К. П. Победоносцев как выразитель идей...

В. П. РАКОВ

 К. П. ПОБЕДОНОСЦЕВ КАК ВЫРАЗИТЕЛЬ ИДЕЙ КОНСЕРВАТИВНОЙ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ В ЭПОХУ ПОЛИТИЧЕСКОГО МОДЕРНА

Статья вторая

Культура. Понятие культуры взращено у Победоносцева почвой столь любимой им античности и тех идей, которые привносились в атмосферу эпохи бурно развивавшимися психологией и философией. Но тут у него мы видим как притяжение, так и отталкивание от интеллектуального контекста времени. Напомним, что речь идет об эпохе Серебряного века, когда античное наследие, дотоле бывшее системообразующим элементом русской культуры, именно в этот период приобретает «существенный смысл» в общественно-историческом сознании интеллигенции . Что же касается психологического компонента, то по своей важности он перерастает себя, превращаясь в типологическую доминанту культуры. Теперь она, культура, строится «на знании человеческой  субъективности и индивидуальности, неповторимости этой индивидуальности и непременного движения чувства в каждый миг человеческого существования ;…;»  Таким образом, подводит итог исследователь, «возникли новые основания ;…; человеческой культуры» . Эта характеристика, оставаясь содержательно глубокой и тонкой, должна быть по необходимости уточнена – той стихией романтизма, от которой неотъемлема жажда предельности, в первую очередь, в области человеческого духа, стремящегося все объять, познать, опробовать и попробовать, усомниться и утвердить, восставить и отвергнуть. Поэтому в психологическом состоянии и личности, и общества было много аффективного, то есть того, что отягощает и даже низводит до нуля чувство гармонии, душевного покоя и равновесия. Меональные энергии, о которых автор этих строк писал во многих работах, врываются в интимно-личную и общественную атмосферу, придавая ей оттенок иррациональности. А. Ф. Лосев, заставший это время и его психологический климат, писал, что с тех пор жизнь для него «навсегда осталась ;…; драматургически-трагической проблемой» .
В научной литературе имеется необозримое множество характеристик Серебряного века – в том числе и с позиций культурно-психологических. В эпохи парадигматических взрывов и перестроек человеческий дух стремится преодолеть оковы действительности, уйти во внутренние глубины и высоты, забывая о собственной основе. Так было и в описываемое время, выразившееся в творчестве многих замечательных художников слова. Об одном из них, Андрее Белом, хорошо знавший его философ писал: «Он был существом, обменявшим корни на крылья» . Это, если угодно, упоение свободой. И оно хорошо, когда дух не забывает о своей жизнетворческой призванности. Но тогда, когда он пренебрегает этим заветом, его жизнь ввергается в непоправимую катастрофу, что так впечатляюще живописал М. Врубель в картине «Демон поверженный» (1902 г.).
Что бы ни говорили нынешние скептики о русском политическом консерватизме, его оберегающая направленность имеет для России ценностную значимость. Устойчивость в развитии государственности, ее экономики, а также форм национальной культуры – круг подобных проблем неотъемлем от «почвеннической» идеологии , что хорошо понималось трезвомыслящими людьми, не утратившими ощущения своей связи с историей России. Цитированный выше философ справедливо полагал, что, «не сорвись русская жизнь со своих корней, не вскипи она на весь мир смрадными пучинами своего вдохновенного окаянства, в памяти остались бы одни райские видения. Но Русь сорвалась, вскипела, «взвихрилась». В ее злой беде много и нашей вины перед ней» .
Победоносцев пристально и чутко следил за психологическим климатом общества. Его беспокоила утрата нашей духовной стабильности, эрозия так называемых «вечных истин», что обернулось, по его мнению, анархией в области культуры. Конечно же, здесь мы можем сколько угодно возражать хранителю традиций, но вот то, что забота о внутренней гармонии народной души заявлена им как нельзя более определенно – это не должно вызывать никакой полемики. « ;…; ныне каждый человек в отдельности, ; остро формулирует Победоносцев, ; стремится создать для себя свою нравственность, свою религию, свое миросозерцание, создать и потом изменить сообразно с потребностью, если такая потребность существует» .
Это своеволие личности и безответственный плюрализм ее воззрений – симптом общественного неблагополучия. Заметим, что у Победоносцева речь идет не о желании видеть какую-то принуждающую силу коллективности, но лишь об отношениях социального субъекта – к другому, с чем мы уже успели встретиться при описании идеи права.
Было бы нетворческим и претенциозным актом видеть в размышлениях автора «Вопросов жизни» некое предвосхищение современных социологических теорий. И все же объективный исследователь не пройдет мимо того факта, что мысль Победоносцева в некоторых моментах пересекается с актуальными концепциями, построенными на идее диалога. Ученые именно этой методологической ориентации вносят заметный «вклад в теорию рефлексивности субъекта как участника политического сообщества» .
В глазах Победоносцева данная проблематика приобретает решающее значение при определении того, что есть культура. Принцип диалогичности при общении одного лица с другим и многими необходимо считать своеобразной константой социальной жизни. «Показателем культуры в обществе, ; утверждается в упомянутом труде, ; служит обращение людей между собой» (Там же). Как и во многих других случаях, в данном пункте знаток мировой и отечественной юриспруденции не забывает и об античности. Общение людей, пишет он, «основано на сознании истинной свободы, в чем проявляется уважение к личности всякого человека, внимание к каждому, с кем вступают в отношение. Это свойство у древних называлось общим именем «reverential» (там же).
Апелляция Победоносцева к «древним» хорошо согласовывалась с «органическим» пониманием как государства («живой организм»!), так и общества. Поэтому есть соблазн трактовать его концепцию человека, не вынося ее за пределы «первозданной» каузальности, в соответствии с которой внутренний мир личности всецело определяется социальной (в нижнем пределе – экономической) средой. При такой логике акцентное значение имеет соматичность человека, а сам он воспринимается как живое тело или статуя, скульптура, дивным образом являющаяся сколком породивших его обстоятельств. Эстетика и литературоведение, в свое время, отдали дань этой философии. Однако, в первую очередь, ее носителем было само искусство, развивающее идеологию так называемого «скульптурного мифа», от обаяния которого и доныне не освободилось (но возможно и нужно ли это?) художественное творчество . Заметим, что «органицизм» мышления – многовариантен и вовсе не предполагает какой-то одной методологической стратегии. Достаточно сказать, что теоретическая мысль, например, К. Леонтьева и Н. Страхова преодолела, правда, не без грусти, магию «скульптурного мифа». А уж Вл. Соловьев, не забывая об «органике» мира, был совершенно свободен от каких-либо методологических пут и развивал идею всеединства, погружая человека в ноологическую беспредельность Божественной Софии.
