Город, части xxii-xxv

XXII.
Так мы и сидели молча с вороной, уставившись друг на друга. Кто ж знал, что ее тоже отправят – «в гости» вместе со мной? При этом у меня  сложилось очень стойкое впечатление, что птица сама этого не ожидала.
Это была странная ворона – она не стала летать по всей комнате, биться клювом в стекло, каркать и разбрасывать мои вещи, пытаясь где-нибудь сесть, как повела бы себя любая другая нормальная ворона. Как будто бы это была и та птица из того мира, и другая – новая. Одновременно.
- Крекер будешь? – Устало спросила я. Голова раскалывалась, и на затылке уже обнаружилась хорошая такая шишка. – Пошли на кухню, найдем чего тебе перекусить.
Крекеры лопала у меня соседка. Но я надеюсь, что пропажи одного она не заметит?
Раскрошив парочку на подоконнике, я деловито залезла в холодильник – там обязательно должна найтись бутылка минералки – чтобы приложить холодное к шишке. Уже как-то даже и не удивительно, что все ссадины, шишки и синяки, полученные там, оказывается на мне – здесь.
Ворона лупоглазо таращилась на меня, но есть ничего не спешила. Я пожала плечами и села на табурет. Не хочет – пускай ходит голодная, фиг потом чего допросится.
- Ну и что ты здесь делаешь, а, птица? – Отрешенно спросила я. Бессмысленно. Потому что не ответит. Не может.
- Будем теперь вместе жить – не тужить? – Ворона поглядела на меня одним глазом и клюнула печенье первый раз. Видимо – да, будем. Она ведь никуда не торопится.
- Ну и как мне тебя звать? – Я поставила бутылку и подошла к окну. Шишка болела, но уже не так сильно.
- А давай назовем тебя Марфой? – Ворона покосилась на меня. Мол, чего это ты удумала? Но так ничего и не сказала.
- Точно, будешь Марфой! А что? Вполне себе такое воронье имя. Или есть другие предложения? – И я улыбнулась, уповая на молчаливость своей новой соседки…
… А в сердце упругими толчками растекалась боль, гнилью по венам гнались страхи. И мне так хотелось спрятать их от себя, самой забиться в угол, если их загнать не получится, укутаться в шерстяной разодранный шарф и - хоть на какой-то момент - забыть. Терять человека – больно. Еще больнее – знать, что потерял по своей вине…
Еще в тот день, когда все произошло,  я долго сидела перед красным допотопным телефоном и обзванивала больницы. Трубка шипела, заклеенная скотчем, и каждый раз выдавала одно и тоже: «В услугах уборщицы не нуждаемся». Глотала злые слезы, дышала на замерзшие руки – ни о каком отоплении наше ЖЕУ еще не задумывалось.
Вечером уже, проклиная себя за бурчащий желудок, топала в магазин. Смотрела на голые деревья, хлюпала по лужам. Марфа предусмотрительно летела рядом. Рядом, в нескольких шагах, вывеской мазнула платная хирургия. Марфа каркнула, привлекая внимание. Да, туда мы почему-то не звонили.
На полу, на белом больничном кафеле дорогой клиники, неровным от каталки следом, тянулась бордовая жидкость. Капля за каплей, иногда размазанная рефленной подошвой, по длинному коридору. Администраторша зашивалась. По-другому и не скажешь, так яростно она перебирала документы, что-то громко отвечая по телефону. Прическа растрепалась, макияж поплыл от пота. Странно, а здесь отопление дали…
По приемной туда-сюда ходили люди, много. Даже как-то странно. Я бы никогда не подумала, что платные хирургии пользуются такой большой популярностью. Какой-то мужчина, нервничая и даже не замечая, пару раз наступал на кровавый след, разнося по приемной красные пятна.
Я нерешительно замерла на пороге – тут и без меня, кажется, хлопот хватает.
- Девушка! – Громко крикнула администраторша. – Это вы – наша новая уборщица?
Я нерешительно кивнула.
- Переодевайтесь! Подсобка прямо по коридору и налево! И начните с приемной, я вас умоляю! – и тут же вернулась к своему телефону, что-то продолжая перебирать и яростно вдалбливать кому-то какие-то проблемы.
