Белое и черное

«Я отвезу вас на край света!»

Лера стояла на перроне с большим чемоданом в руке и беспокойно оглядывалась по сторонам: «Неужели не получил телеграмму? Ну, куда я сейчас, ночью, в чужом городе, с чемоданом, электричка до Каменки пойдет только утром?».
Потихоньку, останавливаясь через каждые пять шагов, Лера спустилась по лестнице на привокзальную площадь и сразу услышала из ближайшей машины:
– Девушка, куда подвезти?
Она, не оборачиваясь, пошла вперед, пробурчав себе под нос:
– Далеко, отсюда не видать.
Водитель выскочил из «Волги» и устремился к Лере:
– Девушка, я отвезу вас хоть на край света!
Лера остановилась, что-то в его тоне заставило ее оглянуться.
– Мне не туда, – машинально, все еще раздумывая, произнесла она. Водитель засмеялся. Свет от фонаря падал прямо на его лицо, и Лера увидела блестящие открытые глаза, смотревшие с готовностью помочь.
– Ладно, только ехать очень далеко, в другой город, – подумав, сказала она.
– Ваше желание – закон, – улыбнулся незнакомец и взялся за Лерину поклажу, но она отступила назад и сказала:
– Чемодан пусть будет со мной.

«Чтоб им всем пусто было!»

Лера сидела в машине позади водителя, рядом с ней на дне салона стоял чемодан. Виктор, так звали шофера, оказался разговорчивым парнем:
– Кочнев – моя фамилия, может, слышали?
– Кочнев, Кочнев…, – повторила, припоминая слышанную ранее фамилию, Лера.
– Не напрягайтесь. Скажу. Я король, – без улыбки произнес Виктор и, коротко взглянув на Леру в зеркало заднего вида, заметил, как у нее округлились глаза и опасливо приподнялись брови. Он засмеялся:
– Нет, это не то, что вы подумали. Я не сумасшедший. Я действительно король. Хлебный. Мне принадлежат все магазины Дока-хлеб в городе.
– Однако…. От скромности вы не умрете, – недовольная своей минутной растерянностью, и, стараясь скрыть свое смущение, она надменно вскинула голову и продолжала слушать молча, закрыв глаза, зябко съежившись и завернувшись потуже в плащ, хотя в салоне было тепло.

 – Вы знаете, я считаю, что в жизни надо заниматься делом, например, печь хлеб, варить колбасу… и сталь. На заводе делать машины, тракторы; в поле добывать руду, газ, нефть, развивать науку, искусство. А у нас что делается? Торгаши наставили целые улицы киосков, видимо, собираются до конца жизни заниматься только перепродажей. Не пойму никак, недалекие они, что ли, или не улавливают веяние времени? Скорее всего, ловят момент, обогащаются. Представьте, извилинами шевелить не надо, руками творить не надо, и главное – не надо потеть. А люди проходят мимо, глазеют на витрины, ну, купят иногда клянчащему ребенку жвачку и идут дальше… в магазин за хлебом.
«Неужели правда? Врет, небось», – засыпая, думала Лера:
– Может, хватит…. Я почему-то хочу спать.
Виктор засмеялся и замолчал. А Лера думала о муже, почему же он ее не встретил: «Вообще-то, если разобраться, я имела возможность убедиться, что никакая он мне не опора. Опора? Пожалуй. Железобетонная», – горько усмехнулась она.

Вот он смотрит на ее искаженное болью лицо насмешливым, недоверчивым взглядом и молчит, но его глаза красноречивей всяких слов: «Ну что? Не нашла другого способа примирения? Вчера мы с тобой ругались, а сегодня ты «заболела»? И сейчас, сидя в машине, она почувствовала, как к горлу подступил комок.
Лера с трудом разлепила глаза – они уже выехали за город. Глядя вперед, казалось, что темнота бежит навстречу. Прикрыла веки: «Какой скандал нужно было выдержать, когда я сообщила ему, что врачи советуют мне съездить на курорт, поправить здоровье…. А эти курортные донжуаны…. Все как один неженатые…. Чтоб им всем пусто было», – и она медленно погрузилась в полудрему.

Водитель притормозил перед выбоиной на дороге, и Лера опять проснулась: «Девочки предупреждали, что не надо садиться к частнику в машину, но уж очень хочется побыстрее домой, помыться, залезть в теплую постель. Ну, а если…. Это как раз такой водитель? На этот случай у меня приготовлен сюрпризик. Пусть только попробует», – и она нащупала в кармане плаща газовый баллончик.
Вдруг в свете фар появилась черная иномарка. Она стояла, развернувшись поперек шоссе, от нее отделился человек и жестом руки предложил остановиться. Заскрипели тормоза. Человек поспешил к остановившейся машине, но подошел не к передней, а к задней дверце, резко распахнул ее, намереваясь сесть, но споткнулся о Лерин чемодан. Он потерял равновесие и стал падать в салон машины. В это время Лера вынула руку из кармана, резко поднесла ее к лицу незнакомца и нажала на пульверизатор баллончика; затем быстро выскочила в дверь, метнулась к обочине и исчезла в темноте.


