегодня утром бежал к Трем братьям. И также четко помнил, что за старушкой шел уже безо всяких палок. Значит, где-то в этом промежутке времени, который все еще не восстановился в памяти, его палка и потерялась.
«Возможно, палка так и лежит у первого из братьев, если считать снизу по склону. Жаль, что я на третьем. Но хорошо, что я могу сейчас рассуждать о таких вещах, как снизу по склону или сверху по склону. Почему же тут так тихо?!»
Колямбо на долю секунды потерял равновесие и невольно перешагнул правой ногой, чтобы не плюхнуться на заднее место. Раздался скрип снега под его бахилами.
– А… Твою мать! – Он настолько естественно выпалил это словосочетание, что оно прозвучало намного громче, чем так его напугавший скрип снега под ногами.
Сейчас ему надо было совсем уж перепугаться, так как теперь то точно этот мертвый лесной мрак его услышал. Но произошло все наоборот, Колямбо почувствовал некое облегчение. Он ведь только что весьма зычно нарушил местное табу тишины и, ничего не произошло.
– Ага, – не слишком громко, обрадовался он вслух.
– Хэй! – отрывисто кликнул он в лес.
Тишина молча переварила его звук.
– Хэй!! – теперь он крикнул это еще громче.
Ему стало несколько страшнее, ведь это было уже слишком дерзко. Страх возвращался обратно. И Колямбо понимал, что либо он сейчас заорет по полной, чтобы навсегда прогнать прочь от себя оцепенение, либо в ужасе заткнется и забьется в самый дальний угол этой волшебной террасы, и, дрожа, просидит там до самого рассвета, пытаясь не шевелиться, чтобы лес даже не разглядел его.
– Э-хэ-э-эй!!! – проорал он в пустоту чащи, и удивился, как резко здесь обрывается звук, и вправду как будто черная дыра засасывает любые вибрации, летящие в пространстве этого глухого места.
– Мне по фигу на все, вы поняли! – продолжил голосить он. – Мне по фигу на всех вас! – с этими словами, пока там лес занят его криками, он начал быстро высматривать, где неподалеку от скалы лежат более-менее большие ветки, могущие подойти для костра.
Беглый осмотр показал, что в принципе рядом их вполне достаточно. Даже не отходя далеко от скалы, его крепости на сегодняшнюю ночь, можно было легко насобирать на вполне приличный костерок. Вот только нужно сойти вниз.
– Мне бы палочек найти! – Колямбо громко ознакомил чащу со своими планами, надеясь, что такая окончательная дерзость может уравнять его в правах с местным окружением. Мол, не боюсь, так что вы мне тут ничего не сделаете. Но тогда и двигаться надо не с опаской, а быстро и уверенно.
«Пошли!» – мысленно скомандовал он себе, потому как подобные внутренние переговоры оглашать на всю округу было как раз необязательно. Чтобы не догадались, что он блефует, и что в его руках нет даже пары шестерок.
«Танцевать так с музыкой!»
«Запевайте братцы!»
Он стал петь про себя песенку семерых козлят из мультика:
«На-на-на-на, на-ра-на-на-на!»

Шакулин вошел в кабинет ровно в девять утра.
– Доброе утро, Евгений Палыч!
– Доброе, доброе.
Листровский смотрел в свои бумаги, но был спокоен, не то, что вчера.
Лейтенант снял плащ и прошел к своему столу. Сел и снова взглянул на Листровского. Тот, казалось, без особо интереса что-то изучал.
– Здесь приказ о вашем переводе отсюда в Москву в наш отдел. – Листровский показал бумагу лейтенанту. – Можете взять.
Шакулин сделал пару шагов, взял лист из рук капитана и, не отходя обратно, стал быстро читать содержание.
– Когда, Сергей, мы с вами здесь все закончим, вы должны будете весело собраться всей семьей и в путь.
По лицу Шакулина было видно, что он скорее доволен, чем насторожен, хотя уж больно все быстро и неожиданно произошло. Бац, и сразу почти ни с того, ни с сего, в центр. Тогда их нынешнее дело оборотня просто подарок судьбы. Листровскому понадобилась помощь, дело оказалось много серьезней и запутанней, чем изначально виделось в Москве, а плодить посвященных было совершенно не нужно. Шакулин же итак в теме. Плюс, забрав его после окончания операции с собой в Москву, можно будет не волноваться о том, что подробности выйдут на поверхность. Нормальный исход, неглупый молодой парень в отделе, уже с опытом в «боевой» обстановке.
Итак, Шакулин теперь в главной конторе. Он попробовал мысленно представить себе Лубянку. Как-то пока было далековато. Он сел обратно к себе за стол. Похоже, теперь ему лучше играть с Листровским в открытую.
– Евгений Палыч, помните некто Коробова, который умер от разрыва сердца во время первого нападения нашего или наших существ два года назад?
– Ну, и? – Листровский даже не оторвал взгляда от своих бумаг.
– Он жив. Лежит в психиатричке в Свердловске.
– Что за чушь? Откуда сведения?
Губы Шакулина тронула ухмылка. «А действительно, как ему сказать, откуда сведения?»
– Позавчера, у Монблана, Андросов вполголоса пригласил меня зайти к директору музея, не сказав зачем, причем в определенное время.
Листровский оправился в кресле и слегка нагнул голову набок, внимательно слушая.
Шакулин продолжил, он уже отложил свой приказ в сторону, и рисовал ручкой на чистом листе бумаги некие треугольники, возможно горы, но смотреть в глаза своему начальнику не хотел.
– Вчера я пришел туда. И попал на заседание кружка любителей таганайской природы. Как-то так они себя называют. Состав участников: сам Нестеров, его друзья – Глазьев (дневники его, помните?) и Анодин, вроде натуралист местный, всем за пятьдесят, ну или около того. Кроме них, Андросов, видимо, не играющий особой роли в этом кружке, и еще был очень интересный и примечательный товарищ, Моляка Алексей Алексеевич, психиатр, работает в психиатрической клинике, занимается всякого рода аномалиями мозговой деятельности, как я понял, ему, пожалуй, лет тридцать пять.
Шакулин перевел взгляд на Листровского. Они пять секунд смотрели друг на друга.
– Мило, и что же дальше? – подстегнул капитан к дальнейшему рассказу.
Шакулин снова принялся чертить треугольники.
– Сначала разговор велся о том, что на Таганае много необъяснимых вещей происходит. Кстати, об оборотне ничего не говорили, – отдельно заметил лейтенант. – Моляка стал увещевать о каких-то голосах, которые слышат туристы в определенной местности Таганая. Вроде как голоса не могут быть плодом воображения людей, так как все слышат примерно одни и те же фразы, а тембр и звучание этих голосов не похожи на человеческие, с неким металлическим оттенком. В конце же Моляка вдруг выдал, что имеет информацию о том, что Коробов жив, а его коллега в Свердловске как раз сейчас им и занимается. А главное, что Коробов твердит, будто не за долго до нападения слышал команды от какого-то голоса с металлическим оттенком.
По выражению лица Листровского стало заметно, что он усиленно что-то просчитывает или сопоставляет.
– Так, я понять не могу, – начал он. – Каким образом, он оказался жив, когда был мертв?
– Моляка утверждает, что Коробов был в коме, в какой-то специфической, потому врачи и констатировали остановку сердца.
– Кто такой этот Моляка? – в голосе Листровского сквозило некое возмущение. – Почему он знает то, что не знаем мы?
Шакулин пожал плечами.
– Мне тоже интересны причины, по которым наше ведомство оказалось не оповещенным об изменении состояния Коробова. А Моляка знает только потому, что его друг оказался врачом этого товарища.
Листровский немного побарабанил пальцами.
– Так, значит, Моляка хочет перевезти с нашей помощью Коробова сюда?
– Да, исследовать больного на предмет голосов, которые он слышал в тот день. Хотя…
Листровский поднял глаза на Шакулина.
– Ведь Коробов, возможно, видел нападавшего, – продолжил лейтенант, а Листровский подтверждающе кивнул головой.