Изучение произведений Победоносцева показывает, что главным символом культуры у него выступает не какой-то материальный объект, вроде пирамид или дворцов, равно как и не знак технических достижений и внешнего могущества, но – человек в его логосной, то есть мыслительной и коммуникативной специфике. Иначе и принципиально говоря – человек диалогический…
Обращение Победоносцева к наследию античности носит вполне «прагматический» характер, то есть соотносится с его собственными представлениями об актуальности тех или иных учений Эллады и Рима. Так, например, он полагал, что от Сократа следовало бы взять и освоить то, что учитель Платона называл повивальным искусством – умение помогать людям «разрешаться идеями, износить их «из себя» ;…; приводить своими вопросами в движение умы, возбуждать в них работу ;…;» Будто бы, не уча ничему, Сократ выводил учеников, которые сами могли всему научиться» (с. 477).
Читатель легко заметит, что в текстах Победоносцева, кроме Сократа, этой знаменательной фигуры в истории индивидуализма, возникает имя бл. Августина, что также весьма показательно: ведь в его философских творениях разрабатывались и напряженно переживались проблемы становления человеческой личности – со всеми ее кризисами и переломами. Он же размышлял, и порою мучительно, над динамикой истории и ее внутренними противоречиями . Несомненно важным надо признать, что у бл. Августина личность получает, если так можно выразиться, высокую философскую интонированность, поскольку предстает «изоморфной Личности Творца» . Подчеркнем и то, что человек определяется автором «Исповеди» как «разумное существо, состоящее из души и тела», поэтому осознание личного существования для него самого есть «исходная очевидность» .
Итак, человеческая личность, этот символ культуры, мыслится Победоносцевым вне всякой редукции ее разнообразных качеств, начиная от когнитивных способностей и кончая острым и глубоким переживанием своей причастности благодатной сущности Творца. Принципом, синтезирующим указанные качества личности, является вырастающий на этой ее основе диалогизм сознания, в понятие о котором вкладываются не только коммуникативные навыки, но и своеобразное искусство личности выстраивать стратегию собственного поведения в системе категорий «я» и «другость».
Мобилизуя философскую, литературную и историческую традиции античности, Победоносцев развивает ее в последующих размышлениях. Он выдвигает экзистенциально и нравственно актуальный тезис о том, что «показателем культуры служит утвердившееся в обычае сознание долга и ответственности» (с. 440). При возрастании «массы людей, не питающих уважения ни к чему, кроме своей воли и своей прихоти» (с. 441), напомнить об этом было вполне естественным жестом. У Победоносцева речь идет о связи долга и ответственности с такими свойствами человеческого характера, как сдержанность и мужеский дух (см.: там же). Это – опознавательные знаки того вечно ценного, что оставили нам древние. Не слепые метания и потворство эгоистическим страстям, не оправдание инстинктов тем, что «так заведено у всех», а – сопротивление добродетельного духа, упругое стояние на своем… Невольно вспоминается Корнелий Тацит с его «Жизнеописанием Юлия Агриколы», где высказано убеждение в том, «что и при дурных принцепсах могут существовать выдающиеся мужи» . Подчеркнем, что при почти всеобщем интересе к античности в описываемую эпоху для Победоносцева ценность греко-римской культуры заключалась в непосредственно-целостном понимании того, что мы называем личностью. Уж если она является таковой, то ее предстояние содержит в себе необходимый элемент величия, достоинства и доблести, причем все эти качества могут быть широко известны многочисленным другим – родственникам, друзьям, соратникам и «общественности», но могут представать и вне, как сейчас сказали бы, рекламы, шумихи и т.п., довольствуясь тем, что они есть у человека – как личности скромной и не претендующей на нарочитый успех и громогласную славу. В последнем случае нами усматривается не только жизненная идеология времени Тацита, но и атмосфера некоего кенозиса и непоказного благородства, на которое так щедро христианство, что было в высшей степени близко душе и разуму Победоносцева.
Историку культуры, знающему философию возрожденческого титанизма и его обратную сторону , а также общежизненную стратегию некогда властвовавшего над умами романтизма, характерология, предложенная Победоносцевым, может показаться не только простодушной, но и утопической. И, вероятно, он будет прав: ведь Победоносцев хочет видеть человека не только доблестным, но и не подтачиваемым болезненной рефлексией. Однако главное в его размышлениях состоит в желании, чтобы личность а) сохраняла нравственную упругость, то есть духовную устойчивость и б) способность к прямой поведенческой манифестации. Мы назвали бы такую концепцию философией открытой этики; она, философия, не мирится с какой-либо деформацией морали и стиля жизни – как человека, так и общества. Задолго до возникновения теорий ролевого функционирования личности Победоносцев обратил внимание на позирование как характерную черту современной ему культуры. «Желание выказаться не тем, что есть человек, желание играть роль – свойство нашего века», ; писал он (с. 443). Мыслитель размышляет о связи этого феномена, прежде всего, с искусством, что выглядит у него так: «В первой половине XIX столетия люди напускали на себя поэтическую возвышенность духа, какую-то сентиментальность, странную для простого народа» (там же); позднее же «поэтическое притворство вышло из моды, но желание играть роль осталось, только приняло разные другие формы, а при новых обычаях общежития явилось множество новых случаев и побуждений к притворству» (там же). Поразительно, но Победоносцев, этот мрачный и дальше собственного носа ничего не видящий «реакционер», как его изображала «демократическая и передовая» интеллигенция, зафиксировал то, с чем мы сталкиваемся повседневно. Продолжая ранее сказанное, Победоносцев пишет: «Всякого рода предприятия, ассоциации, биржевые сделки и спекуляции облегчили людям возможность представлять себя богаче, чем есть. Всякому журналисту, газетному писателю стало возможно выставлять себя мастером политической науки, а члену парламента – политическим деятелем. С помощью бесчисленных энциклопедий, справочных книг, разного рода иллюстраций всякий может блеснуть образованностью или ученостью. Искусные люди с помощью нахальства, звонких фраз успевали пробраться в верхи общества, занимать важные места в администрации, пустить о себе славу хоть и на короткое время; люди с маленьким талантом приобретали громкую известность в литературе; люди без всяких средств, без всякого достоинства, с помощью бесстыдного нахальства приобрели громадное богатство спекуляцией» (там же). Вот такая зловещая и неопровержимо-правдивая картина тотальной театрализации социального бытия. Подводя итог своих наблюдений, Победоносцев вынужден формулировать следующее: «Все это – ежедневные явления. Стало быть, для того, чтобы иметь успех, надобно взять на себя роль, надобно позировать, надобно стать на ходули, надобно жить сознательно в притворстве – в притворстве чувств, вести игру, в которой актер может увлечься до забвения своего притворства и сам уверовать в искренность принятого им на себя образа. И эта игра простирается на все обычаи нашего общежития, на все формы общественной жизни, на литературу, науку и политику» (там же).
