II Сватовство Миче. Глава6. Тот самый день?

   ВОЗВРАЩЕНИЕ СОЛНЦА.
   
   ЧАСТЬ II. СВАТОВСТВО МИЧЕ.

   ГЛАВА 6. ТОТ САМЫЙ ДЕНЬ?

* В этой главе использовано стихотворение "Парусники" Иланы Арад.
http://proza.ru/2008/05/26/11
Спасибо, Иланочка.


    Рики сказал, глядя на море, на его величие, бесконечность и солнечное сияние волн:

- В музыке неба – и далёкие зори,
И две половинки паруса:
Одна, что гуляет на вольном просторе,
Другая – что смотрит из глади
Второго яруса.
Утонула? –
Просто нежится в золоте утра,
Пьёт воду с апельсиновыми искорками.
Это – не чары:
Нужно только глядеть
В ласковую гладь,
А ветру с водой – потихоньку
Улыбаться и толкать...
Море дышит,
А две половинки белого
Бабочкой доверчиво взлетают к солнцу.
Солнце покидает восход
И трубит парад.
Может ли бабочка плавать?
А если ей прикажет боцман?

Танец над водой...
Море не любит расставаний,
Не любит слёз.
Волны тоже хотят скользить по воде
И летать вместе с белыми крылышками,
И превращаться в паруса.
Волны смотрятся в бабочек,
Отражаясь в них.
И бабочки становятся зелёными.
И хитрыми,
Как морская волна...

    Прошло чуть больше двух недель, и наступил последний летний месяц. Это по календарю. Но у нас же не север, и мы не грустим по этому поводу. Ещё долго – долго будет жарко, ещё осенью мы будем купаться в море, ещё налетят в наш город стаи северян, желающих продлить лето и прибавить работы докторам из Лечебницы наверху. Уже закричат перелётные птицы, пересекающие море в сторону родины Далима, а мы будем совершать пешие и конные прогулки в горы и, расположившись у костра, бегать по полянам босиком. Наши женщины варят варенье – и над улицами стоит сладкий запах. Цветут цветы в садах – о, как они цветут! Жужжат и мешаются ошалевшие осы, бегают и верещат мальчишки, радуясь, что всё ещё каникулы, на рынках шумно и интересно. Как ярко море! Как далёк маленький парус, жёлтый парус Натиной лодки!
    Я уже закончил приём. Я сидел в собственной лодке, а рядышком – Рики и, кто бы вы думали? Лала Паг. Я выделил обоим по удочке, а сам не сводил глаз с далёкого знакомого паруса. Устроившись на лавке, Чикикука поглядывала то на меня, то на Натину лодку.
   - Правь к ней, - сказал Рики. – В море Нате некуда будет деваться.
   - Она меня разлюбила, - грустно вздохнул я. – Разлюбила, не хочет мириться. Ну и поделом мне. Я не стану приставать к Нате, нехорошо это. Наши дороги разошлись.
   - Но так нечестно! – Рики взмахнул удочкой и заехал Лале в лоб. – Должна же она немножко тебя понимать.
   - Если не понимает, зачем она вообще тебе нужна? – спросила Лала. – Полюби другую девушку.
   - Мала ещё рассуждать, - пробормотал я и отвернулся. Дети притихли. Наконец Рики подал голос:
   - Миче, а Миче, может, она жалеет, что поссорилась с тобой?
   - Если женщина называет мужчину трусом, значит, потом уже не пожалеет.
   - Она плохая, - разозлился мой братец и получил за это подзатыльник.
   Да, вначале я делал попытки помириться с Натой, но она не хотела меня видеть, не хотела говорить со мной, я понял, что уже ничего не вернуть. Мне было плохо, но я решил, что переживу. Я никогда не женюсь. В конце концов, так лучше для Наты. Её не убьют за то, что она моя жена. 
   - Он плачет? – шёпотом спросила Лала.
   - Не лезь к Миче, - тотчас встал в стойку Рики. – Смотри - у тебя клюёт.
