Как я публиковалась или лохотрон по-белорусски

   Было дело за несколько лет до 60 годовщины освобождения Белоруссии от фашистской оккупации. Это было время, когда я не утратила веры в свое литературное обаяние (и нелитературное тож). Золотое время!
И попутал меня нечистый, приняв облик старой школьной подруги.
 
  - А не написать ли тебе  о своих героических предках? – выглянула из-за очков неувядающая  красавица Илона, после рюмочки сомнительного армянского коньяка  (из ближайшего супермаркета) она обрела творческое мышление. - Все равно время даром теряешь!

  Это она позавидовала моему досрочному выходу на пенсию. Хотя  я более чем на учительский стаж уже не чувствовала себя к тому времени способной ни на что.  Завидовать было нечему. Но кому объяснишь? Только работавший в школе может оценить эффект  учителя.

  - Слушай, не отмахивайся! Я помню! Были времена, когда еще они занимали почетное место в Музее Великой Отечественной войны, - выразительно отчеканила Илона и опять направила очки на коньячную этикетку. –  Сейчас – не то. Ну, точно, местный розлив.
   Она подлила в каждую рюмку одинаковую порцию:
   - Так что, давай, подруга, за удачу!

   Когда музей на площади Свободы размещался,  портреты маслом, написанные народным художником Михаилом Савицким,  смущали меня ужасно во время ежегодных экскурсий школьников.  Просто потому что после произнесения экскурсоводом фамилии героев все взгляды уже были направлены на меня и, как я безошибочно ощущала, на мои нечиненые ботинки и приспущенные чулки, державшиеся на потертых резинках.
   Сегодня экспозиция изменена и  музей перенесен в новое здание, и планируется его новое переселение.
  Ясное дело, здание в самом центре города, посещаемое по разнарядке студентами, чаще всего военных училищ,  или редко-редко чудаками-приезжими, вполне  может начать приносить доходы, если его отдать под нечто значительно более привлекательное, чем преданья старины глубокой.

  В новой экспозиции, созданной по заказу новых власть предержащих, не нашлось места для представителей моей семьи. И в  какой-то момент своего развития, я и сама почувствовала, как меня круто развернуло на восстановление справедливости. А тут еще Илона со своим творческим порывом. Тем более,  обутая в китайские полуботинки на высоком каблуке, я полагала, что уж теперь-то внимание  будет направлено не на внешний фактор, а на глубокое внутреннее содержание…

И нечего заранее усмехаться, мои дорогие! Вы еще животики надорвете! При желании. Только каждому овощу – свое время, как говорят мудрые немцы.
Начнем со сбора материала. Все пять источников информации, то бишь мать и ее четыре сестры,  имели такие непохожие версии происходившего в их детстве-отрочестве-юности, что я отказалась от первоначального намерения сохранить документальную канву повествования.

   - Ты что, не помнишь отцовских рассказов? Я и то помню: в каждый праздник, как к тебе ни придешь, твой папаша наливал себе стаканчик, а из  нас патриотов воспитывал.

   Что рассказы! Я посмотрела сохранившиеся после смерти отца его бумаги: научная работа во фрагментах, а также наброски  неосуществленного художественного замысла –  и  поняла, что полной картины я воссоздать не сумею. Хотя бы потому, что браться за описание боев для женского дилетантизма, даже при всемилостивейшей помощи провиденья, - все равно что лжесвидетельствовать.

   Однако из взбалмошной головы уже не уходило – написать нечто.
Так и родилась небольшая  повесть о первых шагах подпольной организации, созданной при непосредственном участии моей матери, о рождении партизанского отряда, в дальнейшем выросшего в партизанскую бригаду, возглавленную моим отцом.

   Уф! Я, гордая свершившимся фактом, отвалилась от компьютера  с толстым пакетом бумаги, имевшим осчастливить соотечественников новыми свидетельствами патриотического движения на оккупированной в годы войны территории Белоруссии.

