Опухоль, окончание

* 

– Я провожу вас, – сказал он и, не спрашивая моего разрешения, пошел рядом. В пути что-то говорил, но я не вникала в смысл, – слушала мягкое рокотанье его могучего баса. 

– А дома кто-нибудь есть? 

– Никого! 

– Ну, это хорошо! 

В темном коридоре я взяла его за руку и мы осторожно пробрались к моей двери. Зайдя в комнату, он снял пальто, фуражку и сел возле комода, подальше от окна. “Хитрая лиса”, – подумала я о нем и подошла. 

– Я почти ненавидела вас. 

– Ты мне нравишься, – сказал он и, посадив меня на колени, попытался поцеловать. Я стиснула зубы, но он был настойчив. Я почувствовала мужчину. Мне захотелось большего. Я разрешила целовать себя в открытый рот. Наши языки переплелись. Я чуть не потеряла рассудок.  – Эля, дай грудочку поцеловать, – я сопротивлялась, но он обхватил мой бюст так, что в свободной его руке оказалось то, чего он домогался. Я вцепилась в его волосатую кисть, но не могла сдвинуть. – Пусти, не надо бояться. Я ничего тебе не сделаю. Убери руку. Я не буду трогать, – я убрала руку и тогда его страсть достигла апогея.  – Если бы ты знала, как мне сейчас хорошо. Тепло. Как тепло! Не бойся, милая, я ничего тебе не сделаю, посиди так! Во рту у меня пересохло. Он не давал мне ни о чем говорить. Я сказала, что буду бить его. Он встал и надел пальто, но мне почему-то стало страшно, что он уйдет и я задержала его. Он снова разделся и снова стал с бешенной страстью целовать мою грудь.  – Ты любишь меня, – спросил он. Я была без сил. Руки мои безжизненно свисали. В глазах потемнело. Он почувствовал мое состояние.  – Я отнесу тебя в постель. Ты должна лечь. 

– Хорошим это не кончится, – сказала я и снова долго и неустанно он целовал меня, гладил ноги выше колен. Прикоснулся! Вдруг то ли пожалел, то ли сам устал. 

– Проводи меня. На свежем воздухе тебе станет легче. 

Утром вышла на работу. Мне казалось, что о моей вчерашней истории с председателем знают все. Как держать себя с товарищами? Не могу смотреть им в глаза. И в то же время, наряду со скованностью, какая-то легкость во всем, нежность. Кошачья нежность! Такое я всегда в себе презирала и не давала ему развиться до такой степени, чтобы оно могло меня захватить. Я стояла у мольберта и, машинально копируя, думала о нем. Попросили к телефону. 

– Иван Михайлович, – сказал он, назвав себя.  – Что у вас нового, как самочувствие? 

– Благодарю, я здорова. 

– Ну, это самое главное. Хочу видеть вас, – сказал он и, сделав многозначительную паузу, добавил, – у вас дома. 

– Нет! – сказала я и положила трубку, 

И вот я дома. Отчаянию моему нет предела. Жалко мне стало себя. Ужасно жалко. Сбросив одежду, я бросилась в постель и, зарывшись головой в подушку, зарыдала. Часа два выла, не умолкая. Пила валидол. Не помогало. Хотела одного – скорее забыться. Но как это сделать? Я повторяла этот вопрос до тех пор, пока не уснула. 
 

* 

Слышу диалог: 

– Как мама? 

– Сносно, 

– Ты кормила ее? 

– Да. 

– Чем? 

– Куриным бульоном. 

Как бы я к нему не относилась, но и с ним у меня случались счастливые минуты. На третьем году нашей совместной жизни его призвали в армию. Служил он под Брестом. Я ездила к нему. Снимала квартиру. Он вел себя безукоризненно. Я чувствовала в нем не супруга, а пылкого любовника. В те дни я написала свою лучшую работу. Мне удалось изобразить праздничное единство несовместимых предметов. Композиция натюрморта – книга, чайник и кобура пистолета. Фон – деревья в цвету, открытое окно и занавеска – живое дыхание весны. 
 

* 

В нашу “синагогу” приняли нового художника – глухого мальчишку. Чувствую, что он – очередная жертва моих увлечений. Прошло две недели. Конец рабочего дня. Пересекла базар, Домой решила идти пешком. Он вырос передо мной словно из-под земли. Схватил за руку, пытаясь остановить. Я замерла. Он отпустил и я тут же помчалась от него вприпрыжку, вызвав удивление на его лице. Он догнал меня. Я написала пальцем в воздухе, что верю в Бога, что реальный мир гадок, что я одинока, что любви не существует. Она – наша фантазия. Он сказал, что все понял, что когда привыкнет ко мне, будет читать по моим губам. Договорились встретиться вечером. 
 

