Пневмонийно-ароматная история

   Истинное происшествие, состоявшееся в .... году в г. Ленинграде.

   Ноябрьские праздники я встречал в Максимилиановской больнице. Называлась она как-то по другому,с номером, районом, но все жители нашего /Октябрьского/ района привыкли к её дореволюционному названию и именовали только так.
   Попал я на больничную койку с очередной пневмонией, полученной на рабочем месте, в спортивном зале школы, в котором температура перед надвигающейся зимой достигала аж +2С. Я замерял, приходя утром на работу. Клал градусник на пол посередине зала и, уже дрожа от мысли, что сейчас сюда должны придти ребята в спортивных костюмах, поднимал его, смотрел на замёрзший столбик ртути и шёл докладывать директору о полной невозможности заниматься. Ну, что она могла сделать, беспомощно разводя руками. Звонки в инстанции: СЭС /Санитарно-Эпидемиологическую станцию/ были. Оттуда ответили, что они не полномочны отменять занятия. Звонок в Исполком Райсовета Депутатов трудящихся /Сейчас это  Муниципалитет района/ принёс утешительное известие, что в нашей школе недостаточное количество отопительных батарей /Школа проектировалась для африканских широт?!/ и этот просчёт строителей будет устранён при текущем плановом ремонте, намеченном через пять лет! Следующий звонок был адресован в высший партийный орган района. Уж там-то войдут в положение замерзающих детей и учителей, а надо сказать, что каждую зиму в школе болели около половины учеников и трети учителей. На других уроках дети сидели в тёплых сапогах и зимних шапках, пальто, шубейках и варежках, а в спортзале надо было двигаться! Тем и согревались. Да! Ещё дышали! И надышивали градусов до 10.

   Я велел надевать по два спортивных костюма, тёплые носки, спортивные шерстяные шапочки. Чтобы дети беспрерывно двигались, я беспрерывно говорил, давая упражнение за упражнением, сопровождая объяснение показом. Все 8, а то и 9 уроков двигаться с ними в таком темпе я был не в состоянии, и к концу рабочего дня замерзал так, что  изо рта вместе со словами вылетал не пар, хорошо видимый в начале урока, а иней. Две зимы по месяцу я проводил в больницах с пневмониями. Описываемые события застали меня там уже в третий раз. Врачи предупредили, что если дело и дальше так пойдёт, то я стану хроником.

   Я не забыл рассказать вам о звонке в Райком КПСС. Приятно было отложить несколько, их - /не знаю, кто взял трубку, но говорить о "Них" могу только на "Вы" с придыханием/ реакцию на слёзную жалобу директора на вымерзание школы в Городе - Колыбели трёх революций, на чёрт-те каком году Советской власти. Я как раз, синий и окоченевший, вполз в кабинет директора на перемене, после 5-го или 6-го урока. Она, не прекращая слушать, жестом показала мне на стул, в конце вежливо положила трубку и одними губами выговорила серьёзное мужское послание в адрес того ли, кто с ней беседовал, или всей партии. Показала на трубку и уже вслух сказала, - с райкомом говорила.
   - Ну, и... скорее выдохнул, чем выговорил я.
   - Я им рассказала, что у нас температура в школе, недопустимая для занятий детей.   Они занятия снимать запретили. Поинтересовались,- директор тоже говорила о них во множественном числе,- сколько должно быть градусов для нормы? И сравнив то, что должно быть с тем, что в наличии, выдали текст:
   - Вы понимаете, что вы делаете?! Вы детей вымораживаете! Это - преступление! Утеплить школу своими силами и доложить! - И бросили трубку.
   - Ну, что вы об этом думаете?
   - Я согласен с вами. То, что вы сказали после окончания разговора, - правильно.

   Директор не приняла моего тона: - Сколько сейчас в зале?

   - Да надышали, но у меня пальцы не гнутся, я не смогу записать тему урока в журнал и оценки ставить не буду.

   - А, какие там оценки! Вы сами только не заболейте, а то хоть школу закрывай, спасибо, замещаете учителей, выбывших из строя. И так всё расписание перекроили.

