Двойное зрение. Для юных девушек и зрелых мужчин

Леонид Пузин

    
ДВОЙНОЕ  ЗРЕНИЕ

    
Первыми закрыли лица бойцы спецназа. Затем – мусульманские женщины. После чего не прошло и двадцати лет, как Государственная Дума приняла закон об обязательном ношении лицевых платков в общественных местах и ввела в Уголовный Кодекс статью тринадцать прим, предусматривающую ответственность за нарушение вышепоименованного закона. По этой статье люди, замеченные в общественных местах с голыми лицами, могли быть приговорены к наказанию сроком до пяти лет лишения свободы, как виновные в злостном нарушении общественной нравственности.
    
Впрочем, ко времени принятия закона только экстремальный мазохист или психически больной человек рискнул бы выйти на улицу с незакрытым лицом. Ибо за семь лет до эпохального, резко оздоровившего нравственный климат России постановления Государственной Думы сначала в провинциальных городах, а затем в Петербурге и Москве широко распространилось молодёжное общественное движение «Стражи Чести», радикальное крыло которого образовало «Гусарский Эскадрон». И горе было попасться в руки юных блюстителей нравственности с «голой мордой»: в лучшем случае легкомысленного гражданина жестоко избивали, превращая его бесстыже обнажённое лицо в сплошной синяк, а в худшем – могли облить кислотой. Правда, если при этом страдали глаза, то чересчур рьяного борца за возрождение исконной российской нравственности могли привлечь к ответственности за превышение меры необходимой социальной защиты. Однако максимально полагающиеся по этой статье три года тюрьмы не производили особого впечатления на бойцов «Гусарского Эскадрона» – тем более, что их осуждали, как правило, условно. Только в тех нечастых случаях, когда оказывались выжженными оба глаза гнусного эксгибициониста, превысивший необходимую меру социальной защиты мог реально попасть за решётку на год, а то даже и два. 
    
Словом, когда Государственная Дума проголосовала за новый закон и в Уголовный Кодекс была внесена соответствующая статья – судить по ней оказалось некого: благоразумные россияне уже давно занавесили лица. Лидеры общественного движения «Стражи Чести» начали подумывать о том, что обнажённые кисти рук с десятью бесстыже торчащими пальцами являются верхом неприличия, и их необходимо упрятать в перчатки, но в Думе этот законопроект был встречен без особого энтузиазма: во многих отраслях производства в перчатках работать не слишком удобно и, значит, потребуются исключения. А всем известно, стоит из закона что-то исключить – весь закон превращается в фикцию.
    
Спасли положение, в очередной раз напомнив россиянам, что Враг не дремлет, опять-таки «Гусарские Эскадроны». И хотя связь между подростковыми бандами «срывателей платков» и движением «Стражи Чести» ни разу не была доказана ни одним судом – все знали откуда дует ветер.
    
Ниночка зябко ёжилась на углу Страстного бульвара и Тверской улицы – странноприимный дом вновь построенного на месте кинотеатра «Россия» Страстного монастыря открывался только в шесть часов утра, а сейчас было пять. Съеденный вечером пирожок с капустой давно переварился, в животе бурчало от голода, девушка собралась заплакать, и в этот момент заслышался рёв мотоциклетных моторов. Испуганная Ниночка бросилась в подземный переход, где, по наивности,  надеялась найти убежище, и просчиталась. Заметив юркнувшую вниз фигурку, сроднившиеся с мотоциклами подростки без колебаний помчались по пологой широкой лестнице – вслед убегающей преступницы. Конечно – преступницы! Ибо первым настигший Ниночку пятнадцатилетний Петька-Живоглот ловко сорвал с неё лицевой платок, оставив девушку «с голой мордой».
    
Обнажив Ниночкино лицо, мотоциклисты стремительно умчались; понимая, что, описав круг, они вот-вот вернутся, дрожащая преступница лихорадочно соображала, чем бы прикрыть верхний срам – увы. Другого платка у девушки не имелось, шарф пропал вместе с сумочкой и деньгами, кроличий треух не годился – кофточкой? Обрывая пуговицы, Ниночка расстегнула дешёвую синтетическую шубейку и даже успела вытянуть из рукава левую руку, как, ревя моторами, мотоциклы вновь загрохотали по лестнице.
    
В себя избитая до бесчувствия девушка пришла только в сто восьмом отделении милиции – глаза, слава Богу, видели. Значит – не кислота. Заурядное мордобитие.
    
- Благодари Бога, сучка, что дёшево отделалась, - глухо, будто сквозь вату, дошли до Ниночкиного сознания слова старшего лейтенанта Градова. - Глаза в порядке, челюсть не сломана, нос, кажется, тоже цел, а что вся рожа синяя – до свадьбы, ха-ха-ха, заживёт! Вообще, блин, не перестаю дивиться на вас проституток – живучие как кошки! И бьют вас, и режут, и депортируют на стройки капитализма, и пачками продают в заграничные бордели, а вы всё не переводитесь! Но ты – вообще! Совсем обнаглела стерва! Это надо же – в центре Москвы появиться с голой мордой! Хотя, конечно, при твоём промысле закрывать верхний срам… солидный клиент не клюнет… Ну, вот дура и допрыгалась. И какого чёрта тебя в пять утра понесло к Страстному монастырю? Там и вообще строго, всегда наш пост, а в эту пору – какие клиенты? Натурально – чокнутая!
    
Гул в Ниночкиной голове утих, сознание прояснилось, обвинение в занятии проституцией возмутило девушку: как раз напротив! В столь бедственном положении она оказалась именно потому, что сбежала от завербовавших её на работу якобы горничной в отеле московских сутенёров. Конечно, что скрывается за фасадом фирмы «Дорогу молодым» наивная провинциальная девушка поняла только попав в Москву – в холе разместившейся в современном многоэтажном доме гостиницы «Дюймовочка». Увы, только после того, как у неё отобрали паспорт, Ниночка догадалась, какой работой ей предстоит заниматься. Будучи девушкой весьма решительной, она ухитрилась обмануть охранника и выскользнуть на улицу. Как оказалось – в буквальном смысле: да, у неё были деньги на обратный проезд, но без паспорта не продавали билетов даже на пригородные электрички. А скоро, спасаясь от очередной милицейской облавы на лиц не имеющих регистрации, Ниночка лишилась и этих денег – в поднявшейся суматохе их то ли украли, то ли она попросту потеряла сумочку с девятьюстами рублями. Позвякивающей в кармане старой шубейки десятки мелочью хватило только на пирожок с капустой, на вокзал без денег возвращаться не имело смысла – растерявшаяся девушка вспомнила услышанный в очереди возле касс разговор, что будто бы в странноприимном доме Страстного монастыря кающаяся грешница может получить помощь, и, боязливо расспрашивая редких ночных прохожих, Ниночка к утру добралась до заветного места. Да уж – добралась…
    
- …хотя и везучая, - старший лейтенант гнул свою линию, - и если будешь слушаться дядю Гошу – отделаешься условным сроком.               
    
Как всякая россиянка, девушка знала: если не хочешь иметь неприятностей – не спорь с милицией, но несправедливое обвинение в проституции было до того обидным, что Ниночка попыталась оправдаться:
    
- Товарищ милиционер… ой, дядя Гоша, я вовсе не проститутка! Меня обманули! Фирма «Дорогу молодым». Но я от них убежала – правда! А паспорт остался у них. В гостинице «Дюймовочка». А на вокзале билеты без паспорта не продают, а потом у меня украли все деньги…               
    
- Ты ещё дура скажи, что лицевой платок с тебя сорвали хулиганы на мотоциклах, - перебил старший лейтенант, - получишь по полной программе. На всю катушку. Знаем мы эти песни. ****ь из ****ей, а туда же! Обвинять солидную фирму по трудоустройству или нашу патриотическую молодёжь – ну, сучка! Но ты, кажется, понятливая – назвала меня дядей Гошей… Слушай, что говорят старшие…
    
Ниночка действительно оказалась понятливой, и потому, когда «дядя Гоша», завернув ей на голову длинную юбку, одним ловким движением спустил с девушки колготки вместе с трусиками, не стала сопротивляться – слава Богу, давно не девственница. Ей не исполнилось и тринадцати лет, когда её вместе с двумя подругами в святогорском парке прилюдно днём изнасиловали юнцы из «Гусарского Эскадрона». И тогда же задержанным девчонкам в милиции доходчиво (с помощью ремня) разъяснили, что обвинять нашу замечательную молодёжь в безнравственном поведении – заведомая клевета. Что только по малолетству на них не заводят уголовного дела по обвинению в преднамеренном оголении нижнего срама. 
    
Неприятным сюрпризом для Ниночки явилось только то, что, сделав своё дело, «дядя Гоша» пригласил трёх сослуживцев.
    
(Классная тёлка. И жопа и ляжки – всё путём. А что морда опухшая – так, ха-ха-ха, с лица воды не пить.)
    
А вообще, если не считать этой досадной мелочи, Ниночке грех было обижаться на «дядю Гошу». Старший лейтенант сделал для девушки много больше, чем она могла рассчитывать в ответ на свою сговорчивость: напоил чаем с булкой, снабдил лицевым платком, а главное – отпустил. Не только не заведя никакого дела, но и вернув ей паспорт – стоило милиционеру позвонить в гостиницу «Дюймовочка», как оттуда через двадцать минут примчался рассыльный с Ниночкиным паспортом и большим толстым конвертом. Заглянув в который, «дядя Гоша» довольно хмыкнул и, выудив из него тысячную купюру, со словами, - возьми, «лягушка-путешественница», пригодится, - протянул деньги обомлевшей от такой сказочной щедрости девушке.
    
Прослезившаяся от умиления Ниночка рассыпалась в благодарностях, но старший лейтенант прервал её излияния:
    
- Да ладно тебе, подружка. Тёлка ты классная, и эти деньги, считай, заработала. А впредь – будет наука. Сиди в своём Святогорске и не мечтай ни о каких заработках в Москве. Нет, всё-таки ты натурально чокнутая. Двадцать лет, а не понимаешь, что для вас дур в Москве только один заработок… Что бы ни обещали фирмы по трудоустройству… Да…               
    
Старшему лейтенанту вдруг стало по настоящему жалко наивную девушку, и он решил поделиться с ней кое-какими секретами.
    
- Вот что: на Казанский вокзал не суйся. Там эти деятели из фирмы «Дорогу молодым» тебя обязательно перехватят. А будешь упираться, шуметь – сдадут по полной программе. Получишь на всю катушку. Лучше давай на Ярославский… хотя… тоже рискованно… могут перехватить и там… вот что… езжай до платформы «Лось» – и на электричке… нет, тоже не годится. Ты же не зарегистрирована ни в Москве, ни в области и на пригородный тебе билета не продадут. И потом – с такой рожей соваться в кассу… нет! Ни на поезде, ни на автобусе тебе не уехать. Да, девонька – вляпалась… Как ни крути, а, похоже, тебе одна дорога – в монастырь. Ну – в странноприимный дом при Страстном монастыре.               
    