– Вот, – капитан пару раз акцентировано ткнул указательным пальцем по столу. – Надо проверить этого товарища Моляку по полной программе. Слабо верится, что им движет исключительно наука. Как он себя вел? Как выглядит?
– Что интересно, он лысый, – начал с усмешкой Шакулин, но сразу стал серьезным. – Ведет себя очень уверенно, даже самоуверенно, несколько независимо от остальных нестеровцев, в общем-то, нагловатый, но не хам, часто влезал в беседу своими комментариями, перебивая других. Сам Нестеров говорит, что познакомился с Молякой в Ленинграде во время его защиты, был поражен тематикой диссертации, ну и что-то в таком духе. Видимо, их негласный кружок был на голодном пайке без такого специалиста. Похоже, некоторые факты о таганайских происшествиях они не могли объяснить, а Моляка наверное смог, хотя бы отчасти. К примеру, вот эти самые голоса, которые слышат туристы в строго заданном треугольнике таганайской местности.
– Что за треугольник?
– Хребет Долгий мыс, горы Круглица и Дальний Таганай, где-то в той местности было кладбище староверов.
Листровский скептически поморщился, что видимо относилось к кладбищу, и добавил:
– Похоже, мне надо заняться местной географией вплотную.
Шакулин дорисовал очередную геометрическую фигуру на бумаге.
– А что вы думаете на счет голосов, Евгений Палыч? Тех, что с металлическим оттенком.
Листровский выразительно выдохнул.
– Сергей, вы опять хотите вернуться в область сверхъестественного?
– Но ведь что-то же они там слышат? Не все же психи?
– Сосредоточимся на Иване и Зине, а потом уже все остальное.
Шакулин принялся чертить дальше. Листровского интересовали только его чудо-звери. Все прочее, либо действительно было ему до лампочки, либо капитан маскирует свой интерес. Но интерес к чему? Вчера днем Шакулин уже был готов и сам напрочь забыть об оборотне и его возможных пришествиях в эти края в более ранние периоды, мало ли что могут насочинять люди. «Глухой телефон» создает со временем немало химер, подлинность которых проверить почти невозможно. Но сейчас, после заседания кружка любителей таганайской природы, перед глазами лейтенанта снова встали фотографии операции спецотряда ВЧК 1924-го года. Что же они тогда уничтожили? Что это было? И связано ли это хоть как-то с тем, что происходит теперь?

В их дверь громко постучали. Листровский с Шакулиным недоуменно переглянулись. Слишком громким и долгим был стук. Обычно так входят не свои, а кто-то другой. Дверь отворилась, ожидания оправдались. На пороге стояли двое людей в кгбэшной форме, Листровский без труда узнал обоих. И очень тихо, так что мог слышать только он сам, невесело присвистнул.
– А это мы, капитан! – с некоторой издевкой поприветствовал их первый из вошедших.
Шакулин тут же вскочил с места, видя перед собой двух полковников КГБ, видимо прибывших из Москвы.
– Молодец, лейтенант! – отметил порыв Шакулина все тот же первый из полковников. – А вот вы, Листровский, могли бы с большим пиететом относиться к своему прямому начальству.
Листровский тоже встал, правда, без особого энтузиазма. Было заметно, что он совсем не рад этим двоим.
– Ну, вы, Иван Николаевич, не совсем мое прямое начальство, – ответил Листровский, – мне всегда казалось, что Артем Алексеевич мое прямое начальство, – он кивнул в направлении второго полковника, державшегося чуть сзади.
– Дорогой мой Листровский. – Первый полковник подошел вплотную к столу капитана. – Запиши, пожалуйста, на своем ежедневнике или где там ты записываешь, что на то время пока мы не очистим этот благодатный край от неких странных животных, пожирающих наших ученых из СКБ-387, твоим прямым начальником буду являться я, полковник Латышев. Усек?
– Усек, – кивнул Листровский и криво улыбнулся.
– Зря не записываешь, – продолжил Латышев все в той же скабрезной манере. – Тебе в ближайшие сутки придется много практиковаться в письменном ремесле.
Латышев взял паузу, сделал два шага от стола Листровского, но вдруг резко развернулся к нему обратно и уже жестким командным тоном добавил:
– Завтра в девять утра у меня должен быть полный отчет о том, что здесь происходит, и чем вы здесь занимались все это время.
Глаза Листровского с небольшим прищуром, означавшим скепсис капитана по поводу всего происходящего, ни чуть не изменились, и продолжали так же, как и раньше, прямо смотреть на Латышева, а вот на его губах мелькнула еле заметная усмешка.
– И не надо мне улыбаться, как Мона Лиза, – процедил Латышев и отвернулся. – Так, лейтенант, выйдете на полчаса, у нас есть разговор.
– С позавчерашнего дня, он является работником моего отдела, – вдруг вступил в разговор полковник Чернов. – Он вместе с Листровским участвует в расследовании.
– А, ну тогда сидите, вас это всех будет касаться. Так, ну что? Давайте, тогда, Артем Алексеевич, расположимся где-нибудь. – Латышев огляделся вокруг, заметил, что справа от него, у стены, прямо напротив стола Шакулина, стоят два мягких кресла, по-видимому, предназначавшихся специально для гостей.
Спустя секунду Латышев с размаху бухнулся в одно из них. Чернов расположился во втором.
– Итак, небольшая вводная, товарищи чекисты, – начал Латышев, и уже менее громко добавил, – мать вашу! – Он взял из рук Чернова кожаную коричневую папку и расстегнул замок на ней, достав пару бумаг. – Итак, у всех нас есть две недели на то, чтобы устранить все помехи, мешающие нормальной работе оборонных предприятий города Златоуста. Изловить или еще лучше уничтожить причины этих помех, читай убить ваших мутантов, и предоставить подробный отчет в Политбюро, в котором желательно не должно быть ни слова об отпрысках барнаульской лаборатории.
– Там искренне полагают, что Иван и Зина были еще в марте 65-го заброшены в Нормандию, – добавил Чернов.
– То есть, ребятки, вы, я так думаю, допираете, – Латышев стал постепенно входить в гневное состояние, – сколько голов полетит, если в Политбюро допетрят, что мы не только провалили барнаульский проект, но еще и сами портим планы введения в строй новых ракетных систем для наших подлодок. И не мне вам объяснять, что сейчас создание мощного подводного флота – задача номер один в государстве.
Повисла некоторая пауза. Видимо все осмысляли значимость дела.
– Ну, это все итак понятно, – проговорил Листровский.
– Да что ты!? – Латышев аж припрыгнул в кресле, развернувшись в сторону стола Листровского. – Тогда какого же хрена вы здесь ни черта не делаете!? А?
Было видно, что Листровский хочет что-то ответить. Но капитан рта открывать не стал.
Чернов решил, что пора от эмоций переходить к делу.
– Лейтенант, обрисуйте обстановку, вы же занимались делом с самого начала.
Шакулина тронуло легкое волнение, обстановка явно была накалена, он стал судорожно перебирать в голове, с чего же начать, и даже привстал со своего стула.
– Вы можете сидеть, – обратился к нему Чернов, – не за чем подниматься.
Шакулин сел обратно.
– Давайте, только покороче, – вставил Латышев, – суть нужна.
– Значит, – начал Шакулин, – первое убийство со звериным почерком произошло 13 августа 1967 года, всего на сегодняшний день найдено девять трупов, последние двое являются сотрудниками упомянутого конструкторского бюро, остальные никакого отношения к секретным объектам не имеют. По данным судмедэкспертизы убийства совершаются двумя разными животными, чем-то напоминающими больших волков. Никаких свидетелей нет. Точнее, почти нет.
– Что означает, почти нет? – резко уточнил Латышев.