Во всем сказанном Победоносцевым нет преувеличений и сопутствующей им безответственной публицистики. Автор изображает лишь то, что уже было отражено или найдет свое отражение в книгах философов и писателей. Мы говорим о проблеме кризисных отношений между цивилизационно-государственными и культурными формами жизни. В наше время эта тема привлекла внимание ученых-гуманитариев. В системе собственных методологических координат и с мобилизацией семиотических стратегий Ю. Лотман предпринял успешную попытку разобраться в поведении одного из литературных персонажей – Хлестакова. Исследователь указывает, что «человек, которого наблюдал Гоголь, был включен в сложную систему норм и правил ;…; В этом смысле сама действительность представала как некоторая сцена, навязывающая человеку амплуа. Чем зауряднее, дюжиннее был человек, тем ближе к социальному сценарию оказывалось его личное поведение. Таким образом, ; заключает Лотман, ; воспроизведение жизни на сцене приобретало черты театра в театре, удвоения социальной семиотики в семиотике театральной» .
Беспристрастному исследователю ясно, что Победоносцев хорошо видел: классическая культура с ее поведенческим стилем начинает замещаться стереотипами позирующего и циничного человека. Конечно же, вряд ли у кого-либо возникнет желание абсолютизировать эти суждения, однако, правда и то, что отныне ложная сторона жизни обозначилась как нельзя более явственно. Вот почему для Победоносцева античный человек, прямой и благородный в своей непосредственности, есть подлинный символ культуры, не допускавшей расслоения на то, что видится, и то, что противоречит этому видимому.
Выше мы отмечали, что Победоносцевым верно отмечена эрозия духовных критериев ; в связи с развитием цивилизационного процесса. Добавим к этому, что по мере усиления жесткой структурализации социума и формирования функций, свойственных его частям, человек погружается в систему отчужденного поведения. Поэтому инициатива личности – рискованна. Но ведь рискованна и сама история, дающая простор людям светлого таланта, равно как и бестиям, именами которых пестрят не только книги Светония, но и труды современных историков. Таким образом, чтобы не утратить лица, человек сам должен беречь нравственные ценности. В этом деле у него есть выбор: или ситуация позы, или лелеемое здоровье духа. Так культура оказывается в прямой зависимости от качественной личности. Чтобы разобраться в проблеме, Победоносцев обращается к теме образования.
Образование. Это остается актуальным и до сих пор. Данная проблематика, к сожалению, «слишком часто» оказывается «за пределами внимания специалистов по культуре» . У Победоносцева речь идет не только о начальной школе, но и о высшей, а также об образовании как органическом, необходимом элементе культуры. Тут у него много здравых и проницательных суждений человека, глубоко знающего дело, о котором он говорит. Замечательно и то, что эта деловитость в подходе к важным и доныне вопросам сочеталась у него с пониманием масштабности проблемы образования в ее целом, то есть в связности с духовной спецификой культуры. Ему, эрудиту и знатоку древних и новых европейских языков, не приходило и не могло придти в голову сомнение в уровне одаренности народа и его интеллектуальных сил. Говорим об этом потому, что среди современников Победоносцева, в частности, университетских либеральных профессоров, были и такие, причем, далеко не худшие специалисты, которые муссировали тезис о русской «отсталости». Так, например, П. Н. Милюков, автор широко известных «Очерков по истории русской культуры», описывая свою поездку в Америку, где он выступал перед многочисленной публикой, признавался: «Мои лекции были перегружены по содержанию и мрачны по тону: мне приходилось подчеркивать примитивность культуры и раскрывать наши слабые стороны» . Досадно, что говорилось это ученым, многие идеи которого сохраняют творческую энергию и в наше время. Победоносцев отнес бы подобные мысли к «убеждениям», возникающим на основе «партийных интересов», а не в горизонте широкого и объективного видения проблемы. Очевидно, в этом – причина милюковской демонизации и превращения образа Победоносцева в «сухого, упрямого фанатика, получившего ;…; прозвище Торквемады» .
Но вернемся к идеям нашего героя.
По его убеждению, образование должно идти рука об руку с воспитанием, задача которого состоит в том, чтобы бродильные силы молодости, как он пишет, сосредоточить и направить таким образом, дабы юные умы обрели «способность и желание познать себя, почувствовать свою силу, свою природу, из себя выработать сознание долга и цель жизни» (с. 442-443). Только этот путь может привести молодого человека к овладению собою и к обогащению ценностями национальной культуры, а не чужой и заемной, что совсем не значит, будто последнюю знать не нужно. Для Победоносцева недопустима сама мысль о племенной кичливости, однако, чтобы быть сильным, дух должен быть органично связан со своей, то есть национальной, культурой, иначе он утратит творческие потенции.
Кажется, сказанное ; не открытие Америки. Но вот – то, мимо чего нельзя пройти: отмеченное выше позерство и некое раздвоение личности – результат там и сям, нельзя сказать иначе, нахватанных сведений, под тяжестью которых хоронится свое, часто не успевающее окрепнуть и проявиться с необходимой определенностью. Верхоглядство и дилетантизм – результат хаотических и безосновных знаний, что ныне, с горечью пишет Победоносцев, «служит нередко заменою воспитания, под именем самообразования» (с. 443). Совершенно очевидно, что в этом тексте столетней давности (1904 г.) зафиксировано и определено явление, которое, по Л. Гумилеву, можно отнести к ряду антисистем внутри культуры и что у А. Солженицына получило название образованщины.
В замечательном очерке «Ученье и учитель» (с подзаголовком «Педагогические заметки») Победоносцев изложил свои взгляды на школу, сформулировал тезисы о стратегиях, которые казались ему актуальными. Таковыми они остаются и по сию пору. Так, по крайней мере, представляется автору этих строк, имеющему за своими плечами почти полвека работы с детьми и молодежью.
Прежде всего – о позиции, с высоты которой только и возможно творческое общение с учащимися. Победоносцев настаивает на том, чтобы процесс обучения строился не на механическом заучивании материала и чтобы, далее, погрешности в счете, писании и произношении не ставились в вину детям, потому что помарки и промахи – лишь внешняя сторона их интеллектуальных усилий. Каждый учитель должен помнить, что «надо уметь смотреть внутрь, сквозь ошибки. Кто умеет, видит сквозь ошибки, к чему способен ученик, что умеет, что может дальше в нем вырасти» (с. 452). Мы назвали бы это стремлением к эйдетическим глубинам детского сознания, что позволяет умному педагогу разглядеть природный дар ребенка, который можно считать основой его, ребенка, экзистенциальных перспектив.
Образованность самого Победоносцева – плод великой риторической культуры, поэтому слово, непременно живое, сопряженное с тем, что в детях «жизнь движется» (с. 451), находится у него в зоне повышенного внимания. Но то, с чего, собственно, начинается слово, именно, звук, в деле формирования педагога как профессионала выступает в качестве первого звена процесса. «Голос, ; читаем в очерке, - великое дело, он может привлекать и отталкивать, и возбуждать, и притуплять или раздражать внимание» (с. 447). «Учить читать, ; пишется далее, - значит учить говорить, т. е. произносить слова и складывать речь сознательно» (с. 448).
