Номотет. Рассказ-эссе

«Номотет»
(Рассказ-эссе об изобретателе самого первого дорожного знака)

Терпение городского начальства лопнуло. Сегодня опять на пересечении Джордж-стрит и Бридж-стрит столкнулись два экипажа, ни один из которых не хотел уступать другому дорогу. Неделю назад на этом же перекрестке попал под колеса пожилой джентльмен. Перекресток расположен рядом с парламентом. Движение там, в определенные часы, было очень оживленным, но главное состояло в том, что к величественному правительственному учреждению съезжалось множество очень важных особ, не привыкших уступать дорогу кому бы то ни было. Коса довольно часто находила на камень, экипажи опрокидывались, дело доходило до ран и увечий, и, как следствие, частенько из-за этих происшествий срывались правительственные мероприятия. Члены парламента также были недовольны слишком интенсивным движением на перекрестке, иногда им подолгу приходилось стоять и ждать, когда же, наконец, проедет кавалькада карет и колясок, чтобы безопасно перейти дорогу. Именно они и настояли на создании специальной комиссии по решению проблемы.

Комиссия заседала несколько раз. Дело оказалось сложным. Одни предлагали поставить на перекресток человека, который должен был бы на месте решить спор о том, кому проехать или пройти через перекресток первым. Но кто мог быть судьей для тех важных персон, которые ехали в парламент? Другие предлагали поставить четыре шлагбаума и попеременно открывать их то для одной стороны перекрестка, то для другой. Был даже один человек, наподобие нашего Манилова, который предлагал построить мост через перекресток: тогда никто никому мешать не будет. После жарких дебатов кому-то, наконец, пришла в голову замечательная идея поставить по примеру железнодорожников на перекрестке бесстрастное механическое устройство, которому были бы приданы государственные полномочия, останавливать экипажи и разрешать проезд, не взирая на чины и важность миссии, с которой человек направлялся к зданию парламента. Это решение согласовывалось с тем уважением к техническому прогрессу, которым с введением железных дорог прониклось европейское сообщество. Тут же была предложена и кандидатура, которой можно было бы поручить разработку нового механизма: инженер железнодорожных сигнальных устройств Дж. П. Найт, зарекомендовавший себя как необыкновенно изобретательный специалист, блестяще выполнявший самые сложные задания железнодорожных компаний.

Джей Пи, как звали Найта друзья, был очень удивлен предложением комиссии, разработать механическое устройство, которое бы регулировало движение не поездов, а экипажей и пешеходов. На железной дороге была строжайшая дисциплина: каждый машинист проходил серьезную подготовку и знал, чем грозит пренебрежение какими-то бестелесными, неодушевленными знаками, которые подавали им газовые фонари, укрепленные на высоких столбах, однорукие механические семафоры, флажки и прочее знаковое воинство, стоявшее на страже их жизней. А как обучить, а потом дисциплинировать людей, которые устремлены каждый к своей цели, которым непонятны и совершенно неважны цели других людей, эгоистичных, строго упорядоченных по достатку и достоинству? Затея попахивала авантюрой.

Однако, если посмотреть на ситуацию с другой стороны, они конечно правы. Когда-нибудь эту хаотично движущуюся толпу надо будет как-то упорядочивать. Хаос ведет к увечьям и трагедиям. И поручить ввести его в границы строгих правил именно механическому устройству – очень глубокая идея. Какие здесь могут быть выгоды? По опыту организации железнодорожного движения Найт знал, что доверять только человеку регулировку потоков транспорта не просто неправильно, опасно. А речь, конечно, же пойдет не об одном этом перекрестке, таких в Лондоне много. То, что он еще только собирается изобрести распространится потом на все перекрестки столицы, а потом и на все перекрестки Англии, Франции, Германии… «Вау», подумал Найт, – «да ведь это же начало новой системы знаков, которая потом опутает все города и поселки. А я… А я… превращаюсь теперь из Knight of the Railroad (рыцарь железной дороги – так обыгрывали его фамилию друзья) в Nomothetes of the Road, как говорили древние греки, законодателя знаков на дороге». Он улыбнулся своей будущей шутке в застолье и вернулся к любимой мысли о своей деятельности, как постоянной борьбе со смертью.
Черная подлая Смерть висит постоянно над этим перекрестком!
Никто не ждет ее здесь, вблизи величественных зданий, символа мощи и богатства государства. Она слепа и безжалостна. Она вылетает внезапно, как черт из табакерки, и калечит и убивает людей, не успевающих к ней даже подготовиться. Перед ней равны люди всех сословий и всех степеней достатка. Может ли человек бороться с ее произволом в одиночку? Может ли человек в одиночку бороться с безумием человеческого эгоизма, с броуновским движением толпы? Нет! Человек не может в одиночку справиться даже с сословными амбициями, амбициями богатства, амбициями вооруженного перед невооруженным. Он включен во все эти касты, он знает свое место в иерархии, и у полицейского, это место располагается не очень высоко. А ведь он должен приказывать всем, в том числе и тем, кто выше его в иерархии. Значит, перед ним, как и перед смертью, все должны быть равны! Конечно, это не может быть так. Другое дело знаковый механизм. В некотором смысле он равномощен смерти, потому что он не включен в иерархию, он над ней! Он бесстрастен, он не может испугаться за свое место, не может испугаться вида оружия перед своим носом, не может польститься на деньги, который может ему сунуть богатый. Он – лишь последовательность неизбежностей, как и сама Смерть. Значит, механизм может противопоставить себя Смерти, он может устранить хаос и упорядочить броуновское движение! Конечно, всей задачи по созданию сети таких устройств, которые регулировали бы движение во всем городе, он решить не сможет. Не сможет он сделать и полный автомат, который бы без вмешательства человека управлял потоками транспорта. Но надо, по крайней мере, начать что-то делать, начать с отчуждения от человека его способности воздействия на намерения других людей, начать создание Системы Знаков, которая начнет приказывать, вмешиваться в управление человеческим поведением, смирять гордыню одних, повышать чувство собственного достоинства других, надо исторгнуть эту систему из человека и воплотить ее в чугуне.