– Дело в том, товарищ полковник, что при первом нападении, самом первом, были найдены два трупа. Один – турист Порогин, был убит животным, второй же – Коробов, как считалось, умер от разрыва сердца в момент нападения и следов ранений не имел. Так вот. Выяснилось, что на самом деле, Коробов был в некой странной, нового вида, коме, потому врачи и приняли его за скончавшегося. Год назад он вышел из комы и сейчас наблюдается в психиатрической клинике Свердловска. Мы с капитаном вчера направили запрос на его перевод в местную клинику, поближе к нам.
На лице Латышева не читалось ничего, он похоже слабо представлял значимость данной информации. Чернов же выслушал последнее с явным интересом и пару раз обменялся за головой Латышева многозначительными взглядами с Листровским.
– Это все, чем вы можете похвастать? – со вновь зарождающимся гневом осведомился Латышев и уставился на Листровского. – Вы уверены, что это именно ваши звери здесь охотятся на людей?
– Уверен, – ровным тоном сказал капитан. – Это они, причем один из них кажется мутировал далее, что по условиям эксперимента было вполне вероятным. Поэтому характер ранений и строение челюстей у них несколько отличаются.
– Прекрасно, – подытожил Латышев. – Теперь слушаем сюда! Я уже отдал приказ, чтобы без специального разрешения никто из жителей города в горы не уходил. Но, ясное дело, что все равно народ будет туда мотаться, ну, уж, по крайней мере, работники закрытых объектов не сунутся. Ваша же задача – любыми доступными методами изловить обоих зверей и нейтрализовать. И меня мало интересует, как именно вы это сделаете.
Латышев, кажется, еще что-то хотел добавить, а потому нервно поерзал в кресле.
– Артем Алексеевич, – обратился он к Чернову. – Огласи товарищам информацию по Барнаулу. Они ведь не в курсе?
Шакулин с Листровским с любопытством уставились на своего прямого начальника. Чернов же аккуратно взял из рук Латышева те два листа бумаги, что тот вытащил из папки вначале разговора.
– На прошлой неделе, – Чернов постучал пальцем в ту часть листа бумаги, где видимо была обозначена дата, оперативниками Барнаульского управления был таки найден старший научный сотрудник Баладищев Е.Н., который и производил введение дозы транквилизаторов объектам «Иван» и «Зина» перед их транспортировкой, – последние несколько слов Чернов зачитал из листа бумаги. – Короче, этот Баладищев Е.Н. неправильно рассчитал дозу, в виду того, что в предыдущий перед отправкой день хорошенько погулял на свадьбе своего друга. И вправду, свидетели со свадьбы утверждают, что Баладищев налакался по полной программе и под конец свадьбы чуть ли не носом в тарелке лежал. Когда груз уже был отправлен, по словам научного сотрудника, его что-то подсознательно беспокоило. Дома пересчитал, и, оказалось, ошибся, влил почти в два раза меньше положенного. Осознав просчет и возможные последствия, быстро собрался и ушел из дому. Жил один, так что мог себе такое позволить. В общем, несколько месяцев скрывался в горах, Алтай все-таки, последние три года занимал бесхозную избушку в одном из небольших горных селений, жил натуральным хозяйством. Там его и накрыли. Судя по всему, не врет. Детектор тоже показал правдивость его слов. Таким образом, преднамеренность раннего пробуждения Ивана и Зины в вагоне спецпоезда не подтверждается.
– Вам теперь меньше работы, – заметил Латышев. – Хвосты диверсии искать не нужно, так как диверсия места не имела.
Листровский, что-то просчитывая, смотрел в окно. Шакулину было сложнее, он сидел прямо напротив полковников и под их взглядами не мог себе позволить даже начать рисовать свои сложные геометрические фигуры.
Латышев встал с кресла, за ним последовал Чернов.
– Итак, завтра отчет мне на стол, – распорядился Латышев. – И живее работайте, товарищи, – он сделал в воздухе несколько характерных круговых движений руками. – Живее, две недели на то, чтобы поймать и обезвредить.
– Есть, – ровно ответил Листровский.
Ответ был неожиданным для Латышева, который похоже привык, что Листровский не слишком сильно прогибается перед начальством, а потому оценивающе посмотрел на капитана, пытаясь определить, что значит это нехарактерное для Листровского «есть» –  следование уставу или какая-то поддевка.
– Работайте, – грозно добавил Латышев, и они с Черновым вышли из кабинета.
Дверь за ними закрылась. Шакулин в задумчивости скреб пальцем по поверхности стола. Листровский глубоко, но сдержанно выдохнул, и подошел к окну.
– Получается, Евгений Палыч, – заговорил Шакулин, – что дело выходит весьма однозначное. Никаких диверсий. Вы зря искали человеческий след в этом зверином деле.
Листровский, ничего не отвечая, продолжал смотреть в окно. Через открытую форточку в кабинет доносились звуки с улицы и чириканье воробьев в обилии восседавших на деревьях вокруг здания.
– Вообще странно, – решил продолжить лейтенант. – Работник секретной лаборатории первого уровня перед днем, когда ему предстоит провести важную процедуру, направляется на праздник к своему другу…
– На свадьбу, – поправил Листровский, уже успевший взять со стола сигарету и закурить.
– Ну, пусть на свадьбу, но нельзя же было надираться так.
– Да, глупо все как-то, – по Листровскому было видно, что он несколько разочарован таким поворотом.
Шакулину казалось, что именно человеческий след завлекал капитана в их деле много больше, чем сами объекты. Поэтому сейчас не было ничего удивительного в поведении Листровского. Капитану виделось, что зверей специально «разбудили» пораньше. Теперь его задача, по сути, сводилась к банальному «поймай». Никаких запутанных схем или невидимых на первый взгляд связей. Детективность дела для Листровского исчезала, а, похоже, именно это было главным двигателем в его работе.
– Как же он там жил три года? – задал вопрос Шакулин, по-видимому подразумевая недотепу научного сотрудника из Барнаула, неправильно рассчитавшего дозу. – Ведь где-то же прятался, в горах, один.
– Он затем поселился в неком горном поселке, – поправил капитан.
– Но до этого же почти полгода где-то скрывался.
Листровский, наконец, развернулся от окна.
– Смотри, лейтенант, ты не рассчитай неправильно дозу, чтобы потом в горах не скрываться. – Листровский сдобрил фразу улыбкой, чтобы она не прочиталась Шакулиным как некая завуалированная угроза-предупреждение.
Однако Шакулин именно за предупреждение ее и принял, хотя в ответ на улыбку Листровского, которую сегодня окрестили улыбкой Моны Лизы, он ответил своей, такой же натянутой.
– Ну, и что мы теперь? – Шакулин вопросительно воззрился на своего коллегу.
– У нас есть две недели, чтобы найти этих зверюг. Это даже неплохо, что Латышев перекроет все дороги в горы. Возможно, они проголодаются, и будут более активно реагировать на приманку.
– А чем приманивать-то будем?
– Посмотрим, – неопределенно буркнул капитан. – Лучше понять, где их ждать.
– У меня есть соображения, где конкретно можно приманить Ивана с Зиной.
– Ну-ну, и какие же?
– Надо отметить на карте все места, где они совершали нападения, и первый номер и второй. Я так, прикидывал в уме пару раз. Возможно, это что-то даст.
– Возможно, – проговорил Листровский и снова подошел к окну.
Скоро им обоим предстояло выйти за стены учреждения на природу. К тому же их променад мог стать весьма продолжительным.

Листровский с Шакулиным захлопнули двери их серой служебной «Волги».
– Вот она, кладовая уральских психов, – Листровский оправил пиджак и первым направился к ступенькам крыльца.
– Городская психиатрическая больница, – прочитал вслух вывеску Шакулин и огляделся по сторонам. – Да, хорошее место, тихое. Деревья, нешумная улица, людей не так много вокруг.
– Хотите отдохнуть здесь, лейтенант? – Листровский уже начал подъем.
– Позже, Евгений Палыч, позже. Думаю, после того как мы закончим это дело, многие захотят отдыха в подобном учреждении. – Шакулин вскочил на первую ступеньку.
