Вера и Верность

Вспышка резанула по глазам. На самом деле, конечно, это была вовсе не вспышка, а всего лишь спичка, но она буквально ослепила того, кто сидел в полной темноте за колченогим столом. Спичка эта подпалила папиросу, запахло самосадом. А потом, после первой жадной затяжки, раздался голос:
- Итак, кто тут у нас? Штабс-ротмистр Бравый. Андрей Михайлович. Конный лейб-гвардии полк, два ранения, боевые награды: орден святого Станислава третьей степени, орден святой Анны четвёртой степени на шпаге. Умён, способен реально оценивать обстановку и быстро принимать решения.
- С кем имею честь?
- Особо уполномоченный Ч.К. комиссар Челинский Степан Игнатьевич. Шесть лет тюрьмы, два года каторги, осуждён за политическое инакомыслие, - он вынул папиросу изо рта и сплюнул на пол, - освобождён досрочно. Революцией… Знаешь, зачем тебя сюда пригласили?
- Дурные же у Вас манеры, сударь, если Вы это называете "пригласили". - Невесело усмехнулся Бравый.
- Ты мне про манеры тут не начинай! - Озлился Челинский. - Я сын простого рабочего и по академьям не учился! Я, была б моя воля, таких, как ты...
Он докурил сигарету, успокаиваясь, и затушил окурок о стол. После этого зажёг керосиновую лампу и штабс-ротмистр смог разглядеть собеседника. Это был худой и даже измождённый человек. Вытянутое лицо его было изрыто оспинами. Над верхней губой тонкие, какие-то крысиные усики, бороды не было. На правой щеке след от недавнего ожога. Глаза то ли блёкло-голубые, то ли серые, смотрели так, что если было б дано этому человеку убивать взглядом - Бравый давно был бы мертвее мёртвого. Брови опалены, а между ними складка, характерная для людей, вечно чем-то недовольных. Та часть волос, что была видна из-под кожаной кепки, была коротко остриженной. Потёртая кожаная же куртка довершала образ этого чекиста.
Челинский положил руки на стол - на левой не хватало мизинца и половины безымянного - и наклонился к Андрею.
"Эх, руки связаны," - мелькнула мысль у Бравого и он перевёл взор на столешницу.
- На руку мою смотришь? Это немец штыком угостил.
- Испугать хотите? Не надо. Я и сам воевал.
- И где ты был?! В штабе отсиживался?! А я в окопах, на передовой.
- Мой полк не раз совершал рейды по тылам противника. А знаете, как здорово штурмовать батарею, защищенную пулемётами? – штабс-ротмистр Бравый облизнул пересохшие губы. - Знаете, сколько моих друзей там полегло?!
Степан Игнатьевич помолчал.
- Короче, Бравый, есть к тебе предложение.
- А ну-ка удивите.
- Переходи на сторону революции. Солдаты твои тебя рекомендовали, спасибо им скажешь потом. Так что получишь эскадрон под начало.
- А альтернатива какая?
- Чего?
- Альтернатива, говорю, какая?
- Ты заумными словами не сыпай, ты по-простому скажи. – Снова начал кипятиться комиссар.
- По-простому, так по-простому: а не перейду если?
- Тогда с тобой короткий разговор будет, - он щёлкнул пальцами и в дверной проём вошли два суровых матроса с обветренными лицами. На плечах у них были винтовки.
- Чего ж замолчал, штабс-ротмистр? Думаешь? Ну, подумай, подумай. Времени до утра тебе даю. - И уже матросам. - Уведите.
- Куда его?
- В камеру.
Матросы подняли Бравого и  бесцеремонно увели, даже скорее не увели, а утащили вниз.
Камера оказалась в подвале. Это была небольшая комната без окон как таовых и с решёткой вместо двери. Только небольшая отдушина высотой две ладони, да длинной пять и тоже забранная решёткой имелась под самым потолком и была единственным сообщением с внешним миром. Трудно было даже предположить, что здесь было до войны: для склада вроде бы места мало, да и сыро тут, а зачем ещё держать решётки в подвале штабс-ротмистр не знал. Стены, когда-то давным-давно побеленные, теперь покрывала плесень. Они были добротно выложены камнем. Решётка сделана из прутьев толщиной в большой палец. Андрей попробовал её раздвинуть – но тщетно.
"Мысли о побеге, кажется, можно оставить, – подумал узник, - остаётся лишь ждать своей доли".
В углу обнаружилась кучка полугнилой соломы. Туда штабс-ротмистр и сел спиной к холодной стене. Пока сквозь одежду это не чувствовалось, но Бравый знал, что скоро всё изменится. Он потёр рукой затылок и обнаружил там огромную шишку.