* 

Я думала, что мое прошлое приснилось мне, но я не спала. Я поняла это, потому что услышала бой курантов: 1, 2, 3, 4, 5, б... Грянул гимн, возвещающий начало нового дня, В мои уши ворвался дикторский текст, но очень скоро я адаптировалась, настроилась на прежнюю волну – на дорогие моему сердцу воспоминания. Улица была узкой, уютной, с домами старинной архитектуры. В начале улицы, по правой нечетной стороне стояло четырехэтажное здание, украшенное кариатидами. В нем находился райком комсомола. В конце квартала на одном из домов висела мраморная скрижаль: “Здесь с 1929 по 1941 год жил и работал выдающийся художник-баталист, академик Самокиш Николай Семенович”. Дом, в котором жила я, был примечателен тем, что при великолепной готической внешности, внутри напоминал общежитие. От 3 до 6 соседей на каждую кухню, Я снимала квартиру на втором этаже. Вид из моего окна мрачный – слепая стена противоположного дома. 
 

* 

Целует мои руки, каждый палец в отдельности. Он такой цепкий и сильный, что волей-неволей приходится сливаться с ним, от чего меня начинает лихорадить. Но в эти мгновения он отпускает меня. Вечереет. По кронам возбужденно скользит красный закат и я подумала “разве это унижение, когда отдаешь все, что можешь отдать; я упаду на колени перед тем, кого люблю – буду целовать обувь его; любые мои поступки, вызванные любовью, священны и осмеивать их грешно”.  И тут я опустилась перед ним на колени и поцеловала ботинок. “ Эля, что ты делаешь?!” – воскликнул он и, схватив меня за плечи, поднял, встряхивая, как бы приводя в чувство. Я не помнила себя. Я решила пить чашу любовного исступления не отрываясь, до опустошительного конца. И вдруг он заплакал. Передо мной стоял не мужчина и даже не юноша... Ребенок, губы которого дрожали. Он захлебывался от слез. Припав к дереву, он вытащил носовой платок и закрыл лицо. Все его тело сотрясалось от рыданий. Я обхватила его шею руками, повернула его голову к себе, целуя в мокрые соленые губы. Понемногу он успокоился, но все еще продолжал всхлипывать, отвечая робкими извиняющимися поцелуями. Зажглись светильники, Я взяла его за руку и потянула за собой – туда... В темную глубину парка. 
 

* 

Моя дочь вернула меня в реальное. Приподняла и опустила на гладильную доску, оперев один конец в спинку диван-кровати. Теперь я не захлебнусь, потому что переведена в полувертикальное положение. Отвратительный теплый куриный бульон стекает по пищеводу самотеком. Я не хочу кушать, но обижать моего повара не намерена. Рот открываю добровольно. По зубам постукивает металлическая ложка... Считаю движения поднимающейся и опускающейся руки. Пятьдесят. Тарелка опустела. Процедура кормления окончена. Моя голова вновь лежит на подушке. Гладильная доска убирается за шифоньер. Лицо у дочки довольное. Сейчас побежит на свидание к своему Джафару.

Уходит. 

Я остаюсь одна. 
 

* 

Когда он появился, я объяснила ему, что на втором месяце... 

– Немедленно принять. Измерьте температуру, – приказал дежурной. 

Меня завели в ванную комнату, предложили больничную сорочку и халат. Когда брили, я закрывала ладонями лицо и этим вызвала смех санитарок. Привели в палату. Легла на свободную койку. Повернулась к соседке. Чувствуя приближение рокового часа, попросила рассказать, какие муки предстоит мне перетерпеть, больно ли, долго ли, не умру ли я, так как это моя первая беременность. Она успокоила меня и сказала, что через два дня выпишут. Вышла походить по коридору. Из чистого любопытства заглянула в операционную. 

– Заходите, – услышала мужской голос. Зашла – увидела кресло в боевой готовности и врача. Он стоял возле умывальника и тщательно мыл руки. Вытер и, обращаясь ко мне, предложил снять халат и сесть в кресло... 

– Зачем? – спросила я, находясь во взвинченном состоянии. 

– Как зачем? – переспросил он, ошарашенный моим вопросом. – Вы, милочка, раздевайтесь. Мне ведь некогда. 

– Отвернитесь! – потребовала я. Препираясь с толстенной медсестрой, заняла чертово место и дала подготовить себя к этому аду. Ни разу в жизни мне не приходилось испытывать такой жуткой и гнусной боли. Я вцепилась в кресло. Пальцы на руках одеревенели. Я думала, что их парализовало.  – Долго ли еще? – кричала я, умоляя прекратить эту пытку. 

– Еще целую жизнь, душечка, – сказал он и вдруг, – готово! 

Словно электрическим током пронзило меня это слово. Пошатываясь, возвращаюсь в палату. Боли не чувствую. Если она и есть, то пустячная по сравнению с той. Мимоходом глянуло в зеркало. Лицо – зеленое. Ложусь. Бездумно смотрю в окно на снег, который спокойно кружится в воздухе. Мне уже хорошо. Совсем хорошо. 

__________________
Ссылки на переходы:

http://proza.ru/2009/11/09/1650 < Предыдущий текст (продолжение третье) 

http://proza.ru/2009/11/09/1634 < Начало