   Ну вот, как в воду смотрела. Я потерял голос. Завуч предложила полежать "пару" дней, придти в себя, попить горяченького молока... и ещё массу советов по восстановлению голоса и здоровья. Дома я измерил температуру. Она была намного выше, чем в зале. 38,9! Вместо голоса появился кашель, больше напоминающий собачий лай, как только я раскрывал рот, чтобы вдохнуть воздух или пытался сказать что-нибудь. Врач в поликлинике осмотрела меня, выписала микстуру и ежедневные уколы,- их приходила делать медсестра. Бились они со мной две недели безрезультатно. Доктор задумчиво сказала, что дома с моей пневмонией не справиться и, с моего согласия, отправила в больницу. Вот такова предистория моего здесь нахождения.
   
   В конце очередного дня, приняв все положенные таблетки и процедуры, направленные на изгнание из наших организмов различных воспалений, в основном из лёгких, каждый из 10-11 сопалатников /кровати были расставлены столь тесным лабиринтом, что войти и выйти из палаты для врачей, сестёр и ходячих больных представляло определённую трудность/ был предоставлен сам себе и занимался своими делами. Я обдумывал как дошел до жизни такой. Получилось:   "Гимн строителям и родителям"/Это есть на моей страничке "Стихи.ру"/ Помню: ...Нам недоделок сделали немало,
          Все сочитать их было недосуг,-
          Нас заливало с крыши до подвала,
          Нас продувало с Севера на Юг.
          Зимой дрожали дети от морозов,
          Стыл ртутный столбик около нуля,
          От жалости роняли льдинки-слёзы,
          Сидящие в пальто учителя... 
   Дописывал сочинение о тяжкой жизни я позднее, т.к. отворилась дверь и в неё просунулась голова Володи, моего приятеля и соседа по дому. Найдя меня глазами, он от смеха брызнул в палату слезами и скрылся за дверью. Через некоторое время он опять заглянул в палату, и приступ смеха повторился. Больные в недоумении привставали с мест, недоуменно переглядываясь.

   - Что это ещё за идиот?! - мой сосед-матрос был категоричен в оценках. - Это ко мне, пояснил я, слезая с кровати и направляясь к двери, за которой ждал меня веселящийся посетитель. По состоянию здоровья я не мог разделить его радости, чем бы она ни была вызвана, но столь неуместной в этом скорбном месте, пропитанном болезнями.

   - Привет! Твою квартиру затопило,- он снова залился счастливым смехом.
   - Ну и что? - безучастно отозвался я. Володя еле справился с очередным приступом веселья, вытер подступившие слёзы.

   - Знал бы ты чем! - радость от переполнявшей его информации чуть не пошла на убыль при виде моей безучастности. А он-то думал...

   - Гавном,-  взвизгнул он опять.
   - А ведь матрос был совсем недалёк от истины,- подумалось мне без всяких эмоций.
   - Ну и что?! -Меня в тот момент больше интересовало как выкарабкаться из пневмонии и ожидаемой реакции Вова не получил. Моё здоровье его тоже не интересовало, не затем пришёл. С некоторым сожалением от этого, как мне показалось, он стал рассказывать. Изложу, как запомнил, столь ярко запомнившееся ему событие.

   - Проезжаю я на лифте мимо твоего этажа /я жил на 4-м, а он на 8-м/ и слышу какой-то шум на площадке. Вышел, подошёл к твоим дверям и вижу соседа, живущего ниже этажом под твоей квартирой, остервенело бьющего в твою дверь чем-то тяжелым, отчего утеплительная обивка  порвалась во многих местах, и из под неё вылезла вата. Я оттолкнул его от двери, прервал пьяный запальчивый рёв, из которого понял, что ты затопил его, чем-то зловонным, капающим с потолка в его квартире, а сейчас прячешься и не открываешь дверь. Когда он стал немного соображать, я объяснил, что ты две недели в больнице и к потопу отношения иметь не можешь. Предложил сбегать за ключами, которые ты мне оставил, и посмотреть, что творится внутри. Открыв дверь, мы пришли в ужас. Это сейчас смешно, а тогда было не до смеха. В наших квартирах высокие пороги и при выходе на балкон, и при выходе на площадку, так что всё, что щедро изливалось из унитаза, ванной и раковины на пол,- вот он принцип сообщающихся сосудов,- половодьем затопило квартиру. Я неправильно употребил слово "половодье", т.к. водой там и не пахло, напротив, был весьма специфический запах!  Я вызвал дежурного сантехника, объяснившего нам причину происшедшего. Между твоей и нижерасположенной квартирой в фановой трубе произошел засор,- пробка по-нашему,- и несколько дней жильцы квартир по твоему стояку, с 5 по 9 этаж, "ходили" по-большому и по-маленькому в твою квартиру.
   Он прыснул опять.
   - Чему же ты радуешься? - вяло поинтересовался я. Меня рассказ не забавлял. Хотелось послать его и вернуться в палату.