   - Ты понимаешь, Илонка, Ведь «Молодая гвардия» Александра Фадеева, написанная сразу после войны, оказалась интересна  для последующих поколений! А тут родная сторона, аналогично развивающиеся события, даже название хотели комсомольцы похожее дать своему движению: молодая гвардия. Это же так важно отметить! Черта поколения! А своеобразие как символично: первый  победный бой, боевое крещение отряда – происходит 9 мая! Это не моя выдумка – этому есть документальные свидетельства!

   Ах, я была переполнена иллюзиями.  Полагаю, что людям, пожившим более десятка лет, уже знакомо такое состояние. Счастливцы, конечно,  быстренько разбираются в обстановке, а если кому не повезло с развитием, то иллюзии становятся чем-то вроде заменителя духовности.

   - Не надоела  тебе эта набившая оскомину духовность? Духовность, духовность, без нее сегодня ни один лох не обходится. Забей! – Илона, имеющая в доме позднего младшего сына, свободно владела молодежным жаргоном.
   - Где у тебя коньяк стоит? Выпьем за завершение повести.  Выпьем и снова нальем!  Почему не армянский?
   - Почему? Потому что по уму. Вот к Боре пойдем, он, говорят,  из всех наших самый цепкий по бизнесу оказался, несмотря на школьный балл, - там и получишь настоящий. Тебе самой скоро контракта не продлят, а ты все девушкой, Минервой…

   - Да-а, - с удовольствием пропела Илона, - все фрейлиной Екатерины Первой. Пока зарплата полная. Так что духовность для меня неактуальна.

    Духовность – дело деликатного свойства.
Другое дело иллюзии. Их сохраняют долгое время, причем  исключительно те, кто пребывает в среде, насыщенной влиянием иллюзионистов. Птичий грипп, оказалось, победить легче, чем иллюзии  законопослушного народонаселения.
   - Забей, тебе говорят! Любая характеристика – всего лишь отражение опыта. Какой опыт у учительницы? Не смеши мои тапочки. Ты же только недавно жить начала! Первые шаги самостоятельные делаешь – а кругом народ опытный, поимей в виду. Иди и бди!
   И я пошла.

   Итак, я вошла в святилище, справа от входной двери в которое глаза доверчивого прохожего могли прочитать: СОЮЗ БЕЛОРУССКИХ ПИСАТЕЛЕЙ. Вахтер, очень серьезный мужчина на склоне всех своих заслуг, со значительным лицом и негромким голосом, произнес коротко: «Все там». При этом он указал то ли на небеса, то ли на второй этаж. Я вошла в первую распахнутую дверь и представилась как самопровозглашенная писательница. Трое присутствующих впились взглядами в мои каблуки, затем дама за центральным столом скептически рассмотрела мою крашеную стрижку  - и ничего больше. Они ждали пояснений.

   Я трепетала. Присутствующие назвались. Наверное, это были все известные белорусские писатели. Я не знала ни одной из этих фамилий. Тем хуже для меня. Деятели культуры, о которой мало что известно на самой ее родине, заслуживают большего интереса.

    Потом я узнала одного из них поближе. Это был Алесь Герасимович М. Он переселился из парадных кабинетов  в плохо освещенную кaморку под номером 302. Он приближался к своему шестидесятилетию, увенчанный лаврами советского происхождения, поощрительно улыбался, покровительственно трепал листы рукописи, обещал прочесть и оказать содействие в издании. За средства автора, конечно же. Со времен распада СССР в союзе писателей «все держится на энтузиазме, на одной только преданности литературе». Вот они все тут находятся чисто из привязанности к прежним традициям. Зарплаты никакой нет и не предвидится. (Я почувствовала себя пристыженной:  я только-только ушла на пенсию по выслуге, тунеядка почти. Еще даже возраста пенсионного не достигла. Беглая  училка).