Она долго бежала вглубь леса, царапая руки, шею и лицо о колючий кустарник, проваливаясь в ямы с водой и набирая грязь в сапоги. Так тебе и надо! Ведь говорили – не садись в машину к частнику. Да еще ночью…. Ну надо же. А подельников своих за городом оставил….
Получили, и сполна…. А такие красивые слова говорил! Наука…. Искусство…. Тут она села прямо на землю, на что-то мягкое, прислонилась к дереву и залилась нервным, клокочущим смехом. Хохотала она долго, с надрывом, раскачиваясь из стороны в сторону, затем вдруг из горла вырвался всхлип, и она заплакала, размазывая слезы по щекам.

Подняла глаза и увидела перед собой… белое пятно

Она брела в кромешной темноте, спотыкаясь и падая, пока, наконец, между деревьями не забрезжил рассвет. Тогда она остановилась, оглянулась: слева стеной стоял лес, справа тоже, а прямо, казалось, и вовсе закончился. У нее радостно застучало сердце: «Там селение!», – и она, затаив дыхание, устремилась вперед.
Вскоре Лера услышала журчание и плеск воды. Вот те раз! Обрадовалась! Она медленно опустилась на поваленное дерево. Ступни ее горели от усталости, в обуви хлюпала вода. Лера молча, в оцепенении смотрела на вытянутые ноги в длинных кожаных сапогах и мысль ее едва шевелилась: «Все, конец вам пришел, сапожки…. Да и мне, наверно, тоже…. Постой-ка. Ну и дура! Проснись и пой! Нужно идти вдоль речки, наверняка набреду на какую-нибудь деревню».   

Она любила лес, потому что в детстве жила в доме на окраине города, и каждый день робко, бережно касаясь трепещущих веток, входила в него. Ей казалось, что все деревья в лесу живые и настороженно смотрят то из-под кудрявой челки березы, то из-под «ёжика» елки, то из-под классического брасса сосны. Присмотревшись и привыкнув к ней, деревья принимали ее в свой хоровод, и тогда начинался кавардак и веселье. Она пряталась в колючих иголках ели от лукавой глазастой березы, то вновь в ликовании выбегала на поляну и пыталась скрыться от озорной, шаловливой рябины, которая в ее представлении всегда была мальчишкой с кудрявой челкой, то, едва отдышавшись, влезала на гостеприимную, спокойную, мудрую сосну. Сосна уютно устраивала Леру на своих ветвях и шептала ей на ухо умные, успокаивающие речи. От нее веяло надежностью и вечностью.
А теперь… Речка не всегда подпускала к себе, она медленно ворочалась между разросшимися ивами, без конца изгибаясь и образовывая закругленные или овальные полуостровки. Так бывает каждый год во время весеннего половодья.

Лера шла вперед, не останавливаясь, не обращая внимания на боль в суставах. Плащ ее порвался и болтался свободными лоскутами, хлестал по ногам. Припухшие от слез, веки ее были опущены, а перед глазами стояла больница: врачи и медсестры в белых халатах, пропахших лекарственным запахом; измученные нестерпимой болью глаза и лица лежащих в палатах людей. Тогда это фрагментами запечатлелось в ее сознании: приемный покой, куда только что доставили ее – прямо со скорой, пожилая женщина-врач, терпеливо дожидающаяся, когда у Леры пройдет очередной приступ боли, чтобы заполнить, наконец-то, историю болезни.

«Не могу больше», – усталость взяла свое, и Лера без сил упала на подсохшую за день землю, спиной прислонившись к шершавой коре высокой раскидистой сосны. Лес потемнел, и стало холодно. Лера поежилась: «Опять ночь. Проклятье», – и она утомленно закрыла глаза.
«Боже мой, как же мог мой прадед без всякого отдыха месяцами пропадать в лесу? Ах да, ему прибавляло силы… золото, которое он спрятал в разных местах Уральского края, с надеждой на то, что по прошествии какого-то времени удастся им воспользоваться. Наивный, разве можно было это сделать тогда? И даже сегодня возникли бы… вопросы. На этот счет у Алки, ее двоюродной сестры, отчаянной девчонки, которая отыскала-таки клад, наверняка, нашелся бы ответ. И какой!»

Вдруг она ощутила какой-то внутренний толчок, подняла глаза и увидела прямо перед собой белое пятно: «Опять больница…. Ну, сколько можно…. Сгинь…». Белое пятно приблизилось: «Собака!» На Леру смотрели злые, блестящие, красные глаза мощной, высокой на ногах лайки. У женщины по спине побежали мурашки, и она как можно дружелюбнее позвала: «Дружок! Дружок!», – и протянула руку, но тотчас, вскрикнув от боли, отдернула ее. Вскочила на ноги и стала лихорадочно соображать, что делать дальше.
Стоя спиной к дереву, рукой задела его, на мгновение подняла голову, увидела спасительную крону сосны: ветви – вот они. Она, молниеносно повернувшись, сделала рывок, подтянулась на руках и в этот момент почувствовала боль в правой пятке: собака ухватила-таки ее.