  Я дошёл до того, что перестал выливать на грядку пойло доктора Шу, и пил его сам. Я просто понял, что не выживу, умру от недосыпа, тоски и страха, который усиливался день ото дня. Я вечером ложился с ним в постель и утром, просыпаясь, смотрел в его глаза. Я понял, что действительно болен, что не имею права связывать свою жизнь с Натой и делать её несчастной. Я задумывался о том, чтобы закрыть своё дело и вернуться в магазин отца. Мне казалось, что мои гадательные принадлежности говорят неправду и перестали меня слушаться.
   - Будет один тяжёлый, даже опасный момент, - рассказывал я пожилому рыбаку, - который надо пережить. Если вы переживёте его, тогда можете смело открывать таверну там, где наметили, дела пойдут хорошо.
   - Видать, в бурю попаду, - понимающе кивал рыбак.
   Молодому вельможе по имени Тони, который повадился забегать ко мне, и даже просто так, а не затем, чтобы погадать, я посоветовал:
   - У вас есть такие дела, с которыми надо разобраться не медля. Бумаги? Да, бумаги. Что–то, касающееся семьи. Разберитесь прямо сейчас, а то может быть поздно. Смертельная опасность. Какое–то событие может нарушить планы. Любовь? Отложите её на время.
   - Как это, отложить? – возмутился Тони и даже перестал рисовать Лалу Паг. На картинке было мало портретного сходства, зато сразу становилось ясно: девчоночка порядочный сорванец. Портрет Рики он уже нарисовал и выдал ему через окно.
   - Как отложить, я не знаю. Но в один из ближайших дней она вас подведёт. Серьёзная опасность… Ну да я говорил.
   Очнувшись, я  сам  испугался  того,  что  сказал. Я попросил молодого человека ничему не верить и не взял с него денег.
   - Я болен, - оправдывался я. – Немного не в форме. Ещё чаю?
   - У меня другое мнение, - пожал плечами клиент. – Миче Аги не ошибается. Значит, что–то случится. И вон ту булочку, пожалуйста. И давай уже перейдём на "ты".
   Получалось так, что я нагнетал обстановку. Я не хотел этого, но пареньку, бывшему почтальону, открывшему на углу небольшую лавчонку строительных материалов, я посоветовал:
   - Брось всё и уезжай, Филька, дружок. Иначе тебя ждёт опасность и утрата.
   - Утрата чего? Какая утрата? – всполошился он. – Очень большая утрата?
   - Не знаю, - вздохнул я. – Но меня она ожидает тоже.
   Видя, что я закручинился, большой, рыжий, поразительно умный Филькин пёс принялся лизать мне руки и лицо. Красивый, ухоженный зверь, любимец нашей улицы.
   В один из дней я взялся из любопытства погадать на Аню и Малька. Их роман развивался со страшной скоростью. Влюблённый Лёка то и дело выпадал из нашей компании, чтобы побыть с Аней. Она же ходила такая вся красивая, с распушившимися пепельными волосами, в ярких платьях, которые так шли ей, с яркой восторженной улыбкой и с сияющими глазами, которые смущённо опускала при виде меня. Ей было немного неудобно от того, что я знал её прежней.
   Так вот. Увидев, что выпало Мальку, я просто остолбенел.
   - Петрик! – завопил я во двор поселившемуся у меня Чудиле. Когда он поднялся в мою комнату, я ткнул дрожащим пальцем в свои гадательные прибамбасы. – Петрик, что это?
   - Что именно? Это карта кризиса, как мы с тобой очень хорошо знаем.
   - А вот?
   - Ты что, Миче? Это опасность. То есть для твоего клиента это может окончиться или хорошо или плохо. С летальным исходом.
   - Знаешь, кто клиент? Малёк.
   - Да брось ты.
   - Говорю тебе, что Лёка.
   - Анчутка, ну зачем ты опять гадаешь без его разрешения?
   Чудила очень огорчился и ходил сам не свой. Он жил у меня и был мне прямо как нянька. Думаю, только с этим условием доктор Шу оставил меня в покое.
   И девять десятых моих предсказаний были такими. Одна десятая часть, где карты не показывали опасность, приходилась на иногородних граждан, собирающихся восвояси. Но и им грозили убытки, утраты и душевные потрясения. В Някке должно было случиться нечто ужасное. Заговор? Я не знал. Судя по девяти десятым, это было нечто грандиозное, что нарушит планы и исковеркает жизни.