   Трепет и опасение не соответствовать ожиданиям заставили меня кивать согласно на все предложения, которые я не до конца понимала – так они были неуловимо таинственны и доступны одновременно. Все можно опубликовать! Такое мастерски написанное произведение!  После публикации открывается перспектива войти в состав союза. А то и в редакционную коллегию журнала союза. Представьте, он так быстро, по нескольким вырванным из текста фразам  установил, каков масштаб нового дарования.  Недаром увенчан. Как можно? Нет, конечно, нельзя  не поверить! И «вполне недорого». Каких-нибудь 200 долларов. (Это, заметьте, уже  более 10 лет прошло, кто понимает в  финансах, знает, что тогда это для белорусов были за деньги).

   Год я откладывала-откладывала  и набрала-таки названную сумму. Пришла опять. Меня уже не помнили. Все повторилось. Только сумма стала в полтора раза побольше. И глаза Алеся Герасимовича - еще ласковее.
А годовщина освобождения – вот она! Тетушки от нетерпения неожиданно даже совпали в некоторых деталях своих воспоминаний.  Надо спешить! Иначе довспоминаются до того, что вместо шедевра, полного художественного вымысла, придется документальную прозу создавать.

   Слава Богу, подвернулась возможность почасового приработка в институте. Долой пудру, долой помаду, хватит пока каблуков – решительно заплатила аванс 200 долларов и, как договорились, через месяц после этого пришла за рецензией.

   Увы, у босса времени не хватило. Очень занят. Кроме него, практически и работать некому. Все на нем одном только и держится. Но ничего, еще немного – дело двинется. Делать нечего, я ушла еще на месяц. Так повторялось более полугода. Когда я обнаружила, что к празднику Победы есть опасность  не успеть  с подарком моим героическим родственницам, я  напомнила о том, что сроки истекают. В ответ услышала, что такое замечательное произведение обязательно будет опубликовано, но только для книжки его маловато одного, надо еще парочку-другую повестей или рассказов присоединить. Что тут делать! У меня были наготове наброски – я завершила все  в несколько дней и принесла – пожалуйста!  Алесь потряс сединами, подивился моей прыти и охотно взял все материалы для редактирования, напомнив, что, соответственно, редакция этих произведений потребует отдельной платы. Можно не прямо сейчас – дел по горло и без работы по редактуре – с неделю рукопись полежит,  он не возьмется за неё, а там:
- И деньги принесете, и рукопись тогда начну разбирать.

   Как пионер на Вахту памяти, ходила я в назначенные дни в комнату номер 302.
Редактор он оказался чудный! Свой текст я не узнавала временами абсолютно. Белорусскоязычный редактор, принадлежащий к иной этнокультурной среде, подогнал текст под собственное миропонимание и мировидение. Тут я восстала. Денег назад, естественно, никто мне не отдал. Распечатанный текст, около 300 страниц, тоже. Мне предложен был новый вариант текста, как улучшенный и вполне готовый к печати, и его электронная версия.

   Почему я не плюнула в глаза мошеннику? (Этот вопрос был  бы  закономерен в устах здравомыслящей Илоны. Однако  ее не было близко – она сидела у постели больной матери и выслушивала  совсем другие истории из прошлого. Тоже достойные если не кисти Айвазовского,  так уж точно – компьютерной обработки.)

   Почему не выбранила  по давней русскоязычной традиции? Знаете, этого здоровые люди понять не могут. Сегодня я не была бы так сдержанна. Но тогда я уже имела работу – выброшенные деньги меня если и взволновали, то  уж не больше, чем потраченное даром время. Слава Богу, в моем (дочкином) компьютере сохранился мой текст в его первоначальном виде. Но работать снова над редактурой, корректурой - это время!