– Сергей, вы вчера отметили места, где звери совершали нападение? – с этими словами капитан услужливо открыл перед лейтенантом дверь и показал тому рукой, чтобы он шел вперед.
– Спасибо, – Шакулин прошмыгнул внутрь. – Извините, не успел, но обязательно сделаю сегодня.
Кгбэшники оказались в окрашенном в светло зеленые тона безлюдном недлинном коридоре, в конце которого находилась лестница наверх. Справа от них оказалось окно администратора, из которого с некоторым подозрением сейчас на них смотрела женщина в белом халате, которая видимо и являлась самим администратором.
– Вам что, мужчины? – не совсем грозно, но и не очень дружелюбно вопросила она.
Листровский не особо удостаивая ее вниманием, полез в карман, продолжая оглядывать помещение. В его руке показалось удостоверение с очень толстой бордовой корочкой. Он резким движением прилепил его, предварительно раскрыв, к окну администратора.
– Нам нужен Моляка Алексей Алексеевич.
При виде содержания удостоверения глаза тетки в халате существенно расширились.
– А это… Моляка. Да, сейчас. – Она стала как-то судорожно листать свой журнал с записями. – Сейчас, сейчас, – лепетала она уже совсем не грозным голосом. – А вот. Кабинет 314. Это на третьем этаже. Вон там, лестница. Как выйдете с нее, сразу направо.
Она не договорила, так как кгбэшники уже двинулись к лестнице, основные координаты итак были понятны.
Они поднялись на третий этаж, который тоже представлял из себя один длинный коридор, с такими же светло зелеными стенами и был бы не менее пустынным, если бы не медсестра, силуэт которой виднелся почти в самом конце помещения.
– Вот, – капитан остановился перед дверью кабинета 314. – Стучите, лейтенант, вы же с ним знакомы, не я.
Шакулин поднес руку к поверхности двери, но так и не успел постучать. Дверь открылась, перед ними в проеме стоял Моляка и иронично улыбался.
– Здравствуйте, товарищи! – он отошел чуть в сторону, давая войти чекистам. – Прошу вас, проходите.
Кгбэшники прошли.
– Знакомьтесь, капитан. Это Моляка Алексей Алексеевич. – Шакулин открытой ладонью показал на доктора.
– Очень приятно, – вообще безо всякого выражения сказал Листровский и в среднем для себя темпе протянул руку для приветствия. – Капитан Листровский.
Моляка взял вдруг паузу, по-прежнему улыбаясь, и глядя прямо в глаза Листровскому. Доктор выдержал паузу ровно настолько, насколько она могла показаться приличной и не оскорбительной, и пожал руку капитану КГБ.
– Очень приятно, – четко отделив слова, ответил на приветствие Моляка.
Шакулин наблюдая за всем этим со стороны внутренне выдохнул, когда Моляка таки протянул руку, не став медлить еще одну-две секунды, хотя от него вполне можно было того ожидать. «Хитрый психологический ход, – подумал он. – Вот только, пожалуй, лучше не с Листровским, если конечно ты, Моляка, не самый гениальный гений из всех психиатров».
– Ну, где наш больной? – осведомился капитан, предпочитая не проходить дальше в кабинет доктора.
– В отдельной палате, как и приказал ваш начальник сегодня утром, – ответил Моляка.
Кгбэшники переглянулись между собой.
– Какой начальник? – с подозрением уточнил Листровский.
– Полковник Латышев, слышали о таком? – При этих словах Листровский ухмыльнулся про себя, а Моляка продолжил: – Нам здесь целый инструктаж провели его работники, в конце которого я, еще два доктора и три сестры, которые будут присматривать за Коробовым, были подписаны этими товарищами на неразглашение государственной тайны. Никогда бы не подумал, – с иронией продолжил Моляка, – что, работая в психиатричке, прикоснусь к государственной тайне. – Он сверкнул глазами.
Оба чекиста прилично призадумались. Листровский понял, что в общем-то ничего неожиданного не произошло, Латышев и его подчиненные просто очень быстро, даже слишком быстро, делают свою работу – максимально ограничивают возможности выхода информации за пределы определенного круга людей. В принципе, это нормально. Вот только в пасть к волку полезут все равно они с Шакулиным, а не кто-то другой.
– А вы, доктор, лучше пореже говорите о том, что обладаете государственной тайной, – жестко проговорил Листровский, желая слегка осадить слишком вольготно державшегося перед ними Моляку. «Слишком уж ты весел, лысый врач», – пронеслось в голове капитана.
Моляка все уловил очень точно, его выражение лица в момент приобрело деловой вид.
Листровский взял небольшую паузу, сделал пару шагов внутрь кабинета, осмотрел его обстановку и снова повернулся к Моляке.
– Что сейчас делает больной? Мы хотели бы к нему пройти.
Моляка почти открыл рот для ответа, когда Листровский добавил:
– Кстати, а полковник или его люди заходили в палату?
Доктор отрицательно покачал головой.
– Нет.
Листровский еще немного помедлил, глядя в пол.
– Ну, хорошо, тогда пройдемте к нему.
Они поднялись на следующий этаж, прошли через какой-то надземный переход и попали в другой корпус, в котором собственно и содержались сами больные. Все те же бледно зеленые цвета продолжали преобладать на стенах помещения, однако здешние коридоры были намного путанее и вертлявей, чем в том корпусе, из которого они вышли. Шакулин иногда останавливал взгляд на встречавшихся по дороге людях в пижамах, пытаясь во внешнем облике определить, насколько нездорово их душевное здоровье, но внешне все встретившиеся вели себя обычно.
В коридорах был минимум мебели, точнее ее вообще не было, одни голые стены.
– Прошу вас, – Моляка остановился перед входом в палату 17 и жестом предложил чекистам войти туда.
В достаточно просторной комнате, посреди которой прямо у окна стояла кровать, царило полное безмолвие. На койке, опершись спиной на подушку, сидел человек лет сорока-сорока пяти. На нем была серо-белая пижама в какую-то мелкую полоску. Волосы на голове не расчесаны, говоря конкретней, они слиплись, и очень походили на копну сена. Отсутствующий взгляд Коробова был направлен на свои ступни, которые как маятники двигались из стороны в сторону.
– Насколько я понял, – чуть кашлянув, начал Моляка, – это теперь его любимое занятие, болтать ногами и пялиться на них.
Коробов не обращал на вошедших абсолютно никакого внимания, будто в комнате по-прежнему был только он один, а также его веселые подвижные ступни.
– Алексей Алексеич, а вы с ним проводили уже какие-нибудь процедуры? – Шакулин повертел своей ладонью, видимо так виртуально изобразив процедуры.
Образность движения понравилась Моляке. Он, по-доброму усмехнувшись, повторил его.
– Нет, процедур провести не успел, как таковых.
Листровский решительно, даже не стараясь приглушить свои шаги, которые гулко отозвались эхом в пространстве полупустой палаты, подошел вплотную к кровати Коробова. Шакулин и Моляка пока остались на своих местах, почти у входа.
Капитан склонился над Коробовым, и несколько раз махнул рукой перед его лицом. На мгновение движение ступней больного приостановилось. Моляка аж заинтересованно уставился на эту картину, на его быстро изменившемся лице читалось что-то вроде: «Как вам это удалось!» Похоже, с момента вчерашнего вечернего поступления Коробова в стены данного учреждения, Моляка и сотоварищи так и не смогли добиться от больного ничего дельного. Однако заминка с маятникообразным движением ступней длилась недолго, всего секунд десять, после чего ступни снова отправились в свою нирвану вместе с мозгом хозяина.
– Что с ним, доктор? – прямо спросил Листровский, и одновременно резко показал пальцем в Коробова.
– Пока это все, что мы от него видели, – Моляка тоже подошел к кровати и встал прямо у ее изножья.
Луч света, лившегося из окна палаты, приятно блеснул на гладко выбритой лысине Моляки, когда тот наклонил голову вниз и, следуя движениям ног Коробова, сам стал демонстративно поворачивать своей головой то вправо, то влево. Пантомима кончилась быстро. Моляка посмотрел на Листровского и пожал плечами.