    Я сказал мужу маминой подруги, опять собравшемуся за товаром, чтобы он ехал скорее, иначе его здесь ждут неприятности. Мало того. Страшная опасность. Опасность для его семьи. Ехал бы он со всею семьёю.
    Некоторые люди начали уезжать из Някки. С семьями, с ценностями, бросив работу. С каждым днём беглецов становилось больше. Я ждал, что за это мне влетит сильней всего. На месте наших государей, я непременно, очень быстро, арестовал бы паникёра вроде меня. Но вот что поразительно! Мой собственный папа сказал мне в строгой форме, что если я ещё раз посмею заикнуться о том, чтобы и нашей семье бежать из города, если я ещё посмею дёргать Натину или Лёкину семьи, он примет меры. Я даже не стал спрашивать, какие. Я сказал, что моё дело предупредить, а они - как хотят.
    - Это как же так, Миче? - поразился папа. Он приготовился к долгому пререканию со мной.
    - Как ты не понимаешь, - встрял Рики, - он же Анчутка. Анчутки не бегут из дома, даже когда он горит. Они пытаются спасти ребят, котят и щенят, если те остались в избе. Мы с Миче не побежим.
    - Ты думал, я схвачу Рики в охапку и первый рвану из города? Нет, не рвану. Может, ты не заметил, папа, но я не собирался бежать в ожидании нападения пиратов. Хотел только вас уберечь. Считаешь, если бы я не успел вернуться с амулетом или в море что-то пошло бы не так, я забрался бы в погреб и прятался там от Длинного Когтя, дрожа от страха? Хорошего же ты мнения обо мне. Нет, папа, я волшебник, и я собирался защищать Някку, и защищал бы, даже если бы не владел боевой магией. Ты не понимаешь, что мой страх - это страх за вас? Разве я заикнулся о том, что уеду? В то время, как я чувствую, что пиратская месть коснётся не только меня? В то время, как в Някке столько народа? Дети, щенки и котята? Я бы сказал вам в очередной раз: уезжайте. Но ты уже объявил, что вы остаётесь. В конце концов, у анчуток тоже бывают семьи, которые не покидают избу, когда она горит.
    - Вот это да! - выдохнул Рики. - Вот это Миче!
    - Да вы что, дети! - возмутилась мама. - Как вы смеете грубить отцу?!
    Папа смотрел так, словно не верил своим ушам. 
    Я ушёл к себе и повалился на кровать совершенно без сил. Ожидание чего-то ужасного выматывало невероятно. Куда же я денусь, если Рики, Ната и ВСЕ ОНИ и не думают трогаться с места? 
    А однажды ко мне пришёл в качестве клиента сам капитан «Северянина». Я очень обрадовался, потому что знал его ещё старшим офицером.
   - Миче, дружок, - обратился он ко мне после того, как я его угостил чаем с пирогом, - ты знаешь, у нас с женой нет детей. Мы решили взять на воспитание мальчишку или двух, а вся наша родня встала на дыбы. Погадай–ка, смирится ли она потом.
   - Смирится, даже будет довольна ваша родня, дети принесут всем радость, - кивнул я, раскинув всё, что положено. – Но поторопитесь, иначе ваша жена может остаться одна. В смысле, и без мужа, и без ребёнка. Мало того. Она сама в опасности, причём, в очень большой.
   Ляпнув такое, я зажал себе рот двумя руками.
   - Я сказал «может», - выдавил я из себя.
   Мой знакомый капитан помолчал немного, а потом вздохнул:
   - Ясно. Судьба моряка. Не пугайся так, Миче, это издержки профессии. И когда это может случиться?
   - На днях, - еле–еле прошелестел я. – Простите.
   Моё душевное состояние становилось всё хуже, но на меня никто не сердился.
   Пользуясь моментом, я спросил про Ловкача.
   - Воки Тэрю? – переспросил капитан. – Но у меня не было такого матроса в этом походе. У меня и сейчас такого нет.
   - Как это? Он определённо сказал, что служит на «Северянине».
   - Миче, не было и нет такого. Я человек ответственный, я знаю свою команду. Но если ты сомневаешься, я пришлю тебе списки. Нынешний, прошлый, и список команды, ходившей на Лийские острова.
