Новая органическая поэтика

Раков В.П.

НОВАЯ "ОРГАНИЧЕСКАЯ" ПОЭТИКА: ОПЫТ СОВРЕМЕННОГО ПРОЧТЕНИЯ

1. О термине. Термин, вынесенный в заглавие статьи, принадлежит ее автору и в настоящее время далек от широкого применения – не потому, что неудачен, а потому, что явление, им обозначаемое, до сих пор не осознано в качестве важного и творчески интересного эпизода русской теоретико-литературной мысли. Несмотря на известные достижения в исследовании темы , все же ее многоаспектность не прояснена. Основная масса филологов ничего, кроме всем ненавистной вульгарной социологии, в этом наследии не усматривает и, естественно, не изучает.
В нашей работе речь пойдет о литературных теориях, генетически связанных с критикой и эстетикой Ап. Григорьева и входящих в так называемый "органический" пласт русской культуры . Мы будем довольствоваться рассмотрением литературных систем В. Ф. Переверзева, В. М. Фриче и П. Н. Сакулина. Доля "органицизма" у каждого из них – различна, что указывает не только на индивидуально-творческую специфику их мышления, но и на драматические разногласия в одном из направлений в науке литературе ХХ столетия.
"Органическая" методология претерпевала историческую эволюцию, часто отказывалась от некогда принятых терминов и формул, заменяя их более конкретным и прагматическим языком науки, отвечавшим когнитивному стилю той или иной эпохи. При всем этом концептуальный состав "органических" систем сумел сохранить свои типологические признаки.
Методологические разминовения ученых порождали необычайно сложную ауру, царившую внутри этого сообщества. Тем не менее, мы считаем правомерным объединить господствовавшие в нем идеи – в одном термине: «новая "органическая" поэтика».
2. Дориторический тип мышления. По правде говоря, термин «поэтика», применяемый к "органическим" теориям, не является в должной мере строгим. Забота об изучении собственно языковой структуры произведений, их композиции и вообще комбинаторной стороны художественной литературы не входит в горизонты сознания, ориентированного не на логосную, а на какую-то иную специфику творчества. Поэтологические штудии здесь не в чести. Еще Ап. Григорьев с максимально возможной определенностью высказал свое отношение к "технической" области искусства. "Художество,– писал критик, – есть дело общее, жизненное ‹...›. Как же мы отнесемся к нему с равнодушной техникой? Этого нельзя!"  И все же было бы опрометчиво утверждать, что "органические" теории литературы вообще не способны к морфологическому анализу искусства. Совсем напротив: художественное произведение осмысливается в таких теориях не только в виде каких-то частей и деталей, но и в качестве упорядоченного целого, к чему, собственно, и стремится всякое серьезное эстетическое учение. В этом смысле никто из литературоведов-"органиков" не оспаривает тезиса о том, что "структуры поэтики пронизывают собой всю культуру" . Учитывая своеобразное понимание поэтики Переверзевым и его коллегами, а также то обстоятельство, что ныне этот термин употребляется применительно к невероятному множеству предметов и явлений, было бы излишним пуризмом упрекать давних литературоведов в отвержении структурного и морфологического методов изучения литературы. Но в чем отличие "органического" подхода к искусству от классической традиции?
Сразу же скажем, что новая поэтика усматривает в строении искусства лишь жизнеподобную архитектонику, а не текст в его специально- конструктивном развертывании. И, вероятно, это требует пояснений.
Что мы видим и выделяем в жизни, если хотим что-то узнать о ней? В первую очередь, мы обращаем внимание на человека, его страсти и поведение, следим за творческой или служебной карьерой нашего героя, стремимся рассмотреть его бытовой антураж, будь то убогая комнатка с протекающей крышей или богатый дом с блеском роскоши и уютом.