– Да, но ведь вы же мне буквально четыре дня назад, – с этими словами Шакулин присоединился к высокому собранию при кровати Коробова, – говорили, что он, дескать, в свердловской клинике рассказывал о неких голосах, которые слышал на Таганае перед нападением?
– Так и было, – подтвердил Моляка, – после выхода из комы больной вел себя временами вполне адекватно. Разговаривал, реагировал на вопросы врачей. Однако по ночам часто впадал в определенного вида припадки. Иногда совершенно жуткие. Состояние постепенно ухудшалось, он переставал воспринимать окружающих, и вот, месяц назад его распорядок дня сократился до двух возможных времяпрепровождений: сон, опять же иногда с припадками, и вот это. – Моляка кивнул на ноги Коробова. – На него даже гипноз не действует, он просто не понимает его.
Листровский, выслушав врача, снова помахал рукой перед глазами Коробова. На этот раз никакой реакции не последовало.
– Записи свердловских врачей, следивших за ним, у вас? – спросил капитан.
– Да, и даже его детская карточка.
– Детская карточка? – решил уточнить Шакулин.
– У пациента уже в семь лет появились некоторые психические расстройства, – на лице Моляки снова появилась его легкая хитрая улыбочка, а-ля «я кое-что знаю, ребята!». – В принципе, уже в детстве у Коробова проявилась склонность к эпилепсии, у него присутствует так называемый эпи-фактор.
– Он эпилептик? – уточнил Листровский без толики удивления в противовес Шакулину, по всему виду которого было очевидно, что он явно озадачен новыми данными.
– Нет, он не эпилептик, – Моляка улыбнулся чуть шире и сделал шаг в сторону, становясь теперь с другой стороны кровати больного относительно чекистов. – Эпи-фактор – это далеко не обязательно эпилепсия в прямом понимании этого слова. Это лишь означает, что он может быть ей подвержен. – Листровский и Шакулин смотрели на доктора взглядами, требовавшими объяснений. – В данном случае у Коробова наблюдались частые приступы дежа-вю, иногда очень жесткие. Вы знаете, что такое дежа-вю?
– В некотором роде, – без эмоций сказал Листровский и перевел взгляд на больного, занятого своим милым делом. – Это когда тебе кажется, что ты уже где-то это видел. Я прав?
– Ну, в некотором роде, – специально повторил Моляка, усмехнувшись. – Однако изредка подобные явления сопровождаются ощутимыми головокружениями, тошнотой и потерей сознания, часто до двух-трех часов.
– Как у Коробова? – снова спросил капитан.
– Да. Судя по записям, его дежа-вю были постоянными, в определенные периоды жизни они затихали. Например, на период войны. Хотя, скорее всего, он просто не обследовался.
Листровский подошел к окну у изголовья кровати. Вид был неплохим, справа и слева ветви деревьев внутрибольничного сада обрамляли картинку, в которой можно было увидеть дальний забор территории, к которому вела ухоженная аллея из кустарников. На улице сегодня было хорошо, светило не жгучее приятное августовское солнышко, в небе висели частые перистые облака.
– Ну, а что успели выяснить ваши свердловские коллеги, пока он был в более нормальном состоянии? – Листровский продолжал смотреть в окно.
– Хм, понимаю, к чему вы клоните, – Моляка бросил взгляд на Шакулина. – Вы хотите знать, говорил ли он что-нибудь о дне, когда было совершено нападение на него и его товарища.
– Да, именно это я и хочу узнать от вас, – Листровский повернулся к Моляке лицом. – Так как от его товарища я вряд ли что-то услышу в ближайшее время.
Стопы Коробова затормозились. Все тут же обратили внимание на это. Но буквально через две секунды больной продолжил свою антитерапию.
– Мои свердловские коллеги говорят, – Моляка открыл медицинскую карточку Коробова, все это время находившуюся у него в руках, – … что три раза, перед тем как принять успокаивающее на ночь, Коробов как бы вдруг, разговаривая, вроде сам с собой, начинал причитать, дословно: «Я же слышал в тот день голоса! Они же говорили, что не надо идти! Они же говорили, чтобы мы убирались!»
Листровский продолжал задумчиво наблюдать за Коробовым, а Шакулин как будто снова и снова проигрывал в мозгу фразы больного, пытаясь выявить их смысл.
– Вы как-то можете улучшить его состояние? – осведомился Листровский у Моляки.
Тот снова вернулся на свой первоначальный пост и оперся руками о спинку кровати.
– Могу, – чуть подумав, ответил доктор. – Но сначала лучше последить за ним, возможно, есть варианты, как обойтись без крайних методов.
– Сколько вам нужно за ним последить? – продолжил капитан.
– Неделя – точно.
Листровский с Шакулиным вновь переглянулись.
– Это очень много, доктор, – отметил Листровский и снова повернулся к окну.
– Ну, допросить его по полной форме вам в любом случае будет нереально. Поймите, психика больного ныне очень далека от адекватной. – Моляка схватил правую стопу Коробова, но ничего не произошло, теперь стопа больного двигалась вместе с рукой Моляки.
– А если их привязать? Я имею в виду ноги. – Шакулин наглядно продемонстрировал, за что конкретно можно привязать стопы сидевшего на кровати больного.
– М-м-м, не стоит, – Моляка отрицательно покачал головой. – Когда он спокоен, это много лучше, чем ночью.
– А что, кстати, происходит с ним ночью? – Листровский резко оторвался от созерцания обстановки за окном.
Доктор смотрел на лицо Коробова. Тот с отсутствующим видом продолжал взирать на свои дрыгающиеся ноги.
– Этой ночью он так и не заснул, видимо, переезд сказался, – начал Моляка. – Из карточки, и по словам моего друга, наблюдавшего Коробова в Свердловске, по ночам он периодически впадает в припадок, кричит или даже скорее рычит, корежится всем телом, но при этом находится как бы в бессознательном состоянии. Он-то спит в это время, точнее, его сознание спит, а тело вытворяет такие вот вещи.
– Понятно, – Листровский переключил свое внимание на дверь, выводящую из палаты. Последние сведения его нисколько не заинтересовали. У Шакулина сейчас смотревшего на своего начальника возникло ощущение, что Листровский как бы мысленно поставил крест на Коробове, мол, от этого субъекта толка нам не будет.
Капитан отошел от подоконника.
– Я надеюсь, Алексей Алексеевич, что если в состоянии больного произойдут положительные изменения, вы нам об этом сообщите? – в этом вопросе-утверждении можно было разобрать легкое предупреждение, чтобы Моляка даже не вздумал что-то утаивать, если Коробов начнет поправляться.
– Само собой, – ответил Моляка, и его лицо озарила фирменная немного ехидная улыбочка. – Я ведь теперь носитель государственной тайны.
– Об этом вы тоже не забывайте, – как бы мимо ходом заметил Листровский, уже начавший направляться к двери.
– Подождите, Евгений Палыч, – приостановил Листровского лейтенант, – Алексей Алексеич, я бы хотел поприсутствовать ночью здесь как-нибудь. Любопытно увидеть, что будет происходить с больным.
– Не вижу особых препятствий, – ответил Моляка, правда, в его голосе большого энтузиазма не прозвучало. – Весь вопрос, когда он захочет спать.
Ступни Коробова вновь замерли на пару секунд и снова пошли, будто часы, у которых заканчивается заряд батарейки.
– К тому же, судя по записям, – продолжал доктор, – он далеко не каждую ночь впадает в припадок.
Шакулин призадумался.
– Я думаю, – Моляка оторвался от спинки кровати и шагнул к чекистам, – мы сегодня дадим ему хорошую дозу снотворного и уложим его спать. Такую, хорошую дозу, чтобы снов не видел. Только сон.
– Что ж, спасибо за беседу, доктор. – Листровский пожал руку Моляке, тоже сделал и Шакулин. – Вы нас проводите обратно? Боюсь, можем заплутать в лабиринтах вашего учреждения.