- Ой, дядя Гоша! - непроизвольно воскликнула Ниночка, - я же туда и шла. Услышала на вокзале, что они помогают кающимся грешницам – ну, и подумала… А когда на меня напали – ой, нет! Когда я поскользнулась на лестнице в подземном переходе и разбила себе верхний срам…               
    
- Сечёшь, подружка. Соображаешь, что к чему. Если и дальше будешь слушаться дядю Гошу – не пропадёшь. Запомни: о мотоциклистах в монастыре ни слова – можешь нарваться на стукача. Скажешь, что вокзальная проститутка – и решила завязать. Тогда помогут. Да, недалеко от входа в странноприимный дом – наш пост. Если задержат – сошлёшься на меня. Скажешь: я дядигошина подружка. И вообще – много в монастыре не болтай. Ни с администрацией, ни с сёстрами, ни с кающимися. Об этом странноприимном доме разные ходят слухи… Ну, всё, подружка, мне через пятнадцать минут сменяться – давай, двигай отсюда.               
    
От сто восьмого отделения милиции до разместившегося в одном из внутренних корпусов дома № 4 по Страстному бульвару вожделенного монастырского убежища было рукой подать, и этот короткий путь Ниночка одолела без новых неприятных приключений. Ей даже не пришлось воспользоваться «паролем» старшего лейтенанта – заметив скользнувший по её одетой явно по провинциальному фигурке подозрительный взгляд милиционера, девушка юркнула в находящуюся в нескольких шагах от заветной арки дверь кафе «Лакомка». И здесь – кутить так кутить! – съела пять вкуснейших пирожных, запив их горячим шоколадом. Что обошлось Ниночке почти в двести рублей, но, не имея возможности легально выбраться из Москвы, девушка решила не экономить – какой смысл? Без помощи монахов до Святогорска ей всё равно не добраться, а когда ещё удастся вкусно поесть? В странноприимном доме, следует думать, пища будет простой и не слишком обильной.      
    
Когда Ниночка вышла из кафе, то, оглядевшись, увидела, что заветный проход свободен – милиционера у арки не было. Девушка нырнула во двор и, пользуясь наставлениями старшего лейтенанта, свернула сначала налево, а затем направо и, миновав две неприметных двери, позвонила в третью. Примерно через минуту щёлкнул замок – дверь отворилась внутрь.
    
Ничего «церковного» или «монастырского», как это представлялось Ниночке, в приёмной комнате не было – обычное конторское помещение. Два стола с компьютерами, за одним из которых сидела женщина в сиреневой кофте. Её глаза, в кокетливо отделанных бисером прорезях лицевого платка, смотрели то на дисплей, то на разложенные на столе бумаги – куда угодно, только не на вошедшую девушку. А когда через несколько минут появилась грузная дама и первым делом потребовала у Ниночки паспорт, то незадачливая искательница лучшей доли засомневалась: полноте? Да в странноприимный дом ли она попала? А дама, не давая опомниться растерявшейся девушке, произнесла строгим голосом:
    
- Открой верхний срам. Здесь можно.               
    
Ниночке не оставалось ничего другого, как снять лицевой платок и во всей «красе» явить превращённый в сплошной синяк «верхний срам». Хорошо, хоть в милиции лейтенант позволил ей умыться, и от холодной воды опухоль несколько спала, но всё равно – вид, ой-ёй-ёй. Что не осталось без немедленного комментария строгой дамы:
    
- Ага, как блудить – так вы с удовольствием. А как клиент или сутенёр хорошенько начистят рожу – так сразу каяться. Будь моя воля…
    
Дама не договорила, но по тону сказанного ею Ниночка поняла, что будь её воля, проституткам пришлось бы солоно – нынешние максимальные пять лет трудовых лагерей им бы стали казаться едва ли не детским наказанием.
    
«И такая гадюка работает в монастырском странноприимном доме? - пронеслось в голове у девушки, - ладно, пусть она не монахиня, но если работает здесь, то, значит, верующая? Связана с церковью? Молится, постится, исповедуется, причащается? Или – необязательно? Может – в контору они берут кого ни попадя? Нет… у неё же не чисто секретарская должность… она же разговаривает с людьми, даёт первые наставления кающимся грешницам… при этом – люто их ненавидя… н-да, дела… не зря «дядя Гоша» советовал держать язык за зубами…»
    
И Ниночка благоразумно заперла рот на замок, дав разошедшейся даме самой рассказать историю её (Ниночкиного) падения – как-де она, одержимая похотью и корыстолюбием, из глубоко провинциального Святогорска приехала в Столицу нашей Родины разлагать доверчивых москвичей. И как идейно зрелые и морально устойчивые московские мужчины дали укорот зарвавшейся проститутке – начистив ей рожу. Жаль – мало. Будь её воля, она бы таких…
    
Дама опять недоговорила, но девушка поняла: будь её воля, проституток бы не сажали – расстреливали. Или – публично вешали. Как подрывательниц устоев, врагинь исконной русской нравственности, агенток Мирового Зла. 
    
Слава Богу, этот допрос-обвинение оказался недолгим – в контору вошла монахиня и предложила Ниночке следовать за ней. Девушка, наученная горьким опытом, прежде чем повиноваться монахине, потребовала у дамы вернуть ей паспорт. Та, злобно сверкнув глазами из прорезей в лицевом платке, сунула в Ниночкину руку драгоценную бордовую книжечку с двуглавым орлом – девушка приободрилась. Если эта жирная карга не посмела отобрать паспорт у беззащитной провинциалки – значит, не она здесь главная. Просто, как любой незначительный начальник, обожает измываться над всяким, попавшим к нему в зависимость.
    
В коридоре монахиня бережно взяла Ниночку за руку, и заговорила с ней ласковым тихим голосом:   
    
- Не обижайтесь, пожалуйста, на Анну Владимировну. Она только внешне такая суровая, а сердце у неё доброе. И очень ценный работник – к нам, знаете, за помощью обращаются разные девушки, многие из них не в ладу с законом, и порой возникают весьма щекотливые ситуации. Так вот, Анне Владимировне почти всегда удаётся отстоять их от судебного преследования. А что бранится – нехорошо, конечно, но… за её богоугодные хлопоты многое ей простится. Да, извините, меня зовут сестра Евдокия, а вас?
    
Ниночка представилась и робко спросила у монахини:
    
- Сестра Евдокия, а правда, что мне здесь помогут? Ну, возвратиться в Святогорск? У меня, знаете, денег осталось немного, восемьсот рублей, а самый дешёвый билет стоит восемьсот пятьдесят. Да и на Казанском вокзале мне нельзя появляться…               
    
- Помогут, Ниночка, - заверила сестра Евдокия, - поживёшь недельку у нас, поправишься, три дня поговеешь, исповедуешься, причастишься – ты ведь крещёная?               
    
- Конечно, сестра Евдокия. А разве в наше время есть ещё некрещёные? Ну – кроме лиц Кавказской, Средневолжской и Иерусалимо-Иорданской национальности?
    
- Встречаются, Ниночка, хотя и редко. Особенно – в больших городах: Москве, Питере, Новосибирске… - Вовлекая девушку в диалог, отозвалась монахиня. - Только это, Ниночка, - сестра Евдокия заговорщицки утишила голос до шёпота, - не то что бы тайна, но распространяться об этом всё же не следует…               
    
Девушка вздрогнула – надо же! Сначала милиционер, а теперь монахиня советуют ей одно и то же: не быть треплом. Значит – неспроста. А если вспомнить якобы не злую Анну Владимировну, которая, тем не менее, хотела зажилить её паспорт… нет! Осторожность и ещё раз осторожность! Тогда, возможно, ей удастся выбраться из этой передряги.    
    
Показав Ниночке её койку в спальной и общую трапезную, сестра Евдокия отвела девушку в медицинский кабинет, где, внимательно осмотрев и бережно ощупав лицо, предложила пациентке раздеться догола.
    
(Не стесняйтесь, Ниночка. До того, как постриглась, я работала врачом-травматологом в скорой помощи, а вас надо осмотреть полностью. Боюсь, что, когда вы «упали с лестницы», пострадало не только лицо.)
    
Синяки «украшали» всю верхнюю половину Ниночкиного тела – по счастью, не сплошь, а россыпью: грудь, плечи, живот. Уложив девушку на кушетку, сестра Евдокия занялась обстоятельным осмотром, особенное внимание обратив на левую грудь и верхнюю часть живота, где наблюдались обширные фиолетовые пятна. Однако тщательное пальпирование не выявило заметного повреждения внутренних органов – да и общее Ниночкино состояние не давало поводов для особенного беспокойства. 
    
Густо смазав стрептоцидовой эмульсией все синяки и ссадины на лице и теле девушки, монахиня глубокомысленно заметила:
    
- Да, Ниночка, вам повезло. «Ступеньки» на той лестнице, с которой вы упали, были не слишком крутые. Так, смесь детского садизма – ну, когда мальчишки в начальных классах дёргают девочек за косички и подкладывают им в портфели ужей или лягушек – и безоглядного юношеского экстремизма. Хотя, конечно, если потакать этой смеси, то «ступеньки» имеют тенденцию становиться всё круче, и детский садизм стремительно «взрослеет», принимая, зачастую, самые жестокие и отвратительные формы… Простите, Ниночка, отвлеклась. В общем, на мой взгляд, «упали» вы удачно: ничего не сломав, не повредив внутренних органов. Хотя, конечно, анализы и рентген я вам сделаю – мало ли…               
    
- Спасибо, сестра Евдокия, - поблагодарила девушка, вы такая заботливая, такая внимательная. И, по-моему, очень хороший доктор – меня в нашей святогорской поликлинике никогда так тщательно не осматривали. И совсем не больно – даже когда смазывали синяки. Извините, сестра Евдокия… - памятуя об осторожности, Ниночка замялась, но любопытство пересилило и она таки задала небезопасный вопрос, - если, конечно, не секрет, почему вы постриглись в монахини? Простите меня, пожалуйста, но обычно в монастырь идут или совсем молоденькие дуры, или женщины пенсионного возраста. А вы… доктор-специалист… наверно, неплохо зарабатывали… в расцвете лет… и вдруг – постриглись… Ой, сестра Евдокия! – задав этот провокационный вопрос, задним числом спохватилась Ниночка, - о таких вещах не спрашивают! Ради Бога, простите меня идиотку! И пошлите – куда подальше!      
    