Изучая судьбы писателя и его персонажей, мы знакомимся с их биографией, финансовым положением, болезнями, а иногда и пороками, однако не возводим эти факты в ранг каузальных или специфических особенностей художественного творчества, понимая, сколь рискованны подобные методологические приемы. Но вот "органическая" поэтика новейшего времени упорно размышляет над бытийственными основами искусства и часто ставит последнее в прямую зависимость от экономической стороны жизни, благополучия или болезни литератора. Главной идеей Переверзева была онтологическая трактовка творчества, отчего произведение преподносилось им как вполне конкретное, образно данное "бытие" , особенность которого состоит в том, оно само себя строит и не разделяется на субъект и объект. В литературоведении этот пункт эстетической теории Переверзева не осмыслен. В наше время очевидна актуальность как проблемы процессуальности произведения и стиля, так и имманентность их становления, охватывающего целостную нераздельность возникающего художественного феномена. Но тут необходимо сказать о такой эксплуатации "органиками" ресурсов "здравого смысла", которая заслоняет иные, в частности специально-филологические подходы к искусству. Бытийственные и даже просто обывательские аргументы, используемые Переверзевым и его коллегами при анализе творчества, предстают в их глазах как доказательства, обладающие объяснительной силой. У Фриче обольщение таким дискурсом порою влечет за собой курьезные выводы. В одном из его исследовательских сочинений читаем: "Эта сумрачная фантастика (в духе романов "тайн и ужаса") ‹...›объясняется тем, что Гофман злоупотреблял вином и писал часто свои произведения в ненормальном состоянии: когда перед смертью ввиду болезни ему было запрещено пить, он писал рассказы, в которых нет ничего страшного и кошмарного" .
Об "органических" теориях литературы в свое время, особенно в конце 1920-х годов, было написано множество статей и книг, отличавшихся злобным тоном и поразительно низким уровнем анализа. Нам необходимо специально продумать логические следствия общежизненной рецепции искусства. Начнем с общих замечаний.
В историко-культурном плане тут следует указать на известную новизну экзистенциального подхода к произведениям художественного творчества. Эта идеология имеет русскую научную традицию, причем весьма давнюю. Самый извив "органической" мысли – глубоко русский, что, разумеется, не мешает ей быть связанной с европейским научным контекстом. Очевидно и то, что новая "органическая" поэтика – плод теоретических поисков, характерных для исступленно-творческой атмосферы Серебряного века. Скажем, наконец, и о том, что с этой поэтикой мы вступаем в область отталкивания от канонов риторико-классической традиции.
В самом деле, со времен Аристотеля литературное искусство трактуется как творчество идей и форм. Что же касается слова, то логосность произведения – аксиома для всякого теоретически грамотного рассуждения о жанрах и стилях.
Совсем иной взгляд на этот комплекс проблем у "органиков". В их теориях нет , собственно, никакой филологии. Привычные воззрения, например, на стиль здесь подавляются иным его пониманием, о чем прямо и пишется Переверзевым: "‹...› погружаться ‹...› в созерцание формальных элементов произведения – значит возвращаться к блаженной памяти семинарской риторике и пиитике" .
Итак, изучать литературу, пренебрегая ее имманентными качествами, усматривать в ней лишь общежизненные признаки и не проявлять интереса к тому, "как она сделана"...
Первой реакцией на этот "манифест" может быть мысль о его антиформалистической направленности. Но сказать так – значит не сказать ничего нового. Попытаемся уяснить не историко-научную сторону дела, а внутренний пафос "органического" восприятия искусства, в чем нам поможет К. Леви-Стросс с его идеей о "неприрученном мышлении", которое стремится познать тот или иной предмет через своеобразные зеркала сознания. Ученый прибегает к примеру, где упомянутые зеркала как бы закреплены в комнате на противоположных стенах и отражаются друг в друге. Так одно постигается посредством его подобия другому. Такую логику можно определить как аналогическое мышление .