– Конечно я… – Моляка недоговорил, так как его прервали.
– Я НЕ БУДУ СПАТЬ! – как внезапный удар грома прокричал с кровати рыкающий взбешенный голос Коробова, и на остолбеневших от неожиданности Моляку и кгбэшников уставились безумные раскрасневшиеся от недосыпа глаза больного.

Спички промокли от долгого лежания на снегу и совершенно отказывались зажигаться.
– Да, что за дерьмо! – выругался Колямбо выкинув уже четвертую спичку с поломанной головкой, правда, оставалось еще предостаточно.
Он внимательно осмотрел коробок со всех сторон, подул на него, как будто там еще оставались снежинки.
– Ерунда какая-то!
Колямбо принялся тщательно ощупывать правой рукой, с которой он стащил перчатку, всю площадь черкающих поверхностей коробка в поисках сухих мест.
– Ага! – приободрился он, найдя небольшой хороший участочек в самом углу. – Понятно.
Он сидел на корточках рядом с только что собранными им ветками и парой колышков для костра. В притык к основному кострищу стоял небольшой сложенный из мелких веточек и бересты костерок для начального разжигания. По крайней мере, Зубарев его учил именно так. Сначала маленький, потом подкладываешь более существенные ветки.
Колямбо вдруг насторожился, в висевшей вокруг него тишине, которая снова начинала потихоньку пугать, почудился некий странный звук, что-то среднее между звуком ломающейся ветки и токования глухаря. Только единичный.
«Начинается. Нет, не буду думать, что бы там ни ломалось. Не могли чуть попозже там ветку свою сломать. Вот разведу костер, тогда посмотрим».
Колямбо достал следующую спичку и стал прицеливаться к полусухому участку. Мысли продолжали муссировать тему, что возможно где-то рядом к нему приближается нечто, недавно сломавшее ветку. Страх еще не вернулся окончательно в его мозг, но сосредоточенность на мыслях, а не на движении своих пальцев была заметна. Спичка упорно не ложилась на сухой участок коробка, а если и ложилась, то тут же соскальзывала. Эта дребедень еще больше добавляла шороху в мозг Колямбо, он стал ощущать зачатки паники, когда ты в ужасе пытаешься что-то быстро сделать, будто бы за тобой гонятся, а ты толком не можешь ни попасть, ни взять, ничего. Так и коробок с каждой секундой вместе со спичкой начинали плясать в его пальцах все больше.
Колямбо уже два раза вроде поставил спичку на нужное место, и два раза чиркнул, но оба раза получились осечки. Колямбо почувствовал, как на нем выступил холодный пот.
«Стоп! Стоп! Тихо! Успокойся! Нет ничего! Нет!»
На душе немного отлегло, пульс, громко стучавший в ушах, снизил частоту ударов.
«Вот так. Правильно. А теперь просто зажги эту долбанную спичку. Только аккуратно!»
Он сделал характерное резкое движение.
– Ха-ха!
Спичка успешно зажглась.
Колямбо тут же поднес ее к костерку из мелких веточек и бересты. Огонь слишком быстро уничтожал спичку. Колямбо подумал, что надо быстро доставать вторую и поджигать ее от первой, пока та не затухла. Он попытался открыть коробок, но в этот миг зажженная спичка выпала из пальцев.
– А, блин! – расстроился Колямбо, но заметил, что спичка приземлилась прямо в центр его начального костерка и, кажется, один из кусочков бересты стал чернеть с двух сторон. – Давай, давай! – зашептал он, замерев, чтобы не вызвать никаких не нужных завихрений воздуха.
Через десять секунд его костерок задымил, огонь схватился. Колямбо еще полминуты подождал, чтобы не сбить зарождающееся пламя большими ветками и стал подкладывать более серьезные сучья.
Он бережно и аккуратно сооружал источник тепла и света. Работа поглотила все мысли. Поэтому так отчаянно пытавшийся пробраться к нему в голову страх, бесследно растаял. Так всегда, лишние мысли легко растворяются в бездне других занятий, требующих внимания и сосредоточенности.
Удовлетворенный проделанной работой, Колямбо отошел от костра. Оранжевые язычки смотрелись особенно красиво в темноте леса, чуть подсвечиваемой таинственным лунным сиянием, лившимся с небес. Приятные звуки потрескивающих в огне веток как-то сразу сняли все напряжение, царившее в голове. Заросли деревьев, стеной стоящие вокруг его скалы, немного подсветились и теперь не казались такими уж неживыми.
Метрах в десяти от себя, почти на подъеме на террасу скалы, Колямбо рассмотрел пару очень неплохих толстых сосновых палок.
«Отлично, теперь будет проще хворост разглядывать».
Он двинулся к обнаруженным палкам, так как, во-первых, было грех разбрасываться таких отличным хворостом, в принципе, и, во-вторых, его запасов явно не хватило бы на всю ночь. Колямбо нагнулся за ними, когда вдруг краем глаза заметил некие странные отблески в темноте за одной из корявых сосен.
Он тут же устремил свой взгляд в ту точку и будто вмерз в землю. Прямо на Колямбо смотрели два круглых звериных глаза, отсвечивавших бледно-желтым цветом. Только два глаза, неподвижно изучающих его, и чернота вокруг. Два грозных округлых светляка в кромешной тьме. Судя по тому, насколько высоко они располагались над землей, глаза принадлежали совсем не маленькому существу.
Это было очень странное ощущение, Колямбо смотрел четко в глаза опасности, а эта опасность молча уставилась прямо на него своим пронзительным взглядом. Оба чего-то ждали. Только Колямбо отчетливо ощущал, что жертва здесь он.
В голове не было вообще никаких предположений, кто этот хищник. Волк, медведь, или кто-то еще. Нет, предположений не было. Колямбо не нужны были предположения, он знал наверняка. Это была уже знакомая ему тварь-телепат. В голове Колямбо зажурчали какие-то странные нечленораздельные тихие звуки.
Первоначальный ступор постепенно спал. Сейчас Колямбо судорожно соображал, что делать, и инстинктивно, все так же глядя на два желтоватых круга, стал отступать назад.
Тварь не приближалась, глаза продолжали просто следить за ним, но в них стало чувствоваться некое напряжение, будто зверь готовился к решительному прыжку. Металлические нотки в голове туриста медленно нарастали.
Колямбо перестал осторожно ступать, он уже поравнялся с костром, на миг перебросил взгляд на пламя, чтобы не наступить прямо в него. Тут же перевел взгляд обратно, но… в черноте леса желтых глаз больше не различил.
За секунду в голове Колямбо пронеслись несколько вариантов: «Их не видно из-за огня рядом!»; «Тварь ушла!»; «Я не туда смотрю, где же они?!»; «Черт, она уже где-то здесь, тварь атакует!!!»
Он тут же выхватил из костра первую попавшуюся палку, заполучив своеобразный небольшой факелок, и рванул к пологой стене скалы, которой заканчивалась его терраса. Нечленораздельный получеловеческий говор в его голове начал кричать, словно на Колямбо помчалась стая призраков, лопочущих на языке загробного мира. Без капли сомнения он полез вверх на скалу, хотя в обычном состоянии он бы десять раз подумал, особенно после вчерашнего полета. Но сейчас им двигал адреналин, а поэтому Колямбо чуть ли не взлетал вверх по стене, благо она была не очень крутой. Голоса в голове буквально лаяли, он затылком ощущал вой их металлических языков.
Не в силах посмотреть назад, чтобы не дай бог не увидеть того, что за ним гонится, Колямбо вскарабкался почти на самый верх. Он стоял на уступчике, перед ним был следующий участок стены, но уже очень крутой, ведший прямо на самую макушку. Но было решение более заманчивое. Слева от него, через небольшую выпирающую перемычку, как бы опоясывая скалу, уходила каменная тропинка.
