Глава 4

Сколько же я проспал? Должно быть, сейчас уже далеко не утро. Должно быть, я опоздал на работу. Мобильник! Где он?
В моей квартире нет часов. Точнее, они есть, две штуки, но не работают. На стене в комнате уже несколько месяцев пылится большой дешевый циферблат. Надо сменить батарейки. Но жизнь журналиста никак нельзя назвать спокойной, поэтому я редко смотрю на часы на стене, также как и на небольшой электронный дисплей часов-радио на кухне на холодильнике. Вообще моя квартира не вызвала бы ни у кого одобрения, по причине полной ее запущенности . Единственный, кто делал меня несчастливым, имеющим возможность наблюдать часы, был мобильник. Его-то я и искал. Должно быть, Чарли не знает, где у меня обычно лежит сотовый, потому что я и сам не знаю, где он обычно лежит. В моей квартире вообще нет обычных мест для определенных вещей, за некоторым исключением. Ко мне постепенно начала возвращаться ясность мысли. Я прервал безрезультатные поиски, взяв трубку городского телефона, и набрав номер своего сотового. Через несколько секунд послышался сильно приглушенный мотив саундтрека из «Ванильного неба». Звук доносился из коридора. Я вышел из комнаты, прошел в темную прихожую и включил свет. Моя осенняя куртка висела на крючке возле входной двери. Заботливый Чарли. Я вынул нокию из внутреннего кармана и увидел в правом нижнем углу экрана три цифры 2:18. Значит проспал я не так уж и много, но на работу все же опоздал. Главное я знал. Все живы. Ужасная авария. А водитель грузовика? Что с ним? Черт! Мне надо сесть.
Я взял сотовый с собой и направился обратно в комнату. Посередине коридора у пустынной стены стоит небольшое трюмо. Старое, как сам мир. Оно было тут, когда я вселился сюда. Хозяйка, у которой я снимал квартиру, сказала, что трюмо было на том же месте, когда она получила жилье в наследство от бабушки. Сказала, что ей все равно, и я, если хочу, могу вытащить рухлядь на помойку, но все равно было и мне, и мечта антиквара осталась на своем месте, и кто знает, сколько оно тут еще простоит. Мне иногда кажется, что трюмо одно целое с этой старой квартирой, со всем древним «ущельем».
Проходя мимо, в его потемневшем от времени, пыльном зеркале я увидел себя, ничем не примечательного, бледного человека в трусах. Единственное что отличало меня от остальных полуголых людей, это была узкая синюшная полоса, пересекающая мою грудь наискосок слева направо, словно меня вытянули тяжелым кожаным кнутом.
Крик, скрежет, скользка мокрая дорога, гора металла на ней.
Удар, резкий рывок вперед, вдавленный в грудь ремень - снова у меня перед глазами.
Закружилась голова, я прислонился  к стене, чтобы не упасть.
Да что со мной? Никто не упал в обморок кроме меня. Что же происходит?
Вспышка яркого света, я закричал от боли, обхватив голову руками.
Длинный белый коридор, освещенный равномерным мягким светом. Ни светильников, ни ламп, сам воздух излучает свет. Я медленно иду, будто плыву в вязкой карамели. Неясные размытые образы проносятся мимо меня. Мои ноги касаются холодного белого пола. Сзади доносятся крики людей, звон металлических предметов и тоненький скрип, скрип, скрип, скрип, так скрипят маленькие пластиковые колесики. Я оборачиваюсь.
Вспышка.
Я лежу, надо мной склонились люди, люди без рта и носа, только глаза, остальная часть лиц такая же непроницаемо белая, как и все вокруг. У них умные и серьезные глаза. Они что - то беззвучно говорят между собой, кивают, а я улыбаюсь им, но они не замечают этого.
Вспышка.
Передо мной высокий шкаф с множеством небольших квадратных дверей. От него веет смертью и холодом. Я протягиваю руку, пальцы касаются ледяной металлической ручки. Скрип-дверца открывается. Из стылого мрака выплывает железный поддон, накрытый белой простыней. Я откидываю ее, и мои губы искривляются в немом крике.
Вспышка белого спасительного света.
Я лежал мокрый от холодного пота у стены. Мои ноги были поджаты к груди, и я обхватил их руками. Голова кружилась и меня тошнило, как тогда, в машине. Что это? Я схожу с ума? Может близость смерти в той аварии повредила мое сознание, пережитый разумом ужас настолько въелся в него, что он пытается отторгнуть воспоминания, которые непреодолимо снова и снова проникают в мою голову.
В квартире заметно потемнело. В онемевшей руке был зажат взмокший телефон. 4:47. Невероятно! Я проспал у стены в углу почти два часа. Проспал, или был в обмороке.
Распрямившись, я уперся рукой в стену и нетвердо встал на ноги. В мутном зеркале, должно быть эпохи рыцарей и надушенных женских носовых платков, стоял понурый осунувшийся человек. Он казался эфемерным, не от мира сего. Он был мертвенно бледен. Совсем как под белой простыней на холодном металле… Нет! Только не снова! Я опять почувствовал уже знакомое чувство падения в бездну. Только не снова! Не надо это вспоминать. Все это бредовый сон, вызванный нервным перенапряжением.