Когнитивный стиль "органиков" во многом напоминает "неприрученную мысль", которая весьма остро схватывает жизнеподобие искусства, но слабо, а то и вообще никак не реагирует на его структурное своеобразие. Антипоэтологизм теоретиков – один из принципов их рефлексии над "художественным творением" (М. Хайдеггер). Эта методологическая особенность указывает не только на отторженность от аристотелевской парадигмы, но и на внутреннюю специфику описываемого мышления, которое, по словам современного исследователя, "не мыслит о самом себе" , то есть не обладает режиссурой собственного ментального поведения и потому не отделяет себя от тел и вещей как составных элементов мира. П. Рикер, вслед за К. Леви-Строссом, именует подобное мышление диким или дикарским . У нас нет необходимости заимствовать данные термины. Литературоведение располагает достаточными ресурсами, чтобы обозначить зафиксированное явление в формах собственного языка. Это значит, что мы обязаны вспомнить, каково отношение вещи и знака в текстах, где мышление и выражающее его слово не осознают сами себя. Такой тип высказывания встречается, можно сказать, повседневно и на каждом шагу, особенно в бытовых разговорах. Слово в них не заботится о том, чтобы выглядеть должным образом – особенно для чужого слуха. Оно растворено в том, что стоит за ним и пребывает вне его. Денотот здесь важнее, нежели слово, у которого отнята манифестирующая функция. "Органики" следуют стилю именно денотативного мышления. В системе литературоведческого языка этот стиль с полным основанием можно назвать дориторическим и потому "неприрученным" законами поэтик, будь они античными или любыми другими исторически известными трактатами и сводами правил, касающихся вопросов литературной техники .
3. Мифологичность и жизнеустроительные интенции.  Вышесказанное определяет качественное своеобразие эстетических теорий "органического" типа, в частности, концепции стиля. Если мышление имеет дело лишь с денотативным уровнем художественного творчества, то это значит, что слово здесь есть миф, потому что логосность растворена в предметности и, в сущности, ничем не заявляет о себе как знак вещи. В этом случае когнитивный процесс осуществляется в системе внесловесных представлений – о чем бы то ни было, в том числе и о литературе .
Мифологичность "органического" мышления усилена тем, что всякую вещность оно воспринимает в ее витальности, то есть в форме отелесненного живого. Тут идет речь об одухотворенной материальности, мыслимой в ее тотальной распрстраненности, что на научном языке Переверзева называется бытием, находящим адекватное продолжение в искусстве, в котором, кроме этого, нет ничего иного. Литературное произведение трактуется "органически": оно есть "тело, своеобразно организованное, с своеобразно организованной психологией", и его нужно воспринимать "как активное бытие, выражение которого складывается из материальных элементов и объективно данных образов" .
Приведенные высказывания теоретика достойны углубленных и пространных комментариев, но мы подчеркнем лишь главное: живое, за счет которого одухотворяется всякое тело, – антропоморфно. Иначе говоря, в диффузной сплетенности живого и неживого участвует не что иное, как человеческое тело или живая статуя, скульптура, являющаяся телеологическим принципом произведения и его стиля. Такой ход мысли "органиков" отделяет их эстетические построения от традиционной, рационалистической философии искусства. Тем не менее, мы утверждаем высокую ценность "органических" систем в области литературоведения, имея в виду то обстоятельство, что "антропоморфизм всегда был и остается могучим и, вне всякого сомнения, самым универсальным эвристическим принципом" .