- Да, Ниночка, о таких вещах не спрашивают, и на такие вопросы, обычно, не отвечают. Но поскольку твоё любопытство, я чувствую, совершенно невинного свойства, то… - сестре Евдокии явно хотелось выговориться, однако многолетняя привычка к сдержанности  заставила её ограничиться мало к чему обязывающим полупризнанием, - но сначала, позволь спросить? Что ты думаешь о врачебных ошибках? Ведь сейчас суды склонны всякую ошибку врача рассматривать как преступление. Особенно – если она привела к тяжёлым последствиям или, не дай Бог, к смерти пациента. И более: последние лет семь, восемь наметилась тенденция всякую смерть рассматривать как результат преступной врачебной ошибки. Нет, я не оправдываюсь, ошибки, конечно, случаются и по вине врачей, но… началось это давно, ты не помнишь, ещё в две тысячи шестом году врач-педиатр была осуждена на два года за неверный диагноз. Её позвали к девочке, у которой была температура тридцать девять градусов, врач диагностировала вирусную инфекцию, выписала необходимые в этом случае лекарства и пообещала, что через два дня температура спадёт. А через два дня у девочки развилось двустороннее воспаление лёгких, осложнённое гнойным плевритом – словом, спасти ребёнка не удалось. И вопрос заключался в том, могла ли врач при первом осмотре заподозрить у девочки воспаление лёгких и настоять на немедленной госпитализации. Наверное, могла… если бы она была диагностом от Бога! А так… я уверена, что из рассматривавших это дело врачей экспертной комиссии, в лучшем случае, один бы вовремя поставил верный диагноз. А скорее всего – никто. Воспаление лёгких в начальной стадии – болезнь очень коварная, и диагностировать её без флюорографии… стетоскопом, на слух… из современных докторов на такое мало кто способен. Дальше – больше. С каждым годом за подобные ошибки осуждали всё больше врачей и приговоры становились всё суровее. Зато теперь, пока не сделают сто анализов, не лечат. А если больной умирает во время этих анализов – врач не виноват: не мог же он лечить не имея согласованного с коллегами-смежниками диагноза? И, конечно, никаких сложных рискованных операций – богатые их делают за границей, бедные…               
    
- Ой, сестра Евдокия, всё поняла! - перебила пристыженная девушка. - Ещё раз простите меня дуру! Монастырь для вас вроде «крыши» – да? Ну, чтобы можно было лечить по-настоящему?               
    
Монахиня улыбнулась: - Можно, Ниночка, считать и так. Хотя… после катастрофы, гибели мужа и невозможности иметь детей – монастырь для меня не только «крыша». Как это ни громко звучит – призвание. Тем более, что моя мирская профессия оказалась здесь очень востребованной.   
    
В спальной, познакомившись с двенадцатью товарками по несчастью и скупо ответив на их расспросы, Ниночка заняла отведённую ей койку и не раздеваясь легла поверх одеяла – в тесном, заставленном кроватями помещении был всего один стул и большинство женщин тоже лежало. Хотя, назвавшаяся старостой высокая красивая Вероника – а в палате, слав Богу, не требовалось носить лицевого платка и можно было оценить красоту «верхнего срама» – предупредила новенькую, что вообще-то днём здесь лежать не полагается, но…
    
Устроившись на койке, Ниночка сразу заснула – сказались две бессонные ночи и треволнения сегодняшнего утра. Правда, поспать ей удалось не долго, около часу дня девушку разбудила соседка: вставай «жертва гололёда», в час обед, а ты не на постельном режиме – в палату не принесут. Не пожрёшь теперь – будешь голодной до ужина.
    
На раздаче Ниночку спросили, не говеет ли она сейчас и, получив отрицательный ответ, поставили на пластиковый поднос тарелку с рисовым супом, макароны с котлеткой и стакан киселя, а также выдали два кусочка чёрного и один белого хлеба. «Пайка» не роскошная, но вполне приличная – как в больнице. Вообще, по первому впечатлению девушки, странноприимный дом больше всего напоминал обыкновенную городскую больницу, и в этом свете постный стол говеющих воспринимался как диетическое питание «язвенников», «кишечников» или «почечников». Единственным заметным отличием были две молитвы, до начала и по окончании трапезы громко прочитанные пожилой монахиней.
    
В палате к Ниночкиному огорчению выяснилось, что она – тринадцатая. Конечно, «старожилки» странноприимного дома по этому поводу перешепнулись сразу, как только сестра Евдокия представила им новенькую, но тогда девушка была в таком состоянии, что не заметила косых взглядов. Впрочем, не то что бы косых, скорее – слегка испуганных. Теперь же, памятуя о необходимости всегда быть на страже, выспавшаяся и сытая Ниночка не сразу, но скоро обнаружила скрытое недовольство товарок и прямо спросила Веронику: в чём дело? В конце концов, тринадцатая – она, и если случится что-нибудь нехорошее, то – с ней. И вообще, в наш просвещённый век быть такими суеверными… Тем более, что она здесь долго не задержится, сестра Евдокия обещала отправить её на родину не позже, чем через неделю…
    
- Ага, «красавица», - демонстративно уставившись в Ниночкино посиневшее от побоев лицо, резко ответила Вероника, - через день, через неделю, через две – не имеет значения! Несчастье произойдёт уже этой ночью!               
    
- Какое несчастье, - испуганная категоричностью заявления старосты, спросила Ниночка.               
    
- Не знаю, - уловив дрожь в голосе девушки, значительно мягче отозвалась Вероника, - но какое-нибудь обязательно произойдёт. Когда в эту палату помещают тринадцатую девушку – всегда случается несчастье. Нет, не обязательно с ней – с любой из этой палаты. И непременно – ближайшей ночью. Здесь это знают, и без крайней нужды тринадцатую в нашу палату не подселяют, но… раз тебя подселили, значит, странноприимный дом набит под завязку. Но ты, Нинка, не куксись, я понимаю – ты не виновата. И вообще, двум смертям не бывать… а здесь при монастыре, в случай чего, и отпоют и похоронят – всё путём.               
    
- Да ладно тебе, Вероника, - вмешалась полная немолодая женщина, - так пугать новенькую… мне и то стало страшно. Хотя я здесь уже три месяца, а настоящее несчастье в этой палате случилось только один раз. А что две девушки за это время ночью исчезли – мало ли. Ведь сестра Евдокия объяснила…
    
- Ага, так я ей и поверила! - подала голос Ниночкина соседка рыжеволосая Татьяна. - Все знают, что до пострижения она была в банде врачей-вредителей! Ну, которые из живых людей извлекали органы для пересадки. Ведь она же работала на скорой помощи, а там у них жуть что творится. Ведь сейчас чуть не каждую неделю разоблачают убийц в белых халатах. Конечно, олигархи платят за органы бешеные деньги – ну, эти сволочи и стараются. Жаль, что их не расстреливают, а только сажают. Будь моя воля…               
    
- Заткнись, Танька, - Вероника резко перебила говорливую Ниночкину соседку, - сестра Евдокия – не из таких. Если бы её поймали на торговле органами – сидела бы как миленькая. Не отмазал бы никакой монастырь.               
    
- Ну да, не отмазал, - не сдавалась Татьяна, - монахи и священник, разве, не люди? У них что – не болят сердце, почки и печень? А если пересаживать по честному – это же сколько лет надо ждать? Сто раз загнёшься, прежде чем дойдёт очередь. Или платить такие деньги… А что, Галечка, - рыжеволосая «правдоискательница» обратилась к старожилке палаты, - те две, которые исчезли, может, их как раз и разобрали на органы?               
    
- Идиотка! - взорвалась Вероника, - думай, что говоришь! И где! Тебя сучку здесь приютили, кормят, а ты гадина срёшь, где жрёшь! Ведь, когда ты сюда приползла, твоя рожа была почище Нинкиной. Нос на сторону, губы разбиты, щека разорвана, глазки – щёлочки, если бы не сестра Евдокия, так бы и осталась уродиной! А ты, Нина, - осадив «правдоискательницу», Вероника обратилась к Ниночке, - не бери себе в голову. Ну, что я сказала сначала. Галка права: за три месяца здесь умерла только одна девушка. И две исчезли. Но, понимаешь… в этой палате, обычно, двенадцать коек. А тринадцатую ставят только тогда, когда странноприимный дом переполнен. Ну, и все эти случаи произошли вскоре после того, как сюда подселяли тринадцатую девушку. Вот я и завелась… мне вдруг почему-то почудилось… ладно! Завяжем с этими глупостями. Действительно – суеверие. В воскресенье на исповеди обязательно покаюсь отцу Валерию.               
    
Общий разговор какое-то время ещё владел палатой, однако, утратив остроту после Вероникиной отповеди Татьяне, скоро сошёл на нет – тсс, враг подслушивает! В разгар Второй Холодной Войны все россияне и россиянки эту нехитрую истину усвоили как дважды два. И хотя мало кто верил в постоянно мелькающих на экранах телевизоров зловещих иностранных шпионов, зато никто не сомневался в существовании отечественных секретных сотрудников. Тем более – элементарных стукачей. Так что, в запале наговорив лишнего, предпочли замолчать даже главные спорщицы – Татьяна и Вероника.
    
На ужин были запеканка из манной каши с повидлом и стакан сладкого чаю с капустным пирожком – для всех: и для говеющих, и для «скоромников». Правда, говеющим вместо двадцатиграммового кусочка сливочного масла выдали по второму пирожку. После ужина, закончившегося в семь часов вечера, уставшая Ниночка разобрала постель, разделась и завалилась спать – до отбоя оставалось ещё три часа, но Вероника просветила девушку, что если ей не мешают свет и разговоры, то пусть себе спит на здоровье. Другое дело – после двадцати двухчасового отбоя: ночью нельзя было ни разговаривать, ни зажигать огня, а выходить из палаты разрешалось только в туалет. И если Ниночка не хочет нарваться на строгую «епитимью»… Ниночка не хотела.
    
Проснулась она среди ночи и, направляясь в туалет, глянула на висящие в коридоре стенные часы – стрелки показывали один час тридцать пять минут. Возвратившись, Ниночка на ощупь поправила сбившуюся постель, легла, укрылась байковым одеялом, сомкнула веки, однако на сей раз сон к ней не торопился – видимо, сказались треволнения прошедшего суматошного дня: утреннее избиение, угроза тюрьмы, неожиданное дядижорино участие и, наконец, спасение в странноприимном доме. Да и накануне: бегство из «гостиницы» «Дюймовочка», неудачные попытки выбраться из Москвы, облава на вокзале, пропажа денег, бессонная ночь – последние двое суток дорого стоили доверчивой провинциалке. Вечером после ужина сказалась сильная физическая усталость, однако шести часов глубокого сна Ниночке хватило, чтобы восстановиться – удобно устроившаяся на кровати девушка никак не могла вновь уснуть.   
    
