Иван the Царь

Время странная штука. Не успел выйти в прокат "Царь" Павла Лунгина, как на Тверском бульваре у памятника Есенину (ага, берёзовая Русь) состоялся пикет Союза Православных Хоругвеносцев и Союза Православных Братств. Члены обоих Союзов (нерушимых, как человеческая тупость) встали как один против очернения истории Святой Руси и неправильной трактовки "Первовенчанного Русского Самодержца".  Странно, что "нашисты" не присоединились к черносотенцам, но, похоже, деньги  либо не дошли до путинюгендов, либо г-н Сурков как умный человек решил не выпячивать глубинную связь "нашистов" и опричников - и масштаб пока не сопоставим, да и время не пришло. К тому же сам Лунгин, словно испугавшись чего-то, просил не проводить никаких параллелей между нынешними экономическими  трудностями и несистемным террором XVI века.

Но, кажется, надо что-то сказать и о фильме. Параллели с эйзейнштейновским "Иваном Грозным" кажутся неуместными и натужными, несмотря на явные цитаты, которые операторы "Царя" таки включили (как это говорится - в ткань повествования?) да, в ткань повествования. Носатая тень Иоанна появится на неровной каменной стене, поскачет в свете свечей, пропадёт - всё по Джиму Моррисону, который не без основания считал кино пляской теней на экране, шаманским ритуалом, заклинающим реальность.

Вот беда, как ни начнёт писать Староверов об этике, всё  скатится в эстетику, старый сноб. Конечно, он попытается, очень попытается остаться в рамках проблематики фильма, но ничего не обещает.

Исполнитель роли Ивана IV Пётр Мамонов сказал прямо: "Царь" – это картина о святости, а не об Иване Грозном. Святость – вот наша русская национальная идея!".  Отчасти так оно и есть. Кофликт в фильме - это не просто столкновение либерального интеллигента (митрополит Филипп) и безумного тирана, это борьба ангела и беса или, если не устраивает масштаб, Б-га и дьявола. Властитель всё больше сходит с ума, устраивает языческие игрища, структурируя казнь выдуманных врагов как бой гладиаторов с медведем, а интеллигенция кротко протестует, собираясь сыграть роль жертвы, которая знает о вере всё и пользуется неземными приёмами, маскируя их под молитвы и неброские чудеса. Вот только смертельно уставшие глаза больного Янковского (а только он один пытается "играть глазами") возвращают повествование на уровень человеческой трагедии, когда зрителя начинает бить озноб. Впрочем, в зале никто даже не подавился поп-корном, что стало явной недоработкой создателя этого мира.

Создатель сценария фильма, похоже, недалеко ушёл от критического реализма с его дешёвым символизмом и слишком прямолинейной моралью. Возможно, в этом можно винить пермяка Алексея Иванова, чья производительность и отсутствие живых характеров может сравниться только с конвеером Дарьи Донцовой. Впрочем, актёрская игра почти спасает сценарий, если не вспоминать о кривлянии Ивана Охлобыстина, который, кажется, хотел повторить быковского шута в "Андрее Рублёве", да не вышло.

Вообще тему Ивана Грозного можно было считать закрытой после гайдаевского "Ивана Васильевича...", когда уровень эстетики переходит в раздел комического, где цены другие и где не страшно. Лунгин вновь творит из царя Ивана миф, оправдывающий власть мифологическими же законами. И вновь Иоанн Васильевич перестаёт быть человеком, становясь дьяволом, чья власть сомнению не подвергается.  Власть теперь в принципе сомнению не подвергается. Нечеловеческое, слишком нечеловеческое.

А самым человеческим и человечным в лунгинском фильме стали титры, где фамилия Янковского шла без траурной рамки, хотя, наверное, это просто Староверов стал слишком сентиментален.