Ушла любовь из сердца, осталась одна злость

Лера, одной рукой обнимая сосну, а другой – держась за ветку, с ужасом смотрела вниз. Там, громко лая и подпрыгивая, неиствовала собака. Затем, видимо, обессилев, но, все еще рыча и скалясь, собака села на траву под деревом и немигающими глазами уставилась на Леру. Из пальца на руке сочилась кровь и капала вниз, на землю; собака с удовольствием каждый раз слизывала ее с травы и ожидающе смотрела вверх.
«Вот тебе и Дружок, вот тебе и медсестра в белом халате», – издевалась над собой Лера. В пятке не прекращалась ноющая боль, ноги затекли – долго находились в свешенном состоянии, – и Лера решила встать на ветке. Стоило ей пошевельнуться, тут же снизу слышалось злобное рычание. Белый комок подкатил ближе, и горящие глаза повисли в воздухе: «Встала на задние лапы. Вот гадина. Она, наверное, ждет, когда я засну и свалюсь вниз…. Нет уж. Не дождешься. Хотя говорят, что упрямство – первый признак тупости, однако иногда приходится быть упрямой, особенно, если речь идет о таком тупом и кровожадном животном». Лера стояла на ветке, обеими руками обхватив ствол, и боролась со сном. Глаза ее то и дело закрывались, голова, прижатая к дереву, сползала вниз. Боли она уже не чувствовала, был только сон, сон и сон. 
 
Кто это сидит за столом? Вера…. И почему-то опять они со Светкой что-то с серьезным видом доказывают Лере. Что? Запах черемухи напоминает запах акации! Лера заливисто смеется, внутри ее поднимается чувство, похожее на раздражение, и она говорит им: «Как мне надоело слушать ваши глупости!»
Потом, спохватившись, умолкает, внезапно в голову приходит запоздалая мысль, которая пугает ее: «Это они делают специально, чтобы разозлить меня. Но почему?» И вот перед глазами проплывает картина, с которой смотрит Теккерей, английский классик. Он пристально смотрит на нее через очки, затем уголки его губ пошевелились, а лицо озарилось озорной улыбкой. Он говорит? Да! «Это величайший комплимент для женщины – быть презираемой ее полом». Внезапно Лере стало жарко. «Неужели они завидуют мне? Но чему? Или ревнуют? Но к кому?» Вера смотрит на Леру недобрым взглядом, глаза ее наливаются кровью, становятся злобными, она открывает рот и рычит….

Лера стукнулась головой о ствол и проснулась. Нога соскользнула с ветки. Собака оскалила зубы и подпрыгнула вверх. «Кошмар…. Человек человеку – волк…. Или злая собака…. Не зря говорили древние: «Хочешь мира – готовься к войне». Но я не в силах терпеть эту вечную подготовку». Она застонала то ли от боли, то ли в ответ своим мыслям.
Рассветало. Стало холодно. Лера поежилась. Вокруг стоял нетронутый лес, ни одного срубленного дерева, ни одного следа от костра, ни одной сломленной ветки.
«Откуда взялась собака? Значит, где-то должно быть жилье. Но уж больно эта зверюга не похожа на домашнее животное. Ага…. Пить захотела…. Ну, давай, давай сбегай, запей свою желчь». Собака засеменила к воде, берег в этом месте был высокий, крутой, и она побежала дальше, за кусты.

«Долго эта людоедка будет осаждать меня? Надолго ее хватит? А меня? Вообще…. Что случилось с миром? Все словно встало с ног на голову. Собаки «едят» человека, человек, «ест» человека. Что с нами стало? А со мной? Еще вчера была мягче глины, лепи, что хочешь. А сегодня палец в рот не клади. И самое главное – ушла любовь из сердца, осталась одна злость. А с нею тошно жить».
Вдруг за зарослями ивы послышалось рычание, возня, ветки закачались, затрещали, и на поляну из прибрежных кустов выкатился черно-белый клубок. Вскоре он разделился надвое, на поляне осталась черная лохматая лайка, а белая с надорванным ухом, прихрамывая, торопливо и бестолково тюкаясь в разные стороны, поплелась вглубь леса.
Лера ошалело смотрела вниз, не смея радоваться: «Власть переменилась», – горько усмехнувшись, сказала она вслух. Лайка равнодушно посмотрела на нее, постояла немного, глядя вслед убегающей собаке, и не спеша, изредка оглядываясь, потрусила в противоположную сторону.

Где искать свой чемодан...

Лера быстро стала подниматься вверх по веткам, неожиданно пришедшая мысль подгоняла ее: «Ну и дура! А еще в лесу выросла! Так тебе и надо. Давно можно было залезть повыше и посмотреть, что вокруг делается». В той стороне, куда только что убежала черная лайка, над лесом поднимался дымок. Лера спрыгнула с сосны и пошла, стараясь сохранять в памяти направление. Вот уже между деревьями замелькали постройки.
– Ба, да это всего один дом… и сарай… и баня.
 Она ускорила шаг, припадая на разбухшую ногу, в голове радостно замелькали мысли: «Ура! Люди! Скоро буду дома, а пока можно будет привести себя в порядок, помыться в бане. И отдохнуть. И наесться».