Из приведенных высказываний Победоносцева ясно, что его система обучения начинается с фоноцентрических моментов общения учителя с учеником; такое общение их – живое, мыслительно и эмоционально насыщенное. Речевая активность педагога заключается не столько в том, чтобы читать по книге, сколько в том, чтобы работала мысль детей, тем самым управляя их чтением. «Тогда всякое ударение будет правильное, на своем месте, там, где оказывается ;…; ключ смысла целой фразы» (там же). Заметим, что и здесь Победоносцев не забывает подчеркнуть необходимость майевтического подхода к обучению. Надо, «чтобы ученик сам добрался до этого понимания» (там же). Стоит ли говорить о том, что сказанное имеет методологический смысл не только для преподавателя-филолога, но и для всякого учительствующего, будь он гуманитарием или представителем точных наук, работающим в сельской школе или трудящимся в университете.
Победоносцев настойчиво подчеркивает «великую важность произношения и чтения» (с. 449), исходя, разумеется, не из каких-то формалистических интересов. Напротив, он видит в выразительном чтении признаки художественности, которая сама по себе становится «свободною школою грамматики, правописания, пунктуации и лучшим орудием для развития вкуса и в литературе, и в письменном изложении мыслей» (там же).
Как всегда, тексты Победоносцева дают повод соотнести его идеи с современным научным контекстом. В самом деле, рассуждая о вроде бы простых и всем доступных предметах, автор цитируемого трактата формулирует, подчас, такие высказывания, которые и ныне не лишены актуального содержания для той или иной науки. Не отвлекаясь от логики нашей статьи, приведем суждение, мимо которого не пройдет ни историк, ни теоретик литературы. У Победоносцева читаем: «Всякое творение, истинно художественное, в области слова пишется и должно писаться помощью не мысли только и зрения, но и помощью слуха: без участия слуха не может быть в нем той гармонии слова, которая удовлетворительна для вкуса истинно художественного» (с. 449).
Итак, голос и слух как основополагающие компоненты мыслительного и собственно эстетического творчества… Вопрос этот ныне обсуждается со всей возможной заинтересованностью, вовлекая в дискуссии и самих деятелей искусства. Для нас важно акцентировать такие моменты в педагогических соображениях Победоносцева, которые не чужды ныне тематизируемой проблематике. Более чем восемь десятилетий назад О. Мандельштам выразил это так:
Мы только с голоса поймем,
Что там царапалось, боролось,
И черствый грифель поведем
Туда, куда укажет голос;
И чтоб ни вывела рука,
Хотя бы «жизнь» или «голубка» -
И виноградного тычка
Не стоит пред мохнатой губкой .
Нельзя устраниться от еще одного вопроса, находящегося в пределах диалогичности общения учителей с детьми. Победоносцев обращает внимание на упущения, столь часто встречающиеся при подготовке преподавателей: будущие специалисты, занятые заботами о «высших курсах», экзаменах, об ученых диссертациях, забывают о главном – как учить детей, как усовершенствовать навыки языковой коммуникации и т. п. Автор очерка выражает уверенность в том, что «дети могли бы вовремя научить их искусству ясной, простой, одушевленной речи, понятной и сочувственной тому, к кому она обращается. Дети могли бы отучить их от привычки многословной речи, напичканной звонкими фразами, искусственными выражениями и ложным пафосом, служащим одною лишь маскою одушевления» (с. 457). Этот пассаж характерен прогностикой проблематики, волнующей исследователей феномена детства и детскости в срезе их культурной значимости. М. Мид выдвинула типологическую схему, в соответствии с которой различаются: культура постфигуративная, где дети учатся у своих предшественников; культура кофигуративная со стратегией обучения детей и взрослых у сверстников и префигуративная, где взрослые учатся также и у своих детей. Последний из указанных типов культуры, по словам М. Мид, «отражает время, в которое мы живем» .
Очевидно, что в эпоху культурного и цивилизационного модерна, а также нового историзма как его методологического символа резкой грани между названными типами культур не существует. Однако ясно и то, что креативная и эвристическая значимость детскости неизмеримо возрастает. Победоносцев был одним из тех, кто прозорливо и с должной ясностью указал на это.
Внимательный читатель трудов Победоносцева легко заметит, что мысль об эстетизме как обязательном элементе обучения или даже – шире: школьного бытия – проявляет себя в многообразных формах. Эстетизм – в речи учителя и учеников, в уважительном отношении ментора к своим слушателям, в готовности его учиться у них и т. п. Все это – свидетельство гармонии, наполненной жизненным смыслом. При этом не забыты пространство и атмосфера, в которых находятся дети. «Хорошо, когда в школе светло и весело ; подлинно хорошая это школа» (с. 461). Мы еще не раз будем иметь возможность видеть заботу Победоносцева о красоте и науки, и учения как плодотворного процесса. Спрашивается: почему эта сторона педагогической жизни была постоянным предметом его внимания? Ответ тут может быть многосоставным, но, среди прочего, очевидно, что идеи Победоносцева не были оторваны от времени. Культура же эпохи изобиловала, как сейчас сказали бы, прорывными стратегиями, недаром Серебряный век некоторыми учеными воспринимается как параллель исторически известному европейскому Возрождению . Но что типологически отличает ренессансное время от других эпох? А. Ф. Лосев пишет, что для Возрождения специфично трактовать бытие как «эстетическую данность, которая созерцается совершенно бескорыстно и является предметом живейшего любования» .
Заметим, что культура, взращенная на «органических» основаниях, никогда не впадала в герметичный имманентизм; напротив, она стремилась удержать в себе общежизненное содержание. Не будем отягощать наше исследование многими примерами, приведем лишь один. Уж на что русский символизм воодушевлен идеями и порывами к метафизическим высотам, но и он исповедует философию художественного реализма, а культура прямо называется ее создателями «стилем жизни, и в этом стиле она есть творчество самой жизни» . Как и в европейских XV – XVI веках, в России ХХ столетия основополагающей чертой культуры является принцип тотального эстетизма, а его трансцендентность мыслится в качестве творческого задания и мечты. А. Белый с ощутимой дозой разочарования писал: «Еще мы не созрели до умения пронизать нашу науку «стилем» высокой художественности: мы или фантазеры или инженеры жизни, в не демиурги творческой действительности; к чистой культуре мы еще только подходим; она еще в процессе становления; и оттого-то не определима она в технических понятиях современной науки, разлагающей организм в ряды механизмов; между тем культура организует, связывает, восстанавливает, интегрирует ;…;» . О том, какой из элементов культуры обладает большим интегративным потенциалом, мы скажем ниже, здесь же отметим, что у Победоносцева наличие эстетизма видится как норма, проникающая, можно сказать, во все уголки жизни. «Где есть только возможность, ; призывает он, ; украшайте вашу школу, изгоняйте из нее грязь и пыль и мрачные, наводящие тоску, цвета. Пусть она будет любимым местом общежития, ; если оно темно, школа осветит его, если оскудело духовным интересом, школа привьет к нему мысль и чувство, если загрубело и зачерствело, школа дохнет на него любовью» (с. 461). Так что мы с полным правом можем сказать, что, по Победоносцеву, единство обучения и воспитания осуществляется в системе эстетического и жизнетворческого подходов к этому разделу педагогики. И тут у него оговорены приоритеты, одним из которых выступает «словесное искусство и знание» (с. 482). Победоносцев любит заострять внимание на драматичности тех или иных культурных ситуаций. Вероятно, поэтому его труды необходимо читать и в наше время, во многом напоминающее ту, уже далекую от нас, эпоху. Мы имеем в виду, в частности, положение национального языка в цивилизационном и научном контексте современности. Победоносцев отмечает, что с бурным («непомерным») развитием наук в литературную речь вошло множество новых понятий, слов и терминов, повторяемых без точного знания их семантики. «И так выходит, ; продолжает он, ; что драгоценнейшее достояние духа – родное слово утрачивает свое духовное значение, ; и сила, и красота его расплывается в бессмыслии бестолковых толков и беспорядочных писаний; и вместо искусства писать на родном языке (вместо того, что повсюду в культурной среде образует стиль) распространяется легкое и всякому некультурному уму доступное искусство орудовать фразою. Образуются дурные привычки легкого писания, коими заражаются и учителя и через них школа» (с. 482-483). Знакомая картина, не правда ли?