Я дал себе пощечину, это немного привело меня в чувство. Необходимо привести себя в порядок. Душ, кофе. Нет. Горячая ванна, горячий ужин, кофе. Потом я возьмусь за остальное, потом я позвоню Чарли и Кристине. Сначала вернусь на землю!
Вдруг я услышал шаркающие шаги у своей двери. А может, мне и послышалось, но я замер в проходе на кухню, и прислушался, инстинктивно открыв рот. Так звуковые волны лучше проникали в мою голову, не только через уши. С минуту я простоял неподвижно, усиленно прислушиваясь. И снова  услышал неторопливое шарканье, казалось уже ближе. Кто это мог быть? Чарли? Он бы позвонил в дверь. Может, Эйв вернулся уже с водохранилища, но он бы тоже позвонил. Если конечно он не надрался и не решил подшутить надо мной. Я начал осторожно на цыпочках красться к двери, неслышно ступая голыми ступнями по затертому паркету. Начало подниматься ощущение что я не хочу заглядывать в глазок. Совсем не хочу. Хочу бегом кинуться в кровать и зарыться под одеяло. Подойдя к двери, я приник к ней спиной.  Я чувствовал себя, так, как чувствует себя ребенок, который притаился и смотрит в щель соседского забора. В детстве, я любил приникнуть к небольшому отверстию в заборе, и наблюдать за соседями, как они возились в огороде. Порой хозяйка дома, пропалывая грядки, приближалась очень близко к забору, к тому месту, где сидел я. В те моменты меня охватывал страх и необъяснимый трепет. Казалось, что она смотрит прямо на меня, видит меня насквозь через маленькую щелочку. Хотелось убежать, зажав рот рукой, но я сидел и не мог сдвинуться с места. В те моменты я чувствовал себя невидимкой, и было почему-то немного стыдно. Готов поспорить, я слышал дыхание у себя за спиной. Три дюйма сухого,  старого, возможно как само трюмо, дерева отделяли меня от враждебного неведомого существа, что стояло за мной, и ждало когда я загляну в глазок, чтобы обратить меня в камень. Я был невидимкой. Наконец, поборов детский страх и глупые предрассудки, я повернулся кругом, и приник к глазку.
 Чтобы не закричать, я прикрыл рол ладонью. В упор глядя на меня стояла старуха и не моргала. Неестественно широко открытые глаза ее, казалось, видят через дверь, видят меня насквозь. У меня снова закружилась голова, как же расшатаны мои нервы, как бы снова не упасть в обморок. Судорожно отпрянув от двери, я закрыл глаза и глубоко вдохнул. Я еще раз посмотрел в глазок, уже не закрывая рот рукой. То же неподвижное лицо, те же широко открытые, серые старческие  глаза.
Ее звали Элизабет Гаэд. Она жила в квартире напротив меня. Я видел ее всего раз. В тот день была утечка газа на первых этажах. Все жильцов торопливо вывели под окна дома. Эта странная женщина тогда стояла в стороне от всех, что-то тихо причитала и все время шаркала ногами, как будто ей лень было поднимать ноги чуть выше. Я подозревал, что она затворница. Как говорили самые старые жильцы «ущелья», она жила Бог знает сколько одна в своей квартире, никто недоумевал, как она существует. Я ни разу не видел, чтобы она выходила, будь то в магазин за продуктами или оплачивать налоги. Никто даже не видел, чтобы она выносила мусор. Занавески на ее окнах были всегда зашторены, и из ее квартиры не доносилось ни звука. Она была будто призрак, легенда нашего счастливого маленького городка.
И вот теперь, когда я прожил здесь с два десятка месяцев, когда я чуть было не похоронил себя и еще двоих под взбесившейся железной громадиной, эта ходячая древность, возможно еще большая, чем то трюмо, это привидение, стояло и пялилось в мой дверной глазок. Я снова заглянул в него. Сумасшедшая госпожа Гаэд неспешно удалялась в свои покои. На ней был накинут жутковатого вида не то плед не то платок, расцвеченный в блеклые оттенки зеленого, из под него свисал рваный край махрового, невероятно засаленного, халата. Две тощие отвратительные ноги были обуты в плоские убитые тапки. Противно шаркая, она подошла к своей двери, медленно, будто у нее был шейный шарнир, повернула голову в мою сторону и слегка кивнула, коряво улыбнувшись и обнажив кипельно белые вставные челюсти.
Так улыбнулась будто видела меня всего насквозь через дверь, как моя соседка в детстве, казалось видела меня и знала обо мне все, улыбнулась так, как будто ей было известно обо мне что-то такое, что не ведомо другим и мне в том числе. Возможно, это все сказывались на моем восприятии последствия пережитого шока, но меня пробрала судорога при виде ее ухмыляющегося сморщенного лица. Ее дверь неслышно закрылась.