Перед домом раскинулся огород, обнесенный с трех сторон изгородью, из-за забора виднелись темные грядки с пожухлой прошлогодней травой по краям. А за огородом, прямо перед домом, стояла машина. Белая «Волга»! У Леры сердце сжалось в комок и стало трудно дышать: «Это его машина, его номер. Вот что значит иметь хорошую память на числа. Ну, все, теперь я знаю, где искать свой чемодан. Прямо к дому привезешь, голубчик, под конвоем». И недавняя злость снова накатила на нее. Лера, крадучись, подошла ближе к дому и встала за кустами шиповника и ольхи.
Во дворе мирно разгуливали куры, а возле машины грелась на солнце черная лайка. Рядом с домом тянулась извилистая, заросшая травой, лесная дорога, она полумесяцем огибала строения и тянулась дальше, где и терялась меж стройных берез и елей. «Вот по ней-то я и пойду. Все равно куда-нибудь да выведет», – она двинулась вперед, как вдруг услышала шум мотора, быстро нырнула обратно в кустарник, мельком взглянув в сторону машины и, отмечая про себя, что собака вскочила на ноги, и тревожно втягивает носом воздух.

К дому подъехала черная иномарка. Из машины высыпали люди в черных кожаных куртках, двое с автоматами, третий с пистолетом, и устремились кто к окнам, кто к дверям. Куры всполошились, беспокойно заносились по двору, в панике налетая то на одного, то на другого непрошеного гостя. В это время собака, нырнув под машину, злобно и беззвучно оскалила зубы, затем переползла к другой ее стороне, осторожно выбралась из-под днища и стремглав бросилась к лесу. Один, с автоматом, ворвался в дом, другой держал под прицелом окно, а третий, с пистолетом – дверь. Изнутри послышалась возня, и отчаянный женский крик рассек воздух, загремело ведро в дверях, и на крыльце показалась седоволосая хозяйка со связанными сзади руками. Тот, что стоял напротив дверей, взглядом спросил о чем-то вышедшего вслед за хозяйкой рослого, дородного молодчика. Сообщник в ответ отрицательно повертел головой. Наверное, спрашивающий был недоволен ответом, потому что на его лице промелькнула злобная досада, и он, повернувшись к «Волге», с размаха пнул переднее колесо и при этом грязно выругался.

– Уймись, женщина. Да убери со двора кур, ишь разорались. Не то всех перестреляем, процедил он сквозь зубы.
– Стреляй, ирод. Стреляй! Чтоб ты подавился. Что ты привязался к моему сыну?
– Стрелять, говоришь? – он, прихрамывая, приблизился к хозяйке, глянул на нее в упор, затем отвернулся, подошел к крыльцу, сел.
– Ты, мать, не на базаре находишься. Так что молчи и слушай сюда. Сейчас ты мне расскажешь, куда девался твой сын, машина здесь, а его нет, – продолжал он тихим, сдерживающим раздражение голосом, кивнул напарнику. – Отпусти ее и присмотри.
Хозяйка закрыла кур в стайке, и ее увели в дом.
«Что все это значит? – размышляла Лера. – Этого Громилу я где-то видела…. Ну, как же! Точно, тогда на дороге, это был он! Но, оказывается, он не один, наверно, со своим хозяином. Выходит, это они не за мной…. Им нужен Виктор. Ну, дела!»
Вдруг сзади хрустнула ветка, Лера резко повернула голову, и тут откуда-то сбоку кто-то кинулся к ней, навалился со спины и закрыл рот рукой. Лера напряглась и попробовала вырваться.
– Тише, тише, это я.
Перед ней стоял Виктор, возле него сидела черная лайка и, казалось, осуждающе смотрела на Леру «человеческими» глазами.
– Пусти же. Не твое – не хапай, – негромко сказала Лера, возбужденно и сердито сбрасывая с плеч его руки.
Виктор несколько удивленно взглянул на нее и отошел к кустам. Затем повернулся лицом к дому, взявшись рукой за ветку, и с силой сжал ее в кулак. Из ладони на землю полетели с треском обломившиеся сучья. Лера притихла, досадуя на себя за грубость, и что-то соображая, неслышно подошла сзади.
– Там твоя мама, – то ли сказала, то ли спросила она.
– Да.
– Почему они ищут тебя?
– После, – Виктор перевел взгляд с дома на Леру и увидел, что она стоит на одной ноге, другую приставила и покачнулась.
– Что с тобой? Ты ранена?
Лера смутилась под его пристальным взглядом, провела рукой по оборвавшемуся в лохмотья подолу плаща, отвернулась, чтоб он не увидел ее зардевшихся щек,  с вызовом сказала:
– Не твое дело. Я тебя не знаю, и знать не хочу. Что эти хотят от тебя? Может, добычей не поделился? – и, резко повернувшись, посмотрела на него. С минуту стояли молча, глядя друг на друга. Затем Виктор решительно взял ее за руку и повлек за собой.

Тревожная ночь...