   И он прислал на следующее же утро. Не было в списках Воки Тэрю по прозвищу Ловкач. Я поднял глаза на Чудилу, который мастерил с Рики и Лалой воздушного змея. Сказать или нет? 
   И тут я узнал, кто был послан Петриком на разведку. Дело в том, что в бумагах были отмечены имена подобранных в море смельчаков. Они так меня потрясли, что я не удержался и спросил у Чудилки:
   - Что за ерунда? Имена из сказок о великанах. О великанах, которые почти все вымерли незадолго до Мрачных времён. Послушай: Тирабинрада Мор. Нормальных людей так не называют. Это имя из легенды о похищении девушки Арпинлавиту.
   Тони, заглянувший в гости, весело рассмеялся. Он сидел на веранде и дорисовывал огрызком карандаша мой портрет, на котором я был сам на себя не похож, а похож на большого ежа. Петрик захихикал, уткнувшись в колени. Так они и смеялись, пока им не стало неудобно передо мной, Рики и Лалой.
   - Это Чудилище придумал, - объяснил Тони. - Он много чего нам насоветовал и назапрещал. Лезть на рожон, например, запретил. Нас подняли на борт "Северянина" ночью, мы обошлись искусственными бородами и чужими именами.
   - А! - дошло до меня. - Чтобы защитить тебя и твоих товарищей от пиратской мести! Это ты разведал, где их флот!
   - Ух ты! - подпрыгнули Рики и Лала. - Тебя должны были наградить!
   - Наградили, но тайно, - сообщил Петрик.
   - Против Чудилища не попрёшь, - веселился Тони. - Он очень боится, что нам мстить будут. Остановил корабли. Шлюпки носились туда и сюда. Устроил неразбериху. Потерял время, но всех запутал. А то знаешь как: угости моряка пивом - он выложит всё кому не следует, мигом назовёт имена тех, кто указал на остров Куа. Это была первая ночь после отплытия, утром я вышел на палубу без всякой бороды, вроде как с самого начала был на флагмане. Я и один мой товарищ. Нас туда преправили. Но там все были уверены, что мы доложили что надо адмиралу, да и отправились обратно на "Северянин" А двух других оставили на "Северянине", сказав что всех четверых отправили на "Великую Някку", где мы и остались. Доверенные люди не проболтаются. Потом Чудилка ещё почудил, чтобы совсем никто ничего не понял. А сам полез на рожон. Сражаться с Длинным Когтем.
    Ну да. Это в духе Петрика.
    - Зачем тебе списки, Миче? - спросил он.
    Пришлось сознаваться. Я сказал, что у нас с капитаном зашёл разговор о службе Ловкача, но выяснилось, что его нога и не ступала на палубу "Северянина". Потому мне и были присланы списки - чтобы я убедился. Пусть Чудилка делает выводы сам. Но ни он, ни Тони ничего не сказали по этому поводу. Правда, оба помрачнели и примолкли на некоторое время. И предупредили Рики и Лалу, что надо молчать насчёт участия Тони в разведке.
   А я тем временем раздумывал, какую ещё применить защиту, какой воспользоваться уловкой, чтобы убречь Петрика от пиратской мести. Не думал я, что её отложат на долгий срок. Всегда старался быть начеку, но мой шустрый дружок не мог каждую минуту находиться при мне. Я боялся за него. Очень. И, как волшебник, продолжал предпринимать для его защиты всё, на что только был способен. Чтобы его не задела пуля, чтоб не пострадал при внезапном нападении от холодного оружия и даже - мало ли - от яда... Очень сложно и много сил отнимает. Знать бы какое-нибудь всеобъемлющее заклинание!
   Ловкач продолжал появляться в нашей компании, но я ему не доверял совсем. Я спросил:
   - Воки, как тебе служится?
   - Нормально, как всем.
   - Слышал, «Северянин» ненадолго уходит к устью Сотды. Тебе нельзя остаться?
   - Да что ты, Миче. Я же член команды.
   Вот так. Слыхали? Куда-то намылился наш Ловкач. И пропал ещё тогда, когда "Северянин" стоял в порту.
   Кстати, о Лале.
   Её привёл Чудила. Маленькой девочке ни к чему находиться в военном госпитале. Девать её было некуда, и она осталась у нас. Через два дня пребывания в моём доме, крепко – крепко обняв меня и счастливо вздохнув, она сказала:
   - Как хорошо! Просто каникулы какие–то.