Где же путь к подлинно творческому и реалистическому решению проблемы? Конечно же, не в пуризме и не в лексической аскетике знаменитых «шишковистов». Возвращение родного языка в условиях его нормального, устойчивого и «упругого» существования сопряжено с восстановлением связей с античной культурой. «Древние языки (ныне изгоняемые из школы), ; по мнению Победоносцева, ; могли бы оказать в этом отношении неоценимую услугу; они и ;оказывали; ее в прежнее время, когда школьное преподавание было в руках искусных учителей-знатоков и древнего и родного языка» (с. 483). На этом соображении необходимо задержаться.
Какие бы изменения ни претерпевала система образования, приведенные тезисы Победоносцева остаются в силе. Скажем больше: их значимость возрастает. Мы полагаем, что при всех достоинствах нашего среднего и высшего образования эпохи коммунизма оно, и это очевидно, во многом проиграло, и самым слабым его звеном была языковая необразованность учителей и их выпускников. Знание родного и иностранных языков было вызовом времени, что стало особенно ясным сейчас, при резко и качественно изменившейся социокультурной ситуации.
Конечно же, Победоносцев говорит не о внешней стороне образованности. Он размышляет о связи обучения с развитием мышления обучающихся, совершенствовании самого стиля их речи, подчеркивая энтелехийную функцию иностранных языков для русской культуры вообще . Овладение эллинской и латинской речью в высшей степени полезно. Эти языки, почитающиеся мертвыми, «способны оживлять юным духом склад новой живой речи» (там же). И здесь не может быть никакой механичности, все строится на живом говорении как плодотворном методе изучения любых языков. Итогом же подобных занятий будет достижение высокого уровня мышления и умения оформлять мыслимое содержание. Победоносцев пишет: «Известно, что обучение новым живым языкам совершается успешно не посредством грамматики, а живою речью, то есть ;…; подражанием и памятью, а память, накопляя лишь материал, бессильна еще осмыслить его. Напротив того, классическая речь древнего языка побуждает ученика вдумываться в каждое слово и в конструкцию каждой фразы, с каждым шагом все сознательнее, и учиться на своем языке искать точное выражение понятий и искусства составлять речи ясно, сильно и красиво. Само собою разумеется, что когда учитель орудует механически одною памятью, и изучение древних языков становится бесплодно» (там же) .
Размышления Победоносцева о языке включают в себя и его убеждение в том, что для русского человека, сколько-нибудь компетентного в «словесной науке», эффективным инструментом («орудием») является «наш церковнославянский язык – великое сокровище нашего духа, драгоценный источник народной речи» (с. 483-484). Лучше не скажешь! Этот язык воспринимается Победоносцевым с позиций когнитивной, и эстетической. В очерке отмечается: «Сила его, выразительность, глубина мысли, в нем отражающейся, гармония его созвучий и построение всей речи создают красоту его неподражаемую» (с. 484).
В сегодняшней жизни нашего общества горячо обсуждаются многие вопросы культуры и ее, если можно так выразиться, качественного устроения. Среди прочих – вопрос о церкви и религиозной службе, ведущейся на церковнославянском языке. Раздаются голоса в пользу перевода ее на современный русский. Дискуссия не завершена, но очевидно, что она вызвана утратой национальной памятью таких элементов сознания, которые указывают на сакральные глубины духовной истории. . Победоносцев напоминал, что на церковнославянском языке «творцы его, воспитанные на красоте и силе эллинской речи, дали нам книги Священного Писания» (там же). И это нужно не только знать, но само-то знание необходимо вводить в моральный стиль чувствования и поведения. Говоря иными словами, надо «учить живой вере» (с. 470). Мало рассказать детям о Господе Иисусе, «слова Его и речи должны перейти в их жизнь и в их природу, чтобы они поняли и ощутили, что значит ;…; быть христианином» и «хранить правду в душе ;…; то есть хранить чистоту свою перед Богом» (там же). Сам себя осознающий дух – вот о чем написал Победоносцев как об основе учения и воспитания. И его ссылки на античность никак не ослабляют, а, напротив, усиливают христианские мотивы в составе педагогических воззрений. И как современны многие суждения Победоносцева, например, следующее: «Вспомним древнее насталение: познай самого себя ;!; В применении к жизни это значит: познай среду свою, в которой надобно тебе жить и действовать, познай страну свою, познай природу свою, народ свой с душою его и бытом, и нуждами, и потребностями. Вот что все мы должны были бы знать и чего большей частью не знаем. Но какое благо было бы для нас и для всего общества, когда бы мы постарались познать все это – хотя бы на том месте, в том краю, в том углу края, где судьба нас поставила» (с. 489). Надо ли специально оговаривать, что Победоносцев пишет о духовном и материальном укладе национального бытия, о чем в современной системе образования, кажется, давно забыто. Поразительно, но ныне мы имеем дело с давней болезнью: взамен обрисованной шкалы приоритетов культивируется идеология «общечеловеческих ценностей» с упором на ее безрелигиозность и вненациональность. Сторонники этой своеобразной теории – или политиканы, или простаки, полагающие, что культура вырастает не на исторически определенной почве, а в некоем абстрактном пространстве. Сейчас важно говорить не о стерилизованных «ценностях» и схоластически трактуемых критериях этики. Речь должна идти о комплиментарности культур, их повседневном и темпорально-перспективном диалоге – без утраты каждой из них собственного мифа и форм его выражения.