Лера лежала в наспех сооруженном шалаше на хвойных ветках, заботливо обломанных и принесенных Виктором специально для ночлега, и глядела через решетчатую крышу в бездонное небо. Догорал закат, на небосклоне уже показалась луна и замерцали, складываясь в созвездия, маленькие угольки, которые кто-то когда-то назвал звездами.
Виктор сидел спиной к шалашу и, поглаживая устроившуюся возле него лайку, рассказывал:
– Началось это давно. Я тогда только пришел из армии, направили меня работать в милицию. Десантники, мол, нам позарез нужны. И вот…. Брали мы однажды одну банду. Надо сказать, замаяла она уже всех, жизни от нее не было. В общем…. Понимаешь, мы долго изучали их почерк. Вначале они звонили по телефону, узнавали, есть ли кто дома. Я так понимаю, они не хотели никого убивать и шли на пустую квартиру. И вот однажды поступил сигнал, что в одном из районов города в подъезде дома только что видели двоих мужчин, они спускались с пятого этажа с большими сумками, один из них был в высоких женских сапогах. Видно, настолько обнаглели, что не боялись никого и решили похохмить. Благо, совсем близко было до того места, рукой подать, и минуты через три мы уже были там.

Смотрим, возле дома машин нет, правда, есть одна, но в ней сидят мужчина и женщина. Куда ехать? В какую сторону? Ребята вышли из газика и пошли в подъезд. А я остался. Гляжу, та парочка в Жигулях нервничает, машина у них не заводится. Решил подойти. Подхожу со стороны женщины и замечаю, что… у нее совсем недавно сбрили усы, а поверх мужской рубашки одета женская шерстяная кофточка, и что мужские брюки заправлены в высокие женские сапоги на каблуках, а на голове парик.
Я понял, что все это он только что здесь, в машине, на себя напялил. И пока я шел…. Как сейчас вижу его лицо, его испуганные, приближающиеся глаза. Как на замедленной пленке. Я наставил пистолет, велел выйти из машины, но тут как на грех – москвичонок подъезжает на стоянку и паркуется как ни в чем не бывало. Тут тот, который сидел в Жигулях за рулем, одним прыжком оказался около хозяина москвича – тот уже успел выйти – схватил его за плечи, развернул лицом ко мне, за его спиной сел за баранку и…. Когда он побежал к машине, я крикнул: «Стой!», – и стал стрелять, но, видно, не попал. Тогда разрешалось стрелять только по ногам. Это сейчас, если удирают, бьют на поражение.

– А что потом? – спросила после непродолжительного молчания Лера.
– Потом был суд.
– А что та «дама»?
– Загремел и здорово. Они взломали замок, собрали все в одной комнате, зашли в другую, а там… теща отдыхает с дороги, недавно приехала, да уснула так сладко, что ни телефонного звонка не слышала, ни шума из соседней комнаты, ничего. Проснулась тогда, когда один из них, увидев ее, запнулся о шнур пылесоса и растянулся на паркете. Проснулась и закричала. Убили…. Ножом…. Но тогда мы и взяли-то его одного, этого «Даму».
– А кто убил? Он?
– Нет, пальцы не его. Допрашивали. И с пристрастием и так. Уперся – не знаю, и все тут.
– А эти-то что к тебе пристали?
– Столкнулся недавно я с этим Дамой из Жигулей в экономическом институте. Я на заочном там обучаюсь, и вот приехали туда к нам  предприниматели – кто опыта набираться, кто теории. Вижу – знакомая «фотография». Потом я узнал – теперь он у одного бича по кличке Хозяин служит. Хозяин и есть тот самый подельник, что на москвиче уехал. Теперь он глава целой преступной группировки. Так вот, Дама меня узнал тоже. Мне бы сразу в милицию идти, но пришла телеграмма от друга: «Встречай, один день проездом». Встретились, поболтали. На другой день подъезжаю к институту, выходит из иномарки Хозяин и сходу ко мне: «Вякнешь кому слово, не жить твоей матери. Она ведь у тебя до сих пор в лесу одна живет?». Я тогда понял, что у него свой кто-то в милиции есть, иначе, откуда бы он узнал о матери. Я ведь давно оттуда уехал, а на моей новой работе никто не знает…. В тот день, когда я тебя встретил на вокзале, я сходил все-таки в милицию.

– Ну, и как?
– Да никак. Начальника не было. В Москве, в командировке.
– Но ты мог кому-нибудь другому рассказать.
– Нет. Начальник – мой старый приятель, ему я верю.
– Ах, да…. Я и забыла, что кто-то там наводит на тебя. Постой-ка, а тебя кто-нибудь видел?
– Да нет, я дальше входа не пошел, спросил дежурного и обратно…, – и он внезапно замолчал. – Стоп! Это Баранов! Ну, конечно» Кто же еще. Стало быть, ему я обязан визитом ко мне этих гостей.
Виктор вскочил и в волнении стал расхаживать взад-вперед перед шалашом.
– Теперь мне все понятно. Это Баранов.  Постой-ка, по-моему, он и во время ограбления тоже дежурил. – Он досадливо поморщился и задумчиво  посмотрел на Леру.
– Иди, ложись спать, – спохватилась она. – А собаку в середину. Как ее зовут? Верный? Замечательно!
Виктор осторожно лег рядом с Лерой, негромким свистом подозвал лайку и постучал рядом с собой по сложенным веткам: «Место!».
– Послушай, если ты работаешь директором такой большой фирмы, у тебя должны быть телохранители, – тихонько проговорила Лера.
– Я сам еще кое-что могу. Да и не хочу я. Потому что знаю, что плохого ничего не делаю, я людям даю самое необходимое – хлеб.
– А зависть? – недоуменно произнесла Лера, но не получив ответа, снова спросила:
– А как тебе удалось удрать от них?
Виктор глухо рассмеялся.