   Потихоньку я обдумывал, как можно Лалу совсем не отдавать в приют. Может, оставить у нас?
   Родители и доктор навещали нас каждый день. Я старался изо всех сил и вёл себя, как нормальный человек. Чудила и Малёк постоянно мне объясняли, как это. Рики во время визитов мамы и папы норовил куда–нибудь смыться. Кстати, такой скорости выздоровления сломанных рук я в жизни не видывал. Потрясённый врач сменил гипс на лёгкий лубок и повязку, не решаясь совсем лишить Рикину конечность защиты, а уже, наверное, можно было бы. За такие чудеса мы должны были благодарить Чикикуку.
   Она всё пропадала у Кохи, но однажды вернулась и уселась в саду напротив меня. Я как раз сидел на траве под черешней и размышлял о письме короля, переданном мне Тони, забежавшим поболтать. «Миче, что происходит? – вопрошал меня наш монарх. – Ты снова баламутишь город. – (Ха, «снова»! Можно подумать, в прошлый раз его и вправду взбаламутил я). – Рыбаки стараются не выходить в море, моряки молятся своим покровителям и ждут беды, её-де обещал Миче Аги. Ты напророчил несчастливый рейс для «Северянина». Кто–то отложил сватовство, кто–то в двадцать пять лет написал завещание, некоторые покидают город. Это нормально, Миче? Если ты знаешь – объяви, что за беда, когда она может быть, если нет – молчи и избегай таких гаданий. Если можешь предотвратить – предотврати, не можешь – живи спокойно и предоставь это дело страже и военным. Что будет – то и будет, от судьбы не уйдёшь и ничего не исправишь. Да, ты предотвратил беду в прошлый раз, и все тебе благодарны, но у тебя было доказательство. У тебя есть что–то более существенное, чем карты и предчувствия? Пожалуйста, Миче, не будоражь город, и без того взбаламученный арестом Корков, ошибкой, которую я допустил, беспокоясь о тебе и твоей семье. – (Гляньте – ка, снова всё из-за Миче!) – И за что ты побил Петрика о забор? Он, правда, утверждает, что сам побил тебя и говорит, что есть свидетельница, какая – то старая бабка, о забор которой он тобой постучал, но я уже не знаю, чему верить». – (Вообще какое–то дурацкое замечание).
   И что мне было с этим делать? Что ответить?
   - О, - сказал я, - Чикикука! Сколько лет, сколько зим! Как там Кохи?
   Она переступила с одной передней лапки на другую, вытянула мордочку и лизнула меня в нос.
   - Выхухоль ты моя, - я погладил шёлковые шерстинки. – Скоро меня арестуют или посадят в сумасшедший дом. Навещай меня там, ладно?
   Зверушка вытянулась в струнку, встав передними лапками мне на грудь. Она ласкалась ко мне, как кошка, тыкалась мокрым носиком в шею, словно пыталась утешить.
   Она меня напугала тогда. Потеряв равновесие, я завалился на бок, коснулся рукой камней, огораживающих клумбу. Один из них был таким же красноватым, как большая полусфера имени Чикикуки. В задумчивости я постучал по камню пальцем. Тотчас на неровной поверхности обозначились серые строчки: «Немного ещё потерпи – скоро освобожденье твоё. Всё ты правильно сделал».
    - Мама! – завопил я, отдёрнув руку.
   Чикикука сидела рядом. Она смотрела на меня серьёзными тёмными глазами. Человеческими глазами. И словно серая дымка стояла между ней и камнем. Тонкий дымчатый путь мысли.
   Я потянулся к камню… И тут прибежали Рики, Лала и Чудила.
   - Миче, ты что орёшь?
   А Чикикука узрела загипсованную руку моего братца. Вы бы видели её глаза! Они стали просто как блюдца. Они делались больше и больше, а наша зверушка словно одеревенела.
  - Чикикука! Собачка моя! Кисулька! Заинька! Цып–цып-цып! Красавица! – умилялись на неё эти трое. И вдруг наш зверёк бросился на землю, ударился об неё лапками и мордочкой, зарыдал и застенал, словно ему оторвали хвост. Мы столпились, не зная, что делать, а Чикикука на пузе подползла к Рики, забралась прямо на больную руку и, скуля и жалуясь, улеглась на ней, спрятав мордочку в складках рубашки.