Натолкнувшись на мерящего комнату мужчину, я чуть ли не вскрикнула. Передо мной стоял отец Биста.

XXIII.
В тишине подсобки – шипение сигарет. Администраторша выкуривала последнюю перед тем, как пойти домой. Она приветливо помахала, подсветив темноту красным тлеющим огоньком. Сегодня у меня смена в конце рабочего дня, за мной закроет уже охранник, если буду выходить с черного хода.
Тогда, две недели назад, перед тем как впервые в жизни оттирать кровь с пола – чью? – я натолкнулась на отца Биста. Это он тогда нервно мерил комнату шагами, ожидая чего-то. Это у него на пиджаке засыхали цветами бордовые пятна.
- Девочка? – Удивленно сжал мое плечо. Темно-русая челка прилипла ко лбу. Капилляры в глазах полопались. И губы пересохли. Его лихорадило.
- Здравствуйте, - едва слышно тогда выдохнула я. Боже, как же было страшно услышать, кто оказался здесь, в больнице. Чья кровь – на рукавах и карманах?
- Бист? – Он даже не поморщился, как делал всегда, слыша наши прозвища. Только резко отмахнулся. И сразу – чуть легче стало дышать, чуть отпустило сердце. И ватой заложило уши. Пока его отец что-то говорил, я с радостью и горечью осознавала, что он жив, что это не к нему пришла… беда. Какой бы она ни была. Потом – тут же – с живой кровью толчком в сердце пришла чужая боль. А ведь кому-то плохо. Кто-то другой – там. Кто-то другой – не я – будет сегодня плакать…
И только позже, дня через два, когда я мыла полы перед палатой какого-то подростка, я снова увидела отца Биста. Родственник. Просто какой-то мальчишка. Живой. С переломанными ногами, сложенными усердными докторами по частям. А кровь текла из перебитой артерии…
Боль была. Она осталась вместе со мной. Было и болезненное облегчение. И сладость от ощущения, что это оказался не ты, друг. И стыд, оттого что, сама, не хотев, пожелала кому-то горя.
- Как там Бист? – Отжимая тряпку, поинтересовалась я. Его отец поморщился. Он не очень-то любил меня, ему в этом и не было никакой нужды. Мы и виделись всего пару раз – случайные встречи, случайное знакомство. Нежелательное для друга, по словам его же отца. Что ж, иногородняя девочка, одевающаяся в неформальское тряпье и сама зарабатывающая себе на жизнь – это ли чета его сыну?
- Я уже говорил вам, что нет нужды при мне называть моего сына этим именем, - одернул он меня. Я улыбнулась швабре. Как мило с его стороны мне это напомнить. – Да, у него все в порядке, учится. И раз не общается с вами, то, видимо, решил сменить свою точку зрения по поводу вашей персоны. И правильно сделал, - улыбнувшись мне на прощание, он с видимым удовольствием наследил по вымытому полу.
Мы со шваброй тоже улыбнулись и критически оглядели поле деятельности. Пускай что хочет, то и делает. Главное – он почему-то до сих пор не знает, что произошло… У Биста уже который день молчит телефон. Я звоню ему каждый день, надеясь, что все же он возьмет трубку. В ответ – только стоны сети. Да, когда он вернется, у него будет рекордное количество пропущенных вызовов…
… Выныривая из темноты, застегиваю куртку на горле, тяну ее повыше, чтобы закрыла голую шею от холодного воздуха. Шагаю вниз, в кругляш света, привычно бросаю взгляд на ближайшее дерево – там должна сидеть Марфа, уже нагулявшая свою дневную норму и изрядно проголодавшуюся. Марфы нет. Что ж, птица действительно поразительно умная – сама найдет дорогу домой, а мне ждать ее – холодно…
Метров через десять слышу хлопанье крыльев за спиной (вечером в переходах всегда поразительно тихо, а меня, видимо, так ничему и не научил тот случай с маньяком), на плечо что-то быстро соскальзывает. Шарф. Сиренево-голубой, теплый и уютный. Марфа довольно каркает мне под ухо и улетает вперед.