   - Извини. Слушай дальше: Всё это отфильтровывалось через перекрытие и текло соседу на голову. Я предложил ему, когда сантехник, "пробив" трубу и наладив нормальный сток ушёл, не дожидаться окончания процеживания вниз образовавшегося озера из - ну, понятно чего, - а, надев резиновые сапоги, вычерпать всё и слить в унитаз, вымыть полы и проветрить квартиру. За этим "благостным" и "благовонным" занятием мы провели несколько часов, много раз выбегая на балкон набрать в лёгкие свежего воздуха. Закрывая дверь, я указал на учинённые им разрушения.

   - А это тебе придётся исправить! Я тебе помогу.

   - Да-да! - согласился он,- я тут погорячился малость.

   - Ну да,- подтвердил я,- без горячительного здесь не обошлось.

   Мы разошлись, договорившись встретиться завтра и обшить дверь заново, что и сделали. Вот всё тебе доложил. Извини, у меня смех был нервный. Как вспомню, что мы увидели, открыв дверь.

   Вернувшись в палату, я рассказал поведанное мне своему соседу-матросу. - Ну, так я сказал, что он идиот! Кто ж такие вести в больницу носит, да ещё так радостно? А вдруг тебя бы "Кондратий" хватил от расстройства.

   Познакомились мы с ним при весьма интересных обстоятельствах.
   После завтрака, когда сопалатники изготовились к следованию на процедуры, к посещению палатного врача, к визиту дежурной сестрички, сбивающейся с ног в стремлении нанести всем лежачим соответствующие назначениям уколы, в соответствующие места, отворилась дверь, состоящая из двух половинок - Максимилиановская больница была построена ещё до Революциии сохранила высоченные потолки в палатах, подобные двери, высоченные окна, толстенные стены, длинные коридоры-переходы и много чего, не сочетающегося с нашими представлениями о современной лечебнице.
   Две нянечки - старинное прозвание младшего околомедицинского персонала, выполняющего подсобные санитарно-гигиенические и погрузо-разгрузочные работы - стали возиться у дверей, открывая вторую половинку. Они могли бы и сломать без труда, судя по облику, но в тот раз отыскали шпингалеты снизу и сверху, распахнули на всю ширину дверной проём для того, чтобы ввезти носилки. Не обращая на больных никакого внимания, девушки оценили расстановку кроватей, обнаружили пустовавшую, рядом с моей и стали с большим трудом лавировать к ней по проходам-лабиринтам, которые мы ногами-то с трудом осиливали. При этом, расчищая дорогу к вожделенной цели они брали мешающую им кровать с больным вместе, приподнимали, как шпалу, с которыми, повидимому, работали до того, сдвигали в сторону, продвигая свой аппарат далее. Наконец, носилки с привезённым больным, не подававшим явные признаки жизни, остановились рядом с предназначенной ему кроватью. Она была всего сантиметров на 35-40 ниже доставивших его носилок на колёсиках. Тощий матрац сбился к центру и не закрывал металлический её край. Девушки, продолжая беседовать о чём-то своём, машинально, встали в головах и в ногах, взялись за рукоятки носилок и..вывернули груз на кровать рядом с моей. Больные, привставшие со своих мест и наблюдавшие за маневрами коляски, могучим матом покрыли металлический стук, с которым вновьприбывший сопалатник обрушился на голый металлический остов, торчавший из-под жалкого тряпья, числившегося в палате под названием - постель!? Такого виртуозного и изощрённого мата я не слышал до сих пор, хотя в языке разбираюсь неплохо
   - Вы что /туда-сюда-перетуда и обратно! В телевизоре сейчас такие выступления забивают пиком/ дрова привезли, что ли?
    Далее шло перечисление их личностных качеств, поминание их родных до необозримой дальности, почему-то из церковной иерархии были побеспокоены всуе некоторые особы, но! Самое интересное, что работницы при медицине настолько нас презирали, что даже не повернули уха в стороны ораторов. Они провезли облегчённые на несколько килограммов носилки - по виду новенький не весил ничего и состоял из одних костей, чей стук мы только что прослушали - по проторённому проходу, закрыли за собой вторую половинку дверей и исчезли из нашей жизни.