   - Ей грустно, что она всё с Кохи была, когда Рики тоже нужно было помочь, - перевела Лала и поцеловала серую спинку.
   - Да, - подтвердил Чудила. – Она словно прощения просит. Но ведь никто ничего…
   - Голубушка моя, - причитал Рики, обглаживая Чикикуку со всех сторон. Зверушка не подавала признаков жизни, только поскуливала порой. Животному словно вправду было стыдно.
   Лечебная выхухоль проболталась на Рикином гипсе до утра, а перед завтраком мы наблюдали, как она ныряет и плещется в корыте, полном воды. Блестящие капли так и летели, а на мокрой усатой морде читалось такое выражение гордости собой и вселенского счастья, что мы обзавидовались.
   Чикикука отоспалась в Рикиной постели, объелась разных вкусных вещей, и к обеду исчезла. Лала, бегавшая в госпиталь навестить Кохи, сказала, что она уже там. Вечером зверушка принеслась обратно, выкупалась, поела и прилепилась к Рики. И так – все эти дни. Только мы видели ещё кое–что. Как по целому часу Чикикука сидела на комоде у зеркала и вылизывалась, и прихорашивалась, а потом вдруг прижималась к стеклу шерстяной щёчкой и тихонечко подвывала в отчаянии. Чудила при этом совсем терялся, хватался за разные бесполезные предметы, ронял их, заламывал руки и пытался утешить Чикикуку конфеткой.
   - Красавица моя, - говорил я зверушке, прижимая её к себе. – Красивей всех.
   - У? – спрашивал зверёк, подняв тёмные глазки.
   - Честное слово. Самая лучшая.
   И выражение горя на серой мордочке сменялось выражением восторга и покоя.
   А однажды приехал врач, что лечил Кохи. Лала прыгала от радости, словно это явился её папочка.
   - Миче, - сказал мне доктор, - что у твоей выхухоли на шее?  Это ты ей ключик повесил? Нет? Давай его снимем. Чикикука понимает, что я врач, подходит ко мне и показывает, что цепочка ей очень мешает. Меня это не удивляет.
   Я обрадовался. Я сказал, что сам хотел поговорить с ним об этом. Мы решили, что как только Кохи совсем поправится, доктор снимет цепочку, перетянувшую Чикикукину шейку. Понаблюдает за зверушкой и окажет ей помощь, если что. Я был очень ему благодарен, а Чикикука – та прямо–таки устала выражать радость и признательность. Я уже знал, что она всё понимает.
   Освобожденье, сказала она. Пусть это случится и с ней.
   В эти дни меня потряс Чудила. Он пришёл ко мне в кабинет, сел верхом на стул и спросил:
   - Что стругаем? Очередной амулет? Ну–ну. Что если я покину вашу компанию дня на четыре? Я вернусь вечером после бала. На балу за тобой приглядит Лёка. Он вообще за тобой приглядит.
   - Не надо за мной приглядывать! – отказался я. – Ты куда собрался, Петрик?
   - Ну, видишь ли, Корков выпускают из тюрьмы по одной – две штуки в день, так?
   - Не знаю. Тебе лучше знать.
   - Так. Но Кар–Кара выпустят на следующий день после бала. А Кохи слаб ещё, и в госпитале, но уже почти здоров, всё-таки.
   - И что?
   - А есть такой домик в горах, в который… в котором… Ну, где иногда мы с Мадиной остаёмся вдвоём.
   - Ой, мама!
   - Ну не ори.
   - Нет, я не могу не орать! Послушай, Петрик, сейчас такой момент, когда вы могли бы пожениться. Корки смирные, как котята, а что потом будет – неизвестно. – Я отбросил амулет и придвинулся к Чудиле. – Послушай, ей ведь некуда идти. Вы бы поженились, и ты привёл бы её сюда. Жили бы здесь.
   - Да. Только здесь. Потому что во дворец я её, конечно, не приведу. Я буду говорить с ней об этом в эти четыре дня.
   - Петрик, а твои родители? – осторожно спросил я. – Ты говорил: она Корк, а я, мол, Тихо.
