Плачущий осел, продолжение девятое

     69

Архивный отдел «Двенадцати колен» закрыт. Мне сказали, что если заведующая ушла, то помочь мне может только главный редактор. Ловлю знаменитость в коридоре. Пытаюсь заговорить, но ощущаю, что меня не хотят слушать. «Я принимаю только по предварительной договоренности!» – обрывает меня на полуслове суховатый чиновничий голос. «Но моя просьба до такой степени не доросла, – ответил я с подчеркнутой резкостью, – помогите попасть в архивный отдел. Меня интересуют публикации господина Соломона Игрека». «Но я архивным отделом не ведаю! – ответил главный редактор, – подождите заведующую, она в столовой». Буквально через минуту я увидел Терезу. Она шла по коридору с какой-то женщиной. Увидев меня, спросила: «Что вас к нам привело?» Ни слова о Лойфмане, ни слова о моей заметке и приложенной к ней фотографии. Лицо – непроницаемое.

«Мне необходима подшивка «Двенадцати колен» за последние три месяца». «Зачем?» – спросила Тереза. «Хочу  выписать некоторые моменты». Тереза Маршайн картонно улыбнулась: «Заведующая архивом, – представила она женщину, – но зачем вам архив? Материалы трехмесячной давности в архив еще не сданы. Сейчас я их принесу. Подождите в коридоре». «Тереза, не занимайтесь глупостями. Я доложу Молотобойцеву, что вы тратите редакционное время впустую!» – сказала заведующая архивом со вспышкой непонятного для меня раздражения – то ли оно было порождено какими-то подводными течениями (может быть она была на ножах с Терезой из-за любовного соперничества?), то ли все объяснялось гораздо проще – израильское чиновничество с братским радушием абсорбирует «руководство нового типа» – советское.

На этот раз Тереза проявила непоколебимое упрямство: «Он мой коллега по перу, – сказала она, – писатель!»

Я не люблю, когда это довольно таки затасканное слово используется, как непробиваемый щит, но черт с ним – трехмесячная подшивка в моих руках. Выписываю: «Я против «охоты за ведьмами»: слишком многие из сексотов оказались несчастными жертвами, искалечившими не только чужие, но и свои жизни. Но – при одном условии: пусть в нынешние, иные времена, они сидят тихо в своем углу и раскаиваются в содеянном, а не занимаются общественным воспитанием душ. Кстати, именно так к этому относятся в Восточной Европе. Сексотам не запрещено избирать, но быть избранными запрещено – под страхом разоблачения». Неожиданно ко мне подошел человек – седой, голубоглазый, коротко стриженный: «Вы Каркай Икс?» – спросил прикартавливая. Я молча кивнул. «Соломон Игрек!» – сказал он, протягивая руку. «А как вы узнали, что я – это я?» «Вы присылали мне как-то свою книгу на отзыв.  На обложке есть ваша фотография. Вот и узнал», – ответил он. Поинтересовался, что я тут делаю. «Выписываю цитаты из ваших публикаций». «Зачем? Может быть, я могу чем-то помочь?» «Нет, – сказал я, – навряд ли, – и спросил, – вы будете присутствовать на литературном вечере?» «На каком?» «Посвященном творческой встрече с сотрудниками журнала «11». «Вы же знаете, что я член редколлегии этого журнала, – сказал он, – придете?» «Обязательно!» «Вот и чудесно! – сказал Соломон Игрек, – там поговорим. Было интересно познакомиться, – и после короткой паузы, – спешу!»

Попрощавшись, он резко, почти по-военному направился в глубину коридора. Возвращая подшивку в компьютерный отдел, я увидел его снова, но он меня не заметил – он смотрел на экран компьютера, сосредоточенно работая над текстом очередной статьи.

На выходе из коридора, где расширенный пятачок позволил поместиться двум креслам и журнальному столику, я увидел Терезу. Она курила и плакала. Это была настоящая Тереза – не картонная, а объемная. По-видимому, стычка с архивным ефрейтором привела ее к такому нервному срыву. Но, вполне вероятно, что я ошибаюсь и слезы эти совсем другого рода... Позвонила, например, Тереза в Министерство абсорбции и выяснила окончательно, что на амидаровскую квартиру в районе Тель-Авива она может не рассчитывать. «До свидания, мне искренне жаль видеть вас в таком настроении», – сказал я приостановившись. «До свидания», – ответила она всхлипывая. Я вышел. На улице моросил холодный декабрьский дождь.


70

Дом писателей. 8 вечера. Небольшой переполненный людьми зал. Перед зрителями на ступенчатом возвышении длинный стол, покрытый зелёной скатертью. За столом главный редактор журнала «11» Мануил Нудман и редакционная коллегия – Наина Коктебель, Неонилла Шлехтина и Соломон Игрек.