    Я встал со своей койки, наклонился над больным, поправил ему подушку, или что за неё служило, расправил матрас, накрыл одеялом. Из его груди исходили сиплые хрипы. Сил не было даже полностью открыть глаза. Он чуть приподнял веки и опустил в знак благодарности и нежелания далее общаться. Пока. Больные тихо, кто знаками, кто шопотом спрашивали: -Ну, как он там? Я поднял ладонь успокоительно: - Живой! Дышит!
   Старик выглядел изможденным,был давно небрит. Я предложил ему попить, он опустил веки в знак согласия. Попив морса из поильника, он благодарно моргнул, из глаза по щеке сползла слеза, запутавшаяся в щетине. Успокоив его тем, что он в больнице, где сейчас все наперебой кинутся его немедленно лечить,  что в переводе на нормальный язык означало: говори, говори! Вот уже начали - остудил меня сосед с другой стороны/ я пошёл к дежурной сестре на пост, узнать кого и с чем привезли к нам новенького. Сестричка была расположена ко мне,- я ей помогал разносить лекарства по палатам и никогда не забывал делиться  лакомствами из приносимых передач,вызывать больных на процедуры, переписать что-нибудь,- ей легче да и мне веселее, если можно говорить о весёлости в столь мрачном заведении. Сестричка рассказала, что это старик, фронтовик, с тяжелейшей пневмонией и, кажется, у него с ногами не всё в порядке. Но сначала надо пневмонию одолеть. Во время обхода к нам зашёл дежурный врач, подошёл к нему, послушал лёгкие, я поддерживал старика, сам сидеть он не мог. Доктор покачал головой. Сделал назначения медикаментозные. Попросил уделять ему внимание, т.к. никого из родных найти не удалось. Забрали его по скорой из квартиры, где он был один. "Скорую" вызвал сосед по площадке, сразу ушедший, как только деда увезли.
   Сестрица попросила позвонить родным нового больного, сообщить где он и что с ним. Телефон не отвечал.
   Так он и лежал, проявляя признаки жизни только когда сестра приносила ему таблетки и откидывала одеяло, чтобы сделать укол. Полнее знакомство произошло ночью. Сосед по койке – до него можно было легко дотянуться через проход рукой – заворочался, закряхтел и повернул голову в мою сторону, призывая глазами. Я сел, наклонился к нему
    - Что-то надо?
    - Сведи, - он показал глазами на дверь.
    - Вам в туалет? – Он моргнул.
    - Сейчас я!  Утку надо или побольше?  - Он отрицательно попробовал повести головой из стороны в сторону.
    - Не,- прошелестел старик. У него даже сил не было для шопота. В груди что-то клокотало,- своди.
      Я помог ему сесть, затем встать, придерживая подмышки совершенно невесомое костлявое тело, дал передохнуть немного от этого усилия и повёл к дверям.
    - Самый весёлый и сквернословистый сопалатник, мимо которого шёл наш путь, приподнялся на локте.
    - Чё, к бабам пошли? Возьмите меня с собой! – И засмеялся своей шутке, которую старик не принял. Не до того было. – Спи,- цыкнул я на шутника,- не проговорись врачу завтра.
      Поход туда и обратно занял у нас достаточно времени. К нашему возвращению уже половина палаты ожидала окончания нашего приключения и стала обсуждать подробности.
     - Ну, мужик, молодец! Еле живой, а нас уважил. Не захотел атмосферу изувечить. Человек!
       Потом ещё немного потравили баек и заснули.
       Утром, сразу после подъёма, расталкивая сестричек, помогающих лежачим помыть лицо и руки перед завтраком, в палату ворвалась тётка, лет 45-50, нашла глазами старика и, начиная плакать,  стала пробираться к нему.
     - Папа! Ну ты чего? Я уже все больницы и морги обзвонила. Потеряла тебя. А ты здесь прохлаждаешься. – Продолжая причитать, дочка быстро и ловко поправила старику подушку, расправила сбившийся матрац, вернула в пододеяльник тощее одеяльце. Сбегала  на пост сестры, принесла тазик и кувшин, помыла отцу лицо и руки и стала выкладывать из сумки продукты, принесённые  во спасение родного человека. И делая всё это, женщина рассказывала, что семьёй решили отметить ноябрьские праздники на даче. Она с мужем, с дочкой – внучкой вот его – поехали на электричке, а дед сказал, что приедет позднее. На другой день. А первый с друзьями встретиться должен. Фронтовыми. Так и порешили. И вот видите, что вышло?! – Она горестно вздохнула.  Приехал завтрак и дочка принялась кормить отца с ложечки. Все деликатно удалились от их койки.