Университет. Учитель. В объемной мировоззренческой системе Победоносцева, которую мы пытаемся реконструировать путем выделения ключевых имен, эти два слова также обладают репрезентирующей функцией. Находясь на вершине государственной пирамиды, мыслитель прекрасно понимал значимость науки в устройстве жизни, однако он был начисто лишен односторонне утилитарного подхода к делу. «Если университет, ; убежденно полагал Победоносцев, ; имеет целью только приготовление людей к тому или другому роду общественной или государственной деятельности, он лишен существенного значения – быть домом чистой науки, лабораторией научного исследования, собирать людей к представителям науки ради науки» (с. 487). Стратегия Победоносцева заключалась в том, чтобы принципы научного разума вознести на высоту главного критерия при оценке того, что происходит в жизни страны. «Университет в истинном своем значении, ; писал он, ; должен служить обществу высшим авторитетом для анализа, испытания и поверки всех идей, возникающих в обществе» (там же).
В распространенном представлении, впрочем, ни на чем, кроме предубеждения, не основанном, Победоносцев – это какой-то бездушный формалист, только и думавший о том, чтобы изгнать живое из всякого дела. Но мы уже не раз убеждались в обратном: о чем бы ни говорил и ни писал наш герой, он прежде всего имел в виду жизненный смысл затеваемого дела. На его языке это получило название «правды для жизни» (с. 489) с выдвижением в ней духовного элемента. Размышляя об университете, он поступает таким же образом, видя «правильное устройство» и гарантию успеха в зависимости «1) от взаимной духовной связи научного интереса между профессорами ;…;; 2) от духовной связи профессора со студентом, в силу коей последний воспринимает от первого интерес к месту научного исследования; 3) от взаимной связи между студентами в духе дружественного товарищества и взаимного вспоможения. Где нет этих трех условий, там остается одно лишь имя университета» (с. 487- 488).
С каким бы уважением ни относиться к университетскому образованию, его все-таки недостаточно, чтобы войти в жизнетворческую практику. Нужно, чтобы человек культивировал в себе любопытство и наблюдательность; чтобы он не проходил мимо действительности, а – погружался в нее, замечая все, что происходит около и вокруг него. Только тогда «мы увидим, как ;…; вычитанные нами теории – политические, экономические, социальные и пр., преломляются в среде жизни, по мере того, как мы узнаем ее, и в какой мере и в каких условиях могут они применяться к действительности» (с. 489). Отдадим должное реализму Победоносцева, никогда не обольщавшемуся отвлеченным знанием « ;…; всякая идея, по его словам, для того чтобы принести плод, должна быть осмыслена, осмыслена жизнью, то есть делом жизни;  иначе в соприкосновении с жизнью она только оболживит жизнь и деятельность» (с. 494). В такого рода лживости Победоновсцев усматривал большую угрозу, и был, несомненно, прав: знания, не отточенные жизнью, становятся опасными, когда человек – их носитель берется переиначивать, переделывать ее, «отрицать и истины веры, и вековые предания и проповедовать новые отрицательные учения, которые «знает только по слуху и по газетам» (с. 496).
Кажется, мы привели такое множество высказываний, которое достаточно для общего представления о взглядах Победоносцева на проблемы образования. Однако есть у него и такие тексты, без которых воссозданная картина не может считаться полной. Можно создавать университеты с хорошо налаженным учебным процессом и высоким уровнем преподавания, обеспеченным блестящими профессорами, но если не будет человека, готового быть учителем, не будет ничего. Высокие мечты и проекты не получат претворения в жизнь. Что же это за человек, о котором говорит Победоносцев? Как и следовало ожидать, это – человек долга и ответственности. И еще, о чем нельзя не сказать, это – свободный и преданный своей профессии человек. « ;…; лучший учитель, ; говорится у Победоносцева, ; должен быть агентом семьи, а не агентом правительства, не ремесленным чиновником, от государственной власти поставленным, не искателем карьеры и отличий, но человеком, преданным делу воспитания, с любовью к своему делу, с сердечной заботой о детях и о детской душе» (с. 494). Написавший эти строки призывает к тому, чтобы общество дорожило вот такими личностями – добровольными подвижниками. Победоносцев обвиняет государство и правительство в разрушении организационных форм учительства под патронажем церкви и в замене этой корпорации – искусственной, под эгидой которой создан «дрессированный полк учителей», стоющих громадных сумм и оказывающихся неспособными к своему делу, лишенными всякого к нему призвания и приводящими ;…; школу в полное расстройство» (там же).
Есть в характере Победоносцева такие психологические качества, которые не поддаются описанию средствами дискурсивного языка, но что было бы по плечу лишь талантливому писателю. Мы говорим о его умении не просто воздавать должное людям самоотреченным и бескорыстно трудящимся на ниве просвещения, но – искренне ими восхищаться и даже преклоняться перед их деяниями – иначе и не скажешь. У него можно прочитать: когда человеку, утомленному пустотой и пошлостью городской жизни, «приходится заглянуть в ;…; глухие уголки, затерянные посреди лесов и болот в снежных сугробах, и открыть там этих подвижников и подвижниц, печальников народной темноты и бедности, ищущих вывесть к свету душу живую, - он готов в умилении воскликнуть: «Господи! утаил Ты сие от премудрых и разумных и открыл младенцам!» (с. 485). Тот, кто знает нынешнюю русскую деревню и еще не успел утратить неравнодушное отношение к миру, поймет растроганного, скорбящего и возвышенно любящего автора. И ныне наше сердце отзывается на то, о чем так взволнованно говорил Победоносцев, отмечавший (в который раз), что учительский труд « есть великий подвиг души, подвиг истощающий, но и питающий души» (с. 484). Невольно обращаешь внимание на то, что в большинстве случаев, как говорится далее, на такой подвиг «именно женская душа способна» (там же). Судя по составу современного сельского учительства, так оно и продолжается в XXI веке. Только вот атмосфера в школе – иная, без недостающего ей очарования, идущего от теплой ласки церковного благословения. Иные времена!..
Если кто-то и сейчас еще не освободился от традиционной лжи о Победоносцеве, то он, вероятно, представляет обер-прокурора похожим на образ сенатора Аблеухова из романа Андрея Белого «Петербург». И сидит-то этот обер-прокурор в своем дворцовом департаменте и ничего-то не ведает из жизни страны. Но если и найдется такой любитель истории, то он глубоко ошибется. Как раз Победоносцев-то хорошо знал и видел все, что происходит там, за пределами столичной благоустроенности и блеска роскоши. Не кто иной, как он, продолжая только что приведенную мысль, писал: «Когда где-нибудь в глухой деревне заведется в такой школе учительница, оживает иногда целая деревня. И днем и вечером убогий домик наполнен; по вечерам вслед за детьми приходят иногда и родители слушать, как читает детям учительница, как начинают они петь под ее руководством, а если удастся ей образовать хор для убогой сельской церкви и случится добрый священник, вся церковь преобразуется, и посреди безысходной тоски и пустоты, в которую погружена зимой деревня, зажигается светоч молитвенного настроения, светоч духовного интереса» (с. 485). Как видно, не в дали от сельской школы был написавший эти строки! И неправда, что Константин Петрович был «для народа – Бедоносцев»! Вполне справедливо умные авторы одной из современных книг называют его «радетелем народного образования!»