    Я бросилась за помощью поочередно во все редакции, которые встречались на пути от работы до дома – их оказалось четыре. Мне повезло. Если бы их было больше, я бы осталась голой и босой, по последней сценической моде. Да и то, на купальник бы, может, тоже не имела бы средств. Потому что  везде охотно  брались все сделать. А как же. Уровень мастерства автора все оценивали высоко. Все предприниматели прошли курс первой психологической подготовки. С клиентом говорить научились.

   - Вот только некоторые замечания редактора и корректора надо все же оплатить. Ничего-ничего, что автор – бывшая учительница русского языка, - 
подмигивал издатель. - Мы все знаем этих учительниц. Сами учились когда-то кой-чему.
 
  Я согласно склоняла повинную голову: да, многие мои искренне преданные ученики не вынесли ничего из моих вдохновенных уроков. Надо думать, что вследствие врожденной честности, не позволяющей брать чужого. А русский язык был для подавляющего большинства абсолютно чужд. Зато, как показало время и весело рассказывала Илона, они-то и позанимали жердочки, позволяющие им и высоко сидеть и далеко глядеть. Так что все пирожки были у них под контролем.
   - С какой стати твои бывшие ученики  будут сегодня о тебе печься или просто замечать тебя,- с удовольствием поднимала на свет новый коньячный фужер, ее собственный подарок мне в день рождения, Илона. Она умела извлекать наслаждение из самой малой мелочи. А коньяк был на исходе. На новый спасительный напиток  теперь не хватало средств – все уходило на издание рукописи. – С какой стати? Ты их давно прошедшее неприятное воспоминание. Пьем однако за успех! Намерения воплощаются при позитивном к ним отношении.                Что   тут возражать?
   Жаль,  моя мудрая Илона, никогда – слава Богу - не переступавшая порога  учительской, свободная от тысяч предрассудков, связанных с профессией советского педагога,  углубилась в семейные проблемы.  И надолго вынужденно оставляла меня без присмотра. А я искала понимания все у новых осанистых и приземистых, громкоголосых и тихих, быстроглазых и обладателей остановившегося (имевшего быть проницательным)  взгляда.

  - Ну, уважаемая, по-русски не говорят: «их есть у меня». Следует писать «они у меня есть», - очередной редактор бросал на меня снисходительный взгляд. – А это что за выражение: «говорили,  что директорствовал где-то в колонии»? Надо бы знать предмет изображения, коль беретесь писать: в колонии нет директора, есть начальник.
   Что я могла объяснить человеку, имеющему за спиной школу милиции,  о несобственно прямой речи, о необходимости создать иллюзию разговорного навыка  определенной среды обитания?
 
   Я топала дальше.
   И наконец притопала в издательство «Иванофф». Владелец оказался внимательным, немногословным, деловитым, сравнительно молодым обладателем намечающегося брюшка, словом,  представительным человеком. Значит без предрассудков, решила я. В этом  я не ошиблась. Он сразу сказал, что редактировать, если я не хочу, он не станет. Текст вполне подходящ, а редактор у него один и загружен достаточно. С корректурой, тоже, коль я учительница, настаивать не стал. Единственно, что формальности по оплате этих услуг соблюсти все же надо. И, в отличие от предшественников, он выписал мне квитанцию, с которой я отправилась в сберкассу  и, к моему изумлению, заплатила раза в три меньше, чем брал с меня каждый из прежних златоустов-издателей. Я сделала глубокий вдох. Потом – выдох. И поклялась себе, что Илоне об этом не проболтаюсь. Она же предупреждала: «Бди!»
 
   Близок час победы! Не моей, как оказалось, пока что. А Дня победы, к которому мне следовало завершить создание эксклюзивного подарка родственникам. Ну и, по возможности, распространение необходимого для воспитания молодежи источника интересных сведений из недавнего прошлого нашей быстроразвивающейся страны.
Сроки, назначенные на печатание моей становившейся для меня все дороже рукописи, совпали с избирательной кампанией. Издательства закрывались на время аудиторских проверок, на ремонт принтеров и проч. и проч. «Иванофф» сокрушенно просил переждать трудные времена. Это меня не удивило, я внутренне была готова, несмотря на позитивные намерения. В моей республике человек только предполагает, а располагает некая высшая сила... Хотя и не божественная, но могуществом обладающая неограниченным.