      В последующие дни дочка прибегала каждый день, согласуя посещения со своими возможностями на работе. Повидимому, такая любовь и преданность помогла  Петру Степанычу гигантскими шагами двигаться к выздоровлению. Ударный курс терапии пресёк жестокое воспаление лёгких, с которым он был доставлен в клинику. Он уже мог говорить, не заходясь в режущем кашле. Теперь для путешествий за пределы палаты хватало моей поддержки под руку. Я избегал расспросов о нём, полагая, что сам расскажет, если сочтёт нужным. И как-то вечером он заговорил:
     - Напугал я Вас своим появлением? Думали мертвяка привезли? Да я и сам думал, что свезут на выброс, ан нет. К людям. Хочешь расскажу, как получилось всё?!     – Полувопросительно, полуутвердительно начал Пётр Степаныч.
     - 6 ноября мои-то все уехали на дачу. Деликатно оставили мне квартиру, чтобы я мог со своими дружками отметить, помянуть тех, кто не дошёл, не вернулся, значит. Дочка стол наготовила, накрыла всё. Не, по этой части,- он щёлкнул себя по горлу,- мы не мастера. Поговорить, попеть, повспоминать. Не без этого, конечно, но без перебору. Хорошо посидели, да к ночи и разошлись. Утром раненько собирался, как обещал, на дачу приехать. Влез на стул у окна,- дом старый, окна под потолок, а до потолка не дотянуться, - влез, значит, форточку открыть – накурили шибко, так проветрить надо, открыл, стал спускаться, да как-то неловко оступился и упал. Хотел подняться, а ноги-то не слушаются, как тогда. И не чувствую их. Тут-то меня и шибануло. И так беспомощностью пробило – хоть вой. А кто услышит? В квартире две семьи нас, а соседи уехали в гости на все праздники. Один я. Дом Сталинский – стены кирпичные, чуть не в метр толщиной. А из форточки, под которой лежу, прямо чувствую, струйка воздуха ледяного стекает мне в грудь, прикрытую лишь рубашкой праздничной с галстуком, да джемперочком. Попробовал отползти на руках, да куда уползёшь. Ноги как гири, хотя мёртвые. Попробовал вопить, но сообразил,- разведчиком был, всё же,- чем громче орёшь, тем больше воздуху потом набрать надо. А его нет – один иней. Поверишь – так себя жалко стало. Понимаю, что пропадаю. Даже слёзы потекли. Не знаю, сколько времени прошло, стали видения являться. Опять вырос передо мной немец в сбитой на одну сторону каске, с автоматом у живота. Давно он мне не снился, а сейчас, видно, пришёл на ноги мои посмотреть. Он же причина, что они не слушаются.
     Наша десантная баржа не могла подойти ближе к берегу, который моя штурмовая группа морской пехоты должна была взять, выбить врага из прибрежных укреплений и удерживать до подхода основных сил. Когда баржа ткнулась в мель, мы попрыгали в море и по пояс в воде побежали на берег, размахивая автоматами, как противовесами для баланса. Мне осталось два прыжка через откатывающуюся волну и я на берегу, с которого и поднялся этот немец. Череда вспышек, резкая боль, небытие. Оказалось, его очередь перебила мне обе ноги. Я это узнал потом, когда мои ребята в лоскуты порвали защитников берега, дождались подкрепления и пошли подбирать убитых при высадке. Прибой и отлив баюкали морпехов. И море не забирало, и на сушу не отдавало. Меня нашли лежащим по пояс на берегу, ногами в воде. Поэтому я дышал, не захлебнувшись, и не истёк кровью. Холодная вода остановила. Но застудила какие-то нервы. Это всё рассказали в госпитале, где я валялся несколько месяцев. Долго лечился, потом учился ходить. И вот через много лет война аукнулась. Потом ходил с костылями, потом с палочкой. Война закончилась без меня. А дальше как у всех. Работал водителем. Иногда ноги давали себя знать – мурашки бегали, когда долго из-за руля не вставал. Семью завёл, надо было кормить. Вон – дочка, ты её видел. Внучка. Всё, как у людей. До нынешнего случая.     Ну, да, моряки не сдаются. Выкарабкаюсь и сейчас.
   Родные, появившиеся через два дня после его госпитализации, не знали как загладить вину, которой вроде и не было, как и мобильников, они-то позволяют держать связь постоянно. Но это сейчас. Он рассказал им обо мне, втайне от меня что-то, и каждый свой приход они мне уделяли часть передачи, хотя я ни в чём не нуждался. И благодарили за что-то? За него, наверное?!