Итоги. В свете вышесказанного, должно быть ясным, что мировоззрение Победоносцева как целостный миф и когнитивная система включает в себя в качестве морфологического элемента (1) концепт культуры, в основании которой залегает (2) принцип диалогичности, определяющий (3) отношения между личностью и другостью. Содержание последней весьма широко и трактуется как (4) предлежащий человеку мир с выдвижением в нем (5) духовной специфики. Носителем ее выступает (6) человек, (7) понимаемый в модусе античной традиции и (8)обогащающего ее христианства, не исключающего (9) живительного бытия народных преданий. Так история античности и пространство ее обитания (10) обретают свое (11) высшее единство. Конечно, тут много гармонии, этой (12) стихии эстетизма, равно как и (13) утопии, свойственных традиционной культуре. Однако надо осознавать и то, что именно эти концепты питают некий (14) идеал, лелеемый Победоносцевым и (15) вмещающий в себя (16) моральные ценности. Поэтому понятие «человек» представлено у мыслителя в качестве (17) полнокровной личности, (18) исполненной чувства долга и ответственности. (19) «Доблесть» ; доминирующий фермент в составе героической эпохи античности – в трудах Победоносцева находит свой трансформированный облик, превращаясь (20) в подвижничество и умное (осмысленное) делание, а человек, преданный этому (21) служению, (21) лишен всякой позы и (22) представлен в своей открытости и благородстве. В творческом наследии Победоносцева прослушивается, наряду с иными, один, очень важный, мотив. Это – (23) мотив жертвенности во имя народа и Родины . (24) Учитель и есть тот образ, который с наибольшей полнотой выражает идею жертвенности, а также аскезы и умного делания. Он придает мифу Победоносцева черты почти классической (25) завершенности, акцентируя (26) мотивы православия в составе традиционной культуры со всем ее (27) интеллектуальным, (28) нравственным, (29) эстетическим и (30) деятельностным могуществом. Судьбе было угодно, чтобы на какое-то время это могущество оказалось попранным, однако (31) и ныне оно остается живым и действенным, питая наше (32) чувство исторического оптимизма...



  Кнабе Г. С. Русская античность. М., 2000. С. 212.
  Михайлов А. В. Из лекций // Михайлов А. В. Обратный перевод. М., 2000. С. 698.
  Там же.
  Лосев А. Ф. Страсть к диалектике. М., 1990. С. 16.
  Степун Ф. Бывшее и несбывшееся. СПб., 2000. С. 221.
  Из трудов последнего времени на эту тему назовем сб-к «Российский консерватизм в литературе и общественной мысли XIX века». М., 2003.
  Степун Ф. Указ. Соч. С. 11.
  Тайный правитель России: К. П. Победоносцев и его корреспонденты. М., 2001. С. 441. Далее ссылки на это издание приводятся в тексте с указанием страниц в скобках
  Нильсен Г. Обращение к субъекту: Мид и Бахтин о рефлексивности и политическом // М. М. Бахтин в контексте мировой культуры. Спецвыпуск ж – ла «Диалог. Карнавал. Хронотоп.» 2003. № 1-2. С. 95.
  См.: Михайлов А. В. Проблемы исторической поэтики в истории немецкой культуры. Очерки по истории филологической науки. М., 1989. С. 140.
  См.: Аверинцев С. С., Гаспаров М. Л., Самарин Р. М. Латинская литература // История всемирной литературы: В 9 т. М., 1984. Т.2. С. 444.
  Столяров А. А. Аврелий Августин: Жизнь, учение и его судьбы // Августин Аврелий, Исповедь. М., 1991. С. 35.
  Там же.
  Тацит К. Соч.: В 2 т. Л., 1969. Т.1. С.350.
  См.: Лосев А. Ф. Эстетика Возрождения. М., 1978.
  Лотман Ю. В школе поэтического слова. Пушкин. Лермонтов. Гоголь. М., 1988. С.294.
  Егоров В. К. Философия культуры России: контуры проблемы. М., 2002. С. 453.
  Милюков П. Н. Воспоминания. М., 1990. Т.1. С.223.
  Там же. Т.2. С. 57. К. Н. Победоносцев – одна из фобий Милюкова. При упоминании этого имени последний утрачивает присущую ему солидную сдержанность стиля, а его суждения становятся набором клишированных и общих мест, только и пригодных для страниц бульварной прессы. В дополнение в вышецитированным высказываниям приведем еще один пример, иллюстрирующий «качество» мысли Милюкова. Прбедоносцев для него – «реакционер», политическая деятельность которого «была сознательно направлена к тому, чтобы задержать просвещение русского народа». Он в точности выполнял лозунг Конст. Леонтьева: «Надо Россию подморозить, чтобы она не жила», ; или прозябала в византийских рамках самодержавия и ритуализма» (Милюков П. Н. Указ. Соч. Т.1. С.173).
В еще не написанной истории русской интеллигенции найдется место для пересмотра многих стереотипных и субъективных суждений, которые уже и сейчас воспринимаются критически. Укажем на прямо-таки вопиющие искажения, которые допускает, в частности, А. Белый в обрисовке характера и облика выдающегося мыслителя И. А. Ильина. Писателя, имевшего склонность усматривать в людях тератологические черты, при взгляде на философа «ужасал кривой дерг его губ и вздрог высокого, тонкого стильного стана и бледного профиля с добела белокурой бородкой Мефистофеля ;…; Ильин вычитал в книге моей, ; вспоминал автор, ; вернее не вычитал, а вчитал в нее свою гадость; мне и тогда было ясно, что передо мной душевнобольной» (Белый А. Между двух революций. М., 1990. С.280). Стиль Белого – воплощенное торжество принципа предельности и того эгоцентризма в суждениях о другом, на который мы указали в начале раздела «Культура». Говорить о достоверности изображенного в подобных текстах не приходится, если даже они и относятся к мемуарному жанру.
  Мандельштам О. Грифельная ода (II) // Мандельштам О. Соч.: М.,1990. Т.1. С.384.
  Мид М. Культура и мир детства. М., 1988. С.322.
  «Подобная идея, ; пишет автор обобщающей работы о культурном контексте эпохи, ; была прерасным увенчанием всего мифа Серебряного века» (Хоружий С. С. Трансформации славянофильской идеи в ХХ веке // Вопр. Философии. 1994. №11. С.55). В составе этого мифа, наряду с иными его компонентами, он выделяет идею неопатристического синтеза, которая культивировалась Г. Флоровским. Данная идея возникает в качестве согласного единения «постоянного элемента» в европейском круге культур, то есть античности, и патристики, наследии греческих Отцов Церкви, что было, по словам Хоружего, «развитием принципа Ивана Киреевского: «Сообразить с преданием св. отцов все вопросы современной образованности» (там же. С.61). Представления Победоносцева о культуре близки к такой ее модели, однако в дальнейшем необходимо выяснить, как она, эта модель, сочетается с его настойчивым любопытством к преданиям, родившимся на народной почве, вот именно здесь, на родной земле, в пределах знакомой тебе округи, в осердеченной атмосфере с детства твоего края.