Сонно бредила её беспокойная соседка Татьяна, кто-то храпел, кто-то ворочался, кто-то посвистывал носом – обычные «прелести» тюремной камеры, больничной палаты или муниципальной (некоммерческой) гостиницы. Из-за того, что окна выходили во двор, в помещении было темно, на спящих женщин падал лишь отражённый потолком слабый отсвет единственного заблудившегося в лабиринте каменных корпусов фонаря. 
    
Бред Татьяны на несколько минут утих, а затем возобновился, сделавшись отчётливей и осмысленней – так, что Ниночка стала понимать не только отдельные слова, но и целые фразы. 
    
«Уйди, гадина! Ой, мамочка, лезет! Отстань, серая! Кыш, кыш! И-и-и! Ненавистники, ненавистники! У-у, лживик! Ой, мамочка бринди-брям, бринди-брям! Страдальники слева! Серая, кыш! Ой, душит сучка! Ахр, ахр, хря-я-я! Ой, мамочка! А-а-а! Ой, только не лживики! Не пойду, куда тащишь! Спаси, мамочка! А-а-а!» 
    
Отрывистое бормотание Татьяны перешло в бульканье, стоны, хрип – испугавшаяся Ниночка поспешила растолкать соседку, однако та, вместо того, чтобы проснуться, стала отбиваться от своей доброхотки: уйди, сестра Евдокия, кыш! Ты Серая! Серая! Ты заодно со страдальниками! Куда, сволочь, тащишь! Кыш! 
    
Бормоча, Татьяна энергично размахивала руками – так что, прежде чем спящая пробудилась, Ниночка получила несколько чувствительных ударов по плечам и предплечьям.
    
Когда девушка пришла в себя, то первым делом спросила: ты кто? И сама тут же ответила: а, Нинка! И сразу же попросила соседку перебраться в её кровать: вообще-то, это не положено, узнают – назначат строгую епитимью, но я, Ниночка, так боюсь. Такой страшный сон – до сих пор поджилки трясутся. Ну, пожалуйста, Ниночка? Или – я к тебе? Можно? Ведь если нас застукают, то попадёт в основном мне – ты новенькая, скажешь, не знала.
    
Ниночка рассудила про себя, что если Татьяну застукают в её кровати, то она действительно легко оправдается: мол, знать ничего не знает, спокойно себе спала, а тут эта ненормальная свалилась на неё, как снег на голову. И хотя незадачливая путешественница решила впредь быть предельно осторожной, но Татьяна была так испугана и умоляла её таким жалобным голосом, что Ниночка уступила – к чёрту! Всего бояться – от страха умрёшь прежде, чем от ножа пьяного соседа, кулаков «Гусарского Эскадрона», милицейских дубинок или плетей лагерных надсмотрщиков!
    
Прижавшись к Ниночке, Татьяна успокоилась и попыталась рассказать свой страшный сон. Однако в пересказе кошмар перестал быть кошмаром, превратившись в заурядную страшилку с обычным для такого рода сновидений набором ужасов: огромных крыс, ходячих мертвецов, голодных вампиров, юных насильников, «Летучих Гусар» и садистов-сутенёров. И хотя сами по себе эти персонажи были достаточно опасны и отвратительны, исчезло главное: ощущение своей скорой неотвратимой гибели. Единственное, что встревожило Ниночку в привидевшемся соседке сне, это загадочные ненавистники, лживики и страдальники. Увы, Татьяна помнила запредельный ужас, который исходил от них, но не могла сказать, ни что они из себя представляют, ни на что похожи, ни какую таят опасность. Так, нечто почти бесформенное, но злое и отвратительное. Которое лезет на тебя, щекочет, душит… высасывает жизнь! Да, да, – Татьяна вспомнила самое страшное из своих ощущений, – лживики и ненавистники каким-то кошмарным образом высасывали из неё жизнь! Не кровь, а именно – жизнь! И это было страшнее всего: не умерев, стать трупом. А страдальники им будто бы помогали. Слезливые, бледные, беспрерывно охающие страдальники сами по себе не высасывали жизнь, однако активно помогали в этом красным упругим ненавистникам и глянцево-жёлтым лживикам.    
    
Вспомнив и выговорив кошмарный сон, Татьяна успокоилась, чмокнула Ниночку в щёку, перебралась на свою койку и быстро заснула – уже не бредя, а ритмично посапывая. Ниночке, напуганной рассказом соседки, не только не спалось, но и просто лежать в кровати ей было тяжело – хотелось встать, выйти в светлый коридор, посмотреть на часы, а главное, хоть с кем-нибудь перекинуться несколькими словами.   
    
Без нужды пройдясь по коридору до туалета и обратно, Ниночка перестала дрожать от страха и когда вновь легла на кровать, то хоть по-прежнему сон и не шёл к ней, но матрац, простыня, подушка и одеяло утратили былую враждебность – девушка свернулась калачиком, надеясь скоро уснуть. Увы, тщетно: ненавистники, лживики и страдальники до такой степени завладели её воображением, что Ниночка, трепеща от страха, свесила голову в узкий проход и попыталась заглянуть под кровать Татьяны – не притаился ли там один из этих гадов?
    
По первому впечатлению, под кроватью была непроглядная тьма, но… будто бы и не совсем тьма! Будто бы нечто шарообразное и не вовсе чёрное, а если и чёрное, то всё же отличающееся от тьмы. И настолько страшное, что, вскрикнув про себя, Ниночка с головой закуталась в одеяло. Всё тело девушки покрылось липким противным потом, сердце бешено колотилось, хотелось бежать и не было сил пошевелиться.
    
По счастью, панический страх скоро прошёл, осмелевшая Ниночка выглянула из-под одеяла – нигде никаких чудовищ. Конечно, в палате было темно, однако не настолько, чтобы не увидеть шарообразного монстра, выберись он из-под кровати. Может быть – померещилось? Но девушка не могла себя заставить вновь свесить голову и заглянуть под Татьянину койку – Боже, избави! А ну как и вправду – лживик? Или, не дай Бог, ненавистник? Смелости Ниночке хватало только на то, чтобы украдкой поглядывать на спящую рядом Татьяну. Вернее, не столько поглядывать, сколько прислушиваться, нет ли у неё нового бреда? Однако соседка ровно дышала, и, убаюканная её дыханием, Ниночка тоже заснула. Правда, прежде чем сон полностью овладел ею, девушке показалось, что из-под кровати к лицу Татьяны потянулась серая тень, но в этот момент для Ниночки уже не существовало границы между явью и сном, и при пробуждении она полностью забыла о серой тени. 
    
В шесть утра пожилая монахиня включила свет – подъём. В палате началась сдержанная суета, заскрипели кровати, зашуршали надеваемые платья, юбки, свитера, кофточки, головные платки и косынки – слава Богу, нигде, кроме конторы, в странноприимном доме не требовалось носить лицевых платков, и девушки дружка перед дружкой без зазрения совести щеголяли «верхним срамом». Правда, Ниночке хвастаться было нечем, однако, по оценке двух-трёх многоопытных женщин, через несколько дней её лицо должно было придти в норму: повезло тебе Нинка, не то, что некоторым. Вон у Таньки рожа стала похожа на человеческую только через две недели, да и то, благодаря заботам сестры Евдокии.
    
Вспомнив вчерашнюю перепалку Татьяны и Вероники, Ниночка подумала, что её импульсивная соседка резко отреагирует на это ехидное замечание, однако, против ожидания, рыжеволосая воительница на сей раз пропустила обидные слова мимо ушей – будто речь шла о ком-то другом. Рассеянным взглядом окинув палату, Татьяна набросила на плечи халат и пошла умываться. Такое выдающееся миролюбие со стороны неугомонной задиры было настолько непривычным, что Вероника предположила, уж не заболела ли её постоянная оппонентка?
    
Услышав эту версию, Ниночка встревожилась и выскользнула в коридор: а что, если Татьянин ночной кошмар был вызван не только страшным сном? Что, если он имел хоть какое-то материальное основание? И лживики, ненавистники, страдальники – не безобидные фантомы, а?.. К тому же – Ниночке показалось будто она вспомнила нечто ещё более страшное – серая тень? Которая, кажется, выползла из-под кровати?
    
Умываясь, Ниночка улучила момент и шёпотом спросила Татьяну, помнит ли она о приснившихся ей ненавистниках, лживиках и страдальниках?
    
- Каких ненавистниках, каких страдальниках? - посмотрев на соседку удивлёнными глазами, стала отнекиваться Татьяна, - помню, что мне приснился какой-то мерзкий кошмар и стало до того страшно, что я попросилась лечь в твою койку. Спасибо, Нина, что не прогнала. Однако – ничего конкретного… Хотя… вот ты сказала, и я, кажется, вспомнила… красные кровавики, гнойные желтяки, бледные спирохеты… лезут, душат – ой, Нинка! Как страшно! Даже сейчас – при свете! А ночью?! Я ведь, вообще-то, отчаянная и если попросилась к тебе в койку – значит, полный отпад! То-то чувствую себя, как заржавленная. Да, Нина… - Татьяна слегка замялась и продолжила не свойственным ей, просящим голосом, - пожалуйста, не говори сестре Евдокии. Ну, о моём сне.               
    
- Почему? - удивилась Ниночка, - или ты, правда, считаешь, что она была в банде врачей-вредителей? Но ведь это же глупости!               
    
- Сама знаю, что глупости, - не стала оправдываться Татьяна, - это я вчера нарочно, чтобы позлить Веронику. Ненавижу эту чёртову подлизу. Нет, Нинок, здесь другое. Понимаешь, сестра Евдокия… - Татьяна на секунду прервалась, огляделась по сторонам и продолжила еле слышным шёпотом, - знается с нечистой силой.               
    
- Что?! - изумлённо переспросила Ниночка, - ну, ты, Танька, даёшь! Ладно – если есть оборотни в погонах, то почему бы не быть убийцам в белых халатах? Хотя оборотней в погонах я видела лично, а вот убийц в белых халатах – нет. Но, что сестра Евдокия – ведьма, нет, Танечка, ни за что не поверю!               
    
- Можешь, Нинок, не верить, - начала заводиться Татьяна, - мне это до лампочки! Но, пожалуйста, - почувствовав, что затевать ссору с Ниночкой не в её интересах, задира сбавила тон, - не говори ей о моём сне. Ну, пожалуйста?               
    
Пообещав Татьяне не распространяться о её ночном кошмаре, Ниночка быстро умылась и вернулась в палату – ей требовалось обдумать странную просьбу своей соседки. И не только просьбу – вообще: всё её поведение. Отчаянная задира якобы так испугалась, что, рискуя нарваться на строгую епитимью, пожелала перебраться в её Ниночкину кровать – допустим? Но как с этим страхом связывается свежий Татьянин навет на сестру Евдокию? Обвинение монахини в связи с нечистой силой? Ой, что-то здесь не стыковывается, Танька явно темнит, ведёт какую-то непонятную игру… зачем? Несомненно только одно: ночным кошмаром рыжеволосая воительница была напугана по-настоящему, без дураков, а всё остальное…
    
К сожалению, из-за тесноты и многолюдства Ниночке никак не удавалось сосредоточиться на своих мыслях: во всяком случае – до завтрака. А после завтрака была служба во внутренней церкви странноприимного дома, за которой последовала врачебная консультация у сестры Евдокии – так что в палату Ниночка вернулась около двенадцати дня, ни до чего интересного, естественно, не додумавшись.
    