   Я уходил из больницы раньше. Попрощался со всеми, пожелал быстрейшего выздоровления. Дед прижал меня к своей впалой, ещё хрипящей груди. - Спасибо тебе. Может ещё когда свидимся. - Конечно,- пошутил я,- Земля-то маленькая и круглая. Только не здесь, ладно! Не болейте больше. - Я как-то незаметно перешёл на "Вы". Давно ещё. А как же иначе? Дед!

   Он подтолкнул меня к дверям. - И ты не возвращайся! А, всё-таки, тот, твой, идиот!Извини уж, если что не так. С той поры ведь он у тебя так ни разу и не был!? Только сообщил дерьмовую весть. Есть такие люди,- я повидал много,- что плохую весть с большим удовольствием несут, не разбирая куда. Хлебом не корми. Ну, ладно, иди, сынок!

   Так он назвал меня впервые, общая боль сближает людей. Теперь-то я это знаю. Третья больничная эпопея закончилась, оставив воспоминания о хорошем враче, плохих санитарках, хороших медсёстрах, некоторых больных. Дед - особенная статья. И свои переживания в то время вылились, конечно, на бумаге. Так и назвал "Пневмонийная баллада" На "Стихи.ру" есть полностью. Здесь кусочек.
                Ничего не осталось мне в жизни хорошего,
                Лишь из принципа я помирать не хочу
                И лежу одинокий, больной и заброшенный,
                Для тепла под себя выпуская мочу.
                Все сбежали бегом от меня, от ненужного.
                Плюнул лёгким на стенку, попал в потолок.
                Позвоночник сломался от кашля натужного,
                Рёбра лопнули раньше, когда только слёг!
   Когда я прочитал эту шутку полностью, в палате, больные были в восторге, просили повторить, а некоторые просили "списать слова". Списал. Наверное рассказывают о своих днях пребывания в больнице, читают: - Вот там был у нас парень, учитель из школы. Он это написал, смеясь над собой и своими болезнями.

   Когда я явился домой, то сперва почувствовал лёгкую вонь. Между паркетом и чёрным полом, над бетонным перекрытием было пространство, из которого не вся жижа стекла вниз, хотя сосед, по совету сантехника пробил в нескольких местах дыры в потолке и подставил под ними тазы для стока,- я нанёс ему "визит вежливости", посмотреть на потолок и извиниться за доставленные не по моей вине неудобства. У себя я несколько раз мыл полы горячей водой, но находиться внутри, даже при открытом балконе / дверь на лестницу я не открывал, уважая соседей/ нельзя было более 30 минут. Начинало ломить переносицу от запаха. Ночевать дома было невозможно. Володя пригласил меня на первую ночь к себе, а потом я уехал к маме, открыв настежь балконную дверь и окно. Вернулся, когда начались заморозки, побоявшись, что разморожу систему отопления. Действительно, на полу из щёлочек между паркетинами пробивался  кристалликами иней. Я в сотый раз помыл пол, согрел квартиру, закрыл бюллетень после амбулаторного лечения, прописанного доктором, чтобы придти в себя, и вышел на работу. До очередной пневмонии оставался ровно год. Уж очень суровые зимы  бывали в те поры в Ленинграде. Даже уроки в школах отменяли если градусник опускал свой столбик ниже 25.

   А нижний мой сосед через несколько месяцев умер. Надеюсь не от запахов и огорчений, которые он получил со стороны моего жилища, вход в которое пытался взломать столь не цивилизованным способом. Я не ёрничаю, скорее в этом можно обвинить Вову, который пошутил: - Кто тебя обидит, года не проживёт!?    Видит Бог, не хотел я этого.