При конкретном анализе эстетических построений Переверзева и Фриче исследователь обязан выделить концепты, характерные как для указанных систем, так и вообще для научной ситуации первой трети ХХ в. Это – уже названные нами категории тела, вещи и бытия. Как в русской, так и в западной гуманитарной науке они подвергаются глубокому осмыслению – и сами по себе, и в срезе их целостного единства. Говорят и пишут о картине мира в связи с человеком и его соматической спецификой (П. А. Флоренский с идеей "органопроекции", М. Хайдеггер с указанием на антропоморфную телеологичность бытия) . "Органики" с их экзистенциально заостренным и образным мышлением претворяют эпохально значимые идеи в литературные теории, в которых пульсирует энергия мифа как символа реальности. В самом деле, что может быть достовернее тела и вещи? И что может быть убедительнее мысли о том, что заполненное ими пространство и есть бытие? Невозможно отрицать и то, что всякая материальность – живая и неживая – покоряет пространство, а в границах цивилизации – окультуривает его. Вот почему, со времен Гегеля, началом истории искусства полагалась архитектура. Возведение пирамид фараонов, дворцов и строительство жилищ можно рассматривать как создание культурного "текста", сопоставимого, по словам современного исследователя, "с текстами, описывающими процесс создания мира" . Теория стиля, выдвинутая "органиками", как раз и несет в себе идею не филологии, а – мироустроения. Переверзев, например, прямо говорит о стиле как здании, постройке, хоромах, комфорте, то есть трактует его в качестве материальных форм, в которых протекает жизнь человека. О русском литературном процессе 1830-х гг. ученый пишет: "Старина в руках исторических романистов является материалом, из которого строится здание, удобное для жилья в настоящем. Каждый старается воздвигнуть из обломков старины постройку, в которой комфортабельно мог расположиться и чувствовать себя привольно человек его класса" . Все суждения о стиле как телесно-вещественной образности и целостности, достигаемой за счет структурного единодержавия социально-психологического типа ( персонажа или характера), переводятся теоретиком в план экзистенциальных значений. Он пишет, что стиль как материальная форма зависит от того, "какой тип общественного человека" вселяется "хозяином в хоромы". Иначе говоря, "для понимания сущности и особенностей ‹...› стиля чрезвычайно важно знать, для кого строилось здание ‹...› и кто расположился в нем жить" .
Если для Переверзева исходной точкой стиля является пространство, куда входят дом, постройки и в них живущие люди, то orbis terrarum Фриче значительно масштабнее. На протяжении профессиональной карьеры ученого привлекало пространство не столько частной жизни и классовых сообществ литературных персонажей, сколько приволье вселенского круга с устоями царского и княжеского быта, с перспективой роскошных пейзажей и урбанистической сутолоки ХХ в. Массивные здания, грандиозные площади и вокзалы с их индустриальными конструкциями – вот что входит в материю жизненно-эстетического стиля, например, буржуазной стадии общественного развития. Энергетическая мощь вещи здесь столь велика, что она вытесняет традиционное миметическое искусство, что, в конце концов, сулит его окончательную гибель . Там, в открывающейся после нас бездне истории, человек упразднит мир образов и превратит их в эстетизированно обустроенную среду обитания. Антропность предметного окружения не исчезнет, но будет реализована в ключе прагматики и комфорта. Таким способом украшенный мир позволит организовать жизнь, сдобренную пряным гедонизмом, дающим антропоморфному телу все, что оно пожелает. Не напоминает ли такая философия что-то из "нашей современности"? И не побуждают ли суждения Фриче продумать их с позиций культурологов, имеющих дело со сбывающейся утопией? Что же касается финальной части литературной теории Переверзева, то она вбирает в себя трагические и светлые экзистенциальные мотивы. Всякий стиль переживает у него стадию возникновения, мужания и роста, после чего разделяет участь всего смертного. А вот на его-то "обломках" возводится стиль новой формации – такой же телесно и вещественно мощный и столь же эстетически выразительный. Очевидно, что как бы ни различались "органические" теории друг от друга, все они базируются на идее стиля, данного в форме архитектурно-скульптурного ансамбля с исторически своеобразной судьбой его эстетической целостности. Ясно также, что подобные концепции вырастают на основе денотативного мышления, которое пренебрегает логосной выразительностью художественного содержания. Взамен комбинаторно и семантически активной лексики мы имеем дело с подавленным словом, не осознающим себя и потому не мыслящим о себе и своем месте в тексте. Другие теоретические ориентиры мы находим в литературно-эстетической системе П. Н. Сакулина.