- Это что же такое, понимаешь?! – На меня налетает толстая запыхавшаяся тетка, и с силой отбирает у меня шарф, почему-то цепляясь за рукав моей куртки с намерением и его оторвать тоже.
- Женщина! Отцепитесь от меня! – Выдергиваю свой рукав из ее загребущих лапок.
- Это что же твориться-то! Средь бела дня какое-то поганое воронье утаскивает у меня шарф прямо с прилавка, а воровка даже убегать не собирается! – Гневно поджимая губы, она сдергивает с меня шарф, при этом роняя еще и мою шапку.
- Прекратите обзываться! Я у вас шарф не крала! – Тянусь вниз, взять свою шапку, вместо этого получаю пинок под попу и носом пребольно утыкаюсь в асфальт. – Ну, знаете ли, это форменное безобразие! – Поднимаю глаза и натыкаюсь на скалящуюся рожу этой тетки. Ухмыляется она не долго, потому что Марфа с громким карканьем налетает на эту тетку и начинает атаковать ее голову. Растрепав прическу и наоравшись вдоволь, тетка унеслась из перехода, позабыв про шарфик. Хм, а курточку-то Марфа ей тоже успела подпортить – белый приятный сюрприз живописно растекался по спине. Улыбнувшись восторжествовавшей справедливости, подбираю шарф. В другой бы ситуации я бы даже и не подумала его взять, но тут… Пускай считает это моей моральной компенсацией за то, что толкнула меня на землю.
Со смешком выбежала из перехода.
- Ну ты Марфа и даешь! Стащила шарфик! У нас, вообще-то, принято за это платить! – С улыбкой разъяснила я своей плутовке, весело шлепая по улице. Почему-то хотелось глупо кружиться по растоптанным листьям и заглядываться на луну. Ворона летала вокруг и задиристо подкаркивала. – Но за шарфик все равно спасибо… - И заливисто смеясь, в кои-то веки, побежала домой.

XXIV.
- Ну и что ты смеешься? – Парень стоял возле разбитого фонаря, окруженного облезлыми осенними деревьями, будто выдранными из парка. Пятиэтажные здания тенями выдвигались из темноты, подступали к деревьям. А руки - в карманах черного пальто, и лицо закрывает челка.
Смех замер уже где-то в районе горла, а добытый шарф стал новой удавкой.
- Карр, тьфу ты блин! Привыкла… - ворона вылетела из подворотни, покружила немного вокруг и целенаправленно устремилась вперед по улице. Туда, где деревья утопали в лиловом, подсвеченном тумане. Парень хмыкнул и медленно пошел вслед за птицей. Из дымки лукаво вынырнул зверек, лисья мордочка жмурилась, как от удовольствия. Хозяин домой возвращался. Проходя мимо, он погладил зверька, а тот, тут же, то появляясь, то пропадая, заюлил под ногами, норовя преданно потереться полупрозрачной мордочкой о ноги.
Я вздохнула и поплелась следом, в привычный брусчатый мирок с желто-синими фонарями, пропадающими пепелищами и пустыми окнами чужих домов.
- Опять забылась, да, детка? – Не оборачиваясь, резанул по живому. Выудил из кармана пачку сигарет, рыжим огоньком мелькнула зажигалка. Дымка осветилась искрой света.
- Бист не курит, - пытаюсь чуть ускорить шаг, а то сама себе напоминаю провинившуюся болонку. Хмыкает в ответ:
- Я тоже. – И затягивается. Раздраженно нагоняю его, он обдает меня дымом, а зверек шкодливо тянет меня за новый шарф. И чего мои шарфы всем так нравятся?!
Хватаю за рукав и останавливаю. Хватит уже играть в кошки-мышки, я тебя поймала.
Чужая ухмылка на родном лице. И с расстановкой подносит сигарету к сухим губам, вновь с удовольствием затягивается. А в глазах - переплавленный коктейль из синего и серо-голубого, застывшие обиженные льдинки.