Джей Пи брел по улице, пытаясь в уме построить образ чугунного механизма, который, будучи сотворенным из бессмертного материала, противостоя смерти, будет заставлять толпу цепенеть по его команде и по команде же заставлять ее двигаться. Для этого надо придумать такую форму механизма, которая, с одной стороны, была бы понятна людям, была бы похожа на них, говорила бы на их языке, с другой стороны, нечеловечностью, размерами, вечностью материала, неизбежностью своих движений приводила бы их в трепет. Задумавшись, он почти врезался в толпу зевак, окруживших подъезд какого-то дома, как видно, принадлежавшего состоятельному человеку. Протиснувшись сквозь толпу, Джей Пи увидел на пороге красивую, строгую, но совершенно обезумевшую женщину. Перед ней стояли судебные приставы и зачитывали какую-то бумагу, по всей видимости, акт о конфискации имущества в связи с банкротством. По лицу женщины было видно, что ум ее улавливает лишь бесстрастные жесткие интонации, с которыми пристав читал документ. Смысл его до сознания ее не доходил. Пристав закончил читать. Сделал выразительную паузу и двинулся к входу. Руки женщины, до этого безвольно и как-то оцепенело опущенные вдоль туловища, вдруг сами собой начали медленно подниматься. Они остановились как два крыла на уровне бедер, но как только пристав подошел ближе, вздернулись до уровня плеч, ладони их развернулись к супостату, и она что есть мочи закричала: «Не пущу!!!».

Женщины, смотревшие на эту сцену, плакали. Мужчины сурово смотрели на офицеров, представлявших закон. Джей Пи не испытывал никаких чувств, кроме восторга открытия. Лицо его резко контрастировало с лицами окружавших его людей. Но он ничего не замечал: он нашел форму для своего механизма! И был только благодарен этой обезумевшей красавице за то, что она исторгла из себя этот драгоценный для него образ и подарила его ему, инженеру Найту, номотету дорог.

Через год, в начале декабря 1868 года в лондонских газетах на первых полосах появилось большое объявление о том, что на перекрестке Бридж-стрит и Джордж стрит будет установлен механизм высотой 22 фута с газовым фонарем сверху. Далее шла инструкция, в которой указывалось как следует вести себя, когда устройство будет функционировать. Незадолго до начала нового 1869 г., 10 декабря состоялось его торжественное открытие.
Перекресток был запружен народом, который с испугом и недоверием взирал на спрятанное под белым полотнищем огромное, почти семи метров высотой, сооружение. Рядом был выстроен помост, на котором были установлены трибуны. На помосте стояли члены парламентской комиссии и торжественно одетый инженер Найт.

Рядом с белым привидением стоял огромного же роста розовощекий полицейский в парадной форме и белых перчатках. Он излучал здоровье и мощь. Наконец, митинг был открыт. Длинный, как жердь, тощий джентльмен с каким-то болезненно желтым худым лицом произнес короткую, горячую речь, в которой прославлял мудрость парламента, перечислял полезные свойства нового изобретения и в конце сделал предположение о том, что число несчастных случаев на этом оживленном перекрестке сократится до минимума, а то и совсем сойдет на нет. Вся его речь звучала как-то тревожно, а последние слова почему-то всем показались совершенно не убедительными. Окончив говорить, бледный желтый человек торжественно подал инженеру Найту конец веревки. Джей Пи дернул за него, и огромное белое полотно медленно осело вниз, открывая взорам публики, казалось, не очень-то необычный чугунный газовый фонарь.

