Поле

И глаза её, яркие зелёные глаза, малахитовая бездна, пускали искры и фейерверки, источали огонь и зарождали вселенные. И слёзы лились по раскрасневшимся щекам, на которых уже проступали частички льда. И вся она была неподвижна в своей единственной точке; и только могла она, что молча взирать, каждый раз топя надежду в собственных солёных слезах. Даже дрожь, рождаемую созерцаемым ужасом и первобытным страхом, и ту убаюкал суровый мороз. И волосы её кофейного цвета не шевелились: не дули ветра; всё покинуло и тело её, и место её, только глаза горели пламенем неистовым, пламенем яростным, пламенем вечным.
Ея тёмный силуэт был впечатан в это огромное поле, громадное, без конца и края, от самого горизонта до самого другого горизонта; она была сплошным тёмным столбом посреди синего, режущего глаза снега, лежавшего похоронным покрывалом на сырой землице. Ей с каждым разом хотелось кричать всё больше и громче, но фиолетовые губы не желали двигаться; казалось, даже связки её стали фиолетовыми и мёрзлыми насквозь. А они всё шли и шли, не обращая внимания друг на друга, и каждый раз, и с каждым было такое, и всё сильнее ей хотелось предупредить, остановить, возорать на всё окрест.
И каждый шёл к ней с глазами, полными тепла, ласки, любви, солнца; и каждый не думал взглянуть под ноги; и каждый норовил дойти; и каждый верил в одного лишь себя; и каждый стремился к ней, как пчёла на цветок; и каждый в итоге наступал и подрывался, и взлетал вверх, либо оторванные части тела его взлетали вверх, орошая мертвенеющий снежок горячей и горючей алой кровушкою. И в момент взрыва время останавливалось, и она чётко видела лица каждого из них, эти непонимающие, остолбеневшие маски из плоти и кожи. Они взирали на неё, спрашивали, но за что?, но как?, почему не уберегла?, а ей и ответить-то нечего, она уже не чувствовала ни рук, ни ног, ни биения сердца, только раскалённое олово лилось из малахитовых залежей. Каждый из них в этот миг был как ребёнок, впервые увидивший свет: ничего не понимал, и всё ему было впервой. Это потом — через сотни лет! — время возобновляло свой бег, и каждый из них, как старик, с проклятиями уносился вверх, а под ногами у него большим гнойником раскрывалась почва.
А она не виновата была, она не знала, как им сказать; она не знала, как пройти по этому полю, не подорвавшись, потому что сама он по нему ни разу не проходила, она тут и родилась, тут и жила, тут и стояла, и она очень надеялась, что тут и умрёт, но умирали-то почему-то другие, слепо верившие в своё собственное спасение.

Вокруг стояла громогласная тишина, и только до боли знакомое «бабах!» напоминало ей о неждано нагрянувшей на минное поле зиме.

10.11.09