– Когда ты уложила этого Громилу, а сама растворилась в темноте, ко мне подбежал этот Дама, наставил автомат, ну, пришлось на машине поюлить по шоссе, чтоб здорово не продырявили. А Громила, как только я отъехал, выпал из салона, дверь-то была открыта.
– Но ты приехал сюда раньше их, почему не увез мать отсюда? – то ли с недоверием, то ли с осуждением сказала Лера.
– Сюда до сегодняшнего дня только на танке можно было добраться. Сама видишь – половодье. Да и не хотела она уезжать. Еле уговорил…. Отлучился-то всего на десять минут – нужно было норку из капкана достать, его с прошлого года кто-то оставил. Сама-то мать справиться с капканом не может, а зверюшку жалко, обессилела вовсе. Мать у меня золотая. Терпеливая. Столько вытерпеть пришлось в жизни. Отец рано умер, не поникла, не растеряла своей энергии. Всю жизнь она – как факел. И горит, и греет.
– Кого?
– Всех. Извини, ты ведь не знаешь. Лечиться к ней ходят со всех деревень. Вот подсохнет немного – и пойдут.
– Странно, но я здесь ни одной дороги не видела, правда, я шла вдоль реки. Как же к ней ходят?
– Здесь только одна дорога, через поселок. Тебе еще, наверное, кажется удивительным, что здесь стоит нетронутым лес. Это тоже ее заслуга. У нее в лесу, как в горнице, чистота, все подобрано. Да и люди стараются лишний раз не ломать, не трогать, наверно, из уважения к ней. Правда, раньше к добрым людям тянулись, а теперь им завидуют. А зависть, ты правильно сказала, зависть – разрушительное чувство. Она приводит к подлости, будь то убийство или просто наговор.

Вокруг стояла необычайная тишина. Костер догорел. Потянуло прохладой.
– Завтра поутру ты уйдешь вдоль дороги к поселку. Там тебе скажут, как добраться  до твоего городка, – нарушил молчание Виктор.
– Никуда я не пойду. Ты ведь собираешься здесь один воевать. Правильно? Тебе одному не справиться.
Они долго лежали в темноте и глядели на звезды. Что-то мешало им заснуть. Они понимали, что обстоятельства связывают их, но еще была какая-то ниточка, тонкая, непрочная, значение которой они для себя еще не уяснили. В глубине души нарастало непонятное чувство, которое они еще не успели осмыслить. Чувство это походило на мягкую, нежную, дрожащую паутинку, и она, эта паутинка, дымкой обволакивала что-то внутри.
– А теперь расскажи немного о себе, – попросил Виктор.

Лера долго молчала. Она не знала, что рассказать, да и надо ли? Ведь она его почти не знает. Но даже не в этом дело. Столько лет она принадлежала и доверяла только себе, советовалась только с собой, потому что постепенно пришла к выводу, что верить вообще никому нельзя: подруги предавали, у друзей-мужчин одно на уме, мама перестала понимать ее, а муж никогда не понимал. Виктор в темноте нашел ее руку. И она вдруг решила для себя, что сейчас она скажет ему все: от и до. И ничто ее не остановит.
– Плохо мне живется…. Потому что нет любви, одна злость.  Иногда до того доходит, что видеть никого не могу. Ненавижу всех…. Приходишь на работу в хорошем настроении, с блестящими глазами – знай, тебе этого не простят, тут же опустят на землю фразой: «Ты че запрыгала?». Приедешь откуда-нибудь, подольше сиди дома, не выходи никуда, сохранишь здоровье и настроение. Стоит выйти из дома и походить по магазинам – все, пришел в себя. Опять нахмурил брови, сжал зубы, сделал злобное выражение и продолжаешь жить, если это существование можно назвать жизнью. Эти люди…. Убогие какие-то. Мыслящих людей почти нет, только те, что плывут по течению. Только здесь на любезное «Извините» запросто могут сказать: «Пошел вон!». А я… Я просто не умею притворяться. У меня все на лице написано. И мне очень трудно. Очень….