"Понятно теперь, как я тут оказался, только кто же мой таинственный благодетель?"
Мысли штабс-ротмистра потекли в другом направлении: что ответить на предложение комиссара? Продать честь и получить повышение или остаться верным присяге и умереть?
Отец, Михаил Васильевич Бравый, всегда говорил, что нет выше чести, чем верная служба тому, кому присягнул на верность. Это был недюжинного роста и силы мужчина в чёрном гусарском мундире. Когда он приезжал домой на побывку, собирал детвору со всего двора и катал на своём жеребце, не делая различий между своими детьми и чужими. Жеребец тот был подстать отцу: огромный и чёрный, но при этом детей он возил на себе с поистине царским достоинством и невероятной аккуратностью - Андрей Михайлович не помнил, чтобы хоть раз он взбрыкнул или сбросил какого-нибудь маленького седока.
Так вот отец, который и сам был потомственным офицером, был очень рад, когда сын решил пойти по его стопам. Он благословил Андрея перед уходом на войну и наказал чести своей не ронять и труса не праздновать.  И тот не праздновал.
Шестого августа одна тысяча девятьсот четырнадцатого при Каушене Андрей Михайлович был среди тех, кто в пешем строю, не ложась, атаковал немецкую батарею, прикрытую пулеметами. "За Веру, Царя и Отечество!" - разнеслось над полем боя, а затем его дополнило громогласное "ура!". Рядом гибли однополчане, но те, кто был ещё жив, упорно шли вперёд. И если бы не конная атака Лейб-эскадрона под командованием ротмистра Врангеля, в ходе которой погибли почти все офицеры эскадрона, приказ так и не был бы выполнен. Выжившие из тех, кто шёл в пешем строю, получили орден святой Анны четвёртой степени.
Когда Андрей, только получивший штабс-ротмистра, возвратился домой, отец сказал ему:
- Наша фамилия идёт от тысяча семьсот девятого года, когда под Полтавой наш предок Иван Афанасьевич, с десятью сослуживцами удерживал орудие на редуте и продолжал стрелять в окружении до прихода ковалерии. Тогда сам царь сказал: "Вот это бравый солдат! Отныне это твоя будет фамилия!" Я рад, сын, что ты не опозорил её...
Когда война закончилась, было много всего: притирание к новым сослуживцам, занявшим места погибших при Каушене; полевые конные учения; смотры и парады; пьянки и гульбища в Петербурге...
Всё было прекрасно и безоблачно, пока в марте тысяча девятьсот семнадцатого генерал-майор Картман не зачитал перед полком царский манифест об отречении. Это было ужасно: Богом данный император сам отказывается от престола. Никто не мог понять почему, что происходит, начались какие-то интриги, митинги...  Смутное время продолжалось до девятнадцатого декабря, когда первый дивизион полка был расформирован новым правительством, а второй самораспустился.  То, что началось после этого даже смутным временем назвать нельзя - это просто мрак...
Армия умирала, а вместе с ней умирала и гвардия.
Штабс-ротмистр Бравый решил прорываться на Дон, где генерал Деникин собирал Добровольческую армию. К нему присоединился вахмистр и девять низших чинов эскадрона. Как-то вечером они остановились в лесу у костерка... а проснулся Бравый уже здесь, в погружённой в абсолютную темноту комнате.
Вдруг ему вспомнились слова из гимна  Александрийского пятого гусарского полка, в котором служил в своё время отец, тех самых "черных гусаров":
...Ты не плачь, не горюй,
Моя дорогая!
Коль убьют, позабудь —
Знать, судьба такая…
Наталья Сергеевна, простите, не увижу я больше Вас…
Наталья Сергеевна Горькова, дочь старого друга отца, была первой и единственной любовью Бравого. Среднего роста, хрупкая, словно тростинка, светло-русая, с огромными живыми карими глазами. Они не успели дать друг другу обетов, но это не мешало им планировать свадьбу. Проклятая революция смешала все планы, хотя, нет, не просто смешала, а растоптала и уничтожила. А ведь всё могло быть иначе: дом, большая и дружная семья, трое, нет, пятеро ребятишек, самовар, праздники вместе, гостинцы из командировок...
Нет теперь этого, и не будет.
Много о чём он ещё передумал, многое вспомнил и решил для себя, какой ответ даст красному комиссару Челинскому.
Рассвет забросил несколько солнечных лучей через жалкое подобие окошка.
"Уже скоро".
Это скоро наступило минут через двадцать пять. Раздался стук сапог по камню.