   Чудила закусил губу. Это был больной вопрос. Я так понял, что с родителями он не беседовал.
   - И карьера твоя? – напомнил я.
   - К чёрту карьеру, - сказал Петрик. – Родителям придётся смириться. Не думаю, что они меня проклянут, они меня любят. Могут лишить наследства. К чёрту наследство.
   - К чёрту, - кивнул я. – Если они заставят твоё начальство тебя уволить, будем работать вместе. Думаю, я могу сам открыть ювелирный магазин. Ты разбираешься в этом.
   Чудила просиял.
   - Таких друзей, как у меня, нет ни у кого. По рукам, Миче.
   Мы ударили по рукам, а потом он сказал:
   - Боюсь, ты, дурачок, не понимаешь, о чём идёт речь. Мои родители не менее могущественные, чем Корки.
   - Езжай, Петрик, - ответил я. – Езжай и женись, пользуйся такой возможностью. Потом разберёмся. Впрочем, постой. Давай погадаю.
   - Не надо, - замахал руками Чудила.
   Вот такой он, Петрик. Всегда делает то, что считает нужным, всегда добивается своего. И очень редко позволяет гадать себе.
   Он уехал, а мы втроём, за сутки до бала в честь купеческого сословия, отправились порыбачить. Думаю, сегодня в море высыпали все, даже те, кто боялся моих предсказаний: уж до того стояла ясная, дивная погода, до того манила к себе голубая прохладная даль.
   - Миче, привет! – крикнул мне тот самый рыбак, которому я гадал насчёт его таверны. Он помахал мне рукой, обходя мою лодку. – Вот, надо сети вытянуть. А что делать?
   Делать действительно нечего. Людям надо кушать и зарабатывать деньги на таверну.
   Жёлтый парус нёс лодочку к берегу. Думаю, Ната проплывёт мимо меня. Говорят, она была так расстроена, что даже болела, а теперь всё время одна. Хорошо, что у неё есть лодка – море лечит.
   А из гавани выходил «Северянин». Вот он развернулся, блеснув металлическими деталями, до меня долетели обрывки команд, я видел, как на палубе суетятся матросы.
   Предчувствие беды заставило меня привстать и надеть очки, чтобы всё чётко видеть. Оно налетело и толкнуло меня в грудь, и сердце гулко и редко заколотилось где-то в области горла, а руки у меня затряслись.
   - Миче, Ната правит сюда, - сказал мне Рики. – Ты куда смотришь? Ты вон туда смотри.
   Я не сводил глаз с «Северянина». Я тронул руль и, дёрнув за канат, поставил парус. Лала возмущённо закричала:
   - Миче, ты что? Рыба сорвалась!
   Парус наполнился ветром. Моя лодка полетела наперерез «Северянину».
   - Миче! – слабо донёсся сзади Натин голос.
   - Мы что делаем? Мы куда? – испугался Рики.
   Ой, мама! О великая Эя! Это тот самый день! Тот день, о котором я думал со страхом, но не знал, когда он настант. Всё совпало, а я в море, а сзади – Ната и тот рыбак, чья жизнь может оборваться сегодня, и сегодня смена Малька вон в том большом здании в порту, а впереди – «Северянин», на чьём борту человек, собравшийся взять в дом двух мелких мальчишек. Ему я тоже сказал: если он переживёт этот день. А в моей лодке – двое детей, которых я не сумею уберечь даже в городе, за его надёжными стенами, за его высокой набережной. В городе, где полно других детей. Рикиных приятелей. Котят и щенков.
   Я, сумасшедший Анчутка, что–нибудь сделаю сейчас. Я прегражу путь, утоплю то, что посмело угрожать всем нам. Отпинаю туда, откуда оно явилось. Уничтожу опасность, пришедшую в Някку. Я понял всё, картинка разрозненных гаданий сложилась в единое целое: в событие сегодняшнего дня. Подсознательно я ждал именно его, боясь сказать вслух и не зная сроков. Прятаться бесполезно. Если я окажусь слаб, я погибну первым.
   Ну что ж, посмотрим. В отличие от других, я знал, с чем имею дело.
   Я, Миче Аги, безумный волшебник великой Някки.

Продолжение: http://www.proza.ru/2009/11/14/957