До Колямбо донеслись скребущие звуки. Тварь взбиралась за ним! «Господи, да кто же это может быть!». Он снова за секунду успел обдумать, что из местных диких животных никто не смог бы залезть по стене. Никто! Разве что… рысь. Или горный баран. Но на Таганае нет ни баранов, ни козлов. Тогда рысь. Но это слишком большая рысь.
В голове разнеслось громкое полуметаллическое: эээ-ууу-ррр-ооо-эээ-ууу-ррр-ооо.
Оно все нарастало и нарастало. И почти в такт этой ужасной какофонии все ближе раздавались скребки мощных когтей о каменную поверхность скалы.
Дальше Колямбо думать было некогда. Лезть дальше наверх, означало, загнать себя в ловушку, да и не было гарантии, что тварь сама туда не взберется. Тропинка через перемычку скалы, по крайней мере, давала больше шансов на продолжение банкета. Он быстро перелез через преграду и двинулся по очень узкой обледенелой тропке вдоль стены, почти слившись со скалой, чтобы не потерять равновесие. Впереди виднелась некая площадка, но до нее было еще метров пять, а тропка все сужалась и сужалась, к тому же становясь более покатой.
Ему в мозг вдруг снова ударил мощный звуковой импульс. Будто что-то над самым ухом разинуло пасть и заорало практически на частоте ультразвука. Колямбо понял, что тварь залезла на тот уступчик, с которого он недавно сошел, и сейчас вперилась в его спину своим ужасным взглядом.
Он боялся повернуться назад и глянуть на это чудовище. Все что сейчас вертелось в его мыслях, выражалось одним словом: «Перемычка! Нельзя, чтобы оно хватило через перемычку!»
Колямбо оставалось всего два метра до спасительной площадки. Он уже четко ее видел, площадка заканчивалась тупиком, а единственный путь на нее, эта тропка, по которой он шел, шаркая пуховиком о стену скалы.
Тварь снова заорала своим ультразвуком в его голове.
«Что же ты, сука, за день разучилась базарить на нашем, человеческом!»
Превозмогая сразу два страха – голос твари и «не упасть бы со скалы!», Колямбо продолжил по сантиметрику двигаться в сторону площадки. Он был все ближе и ближе. Тварь снова закричала, да так, что внутреннее ухо Колямбо чуть было не лишилось своей способности слышать.
«Мать твою, прекрасное оружие! Орать внутрь башки, сразу, минуя всякие уши!»
И со словами: «За этим, наверное, будущее!», его левая нога встала на площадку. За ней аккуратно последовало все тело Колямбо. И он тут же зашел за стену так, чтобы тварь больше не могла его видеть. Он ее – желательно тоже.
Существо опять пронзительно заорало, но на этот раз потише, чем первые три раза. Колямбо судорожно оглядывался по сторонам, пытаясь побыстрее уловить, есть ли какие-либо методы попасть на его новое месторасположение, минуя тропку с перемычкой. Тварь снова закричала, теперь еще тише.
«Что это! Ты громко можешь орать мне в голову, только когда видишь меня?! А? Так, что ли?!»
Беглый осмотр показал, что в принципе все надежно, даже забравшись на самую верхушку скалы, тварь не сможет спрыгнуть на его площадку, так как ей мешал своеобразный скальный навес.
Только сейчас Колямбо заметил, что ему удалось протащить с собой палку-факелок, потухший еще в самом начале подъема, и теперь просто мерцающий в правой руке оранжевыми точками на черном фоне опаленного конца. Он снова оказался почти во мраке, Луна еще не успела дойти до того места на небе, с которого могла бы осветить его новое пристанище, пока ее лучи ложились только на тропку.
Внезапно повисла полная тишина. Та, от которой Колямбо чуть было не сошел с ума час назад. Пожалуй, такая пронзительная тишина ему встретилась впервые. Ни малейшего шороха, ничего. По его спине снова забегали полчища мурашек. Уж лучше бы тварь орала! В этот момент ему вспомнилось определение «тихий ужас». Вот это был именно он. Ужас тихого ужаса заключался в том, что ты не в силах даже пошевелиться и боишься дышать, чтобы не потревожить колкую глухоту, не разбудить ее.
Колямбо стоял на месте и дрожал. Ему было холодно, но это было не влияние температуры воздуха, нет, ему было холодно от страха. На площадке лежал снег, поэтому в нависшей тишине, все его движения тут же отзовутся громким скрипом. Он медленно поворачивал только головой. Особенно его привлекал чуть более темный участок задней стены площадки. Сейчас вся стена казалась абсолютно черной. Но кругловатый неровный участок в правом нижнем углу, диаметром около метра, был подозрительно чернее своего окружения.
Колямбо нагнулся вперед, силясь рассмотреть, что же там такое может быть. «Кажись…, пещера, что ли?!» Он на секунду забыл о тишине и шагнул по направлению к объекту, предварительно идентифицированному как вход в пещеру. Снег естественно громко захрустел. Колямбо сделал гримасу, типа упс! Но послал все на фиг и сделал еще два шага, встав вплотную к дыре. Чтобы удостовериться, действительно ли это вход в своеобразную пещерку внутри скалы, он засунул тускло мерцающую оранжевыми светляками палку в ее черноту. Сделал пару круговых движений. Препятствий не было. Он засунул палку еще дальше. Пустота. Тогда он принялся второй рукой ощупывать ее края.
«Я надеюсь, что это единственный вход. Я надеюсь, пещерка не сквозная!»
Вдруг его поразила мысль, что, возможно, пещера как раз сквозная и совсем не пещера, а некий лаз. Вот почему тварь затихла. Она поняла, куда делся Колямбо, и сейчас движется по узкому лазу и, может быть, через пару секунд выскочит прямо отсюда!
Колямбо в страхе отпрянул назад. Но теперь-то уж точно бежать некуда. Он прислонился к стене рядом с входом в пещеру и напряг свой слух. Не сможет же она пролезть совсем бесшумно. Ведь он же слышал, как она скребла когтями, когда лезла на скалу.
Он простоял, весь обратившись в слух, минуты четыре. С каждой новой минутой он начинал приходить к выводу, весьма логичному, что все же, пещера вряд ли может быть сквозной. Три брата не выглядели как нагромождение случайных камней, это были цельные скалы-останцы, или как там их называют. Тем любопытнее была природа образования этой пещерки. Может, она совсем неглубокая? Так, пара-тройка метров вглубь стены, может, лишь выемка? А сейчас ее размеров не видно из-за темноты?
«Ладно, жду еще десять минут». Колямбо поднес свои часы буквально к самому носу, пожалев, что не вытащил их из-под пуховика, когда таки развел костер, чтобы фосфоресцирующие элементы циферблата впитали в себя столь нужные сейчас частички света. Но после долгой фокусировки зрения, ему удалось рассмотреть показания стрелок.
«Все, засек, теперь ждем».
За десять минут, что он простоял рядом с пещеркой, чутко выхватывая из окружающей тишины любой малейший звук, Колямбо успел обдумать две вещи. Вначале он вспомнил, как можно определить сквозная ли пещера или замкнутая. Рэмбо, попав в первом фильме в подобный подземный лаз, ориентировался на потоки воздуха, поднося к тому или иному проходу свой факел. Идея была неплоха, так как сейчас ветра не было вообще. Надо было лишь зажечь спичку и немного просунуть ее в темноту входа. По всей видимости, если пламя начнет колыхаться в какую-либо сторону, то пещера сквозная.
Теперь встал вопрос со спичкой. Ее свет мог легко выдать месторасположение Колямбо на скале. Он вообще слабо понимал, куда же подевалась та тварь, что гналась за ним. Неужели она просто так убралась восвояси? В это верилось крайне мало. Он помнил, как в документальных фильмах о природе, дикие звери, загнав свою жертву в своеобразную ловушку-тупик, на дерево или, как сейчас он, на небольшую скалу, терпеливо выжидали, никуда не отходя от этой ловушки, когда у жертвы закончится терпение, либо силы, либо что-нибудь еще. При этом, как правило, охотник находился в поле зрения самой жертвы или хотя бы держал жертву в поле своего зрения. Как гиены, пасшие леопарда, залезшего на дерево с добычей. Или как африканские львы-людоеды Призрак и Тьма.
