Давно пора

- Знаешь – я немного потянул это слово, причмокнув пустыми дёснами - нет у меня всё-таки более яркой ассоциации с осенью, чем слово ****ец. Да, тот самый, что подкрался незаметно, мягко ступая по асфальтированной дорожке моих злоключений.
Толсторожий, бесхитростно рыжий слушатель едва повёл ухом. Мне разрешили продолжать.
- Очень скоро – вот увидишь, эта золотозубая старушка, Осень, разбросает везде пыль своего любимого цвета и польёт водой сероватых луж, чтобы лучше держалась. Просушит немного, дав пошуршать под прессом недозимних ботинок, а потом утащит в свой сундучок в стиле “маленькая сокровищница” Вот Коробочка!
Хвост изогнулся рогаликом и два раза стукнул о ковёр.
- Непонятно? Вот тупая скотина! Это как на выставке приезжей. Вот, кажется, всё наше – бери, протирай рукавом, прицениваясь. А завтра, когда прибежишь уверенный и богатый – только перекати-поле не хватает. Время то летит, а мы совсем не успеваем жить. Я не успеваю.
Тупая скотина обиженно хрюкнула и отказалась подавать признаки жизни. Тёпло от печки любому давало стойкую веру, что он всё делает правильно.
- Не согласен? Да что вы все находите в ней? В этой мятой, насквозь простуженной оборванке, прикрывающейся украденной некогда цветастой шалью. Покой? Романтика? Поэтично чтоль очень трещать костями в такт ветреной песне?
Я непутёво стал укутывать ноги пледом. Руки словно костяные, отмороженные. Ноги того хуже. Чуть - чувствую. Я заёрзал на кровати в отчаянных попытках заставить бегать кровь. Опять свёз простынь. Простынь бурую, пыльно-грязную. От меня. Остатки жизни всегда выходят вот так, нелицеприятно. Отвратительно.
- Осень это когда очень больно, дружок – я стал тереть руку об руку – С каждым дождём, с каждым налипшим на стекло листком, с каждой новой ледяной корочкой на бочке она не преминёт мне напомнить - давно пора с этим заканчивать.
Будь у меня хоть немножечко сил, я бы ударил кулаком по рядом стоящему столику – мол, всё сам знаю. Но рядом – это так много. А сжать кулак почему-то очень сложно.
- Рохля! – выдохнул я что было сил. Очень тихо. Я судорожно закрыл глаза. Мне показалось, что, смотря, я слабею. А внутри меня всё ещё клокотало “Рохля, рохххх”
Кем я хотел быть? Что я хотел делать? Тёплое, нежное моё прошлое. Кругом книги, книжицы, книжонки. Все мои, всё, что внутри их – моё. Я хотел… Я хотел быть кем-то. Особенный, гордый, сильный. Вихрь слюнявых осенних листьев мне ничего не сделал бы. Ох, я бы показал всему миру. А потом в карман его и на поклон даме сердца. А потом выписывать свои измышления завитушками и вскакивать по-Кантовски всякий раз – мол, во мне вон ещё сколько жизни осталось…
Меня как-то пытались поднять на ноги. Приезжал дальний родственник, врач. Леньчик. Хороший был паренёк, обездоленный. А тогда я ведь столько мог, поверишь ли мне, ты, рыжая бестия? Мне никто ведь не нужен был, а я с широкой ноги.
Ноги ни к чёрту – я ему сразу сказал. Он пощупал и уверенно заявил, что я должен мочь. Потянули за руки. Приподняли. Ноги коснулись жёсткого, непривычного. Страшного. Всё заходило ходуном, потянуло к земле. Там, в кровати, было куда проще, безопаснее.
– Отпустите - рявкнул я на них. Я сам знаю, что для меня лучше. Но своего привычного, громкого, чуть с хрипотцой голоса я не услышал. Отпусти-и-ите меня – сказал кто слезливым, пищащим голоском. Отпустите меня…
Так я ведь получил, что хотел. Та глупая девчонка с сырыми медными кудрями не зря так часто прижималась носом к моему стеклу. Провожатая, значит. Чтобы не страшно было. Но ведь всё равно страшно. Страшно, что либо заканчивать.
Да и потом, давно – это совсем недавно.