4. Само себя мыслящее слово. В построениях филолога "органицизм" представлен в "дозированной" форме, распространяясь лишь на методологический уровень литературного учения, где рассматриваются вопросы генезиса художественного произведения. Оно возникает как эманация социально-экономической реальности, несет в себе ее онтологические черты, а дальше... Дальше мысль Сакулина уходит за пределы дориторического сознания. Нам доводилось писать об интеллектуальных модуляциях исследователя, о движении его к пониманию логосной сущности творчества . Однако филологическая проблематика концептуальных трудов Сакулина изучена фрагментарно.
Несомненно, что иерархическая система понятий, облеченная в форму теории стиля, позволила ученому актуализировать значение творческой индивидуальности писателя как носителя слова, не подавленного энергией денотата, а – другого: слова, воспитанного великой традицией морально-риторической культуры, как называл этот феномен А. В. Михайлов . Когнитивная интенция Сакулина состояла в том, что слово воспринималось им не столько в синкретическом и слепом единстве с вещью, сколько в его знаково-символической сущности. Это давало возможность 1) отвлечения стиля от его бытийственной основы, а содержание литературы 2) трактовалось как идейно и эмоционально заряженный творческий мир, находящийся в сложных и "ветвистых" отношениях с выразительным уровнем художественного произведения. Так Сакулин отделил слово от поглощавшего его денотата, утвердил идею в качестве поэтологического конструкта искусства (вспомним этот термин У. Р. Фохта, которым филолог часто пользовался в устных беседах и дискуссиях).
Достигнув ступени имманентного анализа стиля, ученый дает следующее определение одной из основных литературоведческих категорий: "Стиль есть совокупность тех особенностей, какими одна форма отличается от другой, ей аналогичной" . При этом подчеркивается телеологичность формы и "соорганизованное соединение образующих ее элементов" .
Связность слова, входящего в стиль, с поэтологическим уровнем выразительности позволила исследователю взглянуть на произведение в срезе его целостности. В то же время, что должно быть принципиально отмечено, Сакулин возражал "против технологически-формального сужения предмета" теоретической и исторической поэтики . Конечно, этот жест был направлен против идеологии морфологической школы, но опять-таки мы вынуждены сказать, что, с высоты современного знания истории литературоведения, главное состоит не в полемике по поводу элементарных вопросов, а в трактовке Сакулиным слова, которое воспринимается им в качестве логоса, наделенного свойством самопонимания, то есть осмысления самого себя, своего места в мире, в эстетическом высказывании и в системе связанных с этим высказыванием стилистических функций . Слово, о котором мы тут говорим, обладает умением видеть и оценивать себя со стороны, из некоего надтекстового пространства, корректировать свое нарративное поведение и даже ориентировать исследователя, "на какие основные элементы художественного стиля нужно обращать внимание" . Вслед за А. Ф. Лосевым, данный тип слова мы называем рефлекторным.
Опора на логосность эстетического высказывания, подчеркивание мыслительной активности слова и его предрасположенности к режиссуре собственной роли в замысле и стиле произведения – все это обосновывало размышления Сакулина о креативных возможностях языка художественной литературы. В теоретическом исследовании "Основы классической поэтики" филолог подвергает специальному анализу "Риторики" М. Ломоносова и А. Мерзлякова. Он стремится обнаружить, за счет каких средств выразительности в искусстве достигается синтез содержания и формы. Обращение Сакулина к трактатам своих предшественников объясняется и тем, что "риторика учит приемам оптимизации развертывания художественного содержания, давая весьма конкретные рекомендации семантического характера" . Так исследователь открыл область семасиологии стиля, где он продумывает такие вопросы, как семантическое уплотнение содержания, его "сгущение" и "расширение". Предметом изучения у Сакулина становятся уровни текста с разным ритмом процессуальности, с "замедлением" или "убыстрением" его движения . Такую изощренную рефлексию над текстом далеко не всегда можно встретить и у современных филологов. Существенно и то, что хорошо дифференцированное восприятие стилевой структуры позволяет видеть ее, как он выражался, принципы, в которых мы усматриваем методологические энергии литературной эйдологии .