Татьяна лежала на своей койке, никого не задирая, лишь нехотя отвечая на вопросы, обращённые к ней впрямую – и это Ниночке не понравилось. Впрочем – не только Ниночке, Галя спросила у Татьяны, уж не заболела ли она и, получив отрицательный ответ, выразила сомнение:
    
- А по-моему, Танечка, тебе нездоровится. Посмотри в зеркало – ты какая-то не такая. Бледная, хмурая, глаза не светятся… сходила бы к сестре Евдокии – а, Танечка?               
    
- Отстань, Галка, - вяло огрызнулась Татьяна, - просто немного кружится голова – и слабость. Отлежусь до обеда – всё пройдёт. А пойти к сестре Евдокии – замучит анализами.               
    
- Тебя замучишь! - скептически хмыкнула Вероника, - а вообще, Галя права. Я, как староста палаты…               
    
- Настаиваешь, да? У, га… - вспыхнула Татьяна, но против обыкновения сразу остыла и, не желая лезть на рожон, оборвала отповедь на полуслове.               
    
Столь неожиданная реакция рыжеволосой воительницы окончательно убедила девушек в нездоровье Татьяны, однако против её воли ни одна не захотела обратиться к сестре Евдокии: в конце концов, Танька в сознании, если потребуется – обратиться сама. А что немного бледная – чёрт с ней! От бледности не умирают. К тому же, задушенный колодцем двора бессолнечный зимний день, электрическое освещение – могло ведь и показаться…   
    
…всем – кроме Ниночки! Она-то знала, что Татьяна серьёзно больна и, вопреки данному обещанию, постоянно порывалась рассказать об этом сестре Евдокии – и утром, во время осмотра, и сейчас, украдкой вглядываясь в лицо соседки. Увы, на что конкретно она могла пожаловаться врачу? На Татьянин ночной кошмар, на привидевшихся беспокойной девушке фантастических ненавистников, лживиков, и страдальников? На померещившуюся ей самой Серую Тень? Которая будто бы выползла из-под кровати и потянулась к лицу Татьяны? Ага! Чего доброго, сестра Евдокия решит, будто это у неё Ниночки поехала крыша! И тогда вместо родного Святогорска монахи отправят её в какую-нибудь жуткую московскую психушку! Нет уж, в Первопрестольной она получила урок на всю оставшуюся жизнь – осторожность, и ещё раз осторожность! Уж если обращаться к сестре Евдокии, то только тогда, когда Татьяна заболеет по-настоящему. Завтра. Или – послезавтра. И, конечно, ни слова о померещившейся ей самой Серой Тени. 
    
Приняв это решение, Ниночка успокоилась, попросила у Галины круглое зеркальце и, глянув в него, приободрилась: да! Со вчерашнего дня опухоль заметно спала. И, можно надеяться, когда она вернётся в Святогорск, на лице не останется следов побоев. Вот только… заинтересовавшись седой прядкой над левым ухом, Ниночка повернула зеркальце под острым углом к «верхнему сраму» и в амальгированном стекле на миг отразилось нечто непотребное – бесформенное и ужасное. Вздрогнув, девушка стала вертеть зеркальце так и сяк и наконец краем глаза увидела ползущую по стене Серую Тень – Господи, днём? В многолюдной комнате?
    
Посмотрев непосредственно на стену, Ниночка не обнаружила на ней не только никакой тени, но и никаких следов протечки или иного, заметного глазу, пятна, однако, обратившись к зеркалу, вновь увидела, как за её левым ухом шевелится тьма. Ниночке стало до того страшно, что она чуть не выскочила из палаты и не бросилась к сестре Евдокии, однако смогла сдержаться: успокойся, дура! А то и впрямь загремишь в психушку!
    
Между обедом и ужином Татьяна по-прежнему ни с кем не поругалась, так что у сопалатниц не осталось никакого сомнения в её болезни. Однако других примет недуга, кроме незначительной бледности, не наблюдалось, и если бы не подселение в их палату тринадцатой девушки, не было бы особенного повода для беспокойства, а так… Но и против Татьяниной воли обращаться к сестре Евдокии тоже никому не хотелось, и, подобно Ниночке, все решили подождать до завтра: если и на следующее утро Танька ни с кем не поцапается, то – да! У неё, несомненно, опасное заболевание! И будет она возражать или не будет, но сестру Евдокию завтра они известят обязательно. Завтра…
    
По мере того, как приближалось время отбоя, Ниночкой овладевала тихая паника: Господи, ну почему она до сих пор не рассказала сестре Евдокии о своих тревогах и опасениях? Из-за боязни быть заподозренной в душевном заболевании? Ну и пусть! Уж лучше психушка, чем преследующая её со вчерашней ночи Серая Тень! Да, да, затаившаяся под кроватью Серая Тень преследует не Татьяну – её!   
    
После отбоя все девушки заснули на удивление крепко, а когда в шесть утра дежурная монахиня зажгла свет, то обнаружилось, что ночью Татьяна умерла. Вернее, сначала подумали, что она то ли в обмороке, то ли просто заспалась, но когда стали её тормошить, то окоченевшее тело не оставило никаких сомнений: душа Татьяны переселилась в лучший мир. С какой стати? Ведь её вчерашнее недомогание казалось совсем пустяковым? Или… из-за тринадцатой?
    
Одиннадцать пар глаз с тревогой и осуждением уставились в Ниночкино лицо, у некоторых на языках уже вертелись злые обвиняющие слова, но вдруг все заметили, что их новая сотоварка ни жива ни мертва от страха – даже пожелтевшие синяки не могли скрыть смертельной бледности её «верхнего срама». Того и гляди, отдаст Богу душу и ляжет рядом с мёртвой Татьяной.
    
Срочно вызванная сестра Евдокия сказала, что Татьяна умерла не менее трёх часов назад, скорее всего, от внезапного сердечного приступа и, распорядившись унести мёртвое тело, занялась обомлевшей от страха Ниночкой. Побрызгала на неё водой, дала понюхать нашатырного спирта, а когда девушка пришла в себя, то спросила, не просыпалась ли она ночью? Не видела или не слышала ли чего-нибудь? Ведь Татьяна была её соседкой – вдруг да?..
    
Отвечая, Ниночка пролепетала дрожащим голосом, что ничего не слышала, спала как убитая – и… нечаянно перехватив скользнувший по стене взгляд сестры Евдокии, девушка поняла: монахиня напрямую видит то серое пятно, которое ей самой открылось лишь в зеркальном отражении! Поняв это, Ниночка ужаснулась, и у неё случился повторный обморок – так что сестре Евдокии вновь пришлось брызгать водой и давать нюхать девушке нашатырный спирт.   
    
Во врачебном кабинете оказавшись наедине с монахиней, Ниночка поначалу смотрела на сестру Евдокию глазами затравленного зверька: Татьяна была права, постригшаяся докторша наверняка знается с нечистой силой! И обычно спящая, но пробуждающаяся сразу же по внесению в двенадцатиместную палату тринадцатой койки Тень-Убийца наверняка как-то связана с сестрой Евдокией. Не зря монахиня видит эту, недоступную прямому зрению, страшную тень. И теперь, когда бывшая врач-вредитель наверняка догадалась о Ниночкиной осведомлённости, кто или что спасёт её, глубокую провинциалку, из лап банды торговцев человеческими органами? А то и когтей самого Князя Тьмы?   
    
Падать в обморок третий раз подряд было бы не совсем естественно, Ниночкин организм понимал это, и девушка, не теряя сознания, с нарастающим ужасом следила за преображением сестры Евдокии. Тело сидящей за столом монахини вдруг сделалось плоским, сползло со стула и растеклось по полу серым пятном – похожим на контурную географическую карту ада. Ниночка никогда в жизни не видела этой строго секретной карты, но всё ближе подползающая к её ногам Серая Тень не оставляла никаких сомнений: адские силы вот-вот овладеют ею. Рот девушки перекосился в беззвучном крике, обезумевшее тело рванулось к двери, но та не открывалась, и прилипшая к косяку, уже почти неживая Ниночка со спокойствием часового механизма отсчитывала оставшиеся ей секунды: пять, четыре, три – Серая Тень неуклонно приближалась к её ногам. По счастью, за мгновение до смерти до сознания девушки достучался спасительный голос сестры Евдокии:
    
- Не бойся, Ниночка, ты Её видишь, и Она для тебя не опасна. Пока не опасна.               
    
Участливым человеческим голосом вырванная из готовой вот-вот захлопнуться адской пасти девушка очнулась и посмотрела в ту сторону, из которой до неё донёсся спасительный голос: сестра Евдокия никуда не делась, как сидела за столом, так и сидит, а Серая Тень – сама по себе. Замерла в полушаге от носков её казённых шлёпанцев и, кажется, побледнела и приобрела дымчатый оттенок. Что подтвердил спокойный голос монахини:
    
- Да, Ниночка, скоро Она совсем растает. Но это ничего не значит, сгуститься Серая Тень может в течение нескольких секунд. Главное – пока ты Её видишь, Она для тебя не опасна. Вообще, Ниночка, у тебя редкий дар: бинокулярное зрение. Конечно, физически у всех людей бинокулярное зрение – два глаза дают объёмную картину мира – нет, я имею ввиду другое: способность видеть трансфизические объекты, ну, которые находятся в переходном состоянии между телесной и духовной сущностями.               
    
Ниночка почти ничего не понимала из этой метафизической зауми, но ей и не требовалось понимать – главным для неё было слышать участливый человеческий голос сестры Евдокии. И видеть саму монахиню – эка же померещилось! Чтобы живой человек вдруг сделался Серой Тенью и растёкся по полу!               
    
- Нет, Ниночка, тебе не померещилось, - прочитав мысли девушки, отозвалась сестра Евдокия, - с меня действительно сползла Серя Тень. Другое дело, что сама я при этом ничуть не изменилась и никуда не делась, но ты, разумеется, в тот момент видеть этого не могла, открывшееся у тебя трансбинокулярное зрение пока ещё не может ориентироваться одновременно в двух мирах.               
    