Тварь ведь видела, куда заскочил Колямбо. Но куда она подевалась сама? Под скалой она не вертится. Значит, либо она глупа, и действительно оставила его в покое, а, кстати, возможно, что она сейчас лезет по пещере к нему, либо она намного умнее гиен или львов, или волков. В этом случае, она где-то сама готовит ловушку для Колямбо, не засвечиваясь перед ним. Может, снова следит из чащи.
Конечно, ему больше хотелось верить в глупость своего преследователя, но что-то подсказывало, что нечто, с чем он сегодня столкнулся, было много умнее обычных диких зверей. И основным мотивом такого вывода была полнейшая необычность этой твари, ведь она каким-то образом проникала в его мозг.
«Если ЭТО читает мои мысли, то мне хана! Значит, оно знает, что я сейчас буду делать. Кстати, любопытно, прав ли я был, когда мне показалось, что вне зоны прямой видимости ее способности залезать мне в мозг ослабевают? Если так, то ей лучше наблюдать за мной из-за деревьев».
Колямбо чуть присел, чтобы его еще меньше было видно из-за тех елей, что располагались напротив укрытия.
«А зачем мне вообще соваться в эту пещеру? Мне что, тут плохо? В принципе, надо просто проверить, можно ли оттуда ожидать опасности или нет. И все! Больше там делать нечего!»
В конце концов, он все же решился, что необходимо «зачистить пещеру».
Колямбо еще раз напряг свой слух, чтобы понять, не сторожит ли его кто в глубине скального прохода. Все было максимально тихо.
«Ладно, пора. Кстати, наверное, если бы тварь была близко, я бы что-то уловил внутри своей головы».
Он аккуратно повернулся спиной к лесу, медленно достал из кармана спички, и почти полностью закрывшись пуховиком, чтобы отблеск света не ушел в пространство, зажег одну из них. Дальше все равно надо было действовать более энергично, иначе спичка потухнет. Он повернул ее головкой кверху, чтобы медленней горела, в полуприсяде сделал два утиных шажка к пещере, и ткнул в черноту входа свой небольшой горящий кусочек дерева. Пламя никак не отреагировало, он засунул руку еще дальше. Опять же ничего. Тогда Колямбо подвинулся ближе, его голова почти проникла внутрь, и поводил медленно спичкой. Пламя никак особо не реагировало.
Все говорило за то, что видимо, второго входа в пещеру нет. Либо Рэмбо был неправ, либо он сам сейчас не прав, и неправильно трактует действия Рэмбо. Либо в фильме как обычно слегка приврали, либо что-нибудь еще. В итоге, эти мысли увели его от внимания за спичкой, а она тем временем почти догорела до конца, и пламя обожгло пальцы Колямбо. Он слегка вскрикнул от неожиданности. Сам испугался того, что вскрикнул. От этого потерял свое «утиное» равновесие. Корпус Колямбо шатнуло вперед в пещеру, руки тоже оказались впереди, схватиться было не за что, так как края пещеры, остались где-то в районе его пятой точки, а в том районе было нечем хвататься, хвост у человека не предусмотрен в нормальном виде, и Колямбо покатился как клубок внутрь пещеры.
Первые две секунды скат-скольжение было вполне приемлемым, поверхность ровная, казалось даже, что почти отшлифованная. Однако затем скат закончился, Колямбо ощутил, что под ним больше нет твердой поверхности. Но буквально тут же ощущение оной вернулось, он шлепнулся на что-то ребристое, и застыл. Энергия его разгона сошла на ноль.
Плюхнулся он на живот, но было не особо больно. Колямбо быстро извернулся, как бы сел на корточки, пулей достал спичку и чиркнул ей, уверенно попав в сухое место спичечного коробка в полнейшей темноте, но это его нисколько не удивило. Мысли были озабочены другими вещами.
Пещера моментально осветилась. Колямбо тут же отметил, что если бы он попытался выпрямиться в полный рост после падения, то со всего маху ударился бы головой о свод, так как даже сейчас, сидя на корточках, его вязаная шапочка почти задевала потолок этого странного помещения. Колямбо слегка помутило от такой тесноты. Он немного перебрал ногами, и под ними что-то хрустнуло. Колямбо поднес спичку к полу и окаменел. Под его ногами лежали кости, ему даже показалось, целая гора костей, внутри полу уцелевшего скелета чего-то большого и нечеловеческого.
По всему телу пробежала волна смеси ужаса, отвращения и паники. Он инстинктивно попытался отпрянуть от пола и выпрямиться, но тут же уперся в потолок, равновесие опять было потеряно, он начал заваливаться назад. Колямбо понимал, что сейчас бухнется спиной на кости. Он выкинул назад ту руку, что была без спички, пытаясь найти точку опоры. Рука опустилась на что-то большое продолговато-округлое. В доли секунды его мозг определил, что это должно быть череп скелета. Но больше Колямбо ничего не успел, его вторая рука, в которой была спичка, нечаянно ударилась о стену, спичка погасла. Наступила полнейшая темнота, но взгляд Колямбо за секунду до этого помутился, перед глазами поплыла розовая пелена, ему стало очень дурно, а мозг выключился. Его тело мягко опустилось на неиндентифицированные кости.

Тень терпеливо взирала на тот участок скалы, где спрятался от нее опасный странник. Она находилась под защитой деревьев, ее не могли видеть, это точно. Странника тоже не было заметно, но тень четко ощущала поток его мыслей, а значит, он был там. На той недоступной для нее площадке скалы.
Этот странник был чрезвычайно проворен и смел. Так лихо забраться вверх, а затем без капли сомнения, рискуя соскользнуть вниз, пройти по узенькой обледенелой тропке! Но в нем было другое серьезное отличие от обычных двуногих, работа его мозга протекала совсем иначе, чувствовалась необычайная мощь импульса нейронов.
Да, сомнений не было, этот странник был излишне опасен.
Но теперь необходимо быть осторожней. Некоторые последние мысли странника указывали на то, что он стал понимать слишком много. Он уже догадался, что шум в его голове создает именно тень, и догадался, что визуальный контакт дает ей серьезное преимущество.
Тень перебрала лапами в снегу и легким прыжком оказалась за следующей елью, чуть сместив свой угол обзора скалы. Странно, поток мыслей странника начал глушиться! Глаза тени уловили некое свечение на площадке, где должен быть двуногий. Такое легкое-легкое, совсем реденькое. Затем раздался приглушенный вскрик странника, в его мыслях прошла волна испуга. Тень недобро оскалилась и поскребла когтями по ели. Вот так она сейчас и схватила бы его. Но он находился там, пока он недоступен. Вдруг в потоке мыслей странника пошли невероятные вибрации, его мысли пульсировали как отбойные молотки, тень аж передернуло от такого напора. И… все стихло. Эфир деятельности мозга двуногого чужеземца схлопнулся.
Тень недоверчиво смотрела на площадку скалы. Жаль, что ей туда не добраться ни при каком раскладе. А сейчас было бы самое время, ведь судя по всему, странник в отключке. Что-то заставило ее бросить взгляд назад. Чем-то холодным и мерзким повеяло с той стороны. Что-то к ней приближалось. Что-то недоброе.
Буквально в нескольких прыжках от тени, уже приняв положение для атаки, находился Повелитель. Его ледяные будто бы пустые глаза небесно голубого оттенка светились в окружающей тьме особенно страшно и как-то по-мертвецки. Повелитель как будто улыбался своей уродливой пастью, немного поводя плечами из стороны в сторону, пригнувшись к земле. Это было фиаско, расстояние между ними было слишком мало, чтобы бежать. К тому же тень одна, а одной ей не сладить с Повелителем, который был явно настроен расквитаться за сегодняшнюю дневную травлю ее собратьев.
Повелитель долго медлить не стал. И мощным прыжком кинулся на тень. Шансы в его пользу были сто к одному.