Целеустремленный интерес к риторическим основам творчества, конечно же, не означает какой-то симпатии ученого к нормативной поэтике. Риторика занимала его как элемент фундаментальной специфики литературы. Ведь риторичность стилей мирового искусства – очевидна, разнообразна и, можно сказать, безгранична. Она не уничтожает свободу художника в охвате жизненного материала. Автор "Основ классической поэтики" с его историчностью во взглядах на стиль и стили предвосхитил то, что в литературоведении было сформулировано совсем недавно: "Поскольку риторика в ‹...› обобщенном понимании не есть правило или сумма правил (а есть определенное мышление слова, как и всего находящегося от этого в зависимости и взаимозависимости), то правила риторики даже можно нарушать, а можно их не знать вовсе, но нельзя не создавать риторически предопределенные тексты" .
Само себя мыслящее слово, его единство с поэтологической организованностью эстетического высказывания – эти положения, возведенные на традициях классической риторики, привели Сакулина к такому пониманию литературно-художественного стиля, которое было недоступно морфологам и "органикам". Мы говорим о стиле, трактованном в качестве структурно-содержательной модели. Не употребляя современного термина, теоретик, по словам А. Ф. Лосева, во всех своих определениях "несомненно руководствуется именно этим понятием" . Тут же исследователь счел необходимым напомнить, что "в те времена, когда Сакулин писал свою работу о стилях, понятие модели или вовсе отсутствовало, или заменялось такими терминами, которые еще не предполагали" структурного моделирования произведения . Завершая характеристику книги Сакулина "Теория литературных стилей", Лосев пишет, что автору "свойственна широта подхода к понятию стиля, разнообразие возможных точек зрения на него, попытки наиболее точного определения самого понятия о стиле ‹...› . В совокупности с другими достоинствами литературной концепции Сакулина – это немало.
Итоги. Феномен новой "органической" поэтики творчески интересен и глубок, поэтому он прямо-таки взывает к тому, 1) чтобы быть исследованным в системе современных философско-эстетических концептов и научного языка в целом. Это направление в литературоведении 2) отличается своим разно-словьем, то есть неоднозначным пониманием слова как начала и конца художественного творчества. 3) Неприрученное слово – первое, что бросается в глаза при изучении дискурсов Переверзева и Фриче. Этим обстоятельством объясняется 4) антипоэтологизм их построений, если подходить к последним с критериями классической парадигмы культуры. Данное явление было результатом научных и художественных исканий эпохи Серебряного века. Какой бы гносеологической критике не подвергались "органические" теории, 5) актуальность понятия "неприрученности" слова не следует недооценивать. Слово названного типа активно использовалось не только в литературоведческих системах, но и в художественных произведениях, созданных как в ХХ столетии, так и в предшествующие ему эпохи. Так, например, небезынтересным может быть изучение русского классицизма и его далеко не идиллические отношения с нормативной поэтикой ХVП – ХVШ вв. Эти отношения во многом определяются высокой степенью "неприрученности" русского слова и на его основе созданных литературных стилей. Так что историкам литературы полезно знать и историю науки о ней.
"Неприрученное" или дориторическое слово 6) концентрирует в себе широчайший спектр смыслов, 7) усиленных идеей мироустроения как одной из константных величин культуры, в границах которой 8) господствует антропный принцип, то есть идеология скульптурно формованного живого тела и его жизненно-архитектурного антуража. Единство пространства и исторического времени, воплощенное в литературно-художественном творчестве, впервые было зафиксировано и осмыслено не М. М. Бахтиным, а именно "органиками". Однако у них эта проблема не получила такой разработки, которая по своему научному уровню могла бы сравниться со знаменитой теорией хронотопа.
