Карточка

Едва-едва поднимает дед Григорий ноги в валенках с резиновыми калошами. Переступает  по тропинке, протоптанной за десятки лет. Не торопясь выходит за поросшую травой покосившуюся ограду своего домика. Рукой опирается о серую в трещинах штакетину, другой о палку-клюку. Медленно, скрипя суставами, опускается на скамейку. Хоть и утро, а доску солнце нагревает. Григорий мостится на сиденье, по-стариковски рассудительно, чтобы было половчее встать. Удовлетворённо кряхтит, зажмуривая подслеповатые глаза. Весеннее солнце ласковым теплом разглаживает морщинистую кожу, невидимым пёрышком щекочет в ноздрях. Чих проскакивает неожиданно, пробивает слезу. Григорий поправляет задиристую ушанку, съехавшую на затылок, распахивает фуфайчонку, латанную на несколько рядов. Любовно гладит торчащую ёжиком непослушную бородёнку, зевает. Его тёмные, узловатые кисти рук приставляют бодажок к забору, успокаиваются на коленях.
Хороша весна, с любой стороны! Тонюсенькая веточка к солнцу тянется свежими почками. Самая мелкая козявка род продолжает по весеннему теплу. Это зимой, в стылой избе помирать сподручней, когда на улице сугробы по колено, да морозы трескучие. Но не сейчас. Красота-то, какая! Жаль, что бабка представилась. А то бы сидели бок обок, веселее на пару, косточки греть. Детей бог не дал, хоть и жили, душа в душу. Но, тут кому жаловаться, чего нет – того нет. Одно ладно, сельчане помогают в случае чего. Одиноким Григорий себя не чувствует. Кто-то заглянет, поправедует другой, а подсобит по дому третий. Живности никакой, кроме залётного воробья. Прибился как-то по холоду. Григорий не дал околеть, запустил в сени, накормил. Теперь каждое утро встречает у порога. Для него в кармане всегда несколько семечек имеется. Э-э-эх, хорошо…      
Над головой, оляписто, зависает несколько белёсых облачков, брызгая позолотой. Остальное пространство заполняет нестерпимо глубокая синева. От края, до края. Трескотня кузнечиков лишь подчёркивает неторопливую размеренность деревенского уклада. Петухи, прохрипев спозаранку, затихают в тени кустарника. Кое-где проблеет овца тонко, замолкает тут же. Хрюкает пару раз поросёнок в жирной грязевой ванне. Пройдёт кот независимой походкой, едва не запнувшись о голову пса с высунутым языком. Заполошных нет в этом краю. Благодать на каждом одуванчике.
И вдруг, тишину нарушает надоедливый звук: дыг-дыг-дыг. Далёкий треск приближается. Заходится в той же стороне пустолайка, не желая пропустить обидчика тишины и покоя. Для острастки ухает спросонья будто филин, соседский кобель, не поднимаясь на лапы. Сорока заходится стрекотом на верхушке берёзы, она-то уж ничего, никогда не пропускает. Шумит уже недалеко. Старик прикладывает ладонь ко лбу, закрываясь от ярких лучей солнца. Через секунду из-за угла выпрыгивает мотоцикл. Подняв клуб пыли, приближается. Фыркает, напоследок синим дымом и затихает.
- Здорово, дед Гриш! – Мальчишка лет двенадцати с корзинкой в руках плюхается рядом на скамейку.
-  А-а-а, ты чёль Мишка. Здорово, коль не шуткуешь. Кудыжь, с ранья?
- Мамка пирогов напекла с капустой, грибами! Иди, говорит, деду Григорию гостинец передай! Спроси, как он там, может чего надо ещё! Как ты деда, а?
- А чево мне станеца. Копчу белый свет потихонечку. Вот выбрался со двора себя показать, може кого и присмотреть. А у вас чё новенького? На каникулы-то пошёл?
- Ага, пошёл. Мамка дома убирается, вечером только на ферму. Батяня в полях на тракторе. Я грядки поливал.