– Если я правильно понял, тебе плохо оттого, что общество, в котором мы живем, не соответствует твоим требованиям. Я согласен, это больное общество. Вылечить его, наверное, можно, но только не злостью. Я в этом уверен.
– Красота спасет мир, не так ли? Знаешь, очень хорошо, удобно, когда ты сыт, одет, у тебя есть машина, власть. Не думаю, что ты имеешь право учить нас, бедных, как нам жить. Когда у тебя все есть и уже ничего не надо, – начинается болезнь глаз и ушей: ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не… отдам, но могу дать совет. – Лера чувствовала, что ее понесло. – Это напоминает мне историческую сцену: барин, лежа на теплой перине за завтраком, поданным в постель, дает нравоучения глупой горничной, которая осмелилась прервать его трапезу просьбой выплатить ей зарплату, и сегодня, а не завтра, как намеревался сделать он.

– Может, ты и права, – после непродолжительно молчания начал Виктор. – Безысходность мне тоже знакома…. Но в том, что сейчас происходит с нами, виноваты не ты и не я.
– Нет, мы тоже виноваты. Хотя бы тем, что молча наблюдаем, что  творится с нами, с обществом, и ничего не делаем, – горячилась Лера.
– Но если мы сами не осознаем, во что мы превратились и, самое главное, если мы сами не захотим измениться….
– В этом все и дело…. Люди кипят злобой друг к другу, потому что дальше своего носа не видят…. И я, видно, тоже, – с безысходной горечью промолвила Лера и, видя, что так просто ей не остановиться, с досадой ущипнула себя за руку.
– Прости. Но…. По-моему, ты не знаешь людей. Тебе просто некогда было их наблюдать, потому что у тебя слишком яркая внешность. Ты не могла спрятаться, затеряться, остаться незамеченной. Не ты наблюдала, за тобой наблюдали. Вообще-то, в основном люди действуют из добрых побуждений, но они очень дорожат своей свободой принимать решения. Люди опасаются, что кто-то посягнет на их самостоятельность, они защищают свое «Я». Мы только защищаемся, а тем самым нападаем друг на друга…. Но я понял также, что внутри себя ты не такая, какой хочешь казаться. Ты добрая, а тебе грубят, ты нежная, а тебе хамят, ты деликатная, а люди думают – слабая. Знаешь, что я думаю о людях, когда они с обидой, а то и с гневом говорят о ком-то? Что они не научились уважать себя. Ведь, если человек себя уважает, его не смутят ни грубость, ни пошлость, ни хамство. Он знает себе цену, что бы ему не говорили.

Виктор приподнялся на локте и посмотрел на Леру, но не увидел ее лица, протянул ладонь, погладил по волосам, слегка касаясь пальцами, провел по высокому лбу, по глазам, по губам, затем прошептал:
– Ты красивая. И ты, наверное, сама не знаешь, какое впечатление производишь. Лера молчала. От его прикосновений по телу пробежала дрожь.
– Хочешь, скажу, – не обращая внимания на ее молчание, по-видимому, угадывая ее мысли, продолжал Виктор. – Когда я тебя увидел на вокзале…. Ты вся светилась, хотя в твоих руках был прозаически тяжелый чемодан, который ты едва перетаскивала с места на место. Что-то есть в тебе завораживающее. Хочется смотреть и смотреть на тебя, не отрываясь. Но…. Когда ты начала говорить…, – и, не докончив фразу, он умолк.
Хорошо, что было темно, иначе бы Лера не знала, куда деть свои растерянные, долгое время не знающие слез, глаза. Теперь они беззастенчиво наполнялись слезами и скатывались прямо в ухо. Мелькнула мысль: «Хорошо, что я умею плакать молча».

Решающий рывок...

В воздухе висела синева раннего утра. Еще не рассвело, но сумерки быстро рассеивались. Стараясь не шуршать пересохшей, прошлогодней листвой, Виктор и Лера приблизились к жилищу. Лера на удивление неплохо выглядела в своем брючном костюме из немнущейся ткани. В доме было тихо. Виктор приник к окну. Из дома послышался скрип половиц, и он отпрянул назад, но от окна не отошел. Лера стояла напротив его, с другой стороны и, казалось, прилипла к наличнику.
– Ну, говори. Давно бы так, – и они услышали обращенный к кому-то в комнате все тот же грубый голос. Лера одними губами, беззвучно спросила Виктора:
– Этот Хозяин?
Виктор кивнул. Из дома послышался голос матери:
– Он сказал, что пойдет пешком до поселка, оттуда позвонит в город, в милицию, узнает московский телефон своего начальника, тот сейчас в командировке находится, и расскажет ему про тебя. Уж не хитришь ли ты, мать? – с сомнением в голосе произнес Хозяин.
– Хочешь – верь, хочешь не верь, – равнодушно сказала женщина.
Наступило молчание. Затем Хозяин, не отрывая взгляда от пленницы, крикнул в сторону кухни:
– Эй, Громила, хватит жрать. Дай-ка мне мобильник. Что? Потерял? Раззява! Падай на мотор, дуй к Бар…. Тьфу, к Гвоздю, узнай, был ли ее сынок там. Он как сегодня работает? В первую? Отлично!
Лера и Виктор едва успели спрятаться за угол дома, как по крыльцу прогремели тяжелые шаги и изящная иномарка, объехав дом, скрылась в лесу.
– Молодец, ма. С Громилой я бы не справился, – прошептал себе под нос Виктор. – Ну, иди.
Виктор посмотрел на Леру подбадривающим взглядом, поцеловал ее в голову и подтолкнул к дому. Девушка взошла на крыльцо и громко постучала:
– Есть кто в доме? Эй, хозяева!
В доме послышался шорох. Немного погодя дверь открылась, и на пороге показался Хозяин.