  Случайно, идя с центрального рынка, увидела я табличку над входом в приличного вида здание: «Полиграфическое училище».
- Это судьба! Иди, не медли, твоя вещь - для молодежи, они ухватятся за твое предложение, -  голос Илоны  был то ли озабоченным, то ли ироничным, я уже перестала различать оттенки интонаций собеседников. У меня развился навык соблюдения правильности словоупотребления – и только.
Илона произносила слова правильно. Я послушалась.

   Директор училища, приятная молодая женщина – не более 40 лет –  от войны отстоявшая не менее, чем на поколение, рукопись взяла с неподдельным интересом. А через несколько дней позвонила мне сама:
  - Вы поймите, - говорила она мне, - такой непривычный подход к изображению партизанского движения…  Эти поляки… Роль  евреев… Все нестандартно, я бы с радостью взяла в работу. Но вы поймите, я отвечаю за весь коллектив училища…  А сейчас – не время.

   Ну и ладно. В конце концов, у меня тоже денег не полные закрома.  Оно, конечно, негоже экономить на любви к Родине и родственникам. Но обстоятельства не позволяют.
Осчастливить Родину не удавалось.  Приходилось ждать.

   Все проходит. Прошли и выборы. Возобновили работу издательства. «Иванофф» стал отвечать на звонки. Теперь он был занят еще более, чем прежде, но время нашел.
  - Если хотите так срочно, я договорюсь в типографии моей знакомой Сливовой.  Без оформления, конечно,  лишних бумаг. У вас все готово? Даже и обложка есть.  О, это ваша младшая так рисует?  Замечательно. Шрифт я сам подберу. Деньги у вас собой?
 
   Наконец-то!
Сто экземпляров книги были упакованы прочной оберточной бумагой. «Иванофф»  отсчитал 8 штук для распространения по неким обязательным адресам, а остальное передал мне.

   На такси у меня уже не было денег. Я вывозила тюки в оберточной бумаге в течение нескольких дней. Когда я распечатала дома перевезенное, мне стал понятен напряженный взгляд издателя, этого достойного молодого человека, которому я досаждала почти неделю, заходя с работы за очередной партией книг.
   Почти вся партия была с изъянами. Небрежно изготовленная обложка не была покрыта защитным глянцем и выглядела совсем несолидно. Корешок проклеен так слабо, что при простом перелистывании страницы  порой вылетали, как испуганные  птицы из тесной клетки. И самое удивительное: те исправления, которые  я просила внести в текст и которые на моих глазах мой издатель собственноручно сделал, в книге учтены не были.
   Это уже из области непостижимого,  впрочем,  для меня,  как учительницы, привычного. То же самое происходило  некогда с исправляемыми мною ошибками моих учеников. Они воспроизводились всегда, обычно, постоянно.
 
   Илона сказала:
   - Главное, дело сделано.
Она положила в свою сумочку два экземпляра книги:
   - Это мне и еще кому-нибудь. Ну, целую тебя в макушку. До скорого.
До скорого это, при сложившихся обстоятельствах, не ранее, чем через полгода: дачный сезон, мать, муж, собака и – главное – отсутствие необходимости пасти меня. Ведь я  уже, по мнению Илоны,  приобрела определенный жизненный опыт. Вполне могла полгода продержаться.

   Новые испытания для молодого преклонного возраста автора оказались не менее волнующими. 
Что делать с оставшимися  девяноста экземплярами книги?
Хорошо, десять – подарок всем сестрам по серьгам, то бишь по книге. Ну и не только тетушкам-сестрам, но и моим собственным, родным и двоюродным.. А куда девать восемьдесят?