Эстетические системы последовательно "органического" типа, несмотря на вышеуказанный антипоэтологизм, все же не выпадают из области структурных учений об искусстве, потому что как для Переверзева, так и для Фриче, предметом изучения является устройство и составность произведений и художественных стилей. Но очевидно и то, что "органический" подход 9) игнорирует имманентные аспекты творчества, структура которого остается в пределах не филологической, а экзистенциальной рефлексии, не нуждающейся в специфических методах литературной науки.
Бесспорно, эти обобщенные характеристики даны с известной долей методологических заострений, но всякий раз необходимо видеть момент индивидуальных различий, присущих мыслительному стилю ученых – особенно в таких случаях, с какими мы имеем дело в этом небольшом очерке. В итоговой характеристике литературной концепции Сакулина важно акцентировать внимание на следующем.
Размышления ученого о специфике его предмета переводятся из сферы пространственной стороны бытия и скульптурно-архитектурного жизнеустроения 10) в план филологии, то есть в область слова как формы человеческого духа. В этом – принципиальное отличие теоретической системы Сакулина от "органических" построений, независимо от соблазнов, которые иной раз овладевали сознанием исследователя... Теперь слово освободилось от деспотии вещи: денотат есть то, что он есть, в то же время 11) его знак утвердил свою самостоятельность, потому что узрел в себе не телесно-вещественную, а 12) логосную сущность. С этого рубежа содержание художественного стиля, вплоть до его глубинных уровней, и строительная, организационно-структурная их специфика 13) находятся не во власти внешнего бытия, хотя и связаны с ним, но 14) под контролем слова, которое само себя мыслит. Это значит, что 15) оно осознает свое место в художественном мире писателя, в замысле его творческих созданий и в устроении воплощающего их стиля. Сакулин понимает, что в художественной литературе 16) он имеет дело со словом, воспитанным великой риторической традицией, позволяющей ему, слову, тяготеть не к нормативно-ограниченному, но полнокровному выявлению своих креативных возможностей, находящих реализацию, например, в стилях сентиментализма, романтизма и в искусстве реалистического типа. Приверженность ученого принципам историзма ( не в локальном и дискретном, а в их целостно-динамическом понимании) подготовила почву для 18) рассмотрения стилей в качестве эпохально и индивидуализированно своеобразных, но риторически между собою связанных, художественных моделей. Мы полагаем, что это было вершинным теоретическим достижением Сакулина.
Сосуществование двух типов рефлексии над словом не могло не усложнять научного ландшафта внутри литературоведения. С этим необходимо считаться, чтобы в будущем избежать опрометчивых суждений о новой "органической" поэтике, которая в настоящее время остается неизученной.



                Примечания

  Характеристику соответствующей научной литературы см.: Раков В. П. Новая "органическая" поэтика (филологический аспект) // Живая мысль: К 100-летию со дня рож-дения Г. Н. Поспелова. М.,1999. С.150.
  О термине "пласт" см.: Михайлов А. В. Диалектика литературной эпохи // Михайлов А. В. Языки культуры. М.,1997.
  Григорьев Ап. Критический взгляд на основы, значение и приемы современной критики искусства // Григорьев Ап. Соч.: В 2т. М.,1990. Т.2. С.21. Мы неоднократно писали об антипоэтологизме критика, указывая на случаи неадекватного осмысления и терминологического выражения этой идеи у нынешних специалистов по русской литературе. Размышления на данную тему можно найти и в одной из наших недавних работ. См., напр.: Раков В. П. Из истории интеллигентского дискурса (Когнитивный стиль Ап. Григорьева) // Интеллигенция и мир. Российский научный журнал. 2001. №1.
  Лихачев Д. С. Отзыв на работу С. С. Аверинцева "Ранневизантийская поэтика" // Лихачев Д.С. Прошлое – будущему: Статьи и очерки. Л.,1985. С.353.
  Подробнее об этом см.: Раков В. П. О В. Ф. Переверзеве – по-новому // Контекст-1992. Литературно-теоретические исследования. М.,1993. С.230-232.