 Лицо его расплылось в улыбке:
– Какая прелестная девушка! Заходите, пожалуйста!
Лера, не замечая боли в ноге, сбежала с крыльца и встала поодаль:
– Да нет, мне только дорогу покажите. Вчера ушла по грибы и заблудилась. Еще говорили мне: « не ходи одна», дак нет, все равно пошла, а лес-то плохо знаю, приезжая я. Правда говорят, упрямство до добра не доведет.
Хозяин спустился с крыльца и, кисейно улыбаясь, медленно пошел на Леру.
– Я очень хочу, чтобы вы зашли к нам в гости.
Вдруг из дома донесся грохот падающих предметов, женский вскрик и мужской стон. Хозяин резко обернулся, и хотел было бежать обратно, но тут он повернул голову к Лере, и она увидела его обозленное, враз переменившиеся лицо. Глаза налились кровью.
– А-а-а, – вдруг заревел он и с разбегу влетел в сени. Загремели ведра, послышался звон разбивающейся посуды, треск ломающейся мебели и глухие удары о стенку.
Лера поспешила к распахнутому окну, через которое влез в дом Виктор, подтянулась на руках и перекинулась через подоконник. Мать Виктора искоса глянула на нее и молча продолжала связывать чулками руки Дамы, еще не пришедшего в себя после удара в голову. А из комнаты, где теперь находился Виктор, слышался отборный мат Хозяина.

Путь домой...

По оживленному шоссе на большой скорости движется белая «Волга». Лера сидит перед ветровым стеклом, смотрит вдаль на синюю ленту дороги, на разбегающиеся в разные стороны от проезжей части березы и ели и думает: «Уже скоро приедем. Надо успеть спросить».
– А что ты делал на вокзале?
– Тебя ждал, – засмеялся Виктор. – А если серьезно…. Мать хотел отправить в дом отдыха, заезжал за билетом, попросту увезти ее собирался из леса, пока не утрясется все.. Да, вот видишь, не успел. Но зато мне повезло.
– Повезло? – враз вспомнив все, задумчиво спросила Лера.
– Повезло…. Я первый раз тебя еще в прошлом году увидел, – и, помолчав, продолжил, отвечая на ее удивленный взгляд. – Когда машины у меня еще не было, ездил я везде в основном на электричках. И вот однажды…. Сижу я напротив входа в вагон, вдруг дверь открывается, и вступаешь ты. Я тогда просто обалдел.

– А как жена к этому отнеслась? Она была с тобой? – задала Лера мучавший ее вопрос.
– Нет у меня жены, – его лицо помрачнело. – Умерла от раны.
– Вечером на улице заступилась за девушку. Ей бы к телефону поспешить…. Что может сделать слабая женщина, если ей противостоит здоровый мужик, да еще с ножом. Потом в больнице, придя в себя, сказала мне «пока бы я искала телефон, ее, девушку, изуродовали бы…». Я не сказал ей, что девушку спасти не удалось. Выродки всегда были на земле…. Добрая она была, справедливая. Ей бы окно разбить, создать панику, привлечь внимание.
– Осторожно, – вскрикнула Лера. Они обгоняли машину, груженую лесом. Какое-то время Виктор молча смотрел на бегущую навстречу ленту дороги:
– Вот и  Хозяин загремел. А тогда, во время ограбления, целясь в ноги, я раздробил-таки ему пятку…. Это он убил тогда женщину. Вот возьмут отпечатки пальцев, все должно подтвердиться, – Виктор ласково посмотрел на Леру. – Замучилась? Спасибо тебе.
Лера не отвечала. Она с грустью смотрела в окно, за которым уже мелькали кварталы ее города. Что будет завтра? Те же будни, те же лица, те же проблемы. Но все ли будет прежним? В глубине души она чувствовала, что не все, что-то изменилась. Но что? Она сама! Она больше не сможет глядеть на мир прежними глазами, мерить людей прежними мерками…. Почему жену Виктора убили, добрую, справедливую женщину? Потому что зло побеждает добро? Так не должно быть. Пусть побеждает здравый смысл. Нельзя так, не задумываясь жертвовать собой, потому что оттого, что случилось, пострадала не только она. Лера искоса взглянула на Виктора. Лицо его было задумчиво и спокойно. Как он похож на мать. Бувально всем. И тем, что умеет лечить… словом.

Машина остановилась у Лериного подъезда. Она повернула голову к Виктору и маняще, нежно взглянула на него. Он, не отрывая от нее взгляда, приблизил свое лицо к ее зовущим губам.
Через какое-то время Лера стояла на лестничной площадке и раздумывая смотрела на дверь своей квартиры. Затем, слегка тряхнув головой, с отчаянной  решимостью нажала на кнопку звонка.