Четыре эти человека снискали репутацию интеллектуальной избранности и бескорыстного подвижничества. Но слава портит – не потому ли снобистские интонации то и дело проскальзывали в голосе Мануила Нудмана – в его долгой и скучной речи, в которой запомнилась лишь концовка. Оратор, сославшись на значительные экономические трудности, испытываемые при выпуске каждого очередного номера журнала, просил любителей русской словесности не скупиться на пожертвования. Затем выступила Наина Коктебель, рисуясь перед наивными читателями журнала «11» оригинальностью своего, якобы, парадоксального мышления. «Европейские евреи, – сказала она, – в том числе и те, которые считают себя блюстителями иудейской веры, от мозга до костей пропитаны христианской культурой и, практически, являются ее энергоносителями. Арабы настроены к ним более враждебно, чем, например, к марокканским евреям потому,  что по их мнению, европейские евреи являются миссионерами христианства. В этом, – резюмировала она, – причина обостренной ненависти арабов к европейским евреям. И в этом причина скрытого конфликта между репатриантами из России и репатриантами из тех стран, где еврейским традициям не пришлось пройти сквозь прокрустово ложе христианской религии». Затем последовало короткое выступление Неониллы Шлехтиной. Она рекламировала своей речью, несвойственную женщине, метафизическую изощренность ума и энциклопедичность познаний, насыщая каждую фразу умышленно усложненной терминологией. Но тело ее жило другой жизнью – ею же самой выставленное напоказ, обтянутое кофточкой и брюками, завораживало откровенными подробностями и минетно артикулирующими губами.

Речь Соломона Игрека отличалась упрощенной прямолинейностью. И снова поднимается господин Мануил Нудман. «Мы не нуждаемся в пиететах, – говорит он в заключительном слове, – просим выступить и тех, у кого есть какие-либо претензии к тематике журнала, к его художественному оформлению, к его стилю и, может быть, к его редакционной коллегии». Называю свою фамилию. Мануил Нудман заерзал. Разворачиваю его отрицательную рецензию и зачитываю слово в слово. Затем то же самое проделываю с  положительным отзывом о моем творчестве господина Соломона Игрека. «Полтора года тому назад», – говорю я, пытаясь рассказать о том, как главный редактор «11» поступил с присланными мною для публикации стихами. «Вы ведете себя неэтично, – говорит  господин Соломон Игрек и, чтобы вразумить меня, повторяет, – неэтично!» Возмущенный моим выступлением, господин Мануил Нудман покидает зал. В поединок вступает госпожа Наина Коктебель. Она заявляет, что выступление моё не к месту и не ко времени. Я пытаюсь возразить, но она перебивает меня, не дает говорить. Ей помогают зрители – поклонники журнала «11». И тогда я вбиваю железный гвоздь в эту программу. «Стукачей публикуете!» – говорю громко и отчетливо. «Назовите фамилии!» – ее голос доходит до крика... Возвращаюсь к своему креслу, не ответив. Объявляется маленький перерыв. Вестибюль. Ко мне подошел господин Соломон Игрек. «О каких стукачах вы говорили?» – спросил. «Например, о Лойфмане!» «А, – сказал господин Соломон Игрек, – он действительно стукач, но мы узнали об этом после публикации, – и продолжал, – а что касается вас, то должен признаться, что давая свой положительный отзыв на вашу книгу, я не имел в виду уровень журнала «11». До этой планки вы не доросли». «Прекрасно! – сказал я, глядя господину Соломону Игреку в глаза, – согласен на все сто процентов. Но это  означает, что вы считаете «11» журналом для избранных. В одной из ваших статей, вы говорите (я раскрыл записную книжечку и зачитал выборочно) «сексотам запрещено быть избранными под страхом разоблачения», – закрыв записную  книжечку, продолжал, – каждая публикация проходит через прокрустово ложе редакторского избрания. Готов поверить, что Лойфман опубликован по неведению, но где же разоблачение?»

Как раз в это время люди были приглашены в зал. «Извините, – сказал господин Соломон Игрек, – как-нибудь поговорим». Вестибюль опустел. Комедия, именуемая творческой встречей с сотрудниками журнала «11», продолжалась.


     71

Утром я отправил заказное письмо на имя господина Соломона Игрека.

«Исходя из моральных соображений, – написал я ему, – вынужден отказаться от Вашей письменной характеристики моего творчества, идущей вразрез Вашей кулуарной оговорке. Надеюсь, что и Вы поступили бы точно так же. С неизменным уважением –
Каркай Икс Сибино!»

     72

Аэропорт. Лина улетает. Провожающие – я, Ася и работник интерната. Интернатовская администрация отправляет еще троих детей. Самый юный из них, галантный и шустрый, уличен в алкоголизме – об этом мы узнали со слов Лины. Другой отчислен за самовольные отлучки. Третий  ребенок – девочка такого же примерно возраста, как и Лина. Она воровала у своих товарищей деньги и вещи. Была поймана на месте преступления самими детьми. Жестоко ими избита. После этого тронулась умом. В Израиль вызвали отца. Он прилетел немедленно и сейчас молчаливый и подавленный возвращается вместе с дочкой домой. Таня, так звали эту девочку, сидела на чемодане и, посматривая на отца, то смеялась, то плакала без всякой на то видимой причины.


     73

Сегодня поступило сообщение, что Горбачев сложил свои полномочия президента  великой державы, поскольку таковой больше не существует. Советский Союз распался на ряд суверенных государств.

______________
Ссылки на переходы:

http://proza.ru/2009/11/12/1514 < Продолжение восьмое

Эпилог > http://proza.ru/2009/11/13/46