и Он пришел...

Аллея, залитая солнцем…
Ряды могучих древесных стволов, покрытых густыми пятнами светло-зеленых юных листьев. Ветви, кажущиеся тонкими, хрупкими руками, тянущимися… в немой мольбе?..
Ранняя весна. Воздух напоен свежестью и слепящим светом…
По аллее, неспешно ступая, мягко, словно крадучись, и в то же время с полным осознанием собственного достоинства и силы, идет Он. Длинный черный кожаный плащ развевает незримый ветер. Изящные черные туфли облегают наверняка столь же изящные ступни. Кожа черных брюк свободно облегает ноги. Под плащом – нежно-черный шелк рубашки, застегнутой лишь на три пуговицы. В Его левой руке – черная трость с серебряным набалдашником, которую Он небрежно вертит из стороны в сторону. Волосы Его – черные и блестящие, гладкие как шелк рубашки, чуть прикрывают уши. Глаза, иронично прищуренные, темными щелями чернеют на хладно-бледном лице. Его кожа прохладна на ощупь и так же свежа, как ветер, что развевает полы Его плаща… Его кожа серебриться тем же оттенком, что и набалдашник Его трости.
Он идет по тропе меж деревьев. Он идет, не замечая весны. Его черный с серебром силуэт не в силах осветить ничто. Будто в несуществующем коконе из тьмы и лунного света, идет Он меж зеленеющих деревьев и слепящего мира. Он не видит их. Он не здесь. Кем бы Он ни был – Он не принадлежал окружающему его пробуждению…
Но следуя Его шагам, тонкие корявые руки-ветви все продолжали тянуться к Нему. И незримый ветер шептал, неся к Нему их речи: «Постой… Останься…». Он не слышал их. Или не хотел слышать… Он шел прочь… мимо…
«Прости… Останься…»
Аллея подходила к концу. Дальше – только обрыв. Реальность не желала видеть ничего, что было за… за гранью. За границей аллеи. Для нее существовал лишь слепящий свет, зеленеющие деревья и вечная радость.
А Он все шел. Но подойдя к границе, за которой серебристый густой туман непроницаемой завесой скрывал то, что было за… Он остановился. Нежно-ласковым утонченным движением Он поднял руки и кончиками длинных пальцев прикоснулся к завесе, будто поглаживая. И в ответ на прикосновение завеса вспыхнула, засеребрилась, словно приветствуя Его…
«Прости… прости… прости-и-и-и-и-и-и-и…»
Он опустил руки. Взмахнул тростью и, тихо вздохнув, резким, коротким, как этот вздох, движением, развернулся на каблуках спиной к туману.
«…прости… прости?..»
- Я не останусь.
Затих ветер. И длинные полы плаща обвили Его ноги. Казалось, что и они молят Его передумать… Замолкли деревья. Беспомощно опустились их корявые живые ветви…
Он молчал… Он слушал тишину. Он смотрел на мир, который покидал…
- Я прощаю!
Громом, оглушающим громом раскатился по аллее Его сильный голос. Тьмою, чернеющей тьмою, распахнулись за плечами Его серебристые крылья. Болью, слепящей болью пахнуло от них и свет, глухо подвывая, отступил побитой шавкой куда-то вглубь аллеи, уступив свои владения…
- Я… прощаю.
Освобожденные, прощенные, стряхивали со стремительно темнеющих рук почерневшие почки. Распрямляли, с легкостью, что не была ранее возможной, свои корявые ветви и стволы… Пели победную песнь, славя милость его безмерную… и, вспыхнув – один за другим – мягким серебристым сиянием, осыпались чернеющим в воздухе пеплом, что резким порывом знакомого ветра уносился вверх… Чтобы затем бушующим вихрем обсидиановой воронки вонзиться в завесу серебряной кожи… и без единого звука раствориться в ней.
Устало улыбается Он. Ироничны по-прежнему глаза Его. Свет, опасливо, солнечной мышкой, подползает ближе. Свету страшно. Свет знает Его. Свет знает, что сделал Он…
«Зачем?»
- Я простил.
Свету – не понять. Свет мучается в догадках – идеальный, немеркнущий свет…
Он уходит. Простирая руки к небу, Он прощается навсегда, чтоб уже не вернуться. И серебро туманной завесы сливается с серебром Его кожи и крыльев…

«Зачем?.. зачем?.. зачем???..»

Свету – не понять.
Ибо он – Свет.


посвящается К. Человеку, который вдохновил меня написать это. Человеку, который стал моим другом, несмотря на то, что он сам думает об этом...