  Фриче В. М. Очерк развития западных литератур. М.,1934. С.86. В истории культуры, по слову М. М. Бахтина, ничего не предается забвению. Так и в данном случае. То, что в "Очерках..." встречаются методологические несуразности, не удивительно. Но как бы мы не иронизировали по этому поводу, важно понимать, что ученый обнаружил такие проблемы, которые только сейчас находят специальную разработку, но уже с углубленным ощущением поэтологических форм их художественного воплощения. См., напр.: Ястребов А. Поэзия и проза денег. М.,1999; Он же. Праздник безумства: Дионис и Мельпомена. М.,2000.
  Переверзев В. Ф. Теоретические предпосылки писаревской критики // Вестник Ком. Академии. 1929. Кн.31(1). С.36.
  См.: Леви-Стросс К. Неприрученная мысль // Леви-Стросс К. Первобытное мышление. М.,1994. С.321.
  Рикер П. Конфликт интерпретаций: Очерки о герменевтике. М.,1995. С.59.
  Там же. С. 58 и далее.
  Нам доводилось писать об этом. См., напр.: Раков В. П. О типологии слова // Творчество писателя и литературный процесс. Иваново, 1993.
  О древней форме подобного мышления см.: Фрейденберг О. М. Поэтика сюжета и жанра. М.,1997.
  Переверзев В. Ф. Творчество Гоголя. Иваново-Вознесенск,1928. С.24.
  Косарев А. Философия мифа: Мифология и ее эвристическая значимость. М.,2000. С.210.
  О данной проблематике см.: Топоров В. Н. Пространство и текст // Текст: семантика и структура. М.,1983. В связи с темой нашей статьи необходимо обратить внимание на размышления исследователя по поводу пространства "в контексте проблемы скульптурного тела" (С. 238).
  Байбурин А. К. К описанию структуры славянского строительного ритуала // Текст, семантика и структура. С. 212.
  Переверзев В. Ф. Творчество Гоголя. Иваново-Вознесенск, 1928. С. 24.
  Там же.
  Теоретическое обоснование этих идей см.: Фриче В. Очерки социальной истории искусства. М.,1923; Он же. П. Л. Лавров и "чистое" искусство // Под знаменем марксизма. 1923. № 6/7; Он же. О западноевропейском реализме ХХ века // Печать и революция. 1926. Кн.6; Он же. К вопросу о характере образа в стиле индустриального капитализма // Литература и марксизм. 1928. Кн.3. С.174.
  См.: Раков В. П. Павел Никитич Сакулин. Иваново,1984.
  См.: Михайлов А. В. Античность как идеал и культурная реальность XVIII-XIX вв. // Античность как тип культуры / Отв. ред. А. Ф. Лосев. М.,1988. С.310.
  Сакулин П. Н. Теория литературных стилей. М.,1928. С.18.
  Там же. С.20.
  Михайлов А. В. Проблемы исторической поэтики в истории немецкой культуры: Очерки по истории филологической науки. М.,1989. С.54.
  Понятие логоса включает в себя значение и его выражение, на чем базируются такие дисциплины, как эстетика, грамматика, риторика, поэтика и стилистика. См.: Лосев А. Ф. Философия имени. М.,1990. С.202-206.
  Лосев А. Ф. Из книги "Теория стиля". Модернизм и современные ему течения // Контекст-1990. Литературно-теоретические исследования. М.,1990. С.31.
  Минералов Ю. И. Комментарий // Сакулин П. Н. Филология и культурология. М.,1990. С.232.
  Он же. Концепция литературоведческого синтеза // Там же. С.20.
  Подробнее об этом см.: Раков В. П. Павел Никитич Сакулин. С.52-56.
  Михайлов А. В. Поэтика барокко: завершение риторической эпохи // Историческая поэтика: Литературные эпохи и типы художественного сознания. М.,1994. С.349..
  Лосев А. Ф. Проблема художественного стиля. Киев,1994. С.161.
  Там же. С.162.
  Там же. С.163.