"А вот и они".
Со скрипом отворилась дверь, и в импровизированную камеру вошёл вчерашний собеседник Андрея Михайловича в сопровождении матросов.
- Ну, чего надумал?
- Не пойду я к тебе.
- Зря. Ну, ты сам выбрал. – Пожал плечами Челинский. – Взять его.
Матросы привычно уже подхватили штабс-ротмистра под руки. Тот попытался сопротивляться, но со связанными руками достойного отпора оказать не смог.
Солнце светило прямо в глаза и слепило почище давешней спички в темноте. Матросы и солдаты куда-то тащили брёвна. Неподалёку раздавался стук топора. Ещё около десятка солдат ходили по двору усадьбы, по всей видимости, отлынивая от работы. Квохтали куры. Невдалеке разрывалась собака, сходящая с ума от огромного количества чужих людей. Раздался выстрел, собака заскулила и затихла.
- Последнее желание есть? – Спросил чекист.
- Есть. Помолиться хочу.
- Ну, молись.
Штабс-ротмистр преклонил колена, склонил голову и прошептал:
- Отче наш, Иже еси на небеси! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь; и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должникам нашим; и не введи нас во искушение, но избави нас от лукаваго. Яко твоё есть царство и Сила и Слава ныне и присно и вовеки веков. Аминь.
Он перекрестился и встал.
- Готов? Ну, пошли тогда.
Матросы оттащили Андрея за дом и поставили к стене. Расстрельная команда уже была тут. Каково же было его удивление, когда он обнаружил знакомые лица в форме Конного лейб-гвардии полка.
- Федька? – Узнал Бравый.
- Я, ваше благородие. – Опустил голову к земле тот.
"Так вот, кто меня по затылку-то огрел, да к красным доставил". - Догадался Бравый по тому, как Федька потупил взор и покраснел.
- Вахмистр! – Обратил на себя внимание специальный уполномоченный. – Перед тобой враг революции. Приказываю расстрелять. Командуйте отделением.
- Никак не могу… - это ж Андрей Михайлович! – Он зажмурился и замотал головой.
- Я говорил, что ты должен делом доказать свою преданность делу революции? Так доказывай или сам рядом встанешь! – Челинский достал маузер из кобуры и приставил его к виску Федьки. Свободные от работы солдаты стали стягиваться к ним.
- Стреляй, Федька, - вдруг услышал зажмурившийся мужик.
От удивления он широко раскрыл глаза. Стоящий напротив него высокий брюнет с традиционными для конногвардейцев усиками не испытывал страха или настолько глубоко прятал его в своей душе, что другие не могли увидеть даже тени. Штабс-ротмистр посмотрел вахмистру в лицо и повторил:
- Стреляй, Федька. И вы тоже стреляйте. Меня они всё одно расстреляют – не вы, так другие. А вам со мной незачем умирать.
Челинский убрал оружие от головы Федьки и молча ждал развязки.
- Ваше благородие, Андрей Михайлович…
- Вахмистр Петренко!
- Я! – Выпрямился тот.
- Слушай мою команду: выполнить приказ Челинского!
- Есть! – Выкрикнул со слезами на глазах Петренко. – Отделение, товьсь!
- Боже, царя храни.
Сильный, державный,
Царствуй на славу, на славу нам. – Продекламировал штабс-ротмистр Бравый.
- Целься!
- Царствуй на страх врагам,
Царь православный.
Боже, царя…
- Пли! – Сам дал отмашку Челинский, видя нерешительность вахмистра.
Раздалось десять выстрелов, расстрельная команда застыла, а штабс-ротмистр Конного лейб-гвардейского полка Андрей Бравый упал назад. Его губы прошептали: "царя храни" и только после этого в глазах офицера навсегда застыло отражение синего неба.
- Вот теперь вы доказали что верны революции.
- Не нужна мне твоя революция! Из-за тебя грех на душу взял – хорошего человека расстрелял! А ты обещал мне, что Андрея Михайловича и пальцем не тронут. Чем же вы, красные, лучше белых? – Вахмистр закинул ружьё на плёчо, развернулся и пошёл прочь, сорвав налепленную уже красную ленточку на рукав. За ним потянулись и остальные солдаты.
- Может, мы и не лучше, - тихо пробормотал Челинский, - но мы не оставляем за спиной тех, кто мог бы об этом рассказать живыми.
Он достал из кобуры оружие, прицелился в уходящих, и коротко скомандовал стоявшим рядом солдатам и матросам:
- Пли!






Михаил Гридин aka IceDragon                Санкт – Петербург
                12 - 14 ноября 2009г.