- Ремня штоль, от отца схлопотал, раз поливал?
- Не-а. Сам, так просто, по дому помогаю.
- Дык, взрослый Михайло, значить стал. Молодцом.
- У меня и троек за год нет!
- Да иди ты! Как так?
- Ага, нет. Мне батька, за это телефон с райцентра привёз! На, говорит, заслужил, отличник. А он знаешь, дед, что умеет делать?
- Батька твой?
- Не-а! телефон!
- Рассказывай, тады уж! Вижу, невтерпёж похвалиться.
Мишка подпрыгивает со скамьи, будто только и ждал этой команды. Суёт руку в карман штанов и с довольной мордашкой вынимает мобильную трубку. Отступает шаг назад, прицеливается чёрным прямоугольником в деда Григория.
- Деда! Смотри на меня!
Григорий с интересом, повернув голову на бок, прищурившись ещё больше, смотрит на мальчишку. Раздаётся щелчок. У Мишки рот расползается до ушей. Ткнув несколько раз пальцами по кнопкам, показывает Григорию дисплей.
- Во! Деда, смотри!
Григорий несколько секунд всматривается, подозрительно хмыкает и показывает в сторону телефона.
- Это я, чёли?
- Ага! Ты, деда! Похож получился!
- А карточка, када готова будить?
- Какая карточка? Фотография? Фотокарточка, что ли?
- Ну да, фо… карточка.
- Вот это изображение, дед, и есть карточка!
- А на бумаге? Нету?
- Не, деда, так только.
Дед Григорий улыбается в усы, видно, что-то пришло на ум. Глаза светятся хитринками. Из кармана фуфайки достаёт портсигар. Вытягивает папироску, разминает, обстукивает и наконец-то подкуривает.
- Вспомнил, Мишка, я тоже историю про карточку.
- Про фотографию?
- Да, про фо… Ну в общем, про карточку. Хош расскажу?
- Ага! Расскажи, деда!
Мишка поудобнее усаживается, подогнув одну ногу к подбородку и даже приоткрывает рот. Григорий делает затяжку. Выдыхаемый клуб переливается радугой в солнечных лучах. Ветра нет, поэтому дым медленно оседает к земле.
- Ага, ну во, значица! Давно это было, дюже давно. Было мне, примерно, как и тебе сейчас годков. И тоже, по весне. Ага. И были у меня родные дед с бабкой. Деда, как и меня, Григорием звали, а бабку - Мареей. Ох, и голосиста была, царство небесно. Перва песенница на деревне, завсегда на праздники приглашали. Ага! Вот по стоко лет, как и мне сейчас им было. Смекашь, наскоко давно это было? Во то-то-та! Жили мы не здеся. Тада ишо в райцентре, который сейчас. До войны дело было. Кругом кутерьма непролазна, пачпартов ишо в памине не было. Окромя деревни ничего не видали. Глухомань, один тока брехунец на столбе у сельсовета был. Объявления по нём читали, по праздникам песню пели. Во и все развлечения. Всё што было. Не-е, кина ишо тады не привозили нам. Ага, ну во, значица! Такой же весной по брехунцу дають объявление, што на неделе приедить фатограф. А тады фатограф, как щас касманавт. Скока касманавтав ты  взаправду видел, многа?
- Не-а, ни одного, деда.
- То-то-та! Сымать, значица будет ударников и передовиков, штобы патом прапечатать в газете. Мужаки с бабами давай прихорашиваться. Стригутся, платья новые справляють. В общем, деревня стоить на ушах. Чуть про работу не позабывали. Ага, ну во, значица! Привозят фатографа и говорят, што он целых три дня будет жить в деревне. А при нём аппарат здоровенный на трёх ногах, лобужки, склянки всяки с порошками. Поселили ево в сельсовете со всеми причиндалами, в отдельной комнате, туды и кровать поставили.
- А на чём его, деда привезли в деревню?