   Магазины брали только при условии авторского договора с «Белкнигой».  «Белкнига» находилась в таком глубоком подполье, что в случае вражеского набега её не обнаружили бы так за здорово живешь. Скажу лишь, что дорога туда выложена не благими намерениями, а обычными обломками старинного асфальта, на которых я оцарапала каблуки своих любимых изящных черных до похода в «Белкнигу» туфелек.
Интерьер поразил меня чистотой и пустотой помещений. Стенды были полузаполнены все больше учебной литературой.
  - А где можно увидеть художественную литературу? – в своей простоте спросила я.
  - Это не наш профиль, - ответила обложившаяся бумагами сухощавая дама в очках, даже не подняв головы от своего стола.
  - А к кому мне обратиться по поводу договора о продаже художественного издания? – я начала сожалеть о напрасно пострадавших каблуках.
Дама кивнула в сторону отгороженного стеллажами пространства слева от нее.

Мою книгу повертели в руках.  Что ли проверили на прочность?
- Любопытное название. Издатель нам знаком. Давайте ваш паспорт. Заполняйте бланк. Так. Распишитесь. Все. Вот по этим магазинам вы можете раздать  несколько штук. Всю партию у вас не возьмет никто. Автор неизвестен. Рекламы нет. Если вас интересует не прибыль, как вы говорите, а читатель, то попробуйте раздать по библиотекам. Они примут в подарок от автора несколько штук. Хотя  какой читатель сегодня? Он любит сенсации, сами понимаете.

  Ну что ж! Хотя бы денег не взяли. Что было удивительно. Но удивительно только для лохов, подобных убогим в отношении предпринимательства учительницам. Нормальный современный человек прежде чем приниматься за дело, изучает правила, по которым следует действовать. Вон «Иванофф»  собственного адвоката в издательстве держит, чтоб наверняка знать, когда и в какой валюте брать с клиента наличными, когда  - через сбербанк официально. Чтоб возить семью расслабляться  на Мертвое море, надо сперва напряженно пораскидывать умишком  нехилым…
А я что? Подарок! И быстро чтоб!
  Вот тебе и подарок. Тетки едва дождались. Зато уж досталось мне по полной программе.
  - Ты что это все перепутала, милая моя? Это же совсем не Фимка была, а Соня!
  - Какой Иван? Не знаю такого. У меня Сергей был связной!
  - С чего это ты нас в болото так прямо сразу загнала, это было уже после того, как…
  - Почему я Нинка? Меня Нина звали.
  - А что это у тебя всю победу обеспечили  кто угодно, а не белорусы?
  Я пыталась им напомнить, что воспоминания партизанского комбрига, то есть отца, содержат и факты и имена участников событий.  Но 60 лет под воздействием средств массовой информации оставили такой серьезный след в сознании моих героинь, что слово их бывшего командира, несмотря на то, что это было его научной работой, не возымело на них никакого действия.

  Что понимают вредные старухи в художественном творчестве? Надо сказать, я прежде думала, что мои старухи не вредные. Еще одна иллюзия была разгромлена. Только младшая тетка, почти подружка мне с детства, заметила:
  - С любовью написано.

  В завершение добавлю махонькую  деталь, узнаваемую, по-моему, для авторов. Если нет, то будьте  любезны  познакомиться.

  Когда я,  отдав книжки в несколько магазинов, позвонила одной из своих знакомых любительниц чтения с радостным известием о появлении моей книги в продаже и предложила ей подарить экземпляр  с автографом, она отказалась. Но спросила о цене. Я назвала цену. Она была в пять раз меньше реально потраченных мной денег.
  - Нескромно, - произнесла она.
Я положила трубку и забыла этот номер телефона.

Белорусский лохотрон разбудил во мне долго дремавшую гордость.