- Идем, девочка, - кривится рот в непонятной усмешке и сапоги уже стучат по мостовой, хотя сам Город еще не проступил из этой светящейся дымки. – Смотри, внимательно. Город сам тебе хочет показать кое-что.
Слева от нас – звон разбитого стекла, какие-то крики и отчаянный визг. Из дымки в разодранной юбке с растрепанной прической выбегает девчонка. Сломанные каблуки, расплывшаяся от слез тушь… Она еще пытается кричать, пытается убегать. Проносится прямо перед нами, не замечая. Секундами позже – сквозь нас – нагоняя ревущую девчонку, пробегают дебоширы. Мальчишки, не бритоголовые уроды, а просто заигравшиеся подростки, слишком пьяные не от спиртного, а от желаемой власти.
Делаю шаг вправо, хотя и понимаю, что помочь девчонке ничем не смогу. Хотя бы потому, что она одета – по-летнему, а сейчас – глубокая осень. Мне страшно. Я знаю, что это такое – когда за тобой кто-то гонится… Тут же – волной очередного ужаса – из дымки накатывают крики пойманной. А потом, как закупорив сосуд – тишина.
Ежусь и боюсь даже представить, что же могло случиться с девчонкой. Непрошенные воспоминания лезут в голову, хочется спрятаться хоть где-нибудь, чтобы не помнить.
- Не отвлекайся. Мы только начали.
Проходим вперед, я уже едва вижу брусчатку под ногами. Теперь – справа истошный кошачий ор, и на мгновения расступается дымка. Двое мужчин, одетых в какое-то грязное тряпье, силками поймали кота. Животина упирается, громко мяучит… И скрывается в лиловом мареве. А потом, на столько близко, как на ушко:
- И вонючее же мясо! Видать его одной только рыбой кормили…
Останавливаюсь. Не могу больше сделать и шага. Я не хочу этого знать! Мне это не нужно!
Дымка сгущается, обхватывает меня, успокаивает-убаюкивает. Просит сделать еще пару шагов. Двинуться вперед? Да зачем? Чтобы опять прочувствовать эту боль? Чужую, не мою?
Учитель возвращается, протягивает мне руку. Холодные, жесткие пальцы тянут вперед. Не просят и не уговаривают, как делает это Город. Приказывают. Заставляют.
Ноги не слушаются меня, пытаюсь сделать шаг, спотыкаюсь и падаю прямо на Биста.
- Я не хочу больше идти, ну пожалуйста… - шепчу я, утыкаясь ему в спину, обхватываю руками и ближе прижимаюсь. – Бист…
- Мы должны, прости… - С болью в голосе отзывается он. – Не бойся, я с тобой.
Аккуратно берет меня за ладошку, теплые пальцы осторожно переплетаются с моими. Зовет за собой…
Проходим пару метров – или мне только кажется, что мы прошли? я совсем запуталась… - и до нас начинает долетать какой-то невнятный шепот, отчаянно что-то просящий, умоляющий.
- Боооже, ну ты же знаешь, что я тебе все обязательно отдам, только дай… Ну дай хоть половинку, хоть немножко… Ну ты же видишь, как меня корежит! – Из всего силуэта проступают только одни лишь руки. Скрюченные, трясущиеся, в каких-то пятнах… - Урод…
Шумят голоса, плюются, ругаются матом, кричат, бьют окна. Потом из марева к нам начинают тянуться руки, скрюченные пальцы, хватают за одежду, рвут в клочья… Вырываемся - теперь я сама уже крепко держусь за Биста, ни за что не отпущу - и ускоряю шаг.
И серый пепел опять кружится в воздухе, а под ногами стонет земля. Пепелище. Другое

XXV.
Учитель трет переносицу, глубоко вздыхает и ни в коем случае не делает ни шагу. И на меня предупреждающе так глянул – чтоб не смела. Знали-плавали, ворона-Марфа научила уже. Позади нас, быстрыми темпами, с пепелища улепетывает, тихо поскуливая, наш зверек. Будто бы чувствует и старается ни в коем случае не трогать разболевшуюся землю своими невесомыми лапками.