- Сестра Евдокия, а как же, как же… - Ниночку прорвало, бурно разрыдавшись, она бросилась к монахине, упала перед ней на колени и взахлёб, сквозь слёзы, стала рассказывать о позавчерашнем Татьянином ночном кошмаре, заодно каясь в своей непростительной подозрительности и своей постыдной трусости. - Ведь я, услышав от Тани о ненавистниках, лживиках и страдальниках, сама страшно перепугалась и хотела рассказать вам, но Таня, Таня… ой, простите сестра Евдокия, но Таня, Таня… убить меня дуру мало! Ой, ради Бога, а-а-а! - справившись с приступом особенно бурных рыданий, Ниночка почти что выкрикнула, - Таня сказала, что вы знаетесь с нечистой силой! И я идиотка ей поверила! И это ещё не всё! Серая Тень! Ведь я же видела, как Серая Тень выползла из-под кровати и потянулась к Таниному лицу! Видела – и промолчала! А следующей ночью Танечка умерла, а-а-а!               
    
Ниночка вновь зашлась в неукротимых рыданиях, и сестра Евдокия, понимая, что никаким словам она сейчас недоступна, стала гладить по голове коленопреклонённую девушку – телесной лаской пытаясь утишить её душевную боль. Скоро Ниночка пришла в себя, и монахиня прежде всего попыталась избавить её от чувства вины:
    
- Ниночка, Татьяна умерла от сердечного приступа – Серая Тень ни при чём. Тем, кто Её не видит, Серая Тень навредить не может. Во всяком случае – напрямую. Жаль, конечно, что ты вчера утром не рассказала мне о Татьянином ночном кошмаре – при некоторых сердечных заболеваниях такие кошмары являются характерным сопутствующим симптомом – возможно, как врач… хотя – вряд ли! - сообразив, что высказанное предположение не только не уменьшит, а напротив укрепит в девушке чувство вины, сестра Евдокия постаралась исправить свою ошибку, - Татьянино заболевание наверняка было диагностировать непросто, и без анализов, без приборов ничего бы я вчера не определила, и ночью она всё равно бы умерла. Так что, Ниночка, не бери себе в голову – в Таниной смерти ты нисколько не виновата. Другое дело… - монахиня запнулась, ей не хотелось вновь пугать успокоившуюся девушку, но ввиду сложившегося положения нельзя было откладывать назревший разговор, - ненавистники, лживики и страдальники. Вообще – низшие сущности трансцендентного мира. Удивительно, что Татьяна смогла их увидеть во сне – обычно они открываются не так. Впрочем… если бы она сразу же не рассказала тебе о привидевшемся ей кошмаре, то напрочь забыла бы «красных кровавиков», «гнойных желтяков» и «бледных спирохет». Для неё эти низшие сущности не представляли опасности. Другое дело – для тебя. Нет, сами по себе они не опасны и для тебя, но вот в сочетании с Серой Тенью… понимаешь, Ниночка… только не слишком пугайся, я рядом, и вместе мы что-нибудь да придумаем! Видимо, за время своего существования человечество накопило столько отрицательных эмоций, что трансцендентный мир их уже не вмещает, и последние лет десять, а может, и больше они всё чаще обретают инобытие в нашей яви, так сказать, материализуются в земном мире. Особенно – в России. В Москве. Хотя в Питере – тоже часто. Во всех крупных городах. Так вот… - не зная, как продолжить разговор, чтобы не чересчур испугать девушку, монахиня взяла паузу, которую Ниночка тут же заполнила.               
    
- Сестра, Евдокия, вы хотите сказать, что эта нечисть может меня задушить во сне? Ну – как Таню?               
    
Девушка не приняла версию сердечного приступа, но другой у сестры Евдокии не было, а позволить Ниночке погрузиться в пучину «народной» мистики монахиня не могла, и посему продолжила наставать на этой – «материалистической».
    
- Ниночка, я всё-таки врач со стажем, несколько лет работала на скорой помощи, так что поверь мне: Таня умерла от сердечного приступа. Да, я пока не знаю, какое конкретно у неё было заболевание, это покажет вскрытие, но, что от сердечного приступа – здесь никаких сомнений. Что же касается трансцендентных сущностей, - стараясь быть предельно точной и в то же время деликатной, сестра Евдокия замедлила речь, - напрямую, подчёркиваю, напрямую они не угрожают земному бытию человека. Во всяком случае – не угрожали до сих пор. К сожалению, кроме того, что они являются неким сгущением отрицательных человеческих эмоций, мы ничего не знаем об их истинной природе. И всё же, Ниночка, надеюсь, ты понимаешь…               
    
…Ниночка поняла монахиню по-своему: сестра Евдокия явно темнит, наверняка знает гораздо больше, чем сочла нужным сообщить ей, и неважно связана ли бывшая врач скорой помощи с нечистой силой или с подпольными торговцами человеческими органами, или с иной тайной могущественной организацией – из странноприимного дома необходимо бежать без оглядки! Немедленно, не откладывая до ночи! Да, легко сказать… однажды она уже убежала из «гостиницы» «Дюймовочка»… и?
    
- Ниночка, я знаю, о чём ты думаешь, - разгадав нехитрые мысли девушки, сестра Евдокия постаралась удержать её от легкомысленного поступка, - и попробую тебе помочь. Хотя в отношении меня ты не права, но разубеждать не буду – это сейчас не главное. Тебе действительно надо как можно быстрее уехать из Москвы, но до завтра ничего не получится. Даже – с помощью Анны Владимировны. И потом, Ниночка, если ты мне немного поможешь, буду очень признательна… Понимаешь… Серая Тень. Она стала являться недавно, видят Её очень немногие, и нет никаких мало-мальски правдоподобных догадок, что Она из себя представляет. Вот ты высказала предположение, что Серая Тень задушила Татьяну, я с тобой не согласилась, хотя, как оно обстоит в действительности…               
    
- Задушила, сестра Евдокия! Я в этом уверена. Её необходимо остановить. Или изгнать. И я вам обязательно помогу. Задержусь здесь не на одну ночь, а насколько надо.
    
Как ни странно, признание монахиней своей слабости и обращение за помощью к ней, двадцатилетней девчонке, рассеяло все Ниночкины подозрения и разбудило в её душе такие внутренние силы, что в данный момент девушка не боялась ни чёрта, ни торговцев человеческими органами, ни даже юнцов из «Гусарского Эскадрона».               
    
Довольная, что в разговоре с Ниночкой она нашла верный тон и смогла успокоить девушку, монахиня проводила её в палату, наказав быть крайне внимательной и осторожной – загадочная природа Серой Тени не оставляла места небрежности и легкомыслию. Вернувшись в кабинет, сестра Евдокия первым делом позвонила знакомому патологоанатому – вскрытие тела Татьяны требовалось провести как можно быстрей: уверяя Ниночку и других девушек, что Таня умерла от острой сердечной недостаточности, сама монахиня отнюдь не была уверена в этом. У скончавшейся в странноприимном доме два месяца назад Ирины вскрытие так и не выявило причину смерти.
    
В палате Ниночку встретили настороженно-вопрошающие взгляды большинства сотоварок, но скоро подоспел завтрак, после которого Вероника решительно заявила: хватит, девчонки! Нина не виновата, что оказалась тринадцатой. И вообще: к чёрту эту дешёвую мистику. Вы лучше посмотрите на неё – на Нинке же до сих пор нет лица! Если бы не синяки – она бы выглядела бледнее смерти.
    
Веронику поддержала Галина, и уже к обеду рассеялось недоброе внимание к Ниночкиной особе, а когда из палаты вынесли тринадцатую койку – ту, на которой умерла Татьяна – новенькую стали рассматривать как старожилку, наделив её соответствующими правами. В первую очередь – правом посылать к чёрту всех, проявляющих нездоровое любопытство.   
    
После ужина Ниночкина решимость стала ослабевать: ах, ну зачем она дала сестре Евдокии такое опрометчивое обещание? Дьяволоборка, видите ли! Вот погоди, «воительница», в десять вечера в палате погасят свет – небось, сразу затрясутся поджилки? Конечно, сегодняшнюю ночь ей так и так предстояло провести в странноприимном доме, но уже завтра можно было надеяться уехать в Святогорск. А теперь? После данного обещания? Рассматривая в одолженное у Галины зеркальце всё разрастающуюся Серую Тень, Ниночка всё сильнее трепетала в ожидании отбоя – времени, когда погасят свет.
    
Сестра Евдокия тоже не ждала ничего хорошего от наступающей ночи: днём знакомый патологоанатом произвёл вскрытие Татьяниного тела и как ни старался, но не смог обнаружить причину смерти – впечатление, что у девушки ни с того ни с сего остановилось совершенно здоровое сердце. Конечно, существовали яды, которые могли дать такую картину, и патологоанатом отправил в лабораторию образцы тканей для необходимых анализов, но ни он, ни тем более сестра Евдокия не верили в анонимного отравителя – не тот случай. И сейчас, в ожидании ночи, монахиня укоряла себя за то, что вовлекла Ниночку в крайне опасное предприятие. Да, по прежним наблюдениям сестры Евдокии, Серая Тень, соприкасаясь с человеком, не причиняла ему вреда, однако Ниночка показала, что накануне Татьяниной смерти выползшая из-под кровати Тень потянулась к лицу спящей девушки. Это что – случайное совпадение? А рассказ самой Татьяны о привидевшемся ей страшном сне – когда будто бы низшие трансцендентные сущности высасывали из неё жизнь? Чего ни практически, ни теоретически просто не могло быть! Или – могло?
    
За полчаса до отбоя Ниночка не выдержала нарастающего напряжения и, выйдя из палаты, потихонечку скользнула в кабинет сестры Евдокии – поделиться своим страхом. Узнав от девушки, что видимое только в зеркале серое пятно на стене палаты неуклонно разрастается, монахиня задумалась: в отличие от Ниночки, она это пятно видела впрямую и не могла отождествить его ни с одной из знакомых разновидностей Серой Тени – определённо, это нечто новое. Опасное? Как знать… ведь Татьяна отчего-то умерла, что-то её убило… что? И как быть с Ниночкой? Предложить ей переночевать на кушетке в её кабинете? Ага! Где-где, а в её кабинете девушке, у которой только-только открылось трансбинокулярное зрение, находится в сто раз опаснее, чем в палате!   
    
Успокоив Ниночку тем, что сегодня она не уйдёт из странноприимного дома в расположенную в другом корпусе келью, а останется ночевать здесь во врачебном кабинете, сестра Евдокия угостила девушку кофе с пирожным и, пожелав ей спокойной ночи, наказала в случае любой реальной или померещившейся угрозы бежать в этот кабинет и, не стесняясь, будить её. Конечно, было бы надёжнее самой монахине лечь в общей палате, но сразу после Татьяниной смерти вновь вносить туда роковую тринадцатую койку… все девушки наверняка бы переполошились! 
    
Проснувшись среди ночи, Ниночка почувствовала жуткое сердцебиение и покрылась холодным потом: вот, значит, каким образом умерла Татьяна! Серая Тень не душит, нет, она просто разгоняет сердце до запредельных оборотов, и оно разрывается, не выдержав перегрузки! И сейчас – через две, три секунды… нет! Она не умрёт! Она будет бороться! Ненавистники, лживики и страдальники – кыш! Серая Тень – убирайся к чёрту! Господи – помоги!         
    