  Лосев А. Ф. Эстетика Возрождения. Исторический смысл эстетики Возрождения. М.,1998. С.651.
  Белый Андрей. Пути культуры // Вопр. философии. 1990. №11. С.91.
  Там же.
  Суждения Победоносцева в этой их части только и могут быть поняты в контексте энтелехийности как методологической и системообразующей доминанты эпохи. Знаток проблемы Г. С. Кнабе более десятилетия назад писал, что античность как некая форма «становилась отчетливым и внутренне мотивированным выражением наступавшего Серебряного века в самой ;…; интеллигентски утонченной его фазе». Здесь, по словам исследователя, наблюдается «ощутимое вхождение одной культурной сущности – традиции античности, в другую – в исторически определенный образ времени, сущностей, наглядно переживающих энтелехию – одна через другую и одна в другой» (Кнабе Г. С. Понятие энтелехии и история культуры // Вопр.философии. 1993. №5. С.73). Пренебречь сказанным невозможно. Педагогические воззрения Победоносцева, впитавшие античную традицию, составляют естественный элемент русской культуры и должны рассматриваться в ее широких духовных горизонтах.
  В интересах дела можно привести, в параллель суждениям Победоносцева, высказывания Анри Бергсона, посвященные класическому образованию, в том числе и древним языкам – в системе педагогических стратегий ХХ столетия. « ;…; в классическом образовании, ; писал философ, ; я вижу прежде всего попытку разбивать лед слов и обнаружить под ним свободное течение мысли. Тренируя вас, юные воспитанники, в переводе идей с одного языка на другой, оно приучит как бы кристаллизовать их в разнообразные системы ;…; В предпочтении, оказываемом античности, не только восхищение высочайшими образцами; ;…;древние языки, разрезая непрерывный поток вещей по линиям, очень отличным от наших, освобождали мысль при помощи наиболее быстрых и эффективных приемов ;…; Здравый смысл, наверно, может обойтись и без философии; но если он, в прилагаемых им усилиях, прежде всего стремится к свободе, то я не вижу, где он мог бы пройти лучшую школу» (Бергсон Анри. Здравый смысл и классическое образование // Вопр. философии. 1990. №1. С.166, 167). Любопытно и то, что развитие античной традиции Победоносцевым и Бергсоном соотносится с проблемой личности, взятой в ее моральной проекции, то есть долга и ответственности. Как это представлено в трудах русского мыслителя, мы знаем. Что же касается французского философа, то и он убежден в том, что «классическое образование развивает ум наилучшим образом и что надлежит воспитывать таких граждан, которые сознавали бы свой долг и готовы были его исполнить; ведь общество хочет вернуть себе в мудрости то, что отдало оно в образовании» (там же. С.163).
  Мы затрагиваем более чем серьезную проблему, не только русскую, но и иных народов, в какое-то время поддавшихся соблазну забвения своего далекого и недавнего прошлого. Мнемоническая дрема притупляет остроту духовного взора. Г. Чулков, находившийся в гуще общественно-литературной и философской жизни Серебряного века, не погрешая против правды, писал, что «ошибка наших интеллигентов заключается в том, что они недооценили или – даже вернее – проглядели не только органический период нашей истории, т. е. почти восемь столетий, но и период критический, т. е. двухсотлетний петербургский период. Взгляды интеллигентов были прикованы к серой, угнетенной, закрепощенной, неграмотной деревне, и эта неравномерность в распределении культурных ценностей не позволяла им беспристрастно взглянуть на сокровища нашей культуры, которые были, однако, накоплены, несмотря на печальный факт вопиющей социальной несправедливости – факт, впрочем, характерный не для одной России» (Чулков Г. Годы странствий. М., 2999. С.101-102).
Если специалисты в области искусствознания считают правомерным изучение художественного творчества в таких координатах, как меон (хаос) и гармония, то историки лишь приближаются к постановке проблемы – на материале собственной науки. Разум и безумие, свет и мглистость сознания – такие же компоненты исторической жизни, как и в сфере творческой деятельности. Стильность истории – не только гармония, но и ее гармонии, победа над хаосом. Однако нельзя забывать и о поражениях, которые терпит от иррациональных сил дремлющий ум. Впрочем, порождает чудовищ не только сон разума, но и его бессилие перед слепым могуществом человеческих страстей и иллюзий. Интеллект и воля Победоносцева всегда пребывали в состоянии активного бодрствования. Поэтому мыслитель зорко видел в гуще жизни и высоко ценил плодотворные ферменты и, как мог, противостоял напору мглистых стихий.
  «Осмыслить» и «дело» ; эти слова не были для Победоносцева пустым звуком, что сейчас становится совершенно очевидным. Скрупулезные исследования историков показывают, что Константин Победоносцев был энтузиастом строительства и организации церковно-приходских школ, количество которых при нем возросло более чем на 20%. Огромный вклад в дело народного просвещения! К сожалению, в упомянутых исследованиях присутствует до сих пор неизжитый элемент политизированных интерпретаций. Авторы работ используют избитый прием, утверждая, что целью Победоносцева являлась борьба с прогрессом, идущим с Запада. Заметим, что на этом самом Западе, где в изобилии учебные заведения разных типов, вплоть до находящихся под патронажем религиозных обществ, вряд ли кому-либо пришла в голову мысль о дискредитации основателей подобных школ и колледжей. И все же мы должны быть благодарны ученым, ведущим поиск ценных, в том числе архивных, материалов, освещающих целеустремленность и настойчивые усилия Победоносцева, направленные на укрепление начального и высшего образования. Насколько современный политизированный контекст враждебен к этой яркой фигуре и его практическому деланию, пишут авторы монографии в разделе «Провидец Победоносцев» (см.: Калюжный Д., Ермилова Е. Дело и слово: Будущее России с точки зрения теории эволюции. М., 2003. С.159-172; в связи стемой образования – см. с. 163).
  Калюжный Д., Ермилова Е. Указ. Соч. С.163.
  Удивительное продолжение мысль о жертве как моральной доминанте духовности находит у А. Ф. Лосева, последнего могикана Серебряного века. Вот что значит «люди одной культуры»! Мыслителю принадлежит замечательная статья «Родина» (см.: Литер. газета. 24.01.1999. №4. (5278) ), где он пишет о рождении и жизни индивидуума – на лоне целого, чем является род и Родина. Личность может проявить себя только как общая воля. «Такая жизнь индивидуума есть жертва. Родина требует жертвы. Сама жизнь Родины – это и есть вечная жертва». Порою робеешь перед глубинной правдой Лосева: человек, претерпевший столько мук и унижений в ГУЛАГе, потерявший зрение и лишившийся дома, библиотеки, рукописей, переживший смерть любимой жены, талантливого и яркого математика, тем не менее, пишет так: «Жертва ;…; в честь и во славу Матери Родины сладка и духовна. Жертва эта и есть то самое, что единственное только и осмысливает жизнь». Не будем цитировать это произведение Лосева далее. Нам представляется, что оно должно быть известно каждому образованному человеку.