Рослый краснощекий полицейский подошел к фонарю, и Джей Пи начал объяснять, как действует механизм. Полицейский нажал на какой-то рычаг и голос Найта заглушил нечеловеческий стон, который издала толпа. Из элегантного чугунного туловища фигурного фонаря вдруг выдвинулись в обе стороны огромные черные руки! Выдвинулись и застыли где-то на уровне бедер. Народ буквально оцепенел. Теперь уже казалось, что перед толпой стоит огромный пронзительно тонкий живой семиметровый исполин, и пока еще нерешительным, но твердым жестом дает предупреждение: ЗАМРИ НА МЕСТЕ!
 
- Получилось! Черт возьми, получилось! - приплясывал в мыслях Джей Пи. Каким-то низким замогильным голосом он стал объяснять народу, как нужно вести себя при следующей фазе работы механизма. Полицейский опять нажал на рычаг, и народ отпрянул от исполина, стараясь поскорее убраться с его воображаемого пути. Исполин вдруг резко вздернул руками, и они установились на уровне плеч. Вся его напряженная поза не показывала, не увещевала, - кричала: СТО-ОЙ!! НЕ ПУЩУ!!! И в этом облике, похожем теперь на огромный крест, слились воедино и страшный кладбищенский образ смерти, и образ распятого Христа, и образ красивой стройной обезумевшей от горя матери, вставшей между смертью и детьми с леденящим душу безмолвным воплем: НЕ ПУЩУ!

Прошел год. "Номотет" Найт стал городской знаменитостью. Друзья сравнивали его творение со скульптурами Микеланджело Буонарроти. Но Джей Пи только коротко благодарил их. Ему было почему-то тревожно. С установлением исполинского знака порядок на перекрестке не восстановился. Смерть, слегка уступив людям, по-прежнему держала все это место в напряжении, и хоть изредка, но подстраивала, как говорят военные, нештатные ситуации.

Каждый день на диковинку приходили смотреть толпы зевак, которые с опаской издалека глазели на чудо инженерной мысли и нет нет, да и попадали под колеса проносящихся экипажей. Все понимали, что скоро ажиотаж пройдет, народ привыкнет к новой достопримечательности города, и знак начнет оправдывать надежды членов парламента. Но тут однажды, проходя мимо своего исполинского МЕХАНИЧЕСКОГО ЗНАКА, Найт заметил, что фонарь, который был теперь увенчан двумя витражными разноцветными стеклами – зеленым и красным, дает утечку газа. Найт тотчас пошел к заказчику и попросил выделить ему деньги на ремонт фонаря. Тот пообещал, но, как известно, обещанного три года ждут.

Стал знаменитостью и высокий статный полицейский, отработавший за год движение по нажатию рычага до какого-то совершенно балетного изящества. Смерть он должен был раздражать больше всего.

В тот день, накануне Рождества, когда Найт пошел просить деньги на ремонт фонаря, с наступлением сумерек полицейский, как обычно, нажал на рычаг, чтобы отдать очередную команду пешеходам и транспорту, и отошел за специальным устройством для зажигания фонаря. Вокруг него уже собрался пришедший поглазеть на механическое действо простой народ. Полицейский щеголеватой артистичной походкой подплыл к фонарю с зажженным фитилем. Впереди толпы зевак уже который вечер стояла высокая, розовощекая подстать полицейскому девушка, с большой заинтересованностью поглядывавшая на то, как ловко он управлялся со своим прибором. Заметив ее пристальный взгляд, детина решил как-то особенно хитро вывести свое балетное па и немного не рассчитал, «поджиг», как он его для себя называл, задел за железную дверцу фонаря так, что высек искру.

Взрыв был очень сильным. Какой-то чугунной деталью полицейскому снесло пол-черепа. Он умер с улыбкой на устах и унес с собой образ высокой розовощекой девушки, которая куда-то тут же исчезла. Из надвигающихся сумерек вдруг вынырнул тощий джентльмен, говоривший речь на открытии ЗНАКА. Пару минут он постоял над бездыханным телом полицейского, что-то пробормотал себе под нос, заключив это все многозначительным «М-да…», и распорядился немедленно вызвать инженера Найта и карету скорой помощи.

Устройство на следующий же день демонтировали. «Не принимай близко к сердцу», утешали Найта друзья, «ты породил идею, а идея по Платону воплощается вечно, кроме того, твоя механическая Галатея была идеалом красоты и гармонии, а шедевры не забываются». «Вы не понимаете, – цедил в ответ Найт, Смерть, мой главный противник, опять поглумилась надо мной, и, более того, произвела меня в свои камер-юнкеры. Я убийца!».
Время лечит и показывает истинную цену событий. Правы оказались друзья. Найт так и остался для потомков номотетом дорожных сигнальных устройств, а "Галатея" его нет нет да и всплывет в каком-нибудь журнале, поражая воображение своей глубокой многозначностью и красотой.