Ниночка захотела перекреститься, но её правая рука не шевелилась, словно лёгкое байковое одеяло вдруг сделалось неподъёмно тяжёлым и, как мумию, спеленало её туловище по рукам и ногам. Девушка рванулась изо всех сил, пытаясь освободиться из-под многотонного груза – тщетно. Сердце захлебнулось кровью, перед глазами вспыхнули радужные круги, но прежде, чем полностью погасло сознание, Ниночка поняла, что её придавило не одеяло – Серая Тень. Которая сползла со стены, забралась на кровать и вот-вот дотянется до её лица – и тогда?.. тогда?..
    
…девушка вдруг увидела себя в подземном переходе – без лицевого платка, окружённой одетыми в кожу юными садистами на мотоциклах. Оглушительно ревели моторы, мотоциклисты описывали вокруг неё замысловатые круги, норовя проехать так, чтобы вскользь задевать прижавшуюся к стене хрупкую женскую фигурку то локтем, то колесом, то концом руля – попутно нанося ладонями жестокие удары по обнажённому «верхнему сраму». Матерясь, обзывая её сучкой, продажной тварью, бесстыжей эксгибиционисткой.
    
Три дня назад, когда это случилось в действительности, Ниночка  быстро потеряла сознание от зверских плюх, не разбирая чем и как её бьют, сейчас, наблюдая со стороны, она видела, что юные садисты, дабы продлить удовольствие, утюжили её «верхний срам» в основном ладонями. И сейчас это было много страшней, чем тогда, ибо сейчас девушка чувствовала, что юные подонки из «Гусарского Эскадрона не ограничатся простым избиением, что сейчас её ждёт несравненно худшая участь.
    
Действительно, раздев догола и наскоро изнасиловав обезумевшую от боли и страха девушку, юные блюстители исконной российской нравственности привязали бельевыми верёвками руки и ноги гнусной эксгибиционистки к багажникам мотоциклов и попытались разорвать её на части. Поначалу это у них не получалось, при несметном количестве лошадиных сил мотоциклам не хватало веса, да и ведущие колёса пробуксовывали на скользком обледенелом асфальте подземного перехода. Поняв, что медленно, как она это заслужила своим мерзким преступлением, разорвать девушку не удастся, Петька-Живоглот предложил переменить тактику: сходу, гусары, разорвём эту сучку сходу. Жаль, не помучается как следует, но скоро могут нагрянуть менты, так что, гусары – сходу. Четыре мотоцикла стали задними колёсами вплотную к корчащемуся на асфальте нагому женскому телу, верёвки провисли, командир крикнул «жми», бешено взревели моторы, два «Харлея» и две «Хонды» рванули в разные стороны.
    
Ниночка пронзительно вскрикнула и очнулась в палате странноприимного дома. Несколько девушек за руки и за ноги держали её бьющееся в жестоких конвульсиях тело.
    
- А ты подруга, оказывается, припадочная, - сквозь боль и ужас дошёл до Ниночкиного сознания голос Вероники, - вот уж никогда бы не подумала. Две ночи спала спокойно – и на тебе!               
    
У Ниночки никогда прежде не случалось ни эпилептических, ни истерических, ни иных припадков, и сейчас она знала, что всё дело в Серой Тени, но не стала разубеждать товарок – зачем? Пусть лучше думают, что у неё поехала крыша, чем заподозрят истину. Ведь истина настолько ужасна и настолько невероятна… Ведь им не объяснишь, что всего несколько минут назад её разорвали на части в подземном переходе, и сейчас они видят совсем не ту Ниночку, которая после отбоя заснула на койке в странноприимном доме.
    
В палате зажгли свет, Галя на всякий случай сходила в кабинет к сестре Евдокии и, не застав там монахиню-врача, вернулась, гадая, звать или не звать скорую помощь. Вероника спросила у Ниночки, не умрёт ли она до утра и, получив заверение, что не умрёт, успокоилась: действительно, приступ прошёл, дикими воплями разбудившая всю палату девушка сейчас казалась вполне нормальной, а из-за обыкновенного ночного кошмара поднимать на ноги целое отделение странноприимного дома – наверняка их за это не похвалят. 
    
Когда суета утихла и в палате погасили свет, Ниночка увидела, как со стороны задней спинки кровати, сквозь прутья, ей на ноги наползает Серая Тень. Казалось бы, Её нельзя было видеть в тёмной комнате, но Ниночка видела открывшимся у неё трансбинокулярным зрением – ползёт гадина! Медленно, но неуклонно. Вот уже непомерной тяжестью Она навалилась на ступню правой ноги, через несколько секунд должны затрещать кости – девушка опомнилась и, выдернув ногу из адской западни, соскочила с кровати. 
    
Вопреки обещанию, кабинет сестры Евдокии оказался запертым, и более: монахиня не ответила на тихий условный стук. Ниночка запаниковала – что делать? В палате её ждёт Серая Смерть – возвращаться нельзя – подождать в коридоре? Ведь не могла же сестра Евдокия её так подло обмануть – наверняка скоро вернётся… вернётся… а что, если?..
    
Ниночка похолодела: а что, если сестра Евдокия уже мертва?! И за запертой дверью лежит её, раскатанный в тонкую лепёшку, труп? Или?.. но этого не может быть! Почему – не может? Ведь утром она явственно видела, что никакая Серая Тень с монахини не сползала, что монахиня обернулась Серой Тенью – да, тогда сестре Евдокии удалось отвести ей глаза и затуманить разум, однако сейчас… Господи, помоги!
    
Ниночка рванулась прочь от запертой двери, ноги сами собой принесли её в туалет – единственное место, куда насельницам странноприимного дома разрешалось ночью отлучаться из палат. Сердце девушки опять бешено колотилось, почти так же, как перед началом обморока… Ну да – обморока! Никакой это был не обморок и не кошмар во сне – её действительно разорвали на части молодчики из «Гусарского Эскадрона»! И сейчас она не прежняя Ниночка – другая! Да, но почему в этом случае она так боится Серой Тени? Ну, увидит ещё раз, как в том мире, из которого исходит эта трансцендентная сущность, её разорвут на части или расплющат катком, или пропустят через адскую мясорубку – но ведь это же понарошку? Ведь когда её разрывали мотоциклами, она же не чувствовала настоящей боли? А после смерти, как ни в чём ни бывало, очнулась в своей палате…
    
Уговорив себя не бояться двумерного адского выродка, Ниночка умылась холодной водой и решила, если сестры Евдокии не окажется в своём кабинете, вернуться в палату – чёрт с ними с ночными кошмарами! Вот ляжет себе в постель и назло всем ненавистникам, лживикам и страдальникам спокойно выспится, и ничего с ней не случится! Не случится? А Татьяна-то умерла… 
    
Умерла – ну и что? Расхрабрившаяся Ниночка закрыла кран, потрясла руками над раковиной и, дожидаясь пока они высохнут, в широком, высоко повешенном зеркале стала рассматривать побледневшие синяки – всё-таки сестра Евдокия очень хороший доктор! Намазала её такой мазью, что трёхдневные следы побоев имеют вид двухнедельных – хоть завтра по венец! Ну, не завтра, но дней через пять точно ничего не останется.
    
Засмотревшись в зеркало, Ниночка не сразу увидела, как на кафельный пол туалета из ближней кабинки выползла Серая Тень. Причём – особенно густая. Той разновидности, которую сестра Евдокия относила к самым злокачественным. Девушка Её заметила только тогда, когда вытянувшийся зловещий язык лизнул подошву левого шлёпанца и всю ногу, от пятки до верхней части бедра, прострелило смертельным холодом. По счастью, реакция не подвела Ниночку, заорав благим матом, девушка на одной правой ноге резко скакнула в сторону двери – если у Серой Тени было намерение отрезать Ниночку от выхода из туалета, то оно осуществилось не полностью: высунувшийся язык коснулся шлёпанца несколькими секундами раньше, чем двумерная субстанция распространилась по всему полу.
    
Выскочив из туалета, девушка на правой ноге стремительно запрыгала по коридору – левая безжизненно волочилась за ней, не помогая, а мешая паническому бегству. Правда, чтобы убежать от Серой Тени не требовалось спринтерской скорости – это двумерное новообразование распространялось не быстрее пяти сантиметров в секунду, пугая не стремительностью, но постоянством.
    
На этот раз врачебный кабинет был открыт, буквально-таки вломившаяся в него Ниночка рухнула на свободный стул пред сидящей за столом монахиней и, запинаясь, сходу залепетала:
    
- Сестра Евдокия, ради Бога закройте дверь! Сейчас сюда ворвётся не обычная Серая Тень, а нечто невообразимое! Которое то ли током, то ли ещё чем меня так шарахнуло, что к чёрту парализовало левую ногу! Быстрее, сестра Евдокия – сейчас ворвётся!               
    
Зная, что дверь не преграда для Серой Тени, монахиня, тем не менее, поторопилась выполнить Ниночкину просьбу: во-первых, требовалось успокоить девушку, во-вторых – успокоиться самой. Если Ниночке не показалось, если двумерная трансцендентная сущность обрела способность физически воздействовать на трёхмерные тела – это более чем серьёзно.      
    
Кое-как успокоив девушку и осмотрев её левую ногу, сестра Евдокия не нашла никаких органических поражений – однако нога бездействовала, как это бывает при частичном параличе, хотя в целом картина не совсем соответствовала данному заболеванию, Ниночкина нижняя конечность не утратила чувствительности. Предположив, что в данном случае имеет место случившийся на базе нервного шока психический самозапрет, сестра Евдокия попробовала внушить девушке, что с её левой ногой всё в порядке – не помогло. Нога не желала ни сгибаться, ни разгибаться. В старину сказали бы – отсохла.
    
Отложив попечение о расстроившемся опорно-двигательном аппарате до лучших времён, монахиня стала расспрашивать Ниночку о напавшей на неё Серой Тени. Спокойный, ласковый голос сестры Евдокии помог девушке если не забыть, то отстранить от себя все недавние ужасы, и Ниночка рассказала монахине не только о нападении в туалете, но и о случившемся то ли во сне, то ли наяву её разрывании на части юнцами из «Гусарского Эскадрона». А также – о жутком приступе тахикардии, с которого, собственно, всё и началось.
    
Сестра Евдокия задумалась: если открывшееся у Ниночки трансбинокулярное зрение не удастся «перенастроить» в самое ближайшее время, то девушке грозят очень крупные неприятности. Возможно – смерть. Ведь Татьяна умерла на следующую ночь после приснившегося ей кошмара. Также как и двумя месяцами раньше – Ирина. А Ниночке сегодня привиделся такой кошмар – всем кошмарам кошмар! Да и – привиделся ли? Вдруг да всё это случилось в действительности? И сейчас перед ней сидит совсем не та Ниночка, которую не далее как сегодняшним вечером она угощала кофе с пирожным?
    