- Дык, эта. Со станции пять вёрст до нас. На телеге ево и встречал, этот… как ево…царя память… Игнат Силантич, бригадир наш колхозный. Во! Первый день фатограф ничё не сымал, шастал туды-сюды. Ознакомлялся, значица. Ходить, спрашает всех, шо да как, интерясуица всем. Да-а… а дед тож дюже любопытный был.
- Какой дед?
- Да мой дед, какой ишо, Григорий! Любопытный был. Куды фатограф, туды дед следом, шасть! В первой день фатограф с дедом, даже не гуторил. А во-второй, не знаю, што там меж имя вышло. Тока вечером второва дня фатограф с дедом наклюкались первака. Любил дед это дело, у яво и аппарат дома в красном углу стоял. Шытай вместо иконы. Вощем, познакомились ани. Ага, ну во, значица! Фатограф утром встал, голова-то трешыт. А деда нет, шоб похмелил! Деваца некуда, колодезной воды похлебал с ковшика, да вперёд, сымать народ-то надоть! Промучался он до обеда. А аккурат, в обед приходить до нево бабка Марея. Ага. Как вот ты, Мишка, с корзинкой. В корзине самогон с пирогами. Налила полстакана фатографу. Помогай, добрый чуловек. Выпил ты со стариком моим вчера. Утром бужу деда – еле шувелица. Прости, грит бабка за всё, помираю. Пусть, грит, фатограф, хоть в грабу меня сымить. Раз при жизни сняца не получилось. Тока сказал и глаза закатил под лоб. Рукой шупаю, а он холодный – околел, царство небесно.
- Что, деда, твой дед помер?!
- Слухай дале, не пербивай! Ага, ну во, значица! Мол, так и так, добрый чуловек. Фатограф полстакана сразу принял, пирогом заел. Подлечился малость. Пошли, грит, последню волю деда Григория сполню. Аппарат на плечо, показывай дорогу. Ходко дошли, не притомились. Смотрить, всё как положено. Гроб посерёд хаты, к дверям ногами, стоит на двух табуретах. Дед в домовине, чин-чинарём со свечкой. Ну растреножил аппарат фатограф, приготовился. Давай, грит, тётка Марея щас сыму деда Григория, а ты пока плескани в стакан ишо трохи, напоследок, мол, помянуть надобно. Самогон ядрёный у деда-то был. Ага, ну во, значица! Снял деда и к стакану. Слухай, тётка Марея, грит, а дед Григорий-то, как живой лежить. Хорошая карточка получица! Ну и хлабысь, стакан запрокинул, пирогом стоит зажёвывает. А деду Григорию, приспичило, хрену старому! Сел в гробе и фатографа спрашивает, кода мол карточка готова будить! Фатограф, как жевал, так и подавилси! Хорошо, бабка Марея успела по хребту вдарить клюкой, кусок пирога вылетел. Столбняком стал фатограф, анемел значица. Тут и дед Григорий на подмогу с гроба полез, успел табурет под гостя поставить. Фатограф мычить, а сказать ничё не могёть.
- Насовсем онемел, да, деда?
- Не-а. Слухай! Ага, ну во, значица! Дед Григорий, не зря башковитый! Фатограф тока услыхал, как самогон забулькал в стакане, в себя приходить стал. Ты штож, старый, грит, удумал. Я ж чуть сам дуба не дал с твоих шуток! Куды деваться, дед Григорий всё выложил фатографу, покедова четверть допивали. Как бабку Марею полночи подбивал в помошники, как под утро гроб с крыши стягивал заготовленный, шоб соседи не увидали. Канешна и бабка Марея веселуха, што сказать. Два сапога - пара. Общем фатограф на второй бок наклюкалси, через день тока увезли ево на станцию.
- Деда, а фотографию в гробу, сделал фотограф?
- Не-а, Мишка. Живых снял, деда с бабкой. Карточка в доме, хош, пошли покажу.