- Посмотри, как ему больно… - Учитель обводит взглядом раскинувшееся под ногами пепелище. Земля дыбится, от нее идет жар, а стоны – вибрацией отдаются по всему телу. Кто же так стонать может? Кому так больно там, под землей? Смотрю под ноги. Я стою прямо на самом краю – вот сделаю шаг, и окажусь на оголенной, как провод, земле, на живой ране, выгоревшем ожоге… Даже видно, где плитку слизал жаркий огонь, тонкая граница, черным неровным пеплом омывающая края. А за ней – просто черная ткань стянувшейся «кожицы». И редкие то ли вздохи, то ли стоны…
Презрительно морщит нос:
- А знаешь, кто это все сделал? Нет? Не догадываешься? – И поджимает губы. Потом не выдерживает, и в отчаянии хватается за голову, - Да те уроды, что Город тебе сам показывал! Людишки, жители, блин! Букашки, которых давить надо, как тараканов! – Он делает пару шагов назад, чтобы ни в коем случае не наступить, топчется на месте. В глазах – непривычная боль, страдание, сопереживание и жалость. Столько много эмоций, что, кажется, можно запросто захлебнуться, если он сейчас начнет смотреть в глаза.
- Вот черт! – Отворачивается от пепелища, глядит себе под ноги. А земля жалобно стонет. У него, от очередного этого протяжного едва слышимого стона, сводит судорогой шею, плечи опускаются…
- Знаешь, а ведь именно для этого, для этого тебя делают Хранителем Города! Чтобы ты не допускала таких вот Пепелищ! Или вылечивала бы свой Город, чтобы он не страдал, да и мы вместе с ним! – Еще чуть-чуть и Учитель бы сорвался на крик. А я стояла и молчала. И потом:
- Отпустите Биста. Ну пожалуйста… И я сделаю все, чтобы вы ни сказали! Захотите, чтобы я вылечила Город – вылечу, ну сделайте хоть что-нибудь, чтобы он смог вернуться в мой мир! – Щеки горят от горячих просьб, глупых увещеваний, надежд и слов. Очередная смесь, которую тянет выплеснуть на этого человека. Может на этот раз, слова – правильные? И он его отпустит?
Смотрит холодно, будто хочет обжечь своими глазами, чьи цвета я смешала по какой-то глупой неосторожности. Слила воедино.
- Вроде, не дура, должна понимать, что так просто такие дела не решаются. – Вспышка гнева совсем иссякла. Теперь он спокойный и уверенный. Холодный и бесстрастный. Как и полагается быть Учителю. Он опять загнал Биста поглубже в себя… - А теперь вперед, девочка. Ты должна сама вылечить свой Город. Твой первый шаг, чтобы стать Хранительницей.
Он выжидающе замер. Сощурил глаза.
- И что же ты не идешь? Я же сказал – вперед! – Глупо не поддаваться приказам этого человека. Ведь у него – самый дорогой…друг. Идти вперед, значит? Прямо по земле?
Аккуратно опускаю ногу в тяжелом ботинке на землю, тут же слышу стон, чувствую его всем телом. Оглядываюсь назад, тот взглядом показывает – иди. Хотя, где-то в глубине души он и готов разорвать меня на клочья только потому, что я опять причиняю боль Городу… Делаю несколько шагов, стараюсь быстрее пройти. А что дальше? Что дальше мне делать? Ведь Учитель мне ничего не сказал. Иду. Стоны превращаются в крики, все тело уже бьет дрожью, потом резкой судорогой сводит ногу, и я падаю, как подкошенная. Боль в сведенных пальцах – еще ничто по сравнению с тем, что чувствует рана самого Города оттого, что я лежу на ней…
Закрыть глаза. Не думать и не слушать. Слишком, чтобы все это было правдой. Всполохи жадной боли жгутами укутывают мое тело, врезаются в него, привязывают меня к себе и пытаются проникнуть внутрь меня. Въестся, вгрызстся… Точно также, как делают это люди из того моего города…
Лежу, раскинув руки и чувствую, как голубое небо застилает черное марево.
Что там Марфа говорила? Я для Города – обезболивающее, передвижная аптечка, да? Что, попользуют и выкинут?..