Подумав о возможном перерождении девушки, сестра Евдокия брезгливо передёрнулась от шевельнувшегося под сердцем липкого страха: Господи! Почти ничего не зная о трансцендентных двумерных сущностях, она до сих пор позволяла себе с непростительным легкомыслием относиться к исходящей от них угрозе! Мол, как могут жалкие «плоскатики» угрожать нашему трёхмерному миру? А так и могут! Ведь они двумерны только тогда, когда находятся в состоянии перехода и только – с нашей точки зрения! В действительности же?..   
    
…а правда – что они из себя представляют в действительности? Лично она, впервые столкнувшись с двумерным инобытием, все его проявления обозвала Серой Тенью и успокоилась, отнеся эти новообразования к разряду низших трансцендентных сущностей. А главное, почему-то решив, что «плоскатики» сами по себе не способны причинить физический вред человеку. Легкомысленно забыв о накопившихся в них чудовищных зарядах отчаяния, боли, ненависти, страха, лжи и других отрицательных человеческих эмоций. А может – не только человеческих? Кто знает сколько миллионов, если не миллиардов, лет существуют низшие трансцендентные сущности? И сколько нечеловеческого страдания они аккумулировали за это время? И что же? Чем больше в нашем трёхмерном мире мы мучаем друг друга, тем неотвратимее сползаем в двумерное инобытие? А как же – Ниночка? Ведь мучила не она – её. Да и большинство девушек в странноприимный дом попадают после зверских избиений, изнасилований, издевательств, пыток… или?.. Если в людском сообществе переполнена мера зла, то уже не важно, кто палач, кто жертва? И те, и другие становятся лёгкой добычей Серой Тени? И в трёхмерном мире продолжают существовать только видимые, пустые оболочки? Тогда, как в действительности их сущности полностью управляются законами двумерного инобытия?
    
Запутавшись в тенетах «мистической философии», сестра Евдокия разозлилась: чёрт! Позволить своему воображению разыграться тогда, когда обстоятельства требуют решительных действий – непростительно! Прежняя Ниночка или другая, поглощённая и изменённая двумерной мерзостью, ждёт помощи от врача-монахини – не суть! Главное – спасти отчаявшуюся, смертельно перепуганную девушку. Но... от чего и каким образом? От чего, в общем – не ясно: низшие трансцендентные сущности проявляются в нашем мире совершенно непредсказуемо и, как выяснилось в случае с Ниночкой, способны воздействовать не только на психическое но и на физическое здоровье человека. А вот – каким образом – более-менее понятно: срочно научить девушку пользоваться открывшимся у неё трансбинокулярным зрением. Стало быть, придётся прибегнуть к запрещённому не только Государственной Думой, но и Церковью «бесовскому», «антипатриотическому» гипнозу. Что для монахини очень тяжёлый грех, но… не отдавать же Ниночку на растерзание Серой Тени?! Которая, просочившись под дверью, распространилась уже не менее, чем на двух квадратных метрах пола. И медленно вытягивает язык в направлении правой ноги заметившей Её и вновь затрепетавшей от страха девушки.
    
- Ниночка! - резко произнесла сестра Евдокия, - сейчас ты уснёшь и увидишь, что из себя представляет Серая Тень. И перестанешь Её бояться. Ибо, познав сущность двумерного инобытия, ты освободишься от его власти. И тогда, даже если Серая Тень накроет тебя с головой, ты не умрёшь. И не сойдёшь с ума.               
    
И, повинуясь приказу врача-монахини, девушка мгновенно уснула. И – увидела. И, дико закричав, бросилась к находящемуся за спиной сестры Евдокии окну – которое, по счастью, было забрано решёткой. Так что, разбив двойное стекло, Ниночка не вывалилась наружу, а, схватившись изрезанными ладонями за железные прутья, с нечеловеческой силой затрясла мешающую спастись преграду. Когда опомнившаяся монахиня подбежала к обезумевшей девушке и схватила её за плечи, решётка уже шаталась.
    
Видимо, прикосновение сестры Евдокии обладало большой целительной силой – Ниночка расслабилась, свесила кровоточащие ладони и разрыдалась на груди у монахини.
    
- Ой, сестра Евдокия, она… оно… а-а-а… оно не плоское… оно – бездна… а-а-а… граница другого мира… а-а-а… и манит, манит… прямо таки затягивает… а там, там… ужас, ужас… страшнее смерти… и-и-и… и манит, затягивает… ой, сестра Евдокия, спасите – родненькая! Там – ад! Нет – хуже ада! Там, там…               
    
- Успокойся, Ниночка, - обрадованная тем, что её пациентка не умерла, не сошла с ума и более: её трансбинокулярное зрение обрело необходимую стереоскопичность, стала утешать монахиня, - ты увидела, и Серая Тень над тобой больше не властна. Смотри – на полу уже ничего нет.
    
(И верно, за время случившегося у девушки приступа панического ужаса зловещее серое пятно полностью рассосалось.)
    
- И твою левую ногу уже ни что не держит – ты можешь ей пользоваться, как прежде. Пройдись, Ниночка. - Девушка, не хромая, пошла по кабинету – от разбитого окна к столу. - Сейчас я полечу твои раненые ладошки, и всё пройдёт.               
    
Вернувшись в палату, Ниночка сразу заснула и спокойно проспала до шести утра – до подъёма. Правда, и до завтрака, и после, во время церковной службы, она чувствовала себя такой слабой, что мечтала лишь об одном: добраться до кровати, лечь и закрыть глаза – ибо сейчас девушке было тяжело даже просто смотреть по сторонам.
    
Ниночка легла, закрыла глаза, ровным механическим голосом ответила на два-три вопроса – все бывшие в палате женщины внутренне содрогнулись: кто следующая? Что Ниночка не жилица на белом свете – в этом не усомнился никто: Татьяна перед смертью выглядела много лучше, но ведь сейчас их в палате не тринадцать – двенадцать, и?.. неужели отныне смерть перестанет обращать внимание на магическое число? И пойдёт косить направо налево? А поскольку Ниночка наверняка умрёт уже этой ночью – кто следующая? А если вспомнить ещё о двух непонятно как и куда исчезнувших девушках – то?..
    
…пошушукавшись в коридоре, Ниночкины сопалатницы решили обратиться к Анне Владимировне – мол, неизвестно, что думает сестра Евдокия, а они точно знают: новенькая – ведьма. Или – вампирша. Короче – связана с нечистой силой. И если она умрёт в их палате, то вслед за ней черти заберут всех девушек. А они не хотят умирать, и если Анна Владимировна не переведёт новенькую в другую палату – пожалуются начальству.
    
Зная, чем чреват женский бунт, Анна Владимировна пообещала Галине и Веронике уладить дело до ужина и обратилась за советом и помощью к сестре Евдокии: от тесноты и безделья бабы совсем взбесились! Навообразили себе чёрт те что и требуют убрать новенькую из палаты. А куда? Ведь странноприимный дом не больница – койки в коридоре ставить не полагается…
    
Сестре Евдокии очень не хотелось «выписывать» Ниночку раньше, чем завтра послезавтра – во-первых: она надеялась с её помощью глубже проникнуть в природу двумерных трансцендентных сущностей, а во-вторых, боялась, что, несмотря на проведённый ею запретный гипнотический сеанс, трансбинокулярное зрение девушки всё-таки не достигло нужного совершенства. Обретённая ею стереоскопичность может расстроиться в любой момент – и тогда… страшно даже подумать, что может случиться тогда! Ведь две исчезнувшие девушки – монахиня никому не говорила о своих подозрениях, но в глубине души не сомневалась – они, имея зачатки трансбинокулярного зрения, провалились в ту серую двухмерность, которая в действительности являлась границей иной реальности!
    
Увы, хотелось или не хотелось сестре Евдокии выписывать Ниночку сегодня, страх её сотоварок сделал невозможным дальнейшее пребывание девушки в странноприимном доме – монахиня не хуже Анны Владимировны понимала, чем чреват бабий бунт.
    
В купе поезда, идущего на Север через Святогорск, Ниночка забралась на вторую полку и повернулась лицом к стене – она была настолько слаба, что даже не порадовалась своему благополучному отъезду из Первопрестольной. Единственное, на что девушке хватило сил, это от всего сердца поблагодарить провожавшую её сестру Евдокию – без вашей помощи я бы точно пропала! Никогда бы не выбралась из столицы. И юнцы из «Гусарского Эскадрона» обязательно разорвали бы меня на части. Если только… уже не разорвали…   
    
Постукивали колёса, поезд, выбравшись из Москвы, набирал ход, а Ниночка, безучастная не только к попутчикам, но и к своему спасению, вяло пережёвывала эту неотвязную мысль: разорвали или не разорвали её на части? То есть: она прежняя Ниночка или – уже другая? Ведь в тех безднах, в которые ей удалось заглянуть с помощью сестры Евдокии, творилось такое… такое… не приведи Господь! И самое страшное – даже не сочащееся кровью месиво из живых человеческих тел, а постоянное рождение из этого месива всё новых уродцев. Двойников замученных на земле людей. И не только людей – представителей давным-давно исчезнувшей расы монстров: то ли головоногих, то ли рептилий – Ниночка так и не поняла. И что если вдруг, после её разрывания на части и поглощения Серой Тенью, она возродилась в облике такого вот уродца-двойника? И человеком – Ниночкой – является только по виду? Тогда, как в действительности… бр-р-р!
    
Поезд летел по заснеженным российским просторам, около одиннадцати вечера попутчики погасили свет в купе – с потолка по стене на девушку сползла Серая Тень. Нет, после того, как Ниночкино трансбинокулярное зрение обрело спасительную стереоскопичность, эта двумерная субстанция не могла причинить девушке прямого вреда, однако, снова заглянув в бездну концентрированного людского страдания, Ниночка на мгновение вновь потеряла разум и чуть было не соскочила с полки и не бросилась вон из купе, но смогла взять себя в руки, почувствовав – сейчас! Она или провалится в бездну, или победит её! Сумеет открывшимся у неё трансбинокулярным зрением посмотреть сквозь Вселенскую Тьму. Сквозь море людских – и не людских – страданий.
    
И Ниночка заглянула. И сквозь Тьму и Страдания прозрела Свет. И, просияв лицом, не колеблясь шагнула в бездну. И, победив её, ступила в Свет.
    
Проснувшиеся утром пассажиры поезда были поражены, увидев ничем не прикрытый сияющий вселенской любовью «верхний срам» скончавшейся ночью девушки. И скоро – не прошло и года – вся Россия сняла лицевые платки.

    
Октябрь – Ноябрь  2006.